Загадка страха. На чем основан страх и как с ним быть

Хеннинг КёлерHenning KцhlerVom Rдtsel der AngstWo die Angst begrьndet liegt,und wie wir mit ihr umgehen kцnnen1992 Verlag Freies Geistesleben GmbH, Stuttgart
Загадкастраха
На чемоснован страх и как с ним быть
Перевод с немецкого
И. Карташовой
Редактор
Н.Н Федорова
Корректор
Н.И Маркелова
МОСКВА 2003г.

Предисловие
Эта небольшая книга озагадке страха написана не затем, чтобы извлечь выгоду из беды страдающихлюдей, число которых явно и неуклонно растет. Иначе получилось бы этакое легкоечтиво с простыми рецептами разрешения всех проблем, ведь на щедрые посулы ловятотчаявшихся, а их сейчас немало.
Я говорю об этом, чтобысразу же четко отделить цели данного исследования от того, что происходит нарынке популярной психологической литературы, переживающем ныне истинный бум.Безусловно, нужно стремиться к изложению психологических проблем в форме,доступной пониманию каждого, но общепонятное не обязательно означает легкопонятное. На определенном уровне научно-популярное упрощение сложныхвзаимосвязей уводит к ложным выводам. И тогда верно, что полуправда порой хужеполной лжи. Этого следует остерегаться — именно потому, что мы подходим к наукео душе с духовных позиций, а значит, стремимся преодолетьматериалистический взгляд на человека, ныне утвердившийся в психологии прочнее,чем, к примеру, в физике или биологии. Так называемая эзотерическая литератураизобилует тривиальностями. Антропософия совершила бы ошибку, ступив на этотпуть.
Что значит«тривиальность» в такой связи? Прежде всего: набор заманчивых, но пустых фраз,создающих впечатление, будто найдены простые ответы на сложные вопросы — навопросы, которые в действительности даже не научились пока точно формулировать.Данная же книга, поднимая такие вопросы, не спешит давать шаблонные ответы, атем более поучать. В названии «Загадка страха» нет никакой риторики. Страх идля меня по-прежнему загадка. Однако мне хочется — и здесь от читателяпотребуются определенные усилия — рассказать о путях, обнаруженных мною и моимиколлегами в ходе совместных исследований, ведущих, как нам представляется, внужном направлении. Возможно, читатель сумеет сделать и собственные выводы,которые помогут ему лучше понять и справедливее судить о себе и других.Справедливость суждения, проистекающая из попытки разобраться в психологическихмоментах, есть первая предпосылка формирования конструктивной, может быть, дажеоздоровительной позиции в социальном процессе. Если мне удастся способствовать этому,задачу книги можно считать выполненной. Кстати, перед вами вовсе не труд кабинетногоученого, а отчет о практической работе, в известной мере связанный с моими предшествующимикнигами*. Терапевтическая помощь измученным страхом детям и взрослым, совещанияс сотрудниками Института им. Януша Корчака и работа над книгой велись параллельно,дополняя друг друга.
Рудольф Штайнер однажды сформулировалнечто вроде базового правила лечебной педагогики, которое можно было бы, пожалуй,назвать прописной истиной, если бы не тот факт, что им пренебрегают буквально накаждом шагу. Оно гласит: справедливая оценка нарушений развития у детей предполагаетосновательное знание телесных, душевных и духовных аспектов нормального развития.Безусловно, это правило касается всех форм потребности в душевном уходе не толькоу детей и подростков, но и у взрослых. Чтобы разобраться в патологических обостренияхчеловеческих чувств, нужно сначала пронаблюдать здоровые формы их проявления, сообразныеразвитию, т. е. органично интегрированные в «экологию» душевного ландшафта. Поэтомуотправной точкой теоретического изучения болезненных страхов должна быть хотя быотносительно надежная возможность наблюдения того, что вообще означает страх какдушевный прафеномен и неизбежная составная часть мира наших переживаний, как онвозникает и зачем нужен. В дальнейшем я попытаюсь, в частности, приблизиться и кответу на эти вопросы, и книга моя обращена ко всем, кого прямо или косвенно касаетсяэта проблема, а также к читателям, которые интересуются психологией, без предубежденийотносятся к антропософскому учению о человеке и хотят углубить собственные мыслии наблюдения в диалоге с другими людьми, ищущими в сходном направлении. Проблематика,затрагиваемая здесь, обусловлена теоретико-практическим опытом детского терапевта,что, естественно, отличает наш труд от существующих антропософских публикаций повопросам страха, однако не противоречит им.
Данное исследование ни в коеймере не может заменить конкретную помощь человека человеку. В зависимости от возрастаи тяжести состояния следует обращаться за помощью в антропософские терапевтическиеучреждения, к врачам-специалистам, биографическим консультантам или в специальныеклиники. Но мы можем показать, на какие идеи ориентируются при этом антропософы,и, вероятно, — я очень надеюсь — сумеем прояснить, что страх — не изъян, а проявлениеценной душевной способности, которая перерастает в болезнь, как бы сбившись с пути.Давным-давно известно, что самые тонкие, глубоко впечатлительные натуры подверженыи особым опасностям. В ближайшие десятилетия придется уделять этому все больше внимания,если мы не хотим, чтобы именно таких людей, несущих в себе важные для культурногоразвития импульсы, называли невротиками и отодвигали на периферию. Здесь перед нами(лечебно-)педагогическая проблема величайшей важности. Мы должны учиться замечатьстрах, эту прогрессирующую болезнь цивилизации, уже в status nascendi, т. е. призарождении, в детском возрасте, и обезвреживать его педагогикой привития мужества.
Вольфшлуген, осень 1991 г.         Хеннинг Кёлер

1.      Страх — так ли этоплохо?
Страх знаком всем нам. Он«неизбежная составная часть нашей жизни. В новых и новых формах он сопровождаетнас от рождения до смерти», — справедливо замечает Фриц Риман1. Как душевный феномен,страх столь же естествен, сколь и явления внешние — дождь, ветер, туман или гроза.И с точки зрения нашей внутренней природы желание «ликвидировать» страх так же абсурдно,как и желание ликвидировать неприятные погодные условия.
Что получается, когда вместотого, чтобы учиться сносить и трансформировать страх, люди ищут средства для егоустранения, ярко видно на примере трагедии постоянно растущего злоупотребления наркотиками,алкоголем и медикаментами, усиления влияния сект, сатанинских культов и культоподобныхтеатральных спектаклей и кинофильмов, эксплуатирующих, хотя и по-разному, жгучеежелание преодолеть страх2.
Стремясь просто устранить,игнорировать, заглушить страх или глядя на него якобы свысока и объявляя «слабостью»,человек неизбежно впадает в заблуждения и, пропагандируя подобные идеи, заводитв фатальные тупики тех, кто хочет научиться обращаться со своим страхом. Страх доставляетнемало проблем, так же, как стыдливость, гнев или сексуальная жизнь, но отсюда неследует, что от них нужно избавляться, ведь, как мы увидим, это, во-первых, невозможно,а во-вторых, даже если б и было возможно, то в корне неверно. Страх — проблема экзистенциальная,т. е. обусловленная нашим существованием в мире, и с нею необходимо считаться впоэтапном разрешении тех или иных жизненных ситуаций. В противном случае, отрицаяили вытесняя страх, недооценивая или просто не желая признавать его присутствиев нашем душевном мире и культуре — что идет от понятной, но поспешной, негативнойоценки его роли, — мы, по выражению Эриха Фромма, рискуем «(попытаться) разрешитьэкзистенциальную проблему за счет того, что притворяемся, будто мы не люди», — аэта попытка, продолжает Фромм, «имеет тенденцию со временем все больше и большеухудшать положение человека»3. Такое ухудшение может проявляться в том, что вытесненныйстрах как бы накапливается и в какой-то момент с силой стихийного бедствия вырываетсянаружу, сокрушая все внутренние и внешние защитные укрепления. Нередко неразрешеннаяпроблема страха усугубляется или становится хронической, маскируясь под видом неуемнойжажды власти, влияния, авторитета, материального благополучия, тенденции всегдапринимать сторону сильного, под видом высокомерия, претензий на роль лидера и нев последнюю очередь под видом надуманного презрения к страху или к тем, кто не хочетили не может от него уклоняться. «Наш страх перед жизнью проявляется в манере постоянночто-то делать, только бы не чувствовать, как мы постоянно бежим прочь», — пишетАлександр Ловен4. Порой такая бурная деятельность, диктуемая потребностью заглушитьстрах, приобретает аргументативный характер и выступает как упорное стремление доказатьего неуместность, ненужность, вред, деструктивность, несостоятельность и т. д.
Но подобные доказательствабессмысленны. Они упускают главное. Ведь страх естествен, а значит, не может бытьни неуместным, ни ненужным, ни вредным, ни деструктивным, да и слабостью его можноназвать лишь с большой оговоркой. Передергивать факты, целиком обусловленные природойчеловека и мира, — занятие бесплодное. Вышеназванные отрицательные эпитеты вполнеможно отнести к той или иной разновидности неверного обращения со страхом, но нек нему самому.
Поясню на простых примерах:без такой опоры, как сила страха, не было бы того, что мы называем осторожностью,т. е. свойства, которое отличает действия опрометчивые от рассудительных, но, сдругой стороны, чрезмерно усиливаясь, может связать человеку руки. Или такое ценноесоциальное качество, как чуткое и бережное обращение с другими существами, — и этиммы тоже обязаны страху, ведь боязнь кого-то обидеть относится к числу «реальных»страхов. Как и любой другой страх, она способна парализовать, однако позитивнаяее сторона отмечает поступки человека высочайшей зрелостью.
Что же отсюда следует? Приведенныепримеры прежде всего показывают, что заведомо отрицательное отношение к феноменустраха ни на шаг не приблизит нас к его пониманию. Подобно многому другому, страхв первую очередь душевная сила, которая заложена в нас как часть conditio humana5.Вопрос не в том, хорош он или плох, а в том, каким образом задействовать его в процессеразвития личности, чтобы он помогал продвигаться вперед. «К сожалению, мы слишкомредко отваживаемся назвать по имени проблему страха… скрытую под множеством навязчивыхпривычек, под преувеличенной заботой, а также под недоверием и стремлением чего-тоизбежать, — пишет Маргрит Эрни и продолжает: — Опасаясь страха, мы уходим от вопросов,благодаря которым наша жизнь в конечном итоге могла бы стать богаче и честнее»6.Помню, как меня поразило, когда после чернобыльской катастрофы именно в кругах,претендующих на эзотерически честный подход к этим проблемам, проявился странныймеханизм вытеснения. Повсеместно говорили и писали, что страх — реакция непродуктивнаяи эгоистическая, проистекающая от недостаточного знания фактов. Сходные мнения звучалии в 70-е годы в дискуссиях об использовании атомной энергии в так называемых мирныхцелях, и не так давно в связи с войной в Персидском заливе. Суть вытеснения заключенав том, что страх — ощущение безусловно неприятное — рефлекторно воспринимается какнечто негативное, а затем эта оценка, столь же эмоциональная, как и сам страх, подкрепляетсярационально. Иными словами, люди задним числом подыскивают аргументы и отметают,можно сказать, осуждают страх, даже не попытавшись в нем разобраться. По-моему,название и содержание сборника «Я хочу говорить о страхе своего сердца»7, вышедшеговскоре после войны в Персидском заливе, проникнуты куда большей духовной зрелостьюи эзотерическим мужеством, хотя авторы его наверняка бы запротестовали против определения«эзотерическое».
Попробую сформулировать мойподход с религиозных позиций: едва ли Бог наделил человека столь мощно-весомой душевнойсилой, как страх, лишь затем, чтобы как можно больше навредить ему. С попыткой объяснитьпроблему, утверждая, что вообще-то страх — штука плохая, но его преодоление открываетбольшие возможности для развития, можно согласиться лишь отчасти. Что значит «преодоление»?Если я, как принято говорить, преодолел грипп, то имеется в виду, что его симптомыпрошли. Со мной случилось что-то, ослабившее меня, а теперь я от этого избавился.В таком отношении к страху как к инфекции, которая при всяком удобном случае нападаетна человека со слабой иммунной системой и «преодоление» которой означает, что человекстановится к ней невосприимчив, я и усматриваю корень всех заблуждений. Такой подходисключает наличие позитивных развивающих сил в самом страхе. Мы объявляем страхзаклятым врагом и ведем себя с ним соответственно. В этой связи Алоис Хиклин справедливозамечает, что любая психологическая, философская, (социально)-педагогическая илииная «установка, «со-действующая» во внутри- или внетерапевтической ситуации с общейтенденцией человека… обойти, отстранить, выключить из сознания страх», неверна8.
Препятствия, которые нам,людям, встречаются с самого детства, в общем представляют собой условия физическо-материального,природного, бытового, а также общественно-культурного плана, противодействующиенашему духовно-душевному развитию, а точнее — возможности осуществлять это развитиев условиях максимальной свободы. Тот базовый душевный багаж, что мы приносим с собой,состоит, образно говоря, из «сырья», данного нам как «имманентное достояние человека»(Хиклин), чтобы существовать в этом противостоянии. Другими словами: если быть точным,речь идет вовсе не о «преодолении страха», по крайней мере, не в смысле его «искоренения»или «возвышения» над ним. Если отвлечься от привычных словесных реминисценций ивзглянуть на ситуацию честно, вопрос нужно поставить иначе:
В чем смысл страха?
Как он может служить нам —или уже служит — в столкновении с реальными, объективными жизненными препятствиями?Среди них, как подсказывает здравый смысл, не может быть ничего такого, что стольсущественным образом со-формирует «основы» нашего состояния, как страх в его многочисленныхвариациях и комбинациях с иными, позитивными (зачастую лишь благодаря сочетаниюсо страхом) свойствами и формами проявления человечности.
Быть может, в конечном итогеи сам правильно понятый и задействованный страх — потенциально позитивное свойствочеловека, т. е. отнюдь не только недуг, преодолев который мы обретаем силу победоносноговоина?
Быть может, попытавшись непредвзяторазобраться в истоках и причинах возникновения страха, мы сумеем вернуть ему исконныйсмысл, утраченный из-за нашего нежелания признать его, из-за того, что мы стремимсязаглушить его, даже не позволив ему «высказаться»?
Быть может, выяснение этихвопросов плодотворно повлияет на жизнь и на личную жизненную гигиену?
Когда страх охватывает человека,«который не способен с ним справиться, поскольку не постигает ни (его) смысла, ни(его) побудительного характера», пишет Хиклин, мы попадаем «в сферу, по причинеэтой неразрешимости заслуживающую названия патологической». Ради максимальной точностия, вслед за Хиклином9, предлагаю заменить целевое понятие «преодолеть» понятием«совладать» и отказаться от априорно негативного отношения к страху, ограничившисьфактом, что он, являя собой проблему неразрешимую и, в силу неясности своего смысла,неудобоприемлемую, вредит человеку. Применительно к душевной сфере понятие «совладать»означает не «искоренить», а «приспособиться», в каком-то смысле «подружиться». Еслия охвачен глубокой скорбью и мне удается совладать с ней, это не значит, что я устранилее или превозмог, — я стал относиться к ней позитивно, нашел ей место и «преодолел»не ее, а свое враждебное отношение к ней. Может быть, со страхом имеет смысл поступатьтак же?
В связи с предположением Виктора-Эмиляфон Гебзаттеля (цит. по Карлу Кёнигу), что «в течение последних поколений… подверженностьстраху у западного человека непрерывно нарастала»10, невольно возникает вопрос:о каком диссонансе в развитии можно говорить, когда определенное душевное состояниенепрерывно и требовательно усиливается, тогда как мы пока явно не способны или почтине способны продуктивно ответить на него? В своей книге «Страх перед жизнью» АлександрЛовен11 дает простую подсказку, которая, быть может, выведет нас на важный след:«Когда сердце открывается навстречу любви, человек становится ранимым. Непривычныйизбыток жизни или эмоций пугает. Нам хочется быть живее и чувствовать больше, номы боимся этого» (курсив мой. — Х. К.). Что, если нарастание страха в нашей цивилизациине только следствие плачевных жизненных условий, а посему явление вредное, но ипредвестник новой социальной и духовной чуткости и в этом смысле позитивный вызов?Разобравшись в сути страха, мы вернемся к этому вопросу, связанному со становлениемсознания.
Недавно мне встретилось объявлениео лекции под названием «Страх и боязливость — враги души» (с подзаголовком: «Путиих преодоления»). Наверное, позволительно спросить, не слишком ли все здесь упрощено.Ведь можно было подобрать и более удачные слова, например такие: «Страх и боязливость— силы души, которые могут стать врагами. Как с ними совладать». В статье МихаэлыГлёклер «Об отношении к страху» упоминается о полезном аспекте страха, которогомы еще коснемся: «Испытывая страх и выдерживая его, мы укрепляем самосознание исамопознание в непривычных условиях. Поэтому развитие… самосознания неотделимо отпереживания страха и умения обращаться с ним»12 (курсив мой. — Х. К.).

2.      Боязнь страха
В самом начале мы сравнивалистрах как явление «внутренней природы» с внешними природными явлениями — дождем,ветром, туманом или грозой, чтобы показать: он принадлежит к тем условиям, в которыхнаша душа живет с рождения, он «сидит в крови», по выражению Хельмута Хессенбруха13,а данный факт требует от нас прежде всего нейтрального подхода.
Задержимся на этом сравнении.Сами по себе буря и гроза ни хороши, ни плохи и вовсе не «болезни природы» — в однойиз антропософских публикаций страх называют «болезнью культуры», правда со знакомвопроса, — а просто естественная данность, т. е. необходимость, как и всё, что даноот природы. Но если дома, в которых мы живем, недостаточно прочны и неспособны вдостаточной мере защитить нас от природных стихий, эти последние становятся нашимиврагами. С другой стороны, только надежное убежище, дом (понятие, которым нам ещепредстоит заняться обстоятельно), позволяет нам признать естественную необходимостьэтих – по меткому выражению — неукротимых погодных условий как их важнейшую чертуи, исходя из этого, научиться замечать и их положительные стороны. Ведь в противномслучае враждебно-боязливое отношение к ним помешает разглядеть их суть.
Я умышленно говорю: надежноеубежище позволяет нам переменить отношение к природным стихиям в положительную сторону.Потому что может получиться и иначе. Отсутствие непосредственной опасности, непосредственнойнеобходимости в чем-то разобраться ведет к утрате интереса, отчуждению, угасаниюпраобразов. Когда гром и молния воспринимались как выражение гнева Вотана и людиприносили жертвы, чтобы умилостивить его, они в каком-то смысле понимали, что изачем делают. Говоря языком психологии, вытеснение и утрата связей в конечном итогеприводят к ослаблению, лишают нас способности противостоять опасности, если онавозникнет вновь14.
Итак, мы видим, что капитуляцияперед страхом может проявляться и в уходе от того, что вызывает страх. В этом случаемы уподобляемся больному, создающему иллюзию здоровья за счет обезболивающих средств,что может закончиться трагически. Мы схожи с таким больным и в том, что отказ от«лечения (выяснения) в пользу обезболивания (вытеснения)» проливает определенныйсвет на его отношение к болезни. Он считает болезнь врагом, а врага нужно заставитьумолкнуть. При лечении же, порой отнюдь не исключающем облегчения болевых симптомов,мы как бы протягиваем болезни руку дружбы [слово «Freund» (друг) = древнегерманское«friond» имеет тот же корень, что и «Freiheit» (свобода)]. Чтобы освободиться отболезни, нужно к ней приблизиться. Принимая обезболивающее, человек упускает извиду нечто важное: на самом деле лекарства не влияют на то, о чем пытается сообщитьнам боль. Они лишь отгораживают сознание от этих процессов. Больной словно бы запираетсяв искусственно созданном внутреннем изоляторе, извращенном варианте «неприступнойкрепости», «надежного убежища». Ведь цель разумных, конструктивных поисков убежища— найти или создать относительно защищенное место, где можно спокойнее разобратьсяво всем том, что прежде вызывало лишь ощущение беспомощности и страх. Поэтому хочуповторить: шанс обрести надежное убежище состоит в выработке новой, более справедливойоценки и в приятии того, чего мы, занятые бегством или обороной, до сих пор по-настоящемуне видели и не могли оценить по достоинству. У поэтессы Кристы Райниг есть замечательныестроки о секрете «дружбы» — Сент-Экзюпери в книге о Маленьком принце употребляетв этом смысле слово «приручить» — с вещами, существами и событиями, поначалу вызывающимиу нас враждебность и неприязнь.
Я восхищен надежными вещами—
душа, войдя в них, зацвела;
ушло стремленье делать ихрабами,
и мудрость — ими быть — пришла15*.
Запомним: чтобы обрести согласиес «надежными вещами» — внутри и вокруг нас, — требуются известная безопасность идистанция, тогда раскроются их полезные, нужные и позитивные стороны. Они остаютсяскрытыми от нас и когда мы беззащитны перед ними и рефлекторно впадаем в страх иливстаем в оборонительную стойку, и когда мы забираемся в «изолятор». В доме, в пресловутой«крепости», можно забаррикадироваться, а можно жить с искренним интересом, и тогда,в идеальном случае, оттуда будет струиться любовь ко всему, что дано Богом миру,в котором мы живем.
Человеку, опасающемуся ударамолнии, совершенно недоступна поэзия ночной бури, и было бы абсурдно читать емулекции о пользе весенней грозы для природы и людей, пока он отчаянно мечется в поискахукрытия. Нам нужен «дом», нужны «границы, установленные своими или чужими силами»,только тогда мы получаем «способность действовать» (Хиклин) и, добавлю от себя,познавать. Только тогда мы обретаем достаточное спокойствие, рассудительность инужную глубину восприятия в отношении к всему «чуждому», к силам, с «беспощадным»своеволием орудующим независимо от нас. Если говорить о внешней природе, то слово«дом» нужно понимать буквально. Но что оно значит применительно к «природе внутренней»?
Перенеся наш пример на внутренниймир человека, мы приходим к результатам на первый взгляд парадоксальным. Ведь издесь живут «стихии», и суверенная, управляемая сознательными решениями воля можетлибо враждовать, т. е. так или иначе уступать им, либо подружиться с ними, т. е.разрешить противоречия и принять их. В случае страха как проявления одной из такихстихий парадоксальность нашего примера особенно очевидна — страх сам попадает вразряд событий, вызывающих страх. Но тот, у кого есть хоть какой-то опыт общенияс измученными страхом людьми, знает, что это не только оправданно, но и в точностиотражает суть дела.
Когда страх становится длячеловека неизбывной мукой и, чего доброго, перерастает в болезнь, проблема — и этоопять-таки звучит парадоксально — состоит отнюдь не в страхе, знакомом нам всем,а в боязни страха. Итак, по существу, патология заключается в искажении отношенияк страху, чувству совершенно естественному, в той или иной степени присущему всемлюдям в зависимости от наследственной предрасположенности, темперамента и личнойпредыстории, причем, как мы увидим, присущему неизбежно.
Иначе говоря, сфера страхаподразделяется на два уровня (вообще-то их три, но об этом позже). Во-первых, страхдля нас в самом деле нечто вроде внутреннего природного процесса, начинающегосяпри определенных условиях вне зависимости от нашего желания, но чаще всего по понятнымпричинам. С другой стороны, наша реакция на этот «природный процесс», наше возможноеотношение к нему, оценка и способ управляться с ним могут быть более или менее боязливымилибо, в лучшем случае, почти бесстрашными. Другими словами, в страхе всякий разприсутствует и что, и как.
Поясню это на личном примере.Когда мне приходится выступать перед широкой публикой, с одной стороны, от моегоуже довольно солидного опыта нет никакого проку: незадолго до выступления мне становитсястрашно. Но с другой стороны, прок все же есть — страх не мешает мне! Совсем наоборот,я заметил, что боязливое начальное волнение, такое же, как у актера перед выходомна сцену, положительно сказывается на качестве лекции! Со временем выясняется, чтолучше всего, если это волнение достигает довольно высокого уровня. Что же происходит?Я не боюсь страха! Я дружески приветствую его, и внезапно он начинает мне помогать,активизируя противоположные силы, а они словно бы перерастают свою первичную задачу— сломить барьер страха — и принимаются стимулировать воображение и мысли.
Но откуда же взять дружелюбноеотношение к страху? Условие первое: в теме предстоящего выступления я должен чувствоватьсебя «как дома». «Дом есть место, где мы знаем, как себя вести, уверенно „владеем“этикетом и с удовольствием его придерживаемся, т. е. любим»16. Темой нужно не простовладеть, но «любить» ее, и это — второе условие: любовь к предстоящему действию!Только не надо путать ее с влюбленностью в представление о том, что действие предстоитвыполнить именно мне. Любить надо само действие! И наконец, третье — процесс, описатькоторый непросто: мы «собираемся, сосредоточиваемся». В момент своего появлениястрах несет противоположную тенденцию: мы рискуем раствориться. Мысли путаются,даже в наших движениях сквозит беспокойство, пугливость, все словно «разжижается».У нас тут же возникает потребность сосредоточиться, закрепиться. Чаще всего мы закрываемглаза и стараемся дышать ровно, лучше в спокойном месте, где никто нас не потревожит.Примерно так развиваются события с момента возникновения страха, всегда парализующего,и до активного вмешательства в ситуацию. Мы вспоминаем о «сродстве» с поставленнойзадачей: «я знаю, что справлюсь»; проникаемся симпатией к предстоящему действию:«речь идет не обо мне — о деле, а дело-то благое»; внутренне сосредоточиваемся ицеленаправленно успокаиваем беспорядочно блуждающие волевые силы: «я здесь и будуделать все, что смогу, во имя благого дела».
Тут внешний мир как бы окончательноотступает. Теперь — конечно же в образном смысле — это пустое, нейтральное пространство,где будет разворачиваться предстоящее действие. В момент сосредоточения внешниймир — синоним некоего «там», но он уже не сковывает и не «давит». Таким образом,невзирая на величайшую сосредоточенность, состояние это сродни сну — сну в состояниибодрствования. Мы находимся на самом пике своего «Я», а значит, бодрствуем; от внешнегоже мира, т. е. от того, что надвигается на нас, мы на мгновение отрешаемся, какбывает во сне. Сосредоточиваясь, мы достигаем и «поворотного пункта»: под влияниемопределенных мыслительных процессов отношение к «внешнему миру» выстраивается заново.В главе «Страх и сон» мы еще увидим значимость этой взаимосвязи.
Пока же нас интересует, чтовозникновение страха само по себе не только не проблема, но, вероятно, даже подспорье,если мы не боимся страха, если умеем принять всерьез его вопросы и ответить на них.Как показывает приведенный пример, вопросы эти — «Владеешь ли ты темой? Действительноли тебе важно то, что ты собираешься делать? Все ли силы ты собрал, чтобы сделатьэто как следует?» — более чем оправданны! Страх подталкивает к самопроверке, а онапривлекает внимание к решающим моментам; наконец, он побуждает нас собраться, сосредоточиться,а это — если получится как надо — хорошо помогает справиться с предстоящим. От стадииприручения страха мы переходим к выполнению поставленной задачи с избытком управляемыхсил, который приносит ощутимую пользу. Нельзя забывать и кое-что еще, только с видувторостепенное: укрощенный и, следовательно, не «уничтоженный», а задействованныйи преображенный страх помогает обрести скромность, бережность, «душевную чуткость»как по отношению к делу, так и к его участникам! Стало быть, принимая и контролируястрах, мы получаем двоякое преимущество: во-первых, прирост энергии с противоположнойстороны и, во-вторых, со стороны самого страха, боґльшую чуткость, которая всегдаесть не что иное, как «освобожденный» страх.
Способность сказать себе всложной ситуации: «мое восприятие, суждение, мои действия подвластны мне, я хозяинв своем доме» — не гасит страх (такая мысль была бы наивной), но лишает его парализующейсилы, какую он получает при утрате этой способности. Под водительством же и попечениемздоровой, не эгоистичной, а проистекающей из любви к делу веры в себя страх превращаетсяв полезного спутника и повышает качество жизни. И снова уместно сказать: во внутреннейкрепости можно забаррикадироваться, изолироваться, и тогда «дом становится тюрьмой,а общая, нарастающая опасность — все более и более явной» (Хиклин). В таком случаестрах всего лишь остается снаружи, а разбирательство с ним откладывается на потом.Но «крепость» может быть и местом, где живет искренний, участливый интерес — интерес,коего заслуживает и сам страх как жизненная реальность. Причина раздора человекас самим собой не страх, а боязнь страха.
3.      Что мы переживаем,когда нам страшно
Во избежание недоразуменийизложенное выше необходимо дополнить. Нередко страх — причем вполне справедливо— описывается как состояние, «непременно связанное с закрытостью, отрезанностью»17,т. е., по сути, с ощущением одиночества. Из моих же слов следует, что преобразованиестраха на основе внутренней концентрации как раз и требует ухода в одиночество.Кроме того, многие особо подчеркивают определенную сторону симптоматики страха —оцепенение, охлаждение, изоляцию и «ощущение угрозы в состоянии зажатости»18. Изэтого авторы делают вывод опять-таки совершенно справедливый — о такой тенденциистраха, как сжатие, а стало быть, отвердение; я же говорил о «разжижении», о «растворении»во внешнем мире, кстати сказать, в согласии с описанием Рудольфа Штайнера, где идетречь о «душевном истечении»19, т. е. о душевном процессе, соответствующем процессам«истечения» телесного (позывы к мочеиспусканию, потливость, понос).
Но с таким же успехом можносослаться на Штайнера, подчеркивая другую сторону, «резкое отступление» «Я»; внешнеэто проявляется в побледнении, т. е. централизации крови, согласно описанию в «Оккультнойфизиологии» (в отличие от краски стыда)20. На это указывает и корень слова «страх»лат. angustiae = теснота; средневерхненемецкий предшественник Angst (страха): dieangest. Так чтоґ это — противоречие? Или речь идет о разных формах или градацияхстраха? Мнимое противоречие снимается, если, во-первых, учесть, что между латентнойбоязнью и паникой существует целая шкала разнообразных состояний страха21 и непосредственнаяшоковая реакция (оцепенение), безусловно, отличается от нервного беспокойства передэкзаменом, когда человека бросает в пот. Во-вторых, при внимательном рассмотрениипроцесса страха выясняется, что здесь наблюдается непосредственное взаимодействиеобоих аспектов — растворения и сгущения, расширения и сжатия. К симптоматике страхаотносятся как приливы жара, так и ощущения холода, как обострение внимания и (само)восприятия,так и чувства оцепенения и бессилия, сопровождаемые притуплением восприятия. Страх,как подтверждает и Рудольф Штайнер, ведет к усиленному переживанию «Я», с однойстороны, и к так называемым явлениям деперсонализации, к ощущению «отсутствия» сдругой. Применительно к страху одинаково правомерны и слова Карла Кёнига о «расслаблениидуши» (тенденция растворения), и выражение «зажимать в тиски» (Хессенбрух).
Взаимодействие состоит в том,что в status nascendi, в момент возникновения, страх как бы переворачивает «Я» сног на голову, размывает границу между ним и миром. И тут мы с глубоким ужасом ощущаемопасность исчезнуть, раствориться, утратить себя в «пространстве dis-magare, бессилия»(Хиклин), в конечном итоге умереть. Строго говоря, это и есть состояние, в которомначинает пугать сам страх. Вначале появляется впечатление — оно может идти и отпредставления, от внутреннего образа, о котором, как указывает Рудольф Штайнер влекциях по «психософии», мы не в состоянии судить спонтанно, исходя из ощущения,ибо «впечатление, производимое на нашу душевную жизнь [таково]», что «мы… не в силахсразу оценить ситуацию»22. А что значит «оценить ситуацию»? Это значит, что мы способныкак бы сдержать, отодвинуть конкретное впечатление, прежде чем оно со всей мощьюпрорвется в душевное переживание, а затем перехватить инициативу и пойти ему навстречу.Такая инициативность при встрече с сильными впечатлениями, с впечатлениями вообще,и есть деятельность «Я» par excellence! Благодаря ей мы развиваем самоощущение,самосознание. Такое постоянное взаимодействие впечатления, сдерживания и инициативына протяжении жизни формирует своего рода эластичную границу между «Я» и миром —границу души, связанную с границей телесной, или кожной, поскольку органы чувствкак входные двери внешнего мира расположены на периферии тела. С точки зрения внутрипсихическихпроцессов впечатления бессознательного происхождения отторгаются на границе души.Ее физиологическим соответствием (по отношению к внешнему миру это кожа) РудольфШтайнер называет диафрагму23.
Каждый знает по себе, чтоот определенных впечатлений (внешнего ли, внутреннего ли происхождения) границамежду «Я» и внешним миром или это уже другой аспект — граница с непостижимым для«Я» бессознательным утрачивает стабильность. Оттеснить такое впечатление и перехватитьинициативу не удается. Нам становится страшно, потому что «мы не в силах сразу оценитьситуацию». Мы застигнуты врасплох. Страх зарождается в момент непосредственногоощущения невозможности оградить себя. Впечатление «пробивается» сквозь означенныйзащитный слой, буквально разрывает его, наше «Я» рискует потерять опору, выплеснутьсячерез этот «разрыв» (конечно, фигурально выражаясь) наружу, раствориться в окружающеммире. Расхожее выражение «дать себя увлечь» хорошо отражает суть происходящего.Человек «дает себя увлечь» гневу, желанию, страху — и в каждом из этих случаев мыимеем дело с обострением эмоционально-аффективной реакции под влиянием сильных впечатлений.И даже если это вспышка гнева или невозможность сдержаться вопреки желанию, т. е.изначально не страх, он все равно здесь задействован. Состояние внутренней нестабильностиникогда не обходится без участия страха. Так происходит оттого, что во всех этихслучаях вышеописанный процесс формирования оценки — оттеснение и намеренное встречноедвижение — дает осечку: границы расплываются; мы беззащитны.
Безразлично, говорим ли мыв данном случае о том, что внешний мир беспрепятственно проникает в нас, или о том,что наше «Я» рискует потеряться вовне. Происходит и то и другое. Ощущение границыкак основополагающее переживание самосознания, благодаря которому мы ощущаем себяцелостным, замкнутым существом (любопытно, что в одной из недавних публикаций предлагаетсяпонятие «кожное „Я“»24), пропадает. Это фундаментальное переживание осязания25,преобразованного — в терминах антропософского учения о чувствах — в душевную сферу,сродни, по выражению Карла Кёнига, «гавани, где стоит на якоре корабль нашей души».И вот «корабль дрейфует прочь, а кругом поднимается туман страха». Это аспект «расширения»или растворения формы в момент испуга. Образно описанный здесь процесс может бытькак резким и стремительным — происходит внезапный разрыв, и нас неудержимо уноситпрочь, — так и много более утонченным, проявляющимся в виде постоянного, мучительногоощущения угрозы раствориться, т. е. утратить себя. Но в обоих случаях изначальноимеется впечатление — или навязчивое представление, — с которым невозможно совладатьи которое непосредственно вызывает страх. Это стадия появления, или сенсации, страха.Затем мы отмечаем перемену своего внутреннего состояния. Нам страшно, потому чтомы чувствуем, чтоґ с нами делает страх. Здесь можно говорить о стадии экспансиистраха, или страха перед страхом. Выражаясь слегка утрированно: ощущение страхасменяется (конечно же, как правило, лишь подспудным) страхом смерти (утраты тождества).Что означает, когда состояние страха перед страхом переходит в хроническую форму,а стало быть, никаких особых поводов для его возникновения не требуется, говоритьпока рано. Ограничимся тем, что такое возможно.
Вплоть до этого момента мы— пассивные созерцатели происходящего (но происходящего внутри нас), и, собственно,только теперь следует то, что мы называем реакцией страха и что при описании состоянийстраха чаще всего (как уже отмечалось, вполне справедливо) выдвигается на переднийплан. Только теперь мы подходим к вопросу о возможностях защититься от страха илисовладать с ним; в состоянии экспансии страха мы либо прибегаем к ним сознательно,либо нас опять-таки влечет к ним бессознательно. Ведь какова естественная реакциячеловека, когда ему грозит опасность раствориться? Он собирается, уходит в себя— либо панически-рефлекторно, либо в намеренном акте внутренней концентрации.
Если последнее по тем илииным причинам вовремя не удается, то пущенная на самотек реакция страха оборачиваетсядеструктивным, даже аутоагрессивным процессом. Душа, а за нею и тело, судорожносжимается, кровь начинает двигаться центростремительно, т. е. увлекается от перифериик центру, человек бледнеет, холодеет. Все тепловые и волевые силы будто разом мобилизуются,чтобы окружить защитным кольцом самое заветное, что ни в коем случае не должно пострадатьили потеряться. По отношению к окружающему миру человек теперь целиком — жест антипатии,он в самом деле изолирован, загнан в угол, скован.
Человек оказывается в западне,и это тоже вызывает страх! Нехватка воздуха, удушье, зябкость, онемение конечностей,боли в сердце и т. д. — все это симптомы обусловленного страхом судорожного зажима,который, хотя в реальной жизни все это занимает доли секунды, необходимо отличатьот предыдущих стадий: появления и экспансии страха (страха перед страхом). Теперькто-то словно взял сердце в кулак и потихоньку сдавливает его. Неудачная попыткасобрать внутренние силы против страха, который в самом начале был страхом раствориться— вначале таковым является любой страх! — порождает «угрожающую тесноту, блокаду,изоляцию» (Хессенбрух). Большее одиночество, большую обособленность и представитьсебе нельзя. Но нужно учитывать, что это предельное обособление есть следствие неменее предельной открытости, незащищенности (а значит, и ранимости), т. е. избыткаучастия. «Душевной раной» назвал Рудольф Штайнер состояние, делающее нас уязвимымидля страха26. Причина здесь чересчур сильное участие в процессах, требующих определеннойдистанции. Обособленность и утрата связи — следствие. А кульминации драма страхадостигает, когда мы замечаем эту утрату. С другой стороны, само собой разумется,что опасность до боли обостренного участия вообще существует только потому, чтокогда-то нам пришлось покинуть утробу матери, а затем распрощаться и с защищенностью(хочется надеяться, что она действительно была) первых детских лет, т. е. сферойбезграничного доверия, впоследствии доступной нам лишь во сне. Ведь утрата этойсвязи с прошлым и заставляет нас «идти вперед» и налаживать связи с предметами исуществами этого мира, в ней-то и коренится страх как человеческое, слишком человеческоеосложнение этого налаживания, и если с ним не совладать, оно может закончиться утратойсвязей.
Итак, верно, что проблемачеловека в состоянии страха — одиночество, «пребывание в изоляции», по словам МихаэлыГлёклер. Маленький ребенок, «впервые знакомясь с элементарными физическими опасностями,болью, происходящей как из неведомого внутри него, так и от предметов или живыхсуществ»27, чувствует себя уязвимым. Фундаментальный опыт отчужденности — лишь чуждое,непричастное ко мне, может причинять мне боль — вот что периодически всплывает вместесо страхом. У ощущения обособленности две стороны. Это источник всей душевной боли,всех жизненных сомнений и в то же время насущная необходимость, ибо движение к налаживаниюконтакта с миром предполагает опыт одиночества.
Испытывая страх не тольков той или иной ситуации, но и чувствуя, что страх мало-помалу становится главнымсостоянием и все больше определяет его отношение к миру и к собственному «неведомомувнутри», человек действительно переживает трагедию одиночества. Едва ли не самоеупотребительное слово в дневниках и устных рассказах наших страдающих от страхапациентов о повседневных событиях — «ненавижу», чуть более мягкое «не люблю» или«терпеть не могу». Они не любят, не выносят, не терпят тысячи вещей и в свою очередьубеждены, что и сами производят на других столь же невыносимое, отталкивающее впечатление.Их внутреннний мир всецело настроен на антипатию. Отвращение играет определяющуюроль. «Перемалываемые жерновами страха» (Эрни), эти люди не находят выхода из порочногокруга пронизанных страхом представлений либо ожиданий, боязни раствориться и возвратитьсяв одиночную камеру внутри себя, где их караулят те же пугающие представления. Ведь,как пишет Хиклин, «страх и жуть, поначалу обитавшие снаружи, неудержимо просачиваютсясквозь самые толстые стены, как бывает всегда, когда их по привычке стремятся избежать».
Так же верно, однако, чтоединственный способ совладать со страхом и это путеводная нить в воспитании, самовоспитаниии терапии — принять иную, добровольную форму одиночества и работать над ней. «Чрезвычайноважно понять, — пишет Хельмут Хессенбрух, — что путы страха… необходимы, так какбез ограничения невозможна самобытность (т. е. формирование «Я»). Поэтому не удивительно,что, едва пробудившись, человеческое «Я» сразу же само ищет тесноты, обособлениякак возможности сосредоточиться». Добровольное, «высшее» одиночество, обретениевнутренней опоры — но не тюрьмы! — и есть подлинная альтернатива бегству в одиночество,диктуемому страхом.

4.      Резюме
Страх — неотъемлемая принадлежностьнашей жизни, естественная реакция на непосильные для нас впечатления, проблемы итребования. Враждебное отношение к нему, стремление во что бы то ни стало избежатьего в конце концов вырабатывают ненависть к себе и к миру. Если мы не стараемсяпримириться со страхом, т. е. не ищем внутренний путь, который поможет нам продуктивноинтегрировать его положительные стороны в планирование нашей жизни, то начинаемблуждать по кривым дорогам отрицания и вытеснения, асоциального поведения, одиночества,интеллектуального высокомерия и попадаемся на обманчивые рецепты борьбы с ним.
Мы установили, что передергиватьфакты, всецело обусловленные природой человека и мира, совершенно бесполезно и решилине осуждать, а изучить страх. Простые примеры — способность быть «осторожными»,боязнь кого-то обидеть — показали нам, что позитивные, развивающие силы заложеныв самом страхе, а не только в его «преодолении». Вместо того чтобы говорить об «укрощении»,о борьбе со страхом, стоит подумать о том, как с ним совладать и преобразовать егов нечто иное. Как страх может послужить нам и, возможно, уже служит, только мы этогоне замечаем? В самом ли деле он всего лишь досадная слабость, «враг души»?
Вслед за Алоисом Хиклином(и другими) мы считаем, что в патологическую форму страх принимает, лишь когда мыне в силах совладать с ним и не понимаем его смысла, его побудительного характера.А ведь слово «совладать» всегда подразумевает сближение, интеграцию, в каком-тосмысле дружбу.
Если приглядеться к процессустраха внимательнее, обнаруживается, что наряду с событием страха есть еще одинфеномен: страх перед страхом, с коим и связаны все вышеупомянутые попытки бежатьили защититься от него. При объективном подходе проблема нашего отношения к страхуи обращения с ним представляется куда более важной, чем просто его проявление. Примервзаимодействия человека и природы подводит нас к понятию «дома», «надежной крепости».Здесь мы обретаем защиту от внешних опасностей и в то же время оказываемся передальтернативой: забаррикадироваться, изолироваться в этом укрытии либо проявлятьживой интерес к событиям, угрожающим нам за его пределами. Можно ли перенести этотпример на внутренний мир человека, на наше обращение с «природными стихиями» души,в том числе и со страхом?
В свете этого вопроса явление«боязни страха», «страха перед страхом» обретает наглядность. Вначале страх — своегорода внутренняя перемена погоды, внезапно настигающая человека. Нас охватывает ощущениеслабости и ничтожности перед мощью этой стихии, как бывает, когда налетает буря.Мы боимся, что она уничтожит нас. Тут-то и наступает фаза «страха перед страхом»,и мы чувствуем, что все зависит от того, найдем ли мы внутри себя надежное место,откуда хорошо просматривается данная ситуация. На обыденном примере мы показали,как определенные мысли упорядочивающего и направляющего характера помогают достигнуть«собранности», которая противодействует тенденции растворения, оттесняя внешниймир на задний план и напоминая нам о нас самих и наших намерениях. Из этого снав состоянии бодрствования мы приступаем к поставленной задаче, во-первых, с обузданнымизбытком сил, живительным и вдохновляющим, а во-вторых, с повышенной чуткостью,какою мы обязаны преобразованному страху.
Если все происходит так, значит,нам удалось на определенном этапе приостановить динамику развития страха. Но накаком именно? В данном процессе можно выделить три стадии. Две из них нам уже известны:появление страха и страх перед страхом, или экспансия страха. В этой точке любойстрах становится страхом растворения. Если нам, нашему «Я», не удается описаннымобразом вмешаться в дело и «собраться, сосредоточиться», т. е. найти убежище в самомсебе, то в конце концов наступает паническая реакция, судорога страха как результатнеудачной попытки совладать с ним. Но в итоге мы не собираемся, а забиваемся внутрь,запираемся в невыносимой тесноте. Для людей, всегда беспомощных перед стадией страхаперед страхом, т. е. не умеющих сознательно отодвинуть внешний мир в момент колебанияграницы «Я», дело оборачивается трагедией — они оказываются во внутренней тюрьме.
Таким образом, бегству в недобровольноеодиночество, обусловленному страхом, противостоит работа над «высшим» одиночеством,поиски опоры в самом себе. Замкнувшись в себе, мы со страхом не справимся, для этогонеобходимо отдалиться на безопасное расстояние и заново — с интересом и участием— организовать свое отношение к миру. Смелый человек отличается от боязливого, атем паче от больного страхом вовсе не тем, что ему не бывает страшно, единственнаяразница в том, что одному удается интегрировать и преобразовать страх, а другомунет. Об этом мы еще поговорим, а позднее увидим, как это соотносится с детством.Главное — не пытаться «вытеснить, заглушить, перехитрить или отрицать страх», какпишет Фриц Риман, а искать возможности «сносить его и… может быть, извлекать изнего пользу для своего развития»28. Для этого необходимо изучить его суть. Однакопока мы с ним враждуем, он будет сопротивляться подобным попыткам. Увы, этот законпсихологии учитывается слишком редко.
1.      Стоит ли стремиться к «свободе от страданий»?
Если вспомнить наш вывод,что под водительством крепкой веры в себя страх может стать полезным спутником идаже повысить качество жизни, то, пожалуй, более всего поражают люди, лишенные (втом числе и искусственно, например под влиянием наркотиков) важных компонентов «системы»страха, регулирующей отношения с окружающим миром и обществом.
Взять, к примеру, робость— ведь это тоже страх, и всем известно, что общение с «робким», в лучшем смыслеэтого слова, существом очень приятно, трогательно и прямо-таки вызывает ассоциациис идеалом невинности и чистоты. Как было бы замечательно, если бы каждый из наспронес частицу своей детской робости во взрослую жизнь, и тем, кто считает, чторобкий человек не способен постоять за себя и не приспособлен к жизни, просто-напростонедостает наблюдательности. Дело в том, что подобные утверждения еще и объявляютслабохарактерностью свойство, в котором лишь наше беспощадно жестокое общество видитизъян. Но с тем же успехом можно назвать слабостью и отзывчивость, и сердечность.Я знаю, подобные заблуждения сегодня не редкость, зачастую они прячутся за аналогиями,на первый взгляд убедительными, но, если вдуматься, весьма проблематичными (недостаточнаянапористость = слабость «Я»), но мы ни в коем случае не станем дуть в эту дуду.Мне знакомы робко-сдержанные, т. е. в каком-то смысле боязливые люди, способныена незаурядные поступки, но знакомы и такие, на которых больно смотреть, ведь мягкостьнатуры не позволяет им проявить свои задатки в нашем мире, рассчитанном на людейнаглых и бесцеремонных. Я бы не рискнул упрекать их ни в слабости «Я», ни в чем-либоподобном. Скорее уж, стоит поразмыслить, не страдает ли этим кое-кто из «пробивных»,берущих от жизни все. Интересная тема!
Как уже отмечалось, люди,начисто лишенные робости, сдержанности, чуткости и т. д., производят весьма сильноевпечатление. Невооруженным глазом видно, насколько это ущемляет их самих и какиесоциальные проблемы отсюда вытекают. Например, не знающие здорового страха детинуждаются в защите и опеке не меньше, чем непомерно боязливые. Они всюду выделяются,причем не самым приятным образом, постоянно себя травмируют, не замечают опасностейи потому все время попадают в переделки. Когда страх систематически устраняют искусственно,например специальными наркотиками, снимающими страх (а заодно и все остальные барьеры)и вызывающими ощущение всемогущества (кокаин, амфетамины, крэк и др.), то от человечности,чуткости, уважения, сострадания и понимания не остается буквально никакого следа.Известно, что во время войны во Вьетнаме под влиянием таких наркотиков обыкновенныесолдаты превращались в роботов, упоенных убийством. Необходимо постоянно помнитьоб этой взаимосвязи: «отключение» страха сказывается и на всех тех сферах, где онприсутствует в преображенной форме как социальная способность, чуткость восприятия,осторожность в поступках и т. д.; недоразвитость «регулятивной» функции страха вредитчеловеку гораздо больше, чем принято считать. Почти ни в одной из известных мнепубликаций о страхе (а их немало) не упоминается ни об этом обстоятельстве, ни офеноменах преображенного страха, но, не учитывая их, мы, как мне думается, неизбежновидим многое в ложном свете.
Тот, кто, не принадлежа купомянутым исключениям, по сути аномальным, все-таки утверждает, что ему никогдане бывает страшно, говорит неправду — умышленно либо просто заблуждаясь на свойсчет. Человек, совершенно не подверженный страху, должен быть столь невпечатлителен,а значит, невосприимчив к окружающему миру — вспомним, что страх в status nascendiесть усиленная впечатлительность и лишь попытка защититься от него ведет к изоляции,— и столь отдален от физическо-чувственного бытия, что спустя какое-то время абсолютноничего не сможет сообщить нам о своем внутреннем состоянии. Мы не будем знать онем ничего, разве только по его безучастному молчанию будет видно, как он далекот всего, что связывает нас с миром. Наши ощущения и потребности, надежды и разочарования,зависимости, ответственности, размышления о смерти, неизбежные и болезненные длякаждого, — все это не будет касаться нашего абстрактного «бесстрашного» человека.
По словам Шопенгауэра, длянего не будет существовать ни страданий, ни смерти, по крайней мере, в ней не будетничего ужасного. Если до этого дорастет неординарная индивидуальность в конце неординарногожизненного пути или мы узнаем, что живущие в несказанных страданиях люди поднимутсянад страхом и обретут непостижимое для нас спокойствие и невозмутимость, мы лишьбезмолвно склонимся перед ними. Пожалуй, можно поразмыслить и над судьбами людейс тяжелыми физическими или умственными недугами: не потому ли Рудольф Штайнер говорил,что они ближе к Богу, чем мы, «нормальные»1, что им неведомы своекорыстные опасения,будничные заботы о выгоде и мерах предосторожности, какими мы окружаем свое драгоценноемелкое эго.
Но если отвлечься от подобныхисключений, которым, возможно, не чужды свои, недоступные обычному человеку страхи«высшего» порядка (и нам не пристало строить об этом домыслы), то в обычной жизнии у личностей выдающихся столкновение со страхом неизбежно так же, как боль, скорбь,сомнения или стыд, причем страх, безусловно, — самая активная из всех испытываемыхнами эмоций, пусть даже мы не всегда это сознаем.
«Страх всегда связан с ощущениемнеуютности. А уютно бывает там, где страха нет, в родном доме. Дом — это все, чтонам привычно и знакомо, потому что здесь… мы можем положиться на себя, на свой опыти приобретенные умения. Дом — пространство приятных, подвластных нам отношений.«Подвластный» и «владеть» — слова родственные. Дом — это место, где мы знаем, каксебя вести, уверенно владеем «этикетом» и с удовольствием придерживаемся его, т.е. любим. Потому мы и ограждаем себя от всего неуютного, непривычного, неизведанного(Хайдеггер). Оно остается за пределами приятного и подвластного, в пространствеdis-magare, бессилия»2.
Нет таких людей, которые незнают, каково входить в это пространство dis-magare, т. е. браться за ситуации,где нужно действовать, но мы не знаем, по плечу ли нам это. Тут всегда, пусть подспудно,присутствует и ощущение бессилия, причем как раз тогда, когда удается набратьсясмелости и переступить порог. Ведь смелость — не что иное, как решимость овладеть«неуютным», включить чуждое в «пространство приятных, подвластных нам отношений».Смелость вырастает из ощущения бессилия. Голос смелости может сказать так: «Я толкомне знаю, как это делается, надо попробовать». Или так: «Я с этим незнаком, мне нужноосвоиться». Ответ на столкновение с чуждым или необычным — волевой импульс к расширениюсобственной компетенции. Этот волевой импульс всегда рождается из страха, и страх,задействованный или преобразованный в поступке, превращается в осторожность, осмотрительность.Смелость тем и отличается от безрассудной бравады, что в ней со-действует преображенныйстрах.
Любая незнакомая ситуация,где нужно испытать себя — делом или терпением, — опасна оттого, что мы не знаем,удастся ли нам это. «Вот почему, — пишет Алоис Хиклин, — при ощущении страха речьидет, в первую очередь и главным образом, не о той или иной опасности, а об имманентнойей конфронтации с областью нашей компетенции». Если человек не хочет губить своюжизнь в унылом однообразии, он опять-таки должен в какой-то мере принять страх,даже искать его. Мы не сможем развиваться, если не готовы считать постоянную конфронтациюс границами своей компетенции проверкой на прочность и принять сопряженный с этимриск.
Желая целиком обезопаситьсебя от неудачи в той или иной ситуации, человек обречен полному краху, ведь смелость— прежде всего готовность к поражению. Поэтому, когда стремление избегать пораженийстановится жизненным принципом, смелость неудержимо убывает3. Примечательно, чтоименно превращение собственной безопасности в самоцель создает питательную средудля страха, что видно на примере как отдельно взятых людей, так и общества в целом.Готовность принять поражение есть готовность принять страх. Боязнь страха делаетиз нас заведомых неудачников: мы опускаем руки перед задачей, даже не успев за неевзяться.
«Страх возникает всякий раз,как мы попадаем в ситуацию, которая нам не по силам, во всяком случае пока. Любоеразвитие, любой шаг навстречу зрелости связан со страхом» — мы еще вернемся к этому,когда речь пойдет о детстве, — «так как ведет нас к чему-то новому, незнакомомуи неизведанному, к внутренним или внешним ситуациям, каких у нас прежде не было.Все новое, незнакомое, совершаемое или переживаемое впервые содержит, наряду с прелестьюновизны, жаждой приключений и риска, еще и страх. Поскольку жизнь то и дело сталкиваетнас с новым, непривычным и неведомым, страх сопровождает нас постоянно. Осознаетсяон главным образом в ключевые моменты развития, когда нам приходится покидать старые,проторенные пути, решать новые задачи или что-то в корне менять. Очевидно, развитие,взросление и зрелость во многом связаны с преодолением страха»4, или, если придерживатьсятерминологии ч. I, с попыткой его обуздать.
Качество жизни определяетсяне материальным благополучием, не внешней безопасностью и не максимальной свободойот страданий в смысле отсутствия внешних неприятностей. В рамках этих условий возможныи «качественная» жизнь, и депрессии, сомнения в себе, одиночество и страх. Несостоятельностьутилитаризма как философской концепции5 связана с тем, что он отождествляет счастьес уклонением от несчастья, т. е. не признает за счастьем собственного, субстанциальногозначения, возможно как раз и состоящего не в уклонении от проблем, а в их разрешении,в стойкости перед лицом таких опасностей, как обиды, страх и разочарования, т. е.в постоянном умышленном выходе из безопасной зоны привычного и освоенного. «Вопросжелательности или даже необходимости боли и страданий требует ясности, — пишет АбрахамМаслоу и продолжает: — Могут ли вообще рост и самореализация обойтись без боли,страдания, забот и тревог?»
2.      Об истинном благополучии,         или каждому случалось быть трусом
Если понимать под качествомжизни умножение не материального, а духовно-душевного благополучия, не накопительство,а развитие способностей и углубление опыта, не построение все более непроницаемойсистемы внешних укреплений, а умение разбираться даже в непривычных ситуациях исправляться с ними, не достижение максимально высокого ранга в иерархии межчеловеческихвзаимозависимостей, а социальную компетентность и умение любить, то не придетсядоказывать, что без мужественного отношения к страху, тесно связанного, как мы показали,с готовностью к поражению, не обретается абсолютно ничего, что придает человеческойжизни смысл и достоинство. Еще раз повторю: мы говорим о готовности к страху, вотличие от страха перед страхом. Вопрос в том, готовы ли мы и способны ли взглянутьв лицо страху, неизбежно подстерегающему в «пространстве dis-magare», и «воспитать»из него полезного спутника? В страхе «присутствует побудительный характер», пишетРиман и продолжает: «Уклонение от него, от столкновения с ним… ведет к застою».
Всякая новая задача есть испытание,которое может окончиться и поражением, иначе какое же это испытание? Итак, проблемапоражения непосредственно связана с претензией на личный рост, а стало быть, и слюбыми проявлениями ангажированности и идеализма. Выкладываясь в полную силу, мырискуем! Глубокие переживания невозможны без открытости и близости: мы выходим внезащищенное пространство, где счастье и боль тесно соседствуют друг с другом. Никтоне обретает уверенность в суждении и поступках, не учась на ошибках; а тот, ктожелает овладеть «искусством любить» (Эрих Фромм), должен уметь доверять, хотя изнает, что доверие может быть бессовестно обмануто. Быть смелым, мужественным —значит учесть все это, взять с собой боязнь неудачи и тем не менее идти вперед.Тут проявляется социальный аспект проблемы страха вопрос наисерьезнейший, наиважнейший,хоть мы и касаемся его лишь мимоходом: как человеку не бояться неудач, если он часто,может быть еще ребенком, замечал, что, потерпев поражение, остаешься один? Кто по-человечески,по-братски примет рискнувшего и проигравшего? Почему мы засчитываем поражение вминус, а не риск в плюс? Мало кто по-настоящему представляет себе, чтоґ для ребенкаозначает с искренним рвением взяться за дело, которое, как выясняется, ему не посилам, и заслужить упрек или насмешку! Если оглядеться вокруг, то кажется, что пройдетеще немало времени, пока люди поймут, что в конечном итоге без взаимопомощи совладатьсо страхом невозможно. Для этого необходимы совершенно иные критерии ценности человека.Приведу пример в форме вопроса: кто заслуживает большего восхищения — тот, комувсе дается легко, или тот, кто овладевает немногими навыками ценой огромных усилий,снося неудачу за неудачей?7
Итак, давайте каждый на своемместе проявлять уважение и понимание, которых мы так жаждем, даже если старанияоказались бесплодны, прежде всего к другим людям. Возможностей для этого хватает,нужно только научиться замечать их. Готовность к поражению, реальные поражения инеудачи — все это важнейший источник сил формирования личности, но черпать из неготем труднее, чем меньше у нас уверенности в уважении ближних независимо от победыили поражения. О значении «депривации, фрустрации и трагедии» Маслоу пишет (ср.прим. 6): «Чем больше подобный опыт раскрывает, укрепляет и обогащает нашу внутреннююприроду, тем он желательнее. Постепенно выясняется, что этот опыт отчасти связанс чувством… здорового самоуважения и здоровой веры в себя. Человек, которому никогдане приходилось разрешать проблемы, терпеть и преодолевать, будет сомневаться, чтоон способен на это. Это касается не только внешних опасностей, но и умения контролироватьи тормозить собственные импульсы, дабы не бояться их». Несомненно, то же самое,и не в последнюю очередь, можно сказать и о страхе перед страхом. Если я не научусьвыдерживать страх, то буду все больше и больше сомневаться, что способен на это.В этой связи Эрих Фромм попытался ввести современное понятие веры: «Жить с верой— значит жить продуктивно. Вера требует мужества, т. е. способности пойти на риски готовности принять боль и разочарование. Если для человека главное — отсутствиеопасности и надежность, у него не может быть веры. Чтобы считать некие ценности„своими“, решиться на прыжок и поставить все на карту ради них, нужно мужество».Во избежание недоразумений Фромм добавляет, что речь идет не о «мужестве нигилизма»,коренящемся в «деструктивном отношении к жизни», «в готовности отбросить ее». Такое«мужество» — «прямая противоположность» продуктивной, приемлющей страх позиции,какую подразумевает он, называя ее еще и «мужеством любви» — к жизни, к ближнему,к самому себе8.
Каждый может обнаружить всебе склонность упускать шансы для изменения, нового начала, отвергать позитивныевызовы, пренебрегать возможностями «самосовершенствования» (Маслоу), лишь бы несталкиваться со страхом; отказывать в помощи, если она связана с риском. Оглядываясьна подлинно качественные скачки в собственной биографии, всякий раз приходишь квыводу, что прорыв был возможен только потому, что в момент принятия решения («кризиса»)откуда-то бралась сила не просто стерпеть страх, но и поставить его на службу иному,более сильному импульсу. С другой стороны, самокритичный обзор прошлого напомнитнам и о мгновениях, когда мы ясно чувствовали, что нужно совершить некий шаг, открывающийдорогу в будущее, ощущали необходимость и возможность собраться с силами для новойзадачи, проявить стойкость в конфликте, отказаться от чего-то в пользу ближнегоили признать свою ошибку, но импульс, претворяющий страх, отсутствовал. Короче говоря,каждому доводилось быть трусом! И это не повод для раскаяния и угрызений совести,ведь прошлое не изменить, но, возможно, повод решиться как-то исправить положениеи в следующий раз не бежать страха, а внять словам Рудольфа Штайнера: «Нужно бытьмужественным и сносить страх»9. Иначе подлинного (внутреннего) благополучия не достигнуть.
3.      О «внутренней совести»
Рассуждения постоянно подводятнас к одной принципиальной мысли: страх как жизненное явление — это одно, наше отношениек нему — совсем другое. В жизни случаются многообразные поражения, крупные и мелкие,есть и страх перед поражениями, с которым приходится жить нам всем, а есть и поражениеперед страхом. Наверное, это абсолютное поражение, «мать всех поражений», ведь из-занего вся жизнь грозит обернуться поражением: боязнь страха вынуждает нас капитулировать.
В конкретных случаях пораженияперед страхом часто связаны с демонстративным выпячиванием собственного влиянияи власти в привычном пространстве отношений. Люди, мучимые боязнью страха, — невольныетираны, фанатичные приверженцы порядка, одержимые идеей о необходимости воспитывать,дисциплинировать и непрерывно держать под контролем свое человеческое и предметноеокружение. Вот почему порой эти люди выглядят такими сильными, когда сталкиваешьсяс ними в сфере, где они хорошо «ориентируются». На самом деле они слабы и озлобленны,чувствуют себя неудачниками. Их ощущение собственной ценности подорвано, гнетущиесомнения в смысле жизни лишают их сна. Перед нами парадоксальная картина: убегаяот страха, постоянно уклоняясь от потенциально пугающих жизненных шагов, в важностии необходимости которых они в принципе убеждены, они лишь раздувают то, что хотятподавить в самом зачатке: страх. Когда от страха человек отступает перед задачей,которая в контексте собственной его биографии выглядит актуальной, он начинает презиратьсебя. И презирает себя гораздо сильнее, чем если бы взялся за эту задачу, но привсем желании не одолел ее.
Презрение к себе есть недооценкасобственных сил, а она в свою очередь – идеальная питательная почва для страха:человек полагается на себя все меньше и меньше и в конце концов может вообще перестатьполагаться на себя во всем, что лежит за пределами «зоны безопасности» привычного.Повторим тезисы Хиклина из предыдущей главы: «Мы склонны укреплять защитные границы…и в итоге они разрастаются до размеров неприступного вала. Однако тогда дом становитсятюрьмой, а общая, нарастающая опасность — все более и более явной. И страх и жуть,поначалу обитавшие снаружи, неудержимо просачиваются сквозь самые толстые стены,как бывает всегда, когда их по привычке стремятся избежать, — и настигают беглеца».Маслоу тоже пишет о связи между уклонением от нужной, с точки зрения самого человека,задачи и недооценкой собственных сил. Голос, взывающий к нам из ставшего тюрьмойдома — под чем, с одной стороны, подразумевается конкретное жизненное окружение,а с другой стороны, «внутренний дом» мира привычки — и направляющий нас к главному,к самореализации, которая всегда лишь путь, он называет «внутренней совестью». Строгоотличая ее от фрейдовского «сверх-Я», т. е. совести, понимаемой «в первую очередькак желания, требования и идеалы, перенятые от родителей», он пишет: «В совестиприсутствует… еще один элемент, или, если угодно, существует иной род совести, болееили менее ярко выраженный у каждого из нас. (Это основано) на бессознательном идосознательном восприятии нашей собственной природы, нашей судьбы или наших способностей…нашего собственного жизненного „призвания“ и требует, чтобы мы были верны себе ине отрекались от себя из слабости, корысти ради или по иным причинам». Как считаетМаслоу, против такого самоотречения протестует все наше существо. «Умный человек,ведущий жизнь тупицы, человек, знающий правду и молчащий, трус, забывший о смелости,— все эти люди очень глубоко ощущают, что обошлись сами с собой несправедливо ипотому презирают себя».
Нередко это презрение к себебывает безотчетным; подспудно бередя и подтачивая душу, оно приводит к той общейнедооценке собственных способностей, собственной выносливости, т. е. собственнойценности, а в итоге порождает растущий страх перед жизнью, который вскоре заполоняетвсе вокруг. «Так может развиться невроз, (но) с той же вероятностью и новое мужество,истинное возмущение, большее уважение к себе, ибо потом человек станет действоватьверно» (Маслоу). Отсюда видно: страх — и это, пожалуй, самый важный момент для осмысленияего сущности и значения — имеет некое отношение к утрате связи с направляющей силой,идущей из глубинных недр человеческой души, к отрыву от того, что можно назватьсудьбоносной мудростью, которая живет в каждом из нас и требует, чтобы ее заметили.Но в этом болезненном отрыве от своего высшего «Я», которое видится детям в образеангела-хранителя, заложен и шанс вспомнить то самое заветное, что, по мнению Маслоу,действует в индивидуальной совести. И, возможно, как раз для человека, которому,по словам Михаэлы Глёклер, приходится идти через страхи и неурядицы, «сам факт,что, пройдя… через столько сложностей, он не потерял себя», станет утешением и поддержкой,«свидетельством, что духовная сущность человека по природе своей не зависит от превратностейземной жизни, а попадает в них, скорее, затем, чтобы узнать себя и мир»10. Так мыможем сделать первые шаги к формированию некоего чувства родины, приучая себя кмысли о возможности существования жизненного «призвания», жизненной концепции: «укромного»уголка в собственной душе, куда можно адресовать вопросы о смысле жизни и о будущемне в абстрактно-философском, а в сугубо личном плане. Это высшее одиночество диалогас самим собой в поисках центрального волевого импульса, который пробивается сквозьлюбые преграды и, когда они кажутся непреодолимыми, всплывает в сознании как «страхпотерять себя», формирует новую веру в себя, быть может более скромную и спокойную,чем прежде, до испытания страхом, хотя человек и знал тогда, как зыбка почва у негопод ногами. Вновь повернуться к «ангелу», или к «высшему „Я“», вновь спросить себя:«Откуда я пришел? Что будет после смерти? Зачем я здесь?» – значит вообще признатьвозможность ответа на подобные вопросы, возможность существования «жизненных испытаний,ниспосланных свыше», и всерьез взяться за поиски. В противном случае опять-такисрабатывает механизм защиты от страха, и человек ищет убежища в религиозных илимистических идеях, к которым он склоняется всякий раз, когда чувствует неуверенностьи потребность в защите.
В конце книги я еще остановлюсьна практических возможностях совладать со страхом, однако отмечу сейчас, что безкоренной перемены позиции все эти рекомендации — не более чем набор советов. Во-первых,требуется проявить известную терпимость в принятии страха; постоянное желание отделатьсяот него — чистый эгоизм, а эгоизм разжигает страх, это circulus vitiosus, то бишьзамкнутый круг. Во-вторых, необходим интерес к аспектам бытия, выходящим за рамкиматериалистического подхода к миру и человеку. Ведь такой подход есть порождениестраха, а справиться со страхом невозможно, если все связанные с этим мысли от негоже и проистекают. «Когда подошло время интеллекта, — говорит Рудольф Штайнер, —страх (которому люди прежде смотрели в лицо куда более открыто. — Х. К.) пересталосознаваться; в таком неосознанном виде он и действует теперь. Выступает в жизнипод самыми разными масками. Эпоха интеллекта затуманила взгляд на то, что живетв человеке, но убрать страх не смогла. В результате этот неосознанный страх до такойстепени влиял и влияет на самого человека, что тот твердил и твердит: в человекенет абсолютно ничего, что выходит за пределы рождения и смерти… Он страшится заглянутьв вечную сердцевину человеческой души, и из этой боязни рождается теория: нет вообщеничего, кроме этой жизни от рождения до смерти. Современный материализм возник изстраха, хотя даже об этом не подозревает. Продукт боязни и страха — вот что такоеэтот материализм»11.

4.      Резюме
В связи с вопросом из гл.I о том, так ли уж плох страх, мы, с одной стороны, прояснили, как ущемляет человека«отказ» естественной «системы» страха, с другой же стороны, на примере «робких»людей показали высокую социальную ценность определенных форм боязливости. И вновьподчеркнули такое почти упущенное наукой явление, как преобразованный страх.
Как мы увидели, страх неизбежендля всех, и от гедонистических призывов к его «отмене» медицинскими, генноинженерными,оккультными, социально-формирующими или иными средствами проку мало. На переходеиз «дома», в прямом и переносном смысле, к неуютности чуждого, непривычного, к переменам,к новому началу непременно караулит двуликий страх: он может стать либо погибелью,либо полезным спутником, смотря как мы к нему отнесемся. Речь идет о «конфронтациис пространством нашей компетентности» (Хиклин) — лишь страх показывает нам его пределы.А знать свои пределы нужно, чтобы развиваться.
Тут мы подходим к вопросуо качестве жизни. Самые именитые психологи и психотерапевты постфрейдовского периода,из коих мы процитировали Абрахама Маслоу и Эриха Фромма (впрочем, можно было бывзять и Роджерса, и Пёрлза или Франкла), солидарны в том, что истинное благополучиеесть плод личного развития и самореализации, который не может вызреть без неудач,одиночества, сомнений и грусти. Однако всего этого мы страшимся. Мы знаем: выкладываясьв полную силу, мы рискуем. Этот риск, выраженный в страхе, в боязни, необходимопринять. Глубокие переживания невозможны без открытости и сближения. А с открытостьюи сближением непосредственно связано изначальное переживание страха. В последующихглавах мы поговорим об этом с позиций психологии развития.
Здесь уместно призвать к солидарностис ближними. С одной стороны, мы должны искать новые критерии истинного «величия»человека (в чем оно в стараниях или в очевидном успехе?). С другой стороны, чтобыэти критерии начали действовать, необходимо даже к бесплодным усилиям ближних проявлятьуважение, которого так хочется нам всем. Пока каждый будет ожидать этого от других,ничего не изменится.
Мужество «веры» в современнойформулировке Эриха Фромма — веры в то, что безоговорочное служение высоким целямпридает смысл и сопряженным с ним разочарованиям и страданиям, есть большое достижение,и, как мы видели, в продвижении к нему люди могут существенно помочь друг другу,но в конечном счете каждый все-таки добивается его сам. Предварительная его ступень— мужественная готовность принять страх. «Если бы человечество утратило веру, —говорил Рудольф Штайнер, — то, потеряв ее силы, люди бродили бы, не зная, что делать,как сориентироваться в жизни, никто бы в мире не выстоял, постоянно страшась, опасаясь,беспокоясь о том и о сем»12. Штайнеровское понятие веры тоже отлично от традиционного:вера не заменяет познания и знаний, «знание — всего лишь основа веры», как сказанотам же.
Но куда обратиться, с чегоначать, чтобы обрести это мужество принять страх, которое может перерасти в мужествоверы (не в наивно-религиозном, а в «идеалистическом» смысле, недаром Штайнер именуетего энтузиазмом познания)? Чтобы приблизиться к ответу, мы воспользовались понятиемМаслоу «внутренняя совесть»: прислушаться к собственному жизненному «призванию»(Маслоу); вновь обрести способность чувствовать свою неправоту к самим себе. Поискиутраченной связи с судьбоносной мудростью, которая прежде виделась людям в образеангела, указует путь к высшему одиночеству, к обретению опоры в самом себе (см.гл. «О сущности страха»), кардинальной противоположности эгоизма и единственнойпредпосылке формирования спокойного отношения к страху. И этого можно достичь13.

1.      К вопросу о причинеи вине
Мы боимся страха, теперь этовполне ясно. И потому нас не очень тянет связываться с ним без нужды. Когда же оннастигает нас, мы обороняемся изо всех сил. Вот почему мы на удивление мало знаемо причинах одного из важнейших, постоянно повторяющихся явлений нашей биографиии мира переживаний. Так вырисовывается существенный аспект страха: когда его нет,он слишком далек, чтоб быть понятным, т. е. доступным, и мы всячески избегаем как-томенять ситуацию. Ведь включить его в сферу понимания — значит подвергнуться ему.А когда он овладевает нами, невозможно соблюсти дистанцию, позволяющую судить онем. Наши мысли, чувства, действия подчинены страху, мобилизованы на защиту от него.Теперь он слишком близок, чтоб быть понятным! Мы можем изобретать способы перескочитьчерез него, набраться мужества и пересилить, подавить, рассеять его, напасть напредмет или существо, которые, по нашему мнению, в нем повинны, и оттолкнуть их;мы убегаем назад или вперед, делаем все возможное, чтобы спастись, — но когда вобычной жизни нам случается смотреть на него, на сам страх (в отличие, заметьте,от опасности, коей он, вероятно, и вызван)?
«Человека охватывает смятение.(Он) не способен действовать логично. Общее возбуждение охватывает душу и передаетсятелесным функциям. (Нередко) мы даже не знаем, почему нас обуял страх. Мы капитулируемперед ним так же, как перед болью», — пишет Карл Кёниг1. А Алоис Хиклин отмечает,что страх «(подводит) человека к тому, чего пока нет, к „ничто“»2. Возможно, поэтомунам так трудно посмотреть ему в лицо. Он словно нападает на нас сзади и вынуждаетзаглянуть в «бездну неведомого» (Кёниг). «Страх разоблачает ничтожество», — говорилХайдеггер. Самого себя он не разоблачает. Мы знаем, что он с нами творит, но незнаем, откуда он, из каких сил соткан, где живет и что делает, пока не обременяетнашу сознательную душевную жизнь. Ведь едва ли можно допустить, что в момент своегопоявления страх всякий раз создается заново, а значит, должен где-то подспудно присутствоватьпостоянно. Андре Мальро принадлежит такая фраза: «Страх можно обнаружить в себевсегда. Нужно лишь поискать поглубже».
Здесь стоит поостеречься необдуманныхвозражений. Если, к примеру, я знаю, что мне предстоит разговор с человеком, который,скорее всего, станет задавать неприятные вопросы или упрекать меня, и по мере приближенияэтого дня во мне нарастает страх, то я определяю его по симптомам и в этом случаезнаю, чем он вызван. Но что же, собственно, возникает и вызывает соответствующиесимптомы — вопрос совсем другой! Какой пласт нашего бытия здесь взбудораживается?Что прикрывает эту сферу, когда мы не ощущаем страха, и почему в определенных ситуацияхэтот покров срывается — отчасти по понятным, отчасти по совершенно необъяснимымпричинам? Распространенное представление, что страх в любой форме есть разновидностьстраха смерти, игнорировать нельзя: мы и сами упоминали об этом в определенной связи.Но не говорят ли примеры, подобные приведенному выше, о необходимости дифференцированногоподхода? Как именно «присутствие в страхе вины» (Хиклин), проглядывающее в нашемпримере, связано со страхом смерти?
По словам Фрица Римана, устраха есть «история развития, и начинается она практически с нашего рождения»3.Карл Кёниг тоже подчеркивает, что страх «(присутствует) в каждом человеке с рождения.Он гнездится в глубинах нашей души и в определенный момент заявляет о себе». Необходимоучесть: страхи, вызываемые конкретной, непосредственной угрозой, шоком, непрерывносаднящей раной из прошлого, ситуациями, напоминающими о неизбежности и постояннойвозможности смерти, и другими событиями, — это лишь нижний слой проблемы страха.Яркий пример — детские страхи. Они живут годами, хотя, во-первых, ребенок никакне соприкасается с проблемой смерти сознательно4, а во-вторых, здесь отсутствуетпричинно-следственная связь с тем, испытывал ли он тяжелые шоковые ситуации, жестокоеобращение, несчастные случаи, болезни, недостаток внимания. Безусловно, вероятность,что подобный опыт значительно усиливает готовность к страху, практически составляетсто процентов (конечно, бывают и исключения, жизнь полна загадок), однако он непричина страха как такового. Вопрос о причине страха — не то же самое, что вопросо причине хронической неспособности совладать с ним. Дорис Вольф рассказывает о41-летней женщине, которая страдает тяжелыми страхами и говорит, что выросла в «чрезвычайнозащищенной» обстановке, т. к. родители создавали для нее «мир безмятежности»5. Впоследствиис этой женщиной тоже не случалось ничего ужасного, но в один прекрасный день ейпришлось обратиться за помощью к терапевту и сообщить: «Все мои страхи на протяжениижизни только разрастались». В последнее время такие случаи встречаются в специальнойлитературе все чаще. Они показывают, что причинно-следственная цепочка «трудноедетство — тяжелые страхи» слишком примитивна. Из этого наблюдения возник вопрос,в котором таится очень модная в наши дни теория. «Может ли в счастливом детствеприсутствовать скрытая ловушка?» — так формулирует его Шери Картер-Скотт6.
Вот суть этой теории: посколькусвязь между невротическими страхами и педагогическими ошибками не подлежит сомнению,с другой же стороны, у многих мучимых страхом людей не обнаруживается в прошломкаких-либо необычайно тяжелых биографических факторов, а у некоторых среда былаи вовсе идеальной, значит, винить следует то, что до сих пор считалось желательным:любовь и опеку. Скажем, людям с выраженной «склонностью к негативному», т. е. тем,кто ощущает себя неудачниками, имеет заниженную самооценку и т. д., однако при этомне знал в детстве плохого обращения, Картер-Скотт предлагает такое объяснение: «Возможно…ваши родители… давали вам много любви и тепла», и «вы испытываете чувство вины оттого,что у вас родители были замечательные, а ваши друзья… росли в сложной семейной обстановке».Конечно, так всегда можно объяснить что угодно чем угодно.
Когда с детьми обращаютсядурно, обделяют их вниманием, они, возможно, всю жизнь будут страдать страхами —это понятно и обсуждению не подлежит. И я не собираюсь оспаривать, что любовь бываетпричиной излишеств в воспитании, может перерасти в нарциссическое собственничество,фатальным образом подрывающее развитие самостоятельности, если любить не умеют.Умение любить — нечто большее, чем чувство любви, колеблющееся между счастьем, страхоми болью, главное в нем — способность отпустить, предоставить свободу. Пожалуй, самоесложное для любящих родителей — соблюсти верную меру на каждой новой ступени развитияребенка, и еще никому не удавалось справиться с этой непростой задачей столь блестяще,чтобы претендовать на роль великого образца и учителя. Но все же напрашивается вопрос:каким образом тщательно оберегаемое от опасностей и невзгод детство в дальнейшемпереходит в невротический страх, если вообще можно говорить о подобной связи? Зачастуювсе слишком упрощают. Винить большую родительскую любовь в последующих страданиях— явная бессмыслица.
Популярные представления очрезмерной родительской заботе, атмосфере «безмятежности» как источнике последующейподверженности страхам, во-первых, оставляют нас один на один с проблемой, что именно«чрезмерно» в каждом конкретном случае, — защита и забота необходимы ребенку, причемкаждому в разной степени, — а если уж на то пошло, освещают реальность лишь наполовину.Ведь имеется и весомый контраргумент: очень важно, что в сложных ситуациях всегдаможно рассчитывать на помощь окружающих. Это развивает доверие, формирует уверенностьв социальном окружении, а значит, и ценную способность просить о помощи и приниматьее, когда не знаешь, как быть дальше. У скольких сегодняшних людей нет именно такойуверенности!
Современная психологическаямысль винит неправильное воспитание в психологических проблемах людей с таким упорством,что не замечает ничего, что могло бы поколебать эту предпосылку. Психологи практическине отдают себе отчета в том, что находятся в плену дефектологическоого подхода,когда все связанное с исконно человеческим опытом одиночества, грусти, страха иотчаяния низводится до уровня поломки, обусловленной неправильной эксплуатацией.И пусть с точки зрения нынешних мыслительных шаблонов это звучит дико, но все-такинеобходимо постепенно вновь свыкнуться с мыслью, что в серьезных проблемах человекас самим собой может и не быть ни малейшей родительской вины; что, более того, приизвестных обстоятельствах прекрасное, развивающее личность воспитание может статьпричиной горестного опыта, связанного со стремлением к индивидуальной свободе, кболее высокому — в смысле сказанного в гл. «Об истинном благополучии» — качествужизни, чем то, какое способны обеспечить даже самые идеальные готовые внешние условия.Заметьте, я говорю: «при известных обстоятельствах». Цель данной книги — не устанавливатьновые догматы, а поколебать существующие. И вообще пора прекратить делать вид, чтов жизни ребенка — именно в наши дни — нет никаких иных мощных влияний, кроме родительского,и что взрослый человек обречен сражаться исключительно со своим детством!
Как-то раз в лекции о жизниГёте Рудольф Штайнер высказал такую мысль: «человек совершает множество ошибок,необдуманно сделав своим принципом „после этого — значит, по причине этого“, „posthoc, ergo propter hoc“: если что-то за чем-то следует, то с необходимостью происходитиз него как следствие из причины»7. Порой стоит это учитывать, доискиваясь до огреховвоспитания, повинных во всем, что расходится с гедонистическими претензиями на всегдаприятный жизненный путь без препятствий и страданий. Там, где гедонизм не явен,он выдает себя как тайное кредо (например, в психологии) в дефектологическом подходек жизненным событиям, которые прежде, не рискуя вызвать ничьих усмешек, называлииспытаниями судьбы. Это понятие нуждается в реабилитации. Оно показывает, что тернистыепути связаны порой вовсе не с нарушениями, обусловленными неправильным воспитанием,а с эмансипаторскими прорывами «Я». Фредерик С. Пёрлз справедливо отмечает, чтонаша склонность отождествлять неконфликтность со здоровьем — «очень серьезный шагназад, поскольку мы… стали испытывать болезненный страх перед болью и страданием,а в результате получили недостаток роста. Я говорю о страданиях, неразрывно связанныхс ростом»8. Кто, повстречав дрожащего от страха и сомнений человека, может знатьнаперед, из-за чего он страдает — из-за своего детства или из-за мира, напримериз-за обездоленности других детей в местах, где воюют и голодают? Быть может, егоболь вызвана тем, что у него особенно сильно развиты такие положительные качества,как чуткость, справедливость, правдивость, коими он обязан родителям? Разве судьбадругих людей не волнует «хорошо воспитанного» человека особенно глубоко? Вопросы,сплошные вопросы, игнорируемые с завидным постоянством!
Истинная эмпатия никуда неденется, если в отдельных случаях мы не станем выискивать изощренные родительскиеиздевки, а обратимся к целенаправленным раздумьям «Я» об актуальности его бытияв мире: о боли от противоречия меж реальностью и проектом бытия. И не стоит торопитьсяс выводами насчет способности (или проклятия?) ощутить всю остроту этого противоречияи насчет того, о каком воспитании это говорит — благотворном или пагубном; возможно,воспитание тут вовсе ни при чем. Когда Картер-Скотт формулирует как некий закон:«Ваше нынешнее состояние — непосредственный результат того, как ваши родители обращалисьс вами в детстве и как вас воспитывали», я называю это одной из тех половинчатыхистин, что хуже полной лжи. Антропософия предлагает подойти к данному комплексувопросов непредвзято, поразмыслить, так ли уж абсурдна, как считается сегодня, мысль,что человек, ребенок приходит на землю не безликим скоплением клеток с той или инойнаследственной предрасположенностью, а индивидуальностью с собственной, связаннойс прошлыми биографиями судьбой и, следовательно, с собственными целями развития,намеченными еще до рождения. Быть может, он приносит с собой и склонность к страху,и это не вина родителей, а вопрос, просьба ребенка к ним: вот проблема, с которойя пришел в мир и с которой нужно разобраться. Вы поможете мне?9
2.      Потерпевшие крушение
Разве не иллюзорно полагать,что при счастливом (без кавычек) детстве можно стать искренне и глубоко чувствующим,творческим человеком и тем не менее не страдать от себя и от мира, не отчаиваться,хотя бы иногда? Эрих Фромм призывал возродить и осовременить «классическое представление»,«что человек есть как тело, так и душа, как ангел, так и животное, что он относитсяк двум конфликтующим мирам (и) именно этот конфликт в человеке требует разрешения»10.Осознание этой «ужасной дилеммы» (Фромм) может потрясти и испугать, потребностьв разрешении — увести в неверном направлении. Перенос данной проблемы в детствосо ссылкой на вину — во многих случаях не решение, а просто деактуализация: твоистрахи и депрессии, собственно, никак не связаны с твоей нынешней жизнью; это балластпрошлого, отголоски детских кошмаров. Может быть и так. Но не обязательно. И дажеесли так, ссылка на актуальность важна как минимум в той же мере, что и выяснениепричин11.
13 ноября 1916 г. в ДорнахеРудольф Штайнер говорил о той же «дилемме», что и Фромм, только совершенно иначе.«В человеке всегда есть что-то стремящееся удержать его в определенной ситуациии что-то стремящееся вывести его из определенной ситуации, — сказано в этой лекции,и далее: — „Я“ борется… с тем, что действует в жизненной ситуации как ограничитель»12.Это действие «Я» Штайнер характеризует еще и как «стирание жизненных ситуаций» (посколькуоно формируется из прошлого) и «переустройство жизненной ситуации». Здесь примечательнаочередность: вначале стирается то, что предстоит переустроить, а именно ограничитель,который действует главным образом «через наше физическое тело», каковое представляетвсе, чем я стал безвозвратно. Под словом «стирание» Штайнер подразумевает, конечноже, не «стирание раз и навсегда».
Речь идет о состоянии, обактах сознания, о том, что периодически нам приходится освобождаться от сложившегося,детерминирующего, от привязанности к определенному поведению и привычкам, «выключать»их, чтобы открыть дорогу в будущее. В этом подчеркнутом предшествовании стиранияпереустройству заключено кое-что очень важное для нашей темы: развитие есть не монокаузальнаяцепь событий, не просто плавный переход из одного состояния в другое, оно прерываетсясобытиями, несущими и созидающими новое. Начинаются они волевым актом «стирания»данностей, которые затем, в акте обновления, всплывают вновь и преобразуются подзнаком преобразовательного мотива. Это — действие «Я»! Страх побуждает нас сохранятьи закреплять то, что «действует в жизненной ситуации как ограничитель». Потому они важен, ведь нам нужно устоявшееся, нужны ограничители, как нужна почва под ногами,чтобы двигаться вперед. Но, с другой стороны, не будь «Я», которое действует вопрекиограничителям, мы бы не смогли выработать никакого представления о будущем, а значит,не смогли бы и развиваться! Эта деятельность «Я» сопровождает нас всегда, изо дняв день.
Однако бывают ситуации, когда«Я» должно действовать особенно энергично, но не может. Мы уже говорили об этом.В таких ситуациях от нас требуется решительность. Любые внутренние или внешние переменыпредполагают отказ от сложившейся реальности, от привычного, надежного и ограничивающего,антипатию к нему. Чтобы дерзнуть отправиться в мир возможного, нужно до известнойстепени закрыть глаза на мир реальности, поскольку всему возможному или желательномупротивостоит множество фактов — «железных аргументов» против шага в неизвестность(см. гл. «Что мы переживаем, когда нам страшно?»). Значит, вышеупомянутый конфликтмежду телом и душой, животным и ангелом вовсе не обязательно рассматривать в нравственномсмысле. Суть его в том, что, когда предстоит новое, нам всякий раз приходится приниматьв расчет, с одной стороны, определенное состояние, сформировавшееся на стыке физическо-телесныхзадатков, характера и опыта (это роднит нас — в совершенно нейтральном понимании— с миром животных: кролик не может перенять кошачьи повадки, он всецело подчиняетсякроличьим), с другой же стороны, мы должны и можем целенаправленно дискриминироватьэто состояние, чтобы вообще иметь возможность успешно развиваться. Это приближаетнас к «ангелу», к нашей внутренней духовной сущности, свободной от каких бы то нибыло программ, действующих «через наше физическое тело», к символу будущего, к такназываему «оптативному тождеству» — к тому, в чем, внимательно прислушавшись к себе,мы увидим цель своего развития.
Между этими двумя крайностямиживет человек, и справляться со страхом означает — правильно их уравновешивать13.Если в решающий миг сознательный акт дискриминации сложившегося срывается, оттогочто шаг в неизвестность всегда связан с ощущением боли, т. е. если не удается перешагнутьчерез «пропасть ничто» — от стирания (Штайнер называет его еще и «парализация»)к возобновлению того, что ограничивает нас, но и защищает, и мы застреваем в сложившемсяотношении к миру и самим себе, то в таком случае можно говорить о переходе страхав болезнь: человек живет в плену у «вчера» из страха перед «завтра».
Конечно, экстремальные формыстраха (а говорить о них тоже нужно) знакомы не каждому читателю, однако какой-тоопыт имеется у всех, и, если постараться, он помогает войти в положение других.Боль, которая приходит, остается терпимой и уходит, все же позволяет почувствовать,каково жить с болью, конца которой не видно. То же касается и страха.
Некоторые люди барахтаютсяв нем, как потерпевшие кораблекрушение в бурном море. Продолжая это сравнение, можносказать, что «обычный» страх настигает нас вскоре после отплытия, когда мы замечаем,что надвигается шторм. Мы можем повернуть назад и успеть добраться до спасительногоберега. Но перед тем как повернуть, на секунду нам становится страшно, мы опасаемся,что расстояние уже слишком велико. Теперь представьте себе, что эта секунда длитсявечность, тогда вы почувствуете, каково приходится людям, страдающим неврозом страха.Нередко навязчивые страхи провоцируются событиями, действительно похожими на описанныев нашем примере. Так, сейчас я работаю с одной молодой женщиной, у которой все началосьс того, что однажды, когда она ехала в метро, поезд остановился на перегоне междустанциями и свет в вагоне ненадолго погас. Ее попутчики быстро оправились от первогоиспуга, сообразив, что на такие случаи предусмотрены определенные меры и т. д.,а эта женщина не сумела. В тот миг она оказалась целиком во власти происходящего.Ощущение беззащитности было для нее столь жутким, что несколько месяцев она почтине выходила из дому — ей постоянно мерещились ситуации, в которых она снова будетсовершенно беспомощна. Спокойствие ей дарила только привычная, знакомая домашняяобстановка, да и то лишь потому, что она переключилась на строгий распорядок с повторениемодних и тех же действий. От любого нарушения будничной монотонности у нее кружиласьголова, щемило сердце и т. д. Из рассказов молодой женщины о прошлом сразу сталоясно, что склонность к устоявшимся поведенческим шаблонам была у нее сильна с детства.Очевидно, случай в метро просто всколыхнул давнюю проблему страха, как будто в огоньплеснули бензина. Она была робким, послушным, очень впечатлительным ребенком. Внаших попытках вернуться в прошлое бросается в глаза характерная деталь — у неенеобычайная память на чувственные впечатления (запахи, краски, голоса), порой этивоспоминания так обостряются, что кажется, будто все происходит наяву, а вот контекст,временныґе и причинные связи — словом, «истории из ее истории» — вспоминаются свеличайшим трудом. Все ее воспоминания — моментальные снимки с интенсивной передачейцвета, запаха и звуков!14
Ситуации, повергающие человекас болезненными формами страха в панику, извне часто выглядят вполне безобидными.Однако потенциальные, возможные опасности присутствуют в любой жизненной ситуации.Если мы внутренне уравновешенны, срабатывает интересная способность: мы впускаемвозможную угрозу в свои мысли и действия, только когда ее вероятность достигаетотносительно высокой, эмоционально ощутимой степени. Можно называть это «вытеснением»(вспомним об опасности аварии при езде на автомобиле), но лично мне больше по душеслово «экономия». Мысль, что мне на голову может свалиться черепица, не должна заниматьменя постоянно, хотя она и не абсурдна. Но если раз-другой мне случится пройти мимоветхого здания и с крыши, едва не задев меня, упадет черепица, я буду впредь обходитьэто здание стороной. У человека, страдающего навязчивыми страхами, такая «экономияв оценке опасностей» с толикой позитивного и необходимого фатализма отсутствует.Почему он мучается? Страх внушает ему упомянутую в эпизоде с лодкой мысль, что,возможно, поворачивать уже поздно. Обычно люди справляются с нею, глянув на береги оценив расстояние. Он же немедля воспринимает эту мысль как решение, как приговор.Мысль о возможной опасности вызывает ощущение обреченности, предрешенности беды,а следующая, уже проникнутая этим ощущением мысль такова: «Все кончено, мне ужене вернуться!» Обратите внимание на этот феномен «предрешенности», на ощущение —конечно, полуосознанное — собственной беспомощности перед цепочкой детерминирующихсобытий, в которых, будь они вправду неотвратимы, человек был бы всего лишь бессильнымзвеном. В навязчивых страхах очень сильно это ощущение беззащитности, беспомощностии роковой неизбежности, которая подстерегает в будущем и когда-нибудь непременнопридет откуда-то извне.
Здесь бесполезно рассуждатьо вероятности и невероятности, рационально оценивать время и расстояние — логикабессильна. Близкий берег отступает вдаль. Пятьдесят или сто метров воды, которыенетрудно преодолеть, становятся океанскими безднами. А в водоворот мыслей и чувств,внушаемых страхом, затягивает весь мир, и в голове у человека крутятся такие мысли:«Если я попробую грести, сломаются весла; если поплыву — меня разобьет паралич,а если я и доберусь до берега, там у меня остановится сердце». Патология заключаетсяв преувеличении опасностей и непомерном раздувании их масштабов при одновременнойутрате всякой веры в собственную дееспособность и ощущении неизвестности исходаситуации. Поэтому, как справедливо отмечают Клаус Дёрнер и Урсула Плог, при болезненныхформах страха «в каждом отдельном случае» надо смотреть, «почему данный человекне справляется с требованиями, справляться с которыми (в принципе) „нормально“,и почему он так сильно страдает»15. При всей индивидуальности предыстории и провоцирующихфакторов у «потерпевших кораблекрушение» определенно есть общая проблема в отношениик таким полярностям, как прошлое и будущее, восприятие и воля, «Я» и мир. Уяснивэто, рассмотрим конкретный пример.
3.      Г-жа Х. (пример изпрактики)
Г-жа Х. лечится у нас давно.Я умышленно выбрал случай, где начало болезни со всей очевидностью прослеживаетсяв прошлом, дабы не возникло впечатление, что сказанное в гл. «К вопросу о причинеи вине» сводится к отрицанию значения педагогических ошибок — их роль может оказатьсярешающей. И все же — или именно поэтому — отметим, что нам известны сходные процессы,когда поиски грубых педагогических ошибок или явно вредного влияния окружения ник чему не привели. В терапии, особенно детской и подростковой, периодически встречаютсясильные, неспецифические страхи, не объяснимые ни семейными, ни школьными обстоятельствамив смысле элементарной причинно-следственной цепочки. А вообще подчеркнем, что бываютслучаи, когда даже при более тяжелом детстве, чем у г-жи Х., навязчивых страховне возникает16.
Г-же Х. 53 года, она замужем,у нее двое взрослых детей. Она прекрасная хозяйка, гордится своим кулинарным мастерством,очень следит за модой, предпочтение отдает ярким цветам; простая, но не примитивнаяженщина. Г-жа Х. невысокого мнения об «умниках» (лицах с высшим образованием, учителях,священниках), люди искусства — они для нее бунтари — ей более симпатичны, говорит,что вообще-то она и сама бунтарка. Последнее обосновывает тем, что зачастую ее возмущаютлживость, зависть и эгоизм окружающих, а также тем, что всегда, с момента замужестваи рождения первого ребенка, ощущала себя не такой, как все. Правда, в каком смысле«не такой», она не знает, но, как бы там ни было, обычной домохозяйкой и супругойстала совершенно вопреки своей натуре. По ее словам, ей никогда не доводилось жить«своей» жизнью, и пока что она даже не знает, какая жизнь была бы «ее».
Детство г-жи Х. было невеселым.Ей все время приходилось сносить душевные истязания от болезненно недоверчивой,постоянно бранившейся и недовольной всем и вся матери. В шестнадцать лет она чутьбыло не стала жертвой сексуальных домогательств. Когда она пришла домой и со слезамидоверилась матери, ее обозвали проституткой, позором семьи, а потом, невзирая назаверения, что ничего не произошло, потащили к врачу удостовериться в ее девственности.
В девять лет — ее мать тогдабыла беременна — она вышла из дому, несмотря на запрет. Когда она вернулась, матьменяла лампочку и упала со стула. Случился выкидыш. Девочку обвинили в гибели ребенка.Упрек повторялся много лет по всевозможным поводам. Это всего лишь два примера дляиллюстрации упомянутых «душевных истязаний». Г-жа Х. не знала любовной материнскойзаботы. Правда, ее не били, однако постоянно оставляли одну и очень рано стали поручатьзадачи не по возрасту. Так, уже в шесть лет она заменяла младшему братишке мать.Она не припоминает, чтобы когда-нибудь ей приходилось играть по-настоящему, долгои увлеченно. У нее были одни обязанности и никакой благодарности в ответ. Отец боялсяматеринских капризов не меньше, чем дети.
Г-н Х. — трудолюбивый, прямо-такиодержимый работой человек. Его она называет своим спасителем. Познакомилась онас ним в семнадцать лет. У нее никогда не было связи или хотя бы романа с другиммужчиной. Страх появился вскоре после рождения первого ребенка вкупе с обычной послеродовойдепрессией — сердечный невроз на почве страха. Вскоре он прошел, уступив место другим,непонятным страхам: боязнь закрытых и просторных помещений, больших скоплений людей,боязнь упасть в обморок, боязнь сна и темноты, одиночества, езды на автомобиле.Почти тридцать лет болезнь лечилась неадекватно, отчасти потому, что г-жа Х. прерывалалечение, как только от нее что-то требовалось, отчасти потому, что психиатры отправлялиее домой, прописав успокоительное и порекомендовав какую-то литературу.
Узы между г-жой и г-ном Х.быстро стали неразрывными. Г-жа Х. требовала, чтобы муж постоянно был при ней или,по крайней мере, поблизости, и он подчинился. Они подыскали жилье в здании, гдег-н Х. устроился кем-то вроде управдома. С тех пор он начисто лишился свободы передвижения,примирился с этой тюрьмой, но поставил обязательное условие: жена будет исполнятьвсе его желания, как служанка.
В начале лечения г-жа Х. бояласьпокидать дом или оставаться одна в квартире. А если все же приходилось выйти издома, например за покупками, ее обуревал панический страх, что у нее откажут ногиили случится истерика. Порой ее мучают бредовые фантазии, будто во время совместнойтрапезы она закалывает хлебным ножом мужа, сына и дочь. Есть лишь строго определенныемаршруты в строго определенном районе, где она не боится ходить без сопровождения.Если предстоит неизбежная поездка на автомобиле, например на терапевтический сеанс,страх доводит ее до вопросов вроде: «Что делать, если во время поездки я свихнусьот страха и в тот же миг лопнет шина, а муж за рулем потеряет сознание?» Г-же Х.спокойно лишь дома, в привычном кругу одних и тех же дел, если в этот и следующийдень не предвидится никаких особых событий.
4.      Страх и сон
Как мы видели на примере г-жиХ., больной страхом человек видит угрозу во всем, что что может ожидать его в будущем.Тогда «инстинкт», побуждающий проявить осторожность или отступить перед непосильнойситуацией, реагирует не на приближение той или иной конкретной беды, а вообще безразбору на все предстоящее в будущем как на опасное и губительное.
Все предстоящее обволакиваеттуман страха, размывая очертания того, что позволяет увидеть здравый смысл, опыт.А воспаленное страхом воображение рисует в тумане контуры катастрофы. И эти образывозвращаются назад как восприятия внешних событий. Такова суть происходящего. Уг-жи Х. и у других, кто находится в такой ситуации, налицо осложнение, примечательноенеспецифической формой восприятия опасности. Она видит в будущем не какую-то определеннуюопасность и принимает меры не на случай, если ее опасения оправдаются, — опасностьдля нее исходит от сферы еще не прожитого в целом. Поэтому она отказывается идтив будущее, навстречу неясности и неизвестности, и пытается жить в монотонной круговертизатверженных, повторяющихся действий.
Это попытка жизни в остановленномвремени, жизни впустую, слепленной из бесконечного подражания подражанию подражаниямсамой себе. На самом деле г-жа Х. живет в плену прошлого. Ее дни суть раскопки,перетасовка воспоминаний. Привычное окружение, недоверчиво контролируемое до малейшихдеталей, дом, ставший крепостью, нужны ей затем, чтобы было легче погрузиться всон, забыться и отрешиться от мира. Только сон обещает утешение.
Но он не бодрит, не снимаетстрах, как у тех, кто приходит домой из настоящей, живой жизни. Г-жа Х. спит тревожно,ее бросает в пот, ее мучают кошмары, либо она вынуждена принимать сильные успокоительныесредства. И даже тогда она часто просыпается, и собственное тело кажется ей клеткой.Нет у нее желания заветнее, чем мирный сон. Такое впечатление, будто всеми ее действиямии помыслами движет единственная цель — подготовить ко сну себя и все вокруг. Всюдунаводится порядок, все расставляется и раскладывается по местам. Когда наконец мужприходит домой, когда ни гостей, ни звонков уже не ожидается и уличный шум за окнамистихает, она проверяет, какая аптека открыта ночью, а потом усаживается за вязаниеи наслаждается единственным более или менее спокойным часом дня. Наслаждается дотех пор, пока не начнется борьба за сон, очередная бесконечная ночь, а поутру онаподнимается усталой и разбитой. У поэта Ханса Георга Буллы есть очень проникновенноестихотворение о страхе, написанное как будто про г-жу Х.17:
         Воздух сделался словноболее
         скудным и редким:дыханье у нас
         спирает, и все чащетеперь мы быстро
         руками себе щеки-тотрем.
         И глазам своим какеще верить: то ли
         уж все изменилось,то ль ничего,
         а старое нас нагоняет,всегда
         все то же – такоеоно.
         Да и вспомним лимы, как оно
         вышло и как долгопродлится,
         покуда вновь не почуемуют
         в отчаянии привычном*.
Удушье, порывистый жест, какимладонью проводят по лицу, — проявления нервозности и в то же время потребности удостоверитьсяв целости и невредимости собственной кожной границы, в собственной целости. Веритьили нет своим глазам? Очертания расплывчаты. «Там, где нет света, где ничего невидно, зарождаются боязнь и страх, — писал Карл Кёниг. — Ясная видимость рассеиваеттуман страха»18. Старое, всегда одинаковое, уют в привычном, в прижившемся отчаянии— уход в одиночество. В этом стихотворении (озаглавленном «Возвращение в тесноту»)собраны все характерные признаки непроработанного страха, описанные выше.
Когда меркнет свет веры всобственное здравомыслие, когда парализована способность разобраться в причинах,масштабах, свойствах, значениях, соотнесенностях, всякая разница меж событиями исуществами за пределами крепости страха стирается, ведь важно в них только одно— все они одинаково чужды. Отношения — все равно какие — заранее, уже на стадииожидания, расцениваются как столкновение с угрожающе чуждым. Для беззащитного, глубокоиспуганного человека существует единственная альтернатива: остаться на месте (застыть,закрыться) или пойти навстречу неотвратимому несчастью. «В процессе познания — аон состоит из двух фаз: испуга при появлении проблемы (вопроса) и освобождения отиспуга при ее разрешении — присутствует извечная глобальная закономерность»19, пишет Хельмут Хессенбрух. Далее говорится: «Испуг и страх пробуждают «Я» в его главнейшейдеятельности — познании, т. е. проникновении в суть вещей». Это пробужденное (или,скажем, интегрированное в страх) «Я» позволяет нам, по словам Дорис Вольф, «увидетьжизненные препятствия в правильной перспективе»20.
Пораженное страхом сознаниезастревает в первой фазе описанного Хессенбрухом процесса познания или восприятия21:в испуге при появлении вопроса, неожиданного впечатления или проблемы. Как мы виделив гл. I.1 и I.2, из еще более внимательного наблюдения явствует, что эта перваяфаза распадается на две стадии: появление и экспансию страха. В момент экспансиистраха, т. е. состояния, при котором мы ощущаем исчезновение границ, происходитследующее: либо «Я», описанным образом вмешавшись, восстанавливает «правильную перспективу»,верные масштабы и нужную дистанцию, либо возникает паническая реакция, «резкое отступление„Я“», судорожное оцепенение.
Что мы имеем во втором случае?Слишком сильное «столкновение» внешнего мира, впечатления, и душевного, где «Я»,когда его упорядочивающее и направляющее присутствие в волевой сфере ослаблено,действует как существо воспринимающее (занимаясь переработкой впечатлений, их интеграцией,сортировкой и т. д.). Контакт с внешним миром непомерно активен! Можно назвать этои чрезмерно резким пробуждением.
Ведь в процессе, кратко описанномХессенбрухом, нетрудно узнать процесс пробуждения. При приступе страха этот процессслишком интенсивен. Легкий избыток интенсивности в нем присутствует всегда, прилюбом процессе восприятия. Затем все возвращается в исходное положение. Хессенбрухсовершенно прав: в первый момент пугает любой «вопрос», однако судорожное оцепенение,спровоцированное страхом, свидетельствует о переизбытке интенсивности. Картина реальности,слегка искаженная в момент первого испуга, на стадии появления страха, не восстанавливается,человек не способен совладать со следующей фазой — фазой «страха перед страхом».Все расплывается. Масштабы утрачиваются. «Я» ощущает, как его затягивает в событие,чей «побудительный характер» (Риман) воспринимается теперь как агрессия, насилие,как покушение на целостность личности. Причиненная боль заставляет «Я» отступить,человек весь сжимается. Освобождения от страха («разрядки») не происходит, так каквместо того, чтобы собраться и призвать на помощь рассудительность, человек, насвою беду, сломя голову мчится прочь или пытается обороняться. Такая реакция способнаперерасти в обморок: резкий провал в сон!
Обычная и во многом полезная,вездесущность страха выражается в близких к нему состояниях души или в таких трансформированных«Я» состояниях страха, как чуткость, восприимчивость, осторожность и мягкость, робость,нежность. Эти метаморфозы страха в позитивные, социально полезные черты характерапредполагают, что мы достаточно независимы в общении со страхом как таковым. А это,в свою очередь, связано со способностью рассуждать и анализировать, т. е., в самомшироком смысле, с тем, удается ли нам и в сложных ситуациях сохранять верное соотношениемежду своими впечатлениями и проявлениями, восприятием и волей.
Периодические шоковые провалыв нашем самовосприятии — «кровь застыла у меня в жилах» или «казалось, будто времяостановилось» (в обеих фразах говорится об одном и том же переживании) — по мереприближения к неопределенному будущему («что со мною будет?») или в ожидании рецидиваоднажды пережитого ужаса время от времени демонстрируют страх в «голом» виде. Справитьсяс ним можно, но в особо неблагоприятных обстоятельствах он ведет к утрате контроля,вызывает панику. Большинство людей с болезненными страхами постоянно боятся лишьвпасть в бешенство, «потерять рассудок». Такого практически не бывает. Но «голый»страх, переживаемый нами в редких, исключительных случаях, для них – состояние постоянноеили, по крайней мере, регулярное.
О чем это нам напоминает?
Мы переносимся в прошлое,в тот период жизни, которого обычно никто не помнит, — в самое раннее детство. Отсутствиевоспоминаний можно восполнить внимательным наблюдением за маленькими детьми. Имеще предстоит усвоить, что контакт с внешним миром неизбежно регламентируется обширнымрепертуаром оговорок и ограничений, иначе его не выдержать. Именно здесь скрытапричина «беспамятства» самых первых лет жизни: провести границу между собой и окружениемлибо не удается вообще, либо эта граница непроницаема, как никогда впоследствии.А мир воспоминаний складывается из сознательно усвоенного опыта общения с внешниммиром.
В состоянии бодрствованиямаленький ребенок беззащитен — я умышленно не говорю «беспомощен», поскольку существуютразного рода «опоры в беззащитности», которой мы скоро коснемся, — перед впечатлениями,обрушивающимися на него, перед субстанциями, познаваемыми через осязание или усваиваемымив виде пищи, перед внутренними процессами в собственном организме, воспринимаемымикак внешние впечатления. С другой же стороны, младенец способен отгораживаться иудаляться от этого мира до такой степени, какая знакома нам лишь в состоянии крайнегоизнеможения (кстати, тоже одного из центральных моментов симптоматики навязчивыхстрахов), — он засыпает. «Как глаз вынужден закрываться, когда на него падает ослепительныйсолнечный свет, — говорит Рудольф Штайнер, — так и ребенок вынужден закрыватьсяот мира, вынужден много спать»22.
Мир восприятий как таковойподобен «ослепительному солнечному свету», иными словами: он пугает. Во время бодрствованиядля новорожденного еще не существует ни оговорок, ни ограничений. Чем больше оноткрывается перед окружением, особенно в своих телесных ощущениях, которые воспринимаеткак воздействия внешнего мира, не имея, однако, возможности ни ослабить их рассудком,ни противодействовать им, тем больше в нем страха. И как раз потому, что он не умеетобъективировать этот страх, формулировка «испытывать страх» неверна. Новорожденныйв состоянии бодрствования и есть страх! Безусловно, этим сказано не все, ведь тенденцияк снятию страха, стремление оградить и проявить себя присутствует в человеке изначально.Однако возможности проявиться у маленького ребенка почти нет, а из впечатлений преобладаетстрах. Страх есть форма бытия, он идентичен чувственному восприятию.
Всю жизнь мы испытываем страхили, по крайней мере, находимся на самой его грани, если «наш рассудок бессиленперед подступающим к нам явлением, т. е. если мы осознаем впечатление, производимоеэтим явлением на нашу душевную жизнь, но судить о нем не в силах»23. На первых порахэто касается абсолютно всех впечатлений. Они «осознанны», поскольку переживаютсяв состоянии бодрствования, однако рассудок — необходимая основа выработки понятий,дифференциации и дистанции — пока молчит. Это было бы состояние полной беззащитности,которое в кратчайшее время парализовало бы развитие личности — требующее умереннойудаленности от окружения, — не будь у ребенка врожденной, пока еще сокрытой способностикак бы воспроизводить в себе каждое впечатление внутренними подражательными движениями.Мы говорим о первых, еще неявных формах того, что вскоре переходит во внешнее подражание,в развитие речи, наконец, в формирование понятий. Эта самая ранняя творческая активностьиграет огромную роль в снятии страха, хотя, конечно, она не может и не должна устранитьстрах.
В страхе новорожденного следуетв первую очередь видеть не реакцию на то или иное событие, а выражение непонятности,непостижимости пребывания в мире. В легенде об изгнании из рая, в образе младенца,найденного в реке или лесной чаще, в экзистенциально-философском понятии «брошенности»(Хайдеггер) наблюдается некое созвучие этому.
Итак, маленький ребенок невыносит суждения «мне страшно» — да это и невозможно, пока не заговорило «Я», —за него судит сам страх. В переложении на слова приговор страха звучит как императив:«Беги!» Но куда? Убежище ребенка — сон. Когда новорожденный засыпает (впоследствииздесь кое-что меняется), он возвращается в защищенный, заманчиво близкий мир, откудаон пришел, мир, не сравнимый ни с какими удовольствиями этого мира. В своих раннихкнигах по проблемам подростков я часто писал о разных аспектах детства в этом ключе— как о «долгом прощании» с бытием до рождения, откуда ребенок приносит «фундаментальныйопыт гармонии, непритязательности и умиротворения»24. Далее там говорится: «он соприкасаетсяс этим фундаментальным опытом, как только чувствует себя в собственном теле по-домашнемууютно, довольным и сонным». Иными словами: когда он отгораживается от внешнего мираи приближается к сну.

5.      Свойства, перенимаемыебодрствующим сознанием         у сонного (ключ)
Почти у всех маленьких детейбывают фазы, когда они кричат при пробуждении. Кричат просто потому, что просыпаются.Тогда мать берет на руки маленькое, орущее, брыкающееся, размахивающее ручонками,потное существо, взирающее на мир с выражением крайнего неодобрения, моет его, кормит,укачивает. Ребенок успокаивается. Веки его постепенно тяжелеют, глаза еще мгновениезадерживаются на материнском лице; по ним видно, по сонному лепету слышно, как кнему подступает дремота. Не нужно никаких теоретических разъяснений, чтобы увидеть,что отступление страха и погружение в сон суть одно и то же.
Быть может, пристальный взглядзасыпающего младенца трогает нас именно потому, что он словно бы прощальный, словнобы ребенку хочется напоследок получше запомнить наши черты. Я уверен, так оно иесть. В первые месяцы жизни ребенок, засыпая, всякий раз прощается со здешним миром,а пробуждаясь, как бы рождается заново. Так душа новорожденного колеблется междуполюсами — насквозь пропитанным страхом, незащищенным и ничем не ограниченным бодрствованием(пока он не научится сохранять «кусочек сна», спокойной внутренней дистанции в состояниибодрствования) и как бы окончательным, прощальным уходом от внешнего мира. Там,в этом укрытии, царит мир. В мирный, здоровый сон младенца нет доступа ничему, чтосвязано со сферой страха. Позднее ситуация меняется. Страх перемещается в верхниерегионы сна, и теперь сон частично изолирует нас от чувственного мира, но душа остаетсясвязана с физическим телом и жизненными процессами сильнее, чем желательно для полнойреализации регенеративных возможностей сна. При этом мы попадаем в промежуточнуюзону хаотичного взаимодействия неутихающих инстинктивных импульсов и процессов сознания,отчасти еще связанных с внешним миром, а из этого взаимодействия, как известно,возникают магические, демонические, а порой экстатически упоительные образы и существа.О том, чтоґ со временем накапливается в этой «промежуточной зоне», неведомой оченьмаленькому ребенку, чем она мало-помалу населяется, упомянуто в гл. I.2 и I.3, гдемы говорили об образах, порождаемых бессознательными впечатлениями; от них необходимоотгораживаться так же, как от внешнего мира25.
Сон же новорожденного в полномсмысле слова «блаженен». «С прекращением деятельности внешних чувств в человекенемедля пробуждается творческое начало», — говорил Рудольф Штайнер. Это в высшейстепени справедливо для маленьких детей. В другом месте Штайнер описывает, что жездесь подразумевается: «удивительно наблюдать», как дети «во сне прямо-таки летятнавстречу своим ангелам, как общаются с ними во время сна». Воспримем эти словабуквально, ведь дети вправду ищут в мире ангелов прибежища, утешения и ободрениядля жизни26.
Итак, бодрствование сопряженосо страхом, отнимающим силы и «подавляющим». Во сне же действует творческое начало,откуда детская душа черпает «силу и крепость» (Штайнер) для грядущего дня. Здесьистоки той силы, которую мы зовем мужеством.
Посредником, связующим звеноммежду этими противоположными состояниями раннего детства выступает, как правило,мать. В первую очередь она налаживает ритмичное чередование открытости и защищенностималыша, ограждает его во время бодрствования, бережно препровождает обратно в сон.Без ее помощи он бы постоянно разрывался меж сном и бодрствованием без всякого перехода.Мать олицетворяет «сумерки», мягкий рассвет, спокойный вечер, причем внутренниесуточные ритмы первых месяцев жизни еще не соответствуют природным. Фактически вплотьдо отрочества самая серьезная педагогико-терапевтическая помощь (в некотором смыслевоспитание всегда еще и терапия) со стороны родителей для победы над страхом — правильнаяподготовка детей ко сну и правильное пробуждение по утрам27. К сожалению, это обстоятельствослишком часто упускают из виду. Нередко все, даже умные и серьезные попытки разобратьсяв детских страхах выглядят как симпатичный, но построенный на песке домик, потомучто о значении сна либо не упоминается вовсе, либо упоминается вскользь. Вообщетеперь уже совершенно ясно, чтоґ значит, когда ребенка лишают такой посредническойпомощи меж сном и бодрствованием, просто обделяя его вниманием или торопясь с «привитиемсамостоятельности» в силу превратного толкования данного понятия. Остановимся наэтом подробнее.
Что же, собственно, делаетмать, с любовью заботясь о ребенке? Противодействует пробуждению! Давайте попробуемпредставить себе, что при слишком резком пробуждении28 душа ребенка — тут круг сновазамыкается, мы возвращаемся к сказанному о болезненных страхах у взрослых — какбы выбрасывается во внешний мир сквозь еще не окрепшее тело. Она «живет жизнью внешнегомира, живет целиком во внешнем мире» (Штайнер) и могла бы просто раствориться внеизвестности, непонятности, если бы мать не подхватывала ее и не препровождалаобратно, к порогу сна. Периодическое возвращение ребенка в сон, т. е. освобождениеот страха — вот основной мотив всех так называемых материнских инстинктов человека.
Итак, заботясь о том, чтобыпробуждение протекало в ослабленной форме, мать защищает новорожденного не толькоот избыточного раздражения впечатлениями окружающего мира, но и кое от чего другого,правда тесно с этим связанного. Дело в том, что, если бы ребенок не верил, что матьподхватит его и отправит назад, в сон, ему бы очень скоро пришлось разработать собственные«приемы» противодействия пробуждению. Подобные «приемы» знакомы нам по так называемым«больничным» детям — ритмичное потряхивание головой, раскачивание, сопровождаемоемонотонным напевом, апатичное избегание контактов и т. д.29
Во избежание недоразуменийздесь следует добавить две вещи. Во-первых, стремление матери оградить ребенка может,безусловно, дойти до абсурда и навредить. Подобные примеры известны мне по работев консультации, однако не могу не отметить, что в последнее время вокруг этой формыпедагогически неверного поведения поднимают, на мой взгляд, слишком много шума.Очень уж легко с уст экспертов слетает термин «излишне заботливая мать», когда речьидет просто об адекватной защите слабого, особенно уязвимого ребенка. Детей покачто чаще обделяют вниманием, и в большинстве случаев вовсе не из-за недостатка ответственности,а из-за якобы современных взглядов и ценностных установок («самостоятельная, работающаяженщина — более крепкая опора для ребенка, чем недовольная домохозяйка», как будтоэто альтернатива)30. Во-вторых, мы прекрасно знаем, что ныне встречается все большеи больше детей, похожих на «больничных», неконтактных и просто чрезмерно боязливых,хотя родители не обделяют их ни любовью, ни заботой и в то же время не ущемляютих самостоятельности. Главным образом это касается жителей больших городов и ихокрестностей и ставит проблемы не только окружающей среды в самом широком смыслеслова, но и нынешней школьной системы, на которых здесь нет возможности остановитьсяподробнее. Кроме того, порой жизнь загадывает нам загадки, к коим подобает отнестисьс должной скромностью и задуматься о находящемся за гранью рождения и смерти, особенноо том, что происходит до рождения. По этому поводу кое-что уже сказано в гл. III.131.
Представим себе человека,которому нужно приглядеться к чему-то вдали, когда солнце стоит прямо над горизонтом,а возможности воспользоваться руками нет. Он не сможет ничего сделать. Слепящаяболь тотчас вынудит его закрыть глаза, если только ему на помощь не придет чья-нибудьрука и не затенит их. В начале жизни человек, ребенок, зависит от материнской иотцовской «руки помощи», в прямом и переносном смысле. Но постепенно он учится пользоватьсясобственными руками и затенять глаза сам. Чему же он учится? Защитному жесту. Современем он осваивает все больше таких заслоняющих, затеняющих жестов, внешних ивнутренних; иными словами, постепенно ему придется выработать привычку разными способамиослаблять бодрствование, т. е. в каком-то смысле включать в дневное сознание элементысна. Но в отличие от «больничного» ребенка, вынужденного закрываться слишком рано,а потому совершенно неправильно, человек, растущий в здоровой обстановке, разовьетв себе инстинктоподобные, мягкие «силы антипатии», не мешающие, а помогающие развитиюего личности. По мере того как это происходит, страх проявляет свою полезную сторону— становится жизненным наставником. Он побуждает нас укрощать наши волевые силыи направлять их на какие-то цели, наводить порядок в потоке чувственных впечатлений,обдумывать наши действия. «Страх всегда может привести к новому шагу в обучении.По сути, любой страх, даже любая боязнь — предвестники новых познаний» (Глёклер32)и, добавлю от себя, очередного шага к обретению внутренней уверенности. При этомстрах не просто подавляется или выключается, а «обуздывается». Чуткий, тактичныйчеловек, одновременно уверенный в своих суждениях и поступках, как бы заключаетсо страхом договор. Он говорит страху: «Ты отступишь и поможешь мне тоньше пониматьвещи. А за это я предоставлю тебе какое-то пространство».
То, что мы называем чуткостью,есть «затененная» форма провоцирующей страх «душевной раны» (по определению Штайнера).
То, что мы называем чувствомсправедливости или ощущением своего и чужого человеческого достоинства, есть «затененная»форма того, что в «сыром» виде проявляется как крайняя обидчивость, чрезвычайнаядушевная ранимость. Страх претворяется в социальные способности, создает предпосылкидля использования опыта наших собственных страданий — в данном случае от оскорбительноговмешательства — в общении с другими людьми.
То, что мы называем нежностью,есть «затененная» форма боязни соприкосновения, нарушения контакта, ведущего к одиночеству.
Подобных примеров, связанныхс трансформированным страхом, немало. Почему такие превращения возможны? Если ббодрствующее сознание подчинялось лишь собственной динамике, то ранимость бы разросласьбезмерно и повсеместно. Но оно апеллирует к душевным способностям, проистекающимиз сна. «Спокойствие», «трезвость», «хладнокровие» (в корне отличное от равнодушногоотношения к миру, навеянного страхом), «осторожность» и т. д. — эти понятия с разныхсторон освещают силу, которую необходимо использовать при угрозе «разрыва» в состояниибодрствования, чтобы, с одной стороны, сохранить здравомыслие и, с другой, «настроитьсяна уверенность в собственной дееспособности, которая… показывает, что в общем ицелом конкретные варианты отношений нам по плечу» (Хиклин33). Итак, мы видим: требуетсяпривлечь что-то, благодаря чему появится оппозиция экстравертной (обнажающей) тенденциипроцесса пробуждения, слегка отодвигающая нас назад, в направлении сонного сознания(прикрытия), — не слишком далеко, однако достаточно для того, чтобы при всем сочувствиии участии сохранялась четкая дистанция относительно вещей и событий.
Подытожим сказанное: метаморфозастраха в социальные способности предполагает правильную пропорцию бодрствующегои сонного сознания. Обнажающей динамике бодрствующего сознания должна противостоятьумеренная доля приглушающей или — по отношению к чувственному миру антипатическойтенденции сонного сознания. Ясное, бодрствующее сознание учится у сонного справлятьсясо страхом. Понять это вне зависимости от всех прочих актуальных или биографическихпричин его возникновения — значит найти ключ к поискам подходящих педагогическихи терапевтических средств, а также способов воспитать в себе умение обращаться сострахами.
Задержимся еще немного насне. Слова «сонное сознание» могут смутить тех из читателей, кто считает, что восне мы пребываем, скорее, в сфере бессознательного. По этому поводу Карл Кёниг сказал,что мы говорим о «сфере бессознательного не потому, что сознание в ней отсутствует,а потому, что обычно наше «Я» осознает ее менее интенсивно, чем сферу обычного сознания».И далее: «Разве мы не выносим из этой сферы пережитое во сне? Разве зачастую небывает так, что не разрешенные днем проблемы разрешаются „за ночь“?» Отсюда он заключает:очевидно, страх развивает «форму сознания, с коей необходимо считаться»34. Ведьникто не станет утверждать, что если он не помнит первые два-три года своей жизни,значит, ничего из происшедшего за это время не сопереживалось сознательно. Скорее,тогдашние впечатления воспринимались в ином состоянии сознания. Столь же нелепобыло бы и просто утверждать, что поскольку днем мы не помним о каких-то ночных событиях,то их не было. Возможно, пережитое ночью продолжает действовать в наших делах ирешениях подспудно, так же, как и начисто забытые переживания раннего детства. Что,как не опыт, руководит нами, когда после безрезультатного взвешивания всех «за»и «против» мы говорим себе: утро вечера мудренее — и ложимся спать, отодвинув решениесложной проблемы? Александр Борбели пишет: «Мир сна и мир бодрствования так разнятся,что можно сказать, каждый из нас живет в двух мирах»35. Ведь, собственно, доверяякакую-то проблему сну, мы допускаем, что в том «ином мире» мы даже умнее, чем вобычном дневном сознании! Или возьмем случай, когда кто-то засыпает грустным, апросыпается радостным. Очевидно, во сне имела место некая духовно-душевная деятельность,и в итоге человек совладал с грустью36.
Йорген Смит обрисовал этотпринципиальный вопрос в образной форме: «В повседневном сознании, с утра до отходако сну вечером, мы в некотором смысле находимся на поверхности мирового бытия. Этаповерхность окутана глубинной духовной реальностью, недоступной нашему повседневномусознанию. Тут возникает вопрос: что мы несем с этой тонкой поверхности в глубокиезвездные пространства ночи и с чем… возвращаемся назад?»37 Увидеть это воочию невозможно,поскольку перемещения меж «двумя мирами» всякий раз явно сопровождаются потерейпамяти. Однако непредвзятый анализ жизни может навести нас на кое-какие следы.
Один из таких следов — тообстоятельство, что, если абстрагироваться от беспорядочности и болезненных нарушений,обусловленных цивилизацией, мы по природе своей склонны нести с собой к порогу снастрах, т. е. под вечер становиться пугливее, и приносить из ночи в день смелость.В ходе бодрствования нарастает готовность к страху, а после живительного сна преобладаютсилы смелости. Ведь инстинктивно мы чувствуем, что такая утешительная фраза по адресуребенка, как «Не нужно бояться, засыпай», имеет смысл. Чтобы передать этот смысл,следовало бы выразиться иначе: «Возьми страх с собой в сон, и его у тебя заберут».Интересно, что во многих старинных колыбельных полным-полно пугающих образов:
Кому тут громко плачется?
Черт за печкой прячется.
Он черный сундучок берет
И неслухов в него кладет*.
Конечно, с педагогическойточки зрения это сущее безобразие — слишком уж грубо, однако за этим проглядываетощущение реальности духовной жизни. Люди чувствовали, что в ночное звездное странствиедетям (чей сон, конечно же, был несравненно более блаженным, чем у нынешних детей)нужно дать как можно больше непереработанной «поклажи» из страхов. В подобных обычаяхеще жили отголоски искаженных представлений о высших существах, принимающих страхна себя. К счастью, такая «шоковая терапия» вышла из употребления, однако и с точкизрения современной детской психологии можно посоветовать перед сном в очень осторожнойформе, с учетом возраста и индивидуальных особенностей, подталкивать детей, особеннобоязливых, к конфронтации с их страхами, например, через сказки, где говорится ободиночестве, изгнании, темноте, тесноте и неволе, а в конце все проблемы разрешаются38.
Рудольф Фрилинг называл бодрствованиеи сон «попеременным выходом из укрытия божественного лона и возвращением в него».Здесь ночной опыт, отнимающий у дневных страхов силу, передан в форме религиозногообраза. Рудольф Штайнер, как мы помним, подчеркивал роль ангелов. Если в состояниибодрствования мы сумеем избежать полной утраты контакта со сферой защищенности имира, в которую окунаемся ночью, то совладать с врожденными страхами будет легче.Этот контакт даже в опасных ситуациях поддерживает в нас веру в некий внутреннийстержень, «нечто неизменное, постоянное, неподвластное никаким переменам» (Глёклер).
6.      Страх и чувства (Краткийэкскурс в учение о чувствах)
Рождение — «ключевая сцена»пробуждения в земном пространстве, в дальнейшем она в смягченной форме тысячекратноповторяется по утрам, когда мы открываем глаза. С другой стороны, мы тысячекратновозвращаемся в состояние нерожденности, в сон, в «маленькую смерть». Сознательноили нет, но, бодрствуя, мы переживаем себя отделенными от духовного мира. И чемдольше мы бодрствуем, тем больше чувствуем себя существами страдательными, беззащитнымии обнаженными. Во сне же нам, очевидно, сообщается утешительный опыт, что наше пребываниев мире имеет смысл и цель. Сон укрепляет нашу волю и способность выражать себя,т. е. ободряет, а в то же время вновь и вновь учит нас сохранять себя под натискомчувственного мира. Умеренная дистанция, вера в собственный разум, активность — вотглавное, что дает нам здоровый сон.
В стихотворении Розы Ауслендер«Надежда» показано, как человек живет на рубеже: с одной стороны — трагизм, с другой— поддержка голоса из глубин бессознательного, внушающая веру в наличие смысла:

Память нашарила дом
в яме прошлого
Ковыляет твой нынешний
День к надежде
а вдруг там снова
человеку ютиться можно
«Обнаруживается удивительныйфакт, что, по сути, вся жизнь есть процесс освобождения от страха» (Глёклер). Всамом начале пребывание в мире абсолютно непостижимо. Однако если ребенок растетв достойной человека обстановке, очень скоро у него появляется первый, еще допонятийныйопорный опыт, подтверждающий пережитое до рождения, в атмосфере защищенности, ипринесенное с собой как «бессознательная предпосылка»: он убеждается, что кругомцарит добро. И потому, выброшенный в чувственный мир, мир страха, он в конечномитоге все-таки обретает укрытие, тепло.
Маленький ребенок не перестаетпоражать нас своей цельностью. Вот только что он был «совершенно вне себя» от страхаи неудовольствия, но неприятность прошла, источник страха устранен, и он — самодовольство. При всей быстроте чередования и то и другое состояние безбрежны. Делов том, что у ребенка пока нет временноґй перспективы, не развита память (я не имеюв виду память как способность), он не мыслит причинно-следственными и вероятностнымикатегориями. У него отсутствует непрерывность опыта, а равно и условное наклонениекак форма выражения возможности в будущем. Сон сменяется бодрствованием без всякогоперехода, отражаясь в таком же чередовании удовлетворенности и недовольства. Такназываемое «позитивное спокойное состояние бодрствования» (понятие из психологииразвития) появляется лишь через несколько месяцев после рождения. До этого удовлетворенностьпрактически равнозначна погружению в сон, а недовольство — бодрствованию. Взрослыйже чаще всего пребывает в «сумеречных зонах», на переходах, конечно склоняясь вту или другую сторону, однако у него практически не бывает крайних состояний, онничему не отдается с безраздельностью маленького ребенка.
Когда ребенок доволен, у негосохраняется тихое подспудное напряжение, так как по опыту он уже знает, что довольствоне бывает вечным. Он держится настороженно и сохраняет способность четко реагироватьна изменения ситуации, не теряя равновесия. В состоянии бодрствования сонливостьдовольства сдерживается микроэлементами страха. С другой стороны, уверенность, чтовсе наладится, не пропадает даже при сильном страхе. Самообладание не покидает егов водовороте событий. Микроэлементы ночного опыта защищенности сдерживают сверхбодрственностьстраха. Постепенно он учится устанавливать связь между этими противоположными состояниямибытия.
Для этого необходимы мир индивидуальногоопыта (биографическая память), виґдение возможного в будущем (будущая перспектива),а также способность ощутить себя инициатором выстраивания собственной жизни от прошлогок будущему (мотивы развития). Биографическая память дает опору ощущение преемственностии дистанции, ведь по мере накопления и систематизации опыта, связанного с помнящимсубъектом, ребенок все больше ощущает себя замкнутым, организованным целым, отличнымот остального мира. Будущая перспектива дает уверенность в наличии смысла, посколькуесли движение происходит не от имеющегося к намеченному или намечаемому возможному,значит, это движение случайное, а стало быть, бессмысленное. Если человек чувствуетсебя инициатором построения будущего, то уверенность в наличии смысла становитсяу него верой в действие. И тогда возможное в будущем перестает быть предопределенными становится определяемым (мотивами развития).
Однако чтобы такое свободноедвижение в будущее не превратилось в блуждания, оно должно сдерживаться ощущениемпреемственности и дистанции (связанным с прошлым). С другой стороны, ощущение преемственностии дистанции должно периодически прерываться манящими перспективами, иначе оно перейдетв инертность. Перед нами вновь противоположность сна и бодрствования в ином обличье.Ощущение преемственности и дистанции сродни сну, а побуждение активно осваиватьбудущее тяготеет к сверхбодрствованию — при этом расширяются границы опыта и восприятия,т. е. происходит растяжение по направлению к периферии. В промежутке между этимитенденциями рождается вера в смысл и в себя. В ритмичном чередовании расширенияи сжатия, открытости и активности, с одной стороны, и закрытости и инертности, сдругой, разворачивается индивидуальное, самопознающее и самоощущающее сознание.Со стороны открытости и активности подстерегает страх: если она, как описано выше,перевешивает, то гипервпечатлительность влечет за собой хаотичный выплеск волевыхсил и паническую реакцию судорожного зажима. Когда же перевешивает закрытость ипассивность, возникает опасность утраты связей, в конечном итоге одиночества. Отстраха перед страхом сверхвпечатлительные люди впадают в эту односторонность, т.е. бегут из одной крайности в другую. Правильный путь есть активная, осмысленная,умеренная открытость, рожденная из «высшего одиночества», укорененности в самомсебе, которое мы теперь называем преемственностью и дистанцией, — бодрственность,образумленная сном.
Если задаться вопросом, откудаберется опыт преемственности и дистанции, эта опора, необходимая, чтобы справитьсяс будущим (а значит, и совладать со страхом, так как страх всегда сопряжен с будущим),и (поскольку второй вопрос неотделим от первого) какие сферы нашего существа неподвержены влиянию ритмов сна и бодрствования, то мы натолкнемся на определеннуювзаимосвязь. Здесь я могу коснуться ее лишь вскользь, но очень рекомендую основательнонад ней поразмыслить.
Ведь масштабы смены сна ибодрствования гораздо значительнее, чем принято считать. Во сне самосознание пропадает,а с ним забывается и вся та сфера, которую мы обычно называем эмоциональной, — радость,огорчение, удовольствие, гнев, сострадание, чувство прекрасного и безобразного.И чем глубже сон, тем дальше она отступает. Что же тогда сохраняется принципиальнонеизменным? Физическое тело с жизненными процессами и функциями, т. е. процессамикровообращения и обмена веществ, дыхания и т. д. Все это продолжает «работать» вцелом размеренно и нормально, пусть и несколько замедленно в фазе глубокого сна,а в так называемой фазе быстрого сна (сон с бурными сновидениями, когда порой мыдаже сознаем, что спим) довольно активно. Как известно, спокойное, комфортное состояниеэтой сферы не просто помогает, но позволяет заснуть. Позитивные телесные ощущенияслужат для сна, так сказать, входной дверью. Иными словами, чем крепче «спят» телесныефункции, т. е. чем глубже они уходят из зоны ясного сознания, чем меньше вниманияк себе привлекают, тем лучше мы засыпаем. Мы прямо-таки погружаемся в эту сферуподсознательных, «спящих» телесных функций как в мягкую колыбель. Здесь мы отдаляемсяот процессов внешнего мира, от чувственных впечатлений; здесь находятся и истокиопыта преемственнности, обретаемого нами в земной жизни.
Несомненно, переход от бодрствованияк сну и наоборот — процесс прерывный, постоянно нарушающий преемственность. У маленькогоребенка этот аспект стоит на самом первом плане, ибо, как мы видели, ребенок либоабсолютно спит, либо абсолютно бодрствует. Опыт преемственности возникает, как мыопять-таки видели, в первую очередь за счет постоянного подтверждения факта материнскойзащиты. Что мать сообщает новорожденному в первую очередь? Порождающий доверие опыт,что любое телесное неудобство, любой телесный дискомфорт, из-за которого ребенокощущает себя как бы втянутым в состояние бодрствования, тут же устраняется, чтобывосстановилось ощущение «мягкой колыбели», телесного комфорта. На первых порах бодрствующеесознание еще не может противиться такому соблазнительному ощущению комфорта и быстро«засыпает». Но мало-помалу, пока организм заодно постепенно привыкает к пище и крепнет,благодаря материнской заботе возникает некое фундаментальное ощущение, первичнаяфундаментальная уверенность, которую можно назвать доверием к собственному телу.Тело, точнее ощущение тела своим домом, становится надежной опорой. Вскоре оно перестаетбыть лишь входной дверью для сна или бодрствования, но становится гарантом преемственности.Прислушиваясь к своему организму, ребенок воспринимает нечто знакомое, привычное,неизменное; это регулярное возвращение домой, в собственное тело, засыпание и пробуждениев нем — начальная форма самосознания, опора всех остальных, более зрелых форм. Теперьмы все чаще наблюдаем, как малыш начинает осваивать «сумерки», бодрствовать в состояниителесного комфорта, переходить к «позитивному, спокойному состоянию бодрствования»и наслаждаться им. Порой он растягивает удовольствие при засыпании и пробуждении,тихонько лепечет, играет пальчиками. Ребенок уже не засыпает сразу после кормленияи пеленания и не разражается горьким плачем сразу после пробуждения.
Такое возникшее у ребенкасамовосприятие в надежности и непрерывности пребывания в собственном теле РудольфШтайнер в набросках антропософского учения о чувствах называет чувством жизни: устойчивоесамоощущение в постоянстве земного бытия. Именно оно обеспечивает необходимую близостьк сфере сна при бодрствовании. Опираясь на сказанное выше, можно сказать так: мыпостоянно носим с собой сон, ибо наше тело всегда при нас. В обычной жизни отдельныечасти нашего существа, не подверженные особым переменам в зависимости от временисуток, спят всегда. Такая непрерывность в прерывном ритме сна и бодрствования воспринимаетсячувством жизни как чувство телесное, чувство самовосприятия. Благодаря этому чувствумы постоянно остаемся вблизи сферы сна. Когда на нас нападает страх, данная чувственнаяфункция нарушается подобно тому, как нарушается слух при шумовом шоке или зрениепри ослепительно ярком свете, ведь страх полностью выдергивает нас наружу, вырываетиз этой близости к сфере сна. Судорожный зажим тоже можно расценивать как неудачныйрезультат панической попытки восстановить восприятие чувства жизни.
Но страх подрывает не толькочувство жизни. Наряду с этим существует другое «базовое» чувство, теснейшим образомсвязанное с первым, — осязание. В учении Рудольфа Штайнера о чувствах осязание описываетсягораздо дифференцированнее и подробнее, чем в общепринятой традиции. Развивая идеиШтайнера, Карл Кёниг особо подчеркивает взаимосвязь между страхом и осязанием39.Коротко говоря, функция данного чувства — обеспечивать нам отграниченность от внешнегомира, ощущение телесной конфигурации относительно окружающего пространства. Всякийраз, когда внешний мир так или иначе соприкасается с нами или когда мы соприкасаемсяс ним, мы через осязание, сенсибилизирующее всю поверхность тела, ощущаем границысвоей периферии, своего тела. У ребенка это ведет к постепенному формированию того,что называют «образом тела».
Если чувство жизни дает намв первую очередь опыт непрерывности, преемственности, то осязание, или чувство границы,позволяет соблюдать дистанцию с внешним миром. Восприятие телесной границы, со временемвсе более и более отчетливое (не в последнюю очередь благодаря действиям материпо уходу за ребенком), — предпосылка развития четкого восприятия душевной (личной)границы. В гл. I.3 мы уже упоминали о тесной связи кожной границы с границей «Я».Осязание образует «защитный слой», формирует опыт оболочки, необходимый для развитиячувства жизни. Чувство жизни поддерживается извне через осязание, а осязание — изнутричерез чувство жизни. Когда нападает страх, подрывается и то и другое. О нарушенииосязания свидетельствует описанное ощущение «утечки», утраты себя, «расплывания»телесного образа. Из-за этого нам кажется, будто нас лишили оболочки и отбросилив состояние раннего младенчества, когда телесная граница была нечеткой и поэтомуотсутствовала предпосылка для того фундаментального ощущения своего тела домом,которое необходимо для обретения мужества к жизни через веру в наличие смысла.
В обычной жизни эти два базовыхчувства, дающие ощущение непрерывности и дистанции, «спят». Осознаем мы их, лишькогда они нарушаются. Они обеспечивают постоянную связь с ночной стороной нашегобытия, гарантируют обратную связь со сном, необходимую для того, чтобы не подвергатьсяпостоянному воздействию страха при выходе «наружу». Они же служат средой для развитиядругих, не менее важных функций чувственного самовосприятия. Чувство (собственного)движения, открытое Штайнером еще в начале ХХ века и с недавних пор как «ощущениепространственного положения» вошедшее и в неантропософскую механотерапию, обеспечиваетвосприятие собственных движений — непременное условие надежного контроля и управлениядвижениями. Опираясь на чувство жизни и осязание, ребенок наряду с моторикой овладеваетнавыками координации и ориентации в пространстве, теснейшим образом связанными счувством собственного движения и создающими основу восприятия перспективы (сюдаотносится оценка расстояния, высоты и размера). Позднее, на ступени метаморфозыот телесно-пространственного к душевно-временному, эти навыки, где чувство жизнивзаимодействует с осязанием и чувством движения, предстают в виде временноґй (илибудущей) перспективы, правильной оценки качественных масштабов (значений) и не впоследнюю очередь внутренней координации (сдержанная реакция, целенаправленное действие).Короче говоря, чувство движения — важная основа всего, что относится к жизненнойориентации в самом широком смысле слова. Здесь нельзя не заметить связи с тем, чтоописано выше как вера в наличие смысла.
Чувства движения и равновесия— неразлучная пара, как осязание и чувство жизни. Если бы мы писали учебник, о чувстве«внешнего» равновесия можно было бы сказать многое, что выходит за рамки обычныхпредставлений. В данном случае заметим лишь, что оно прямо противоположно силе тяжести.Когда чувство равновесия нарушается или дестабилизируется (например, в случае страха),сила тяжести сразу начинает действовать на нас гораздо сильнее обычного. Нас, точнеенашу голову, тянет вниз. При нормальном чувстве равновесия сила тяжести действует,поскольку ногами мы стоим земле, и в то же время не действует, поскольку мы свободнодержим голову на плечах. А так как мы свободно держим ее на плечах, мы способныподнимать ноги и ходить, «балансируя» руками и всем телом (необходимую для этогокоординацию дает чувство движения). Если равновесие теряется, голова тяжелеет, и«прямохождение» уже невозможно.
Что происходит, когда мы ходимили стоим прямо? Непрерывное балансирование в поисках середины между двумя противоположнымиположениями тела. И помогает нам в этом чувство равновесия. Любое стремление упастьвперед выравнивается стремлением назад, любое стремление назад — стремлением вперед;точно так же уравновешивается соотношение влево-вправо, например при езде на велосипеде.В обоих случаях суть происходящего состоит в регулировании соотношения между верхоми низом (любой уклон в ту или иную сторону ведет к падению), тяжестью и легкостью,землей и небом, падением и взлетом, в конечном счете — между сном и бодрствованием.Вертикальное, уравновешенное положение символизирует, как человеку, существу сознающему,воспринимающему, устремленному ввысь и вовне, необходима фиксация в спящей телесности,направленная вниз, к полюсу тяжести, и как, с другой стороны, этой телесно обусловленнойнаправленности вниз и внутрь, к сну, постоянно противодействует стремящийся вверхимпульс, открывающий выход наружу.
В случае, когда человек находитверный баланс меж покоем и активностью, восприимчивостью и дистанцией, устойчивостьюи подвижностью, т. е. верную середину меж тяжестью и легкостью, интроспекцией иэкстравертностью, внутренним созерцанием и обращенностью к миру, по праву говорято «внутреннем равновесии». У такого человека есть опора — ощущение непрерывностии дистанции; он способен направить свою жизнь на поставленные им самим цели, исходяиз собственной биографии и опираясь на солидную веру в себя, порожденную довериемк телу. Безусловно, к такому идеальному состоянию можно лишь стремиться. Однакопорой необходимо намечать целевые установки, чтобы конкретно представить себе моменты,важные в воспитании ребенка, в самовоспитании, в кризисных жизненных ситуациях и,конечно же, в терапии, где ведется практическая работа над описанными в данной главеаспектами. «Сколько бы прекрасных нравственных истин об использовании времени мыни заучили, — сказал однажды Рудольф Штайнер по поводу «жизненного равновесия»,— они не укоренятся так глубоко, как могли бы, найди мы верное соотношение междусобой и внешней реальностью… т. е. равновесие в жизни, которого не будет ни еслимы растворимся во внешнем мире, ни если углубимся лишь в свой внутренний мир»40.
Еще раз отметим, что краткоохарактеризованные нами «базовые чувства» и их дальнейшие метаморфозы, весь комплексосязания и чувства жизни, имеют центральное значение в связи с проблемой страха.Это может, хотя и не обязательно должно означать, что в детстве допускались грубыепедагогические ошибки: недостаток внимания, форсированное развитие (преждевременноеподталкивание к процессам эмоционального и духовного развития без должной подготовки),недостаточно серьезное отношение к «священности» детского сна и к необходимостиего заботливой организации, перегрузка раздражителями, шоковые переживания и т.п. Но даже если этого и не было, все-таки необходимо иметь в виду, что у чрезмернобоязливых людей — неважно, из-за каких влияний, переживаний, задатков или неправильногообраза жизни — подорвано опорное ощущение преемственности (непрерывности) и дистанции,вырабатываемое описанными чувствами, что пошатнуло веру в наличие смысла и в действие.Поэтому узловой педагогико-терапевтический вопрос таков: как выстроить (восстановить)состояние бодрствования, образумленное сонным сознанием?
7.      Подведение итогови педагогико-терапевтические выводы
Мы подходим к концу, хорошозная, что многое затронуто лишь вскользь и потребует уточнения в дальнейших работах.
Из-за объема и сложности материала,приведенного в ч. III, представляется нецелесообразным давать ее резюме. Напомнимважнейшие моменты и попытаемся создать наглядный фон для показа основных педагогико-терапевтическихнаправлений. Их мы представим в сжатом виде, так как данная книга не входит в разрядпопулярных ныне «сборников советов», ее задача — помочь разобраться в сути проблемы.
Мы рассматривали страх беспристрастно,ориентируясь прежде всего на само явление, и выяснили, что в нем нет ничего «плохого»,что это своего рода природный душевный процесс, который либо помогает, либо мешаетжить — в зависимости от нашего отношения к нему. Главное здесь — вопрос настроя:если мы хотим избежать любых поражений и неудач и исповедуем гедонистический идеалсвободы от страданий, страх настигнет нас, куда бы мы ни пошли и что бы ни делали.Ведь тогда наша жизнь будет жизнью в страхе перед страхом, точнее в страхе передлюбыми ситуациями, могущими вызвать страх. Однако если принять страх и постаратьсяим воспользоваться, он не только придаст мужества, но и станет полезным спутником.В этой связи мы видели, что такие качества, как чуткость, сострадание, робость,сдержанность, внимательность и т. д., суть формы проявления интегрированного и трансформированногостраха и что они не только не убавляют смелости, но и направляют ее на верный путь.
Описание процесса страха показало,что в нем следует различать три стадии: появление страха, его экспансию и стадиюзажима. Вторая стадия — экспансия страха, или страх перед страхом, — играет ключевуюроль. Если в этот миг удастся сосредоточиться и отстраниться от внешнего мира, чтобынаправить волю на некую цель, мы усмиряем страх. Если нет, то попытка совладатьсо страхом срывается и наступает зажим. Про хронически боязливых людей можно сказать,что они в принципе не справляются со стадией экспансии страха. Их специфическаяпроблема не в появлении страха, а в неспособности собраться в решающий момент, чтобыпреобразовать страх.
Все это говорит о том, чтопо сути своей страх — состояние чрезмерного бодрствования и сверхвпечатлительности,и мы подробно остановились на этом, рассмотрев раннее развитие ребенка. За любойформой страха стоит избыточная восприимчивость и обращенность к миру, если угодно,избыток «сил симпатии». Противоположный полюс — сон как состояние полного отсутствиястраха. Ночью мы восполняем жизненное мужество, в течение же дня вновь усиливаетсястрах. Попыток ответить на вопрос, почему, собственно, человек нуждается в сне,немало, но практически игнорируется именно такой ответ: чтобы не сойти с ума отстраха!
Итак, умение обращаться сострахом в значительной степени зависит от того, что в состоянии бодрствования мычастью своего существа сохраняем близость к сфере сна, связь с нею, или, по нашемуобразному выражению, со свойствами, перенимаемыми бодрствующим сознанием у сонного.Последнее связано с такими качествами, как собранность, непрерывность (преемственность),дистанция, внутренний комфорт и ритмичная размеренность; первое — с вещами прямопротивоположными: открытостью, возбуждением, прерывностью, снятием дистанции, чувствительностью,болью.
Поэтому, если мыслить практическии прямо, то в педагогике, терапии и самопомощи непосредственно важно все, что, какмы только что сказали, относится к сфере сна:
а) развитие внутренней собранности;
б) непрерывность и ритмичностьв жизни; терпеливая выработка способности внутреннего восприятия непрерывности собственнойбиографии (биографическая работа);
в) упражнения по развитиювосприятия и организованности для выработки беспристрастного суждения на основечистого наблюдения;
г) соответствующие методыдля создания позитивных («комфортных») телесных ощущений;
д) особое внимание к сну,т. е. к правильной подготовке к нему и организации первого часа после пробуждения.
Рассматривая свойства, перенимаемыебодрствующим сознанием у сонного, мы подошли к вопросу о том, какие компоненты нашегосущества спят (должны спать), даже когда мы бодрствуем, обеспечивая непрерывностьв смене дня и ночи. При этом мы столкнулись с так называемыми телесными, или базовыми,чувствами, а именно с комплексом осязания и чувства жизни, затем с основанными нанем чувствами движения и равновесия. Комплекс этих базовых функций самовосприятия,развиваемых в детстве, упорядочивает непрерывность пространства и времени. Крометого, они обеспечивают для бодрствующего сознания необходимую опору в таких близкихк сфере сна (обретаемых во сне) качествах, как терпение, рассудительность, осмотрительность,спокойствие, вера в себя и т. д. В состоянии страха нарушается и пространственно-временнойконтинуум (ориентация, координация, перспектива, целеустремленность), и все то,что связано с внутренней собранностью, сосредоточенностью и уверенностью суждения.Развитие телесных чувств у ребенка или их адекватная доработка у взрослых относятсяк обязательным мерам профилактики или лечения состояний страха, причем, повторимеще раз, особого внимания заслуживают осязание и чувство жизни.
Для развития осязания применяются,с одной стороны, концентративные осязательные упражнения, или медитации: исследованиеладонями и ступнями различных материалов, к примеру песка, камня, шерсти, воды,дерева и т. д. при максимальном выключении мышления. Занятия с детьми выстраиваютсяв игровой форме: определить ногами, чтоґ перед ними за предмет и из чего он сделан.С другой стороны, полезны втирания масла по всей поверхности тела и упражнения втелесной географии41, в искусствотерапии — обработка камня и лепка из глины.
Для развития чувства жизнирекомендуется тепло, например прогревающие ванны с последующим растиранием теламахровым полотенцем и втиранием масел, ритмический массаж, детям — теплые компрессыпо вечерам. Также преимущественно у детей, но порой и у взрослых рекомендуется вэтой связи следить за питанием, чтобы исключить перегрузку организма пищей. Вкусовыеощущения тесно связаны с чувством жизни. Поэтому в придачу к упомянутым выше осязательнымупражнениям мы рекомендуем пациентам — подросткам и взрослым — концентративно-медитативныевкусовые упражнения42. Кроме того, на чувстве жизни благотворно сказывается все,что связано с ритмизацией. Особое внимание надо уделять ритму сна и бодрствования,а также ритмизации приема пищи и планированию недели, намечая регулярно повторяющиесяфиксированные моменты43.
Если чувство жизни связанос вкусовыми ощущениями, то осязание имеет особую связь со зрением. Тренировка точностинаблюдения — важная искусствотерапевтическая задача в лечении пациентов с навязчивымистрахами. Но можно давать пациентам и такое задание: каждый день в одно и то жевремя прогуливаться по одному и тому же маршруту, запоминая что-либо из увиденногов небе, на деревьях, на земле и т. д. Это служит не только продолжением осязательныхупражнений на более высоком уровне, но и побуждает заново открыть преимущества «объективного»,самоотверженного интереса к миру. Кстати, опыт показывает, что пациенты заметнопротивятся подобным идеям. Но если преодолеть такое сопротивление, то вскоре ежедневные«походы в разведку» с последующим занесением результатов в дневник становятся излюбленнойпривычкой.
Для развития чувства движенияи равновесия наряду с целесообразными порой специальными упражнениями44 можно посоветоватьлюбые связанные с этим полезные занятия в свободное время. Для детей это верховаяезда или народные танцы, для подростков и взрослых, скорее, что-нибудь спортивно-гимнастическогоплана, по моим наблюдениям, очень полезна ботмеровская гимнастика. В совокупностимеры по развитию чувств, тела и движения — при работе с детскими страхами поройдостаточно их одних — образуют фундамент для психотерапии и биографического консультированияв более узком смысле. В связи с перечисленными направлениями необходимо пояснить,что конкретно подразумевается под упражнениями на внутреннюю концентрацию, биографическойработой и организацией сна.
Не станем вдаваться в подробности,ведь, как уже подчеркивалось в предисловии, данная книга не может и не стремитсязаменить компетентную помощь человека человеку. Просто ради полноты картины отметим,что в духовнонаучной литературе описана масса упражнений на внутреннюю концентрациюи просветление. Правда, в каждом отдельном случае выбирать их должен сведущий вэтих вопросах врач или терапевт. В связи со страхом особое внимание стоит уделитьупражнениям, развивающим мышление и наблюдательность. Что касается биографическойработы, т. е. путешествия вспять, в предысторию, то предпочитаемый нами путь отличаетсяот ныне общепринятого тем, что при всем внимании к поискам возможных травматизирующихпричин или шоковых переживаний на первом плане стоит осмысление через воспоминаниекак таковое, т. е. возможно более нейтральный подход к прошлому, пересказ собственнойистории в поисках утраченных жизненных мотивов, ошибочных целевых установок, забытыхидеалов. Оживить их, принять всерьез и вновь возвести в ранг жизненного лейтмотива— задача ориентированных на будущее терапевтических бесед, к которым зачастую необходимопривлекать и людей из ближайшего окружения пациента. Речь идет о новом начале —возможно, радикальном — с условием приятия собственной уже прожитой судьбы, какойбы она ни была. Главное — разобраться в ней, увидеть смысл.
Вопрос об «организации сна»требует индивидуального подхода. Однако не скрою, что наряду с прочими, зачастуювесьма важными вещами например, надлежащими гигиеническими процедурами по вечерам,упражнением по обзору дня, подходящей литературой для вечернего чтения, арома- илирастительно-медикаментозной терапией, тепловыми процедурами, определенными упражнениямина развитие представлений — решающую роль, по моему мнению и опыту, играет религиозныйаспект, молитва: сознательное и прямое обращение к высшей инстанции, управляющейсудьбой. Лучше не говорить лишних слов о том, что в своих стараниях помочь врач,терапевт или ближайшее окружение могут использовать те интуитивные открытия и активныеимпульсы, какие дарует нам ночь, если мы верим в подобную возможность. Однако сгодами это представляется мне все более важным.
Практика показывает, что нередков терапевтических беседах полезно затрагивать более высокие, универсальные проблемы,которые помогают пациентам иначе взглянуть на собственные страдания. ПсихотерапевтДорис Вольф придерживается сходного мнения. Она пишет: «С точки зрения всеобъемлющейсвязи и общности со всем человечеством, чье существование продолжится и после нас,наши переживания… предстают менее масштабными и значительными»45. Больной страхомпациент должен научиться направлять свои мысли в это русло. Михаэла Глёклер предлагаетспокойно обсуждать глобальные угрозы, нависшие над человечеством и мирозданием,чтобы пациент понял: речь идет о вещах слишком масштабных, чтобы можно было отказатьсяот участия хотя бы одного человека и его инициативы «в преодолении разрушительныхсил… и зла»45. Сопоставляя эти высказывания, понимаешь, что сравнение масштабовсобственной боли и боли человечества способно привести к переосмыслению собственнойценности в рамках целого. Без сомнения, очень важно практиковать постоянные беседыс пациентами на такие темы, однако они предполагают заинтересованность и принципиальнуюготовность заниматься подобными вещами, а так бывает не всегда. Мой личный опытговорит о пользе конструктивных бесед о проблеме смерти и жизни после смерти в контекстеистории духа и религии46.
Помимо этого, в терапевтическихбеседах следует заниматься и настойчивым исправлением систематических мыслительныхошибок. Представления измученных страхом людей о мире и об отношениях с другимилюдьми во многом искажены. Они неверно оценивают повседневные события, считают себянеудачниками там, где у них все получается, им кажется, что их обидели, когда насамом деле никто их не обижал, и т. д. Одна из центральных задач терапии — упорноеи терпеливое выправление ситуации на основе ежедневных дневниковых записей.
Подвести все это в конце концовк активному приятию собственной жизни как творческому вызову, чтобы извлечь из вновьобретенного внутреннего покоя творческие импульсы и предложить новые задачи дляукрепления возрождающегося мужества, — дело искусства на пограничье между терапиейи свободным художественным творчеством. С самого начала оно должно сопутствоватькаждому лечебному мероприятию. С постепенным ослаблением неизбежной зависимостипациента от ведущего терапевта роль искусства возрастает. Ничто не помогает выйтина путь новой самостоятельности лучше, чем искусствотерапия.
О том, что можно сделать чистомедицинскими средствами, я, не будучи медиком, говорить не стану. Такие вещи мыобсуждаем на терапевтических конференциях, и всякий раз при этом подтверждается,насколько важно участие врача47. К краткой характеристике основных терапевтическихориентиров, наработанных нами практически, добавлю: подобные вещи могут считаться«рецептами» лишь условно, т. е. перенимать их следует избирательно. В сфере психосоматики,в сфере психотерапии и в лечебной педагогике зачастую нелегко решить, в какой мереуспех тех или иных форм лечения связан с тем, что они осуществляются разработчиками.Поэтому, если что-то удается тебе самому, нужно соблюдать осторожность и не рекламироватьэти приемы как универсальную панацею. Мне бы хотелось пожелать, чтобы каждый, когоинтересует данная тема, сделал собственные выводы из нашего краткого и навернякане исчерпывающего исследования причин и феноменологии страха. Кроме того, я надеюсь,что оно хоть как-то изменит отношение к страдающим страхом и поможет окружающимпонять и принять их.
О детских страхах стоит поговоритьотдельно, в другой раз. А «золотые правила» педагогической профилактики таковы.
В первые годы жизни ребенокстремится развить доверие к телу; впоследствии это дает возможность справиться снатиском жизненных сомнений. В «среднем» детском возрасте необходимо выстроить окружениеребенка так, чтобы на базе здорового доверия к телу сформировалось социальное доверие,которое поможет справиться с опытом одиночества. В отрочестве доверие к телу и социальноедоверие — необходимое условие, чтобы вера в наличие смысла помогла преодолеть стыдливость,носящую, по сути своей, не генитальный, а универсальный характер. Никто не способенполностью исключить из жизни сомнения, одиночество и стыдливость. В жизненных сомненияхпроявляется опыт телесной уязвимости и ранимости, полученный в раннем детстве; одиночествоуказывает на опыт душевной уязвимости и ранимости, с каким мы впервые сталкиваемсяв середине детства; подростковая стыдливость связана с обнаружением лживости — вокружающем мире и в себе, — а значит, проистекает от переживания духовной уязвимости.При любой серьезной атаке страха сомнения, одиночество и стыдливость объединяются.Доверие к телу, социальное доверие и вера в наличие смысла суть опорные достиженияразвития, позволяющие выстоять в подобных ситуациях и преобразовать сомнения в критичнуюрассудительность, одиночество — в спокойную уверенность в себе, стыдливость — втонкое чутье к правде.

Послесловие
Социальное доверие, вера вналичие смысла — да откуда же, спросят некоторые, их взять в нынешних условиях?
Спектр страхов, настигающихвсе больше и больше людей посреди благополучия и кажущейся внешней безопасности,весьма впечатляет: фобии (страх, связанный с определенными предметами, существамиили ситуациями, например страх перед животными, боязнь просторных или тесных помещений,боязнь высоты, страх перед школой), страх перед жизнью вообще или «страх в свободномполете», страхи, соотнесенные с телом или болезнями, боязнь кого-то подвести, счем-то не справиться, социальные страхи, боязнь потерять самоконтроль («как бы ненатворить что-нибудь ужасное»), да еще и довольно распространенные «замаскированные»страхи, проявляющиеся в болезненной тяге к власти, влиянию, признанию и благосостоянию,в желании понравиться внутренне или внешне, в наркотической зависимости, алкоголизме,жестоком насилии. К чему это все приведет?
Много и страхов вполне конкретных,связанных с угрозой войны, загрязнением окружающей среды и т. д. Конечно, впечатлительныенатуры подвержены этому больше других, однако объяснение таких страхов психологическимипроблемами, а тем паче патологией граничит с цинизмом, ведь проистекают они главнымобразом оттого, что человек не позволяет усыпить себя заверениями в отсутствии опасности.Эти страхи правдиво отражают нынешнее положение человечества. Те, у кого пересталисрабатывать привычные механизмы вытеснения и самоотвлечения, у большинства вошедшиев плоть и кровь, те, кто просто смотрит в лицо фактам и видит, что еще не доросдо их масштабности, заслуживают уважения в первую очередь. И все-таки позволителентревожный вопрос: к чему же все это приведет, если самые честные из нас, обладающиенеподкупным чувством правды, не поддающиеся обману благополучия, безопасности, мираза счет угрозы применения силы и т. д., если именно они зачастую так поражены страхом,что либо хватаются за совсем не те средства, либо отступают и бездействуют.
Но как бы там ни было, этилогически обусловленные, вызванные реально тревожными фактами страхи перед будущимподдаются определению, их можно систематизировать, обсудить, подумать о том, какс ними быть. В силу своей конкретности они менее жутки, чем абсолютно иррациональныес виду, лишенные всякой или почти всякой логики страхи, которые собраны в фобииили ее предформах и ломают людям жизнь, а те и не знают толком, почему с ними такпроисходит. Порой в рассказе о прошлом всплывают пугающие вещи, и тогда понимаешь:этого человека так обидели, что теперь он воспринимает всю свою жизнь как сплошнуюобиду. Здесь очень полезно разобраться в причинных факторах, хотя разговоры о том,что знание причин равносильно исцелению, — сказки. В других, далеко не редких, случаяхпоиски причин теряются буквально во тьме раннего возраста, неподвластной обычнымисследовательским средствам, и возникает вопрос, стоит ли вообще искать причиныв биографии (или в том, что обычно под этим подразумевают). Эти с виду загадочныеслучаи, когда ни травматических факторов в прошлом, ни объяснимых поводов для страхав настоящем не обнаруживается, призывают нас задуматься и о том, не влияют ли событиявсемирно-исторического, общечеловеческого масштаба на нашу жизнь не через сознательноевосприятие информации и столь же сознательное восприятие беспокойства, порождаемогоэтой информацией в мире наших эмоций, а как-то иначе? Пока все осознается, человекзнает, в чем дело, даже если испытывает боль, чувствует себя несчастным и беспомощным.Но зачастую происходит иначе: в какой-то момент он чувствует, как страх просачиваетсяпод кожу. Почему — он не знает. Если ему скажут, что причина в тех или иных ужасныхсобытиях либо в тревожных газетных сообщениях, он ответит, что все это его не очень-товолнует, ибо он слишком занят собой. Как же этот человек поступает с внезапным страхом,загадочным, подспудным, растущим день ото дня? Он привязывает его к чему-нибудь,к какому-то инциденту, представлению или неприятной встрече. Он осознанно или неосознанноищет и находит подходящую причину. И это придает ему некоторую уверенность. Ведьиначе пришлось бы заподозрить, что он сошел с ума.
Но внимательный наблюдательзапутанных путей и безвыходных мыслей, по которым страх водит этого растерянногочеловека, отчетливо чувствует, что здесь есть что-то еще, помимо (к примеру) с трудомизвлеченного из памяти мужчины, домогавшегося двенадцатилетнего ребенка, или моментав семь-восемь лет, когда над матерью внезапно навис дамоклов меч тяжелой болезни,или паники при остановке поезда в метро три года назад. Наблюдатель чувствует: нарядусо всем прочим и даже прежде всего, что определило, осложнило, вызвало данный страх,этого человека мучает страх перед будущим, который, сказать по правде, не так-толегко объяснить упомянутыми событиями прошлого. Это страх перед всем предстоящим— перед жизнью и развитием здесь, сегодня и завтра. Мы всегда норовим обвинить вовсем прошлое, зачастую, конечно, не без основания, но неужели нельзя вспомнить,что существуют настоящее и будущее, и, как бы нелепо это ни звучало, поискать тампричины страха?
Если говорить о страхе переджизнью, есть два опасных пути. Один из них мы описывали: чересчур интенсивные размышленияо вездесущих опасностях, о разрушительном, недобром вредны, если человек не научилсячерпать поддержку из других источников. Другой неверный путь — не подпускать к себезло, вытеснять его из сознания в обманчивой надежде избежать страха. Ведь все, чтопроисходит в мире: войны, голод, грабительская эксплуатация природы, пытки и ущемлениесвободы, все эти оскорбления, наносимые человечности человеком, — все это воспринимаетсянами очень глубоко, даже на бессознательном уровне. Более того, я убежден, что времяот времени мы все выходим на уровень восприятия, где видим эти вещи во всей четкостии с глубоким участием, сколь бы превратно мы о них ни судили в иных ситуациях. Тогдамы вспоминаем, что живем на этой земле потому, что сами захотели бросить свою гирюна другую чашу весов, и выходим на уровень, где пребывали до рождения, соприкасаемсясо «сферой целевых установок» (Рудольф Штайнер), со своими изначальными жизненнымимотивами, вытесняемыми в обычной жизни в подсознание, а вытеснять их приходится,чтобы справляться с требованиями повседневности. Но если мы действуем вразрез сними, они пробиваются оттуда и взывают к нам голосом той «внутренней совести», окоторой говорилось в гл. II.3 со ссылкой на Абрахама Маслоу. Ночь за ночью они вливаютв нас новые силы мужества, и мы проносим их через порог пробуждения. Но ведь, чтобыне распылиться впустую, это мужество должно найти применение. Где же ему применитьсебя, если мы при бодрствующем сознании не привыкли задумываться о глобальных проблемахчеловечества и о том, как связаны с ними мы сами?
По-моему, широко распространенныйныне страх перед жизнью не в последнюю очередь есть результат того, что, с однойстороны, мировые события глубоко затрагивают людей (хотят они этого или нет), ас другой стороны, люди чувствуют, что снова и снова отвлекаются от таких поставленныхсамим себе задач, позволяют усыпить себя, опутать паутиной лжи, самообмана, призрачнойбезопасности и мелких пустяков, раздутых до огромных размеров. Чем дольше мы будемсмотреть на глобальные проблемы и грядущие катастрофы типичным для нашего нынешнегосознания «взглядом стороннего зрителя», мнимо безучастно — что странным образомконтрастирует с не менее типичной сверхчувствительностью, из-за которой мы так осложняемдруг другу жизнь, — тем сильнее именно эти вещи будут нас атаковать и пугать в иномслое нашего сознания!
Нам нужно научиться понимать,куда мы, собственно, стремимся со всей своей чуткостью и ранимостью, с этой «распахнутостью»,какой, вероятно, никогда не было у стольких людей одновременно, — почему мы, живущиена рубеже тысячелетий, впечатлительны и чувствительны более, чем сами того желаем.Мужество и готовность к переменам, к активной реализации того, что мы считаем правильными нужным, стремятся соединиться с этой чувствительностью, которая проявляется какмучительный страх лишь потому, что мы пока не понимаем ее «призывного характера»(Хиклин), ее предвестничества. «Нам хочется быть живее и чувствовать больше, номы этого боимся» (Маслоу).
Скажу немного иначе: мы способныбыть живее и чувствовать больше, но это пугает нас. Все имеет свой смысл, в томчисле и страх, от которого ныне страдают столь многие. Он возвещает о новых социальныхи духовных качествах. Закрывая на это глаза, мы лишь замкнемся в искусственной приватности,притворном равнодушии, жизнь превратится в сплошной самообман. В итоге нас ждетодиночество, ожесточение и страх более сильный, чем прежде. С другой стороны, нестоит легкомысленно будить в себе новую социальную и духовную силу без должной подготовкии требовать от себя непосильной пока готовности к (со)страданию. Это чревато фанатизмом,насилием, поисками ложных утешений, а в итоге все тем же одиночеством и еще боґльшимстрахом. Кто хочет избрать иной путь, хочет принять страх и с его помощью обрестимужество изменить пугающие обстоятельства, стать социально активным, развивать новыеформы человеческого общения, отношения к природе, работы на благо мира, воспитаниядетей, ухода за больными, экономической кооперации, да чего угодно, в зависимостиот сферы приложения сил каждого в отдельности, — тем, кто хочет избрать этот путь,т. е. перестать уклоняться и начать помогать по мере своих сил, необходимо позаботитьсяоб источниках (душевной) энергии и без устали вникать в суть происходящего. Он долженступить на тропу познания, которая выведет его из материализма, зародившегося избессознательного страха, и повернет к человеку. Душевную подпитку дадут ему такиеисточники, как искусство, медитация, культура беседы или участие в сообществе, ориентированномна христианские идеалы. Кроме того, необходимо понять и учесть, что «местом объективногопреодоления возможных проблем… может быть любой человек» (Глёклер), — тогда проблемыначнут разрешаться. Страх призывает к поискам смысла. «Три звезды: справедливость,мир и сохранение мироздания — новая, неизбежная тема в вопросе о смысле» (Ханс-ДитерШореге48). Здесь каждый способен внести свой вклад.
Основные линии лечебно-педагогическойдеятельности, намеченные в предпоследней главе, можно считать рекомендациями «длядомашнего пользования» лишь с оговоркой. Несомненно, отсюда можно почерпнуть ценныесведения для воспитания детей. Тем, кто ведет в целом самостоятельную жизнь, новидит, что преувеличенные страхи во многом мешают им, эта книга тоже будет полезна— она покажет, в каком направлении искать помощь. Но все же лучше проконсультироватьсясо сведущим человеком, чтобы уточнить, как общая информация, изложенная здесь, применимав конкретном случае.
Другое дело тяжелые хроническиеневрозы страха. Здесь вначале необходимо медицинско-психиатрическое лечение, в отдельныхслучаях длительное пребывание в психосоматической клинике. Пациент, больной страхом,не может воспользоваться советами из этой книги без подготовки и посторонней помощиуже потому, что в порочном круге невроза именно страх мешает двинуться к преодолениюстраха. Лечение такой болезни с пребыванием в клинике и последующей амбулаторнойработой очень сложно и порой длится годы. Бесконечно много, особенно в амбулаторнойработе, зависит от личного доверия между врачом/терапевтом и пациентом. Такой фундаментне строится по заказу. Ни один разумный терапевт не станет продолжать лечение, есличувствует отсутствие необходимых для этого предпосылок. Здесь требуется обоюднаячестность; любые профессиональные амбиции («нужно справиться с этим», «у меня оптимальнаялечебная концепция») уводят с нужного пути. Как показывает опыт, вначале больныестрахом пациенты не желают заниматься именно тем, что может им помочь. Поэтому отношенияс терапевтом должны быть такими, чтобы пациент все-таки рискнул сделать первые шаги,если не по собственному убеждению, то хотя бы ради терапевта. Иными словами, терапевтдолжен иметь право до определенной степени вмешиваться в частную жизнь пациента,внося в нее организующие моменты. Дать ему это право может только сам пациент, еслитерапевт внушает ему искреннее доверие и он сам на время признает его непререкаемымавторитетом. Но ни один человек не признает другого внушающим доверие авторитетомлишь за профессиональную квалификацию, блестящую репутацию и т. п.
Кстати, возраст тоже играетопределенную роль, хотя и не обязательно. В сорок лет я могу быть таким авторитетомдля подростков и взрослой молодежи лет до 25—30; пациентов постарше я после первогознакомства нередко сам просил подыскать терапевта более зрелого возраста, умудренногожизненным опытом, просто потому, что чувствовал: в обычных обстоятельствах, скорее,они могли бы дать мне совет, чем я им.
Амбулаторной терапией неврозовстраха необязательно заниматься врачу. Однако врач должен постоянно следить за ходомлечения, чтобы обеспечить необходимую медикаментозную поддержку, а также подстраховатьпациента и терапевта на случай разнообразных физических проблем, сопровождающихневротические страхи. Идеальным сочетанием нам представляется комбинированная терапия,массаж и врачебные мероприятия. У детей на первом плане стоит игровая терапия изанятия лечебно-педагогического характера. Специальные игры и занятия дополняютсятерапевтической работой со сказками, лечебно-педагогической живописью и лепкой,а также интенсивной консультацией родителей. Личные отношения и здесь играют решающуюроль.

Примечания
1. Fritz Riemann, Grundformen der Angst— eine tiefenpsychologische Studie, Mьnchen 1990. Остальные, некомментированныецитаты Римана взяты из данной книги.
2. Не так давно в одной из элитарных дискотексеверной Германии проводился вечер под названием «Страх I». Повсюду были развешаныпоразительно точные имитации частей человеческого тела; на искусном муляже демонстрировалась«операция на брюшной полости без наркоза», кровь (поддельная) текла рекой. Организаторыутверждали, что это одна из возможностей побороть страхи. Такие эксцессы, в самыхразных вариантах, происходят часто. Складывается впечатление, что подобная «борьбасо страхом» направлена на систематическое огрубление, на утрату чувствительностик всему, что обычно вызывает в человеке страх, ужас и отвращение.
3. Erich Fromm, Die Seele des Menschen, Frankfurt/Berlin/Wien1981.
4. Alexander Lowen, Angst vor dem Leben,Mьnchen 1989.
5. См. ч. III, гл. 5.
6. Margrit Erni, Zwischen Angst und Sicherheit,Dьsseldorf 1989.
7. Ich will reden von der Angst meines Herzens,Luchterhand-Flugschrift, Frankfurt 1991.
8. Alois Hicklin, Das menschliche Gesichtder Angst, Zьrich 1990. Все остальные, некомментированные цитатыХиклина взяты из этой книги.
9. О Хиклине см. также мою рецензию вжурнале «Die Drei», октябрь 1991 г.
10. Karl Kцnig, Ьber die menschliche Seele,Stuttgart 1989, где цитируется V.E. von Gebsattel, Prolegomena einer medizinischen Anthropologie,Berlin 1954.
11. Хотя я периодически цитирую А. Ловена(см. прим. 4), это не повод забывать об огромной разнице между его биоэнергетическимподходом, восходящим к Вильгельму Райху, и подходом, представленным здесь. Я считаюмысли Ловена примечательными, пока он не касается своей любимой идеи о том, чтосчастье человека зависит исключительно от его эротико-сексуального освобождения.
12. Michaela Glцckler, Elternsprechstunde, гл. Angst und ihre Ьberwindung im Kindesalter, Stuttgart 1989.
13. Helmut Hessenbruch, Die Ьberwindung der Angst, Weleda-NachrichtenHeft 181/1991.
14. В своей книге „Ich und Du“ МартинБубер пишет: «Формирование познавательных и утилитарных функций происходит чащевсего за счет снижения коммуникативной силы — силы, которая единственно и позволяетчеловеку жить в духе». Под познавательными и утилитарными функциями Бубер подразумеваетвсе, что определяет «основы нашего отношения… к миру вещей» таким образом, что «непосредственноепознание (мы) заменяем косвенным». Такова уж доля человека, что для того, чтобысправиться со страхом, ему приходится лишиться этой непосредственности. Но с помощьюинтереса ее можно обрести вновь.
15. Ch. Reinig, Die Prьfung des Lдchlers,Mьnchen 1980.
16. См. прим. 8.
17. Michaela Glцckler, Vom Umgang mit der Angst, Stuttgart1990.
18. См. прим. 13.
19. Рудольф Штайнер. Лечебно-педагогическийкурс, 28.5.1924.
20. Rudolf Steiner, Eine okkulte Physiologie,26.3.1911.
21. Я считаю излишним описывать здесьмногочисленные специфические формы страха, различаемые в психологии, уже потому,что на рынке существует масса книг и справочников по этой теме. Толковый и полныйобзор, хотя и без учета человековедческого аспекта, дают, к примеру, в своей книгеГерберт Фенстерхайм и Жан Бар (Herbert Fensterheim, Jean Baer, Das Anti-Angst-Training.Verlerne deine Unsicherheiten und Phobien, Mьnchen 1988). В их практических советахнет глубины, но они вполне годятся на каждый день.
22. Rudolf Steiner, Anthroposophie, Psychosophie,Pneumatosophie, 4.11.1910.
23. Rudolf Steiner, Rhythmen im Kosmos undim Menschenwesen. Wie kommt man zum Schauen der geistigen Welt, 18.7.1923.
24. Didier Anzieu, Das Haut-Ich, Frankfurt1991.
25. Ср. ч. III, гл. 6.
26. Ср. прим. 19.
27. Michl Zlotowitz, Warum haben Kinder Angst?,Stuttgart 1883.
28. Ср. прим. 1.
1 Рудольф Штайнер, Лечебно-педагогическийкурс, 28.5.1924. «В наше время… об этом… нельзя трубить во всеуслышание. Но нужнопонимать: когда появляется ненормальный симптом, значит, с духовной точки зрения,появляется нечто более близкое к духовному, нежели то, что творит человек в здоровоморганизме». Так называемые умственно отсталые, по словам Штайнера, «в сущности,люди Божии».
2 Alois Hicklin, Das menschlicheGesicht der Angst, Zьrich 1989. Дальнейшие некомментированные цитаты Хиклинавзяты из той же книги.
3 В своей «Практике и теории индивидуальнойпсихологии», изданной в 1928 г., Альфред Адлер писал: «Любой невроз можно пониматькак неудачную в культурном смысле попытку освободиться от чувства неполноценности,дабы обрести чувство превосходства. (Но) путь невроза не выводит на линию социальнойактивности, не направлен на разрешение конкретных жизненных проблем, (а) неизбежноведет к изоляции пациента». Ошибочность попытки разрешить проблему невротическимпутем не в последнюю очередь состоит в том, что уклонение от всего могущего усилитьощущение неполноценности становится жизненным принципом. Мы — как каждый в отдельности,так и общество в целом — должны учиться понимать, что участие важнее результата,движение важнее, чем цель. В этом смысле все мы живем абсолютно неверными представлениями.
4 Fritz Riemann, Grundformen der Angst,Mьnchen 1990.
5 Утилитаризм — философское направление,основанное И. Бентамом. Оно возводит в ранг мерила всех вещей прницип максимальногосчастья. Не так давно один из современных представителей утилитаризма, австралийскийбиоэтик Питер Сингер, вызвал бурное возмущение своими призывами легализовать умерщвлениеноворожденных с тяжелыми пороками развития (если их ожидает несчастливая жизнь).
6 Abraham H. Maslow, Psychologiedes Seins, Mьnchen 1973.
7 Смена всей парадигмы наших принципиальныхустановок стала бы не только культурным лекарством от страха перед жизнью, но вкорне изменила бы и наше отношение, во-первых, к детям и, во-вторых, к инвалидам.Тогда такие философы-невежды, как Питер Сингер (см. прим. 5), вообще не посмелибы выступать со своими идеями. Сингер (Peter Singer) — автор книги „Praktische Ethik“(Stuttgart 1990). Ее стоит прочесть, чтобы иметь представление о нынешней направленности«некрофильной ориентации» (Эрих Фромм) под маской науки.
8 Erich Fromm, Die Kunst desLiebens, Frankfurt 1977.
9 Rudolf Steiner, Rhythmenim Kosmos und im Menschenwesen. Wie kommt man zum Schauen der geistigen Welt?, 18.7.1923.Штайнер здесь конкретно высказываетсяоб определенном опыте страха, который может иметь место на пути к высшему познанию
10 M. Glцckler, Vom Umgang mit der Angst, Stuttgart1990.
11 R. Steiner, Anthroposophieals Kosmosophie, 23.9.1921.
12 Rudolf Steiner, Das esoterischeChristentum und die geistige Fьhrung derMenschheit, 2.12.1911.
13 Ср. ч. III, гл. 7.
1 Karl Kцnig, Ьber die menschliche Seele, Stuttgart 1989.
2 Alois Hicklin, Das menschlicheGesicht der Angst, Zьrich 1989. Дальнейшие некомментированные цитаты Хиклинавзяты из той же книги.
3 Fritz Riemann, Grundformen der Angst,Mьnchen 1990.
4 В этом отношении детская психологияво многом абсолютно не права. До 9—10 лет дети, говоря о смерти, подразумевают нечтосовершенно иное, чем подростки или взрослые. Проблема смерти еще не осознается имив полной мере. В сознании маленького ребенка она живет как составная часть проблемырасставания и разлуки.
5 Doris Wolf, Дngste verstehen und ьberwinden, Mannheim 1990.
6 Chйrie Carter-Scott, Negaholiker: Der Hangzum Negativen, Frankfurt 1990.
7 Rudolf Steiner, Das Karmades Berufes des Menschen, 5.11.1916.
8 F.S. Perls, Grundlagen derGestalttherapie, Mьnchen 1985.
9 Такая возможность подробно рассматриваетсямною в книге: Die stille Sehnsucht nach Heimkehr, Stuttgart 1987.
10 Erich Fromm, Psychoanalyseund Ethik, Frankfurt 1981.
11 Маслоу пишет: «Если вы скажете мне,что у вас есть проблема личностного плана, я не уверен, как ответить: „хорошо“ или„мне очень жаль“, — покуда не узнаю вас получше. Все зависит от причин. А они, какмне кажется, могут быть хорошими или плохими». Я бы пошел еще дальше: даже еслипричина «плоха» с точки зрения прошлого, она может оказаться позитивной с точкизрения будущего.
12 Rudolf Steiner, Das Karmades Berufes, 13.11.1916.
13 Здесь я говорю о «жизненном равновесии»в несколько ином ключе, чем, например, Рудольф Штайнер в лекции „Weltwesen und Ichheit“(4.7.1916), где подчеркивается баланс между люциферическим и ариманическим началом.Однако, поскольку Штайнер при этом противопоставляет принадлежность к природе, кчувственному миру, с одной стороны, и потребность в цельности, душевности, понятности,с другой, мы имеем все ту же базовую противоположность. Кстати, в другом месте Штайнерговорит, что люциферическое влияние проявляется в желании человека быть как ангел.
14 Это явление постоянно встречается вбиографической работе с больными страхом и заслуживает пристального изучения. Вих воспоминаниях о собственной истории практически нет ощущения преемственности.Все как бы распадается на бессвязные детали. Мы считаем, что собрать их воединопо меньшей мере так же важно, как и выявить эпизоды, послужившие причиной возникновениястраха.
15 Klaus Dцrner, Ursula Plog, Irren ist menschlich,Hannover 1982.
16 См. ч. III, гл. 1. С таким же успехомстрах может быть связан и с ясным предвидением и тонким ощущением настоящей илибудущей опасности, при этом детство вовсе не обязательно должно быть тяжелым; всвою очередь, у человека с чрезвычайно несчастливым детством надежные друзья, счастливыйбрак, интересная профессиональная деятельность могут воспрепятствовать развитиюстраха перед жизнью, по логике предыстории неизбежного. Одним словом, ничего в делахчеловеческих просчитать невозможно.
17 Hans Georg Bulla, Weitergehen, Gedichte,Frankfurt 1980.
18 Karl Kцnig, Ьber die menschliche Seele, Stuttgart 1989.
19 Helmut Hessenbruch, DieЬberwindung der Angst, Weleda-Nachrichten,Heft 181/1991.
20 См. прим. 5.
21 В этом случае мы отождествляем познаниес восприятием, ибо речь идет о ситуациях, где мы сталкиваемся с чем-то, что мы нев силах оценить или постичь сразу, будь то сильное чувственное впечатление, проблемаили вопрос. И то и другое пробуждает тенденцию к страху. Проблема тоже производитна нас некое «впечатление».
22 Rudolf Steiner, Die geistig-seelischenGrundkrдfte der Erziehungskunst, 16.8.1922.
23 Rudolf Steiner, Anthroposophie,Psychosophie, Pneumatosophie, 4.11.1910.
24 Henning Kцhler, Jugend im Zwiespalt, Stuttgart 1991.
25 В этой связи небезынтересно, что, еслиотмежеваться от этих образов никак не удается, они подступают к нам как внешниевпечатления — в виде галлюцинаций.
26 Цит. по: Jцrgen Smit, Der werdende Mensch,Stuttgart 1989.
27 Несколько важных пунктов: на моментотхода ко сну процессы пищеварения у ребенка должны утихнуть; все вещательные приборыдолжны быть выключены, никаких телепередач ранним вечером, а тем более в постели.Добрая традиция маленьких вечерних ритуалов: подходящая история, песенка или молитваи по сей день остаются важнейшим ориентиром в педагогике. Рекомендуется проводитькраткий совместный обзор дня. При этом очень важно вспомнить конфликты и разногласия,возникшие за день, и простить друг друга (намереваясь больше не поступать так вбудущем). Стоит упомянуть о важнейших событиях предстоящего дня, сказав в этой связичто-нибудь ободряющее. Полезно и вспомнить знакомых, которым приходится нелегко.Начинать день следует четко, очень полезно растирание всего тела до завтрака. Зазавтраком снова вспоминаются дела особой важности, обсужденные накануне вечером.Эти советы могут применяться в любом случае, а для «бояк» следует разработать индивидуальнуюпрограмму отхода ко сну и пробуждения. За помощью можно обратиться к лечебному педагогуили к опытному вальдорфскому учителю.
28 В антропософском учении о человекемы говорим также о «процессе инкарнации»; однако в нашем случае термин «процесспробуждения» более нагляден.
29 Симптомы, известные у сильно запущенных,а также аутичных детей.
30 Ведь весь вопрос в том, в какой системеценностей мы живем, если такая великая задача, как воспитание детей, сопровождаетсяпренебрежительными выражениями вроде «хорошая домохозяйка» и проч. Однако проблемане разрешится, если мужчины будут вести словесные баталии за социальную реабилитациюпрофессиональной деятельности по воспитанию и ведению домашнего хозяйства, но сосвоей стороны так и будут считать ее делом сугубо женским. Сегодня это в не меньшейстепени дело мужское. Вот уже 15 лет я не знаю более приятного занятия, чем находитьсярядом с детьми; на протяжении многих лет работы в интернатах я выполнял функции«главного по дому», связанные с уборкой, хозяйственными делами, и ни разу у меняне было ощущения, что это умаляет мое достоинство. Наоборот. Но в интернате мы занималисьеще и преподавательской и культурно-просветительской деятельностью, иными словами,той односторонности (а отчасти и одиночества), от которой в наши дни страдают многиедомохозяйки, не было. Мужчины и женщины распределяли между собой педагогическиеи хозяйственные дела, не считаясь с половыми различиями. Думаю, совместная жизньи работа в деревенских учебно-педагогических общинах — пример для подражания. Конечно,эту модель невозможно механически перенести на любую другую жизненную ситуацию.Однако она может показать, какие базовые установки следует изменить. Ведь человек— будь то мужчина или женщина, — который несколько лет подряд занимается главнымобразом воспитанием детей, трудится отнюдь не в ненужной сфере! Он задействованв одной из самых важных областей вообще! Однако необходимо облегчать друг другужизнь, избегать односторонности, поддерживать связь с внепрофессиональными источникамисил и прежде всего прекратить повторять эту глупость, что воспитание детей (во всехего деталях) — «дело женское». Это — дело человеческое!
31 Для общего знакомства с данным вопросомя рекомендую т. 4 (Reinkarnation und Karma) из серии «карманных» тематических изданийРудольфа Штайнера, выпускаемых издательством «Freies Geistesleben».
32 Michaela Glцckler, Elternsprechstunde, Stuttgart 1989.
33 Alois Hicklin, Das menschlicheGesicht der Angst, Zьrich 1990.
34 См. прим. 18.
35 Цит. по: Roswitha Heimann, Der Rhythmus und seine Bedeutung in der Heilpдdagogik, Stuttgart 1989.
36 Если кто-то захочет трактовать данныйфеномен чисто биологически (обосновывая улучшение настроения физической регенерацией),он поступит не совсем корректно. Ведь каждый знает, что и в состоянии усталостиможно быть радостным, а при наилучшем самочувствии грустным. Что же касается страха,то очень трудно судить, усталость ли вызывается им или он вызывается усталостью.Пока мы знаем только, что они появляются сообща. Наши рассуждения подводят к выводу,что речь идет о двух сторонах чего-то третьего, каковое и является причиной. Прогрессирующееотдаление от источников сил и мужества, присутствующих во сне, ведет к усталостии большей готовности к страху. Интересно, что возникновению страха явно благоприятствуетне усталость от тяжелого физического труда или занятий спортом, а усталость от естественногоутомления или переутомления.
37 См. прим. 26.
38 Здесь, однако, следует предостеречьот неразборчивого использования старинных народных сказок в борьбе со страхом. Нужноточно знать, какие сказки рассказывать каким детям, в каком возрасте, в какое времяи т. д. Если пользоваться сказками как лекарством, необходима соответствующая «фармакопея».В этом смысле немало вреда причиняет слепое преклонение перед всеми без исключениясказками братьев Гримм.
39 Karl Kцnig, Sinnesentwicklung und Leiberfahrung,Stuttgart 1971. По теме телесных чувствя рекомендую, помимо этого, книгу ДитераШульца: Dieter Schulz, Frьhfцrderung in der Heilpдdagogik,Stuttgart 1991.
40 Rudolf Steiner, Weltwesenund Ichheit, 4.7.1916.
41 Упражнения по телесной терапии — этоупражнения (чаще всего ритмические) на улучшение инстинктивной уверенности восприятия«географической карты» собственного тела и его пропорций в соотношении верх — низи лево — право.
42 Для этого берут, например, четыре основныхвкусовых направления: сладкое, кислое, соленое и горькое (несколько крупинок сахара,капельку лимонного сока, щепотку соли, немножко муската в четырех разных сосудахи пытаются проследить развитие разных вкусовых ощущений от кончика к корню языкаи далее внутрь, полностью сосредоточившись на этом. Конечно, периодически приходитсяполоскать рот. Как показывает практика, очень помогают собраться размышления о том,с каким музыкальным инструментом сравнимо то или иное вкусовое направление.
43 Эти фиксированные моменты не должныиметь отношения к работе, школьным или домашним обязанностям; имеется в виду обогащениебудней переживаниями такого качества, которое выходит за рамки рутины и обязательности.Конечно, при этом (как и при многом другом, о чем здесь говорится) без усердногосотрудничества пациента (или, если это ребенок, то его родителей) никаких результатовне будет. Ведь все, что выходит за пределы привычного, пугает, т. е. от пациентатребуется известная степень готовности принять беспокойство и даже временное усилениестраха. Как показывает опыт, это сильно осложняет амбулаторную работу: мы вынужденыпредлагать пациентам вещи, которых они боятся, но при этом не можем постоянно находитьсярядом.
44 Здесь важную роль играет лечебная эвритмия,а также и совершенно конкретные упражнения на развитие чувства равновесия — умышленноезамедление движений и т. п.
45 См. прим 5.
46 Здесь очень полезна книга ЙоханнесаХемлебена: Johannes Hemleben, Jenseits, Rowohlt Verlag.
47 В этой связи целесообразно порекомендоватьследующую книгу: Dr. Hertha Lauer, Angstanfдlle, Stuttgart 1991.
48 Hans-Dieter Schorege, …undalles hat wieder einen Sinn, Gьtersloh1991.