1. Почему миф называют мифом. Чем миф отличается от сказки

1.Почему миф называют мифом. Чем миф отличается от сказки «Миф» по-гречески означает не что иное, как «слово». Поэтому и древнегре­ческие мифы можно назвать «словом» о богах и героях. Но дело в том, что древние греки бы­ли очень чуткими к тончайшим оттенкам языка и представление о слове выража­лось в их лексике особенным образом. Греки различали «слово» как «миф» ((AUdog -- mythos), «слово» как «эпос» (enog — epos) и «слово» как «логос» (Яоуод — logos) '. Миф, эпос и логос имели свои сферы употребления, хотя границы эти, некогда довольно четкие, с течением времени ста­ли не столь очевидными и доступны объяснению только при специальном анализе. Кроме того, надо иметь в виду, что каждое из этих трех слов имело мно­жество оттенков значения (в слове «эпос» их около шестидесяти), среди ко­торых намечался ведущий, основной, тот, который отграничивал данное слово от другого и создавал его неповтори­мость. Изучение первичного, устойчивого смысла этих слов с учетом их этимологии приводит к следующим выводам. «Миф», оказывается, выражает обоб­щенно-смысловую наполненность слова в его целостности. «Эпос» указывает на звуковую оформленность слова, на сам процесс произнесения (ср., например, в дальнейшем «эпос» — жанр героической песни, «слово» о подвигах, как гомеров­ские поэмы или древнерусское «Слово о полку Игореве»). Что же касается «логоса», то он пред­полагал первичную выделенность и диф­ференциацию элементов, переходящую затем в некую их собранность. Судя по всему, «логос» связан с развитием анали­тического мышления и широко употре­бляется в греческой классике, не находя себе места в архаические времена, где гос­подствовал «миф», выражая первичную нерасчлененность и обобщенную целост­ность жизненных представлений. У Гоме­ра, например, «логос» совсем не встреча­ется, если не считать только трех случа­ев, но зато у философов-стоиков IV—III вв. до н.э., разрабатывавших учение о слове, в равной мере не употре­бляется «миф», повсеместно уступая ме­сто «логосу». Итак, выясняется, что древняя тра­диция совсем не случайно именовала «мифом» слово о богах и героях, закре­пив за песнями об их подвигах наимено­вание «эпоса» и предоставив «логосу» сферу философии, науки и рассуждаю­щей мысли вообще. Античный миф, как видим, основан на непосредственно-чувственном вос­приятии мира и обобщении этого вос­приятия в целостное единство, расцве­ченное вымыслом. Древняя мифоло­гия — предмет неоспоримой реальности и веры в ее непреложность. Она возника­ет и развивается еще до религии, кото­рая нуждается в теоретических обоснова­ниях, догмах и в системе почитания бо­жества со всеми ее обязательными ри­туалами, законами, требованиями и за­претами, то есть культом. Для живой мифологии культ вторичен, а первична реальность космического бытия, пережи­ваемого как стихийно-материалистиче­ская проекция вовне родовой жизни пер­вобытного коллектива. Античный миф нельзя называть сказкой, потому что сказка — это уже продукт народного творчества, она впол­не сознательно придумывается, с заранее намеченной целью и идеей, причем и рас­сказчик и слушатель прекрасно понима­ют сказочную выдумку и верят ей услов­но, в рамках своеобразной игры. Миф ничего заранее не придумывает и вполне реален, как сама жизнь, есте­ственно творящая этот миф. Чудеса, населяющие миф, превосхо­дят всякую чудесность сказки и впослед­ствии снабжают ее материалом чудесно­сти. Но эти чудеса не условны, они рож­дены самой первобытной жизнью с ее на­ивной верой в обязательность и повсе­дневность чуда. Миф — это и не легенда, предание, хотя последние в основе своей могут иметь элементы некогда пережитой мифологии. Легенды и предания склады­ваются с учетом обстоятельств историче­ской и социально-политической жизни, являясь сознательным подкреплением тех или иных идей, фактов или тенден­ций, требующих своего оправдания, под­тверждения или опровержения и упразд­нения, обязательно с опорой на высшие и потому неоспоримо авторитетные силы. Миф не знает такой преднамеренно­сти и не складывается ни a priori, ни post factum, а рождается стихией самой первобытной жизни, обоснованной через самое же себя. Все вышесказанное отграничивает миф и от фольклора, хотя в более позд­нее время мифологическая образность поставляет материал и для устного на­родного творчества в любой его форме (песни, сказки, предания, поучения, ба­сни, загадки и т. д.). Мифология не есть ни продукт про­сто незрелого и примитивного мышле­ния, ни результат сознательного и целе­направленного творчества древнего чело­века. Она понятна только исходя из спе­цифики родовых отношений первобытно­го коллектива, будучи одной из форм ос­воения мира этой первобытной общиной. И самое примечательное, что единство мифа и мышления в эти древние времена отнюдь не исключает их принципиально­го различия. Миф только и возможен при обоб­щающей деятельности мысли, а значит, и слова первобытного человека, но, поя­вившись на свет, миф призван одуше-вить весь мир, создавая целое, единое, целостное, живое тело космической об­щины. А если это так, то животворящее слово-миф в представлении древних ис­полнено таинственной, всемогущей, так называемой магической силы, и законы ее начинают господствовать в жизни ми­фа, поддерживаясь смутными человече­скими ощущениями и аффектами. Но, как и должно быть, мышление в проти­вовес мифу пытается вывести жизнь на пути объяснения ее закономерностей, стремится и ее и человеческую практику осознать вне всякой магии, направить ее разумно и целесообразно.^ Когда и как рождается миф Теперь мы можем сказать — то, что обычно называют мифологией, есть упо­рядоченное единство существовавших первоначально в дифференцированном виде «слов», обобщающих для древнего человека представление о том мире, в ко­тором он живет, и о тех силах, которые этим миром управляют. Нерасчлененно-целостное, а значит, и мыслительно-чувственное обобщение действительности, которое именуется ми­фологическим, характерно для очень древнего периода социально-историче­ской жизни, а точнее говоря, локализует­ся в общинно-родовой, или первобытно­общинной, формации, которая для Гре­ции ограничивалась первой третью I тысячетилетия до н. э., но истоки которой уходили в бездны тысячелетий. Общинно-родовая формация тоже неоднородна и тоже имеет свою исто­рию, о чем мы будем говорить ниже. Но есть нечто единое, характерное для всех ее периодов. Это жизнь родовыми объ­единениями, где отсутствуют частная собственность, разделение на бедных и богатых, сословные различия и где сама земля и орудия производства принадле­жат всей родовой общине. Собственно говоря, общинно-родовая формация яв­ляется доклассовым обществом, жизнь которого организована на основе стихий­но-коллективистских родственных отно­шений. Для человека этого времени, для чле­на такой общины наиболее естественны и доступны отношения родственные, кото­рыми обусловлена вся трудовая жизнь коллектива, а значит, и его существова­ние. И вполне закономерно, что природ­ную жизнь этот древний грек не может представить себе иначе как с помощью все тех же родственных связей, объеди­няющих предков с родителями и детьми и образующих одну большую родовую общность, мы бы сказали теперь — кос­мическое единство, охватывающее зем­лю, небо, море и подземный мир. Вполне естественно, что такой древ­ний человек, глядя на окружающую жизнь, видит в ней огромное количество единичных явлений, которые он вполне способен назвать определенным словом. Но, называя отдельный предмет, чело­век вместе с тем осуществляет мысли­тельный акт обобщения, а так как мы­шление находится в единстве с языком, то этот акт осуществляется в слове. Так, глядя на огонь, вспыхнувший от удара молнии, на огненные языки ко­стра, на светящиеся в ночи огоньки, на тлеющие угли, на лесной пожар или на пламя в кузнечном горне, древний чело­век все эти конкретные отдельные фено­мены огня обозначает одним словом, обобщает их в «мифе», давая имя огнен­ной силе вообще, той силе, что живет огнем, сама им является и управляет им. Имя этой огненной силы — Гефест. Так рождается «слово» о Гефесте, миф о Гефесте со всеми дальнейшими по­следствиями, поскольку мыслительный акт связан с непосредственно чувствен­ным восприятием, обобщается жизнен­ным опытом, дальнейшим вымыслом, выдумкой, живописующими о проис­хождении огненной силы, именуемой Гефестом, его родителях, его семье, его деяниях. Глядя на зреющий колос, на проби­вающийся стебель, на зеленеющую траву или зацветающие плодовые деревья, древний человек все эти феномены про­израстания называет обобщенно одним словом — Деметра, то есть мать-Зем­ля, та, что рождает, выращивает, вы­кармливает. Отсюда в дальнейшем слож­ная и занимательная биография Деметры, горюющей по исчезнувшей дочери и радующейся ее обретению, что сопро­вождается то оскудением природы в за­сушливое время или зимой, то ее изоби­лием при сборе урожая осенью. Видя, как бушует море, как разлива­ются или высыхают реки, несутся водо­пады, пробиваются родники, бегут ру­чьи, древний человек обобщает все про­явления водной стихии в одном сло­ве — Посейдон, то есть владыка вод или супруг Земли, объемлющий ее водным простором. И небо с его светом, с его бездонной ясностью, с его просторами, где-то в не­ведомых высях смыкающимися со снеж­ными вершинами гор, древний грек на­зывает одним словом — Зевс — свето­носное небо, светоносный день. И так один за другим рождаются слова-мифы, разрастающиеся в рассказы о высших существах, таких же, как и че­ловек, только бесконечно мощных и бес­смертных, живущих одной семьей и уп­равляющих космической общиной, гос­подствующих над миром. Таким обра­зом, говоря предварительно, в самых об­щих чертах, рождается мифология, ми­фологическое мышление или мифомышление, свойственное первобытному че­ловеку, который переносит свои соб­ственные родовые отношения на всю ок­ружающую его действительность.^ Какими являются источники мифологической традиции Мифограф Гигин, писавший на ла­тинском языке (I в. до н. э. — I в. н. э.), несмотря на сухость и краткость изложе­ния, очень полезен для изучения мифо­логии, так же как и сборник, известный под названием «Ватиканских мифографов» (VII в. н. э.) и включающий, соб­ственно говоря, три мифографических сочинения, где в систематическом ви­де дается обзор всей античной мифоло­гии. Незаменимым источником мифоло­гии являются комментаторы античной поэзии, такие, например, как римский комментатор Вергилия Сервий (III в. н. э.). Христианские авторы первых веков нашей эры, например Афинагор, Кли­мент Александрийский (III в. н.э.), также могут служить источником сведе­ний о мифах, и притом вариантов очень древних и редких. Борясь с языческой религией, христианские авторы опровер­гали ее, используя факты греко-римской мифологии, доказывающие, по их мне­нию, невежество, грубость, жестокость и несуразность язычества и его божествен­но-героического пантеона. Кроме письменных источников сви­детельства о разных периодах мифологи­ческого развития составляют памятники античного искусства (архитектура, скульптура, керамика, вазопись, мелкая пластика, глиптика', торевтика2), осо­бенно архаические; археологические на­ходки, которыми особенно богаты XIX — XX вв. (Крит, Кипр, Микен­ская Греция, Малая Азия, Северная Греция); этнографические изыскания, изучающие религиозно-мифологические пережитки в обрядах, предметах быта, культовых постройках; устное народное творчество, сохранившее устойчивую ми­фологическую образность. (VII — IV вв. до н.э.), уже с конца IV в. до н. э., а затем переросла в элли­нистически-римский период (I —V вв. до н. э.). Познание мира, открывшегося грекам в своей огромности и беспредель­ности после завоеваний Александра Македонского, способствовало возникно­вению интереса к экзотике дальних стран, к уединенным народам, храните­лям древних таинств, чудес и магии, а также к собственному прошлому как не­зыблемой основе в быстро меняющемся мире. Поэтому большое значение для мифологии имеют поэма Аполлония Ро­досского «Аргонавтика» (III в. до н. э.) и огромная поэма в 48 песен Нонна Панополитанского о Дионисе (V в. н. э.). Гимническая поэзия (а гимн — одна из древнейших литературных форм, ко­ренящаяся в религиозной практике), в том числе так называемые Гомеровские гимны (с VII в. до н. э. вплоть до визан­тийского времени), гимны Каллимаха (III в. до н. э.), Орфические гимны (Vie. до н. э. — II в. н. э.), гимны Прокла (V в. н. э.), резюмирует многовековую традицию античной мифологии, воспевая подвиги богов, давая им интересные ха­рактеристики с помощью множества эпи­тетов, создавая своеобразные божествен­ные биографии. Большой и разнообраз­ный мифологический материал дают и латинские поэты I в. до н. э., такие, как Вергилий («Энеида») и Овидий («Мета­морфозы»). Не меньший интерес проявляли к ми­фологии знатоки древних генеалогий — логографы Гекатей, Акусилай, Ферекид, Гелланик (VI в. до н.э.); философы — Эмпедокл, Парменид, Ксенофан, Платон; историки — Геродот (V в. до н. э.), Полибий (III — 11 вв. до н.э.), Диодор Сицилийский (1в. до н.э.); географы, такие, как Страбон (I в. до н. э. — I в. н. э.); философ-моралист и историк Плу­тарх (I —II вв. н. э.); путешественник и любитель старины Павсаний (II в. н.э.); коллекционер редкостей Атеней (III в. н. э.); поздние философы-неопла­тоники, создавшие своеобразную диалек­тику мифологии и истолковавшие алле­горически и символически древние ми­фы, — Плотин и Порфирий (III в. н. э.), Прокл (V в. н. э.) Но особенно была важна работа мифографов — собирателей мифов и соста­вителей специальных сборников. Среди мифографов отличались своей ученостью александрийцы (III — II вв. до н. э.). Широко известен Аполлодор Афинский (II в. до н.э.), которому принадлежало не дошедшее до нас сочинение «О богах» в 24 книгах. Ему же приписывается из­вестная «Библиотека», дошедшая ча­стично в компилятивном изложении (I в. до н. э. — II в. н. э.), где подробно излагаются теогония и главнейшие родо­словные героев, следуя Гомеру, эпиче­скому циклу, Гесиоду, трагикам и дру­гим источникам. Мифограф Гигин, писавший на ла­тинском языке (I в. до н. э. — I в. н. э.), несмотря на сухость и краткость изложе­ния, очень полезен для изучения мифо­логии, так же как и сборник, известный под названием «Ватиканских мифографов» (VII в. н. э.) и включающий, соб­ственно говоря, три мифографических сочинения, где в систематическом ви­де дается обзор всей античной мифоло­гии. Незаменимым источником мифоло­гии являются комментаторы античной поэзии, такие, например, как римский комментатор Вергилия Сервий (III в. н. э.). Христианские авторы первых веков нашей эры, например Афинагор, Кли­мент Александрийский (III в. н.э.), также могут служить источником сведе­ний о мифах, и притом вариантов очень древних и редких. Борясь с языческой религией, христианские авторы опровер­гали ее, используя факты греко-римской мифологии, доказывающие, по их мне­нию, невежество, грубость, жестокость и несуразность язычества и его божествен­но-героического пантеона. Кроме письменных источников сви­детельства о разных периодах мифологи­ческого развития составляют памятники античного искусства (архитектура, скульптура, керамика, вазопись, мелкая пластика, глиптика', торевтика2), осо­бенно архаические; археологические на­ходки, которыми особенно богаты XIX — XX вв. (Крит, Кипр, Микен­ская Греция, Малая Азия, Северная Греция); этнографические изыскания, изучающие религиозно-мифологические пережитки в обрядах, предметах быта, культовых постройках; устное народное творчество, сохранившее устойчивую ми­фологическую образность.^ Из чего начинается греческая мифологическая периодизация Греческая мифология развивалась вме­сте с историей общинно-родовой форма­ции, поэтому она никак не может быть представлена в виде раз навсегда дан­ной, застывшей картины, прекрасной в своей неизменности, где вне времени и пространства находят себе место вечно пирующие на Олимпе бессмертные боги, а смертные люди призваны совершать героические подвиги на земле. Чтобы та­кая картина появилась в представлении древнего человека, должно было пройти немало времени, измеряемого тысячеле­тиями. И начинается греческая мифоло­гия не с прекрасных богов и героев, а с мира смутного и страшного, где ни о богах, ни о героях нет еще и помину. Греческая мифология имеет периоды своего развития, которые в кратчайшем виде можно назвать доклассическим, или ар­хаическим, и классическим, или героиче­ским. Первый из них, тоже говоря кратко, начинается в сумраке тысячелетий и за­вершается ко II тысячелетию до н. э., о чем свидетельствуют главным образом археологические данные, подкрепляю­щие исторические выкладки. Второй падает в основном на II тыся­челетие до н. э., достигая расцвета в се­редине этого тысячелетия и завершаясь в его конце мифами о гибели героических поколений. Старая наивная мифология уходит в небытие вместе с родовым стро­ем, когда в первой трети I тысячелетия возникают предпосылки классового ра­бовладельческого общества и создаются принципиально новые формы жизни.^ Как Зевс боролся за власть и ее укрепление Обратимся теперь к той борьбе, кото­рую пришлось вести Зевсу за утвержде­ние своего владычества над силами зем­ли, что и создало в дальнейшем основу для возникновения героизма. БИТВА С ТИТАНАМИ. По совету Геи, неусыпно следящей за событиями и часто направляющей их, Зевс освободил Сторуких, или Гекатонхейров, некогда ввергнутых в оковы и скрытых Ураном глубоко под землей на краю света. Три брата - Бриарей (или Обриарей), Котт и Гиес, — пугавшие своим чудовищным видом даже собственного отца, томились и страдали, ожидая своего часа, посколь­ку их мать, Гея, давно уже предсказала победу Зевса с помощью чудовищных родичей. Ко времени освобождения Сторуких распря между титанами во главе с Кро-носом и детьми Кроноса во главе с Зев­сом оказалась в разгаре, но исхода ее не было видно. Древние титаны и молодые боги сражались десять лет. Одни — со­брав силы на Офрийской горе, дру­гие — на Олимпе. Но когда Сторукие отведали нектара и амбросии, пищи, которой питаются боги и которая поддер­живает их бессмертие, они воспрянули духом, преисполнились силы и выслуша­ли обращенную к ним речь Зевса. Отец людей и богов, как обычно име­новали Зевса Гомер и Гесиод, призвал Сторуких вспомнить свои страдания, а также оценить благодеяние, оказанное им, и помочь своему освободителю в борьбе с титанами. Отвечал Зевсу один из братьев, Котт, прозванный «безупречным». Он целиком был предназначен для разру­шительных функций, мощь вполне со­ответствовала дикому виду — порицать и упрекать его было невозможно. Котт поклялся за себя и братьев выступить с беспощадной войной против титанов, руководствуясь, как это ни казалось бы странным, «разумной мыслью» и «вни­мательным духом» (там же 629—673). Став союзниками Зевса, Сторукие, судя по всему, приобщаются к иному, дотоле чуждому им разумному миру и оказыва­ются уже под его благотворным воздей­ствием. В сражении участвуют с одной сторо­ны титаны и титаниды, с другой — сы­новья и дочери Кроноса вместе с тремя великанами. Киклопы выковали Зевсу гром, молнию и перун. Посейдон полу­чил от них трезубец, Аид — медный шлем, делающий его невидимым (ср. греч. aides — букв, «невидный»). В каж­дой сотне рук у Гекатонхейров — ска­лы, камни, обломки горных хребтов. Горделиво вздымаются на крепких туло­вищах по пятьдесят голов. Все участники сражения исполнены мужества. И вот застонала земля, ахнуло небо, содрогнулся Олимп с вершины до подно­жия. Глухой топот ног, свист от летящих камней, крики нападающих достигают глубоких недр земли и доносятся до звездного неба. Сердце Зевса возликовало и пре­исполнилось силы. Он начал метать мол­нии и громы с Олимпа и неба. Земля за­гудела от жара, взвихрилось пламя, за­трещал охваченный огнем лес, закипели даже сама почва, воды Океана и морские просторы. Жар, охвативший титанов, до­шел до эфира, и Хаос оказался объятым ужасом. Шум от сражения был столь велик, что казалось, будто небо обруши­лось на землю и разбило ее на неисчи­слимые куски. Ревел ветер, крутились вихри пыли, содрогалась земля, опаляе­мая перунами Зевса. Триста камней мет­нули Сторукие в титанов и затмили сол­нечный свет. Исход битвы решился, и титаны, теперь уже побежденные, были закованы в узы и брошены в глубочай­шие недра земли, в тот самый Тартар, который наконец оказался возмездием и вместилищем свергнутых богов, их веч­ной тюрьмой. Он же и угроза Зевсу, Олимпийцам, если они будут свергнуты. Тартар находится настолько глубоко под землей, насколько небо далеко от­стоит от земли. Если, взяв медную наковальню, говорит Гесиод, метнуть ее с не­ба, то она за девять дней долетит до зем­ли. Но еще девять дней понадобится, чтобы наковальня долетела с земли до Тартара, — путь невиданно огромный. Там, в Тартаре, за медной оградой, во мраке, окружающем его шею в три ря­да, среди затхлости, под переплетением корней моря и земли скрыты титаны. Темница их замкнута медной дверью, окружена стеной с воротами из мрамора и медным порогом, вросшим корнями в землю. Там, в этих глубинах, залегают страшные концы и начала земли, Тарта­ра, моря и неба, то есть все начинается и все кончается великой бездной, до дна которой даже и за год нельзя добраться. Там же находятся жилища Ночи, одетые черным туманом, а темница титанов про­стирается за пределы самого Хаоса. Но и Сторукие, которым надлежит охранять титанов, тоже поневоле обита­ют в глубочайших местах Океана, омы­вающего Землю. Правда, боги предоста­вили им крепкие жилища, а в утешение самому могучему из трех братьев, Бриарею, дана в жены дочь Посейдона Кимополея. После победы над титанами, повинуясь воле Земли, боги просили Зевса стать их владыкой и царем. Так все стало на свои места. Боги молодого поколения — на Олимпе, в золотых дворцах, боги старого поколе­ния — в темнице Тартара. Для победив­ших — верхнее небо, Олимп, для побежденных — нижнее небо, Тартар. Верхнее небо в сияющем свете эфирных высей, нижнее — в глубоком мраке великой бездны. Но и там и здесь обитают веч­ные и бессмертные боги. Кто знает, не настанет ли час, когда титаны вспомнят о своем былом могуществе? Победителю Зевсу предписано все той же мудрой Землей опасаться собственного сына, ко­торый может свергнуть отца и занять его место. И это предсказание омрачает будущность победителя, тем более что гул от бунтующих титанов иной раз доходит и до вершин Олимпа. Кроме того, напоминанием о вечно живущих врагах Зевса являются некото­рые из детей титанов, участники или со­чувствующие титаномахии. Сыновей Иапета, братьев Прометея, Зевс наказал особо. Менетий, пораженный молнией, был отправлен Зев­сом в Эреб — мрак, порожденный Хао­сом. Атлант, другой брат Прометея, на краю земли в наказание держит на голо­ве небесный свод, подпирая его мощны­ми руками. Известно также, что Прометей, буду­чи мудрым богом (имя его означает «предвидящий», «промыслитель»), знал заранее всю тщетность титаномахии и даже противился борьбе титанов, угова­ривая их применять хитрость, а не силу. Всеведение Про­метея, по изложению Эсхила, обусловлено тем, что мать его будто бы сама Зем­ля — Гея, тождественная Фемиде — Справедливости, подавала ему мудрые советы. Тем не менее титаны не вняли уговорам родича, и Прометей, уверенный в правоте новых закономерностей жизни, устанавливаемых Олимпийцами, вступа­ет вполне добровольно в их союз и про­тивопоставляет себя титанам, не при­знающим ничего, кроме грубой силы и буйства страстей. Так что в мире, завоеванном Зевсом, о борьбе новых и старых поколений бо­гов напоминают не только поверженные враги Зевса, но и пока дружественный Зевсу его ближайший родственник Про­метей. Он, как известно, хранитель вели­кой тайны —он знает имя той будущей супруги Зевса, которая родит сына сильнейшего, чем отец, то есть нового владыку Олимпа. Эта тайна разделяет Зевса и Прометея, являясь предпосылкой и для иных видов соперничества этих великих богов. Не надо забывать также, что суще­ствовала редкая версия о Прометее — внебрачном сыне Геры и гиганта (мифографы именуют его титаном, но это ча­стое в античности смещение понятий) Евримедонта. Зевс выместил злобу на обоих — одного сбросил в Тартар, дру­гого приковал на Кавказе. ТИФОН. Как бы испытывая волю Зев­са, Земля тем временем породила на сме­ну титанам еще одного сына — стоглаво­го Тифона (или Тифоея). Выше уже был обрисован чудовищ­ный вид Тифона. Рожденный от Тарта­ра, этот младший сын Земли тоже стал претендовать на власть. Но время притя­заний тератоморфных существ уже прошло. Попытка Земли и Тифона вновь утвердить хаос и ужас явно запоздала, если уже однажды Зевс одержал победу. И на этот раз отец людей и богов за­грохотал громами. Раскатам глухого мо­гучего рева ответили земля и небо, воды Океана и моря, Олимп и Тартар. Мир содрогнулся от тяжелой поступи бога. Вновь застонала земля, снова жаркое пламя объяло фиолетово-темное море, закипели почва и небо, огромные волны бились о прибрежные скалы, сотрясая твердь. Титанов в Тартаре объял трепет, от страха задрожал владыка мертвых — Аид. Громы и молнии, посы­лаемые Зевсом с Олимпа, спалили голо­вы чудовища, и Тифон, укрощенный страшными ударами, упал, потерял силу и был низвергнут Кронидом все в тот же широкий Тартар. Но это не означало, что все попытки отнять власть у олимпийских богов пре­кратились. ГИГАНТЫ. Когда Зевс укрепился, по­родил мощных детей, богов и героев, им всем пришлось сразиться с гигантами. Гиганты были рождены Землей и Ура­ном — Небом после завершения титано-махии (по другой версии, гиганты рож­дены землей из крови оскопленного Урана). Эти миксантропичные чудовища име­ли нижнюю часть тела змеиную, изви­вающуюся кольцами. Они обитали на Флегрейских полях (букв, «место пожа­рищ» на севере Греции, во Фракии). Гигантомахия произошла там же. Она до­ставила много хлопот Гее, их матери, так как гиганты, в отличие от титанов, были смертны, и только особая волшебная тра­ва могла сохранить им жизнь. Но Зевс опередил Гею, сам срезал траву, послав на землю мрак, призвал на помощь свое­го могучего сына Геракла, всех своих бо­жественных детей и жестоко покарал врагов, которых насчитывали до ста пя­тидесяти. Зевс уничтожил Порфириона, Геракл (по совету Афины) — Алкио-нея, набиравшегося силы от земли; Апол­лон — Эфиальта, Гефест — Миманта, Посейдон — Полибота, Гермес — Иппо­лита, Артемида — Гратиона, Геката — Клития, Дионис — Эврита, богини судь­бы Мойры — Агрия и Тоона. Афина не только обрушила на Энкелада целый остров Сицилию, но содрала кожу с еще живого Палланта и сделала из нее пан­цирь. Всех остальных погубил Зевс, а Геракл добивал поверженных стрелами. Так еще раз хтонические силы Земли были побеждены Олимпийцами. АЛОАДЫ. Была и еще одна попытка овладеть Олимпом. Сыновья или внуки владыки морей Посейдона Алоады — братья От и Эфиальт — обладали непо­мерной силой и гигантским ростом. В де­вять лет они достигли ширины в 9 лок­тей (около 4 м), а высоты в 9 саженей (около 17м). Возмужав, Алоады на­столько возомнили о себе, что стали за­пугивать богов, мечтая взгромоздить на Олимп гору Оссу, на нее — гору Пелион и таким путем достичь неба. Они умудрились заковать в цепи бо­га войны Ареса и требовали себе в жены Артемиду и Геру. Однако против Алоаов сам Зевс не выступил, предоставив расправиться с ними Аполлону. Этот по­следний перебил их стрелами. Но гово­рят о другом, более хитроумном способе их уничтожения. Алоады пронзили друг друга копьями, пытаясь попасть в про­мчавшуюся между ними лань, в которую превратилась Артемида. Нечестивцы были сброшены в Тар­тар, где они окованы змеиными кольца­ми и не могут заснуть от непрерывных криков совы. Таким образом, Тартар оказался узилищем не только для детей Земли — титанов и Тифона, но и для потомков морской стихии — Алоадов. Ни те, ни другие не могли покушаться на целост­ность олимпийского божественного мира, который неизбежно обрекал на гибель архаический тератоморфизм во всех его видах.