Чеченский конфликт

--PAGE_BREAK--енденция к чрезмерной  “криминализации” чеченского конфликта со стороны  военного и политического руководства Чечни.
1.3 Влияние цивилизационного развития на конфликт

Несмотря на специфику каждого из действующих на пост-советском пространстве политических конфликтов, все они выражают собой активизировавшийся в стране с середины 80-х годов процесс социо-культурного, политического и экономического развития как очередной этап модернизации — движения общества от традиционной к современной цивилизации.

В этой связи, социо-культурная идентификация каждого участника чеченского конфликта — федеральных властей России, “оппозиционных” и “законных” властей Чечни — позволяет конкретизировать наиболее вероятный сценарий конфликтного поведения, ожидаемый от каждого из них.

Выбор методов и средств решения конфликтов находится, в соответствии с этим подходом, в прямой зависимости от их “диагноза”, прежде всего, от нормативно-ценностной идентификации социо-культурной среды пост-советского пространства, которая, будучи преимущественно традиционно-ориентированной, порождает типичную для подобного общества гегемонистскую модель конфликтного взаимодействия государства и общества.

Гегемонистскаямодель конфликта: структурно — соразмеряет конфликтное поведение с личными установками руководства следующего ей образования; процессуально — ориентирована на насилие; стратегически — призвана вести к выигрышу одной стороны за счет проигрыша другой, а поэтому не знает иного решения, кроме как устранения (завоевания, подчинения) оппонента.

Эта модель конфликта исторически является типичной для народов России и продолжает, несмотря на реформистский курс властей, сохранять свою жизненность ввиду продолжающего доминирования в российском обществе и политической системе таких традиционных ценностей, воспроизводящих иерархическую структуру общественных отношений, как:

— повышенная роль идеологии как противовеса рациональному восприятию действительности;

— опора на руководство сверху, нежели чем на свой собственный опыт; — сохранение, в том числе — в форме колхозов, совхозов и государственных предприятий, общинных (коллективистских) начал социально-экономического бытия как альтернативы частной собственности и рыночным отношениям;

— сверх-централизация государственного управления и господство в структуре государства опирающейся на высокий уровень репрессивности исполнительной власти, ставящей во главу угла интересов государства сохранение и наращивание территориальных пространств, если даже это увеличивает отрыв государства от социо-культурного уровня управляемого им народа, провоцируя этим собственную легитимную нестабильность.

По этой причине для большинства пост-советских конфликтов свойственно преобладание иррациональности и волюнтаризма над реализмом и детерминизмом, т.е. доминирование в них субъективных факторов, способствующих неожиданной эскалации конфликтов, а значит — ставящих всех участников перед необходимостью кризисного принятия решений.

Придяк власти, “режим Дудаева” уже в 1992 г. обнаружил свою зависимость от влияния “традиционных (родовых, религиозных и т.п.) институтов: вооруженные группировки, клики и связанные с ними тейпы, а не партии определяют характер политической жизни”. Сохранение в Чечне тейповой (клановой) системы организации социальной жизни, выстоявшей и, возможно, даже укрепившейся благодаря насаждавшейся советской властью коллективизации, верный показатель глубокой традиционности чеченского общества. Это означает, что, в отличие от российского руководства, у “оппозиционных властей” отсутствовала альтернатива конфликтного поведения — им могла быть лишь модель гегемонистского конфликта.

Противостоящая гегемонистской статусная модель конфликта, опираясь на современные социо-культурные ценности: структурно — соразмеряет конфликтное поведение выбравшей эту модель стороны с физическими действиями оппонента; процессуально — включает в конфликтное поле не только насильственные, но и любые другие манифестируемые действия сторон: стратегически — склонна к решению конфликта в форме урегулирования на основе принятых сторонами моральных, политических или правовых норм с целью поддержания или восстановления политического равновесия.

В пользу выбора Россией в чеченском конфликте именно этой модели поведения, использованной ею ранее в споре с Татарстаном, свидетельствовали заявления о сохранении руководством страны реформистского курса с учетом того, что этот курс под влиянием событий 1993 г. неизбежно должен был быть приведен в соответствие с тем, что условно можно назвать “реалистским”
сценарием развития. Помимо внедрения рыночных принципов и реструктуризация экономики, “реалистский” сценарий развития предусматривает необходимость таких преобразований политической системы, как:

— обретение государством способности консолидировать общество в противовес неизбежного в ходе модернизации эгоцентризма этнических и корпоративных групп:

— укрепление целостности государства, его способности действовать перед лицом внутренних и внешних угроз в качестве единого политического образования;

— развитие культуры рациональности в поведении государства, предопределяющей его способность осознавать свои национальные интересы, формировать на их основе определенные политические цели и, исходя из имеющихся в распоряжении ресурсов, выбирать наиболее приемлемые для достижения этих целей варианты внутреннего и внешнего поведения;

— преобладание в деятельности государства проблематики национальной безопасности в сравнении с социально-экономическими вопросами, переходящими в ведение общества.

В контексте такого сценария развитияповедение федеральных властей в чеченском конфликте должно было бы быть основано на статусной модели, обеспечивающей его политическое урегулирование. Однако, инициируемый процессом модернизации раскол в российском обществе, который воспроизводится и внутри политической системы России, объясняет позицию традиционалистов, рассматривающих использование федеральными властями такой модели, как измену проверенным историей российским ценностям. Отсюда типичная для гегемонистской модели поведения государства установка на “личное отношение Президента Б.Ельцина к Дудаеву”, которая рассматривается отечественными аналитиками “в качестве доминирующей линии”по сравнению с историческими факторами и социально-политическими интересами, не принятыми во внимание при формировании в 1994 г. позиции России в этом конфликте.

Иными словами, в случае выбора федеральными властями статусного сценария чеченский конфликт укладывался бы в схему “конфликта ценностей”, в котором “оппозиционные власти” Чечни, обладая на порядок более низкой по развитию социо-культурной базой, не имели шансов на выживание как в базовом, так и сопутствующем конфликтах.

Однако, вместо того чтобы активно использовать свои ресурсы и возможности для политического урегулирования конфликта за счет консолидации анти-дудаевской оппозиции, федеральные власти остановили свой выбор на типичной для традиционной России гегемонистской модели поведения и оказались вовлеченными в “конфликт интересов” с “оппозиционными властями”. Это неизбежно вело к насилию, поскольку ориентация федеральных властей на “победу”, обесценивая в глазах чеченского народа прогрессивную роль анти-дудаевской оппозиции, поставила чеченскую проблему в контекст исторического конфликта России с Чечней и стала основой для консолидации чеченского народа вокруг “оппозиционных властей” с их лозунгами “национального освобождения” и ислама.
1.4. Конфликт и политическая система Чечни

Поскольку наличие внутреннего политического конфликта, особенно если он ведется сторонами при помощи вооруженных средств, свидетельствует о наиболее радикальной форме дестабилизации политической системы, то с конкретной моделью конфликтного поведения связывается и выбор соответствующей модели восстановления стабильности.

Гегемонистскоймодели конфликта, адекватной социо-культурным условиям традиционного общества, соответствует поведение государства в рамках модели “статичной стабильности”, которая во главу угла ставит задачу сохранения существующей политической системы, несомненно оправдывая даже крайние репрессивные меры властей против любой оппозиции, противопоставляющей себя государству. При опоре же на соответствующую модернизирующемуся обществу модель статусного конфликта проблема сохранения политической системы решается уже на основе модели “динамичной стабильности”, когда государство, признавая в качестве своего оппонента гражданское общество, рассматривает ту или иную противостоящую ему фракцию как легитимную оппозицию, взаимодействие с которой осуществляется не только насильственными средствами, но и за счет необходимой трансформации тех или иных элементов политической системы, идущей навстречу требований оппозиции, а значит — укрепляющей устойчивость взаимоотношений государства и общества в целом.

Характер чеченского конфликта, с этих позиций, во многом предопределен особенностями политической системы чеченского общества. С одной стороны, существующая в Чечне со времен ее завоевания политическая система привнесена извне — сначала Российской империей, а затем Советской Россией, обезличившими политико-правовую культуру чеченского народа, как, впрочем, и других покоренных империей народов. Очевидно, именно эта “привнесенная” политическая система, будучи “отчужденной” от социо-культурных ценностей чеченского общества, изначально порождает свою внутреннюю нестабильность, которая и проявляется в историческом российско-чеченском конфликте.

С другой стороны, чеченский народ обладает историческим опытом создания собственного “раннего государства”, которое возникло в 19 веке в форме “имамата Шамиля” — теократического государства горцев Чечни и Дагестана. Попытка шейха Узун Хаджи провозгласить в 1919 г. Чечню и северо-западную часть Дагестана “Северо-Кавказским эмиратом” также осуществлялась под лозунгом реставрации “имамата Шамиля”.

С учетом этого наследия можно выделить два этапа в национальной политике режима Дудаева по решению проблем устройства Чечни. На первом из них, до лета 1993 г. дудаевский режим пытался адаптировать к своим целям и задачам доставшиеся ему в наследство механизмы советской государственности с поправкой на создание в республике института президентского правления. На втором, после расстрела и разгона парламента, псевдодемократический камуфляж был отброшен и режим стал активно мимикрировать в сторону поиска исторических корней, активизации исламского фактора и т.д. При этом отличительной чертой первого этапа была опора на националистическую идеологию и попытка добиться сплочения чеченской общности путем выдавливания русскоязычного населения. В то время как на втором — основное внимание, в силу развития в Чечне внутреннего режимного конфликта, было уделено консолидации самого чеченского народа вокруг постулатов возврата к элементам исторической государственности времен имамата Шамиля и исламским основам общества.

В этом контексте, с возникновением “Чеченской Республики Ичкерии” на территории Чечни существуют две параллельные структуры власти, до настоящего времени конкурирующие между собой за контроль над чеченским обществом. Переплетение общероссийских тенденций и местной специфики создает в Чечне особую модель политического процесса, в которой взаимодействуют разноплановые и разноуровневые в социо-культурном отношении элементы структуры как “привнесенной”, так и собственной “органичной” политических систем.

Конкуренция противостоящих друг другу политических систем, составляя суть чеченского конфликта, проявляется по всем элементам структуры политической системы, а именно — в отношении: 1) политической общности России; 2) политического режима, и 3) политических властей.

Рассмотрим одну из них:

1.5. Политическая общность

Базовый российско-чеченский конфликт, поскольку он направлен на выход Чечни из российского государства, демонстрирует крайнюю форму легитимной нестабильности существующей в России политической системы и, с этой точки зрения, является показателем неустойчивости, в первую очередь, национально-государственного устройства нынешней России. Будучи нацеленным на изменение национально-государственного устройства России, чеченский конфликт является отрицанием “политической общности” России, если под ней понимать “совокупность членов политической системы, связанных друг с другом политическим разделением труда и действующих в рамках политического процесса в качестве единого целого” (.....).

1. Модель Чечни как“независимого государства” является, исходя из этого, лишь одним из возможных вариантов решения чеченского конфликта. По результатам социологического исследования,( проведенного 1 июня 1996г.) лишь 16,3% опрошенных выступают именно за этот вариант решения конфликта, хотя среди “массы” чеченской группы респондентов сторонниками “независимой” Чечни являются уже 33,0% опрошенных.

Вероятно, при более развернутой подборке идея “независимого государства” может получить более ощутимую поддержку со стороны, прежде всего, чеченского населения. Тем не менее, существует ряд проблем, которые объективно осложняют практическую реализацию идеи выхода Чечни из состава России.

Одна из них связанас беспрецедентным количеством беженцев, в том числе — чеченцев, покинувших Чечню в годы конфликта. Из 1306,5 тыс. чел., проживавших на 1 января 1993 г. в ЧИР, пределы Чечни на 6 июня 1996 г. покинуло около 450 тыс. чел., большая часть которых разместилась в Республике Дагестан (около 144 тыс. чел.), Ингушской Республике (около 182 тыс. чел.), в Ставропольском крае (около 40 тыс. чел.) и в других регионах России. С каждым из этих регионов у Чечни, особенно — в случае получения ею независимости, возникают потенциальные конфликты по поводу статуса и материального обеспечения покинувших ее беженцев.

Как раз с этими же регионами России у Чечни уже существуюттерриториальные споры:с Дагестаном — проблема чеченцев-аккинцев; с Ингушетией — проблема территориального разграничения; со Ставропольским краем — проблема Наурского и Щелковского районов.

Проблема ауховцевили иначе — чеченцев-аккинцев не могла не обострять отношения между Дагестаном и режимом Д.Дудаева, который осуществлял патронаж и оказывая соплеменникам определенную помощь и поддержку, обеспечивая им, если так можно выразиться, “крепкий тыл” в развитии конфликта вокруг возвращения земель и репатриации депортированных ауховцев в Новолакский и Казбековский районы Дагестана. Хотя Дудаев воздерживался от вмешательства в дела соседней республики и, более того, активно пытался найти в Дагестане союзников в своем противостоянии федеральному центру, однако в момент предельного обострения конфликта в Кизляре и Первомайском чеченцы-аккинцы оказали заметную и не только моральную поддержку “оппозиционным властям” Чечни, вызвав этим обострение отношений Дагестана с Россией.

В силу причин иного порядка идея полного суверенитета Чечни, ее отделения от России уже не получила поддержки и у ингушской части населения, что и явилось причиной вычленения Ингушетии из состава ЧИР. Как известно, ситуация в западных районах ЧИР особенно обострилась летом-осенью 1992 г. после принятия Верховным Советом РФ закона “Об образовании Ингушской республики в составе РФ”. Последовавшее затем подписание протокола между чеченской и ингушской сторонами о временной границе между ЧР и ИР (линия, разделявшая их до объединения в одну республику) не сняло тем не менее претензии Чечни на значительной части Сунжинского и Малгобекского районов, где проживают преимущественно чеченцы.

С роспуском в июне 1993 г. Парламента и появлением на политическом горизонте Временного Совета ЧР основной проблемой для дудаевского режима становится установление контролянад мятежными, преимущественно русскоязычными, районами республики. Большая часть Надтеречного района, а также часть Наурского района, до 1957 г. входившего в состав Ставропольского края, практически вышли из под контроля правительства Дудаева. Более того, был утрачен контроль над частью территории так называемой Малой Чечни, перешедшей во власть конкурирующих группировок или криминальных кланов, а также значительная часть Урус-Мартановского района и г. Аргун с окрестностями.

Территориальные споры Чечни с соседними регионами, будучи отягощенными проблемой беженцев, несомненно создают угрозу общей политической дестабилизации Северного Кавказа в случае получения Чечней статуса “независимого” государства.

2. Перевод Россией в 1994 г. чеченского конфликта в стадию “гражданской войны” несомненно свидетельствовал о полном неприятии руководством России модели “независимой” Чечни, о его ориентации на “статичную стабильность” политической системы России, когда потребность в самосохранении системы превалирует над всеми другими рациональными решениями и достигается любыми средствами. По результатам нашего социологического исследования, не менее трети населения Чечни выступает за ее сохранение в качестве субъектаРФ, а среди русского населения Чечни эта модель решения чеченского конфликта поддерживается 73,0% опрошенных.

Нет нужды доказывать, что решение о создании независимой республики Ичкерия без особого энтузиазма было встречено прежде всего русскоязычным населением республики. “Национальная революция” в Чечне резко изменила межэтнический баланс в республике в пользу чеченского этноса, стимулировала перераспределение власти и собственности и их монополизацию представителями чеченской группы. Кроме этого, в Чечне появилось множество этнических групп и диаспор со своими интересами. Поскольку тоталитарное государство в свое время активно препятствовало “сегментации” общества, процесс формирования национальных общин в Чечне, как, впрочем, и на всем пост-советском пространстве, остался незавершенным. Маргинализация же национальных меньшинств и искусственное вытеснение их со статусных позиций в обществе, их отстранение от принятия жизненно важных решений создало непреодолимые препятствия на пути формирования в Чечне относительно единой политической общности, как это имело место, например, в прибалтийских республиках периода становления их государственности.

Неудивительно, поэтому, что позиция, главным образом, русскоязычного населения Чечни, нацеленного на ее восстановление в составе Российской Федерации, явилось основным, если не единственным, публичным фактором, легитимирующим использование вооруженных сил России в Чечне.

3. Наконец, существует третий сценарий решения проблемы политической общности Чечни, предусматривающий предоставление ейособого статуса в составе Российской Федерации. По результатам социологического исследования, такое решение является наиболее популярным — 45,0% респондентов высказались за этот вариант, а среди чеченской группы его сторонников еще больше —61,9%.

Сама идея решения чеченского конфликта в форме разграничения полномочий между РФ и ЧР впервые прозвучала в 1992 г. от Председателя Совета Национальностей Верховного Совета РФ Р.Г.Абдулатипова, который совместно с С.Шахраем вел на этой основе переговоры с представителями оппозиционных властей в 1993 г. В январе 1994 г. в Послании Президента РФ Федеральному Собранию подчеркивалось, что основой для урегулирования отношений между федеральной властью и ЧР “могут стать проведение в Чечне свободных демократических выборов и переговоры по разграничению полномочий с федеральной властью”.

Однако лишь Указ Президента РФ от 28 мая 1996 г. констатировал принципиальную переориентацию федерального центра именно на подобный компромиссный сценарий. Проект договора о разграничении предметов ведения и полномочий между органами государственной власти РФ и ЧР исходит из признания особого статуса республики (ст.1 Договора), сохраняя ее в конституционном и политическом пространстве России, поскольку, как гласит статья 11, “после принятия соответствующего федерального закона или иного федерального нормативного акта, законы и иные нормативные акты ЧР приводятся в соответствие с федеральным законодательством. Законы и иные нормативные правовые акты ЧР, не приведенные в соответствие с федеральным законодательством, применению не подлежат”.

Этим федеральные власти прокламируют отход от модели статичной стабильности, когда в основу политической стабильности закладывался принцип незыблемости государственного устройства и консервации существующих политических отношений, а основным референтом подобной стабильности выступало государство. Стратегия динамичной стабильности, в контексте которой предполагается решить вопрос об особом статусе Чечни в составе России, выражает потребность государства в учете исходящих от общества требований к состоянию политической системы.

*       *       *

При решении чеченского конфликта необходимо учитывать специфичность ситуации и сложность этапа развития, переживаемого ныне Россией. Очередная фаза модернизации, в которую вступила страна, характеризуется напряженным поиском решений по всем азимутам политического пространства. С другой стороны, переходность эпохи накладывает заметный отпечаток на содержание политических процессов, разворачивающихся на территории нашей страны. Характерными чертами этого переходного периода развития страны, в частности, являются:

— широкомасштабное отчуждение масс от существующей политической системы;

— низкий уровень сплоченности общества, его ориентация на радикальные политические силы;

    — высокий уровень элитного эгоцентризма внутри политической системы. В этих условиях цель состоит в создании стабильного национального государства, т.е. в выборе такой модели национально-государственного устройства России, которая ориентирована как на процесс развития, так и на максимальное приближение к социо-культурной среде, что предполагает:

  — создание в стране системы местного, в том числе национального, самоуправления как противовеса эгоцентризму “старых” политических структур, средства снижения массового отчуждения, развития доверия к политической системе и ее реальной децентрализации;

— развитие механизма “нового” регионализма как основы будущей системы административно-территориального устройства страны;

—       сохранение в этих пределах той централизации управления, которая гарантирует формирование единого национального общества.
2. ПУТИ РЕШЕНИЯ ЧЕЧЕНСКОГО КОНФЛИКТА

Чеченский конфликт несомненно может быть решен посредством“урегулирования”, если под этим понимать стратегию сторон конфликта, направленную на “определенное компромиссное решение спора, которое, хотя и не полностью соответствует целям каждой из сторон, позволяет им достичь некоторых, если не всех, первоначальных целей”.

Вместе с тем, стратегия урегулирования, предполагающая достижение конфликтующими сторонами компромисса на основе баланса их сил, характерна лишь для статусной модели конфликтного поведения, органичной, как это уже подчеркивалось, для сообщества, вступившего в зрелую стадию модернизации. Для традиционных же сообществ, ориентированных на гегемонистскую модель поведения, альтернативой решения конфликта путем урегулирования остается стратегия    продолжение
--PAGE_BREAK--“покорения” (завоевания) или, если ни одна сторона не обладает необходимыми ресурсами для этого, происходит“замораживание” конфликта на неопределенный, как правило — длительный, период.

С 1994 г. в политическом руководстве страны оформились именно эти два подхода к решению чеченского конфликта: первый —“военная победа”, которой, по мысли ее сторонников, мешают политические обстоятельства — приказы о прекращении вооруженных действий в тот момент, когда “победа близка” и, якобы, создаются условия для полного “уничтожения боевиков”; второй подход склоняется к“урегулированию” за счет переговорного процесса и принятия политического решения вместо военного.

Чередование этих двух подходов, непоследовательное проведение как первого, так и второго создает реальную перспективу “замораживания” чеченского конфликта, поскольку в основе каждого из них лежат диаметрально противоположные стратегии “управления” конфликтом.

2.1. Управление чеченским конфликтом

Участвуя в конфликте, каждая сторона осуществляетуправление им, т.е. в зависимости от объема и качества собственных ресурсов обращается к тем или иным мерам политического, военного или экономического воздействия на поведение другой стороны с целью достижения избранной стратегии решения конфликта. В контексте внутреннего политического конфликта, каковым является чеченский конфликт, легальные власти, обладая обычно превосходством в ресурсах по сравнению с оппозицией, находятся в более предпочтительном положении в способности управляющего воздействия на конфликт.

В чеченском конфликте федеральные власти, обладая более чем значительными возможностями влияния на конфликт, прежде всего, характером своего собственного поведения, избрали “комбинированную” стратегию управления в направлении как покорения, так и урегулирования, несмотря на принципиально разную идеологию этих двух комплексов мер управления конфликтом.
2.2. Управление политической стабильностью Чечни

Меры управления чеченским конфликтом должны сочетаться с более широкимимерами управления политической стабильностью, обращаясь к которым, Россия организует механизм воздействия на этно-культурные, социально-экономические и политические факторы, определяющие устойчивость своей политической системы — ее властей, политического режима и политической общности.

Разумеется, что выбор конкретной стратегии управления конфликтом -“покорения” или “урегулирования” — предопределяет и выбор соответствующего комплекса мер стабильности. Стратегия “покорения” во внутреннем политическом конфликте основывается на статичной модели стабильности, когда сохранение в неизменности существующей политической системы становится приоритетной политической задачей, оправдывающей крайние репрессивные меры для физического подавления оппозиции. В соответствии с этой задачей под “политической стабилизацией” понимается преимущественно военное решение конфликта, как это и происходит в Чечне.

И наоборот, со стратегией “урегулирования” связывается динамичная модель политической стабильности, которая, основываясь на равновесном балансе между государством и обществом, допускает возможность трансформации политической системы как основное средство сохранения ее устойчивости в процессе взаимодействия с обществом. Понятно, что при этом подходе акцент должен быть не на военных, а на политических, экономических и иных мерах “динамической стабилизации”, в данном случае, Чечни, благодаря которым ее членство в Российской Федерации должно быть во всех отношениях для нее более выгодно, чем существование в качестве независимого государства.

Хотя проблема “динамической стабилизации” Чечни заслуживает специального рассмотрения, выделим основные принципы ее решения под углом зрения методологических исследований политической стабильности.

1. Ввиду объясняемой конкретным уровнем социо-культурного развития Чечни объективной зависимости проблемы ее статуса от решения вопросов ее политического режима, а политического режима — от политических властей, приоритетное значение в комплексе мер “динамической стабильности” принадлежит проблеме представляющих Чечню политических властей.

2. Это означает, что в Чечне должно быть сформировано правительство, которое имело бы необходимую для его легитимности политическую поддержку со стороны:

— политически активной “массы” населения Чечни, участники которой достигли достаточно высокой степени модернизации, чтобы принимать самостоятельные решения о своем позитивном или негативном отношении к происходящим здесь политическим процессам (“массовая поддержка”),

— политически пассивных граждан,чьи политические предпочтения, ввиду традиционных устоев чеченского общества, продолжают зависить в основном от позиции элит(“элитной поддержки”).

Хотя политическая стратегия формирования властей должна быть ориентирована на максимизацию представителей обеих групп населения Чечни, однако, балансовый коэффициент между ними, а следовательно их влияние на поддержку властей, оценивается, в соответствии с индексом социо-культурного развития Чечни и шкалой авторитарности/либеральности, примерно как 20 (“массовая поддержка”) против 80 (“элитная поддержка”).

3. Политические власти, ориентированные на модернизацию, заинтересованы в поддержке, прежде всего, политически активных граждан, т.е. в максимальной “массовой поддержке”, поскольку именно с этой группой населения, готовой к участию в политическом процессе, связывается перспектива изменения баланса сил в пользу демократического развития. Вместе с тем, позитивное отношение этих граждан к властям возможно лишь при условии осуществления минимума экономических и политических мер, без которых “массовая поддержка” трансформируется в “массовую оппозицию” властям.

Экономические факторымассовой поддержки, потенциально исходящей из городского, образованного населения, включают в себя текущиеуровни душевого потребления, безработицы и инфляции. Поскольку в течение короткого времени добиться существенного улучшения ситуации в сфере инфляции и безработицы практически невозможно,на первых порах необходимо, по крайней мере,не допустить ее ухудшения.. Реальный прогресс может быть достигнутв сфере роста душевых доходов, прежде всего за счет срочной ликвидации задолженности государства по выплате заработной платы, пенсий и стипендий. Кроме этого, следует принять меры, направленные на формирование у граждан ожиданий о стремлении государства приступить к поэтапной программе компенсации вкладов в сберегательные кассы.

Необходимо, чтобы именно эти задачи определяли выбор конкретных программ восстановления Чечни в послевоенный период. Как известно, из четырех разрабатываемых программ восстановления Чечни — варианта деградации (500-800 млн. дол.), варианта стагнации (1-2 млрд. дол.), варианта стабилизации (4-6 млрд. дол.) и варианта модернизации (8-10 млрд. дол.)(Тишков, Беляева, Марченко: 55-66) — вариант стабилизации обладает реальной перспективой обеспечить материальные затраты, связанные не только с обязанностью государства возместить мирному населению Чечни причиненный военными действиями ущерб, но и с необходимостью решения экономических задач “массовой поддержки” политическим властям Чечни, поскольку, как заявил 18 января 1996 г. представитель Президента РФ в ЧР О.Лобов, в текущем году правительство намерено выделить на восстановление Чечни 20 трил. руб. (по бюджету на 1996 г. запланировано 16,2 трил. руб.).

Из политических мер, призванных, согласно теории, обеспечить необходимый политическим властям уровень “массовой поддержки”, в Чечне могли бы быть использованы:

— формирование республиканского коалиционного правительства, возглавляемого достаточно харизматическим лидером (5 июня 1996 г. Д.Завгаев заявил, что “сейчас в правительстве большинство — дудаевские люди, что делает бессмысленными все разговоры о замене его коалиционным кабинетом”) ;

— кадровые перестановки с целью подбора в республиканском аппарате известныхсторонников принципов социальной справедливости (в мае 1996 г. правоохранительными органами РФ был задержан бывший мэр Грозного Б.Гантамиров по обвинению в организации хищения нескольких миллиардов рублей, направленных из федерального бюджета на восстановление экономики Чечни);

— форсированное создание в районах Чечни, свободных от боевых действий,системы местных органов самоуправления, призванных снизить уровень отчуждения общества от государства и создать условия для “массовой” и “элитной” поддержки;

— акцентирование готовности политических властей Чечни к мирному решению конфликта как проявлению своей демократичности, субъективно необходимой активным гражданам для оказания им “массовой поддержки”.

4. Для получения необходимой легитимности в дополнение к 20% граждан из ресурса “массовой поддержки” властям необходимо привлечь на свою сторонуеще не менее половины из числа традиционно-ориентированных, политически пассивных граждан. Для этого властямнеобходимо заручиться поддержкой соответствующих элит — политической, военной, экономической и интеллектуальной, каждая из которых обладает собственным механизмом влияния на традиционную “массу” своих групп. Несомненно, что приоритет должен быть отдан республиканскому аппарату и “новой элите”, возглавляющей местные органы самоуправления.

Поскольку нынешние размеры заработной платы явно недостаточны для удовлетворения основных потребностей элит, для этих целей должны быть изысканы дополнительные ресурсы государственного бюджета, источником которых должны стать средства, выделяемые федеральными властями на восстановление Чечни. В той мере, в какой эта задача невыполнима, необходима строго контролируемая властями свобода самостоятельного изыскания элитой источников удовлетворения своих потребностей. В частности, важно, чтобы ужесточение борьбы со злоупотреблениями и организованной преступностью, ориентированное на создание благоприятного общественного мнения со стороны активных политических групп, не переходило известный предел; в противном случае это может вызвать беспокойство и недовольство элит и перевести их в ряды оппозиции.

Выбирая конкретную стратегию максимизации политической поддержки, необходимо иметь ввиду, чтоэлитная поддержка, ввиду характерного для Чечни балансового коэффициента, еще долгое время будетприоритетной. В связи с этим, следует избегать проведения мероприятий, создающих положительное общественное мнение в среде политически активных избирателей, но серьезно затрагивающих интересы покровительствуемых властями элитных групп, характер отношения которых к политическим властям ныне предопределяет устойчивость политической системы Чечни.

2.3. Механизм управления чеченским конфликтом

Отсутствие у российского руководства, правящей элиты единой политической воли в отношении стратегии и тактики урегулирования чеченского кризиса явилось одним из основных факторов эскалации конфликта, его сползания в открытое вооруженное противоборство:

— противостояние в 1990-1991 гг. союзных властей, поддерживавших чеченское руководство в лице Д.Завгаева и Верховного Совета ЧИАССР, и российских властей, поддержавших оппозицию в лице Дж. Дудаева, З.Яндарбие-ва и ОКЧН;

— противостояние в 1991-1993 гг. исполнительной и законодательной властей России;

— противостояние в 1993-1994 гг. “линии” Шахрая, ассоциируемой с категорическим неприятием “режима Дудаева” и отказом от содержательного диалога с Грозным, и “линии” Шумейко-Филатова, допускавшей признание властей Грозного и примирение с Дж.Дудаевым;

— наконец, противостояние в 1995-1996 гг. “партии войны” (Н.Егоров, П. Грачев, В.Ерин, О.Лобов, А.Коржаков, А.Барсуков) и “партии мира” (С.Филатов, В.Илюшин, В.Черномырдин).

Результатом этого явилось отсутствие последовательности и согласованности в действиях федеральных властей, шарахания и метания, попытки сепаратных переговоров и дезавуирование их результатов, провал политического диалога, непродуманные и неподготовленные действия, обернувшиеся провалом. Ставки на различные оппозиционные фигуры в чеченской игре, связанные клиентурными отношениями с патронами в Москве, привели к дроблению анти-дудаевской оппозиции, несогласованности в ее действиях, дискредитации и провале попыток разрешения кризиса на внутричеченском уровне. Срыв усилий, направленных на предотвращение и локализацию насилия в чеченском конфликте, явился прямым следствием противоборства группировок в российском руководстве.

Подлинно трагические последствия, связанные с отсутствием политического единства в правящей элите, выявились по мере втягивания сторон в открытую вооруженную конфронтацию. Несогласованность действий силовых ведомств, попытки использовать тактические неудачи для политической дискредитации тех или иных лиц в высшем эшелоне власти оборачивались жестокими человеческими жертвами. Апофеозом стал неподготовленный и несогласованный штурм Грозного в ночь на 31 декабря 1994 г., срыв мирного урегулирования в октябре 1995 г., бездарная операция в селе Первомайском в январе 1996 г.

Организационным механизмом принятия политических решений по чеченскому конфликту выступал в России Совет Безопасности, хотя подготовка и, особенно, контроль за исполнением принятых решений осуществлялись через другие структуры, состав и полномочия которых менялись с поразительной быстротой, например:

3 декабря 1994 г. — Правительством РФ создана рабочая комиссия для переговоров по урегулированию обстановки в Чечне;

6 января 1995 г. — на заседании Совета Безопасности РФ принято решение о передаче функций по налаживанию правопорядка в ЧР силами МВД РФ;

7 февраля 1995 г. — Указом Президента РФ №101 создана Государственная комиссия по изучению обстоятельств возникновения угрозы безопасности РФ в связи с событиями в ЧР (председателем назначен Секретарь Совета Безопасности РФ О.Лобов); -

16 февраля 1995 г. — Президент РФ подписал Указ №140 “ О дополнительных мерах по восстановлению экономики и социальной сферы ЧР”. Этим указом создана комиссия по восстановлению экономики и социальной сферы ЧР. Правительству предложено в месячный срок разработать федеральную программу по восстановлению экономики и социальной сферы ЧР и проект федерального плана, просматривающего объемы ее финансирования из федерального бюджета;

23 февраля 1995 г. — Указом Президента РФ №199 учреждено Представительство ЧР при ПрезидентеРФ.

В итоге, решения основывались, в лучшем случае, на личностных оценках непосредственно принимавших их лиц и их аппаратов, но очень трудно обнаружить доказательства того, что одновременно учитывались внутренние и внешние последствия этих решений для России в целом. Более того, выбор “комбинированной стратегии” решения конфликта был, вероятнее всего, результатом “силового” окружения Президента РФ и, одновременно, способствовал тому, чтобы это окружение оказывало преобладающее влияние на характер принимаемых решений, а значит — и сохраняло свое положение в государственной иерархии.

Отсутствие четкой организационной структуры принятия кризисных решений привела к тому, что возможность разработки альтернативных решений была полностью проигнорирована. Очевидно, что политическое руководство не видело иного варианта, кроме того, который был назван “комбинированным”, обозначая простое сложение двух взаимоисключающих подходов. Во всяком случае, в разгар кризиса в декабре 1994 г. независимыми аналитиками в Совете Федерации РФ отмечалось, например, “отсутствие у исполнительной власти ясной политической позиции в том, что касается целей и средств разрешения кризиса”.

Более того, складывается впечатление, что существующий в государстве кризисный механизм позволяет, судя по чеченскому конфликту, даже в сфере жизненно важных интересов России принимать политические решения, сам характер которых неадекватен общему реформаторскому курсу официально декларируемой руководством страны политики.

Отстранение лидеров “партии войны” и выход на политическую сцену нового Секретаря СБ А.Лебедя позволяют надеяться на то, что предпринимаемые в настоящее время усилия по прекращению кровопролития и урегулированию конфликта в Чеченской республике будут подкреплены вновь обретенным единством политической воли российской правящей элиты, осознающей бессмысленность и губительность дискредитировавшей себя силовой стратегии, и получат закрепление в создании эффективного организационного механизма кризисного принятия политических решений.

В этой связи, в контексте чеченского конфликта одной из актуальных проблем в комплексе мер по формированию кризисного механизма государства является проблема создания системы индивидуальных мер психологической защиты лиц, непосредственно принимающих политические решения. Личностная структура лица. принимающего политическое решение, даже в обычной ситуации должна быть поставлена в зависимость от таких организационных условий, которые обеспечивали бы учет не только его индивидуальных особенностей, но и гарантировали адекватное восприятие им всех уровней анализа последствий принимаемого решения как для собственного государства, так и для его оппонентов. Решение этой непростой проблемы еще более усложняется в условиях кризисной ситуации, которая усиливает эффективность и эмоциональность ориентаций личности руководителя, увеличивает степень групповой идентификации (например, в форме дегуманизации противника), влечет за собой возрастание значения ожиданий об “образе” оппозиции, усиливает, наконец, роль типа личности руководителя.

В целом же, можно констатировать, что развитие политической системы России, не в последнюю очередь под воздействием чеченского кризиса, объективно ведет к укреплению механизма управления, ограничивающего свободу силовых решений, побуждающих власти к политическому диалогу, мирному и компромиссному разрешению конфликтных ситуаций. Углубление этой тенденции предполагает:

— усиление контрольных функций законодательной и судебной властей, в особенности в части, касающейся применения силы:

— укрепление нормативной основы действий государства в кризисных ситуациях, выработка комплекса нормативных документов о чрезвычайном положении:

— исключение из военной доктрины положений, допускающих применение вооруженных сил в целях, не связанных с отражением внешней агрессии.

2.4. Контроль над конфликтом

Важнейшим элементом стратегии управления конфликтом следует считать “контроль над конфликтом” — систему мер, направленных на ограничение, прекращение, предотвращение и исключение самой возможности насильственных действий как средств конфликтного поведения.

Наличие уже в ранних циклах чеченского конфликта “силового подхода” (угрозы применения силы) предполагало приоритетную необходимость выработки и реализации специфического комплекса мер регулирования конфликтной ситуации, определяемого как стратегия контроля над конфликтом. Предпринимаемые сегодня попытки достичь реального прекращения военных действий, вывода чеченского конфликта из военной стадии придают этой задаче первоочередной характер. Последовательность реализации мер контроля, конкретизация задач, стоящих перед субъектами контроля, установление круга вопросов, имеющих первоочередное значение, — все это связано с динамическим измерением конфликтного взаимодействия сторон. Поскольку любой конфликтный цикл проявляется через сменяемую последовательность конфликтных фаз, в рамках каждой из них существуют факторы, которые генерируют давления в направлении усиления вероятности насилия или ее ослабления. Стратегия контроля предполагает, что развитие конфликта может быть существенно изменено политическими мерами, направленными на усиление минимизирующих насилие факторов и ослабление факторов, генерирующих насилие.

Общая задача контроля во всех фазах конфликта — недопущение, ограничение и прекращение насилия. Эта задача уточняется применительно к конкретной фазе конфликтного цикла: в стадии спора контроль подчинен задаче недопущения насилия, в стадии “угроз” задача состоит в предотвращении и ограничении масштабов насилия, в военной фазе — в ограничении (снижении количества жертв) и скорейшем прекращении насилия, в послевоенной фазе — в не возобновлении насилия.

Динамика чеченского конфликта в значительной мере детерминирована характеристиками конфликтного поведения сторон, их намерениями, выбором средств и способов поведения и т.д. Развиваясь изначально по гегемонистскому сценарию, конфликт функционирует по короткому циклу: угроза силой — применение силы — послевоенная фаза. Нынешнее состояние чеченского конфликта может быть охарактеризовано как возвращение в фазу вооруженного конфликта (войны) после относительно короткого послевоенного периода предшествующего конфликтного цикла, поэтому рабочими фазами стратегии контроля в этом конфликте является военная и послевоенная фазы.

С учетом этой идентификации развития чеченского конфликта использование стратегии контроля над ним призвано обеспечить прекращение насилия и обеспечение гарантий его невозобновления для перехода конфликта к стадии урегулирования.

Такая задача в чеченском конфликте может быть реализована, в первую очередь, государством в лице его официальных властей. Как в правовом, так и в политологическом аспектах, конституирующим признаком государства — как организации, обладающей верховенством власти в пределах его территории — является монополия налегитимное применение насилия. Поэтому любые насильственные действия, направленные против властей, политического режима или целостности государства, должны рассматриваться как посягающие на его исключительную прерогативу обладать монополией на контроль над насилием на собственной территории. Если же власти по каким либо причинам не выполняют эти обязанности, то возникает угроза самому существованию соответствующего государства, его дезинтеграции.

Будучи непосредственной стороной чеченского конфликта, федеральные власти связаны с определенными международными обязательствами, хотя возможности их воздействия на поведение оппозиции, — недопущения использования оппозицией насилия — ограничены, и особенно тогда, когда сами власти ориентированы на силовые решения в рамках гегемонистской стратегии.

Подобного рода ситуации как раз и контролируются международным гуманитарным правом, регулирующим поведение сторон в вооруженных конфликтах, в том числе — в конфликтах “немеждународного характера”. Хотя в отношении этих конфликтов существует лишь ограниченное число международных обязательств, тем не менее по самой своей сути эти обязательства обладают важным значением для международного сообщества в целом. Этим и объясняется, что функции субъекта контроля над внутренними политическими конфликтами могут выполняться международными организациями или третьими государствами.

Вместе с тем, опыт осуществления внешнего контроля над внутренними политическими конфликтами свидетельствует о том. что реальный прогресс в деле урегулирования конфликтов возможен только при наличии политической воли всех сторон, вовлеченных в силовое противоборство

Таким образом, по составу субъектов и структуре элементов системы мер контроля можно выделить следующие формы контроля:

1)    самоконтроль •контроль собственными органами и средствами каждой из сторон):

2)    взаимный контроль (согласование правил поведения, учреждение сторонами специальных; контрольных органов):

3) внешний контроль (выполнение контрольных функций международными организациями и третьими государствами),

В условиях неустойчивого перехода от военной стадии к послевоенной фазе чеченского конфликта, когда основной проблемой остается жесткий дефицит доверия между противоборствующими сторонами, а подозрительность и недоверие друг к другу исключают реальную готовность обеих сторон отказаться от силовых методов в пользу политического диалога, переговорный процесс. как показал опыт 1995 и 1996 гг., используется сторонами для перегруппировки сил, пополнения вооруженных формирований и восстановления их боеспособности, достижения стратегических преимуществ.

Поэтому внешний контроль за конфликтным поведением сторон становится первичным, он побуждает стороны обращаться к нормам, институтам и процедурам международного права, способствует преодолению недоверия и подозрительности друг к другу, устанавливает рамочный формат диалога сторон для достижения ими конкретных соглашений.

    продолжение
--PAGE_BREAK--