AURORA BOREALISСборник стихов и прозыМинск2007 Литературно-художественное издание«AURORA BOREALIS».Стихи и проза. Минск. 2007.Достаточно сменить полюс – и, не теряя сути, «AURORA BOREALIS» превратится в «AURORA AUSTRALIS»: не зависимо от полярности, литературный проект «СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ» отражает эпоху. ^ СВОЯ ИСТОРИЯИстория этой книги началась год назад с вопроса: «Знаешь, кто самый известный поэт Венесуэлы?!!» Когда-то Петрарка ради друга вложил максимум страсти в путеводитель по неведомой стране – Эмма Прибыльская озарила интегрированными знаниями моё отнюдь не виртуальное путешествие в Венесуэлу. Накануне поездки у меня не было времени на изучение истории и культуры страны. Сам визит прошёл «под знаком» тонированных стёкол «Джипа» в сопровождении охраны во избежание возможных эксцессов за полмесяца до президентских выборов. «Картонные ранчо,в которых много кто живёт,и народ,который многое помнит»…Шок от четырёхчасового пребывания в «пробке» на семнадцатикилометровом пути из аэропорта в столицу вдоль трущобообразных окрестностей Каракаса, сменяющийся гораздо более глубоким шоком от встречи с пятизвёздным дворцом-отелем «Гран Мелья», живя в котором легко представляешь себя по другую сторону баррикады…Гильермо Хуан Парра – поэт, издатель, автор перевода на английский язык «Антологии поэзии Венесуэлы»: путеводная звезда венесуэльской поэзии и самый ярый обличитель чавизма…^ Габриель Гарсия Маркес, предусмотрительно узревший два лика Чавеса, и часть европейцев, ставших поводом для насмешек: «Куда Чавес, туда мы!»…«Неправильный», с точки зрения индейцев пуэбло, американец – астролог, гностик, писатель, поэт Дональд Френсис Грэйбоу, восклицающий “Down with BushCo!”… Согласно преданию, представитель рыцарского рода «Серой Радуги» вывел племя пуэбло из подземелья на свет Божий: Братец Френсис почитаем и за это…Двенадцатилетний мальчик из посёлка Абэхалес, по собственной инициативе показывающий белорусской делегации ранчо, где на небольшом участке земли мирно соседствуют апельсин, лимон, грейпфрут, ананас, чилийский перец, сахарный тростник, бананы, кофе, какао, гигантские деревья и кактусы, самые невероятные цветы, и превращающийся в роскошнейшую метафору рефрен маленького гида: «У ранчо своя история. У каждого деревца своя история»… И настоятельная просьба: «Не говорите плохо о Кубе!», – хотя Остров Свободы не упоминался даже вскользь: просто маленькому венесуэльцу довелось быть спасённым кубинскими кардиохирургами… «Белорусская тетрадь», которую Фредди Кинтеро передал Уго Чавесу накануне предвыборного митинга в Сан Кристобале, «обогащённая» по возвращении на родину и прозванная «Венесуэльской»…Достаточно сменить полюс – и, не теряя сути, «AURORA BOREALIS» превратится в «AURORA AUSTRALIS»: не зависимо от полярности, литературный проект «СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ» отражает эпоху. Не засекайте время до смерти!Ольга Равченко^ ЛИЛИЯ ВЕЛИЧКО ВРЕМЯ ЧЕ***За спиной улыбаются боги,Под ногами бушуют волныИ, как скользкие змеи, дороги...Кто сказал, что я буду покорным?Знаю, ждут и кинжалы в спину,И цианистый калий в кофе...Только я, дорогие, не сгину,Нам не встретиться на Голгофе.Станцевали смертельное танго,Серебро окропили красным,Но вернулась душа бумерангом,Кто сказал, что я буду несчастным?Проигралась Фортуна в кости,И сгорели в огне сонеты,И крадутся на шаткий мостикЧьи-то тени и силуэты…Улыбнусь широко и открыто –Я ведь тоже владею кинжалом.Ваша карта заранее бита.Кто сказал, что я буду вассалом?ИРАКИдёт война, и гибнут чьи-то дети,И будет вновь разрушен Вавилон.Разносит ветер душный запах нефтиИ слишком бледно выглядит ООН.Экраны мира множат чьё-то горе,Звучат молитвы, хрипнет звук сирен.Стреляет всё: и небеса и море.Страну разрушат – что дадут взамен?Повсюду смерть, и льётся кровь – не краска,И гнев растёт: убить, убить, убить…А в мире – март, и очень скоро Пасха,И книги учат – ближних возлюбить.29.03.03ВРЕМЯ ЧЕТоскует мир опять о Команданте,Умеющем создать легенды о себе.На мировых часах всё также время Че.Американцы перекраивают карты.Им хочется всё алое – в утиль,Чтоб, гамбургер жуя, не думали о братстве,И верили, что это – модный стиль:С дивана не вставать, когда тебе за двадцать.Но всё-таки на мировых часахДругое время новых революций:Сегодня их несут не на штыках – В стихах поэтов, в буквах резолюций.Легенда Че по-прежнему жива,И прагматичный мир не безнадежен,И алым цветом наливаются слова,И новый мир сегодня так возможен!^ КАЗИНО «ОСЕНЬ»Листы осенние – обрывки старых карт –Отыгранная мятая колода.И дама пик, вся в жёлтом боди-артЛежит в грязи… Ужасная погода!Расписан мир нелепо, под Дали.Моей душе, о Боже, что-то нужно.А мы с тобой, оставшись визави,Друг другу улыбаемся натужно…А парк бросает козырной валетНа тротуар (от листьев он, как пицца).Подносит осень к сердцу пистолетИ, кажется, решила застрелиться…И кровь её, пролившись на траву,Под утро в белый иней обратится…И выпьет парк до капли тишину,Исчезнет осень – тень от жёлтой птицы…. . . . . . . . . . . . . . . .А мы с тобой представить не могли,Как хрупок сон в долине у Дали…***Хоронили грешника – нищего бродягу.Положили рядышком рваную сермягу.От разгульной жизни – только две монеты,И ему завидуют разве что поэты…За земное счастье не держался он,Сам себе хозяин, раб и фараон.Был он в этом мире ангелом храним.Небо летним ливнем плакало над ним. Досыта не кушал и не спал в тепле.А молился солнцу, лесу и земле.Был он незлобивым, чересчур не пил.Жил довольно честно, но по мере сил.Выбирал свободу. Был ли счастлив? Нет.Но богатых счастье – тоже только блеф.Хоронили грешника… Не был он святым.Отчего ж так ангелы плакали над ним?***Мосты сгорели. А ветер в спину Опять толкает. Опять вперёд.Свои пожитки на плечи вскину –Пойду, раз надо. И в брод – так в брод.А за спиною – не горб, а крылья.В сердце песня, и вера в нём.Грехов хватает, но нет унынья.А если нет, то тогда дойдём!31.01.03***Венеции случайная сестраКолумбу показалась райским садом,Не знавшим ни зимы, ни листопадов.О, чудо! – водопады серебра,Жемчужный берег, остров МаргаритаВ объятьях пляжа, неба и легенд.А клады из каменьев и монетЗдесь и сейчас в земле ещё сокрыты.А мир затерянный – учёным он награда,Звучат названья, словно карта вин…Петляет рек кофейный серпантин,И где-то очень близко Эльдорадо…Рассвет, алея, красит паруса,А люди помнят про свои истоки.За горизонтом – счастья полоса…Стремится к морю сквозь болота Ориноко…^ КОФЕЙНОЕ ДЕРЕВО Ращу я кофейное деревоПод северным солнцем этим.Пришельца с далёкого берега,В память о вечном лете.В память о чём-то смутном,Заложенном генетически,О чём забываю утром,Проснувшись, автоматически.А краски были так ярки,А запахи были так пряны!И солнца объятия жарки,И люди темны и странны.Ращу я кофейное деревоНазло холодам и вьюгам –Пришельца с далёкого берега:Хранит он дыхание юга.***Бог сказал: «Веселись, человек!Грех – унынье: за это геенна…И пока белый свет на Земле не померк,За улыбку прощу непременно.Даже если посты не всегда соблюдал,Даже если молился не очень усердно.Если верил всегда лишь в счастливый финал –Я за это прощу непременно…»ПЛЯСКАНа столе, удивительно липкомОт вина, цветом близкого к крови,Пляшешь ты под цыганскую скрипку,На закуску хмельного застолья…Ты, распятая в чёрном и красном,В этом танце страстнее корриды,В танце жгучем и дико-прекрасномТы сгоришь, как сгорают болиды.Я пишу на обрывках салфетокДля тебя полупьяные строчки…И сплетаются тени от ветокНа боках семиведерной бочки.Для тебя… на тебе в то мгновеньеЭтот мир будто клином сошёлся…О, хмельное моё вдохновенье!О, моё полуночное солнце!..***Всегда до победы, легенды творя, –Вот жизненный принцип, приравненный к вере.Свобода и братство сегодня химеры?И наша реальность: какого-то ...бряХолёные, жирные пальцы сорвалиЛисток календарный со временем Че,Но в каждом кровавом закатном лучеЧитаю: «Всегда до победы!» –И сердце болит за всемирные беды!Скорей Росинанта пришпорить и в путь,Чтоб в дудку чужих идеалов не дуть.А слово разрушит империи в пыль –И запах их серный развеет ковыль.*** Бойся данайцев, дары приносящих:Сотнями гибли Елены и Трои.Кофе хороший, но яд настоящий –Слишком бледны эти странные трое:Смех деревянный и резкие жесты,Где-то таится в зрачках нетерпенье.И обходительны просто не к месту,Где совершается их преступленье.Бойтесь данайцев, дары приносящих!Если в себя вы не верите сами –Дарят кинжал так смертельно-блестящий,Или добьют вас другими дарами…Сотнями гибли Елены и Трои,Ну, а поэтов не счесть, не припомнить…Чьи вы посланники, странные трое?Где вы храните стерильную совесть?Снова данайцы, и снова с дарами…^ ТЕНЬ АНГЕЛА Да, он пришёл, вначале только тень…Горбатая, таинственно немая,И, показалось мне, что не живая,А за окном кончался будний день.Да… он пришёл, без имени, без слова,И так стоял. А я чего ждала –Что он пришёл вникать в мои дела,И что в грехах моих хоть что-нибудь да ново?..Он постоял и крылья распростёр…Да, ангел оказался не горбатым.Сентябрь 1999***«…Послушай, далёко, на озере ЧадИзысканный бродит жираф…» Н. ГумилёвЛуна – вечерний паучок, Подставив звёздам свой бочок,Уже надкусанный слегка, –Плывёт над миром, так легка, И отражает океанЦветы и пальмы дальних стран…Земля из ярких детских снов,Руины древних городов,Ребристость древних пирамидИ сфинксы, грозные на вид,Несут загадки сквозь века,А выше – только облака…Здесь с караваном я входил, Пески минуя, в звёздный Нил…Но вспоминаю старый дом,Где на балконе мы вдвоём.Луна скользит… Луна легка…В моей руке твоя рука,Она дрожит едва-едва…Шепчу заветные слова: «Давай с тобою уплывём, На острова мечты вдвоём.Там и светлее и теплей,Там мир богаче, чем музей.В моей диковинной странеЖирафы бродят в тишине.Они изящны и нежныНа фоне призрачной луны…»И вот я в сказке, он один – Удел отважнейших мужчин…05. 11.1996^ СМЫЧОК И СКРИПКА «Лишь утро их нашло без силНа черном бархате постели». Яков ПолонскийМой страшный друг, мой верный враг,Мой милый, без тебя никак!Но ты пришёл – и боль опять:Удел струны один – страдать…Смычок – мучитель мой и Бог –Всю душу сжёг. Всю душу сжёг!С тобой борюсь я каждый день,Как с солнцем – солнечная тень.Мой страшный друг, мой верный враг,Мне без тебя, увы, никак!Январь 1998МОЛИТВА Излом акации. Луна…Излом души неотболевшей.Многие вины… Моя винаПтицей неулетевшей.Только тяжёлый нептичий вздох,В сердце – когти кровавые …Как осознать, что он добрый, Бог –Люди такие слабые.Излом акации, луна…Многие вины… Моя вина.04.05.01***Когда мне плохо – я смеюсь,Слезами горю не поможешь.А время далеко за полночьИ звезды излучают грусть.Я строю замки из песка,Я строю сказочные планы,Хоть перспективы так туманны,А с потолка глядит тоска.Душа, как муха о стекло,О странную преграду бьётся.Мгновений много утеклоВ бокал расплавленного солнца.Когда мне плохо – усмехнусь:«Ну, чем же кончится всё это?Так интересно…». Сдохнет грусть,И где-то вспыхнет лучик света.Июль 2004***В муках родов плавилась планета,И рождалось слово из огня.Слово появилось прежде света,Ощущеньем завтрашнего дня.И слетелись ангелы, кометы.Бог решил – а значит миру быть!Этот мир придумали поэты.А Адаму в нём придётся жить.31.01.03^ ЛЕТО В «ЗОНЕ» Вползает небо в старый дом,Не щурит глаз подсолнух рыжий,А у сарая за угломСтоят поломанные лыжи.Вокруг господствует июльИ соки трав ещё на пике,Но не видать нигде бабуль,И детские не слышны крики.Забор заела лебеда,Крыльцо давно лежит на брюхе – Лишь пахнет травами беда,Здесь только призраки и мухи.Здесь урожай на сорняки,В траве – невызревшие груши,Ворота ада так близки,Что чувствуешь, как стонут души…Июль 2006***Как старый капитан шагает тяжело!Уж слишком для него стабильна эта суша…На солнце посмотрел – оно всегда вело,Отогревало вымокшие души,И было Богом – Сыном и Отцом,А Духом – океан святой, бессмертный.Который не прощает подлецов,И гонит прочь на все четыре ветра.2004^ ПРЕДЧУВСТВИЕ ЧЕРНОБЫЛЯ Шуршит комета – однокрылый мотылёк –Сквозь чёрный космос к солнцу пробираясь.Летит от мира к миру, словно аист,Приносит жизнь и исполняет рок.Опаздывает поезд иногда, Но неизменен срок прибытия кометы –Так говорят наука и приметы…Уже горчит предчувствием вода.Ещё недавно вольно Днепр вздохнулИ устремился к морю ледоходом,Уже апрель развеял зимний холод,Тревожа птиц, поэтов и сомнамбул.Всё ближе исполненье предсказанья:Кометы пыль впитается в сирень.Апрель. 26-е. Чёрный день –Татуировкою на теле мирозданья. Март 2007***Червяк – исчадье тлена – парус гложет:Небытие подтачивает жизнь…Философ учит: «Лучше не держисьЗа всё земное – это не поможет».Сегодня камень – завтра лишь песок,Сегодня солнце – завтра белый карлик.Маяк Родосский меркнет, как фонарик,И льётся кровь, как в фильмах льётся сок…И только слово бьётся и звучит,Дарует жизнь безжизненной бумаге,И бьются чувства, будто в бурю флаги.На меч меняю я доспехи, щит.2003^ ГИЛЬЕРМО ХУАН ПАРРА*** Вот другая интересная тема, на которую я размышляю довольно часто в последние годы, хотя и невольно. Я сомневаюсь, писать ли об этом, потому что легко навлечь на себя неприятности, ибо кто-нибудь настоит на приклеивании мне ярлыка реакционера. И тем не менее… Нынешний президент Венесуэлы Уго Чавес воображает себя чем-то вроде поэта. Несколько из его наиболее важных соратников – поэты (Тарек Уильям Сааб, губернатор штата Анцоатеги, и Исаиас Родригес: по крайней мере, они пишут стихи). А один из важнейших и талантливейших поэтов, Луис Альберто Креспо, – самый ярый защитник так называемой «Боливарианской революции» Чавеса. Я не стану объяснять, что заставляет меня противиться тому, в чём я усматриваю постмодернистскую форму диктаторства (запугивание прессы, электронная подтасовка выборов, кубинское военное вмешательство в Венесуэлу, рост преступности и нищеты на фоне популистских лозунгов и дорогостоящего пиарового маркетинга за рубежом, преследование и заключение в тюрьмы журналистов и оппозиционных юристов и т.п.), но я должен сказать, что я продолжаю восхищаться поэзией Луиса Альберто Креспо и читать его. Несмотря на поддержку им правительства, постепенно уничтожающего Венесуэлу, я нахожу поэзию Креспо блестящей. Чем-то лучшим из того, что пишется сегодня в Венесуэле. Что касается Чавеса и некоторых его соратников, мнящих себя поэтами, я бы сказал, что они, как и Гитлер, просто поэтишки. Анекдотичный случай. Один мой дядя уехал из Венесуэлы… Он сказал мне: «Мой отец бежал от нацистов из Германии в 30-е годы и приехал в Венесуэлу. Теперь я вынужден покинуть Венесуэлу, страну, в которой я родился, по тем же самым причинам. Коммунизм и фашизм заканчиваются абсолютно одинаково».Итак, я не перестану читать Луиса Альберто Креспо, или Ану Энрикету Теран, или Рамона Паломареса (трёх величайших поэтов, поддерживающих Чавеса), но я читаю их произведения с некоторым сомнением, с горечью, нависшей над каждой страницей (для меня), когда я читаю их. Слава богу, большая часть интеллигенции Венесуэлы осознаёт опасность, представляемую полулитературным тираном. Следует пояснить: будучи тираничным, Чавес НЕ является вторым Гитлером, в смысле убийцей. Но это достаточно сложная тема… Быть хорошим поэтом или художником не предполагает, что ты не являешься злом. Но в случае с Уго Чавесом вернее сказать, что это далеко не «фантастический» или хороший поэт. ^ ЛУИС АЛЬБЕРТО КРЕСПОПЯТЬ ЧАСОВНескончаема в нас сухая земля. Коль затянут молитвы, – значит, пора умереть. Всё кончается в окружённых лесами долинах – щедрейших землях: тот, кто дует, кто свистом по реям проходит, –и мы, зависнув на спусках,как мешки из бараньих кишок без масляных красок. Вестибюли и двери, ведущие внутрь, – фамильная ценность, – от зыбучих песков не спасут для нас земли, по которой ступаешь. Сколько б ни противились зелень землевладений наследных, воды коридоры, –будем мы – бандолеро, смертным часом влекомы:случайным воздушным аллюром. ***Я ступлю на песок, когда захочу вернуться: кто-то там, на склоне, во мне, с одной стороны – жизнь размерил, с другой – опрометчив. ***Принцип сизоворонки: несущая эфемерность сутьпоющий полёт: погребённый живой, появляюсь в проёме окна, ведомый тобою:тропа и женщина.^ ПРОШЛОЙ НОЧЬЮВсё, как прежде, средь паствы: всё так же таится безвестный день.Прошлой ночью я что-то писал в тишине. Я писал вот это. Теперь я знаю: то, что я говорил, тоже было темно. ИСПОВЕДЬНичего нет общего у меня и у праха: я – ни из его и ни из его приговора.Если взял его имя, то лишь для того, чтоб утаить,что жил. Да, мне нравится – исколесить его путь: он-то знает, куда идём, – но не цвет его подорожнойи не пыль у сердца снаружи.Я люблю его сад за без привязи иллюзорный цвет пребывающим где-то.ДОЛГО-ВЕЧНОАльсидесСтолько раз ты и я, столько раз, жуя акации зёрна, грузим известь визжащему перекрытью для поддержки нашего тощего дома.Нас коробит местная грязь. Муравьями едим эти семечки мрачных событий.АЛАСАНСлушай листья: там – конь: твой гнедой, дававшийся в руки: ты касался его, как великолепного блеска.Ты его представлял, и он был послушен.Отпусти его, забудь его бег:никогда не узнает, почему он уже не бродит в тебе. ***Я увидел, как Хосé Игнáсио Артаóна поднял руку, обращаясь к нему на «ты», хоть конь – вороной и не в белых отметинах, а в сивых сединах, грязноокий, таящий секреты, прикрыв их забвеньем; хоть каштаны иного миравзирают на нас с пренебреженьем.Конский круп клеймён калёным железом, как эпитафией, но моча коня в горелом лесу – величайшая роскошь.Артаóна ему на загривок прикрепил острейших шипов украшенье, раздразнил лоскутом, как мулетой, свёл его взор с умаи заставил коня чудовищем мчаться из Тринидáд де Арáука.На хребет коню взгромоздилось седло: существо без нутра.Рот подпруги кусал его с бока, где притаилась душа.Как взлетел на коня Артаóна, ударив: «Пошёл!», постарел и умер и возродился вновь. И сменяла заря зарю… Восседал он верхом прокалённою солнцем костью и звёздным пятном во лбу. Нужен был этот конь:красоваться на нём, чувства меры лишась; гордый профиль нести; прискакать туда, где Юг повернёт назад, резко начáв судьбу.Я увидел потом, как Артаóна слезал с коня, становясь собою: разбитый, дерзкий, мистичный. ^ ЮГ И ЕГО ОБРАЗЫЭто – потусторонне. Там – его корни. Едва мы пересекаем Ориноко, становятся слышны вписанные в петроглифы тамтам тукана, «Ой!» загадочной паухú-«каменный гребень», истерика красного ара, испуг самца обезьяны, смерть змеи. Да, в камне, во мраке гранита, потому что именно там, на его гребне, Амаливáка сотворил людей и предметы этого мира. Поэтому всё, что летает, кричит, карабкается и скользит, ни что иное, как несовершенная копия пейзажа, начертанного во времена потопа, когда великое космическое дерево ещё не выпало осадками на почву Амазонки.Вот он, Юг: от берега Кайкáры, поглотившей Паргуáсу, с Куюни вдали, где ревёт Карони, где течёт безбрежная Ориноко, дрожа, как слеза, между листьев и лиан чьего-то рождения. Её клокотанье – мятущийся лист, а листва соразмерна времени. Словно дар, стремительно падает небо, превращаясь в зёрнышко бездны реки, в расщелину с одного края, покрытого звёздами или поросшего мхом. Вот так и живёт Юг, превращаясь в петроглиф, в канву и онóто, так слушается сегодня, как и всегда, слово мифа, поговорки, танца, тканья, живущее в лицах и в пенье и в сказке существ: дерева, животного, стихии, света и мрака. У них есть имена. Это могут быть люди: настоящие и вымышленные. Они – боги, как Ванáди, демиург йе-куáна, как Вахáри, создавший Пиарóа, Отýха. Или ужасные либо творящие добро духи, как экýрас у йаномáми. Ни мгновенья южане не сосуществуют без присутствия неосязаемого, материализованного в существа и предметы верхней и нижней сельвы. Каждый момент в шамане и в сказителе слышна жизнь в первый день сотворенья земли и создания нас богами, обитавшими на вершинах Марауáка, Сипáпо, Гуачамакáре, Аутáна. Достаточно прочесть письмена, вобравшие эти коллективные голоса («Ватýнна» Марка де Сивро, «Круг огней» Жака Лизо или «Антологию литературы венесуэльских аборигенов» Фрай Сезáрео де Армельяда и Бентивéнга и Наполитáно), чтобы приблизиться к образам Юга и открыть, на что похоже дерево сасáфрас, стремнина Атуáрес и Майпýрес, бриллиантово-золотая стена Йякапáна и Ла Неблúна, роса Сáнто Чурýм Мерý, ржавая вода Атабáпо, вульва орхидеи, и узнать имена смерти и забвения на вегетативной границе Таперапéко и Парима. Южане знали всегда, от предвечности: то, что снаружи, – не то, что происходит, лежит, наступает или дрожит. Поэтому, говоря, танцуя или чертя круги и формы на предметах и на теле, пишут образное, которое на протяжении своих жизней и смертей предчувствовали и к которому взывали, называя его птицей, насекомым, самцом обезьяны, запахом и звуком. Мы не удивимся поэтому, если какой-то шаман уверяет нас, что ночью он превращается в тигра, что он только что прибыл с созвездий, что он долгое время был духом водопадов и что свет – тропинка, уносящая его к звёздам и возвращающая на землю. Временами люди Юга, – обнажённые люди Юга, – говорят языком земли, ведут себя, как чубаско* и лето, как гроза и умиротворённость, или как его великие воды – вальяжные и ниспадающие, безмолвные и кричащие. Тогда они – пиарóа, и начинают петь вот так:^ Если ты на меня глядишь –я красная бабочка,если ты со мной говоришь –я послушней собаки;если любишь меня –я цветок,согретый, в твоих волосах.Если бросишь меня –пустою каноэ пущусь по реке,разбиваясь о скалы.* ливень Есть ещё люди Юга, из горняков, чьи города отражает Ориноко, унимающаяся в портах. Один из них, Хесýс Санóха Эрнáндес, изрёк откровение и назвал его «Болезнь-чародейка». Он увидел птичку. Послушайте, как она свистит, ревёт, превращается в гуд, скандал, адажио, образ:^ Там летит сизоворонкамежду гор и конской сбруи:минуэт смертельный крыльевпоражает насекомых, шишки сказочных деревьев,как иголкой, тонкой нитьюлетних шёлковых мелодий.Там летит колдунья-славка,погружая сердце в чары: атаковывают крылья, клюви лёгонькие перьясон, вступающий в сраженье, звучной трелью чудо-флейты.Там ворвался без стесненья,гонгом с неба, – длиннохвостый попугай, – и искажает тени-пики:горький опыт!Там закрыл глазищи ворони фальшивит, распускает нити ткани, ровно в полночь став гробницею лиловой –эллиптическим финалом, –а наутро обратившисьв ручеёк и струны Баха.Там дурачится фигляр, обратясь комендиантом, завязав в косичку-узел озорное сумасбродство, –добровольно подчиняясь безрассудному желаньюв плен опасности отдаться,в зелень чувств – любовью ранней…Туда, продолжаясь, взмывает в экстазе возвышенное. И правда, на Юге возносится к небу не только то, чему суждено летать, но и реки, и берега, и человек-поэт-шаман.Имя другого – Луúс Гарсúя Морáлес. Он из Сьюдáд Болúвара. Река Ориноко течёт в его взгляде и чувствах. История, бытовавшая среди его друзей, завсегдатаев одного из карáкасских кафе, уверяла, что ему нравилось читать при свете молний. Этот Юг с широкими водами и рубиново-золотыми теснинами, превращающийся в необъятность флоры и огромную стеклянную бусину, и есть искусный почерк Предвечной Реки. Не только его образ, не имеющий чувства меры в сотворении земель и озёр, но и поэтическое мышление как изобретение времени и как материя реально прожитого и предчувствованного жизненного опыта, витает здесь, в воздухе, в существовании:^ Волен звук бороться за правобежать от безмолвья Волен спорить за правобыть похожим на воду гранит Тигр – вода – исчезает песнею в небеВ небе слова – ангел живётВ каждом ангеле – зверь трепещетОблака небесные рыбпробуждаются памятью птицыЯ – вот это сиюминутное телоиливчерашней рекой во мне поселилась река – река от предвечно? В заклинаньях шамана, в призывах рассказчика легенд, в письменах и у обоих поэтов те же чары, та же ритуализация пространства и всего, что дрожит, кричит и покоится на земле и в небесах Юга. Но принадлежность к Оринокии и Амазонии должна быть не просто реальной, а биологически-прародительской: никто не принадлежит Югу больше, чем Гýмбольдт в его путешествии по Ориноко, или Рамóн Паломáрес, переписавший Гýмбольдта, но сквозь гумбольдтиантство шаманит паломарианство, и мы уже больше не знаем, когда Мудрец говорит пальмовой рощей и утёсом, бурным потоком и ягуаром, а когда лучший поэт – драгоценным ненастьем. ^ Комментарии инженера из Сан Кристобаля ЛЕУСИ ТОРРЕС к статье Л.А.Креспо:Паухиú-«каменный гребень»: традиционная птица, названная так по издаваемому ею пению.Каукáра, Каронú – реки; Парагуáса, Куйюнú – тоже. Атабáпо – посёлок на Амазонке, большая часть населения которого – туземные племена.Онóто – семена растения, которое используют для окраски растительного масла, употребляемого в пищу. Аборигены используют его также для декоративной раскраски кожи. Ванáди, Вахáри – боги, естественно. Согласно текста, Боги, создавшие народы йекуáна и пиарóа. Йе-куáна, Пиарóа, Итýха, Йаномáми – туземные народы: точно, всё – туземные племена Амазонки.Марауáка, Сипáпо, Гаучамакáре, Аутáна – горы, на которых обитают боги: согласно текста, это всё – «Тэпуйес». Это туземное слово в переводе означает очень высокую плоскую гору типа плато-месеты. Сасáфрас – дерево с характерным ароматом.Атýрес и Майпýрес – многоводные реки, пригодные для прогулок на плотах. Их называют «РÁПИДОС» – быстрые.Бриллиантово-золотая стена Йапакáна и Ла Неблúна – национальные парки, природные заповедники Амазонки.Сáнто Чурýм Мерý – водопад, туземное название Прыжка Ангела, самого высокого водопада в мире (979 м).Таперапéко, Парúма – Национальные парки вдоль Амазонки.Как ты заметила, Штат Болúвар и Штат Амазонка – природные богатства страны, со своими традициями, автохтонными туземными племенами, сплошь пейзажами «Великой Саванны», в этом районе – умопомрачительными. Для меня эти места – главное проявление нашей Матери-Земли: Тьерры, легендарной и величественной. На сайте www.lagransabana.com ты найдёшь фото и видео этого региона.^ ГОНСАЛО РАМИРЕСЛУИС АЛЬБЕРТО КРЕСПОIКак и Джузеппе Унгарéтти, Луúс Альбéрто Крéспо – сын пустыни. Присущей именно ему закалкой поэтического слова он обязан своему происхождению. Пустыня – действительно привилегированное место, позволяющее испытать на качество душу. Старая греческая поговорка гласит: «Земля сýше – мудрее и лучше дýши». Мудрость, вытекающая из этих слов, столь простая и столь глубокая, светится по-особенному, когда читаешь его поэзию, которая, подобно немногим в нашей стране, превращается в марку, в отличительный знак здешних мест. Есть стихотворе Автор колонки «Эль Паúс Аусэнте» ^ («Отсутствующая страна») ежедневника «Эль Насиональ». Участник поэтических форумов в Канаде, Колумбии, Германии, России (Москва), Испании. Переведён на английский, французский, итальянский, немецкий, венгерский, иврит, арабский. Автор 16 поэтических сборников, двух антологий.^ Факты биографии:Детство: Первые годы провёл в Кароре с родителями и 5 младшими братьями.В 8-9 лет слушал музыку Бетховена, Моцарта, читал иллюстрированные тексты с комиксами, объединял их в тома коллекции под названием «Первые маленькие большие книги».Первая прочитанная им неиллюстрированная книга – история про ковбоев.В 12 лет его дядя по линии матери, Хосе Эррера Оропеса-сын, увёз его жить в Каракас. ^ Юность: В 12 лет охвачен страстью к рисованию. Получил степень бакалавра в лицее «Индэпэндэнсиа» («Независимость»): «Это был частный лицей, особенностью которого было то, что преподаватели, преследовавшиеся Пéресом Химéнесом, работавшие в тени, в сопротивлении, почти все были коммунистами, большинство из них, так что это был конспиративный центр, а я об этом никогда не знал; я видел Преподавателей, которые там работали, Великих Преподавателей. Именно здесь я открыл Рубéна Дарúо, прежде всего, что оказалось для меня определяющим, а также открыл Пáбло Нерýду, начал интересоваться чтением, прочёл всего Гальéгоса. Одна из новел, которая произвела на меня самое большое впечатление, – «Кáсас Муэртас» Мигéля Отéро Сúльва и Фиéбре. Это был мир, приближавший меня к отцу и увлекавший меня. Я начал испытывать удовольствие, идущее, должно быть, из глубины веков, от чтения, от рисования, и моим желанием, моей жаждой стало ожидание каникул, чтобы возвратиться в Карора, а пока я рисовал, копировал утраченные мною пейзажи, беззаботную жизнь, чертополохи, деревья, – короче, возможность увидеть воочию то, чего я лишился, не подозревая, что эти рисунки позднее будут воплощены в слово. Итак, я получил звание бакалавра, передавая прочитанное рисунками, и начал читать таких авторов, как Висéнте Александр, не зная, что мне дана эта близость в разлуке для того, чтобы я выбрал именно этих, а не других поэтов».^ Первые шаги в литературе. Влияния: Первое поэтическое произведение напечатано в 16 лет в «Диарио де Карора»: «Я что-то пишу, осмеливаюсь сделать это; не знаю, почему, я отдаю это своему папе, а он публикует меня в «Диарио де Карора»; мне было 16 лет. Я думаю, мой отец просто нашёл какие-то качества, какие-то достоинства написанного; думаю, я дал описание дома и хозяев, подражая Висéнте Хербáси, и фантасмагории, вычитанные в «Самых высоких кострах» Адриáно Гонсáлеса Леóна. В 1968 году, в возрасте 27 лет, я написал свою первую книгу «Если продлится лето».Университет: Получив степень бакалавра, Луис Альберто Креспо поступает в Центральный университет Венесуэлы, где начинает изучать журналистику, но, не закончив учёбу, уезжает в Париж: «Все мы были левыми, и поэзия делалась в этом ключе: поэзия была воинственной, поэзией протеста, обещаний, сопротивления. Я закончил курс обучения журналистике во Франции. Когда я уехал из Венесуэлы, мне оставался год до окончания учёбы. До этого я изучал право, а перешёл к журналистике. Особенно мне запомнился Эктор Мухúка, преподавший мне утопию журналистики; показавший мне, что значит подавать информацию, как она важна, как важно быть честным; что этика важна для журналиста; что он не должен изменять ни читателю, ни себе; и Росас Маркано, с которым мне нравилось учить маленькую боевую прессу XIX века».В Европе: «Я рос и развивался в путешествиях по Европе: Италии, Англии, Испании, Голландии, Бельгии, – формируя, в числе прочего, вкус, требовательность и искусство писать. Когда я писал в Венесуэле, я делал это как рисовальщик, а в Париже – нет; не знаю, может быть, именно из-за обучения другому языку. Там меня очень сильно впечатлила поэзия Лонгарéтти, Гиллевúка, Бретóна, написанная под знаком синтеза, с приданием огромного значения тишине между словами, с поэмами из трёх-четырёх фраз: это очаровало меня. Затем я открыл других, таких как Ренé Шар: поэт мысли, рефлексии, великих образов, потому что он был сюрреалистом, самой чувственностью и лирической красотой, иногда непостижимой, но это делало его ещё более чарующим. Он упоминает вещи, присущие его региону, птиц, дороги, камни, персонажей, что пробудило во мне огромный интерес, дало знание того, что можно говорить о каком-то регионе, о персонажах, без ущерба для слова, значимости или измерения того, что хочешь сказать».^ Ещё о написанном. Европа: Находясь в Париже, он пишет «Девять дней» (1970), продолжение «Если продлится лето»: «В Европе я учился писать в другой манере, более конкретной, менее анекдотичной, более внутренней, предпочитая короткие фразы, с большими промежутками и интервалами, что было одним из многих уроков, которые мне дал Париж в языке и в искусстве писать». ^ По возвращении в Венесуэлу в 70-х: «Возвращаюсь с Эсперансой в мою страну и начинаю писать, и появилась другая книга, которая называется «Следы мелкой ящерицы». Это интересно – то, что мелкая ящерица оставляет на песке: маленький отпечаток. Затем появилась книга, ставшая для меня опытом, называвшаяся «Обыкновение засухи», – название, данное издательством «Мóнте Áвила» маленькой антологии той поры. Я начинаю писать, обращаясь внутрь себя, более интериоризированно, с большей степенью тишины, с большими интервалами и пробел