82. о русском национальном самостоянии

82. О РУССКОМ НАЦИОНАЛЬНОМ САМОСТОЯНИИСовременные поколения русских людей проходят через трудную историческую школу, которая должна освободить их от всяких политических и национальных иллюзий и открыть им глаза на своеобразие русского народа, на драгоценную самобытность его культуры, на его государ­ственные задания и на его врагов. Довольно слепоты, наивности и легковерия! Тот, кто любит Россию, обязан зорко наблюдать, предметно мыслить и делать выводы. Только тогда ниспосланные нам уроки не пропадут даром. Живя в дореволюционной России, никто из нас не учи­тывал, до какой степени организованное общественное мнение Запада настроено против России и против Право­славной Церкви. Мы посещали Западную Европу, изучали ее культуру, общались с представителями ее науки, ее религии, ее политики и наивно предполагали у них то же самое дружелюбное благодушие в отношении к нам, с ко­торым мы обращаемся к ним; а они наблюдали нас, не понимая нас и оставляя про себя свои мысли и намерения. Мы, конечно, читали у прозорливого и мудрого Н. Я. Да­нилевского («Россия и Европа», стр. 50) эти предупреж­дающие, точные слова: «Европа не знает (нас), потому что не хочет знать; или лучше сказать, знает так, как знать хочет, — то есть как соответствует ее предвзятым мнениям, страстям, гордости, ненависти и презрению» (добавим только еще: и ее властолюбивым намерениям}. Мы читали и думали: «Неужели это правда? Но ведь у нас есть союз­ники в Европе? Ведь Европа считается с голосом русского Правительства и даже заискивает перед Россией! Не все же люди там заражены ненавистью... Да и за что же им нас ненавидеть?!» Ныне мы обязаны точно ответить себе на все эти во­просы. Данилевский был прав. Западные народы боятся нашего числа, нашего пространства, нашего единства, на­шей возрастающей мощи (пока она, действительно, вы­растает), нашего душевно-духовного уклада, нашей веры и церкви, наших намерений, нашего хозяйства и нашей армии. Они боятся нас; и для самоуспокоения внушают себе — при помощи газет, книг, проповедей и речей, кон­фессиональной, дипломатической и военной разведки, за­кулисных и салонных нашептов, — что русский народ есть народ варварский, тупой, ничтожный, привыкший к рабству и деспотизму, к бесправию и жестокости; что религиозность его состоит из темного суеверия и пустых обрядов; что чиновничество его отличается повальной продажностью; что войну с ним всегда можно выиграть посредством подкупа; что его можно легко вызвать на революцию и заразить реформацией — и тогда расчленить, чтобы подмять, и подмять, чтобы переделать по-своему, навязать ему свою черствую рассудочность, свою «веру» и свою государственную форму. Русские эмигранты, любящие Россию и верные ей, не пропадающие по чужим исповеданиям и не служащие в иностранных разведках, обязаны знать все это, следить за той презрительной ненавистью и за вынашиваемыми планами; они не имеют ни оснований, ни права ждать спасения от Запада, ни от «Пилсудского», ни от «Гитлера», ни от Ватикана, ни от «Эйзенхауэра», ни от мировой закулисы. У России нет в мире искренних доброжелателей. Русский народ может надеяться только на Бога и на себя. Русский народ может освободиться только сам: в медлен­ной муке перетереть большевистское иго; привить нацио­нальную русскость партийной периферии; укрепить свои духовные силы в катакомбном Православии; и медленно, но неуклонно расшатывать советчину, ее бюрократию и ее территористический зажим; и затем — выждать благо­приятную мировую конъюнктуру, сбросить гипноз ком­мунистической дьявольщины и возвратиться на свой исто­рический путь. А мы, рассеянные повсюду русские пат­риоты, должны понять это, выговорить это самим себе и, помогая изо всех сил этому внутреннему процессу, го­товиться к этому историческому часу, чтобы вовремя по­спешить на помощь нашему народу, — с твердою верою в Бога, с новыми творческими идеями, с продуманными планами, со всею волевою энергией, которая потребует­ся тогда от русского человека. Русский народ освободится и возродится только само­стоянием, и каждый из нас (независимо от возраста и поколения) будет ему тем нужнее, чем больше ему удастся соблюсти в эмиграции свою самостоятельность, свой независимый взгляд, свою энергию, свою духовную «непроданность» и «незаложенность». Знаем мы, что есть люди, думающие и действующие иначе, все время пытаю­щиеся «привязать свой челнок к корме большого корабля»: примазаться то к «Пилсудскому», то к «Гитлеру», то к Ва­тикану, то к мировой закулисе. И, зная это, предупреждаем их: пути их антинациональны, духовно фальшивы и исто­рически безнадежны. Если их «поддержат», то только на определенном условии: служить не России, а интересам поддерживателя; считаться не с русским национальным благом, а с программою деньгодателя. Им, может быть, и помогут — но не спасать и строить Россию, а действовать в ней по указанию чужого штаба или чужого правитель­ства; иными словами — им помогут приобрести звание ино­земных агентов и русских предателей и заслужить навеки презрение русского народа. Неужели нам надо вспоминать историю этих тридцати лет? Историю о том, как русские белые армии были поки­нуты французами на юге, англичанами на севере и чехо-словаками в Сибири; историю о том, как Пилсудский от­несся к Деникину и Врангелю; как барон Мальцан122 дого­ворился с Советами в Рапалло; как Ллойд-Джордж по­спешил начать торговлю с «людоедами», а германский рейхсканцлер Вирт123 инвестировал капиталы Ватикана в лесные концессии на русском севере; как в Москве Брок-дорф-Ранцау по ночам развлекался с Чичериным124 музы­кой и еще кое-чем; как патер (а потом прелат) Мишель дґЭрбиньи125 дважды (1926 и 1928) ездил в Москву для заключения «конкордата» с заведомым для него сатаною и, возвращаясь, печатал мерзости о русском народе и о Пра­вославной Церкви... Неужели все это и многое, многое другое забыто? Было бы необычайно интересно прочитать честно напи­санные воспоминания тех русских патриотов, которые пы­тались «работать» с Гитлером: встретили ли они понимание «русской проблемы»? сочувствие к страданиям русского народа? согласие освободить и возродить Россию? хотя бы на условиях «вечной германо-русской дружбы»? И еще: когда же им удалось рассмотреть, что их нагло проводят? Когда они догадались, что ни иностранная политика (вообще!), ни война (вообще!) — не ведутся из-за чужих интересов? Когда у каждого из них пришел тот момент, что он, ударив себя кулаком по голове, назвал себя «политическим слепцом, замешавшимся в грязную исто­рию», или еще «наивным оруженосцем у русского нацио­нального врага?».. Мы годами наблюдаем все подобные попытки русских эмигрантов и все вновь и вновь спрашиваем себя: из каких облаков упали эти обыватели на землю? откуда у них эти сентиментальные мечты о «бескорыстии» международной политики и о «мудрости» иностранных штабов? откуда у них эта уверенность, что именно им удастся «уговорить» и повести за собою такой-то (все равно какой!) сплочен­ный иностранный центр с его предвзятыми решениями, а не он их разыграет и использует, как забеглых полупредате­лей? Сколько их было, таких затей! Затевали, надеялись, рассчитывали, писали, подавали, «стряпали», шептались и хвастались успехами... И что вышло из всего этого?.. Но были и более «умные»: эти скоро догадывались, что русский патриотизм не обещает успеха, что надо идти на сепаратизм и расчленение России. На наших глазах один такой «деятель» изобрел идею «туранского национального меньшинства, угнетаемого русским деспотизмом и жажду­щего принять католическую веру»; и вот, ему уже устроили выступление перед членами венгерского парламента, ко­торым он излагал свои «проекты», и он уже получил венгерский орден... А потом? Потом — он умер, а Венгрия подпала сначала Гитлеру, а потом Сталину. А в это время группа эмигрантских сепаратистов шепталась с немцами об «освобождении» (?!) Украины и создавала в Берлине мощный центр сепаратистской и антирусской пропаганды, пока Гитлер не разогнал их за ненадобностью. И тут, на наших глазах, русские эмигранты вливались в мировую закулису, надеялись привить ей понимание и сочувствие к России и сходили со сцены: одни гласно объявив, что наткнулись на требование слепого повиновения и на твер­докаменную вражду к национальной России, другие добро­вольно исчезая за железным занавесом, третьи, сда­вая свои позиции и заканчивая свою жизнь на клад­бище. Шли годы, закончились конвульсии второй мировой войны. И вот, опять начались те же попытки «привязать свой челнок к корме большого корабля»; заранее солидаризуясь с его курсом и направлением. И опять спра­шиваешь себя: что же это такое — все та же ребячес­кая наивность или гораздо хуже?! Ибо, по существу никто из иностранцев нисколько не прозрел, ни в чем не передумал, никак не изменил своего отношения к на­циональной России и не вылечился от своего презрения и властолюбия. И те из нас, которые имеют возможность следить за мировым общественным мнением, с тревогой предвидят в будущем все то же движение по тем же рель­сам, ведущим западных политиков в тупик прежних оши­бок. Нет, Россия спасется только самостоянием, и нам всем надо блюсти свою полную духовную независимость!^ 83. ПАРТИЙНОЕ СТРОЕНИЕ ГОСУДАРСТВАКазалось бы, что может быть естественнее и драгоцен­нее в свободном государстве, как не свободное образова­ние партий? Свободные граждане ищут себе единомышлен­ников, находят их, организуются и выставляют на выбо­рах своих кандидатов! Ведь это входит в самую сущность демократии!.. Нет этого, и демократия гибнет... Не так ли? Однако, история последних десятилетий показала, что демократия разваливается именно вследствие ее партий­ного строения. Если образование партии свободно, то кто же может помешать людям организовать партию, требую­щую для себя монополии? Не предотвратили этого в Рос­сии; не помешали тому в Италии; не сумели противостать этому в Германии, в Австрии, в Польше, в Латвии, в Эсто­нии, в Испании и Португалии. А ныне в Югославии, в Венг­рии, в Чехии, в Румынии, в Болгарии и в Китае... А разве Англия при социалистическом правительстве запретила у себя англо-фашизм? А куда тяготеет ход дела в государст­вах Южной Америки, где партии вот уже полтораста лет заняты гражданской войной и ныне только и думают о том, чтобы удачно воспроизвести европейские «уроки»? Не в самой ли партийной демократии заложены те начала, которые губят ее, открывая двери то правому, то левому тоталитаризму?!. Мы понимаем, что сторонники партийной свободы охот­но замалчивают это вырождение демократии через партийность, эту анти-демократическую эпидемию, захватив­шую современные демократические государства: им все ка­жется, что это целый ряд «несчастных случаев» или «воз­мутительных злоупотреблений», о которых «в порядочном обществе» лучше совсем не упоминать, наподобие того, как в доме повешенного не говорят о веревке. Они боятся выговорить, что современные демократии гибнут и разла­гаются именно от партийного строения и от доктринерс­кого либерализма. Боятся и не умеют бороться. А мы попытаемся извлечь из уроков истории ответственные вы­воды. Партия есть союз граждан, сорганизовавшихся для того, чтобы захватить государственную власть в свои руки. К этому стремятся все партии — и демократические и анти-демократические. Различие между ними в том, что демократы считают нужным соблюдать правила конститу­ции, а анти-демократы склонны пренебрегать ими. Среди этих правил есть писаные и неписаные (традиционные, «само-собою-подразумевающиеся»), соблюдать все — значит «вести честную игру» (по-английски: «фер плей»). Такая игра является, конечно, редким исключением. Так, демагогические обещания, партийное кумовство, не­прозрачное или просто темное финансирование, инсинуа­ции против честных людей чужой партии при покрывании собственных безобразий, лишение противников сво­бодного слова в собраниях и все махинации мировой закулисы — никак не составляют «честной» игры, но прак­тикуются более или менее везде в демократических государствах. И вот, демократические партии рвутся к захвату власти позволенными и полупозволенными путями, а анти-демократические — позволенными и непозволен­ными средствами. Первые — с тем, чтобы спустя некоторое время возобновить «игру», т. е. борьбу, а вторые — с тем, чтобы уничтожить другие партии и оставить власть за собою «навсегда» (что им, конечно, не удастся). Само собой разумеется, что тоталитарные партии не заслуживают ни малейшего сочувствия: мы вдоволь на­гляделись, как и из кого они слагаются и куда они ведут. Однако, теперь нам надо «взять под лупу» не только тоталитарные партии, но идею партии как таковую — принцип партийности вообще. Политическая партия есть всегда часть целого, малая часть всех граждан, и только; и она сама знает это, по­тому и называет себя «партией» (от латинского слова «парс»= часть). Но посягает она на гораздо большее, на целое, на власть в государстве, на захват ее. Она стре­мится навязать государству свою частную (партийную) программу всю целиком, вопреки сочувствию и желанию всех остальных граждан, которые или совсем не выска­зались (25 проц. абсентеизма на выборах!), или же вы­сказались не в ее пользу. В силу одного этого, каждая пар­тия представляет из себя меньшинство, подзывающее свою волю большинству. И в силу одного этого всякий демократический строй должен был бы допускать только одни коалиционные правительства, которые и должны бы­ли бы находить спасительный компромисс между партия­ми («частями»), для того, чтобы представлять Целое. Но история показывает, что при современном, страстном и распаленном духе партийности — такой сговор достигает­ся лишь с большим трудом: партии не желают друг друга. Таким образом, партийный строй разжигает честолюбие и партийное соревнование и «части» оттесняют друг друга от власти. В лучшем случае из этого возникают вредо­носные для государства «качели»: правее, левее, правее, левее — независимо от подлинного государственного дела. Коренник топчется на месте, пристяжные по очереди срывают экипаж в свою ближайшую канаву, кучера нет или он растерянно бездействует, а едущие пассажиры с тревогой следят за своевольными пристяжными и ждут своей судьбы... При этом считается, будто победившая партия получи­ла «большинство» голосов на выборах. Какое же это «большинство»? В лучшем случае — большинство-подан­ных голосов, и притом совсем не всегда — абсолютное большинство оных (больше половины), а иногда и отно­сительное большинство (т. е. больше, чем у других пар­тий) . Но редко бывает, чтобы в выборах участвовало боль­ше 75 проц. избирателей; а бывает, что число голосовав­ших падает и до 60 и до 55 проц. всех, имеющих право голоса. Тогда власть может захватить партия, получившая от 38 проц. до 28 проц. всех избирателей, а может быть и менее того. И это формально-фиктивное «большинство», т. е. заведомое меньшинство претендует на государствен­ную власть; а в некоторых государствах (Румыния) ему «в виде премии» приписывается на бумаге еще 10—20 проц. голосов («мертвых душ»). Но если бы даже какая-нибудь партия получила 51—60 проц. голосов всех избирателей, то это «большинство» сла­гается обычно, даже в самых старых и почтенных демо­кратиях, совсем не из сознательных и убежденных сто­ронников ее. Статистика выборов давно уже отметила, что дело решается непартийной, колеблющейся, «плавучей» массой, которая не связана с партийной программой, а голосует «по настроению». Так, в Англии — победу всег­да дает «полая вода» общественного настроения: то она хлынет направо, и завертятся колеса консервативной мель­ницы; то — налево, и запрыгают жернова все-перемалывающего социализма. Не поучительно ли, что, например, в Швейцарии из 100 проц. избирателей — только 14 проц. имеют партийную принадлежность, а 86 проц. голосуют «по настроению». И партийные комитеты во всех странах знают это и потому заводят «рыболовную сеть» как мож­но дальше и шире, чтобы партийно злоупотребить непар­тийными голосами. Так «большинство» голосов добывают напором («аги­тацией») и случаем, властолюбием и демагогией; и как часто оно складывается в силу самых нелепых и нелояль­ных оснований. Одни поверили демагогическим, почти всегда неисполнимым и невыполняемым обещаниям; дру­гие были подкуплены — перед избирательным помещением прямо выдавались чеки (см. исследование Брайса); третьи голосовали сослепу, по недоразумению или от бес­толковости; четвертые потому, что предпочитали «меньшее из зол»; пятые были застращены; шестые поддались мас­совому психозу и т. д. «Это», скажут нам, «безразлично: он подал бюллетень за нашу партию, а остальное нас не касается... Мы не можем разбирать, почему он голосовал так, а не иначе: от страха, из-за личной выгоды, по убеждению, вслед­ствие невежества или от глупости. И какое нам дело до его правосознания? Важен бюллетень в урне, а не право­сознание голосующего»... И вот — эти-то бреши в живом правосознании и были подмечены и употреблены во зло тоталитарными партиями: если правосознание голосующего безразлично — то почему же не построить выборы на сплошной глупости, лжи, трусости, продажности и порочной демагогии?.. Но если даже условно «забыть» это все и, сделав глупопочтительное лицо, согласиться, что такая-то партия «действительно» получила на выборах «боль-шин-ство», то останется еще решить самый глубокий и ответствен­ный вопрос: разве большинство (самое арифметически-точное! самое лояльное!) — есть, действительно, критерий государственной доброкачественности? Разве правота, достоинство, полезность, государственность программы — решается количеством? Разве история не знает таких примеров, когда народ голосовал за тиранов, за авантю­ристов, за тоталитарные партии, за изгнание лучших лю­дей (Аристид126), за смертную казнь для праведника (за смертный приговор Сократу было подано 360 голосов из 500)? Конечно, кто-нибудь может стать на ту точку зрения, что «большинство голосов есть мера добра и зла», «пользы и вреда», «здоровья и болезни», «спасения и гибели»; но вряд ли можно будет признать это воззрение самым умным, вдумчивым и глубоким. Мы спросим себя, как русские: не меньшинство ли в стране дало России ре­форму Петра Великого, освобождение крестьян, земское самоуправление и земельную реформу Столыпина? и не большинством ли голосов было избрано в 1917 году по­гибельной памяти «учредительное собрание»? С нас пока довольно! Партийный принцип переживает в современных государствах великий и глубокий кризис. Он сводит политику к количеству и к условным формаль­ностям. Он пренебрегает живым правосознанием, расщепляет государство и растит в народе дух гражданской вой­ны. Мало того: он подготовляет крушение для взлелеяв­шей его формальной демократии. Мы не сомневаемся в том, что человечество, рано или поздно, вынуждено бу­дет искать новых путей и решений; — и чем скорее нач­нется это искание, тем лучше. Но к этому вопросу нам надо будет еще вернуться.^ 84. НЕРАВНАЯ БОРЬБА15>9>1>I В мире ведется борьба — между мировым коммунис­тическим центром и всеми остальными, доселе еще не порабощенными им народами и государствами. Эта борь­ба слагается при неравных условиях и ведется в неравных формах; и именно потому она затягивается и исход ее не поддается еще уверенному предвидению. Русские антикоммунисты поняли это давно, с самого начала, и сделали все возможное, чтобы объяснить это руководящим народам мира. Им упорно не верили; не верили до тех пор, пока не начались «предметные уроки». Тогда заколебались и начали медленно догадываться о том, что происходит в действительности. Догадывались неохотно, отвертыва­лись, шептались, перетолковывали, сомневались и недоду­мывали до конца. Это относится не только к политикам малого калибра и ума, как деятели «Второго Интер­национала», но и к таким крупным умам, как Муссолини и Черчилль; ибо и они недодумывали основных пред­посылок нашей эпохи и именно поэтому срывались: Мус­солини — в несвоевременные войны, Черчилль — в гибель­ные соглашения и уступки (Тегеран, Ялта, Потсдам). По мере того, как предметные уроки «раскрывали» близорукие или спящие глаза и люди «просыпались» к действительности, они упирались в западную политичес­кую традицию и доктрину, поддерживаемую массовой психологией, и становились в тупик. Из этого тупика они не вышли и доселе; многие и доселе не понимают, что в ту­пике нельзя оставаться; и первый проблеск понимания обнаруживается разве лишь в том, что ныне «собираются» признать новую Испанию, созданную генералом Каудильо Франко. Но борьба по-прежнему остается неравною — вслед­ствие близорукости, в силу государственной традиции, политической доктрины и массовой психологии. Это нера­венство — в пользу коммунистического центра. Он имеет целый ряд преимуществ. Однако, это не превосходство ценности или достоинства, ибо таковых у него нет; это преимущество целесообразности в борьбе; это преобла­дания «стратегические» и «тактические». Еще точнее: это преобладание зоркого над близоруким, беззастенчивого над наивным, гангстера над обывателем. Установим это по пунктам. 1. — Мировой коммунистический центр («Коминтерн» во главе со своим тираном) есть организованное, силовое единство; он ведет борьбу деспотическими приказами, передающимися по всей вселенной. А это составляет огромное организационное преимущество в борьбе. Его противники, преобладая в числе, в территории и (потен­циально) в технике, выступают в виде неорганизованного, разбросанного, несогласованного множества. Здесь воз­можен только сговор (который не удается) и стратеги­ческое «федерирование» (которое всегда грозит несогла­сием и распадом). История войн показывает, что такие рыхлые коалиции бывают нередко расколоты и биты по частям. 2. — Коминтерн есть диктатура последовательная и свирепая, с длинною, казнящею рукою (например Дмитров). Его противники ведут свое дело при помощи за­седаний, обсуждений и голосований. Они принципиально дорожат свободной пропагандой, идеею «большинства» и правилами парламентарной демократии. Древние рим­ляне воевали всегда диктаториально. Эйзенхауэр недавно формулировал: «демократия никогда не бывает готова к войне». А эта война ведется уже давно. 3. — Итак, злой и напряженной воле Коминтерна про­тивостоит многоволие, а нередко и просто безволие в ос­тальном мире. Многоволие и безволие погубили Китай и грозят Индии. Они обнаруживаются и в других странах Европы и Америки. Они ведут повсюду к колебаниям, к нерешительности, противоборству и вечной готовности пересматривать и перерешать все, кое-как уже решенные, вопросы. 4. — Злая воля Коминтерна отлично знает, чего она хо­чет: у нее есть единая, отвратительная, но совершенно определенная программа. Противоположная сторона не умеет противопоставить этой отвратительной программе ничего определенного, что могло бы зажечь надеждою сердца народов, вдохновить интеллигенцию и сплотить по­литические силы. Здесь все расплывчато, неустойчиво, неопределенно и противоречиво, кроме социалистической программы, которая пытается наскоро предвосхитить и в смягченном виде осуществить все тот же кошмар ком­мунизма. 5. — Коминтерн несет народам открытую проповедь социальной зависти и мести; он поднимает в мире бурю ненависти, взывает к хаосу, разлагает мораль, разжигает все дурные страсти человека, чтобы влить их энергию в свое дело, а затем подмять и поработить душевно разло­жившиеся в этом кипении массы. Этому противопостав­ляются, с другой стороны, великие, но психологически по­бледневшие и поколебленные идеи — любви, мира и со­циальной справедливости; идеи — программно никак не воплощенные и на каждом шагу попираемые. 6. — Итак, Коминтерн толкает народы по линии наименьшего сопротивления, неистово поощряя разруше­ние исторически-унаследованной духовной культуры. — Противники его уговаривают массы стараться идти по линии наибольшего сопротивления: по пути полуутрачен­ной религиозной веры, добровольной дисциплины, для коей не хватает доброй воли, опостылевшего долга и социально не выкристаллизовавшейся свободы. А раз­рушать гораздо легче, чем строить. 7. — Коминтерн делает ставку на озлобленного бед­няка, на ожесточившегося нищего, на неверующего слеп­ца, на честолюбивого предателя, на аморального вла­столюбца, на салонного фантазера и на всех «попут­чиков» (хотя бы самых краткосрочных). Противники его делают ставку на колеблющийся здоровый инстинкт массы; на разлагающееся от войн и от пропаганды пра­восознание народов; на «порядочного человека», который давно уже не тверд ни в вере, ни в морали; и на, увы, столь редких людей героической убежденности. 8. — Коминтерн не дорожит своей международной репутацией; он презирает все начала морали, лояльности и корректности; для него «хороши» все подходящие сред­ства; а изобличения во лжи и преступлении ему без­различны. — Страны другого лагеря дорожат своей репу­тацией и хотят блюсти начала корректности и лояльности. В этой борьбе нет «арбитра» и «дисквалификации», и правительства демократических стран вечно забывают, что они должны быть готовы ко всему, даже к самому не­слыханному и невероятному.^ 85. НЕРАВНАЯ БОРЬБАII 9. — Коминтерн последователен: ему нужны худшие люди и рабы; поэтому он систематически истребляет луч­ших и свободолюбивых людей. — Противники его обеспе­чивают свободу и безнаказанность именно худшим людям (коммунистам) на том основании, что те прикрываются «политическим мировоззрением» и принадлежностью к «политической партии». 10. — Коминтерн ведет нападение: хищный напор, не­прерывное наступление. — Противники его ведут слабую и расхлябанную оборону, отступая, негодуя и сдавая позицию за позицией. Рассчитывают ли они на «истоще­ние» нападающего? Или, может быть, на восстание русского народа? Не просчитаются ли? 11. — Коминтерн засел в стратегической крепости, территорию которой он все время расширяет, то на Запа­де, то на Дальнем Востоке. «Сила» его в том, что крепость его имеет почти все данные для хозяйственной и амму-ниционной автаркии127; и еще в том, что вымирание гарнизона ему «не страшно». Оборона его есть, в сущ­ности, активное нападение: вылазка следует за вылаз­кой, вражеский стан наводняется агентурой и заражает­ся духовною чумою. — Противники же его никакой осады, в сущности, не ведут. Они топчутся на пограничной линии, кое-как отбивают вылазки, ловят и высылают на­зад в крепость вражьих агентов и все грозят «рассер­диться». А когда начинают сердиться, то разражаются упреками и обличениями... 12. — Коминтерн «невидим» в своей крепости: желез­ный занавес закрывает к нему доступ; террор и. зоркая слежка внутри, конспирация вовне закрепляют его «не­видимость».— Наоборот, страны, враждебные ему, от­личаются полной доступностью: их правительства впус­кают враждебных дипломатов и военных представителей, советских торговых агентов, спортсменов, журналистов и «доверяют» им; они знают, что туземные коммунисты об­служивают этих агентов, печатают об этом статьи и... не мешают. Поэтому эти страны инфильтрированы — от ра­бочих союзов до радиоговорилен, от фильмовых центров до министерств иностранных дел (срв. сенсационные про­цессы в Соед. Штатах). Они живут под коммунистической лупой в потоках коммунистической пропаганды; и дорожат советскими заказами. 13. — Коминтерн тонет во мраке. Он окружен угрожаю­щей тайной; его «ученые» и его «парламентарии» молчат как рыбы (и притом как дохлые рыбы); его пресса по­строена на конспирации.— В странах противоположного лагеря царит болтовня: их парламентарии, ученые и прес­са «информируют» вселенную и разглагольствуют обо всем, о чем необходимо молчать (вплоть до атомных сек­ретов). 14. — Коминтерн ведет тайную дипломатию, диплома­тию подрыва, раскола, неожиданностей и «совершивших­ся фактов». — Страны противоположного лагеря отрекают­ся от тайной дипломатии, считая ее проявлением «анти­демократическим» и потому зазорным. В кулуары и в га­зеты выносится все: все политические слухи, сплетни, тай­ны, до «сора из избы» включительно. Публикуются даже такие соображения: «мы опасаемся, как бы наш миролю­бивый жест не был принят за проявление слабости». 15. — Коминтерн особенно блюдет свои стратегические тайны. — Противоположная сторона все время публикует подробности — о числе своих войск, об их вооружении, о количестве военных кораблей и бомбовозов и даже о мес­тонахождении своих укреплений, военных заводов, радар­ных станций и атомных мастерских. 16. — Коминтерн стремится «разделять и повелевать»; для этого он раскачивает восстания в «колониях», чтобы обеспечить себе их изолированность, беззащитность и легкое порабощение. — Державы другого лагеря тревож­но цепляются за свои отпадающие колонии, пытаются пре­дотвратить их отпадение, делают вынужденные и поздние уступки — и в конце концов сдают их на волю судьбы и Коминтерна. Таково психологическое, политическое и стратегичес­кое положение этой мировой борьбы. Но это совсем не значит, что мировая победа обеспечена коммунистам. Техническое преобладание Соединенных Штатов не подлежит сомнению. Коминтерн знает это и старается не доводить дела до новой мировой войны: он желает мировой революции, а не атомных и водородных бомб. А между тем прорыв железного занавеса (1941—1946) и отодвижение его на запад (1946—1950) имели огромное значение: с одной стороны, русский народ, замаринованный в со­ветской лжи, узнал правду о «внешнем мире»; с другой стороны, для «внешнего мира» обнажилась живая траге­дия русского народа. События в Греции окончательно разоблачили тактику Коминтерна. События в оккупиро­ванных странах Европы подтвердили его политическую программу. Коминтерн «проболтался» на всю Европу и Америку. Удары по азиатским народам (китайцам и ко­рейцам) довершили картину. Предметные уроки приносят пользу: массы медленно прозревают; руководители ми­ровой закулисы объяты тревогой. Кто хочет «поглотить все» — неминуемо «подавится» и «лопнет». Чем больше захваченная территория, тем тоньше становится слой коммунистической оккупации и агентуры (стратегическая ошибка Гитлера в России!). Время идет, одержимая и вышколенная коммунистическая элита «вы­матывается», редеет и сил у нее не хватает. Поэтому вре­мя и пространство работают против Коминтерна. А внутри России идут свои процессы, медленно «пе­ретирающие» головку Коминтерна, давно уже заряженную взаимной ненавистью не на живот, а на смерть. И в русском народе медленно, но неотвратимо зреет нацио­нальная реакция на долгие годы страданий и унижений.^ 86. ОСНОВНАЯ ЗАДАЧА ГРЯДУЩЕЙ РОССИИI Нам не дано предвидеть грядущего хода событий. Мы не знаем, когда и в каком порядке будет прекращена ком­мунистическая революция в России. Но мы знаем и по­нимаем, в чем будет состоять основная задача русского национального спасения и строительства после революции: она будет состоять в выделении кверху лучших людей, — людей, преданных России, национально чувствующих, го­сударственно мыслящих, волевых, идейно-творческих, не­сущих народу не месть и не распад, а дух освобождения, справедливости и сверхклассового единения. Если отбор этих новых русских людей удастся и совершится быстро, то Россия восстановится и возродится в течение несколь­ких лет; если же нет, — то Россия перейдет из револю­ционных бедствий в долгий период послереволюционной деморализации, всяческого распада и международной за­висимости. Всякое государство организуется и строится своим ведущим слоем, живым отбором своих правящих сил. Всегда и всюду правит меньшинство: в самой полной и последовательной демократии — большинство не правит, а только выделяет свою «элиту» и дает ей общие, направ­ляющие указания. И вот, судьбы государств определяются качеством ведущего слоя: успехи государства суть его ус­пехи; политические неудачи и беды народа свидетельст­вуют о его неудовлетворительности или прямо о его не­состоятельности, — может быть, о его безволии, безыдей­ности, близорукости, а может быть, о его порочности и продажности. Такова судьба всех народов: они распла­чиваются унижениями и страданиями за недостатки своего ведущего слоя. Однако, эти унижения и страдания являют­ся не только тягостными последствиями совершенных ошибок или преступлений; они являются в то же время подготовкою будущего, школою для новой элиты; они длят­ся лишь до тех пор, пока эта новая национальная элита не окрепнет религиозно, нравственно и государственно. В этом — смысл исторических провалов, подобных рус­ской коммунистической революции: в страданиях рож­дается и закаляется новый дух, который в дальнейшем поведет страну. Это зарождение и закаление нового духа происходит ныне в России вот уже тридцать с лишним лет. Оно совер­шается негласно, в подспудном молчании. Мы можем быть твердо уверены, что русские сердца не разлюбили Россию и не разучились верить, но научились верно видеть зло и злобу, научились ценить свою историю, научились и еще учатся келейной молитве и зрелым волевым реше­ниям. Этот процесс начался еще в первые годы революции, и многие из нас участвовали в нем и наблюдали его. Ныне русскому народу, как еще никогда ни одному другому, дана была в историческом опыте злая государственная власть,— дана была очевидность лжи, пошлости и наси­лия, жестокости и порабощения. И все это — при дли­тельной неосуществимости протеста, при невозможности достойно ответить на недостойное и возмутительное. Это скопление злого опыта, это нарастание негодования и страха — ставило всякую живую душу перед выбором: или согнуться, приспособиться и примириться с происхо­дящим, стать «ловчилой» и заглушить в себе веру и совесть; или же выработать защитную маску условной «лояльности» и уйти в духовную катакомбу. В этой духов­ной катакомбе люди научались сосредоточиваться на главном и пренебрегать неглавным в жизни; они научи­лись зажигать незримую врагам лампаду и творить при ее свете новую подспудную культуру; они научались молиться по-новому и любить по-новому и внутренне, беззвучным шепотом, произносить клятвы служения и верности. Они духовно обновлялись. В первые годы большинство русских людей колебалось между этими двумя возможностями: между духовным разложением и обновлением. Но некоторое, неподдаю­щееся учету меньшинство вступило на этот путь сразу. Возможно, что немногие из них пережили эти мучитель­ные десятилетия и что немногие доживут до возрождения России. Но они могут быть уверены в том, что ни одно усилие их, ни один вздох не пропали бесплодно. Задача их состояла в том, чтобы заткать немедленно, — во всем этом крушении и вопреки всему этому распаду, — ткань новой России и постепенно вовлекать в эту ткань все но­вых и новых людей. Они могли быть уверены, что данная русскому народу очевидность зла будет непрестанно по­полнять их ряды, медленно, но верно увеличивая число обновляющихся. В этом был смысл того исповедничества и мученичества, на которое шли с самого начала лучшие люди России, принимавшие гонение, аресты, суд, ссылку, медленное умирание и расстрел. Они понимали, что они призваны противостать и стоять до конца; что одним своим, с виду обреченным и безнадежным «стоянием»они делают главное и необходимое, служат той России, в которую надо верить, которая ныне выстрадывает себе духовную свободу и, не поддаваясь соблазнам, ищет хрис­тианского братства и справедливости. Так священному-ченики строили Православную Церковь, а политические герои — гражданственную природу России*. Они совер­шили свое дело и достигли многого. И если мы читаем в советских газетах признания, что в высшие учебные за­ведения «пошла верующая молодежь», что в советской России священники «увлекают наиболее живые умы» и что «нынешние верующие совсем другие люди по сравне­нию с тем, что представляли они собою в начале револю­ции»; если мы видим, что половина российского населе­ния, несмотря на двадцатилетние гонения, открыто при­числила себя п