Ахматова и Цветаева:Два поэтических мира

Два поэта: Анна Ахматова и Марина Цветаева В сложном литературном мире России первых десятилетий нашего века, которые стали свидетелями зарождения и конца влиятельных литературных течений, Анна Андреевна Ахматова и Марина Ивановна Цветаева были наиболее известными и значительными поэтическими голосами, несравненными и единственными в своем роде, двумя поэтами высочайшего уровня, яркими представителями великой русской поэзии

XX века наряду с Блоком, Мандельштамом. Маяковским и Пастернаком. Мы не собираемся искать здесь новые пути для выявления и тем более сопоставления сути их замечательной поэзии, но попытаемся рассмотреть их творчество, приняв во внимание некоторые, отчасти случайные, биографические совпадения, и прежде всего на фоне истории развития российской культуры, поскольку они сложились как поэты в период названный "серебряным веком поэзии" и жизнь их пришлась на

то трагическое время, когда большая часть интеллигенции подвергалась изоляции, преследованиям, вынужденной эмиграции. Ахматова и Цветаева в истории русской поэзии были и остаются двумя самобытными и неподражаемыми Поэтами. Никому из других поэтесс, которых много было в мире женской поэзии, не удалось ни раньше, ни после них найти те неожиданные акценты, ту гармонию речи, ту несравненную силу и напряженную мысль, которые делают бессмертным поэтическое слово, а их поэзию, бесспорно, уникальной в мировой поэзии.

За свою творческую самобытность и поэтический гений они заслужили самые высокие места на русском Парнасе1 и поднялись еще выше, в космос, где два астероида, малые планеты солнечной системы, с 1982 года носят их имена. Мы назвали их "Поэты", а не поэтессы. Обе они в разное время отказались от прозаического термина "поэтесса", идущего от благородного слова мужского рода "поэт", приняв идею всемирной миссии

Поэта и прекрасно сознавая, что по призванию обе являются поэтами, хотя и родились женщинами. Итак, этим двум поэтическим голосам, Анны Ахматовой и Марины Цветаевой, судьба уготовила высокую, но трудную задачу - поэтическим языком передать тайный личностный мир чувств и страстен, а также понимание гражданского долга, с разными акцентами, но с единственной целью - оставить о себе память, яркую, всеобъемлющую, выстраданную, где абсолютно все имеет значение

и обо всем надо сказать. Земной облик двух поэтов был запечатлен известными художниками, рисовальщиками и фотографами, а также в поэтическом слове и в биографической и мемуарной прозе. Любители русской поэзии хорошо представляют себе ту единственную маленькую деталь, которая роднила их: "горбоносый профиль ". В остальном не могло быть двух более непохожих людей: одна - аристократического вида, изящная, с царственной осанкой, задумчивая и молчаливая: другая - стройная, живая, обыкновенная,

стесни тельная, с рассеянным взглядом зеленых близоруких глаз. А какими они видели себя? Какую свою черту считали наиболее отличительной? Очень совпадаем поэтический образ, нарисованный о себе Анной Андреевной в 1913 году, с тем, который художник Юрий Анненков приводит в своей книге "Дневник моих встреч" вместе с воспоминанием о первой

с ней встрече2: На шее мелких четок ряд, В широкой муфте руки прячу, Глаза рассеянно глядят И больше никогда не плачут. И кажется лицо бледней От лиловеющего шелка, Почти доходит до бровей Моя незавитая челка. И не похожа на полет Походка медленная эта. Как будто под ногами плот, А не квадратики паркета.

И бледный рот слегка разжат: Неровно трудное дыханье, И на груди моей дрожат Цветы небывшего свиданья. Цветаева сообщает о себе читателю мелкие, но выразительные подробности: " мой профиль горбоносый / и лоб в апофеозе папиросы, / и вечный смех мой, коим всех морочу, / и сотня - на руке моей рабочей - / серебряных перстней ". Поэт Николай Гумилев, первый муж Ахматовой, в 1912 году написал любопытное стихотворение "

Она", без посвящения, но в котором, по словам самой Анны Андреевны, говорится о ней3: Я знаю женщину: молчанье, Усталость горькая от слов, Живет в таинственном мерцанье Ее расширенных зрачков. Ее душа открыта жадно Лишь медной музыке стиха, Пред жизнью, дольней и отрадной. Высокомерна и глуха.

Неслышный и неторопливый. Так странно плавен шаг ее, Назвать нельзя ее красивой, Но в ней все счастие мое. Когда я жажду своеволии И смел и горд - я к ней иду Учиться мудрой сладкой боли В ее истоме и бреду. Она светла в часы томлений И держит молнии в руке, И четки сны ее, как тени На райском огненном песке.

Марина Цветаева пленяет волшебством своей поэзии и читателя, и художника, и поэта, и случайного друга. Ее внешность никого не завораживала, некоторые черты характера скорее отталкивали, нежели привлекали ее современников. "Какой она была?" - так называется начальная глава "Страниц воспоминаний" (1973-1975), которые ее дочь Ариадна посвятила матери4: "Моя мать, Марина Ивановна

Цветаева, была невелика ростом - 163 см, с фигурой египетского мальчика - широкоплеча, узкобедра, тонка в талии. Юная округлость ее быстро и навсегда сменилась породистой сухопаростью; сухи и узки были ее щиколотки и запястья, легка и быстра походка, легки и стремительны - без резкости - движения строгая, стройная осанка была у нее: даже склоняясь над письменным столом, она хранила "стальную выправку хребта". Волосы ее, золотисто-каштановые, в молодости вившиеся крупно и мягко, рано стали седеть

- и это еще усиливало ощущение света, излучавшегося ее лицом - смугло-бледным, матовым: светлы и немеркнущи были глаза - зеленые, цвета винограда, окаймленные коричневатыми веками. Черты липа и контуры его были точны и четки нос, тонкий у переносицы, переходил в небольшую горбинку и заканчивался не заостренно, а укороченно Две вертикальные бороздки разделяли русые брови Казавшееся завершенным до замкнутости, до статичности, лицо было полно постоянного внутреннего движения,

потаенной выразительности, изменчиво и насыщено оттенками, как небо и вода. Но мало кто умел читать в нем. Руки были крепкие, деятельные, трудовые. Два серебряных перстня и обручальное кольцо - никогда не снимавшиеся - не привлекали к рукам внимания, не украшали и не связывали их, а естественно составляли с ними единое целое. Голос был девически высок, звонок, гибок. Речь - сжата, реплики-формулы.

Умела слушать; никогда не подавляла собеседника, но в споре была опасна: на диспутах, дискуссиях и обсуждениях, не выходя из пределов леденящей учтивости, молниеносным выпадом сражала оппонента. Была блестящим рассказчиком. Стихи читала не камерно, а как бы на большую аудиторию. Читала темпераментно, смыслово, без поэтических "подвываний", никогда не опуская (упуская!) концы строк: самое сложное мгновенно прояснялось в ее исполнении

Ненавидела быт - за неизбывность его, за бесполезную повторяемость ежедневных забот, за то, что пожирает время, необходимое для основного. Терпеливо и отчужденно превозмогала его всю жизнь Была человеком слова, человеком действия, человеком долга. При всей своей скромности знала себе цену". Насколько непохожи А. Ахматова и М. Цветаева как внешне, так и по творческому почерку и эмоциональности, настолько в одинаковой

мере их ужасает пустота слова. Их поэзия завоевала сердца читателей благодаря особой выразительности, достигавшейся своеобразной манерой письма: рассудочная, насыщенная, выстраданная трансформация мыслей в простые слова - у одной: жизненная, духовная и физическая потребность, страдание и лихорадочный повседневный поиск самовыражения - у другой. Их сложные отношения с внешним миром выражались очень сходным образом: именно их внутренний мир способствовал раскрытию другого мира, лишая его материального покрова.

Вот что говорит Ахматова в своем втором поэтическом сборнике поз названием "Четки"5: У меня есть улыбка одна: Так, движенье чуть видное губ. Для тебя я ее берегу - Ведь она мне любовью дана. Позже в "Реквиеме" она скажет: Нет, это не я, это кто-то другой страдает. Я бы так не могла, а то, что случилось, Пусть черные сукна покроют.

И пусть унесут фонари Ночь. Этому созвучно то, что Цветаева говорит в стихотворении "После России"6: В мире, где реки вспять, На берегу - реки, В мнимую руку взять Мнимость другой руки И еще: Знаю все, что было, все, что будет, Знаю всю глухонемую тайну. Что на темном, на косноязычном

Языке людском зовется - Жизнь. Здесь явственно проступает печальное видение внутреннего мира, который подчеркивает хрупкость действительности, что находит выражение в изображении предметов с размытыми очертаниями, постоянно меняющихся в непрерывном потоке образов. Перед нами все время возникают различные картины, которые отражают неясные отношения поэтического "я" с природой, уведенной через столь впечатляющие ее элементы, как море и горы.

У ранней Ахматовой часто повторяется воспоминание о "ее" море, символе периода "меланхолического счастья", Гора - это божество для Марины Цветаевой: "Гopa - это прежде всего мои ноги точность воздвигнутого творения Люблю все вертикальное: ходьба, гора ". Женщина ищет в страдании воплощение своего лирического "я", устремляя вверх, к "горе" всю тяжесть той воображаемой "горы" "

горя", что неумолимо ведет к концу, и в посвящении "Поэмы горы" она пишет: Вздрогнешь - и горы с плеч, И душа - горе! Дай мне о горе спеть: О моей горе. Море и горы обоими поэтами понимаются как внутреннее состояние, поскольку это относится к области чувств, ко времени и к определенным моментам их жизни. Творчество - это игра воображения, которое черпает силу

в действительности. Но существует ли на самом деле для поэта действительность? Какова она для них и что значила в творческом процессе? Для Цветаевой это было "ремесло", каждодневный труд: "Вдохновение и неустанная работа - вот поэт чувство ответственности, неизбежное, невозможное иначе ". Это жизненный процесс, включающий и простые веши, которые в силу их постоянного присутствия становятся

поэтическим сюжетом: "Спасибо за то, что шел со мною " - пишет она в длинном стихотворении "Стол". И вместе с письменным столом она славит свое тридцатилетнее "ремесло" - поэтическое творчестве): Тридцатая годовщина Союза - верней любви. Я знаю твои морщины. Как знаешь и ты мои. Которых - не ты ли - автор? Анна Ахматова, как свидетельствуют ее биографы, создавала стихи в уме, мысленно их долго обтачивала,

нашептывала про себя слова и лишь после этого записывала то, что воспринималось на слух: на белый лист бумаги стихи ложились в окончательном варианте. Ахматова и в зрелом возрасте прислушивалась к чужому мнению, не отвергала советов. Цветаева никогда не шла на компромиссы, поэзия для нее была не только поэтическим словом, но самой жизнью, ритмической структурой, слуховой и зрительной композицией. Основополагающий элемент у обеих - это поэтическое слово, потому что оно - сама память, наблюдение

действительности и отражение внутренних конфликтов; оно наполняется смыслом через безыскусное повествование о простых вещах - у одной, и конвульсивными, контрастирующими акцентами, зачастую метафизическим языком - у другой. И над всем этим животворная любовь, дающая жизнь словам, и потому она должна быть исключительной, выстраданной, необычной, не мешающей воображению: так происходит у юной Анны в ее воспоминании о любви, которая вызываем смутную сердечную боль и приносит страдание.

Налет печали, связанный с образом Ахматовой, являющийся частью ее жизнеописания, представляет собой, несомненно, далеко не второстепенный элемент типично женского обаяния, по многим признакам присущего романтизму. В ее ранней поэзии часто повторяется тема любви, но описания любовных мук не кажутся убедительными. В последующие годы уже не будет места для страданий, связанных с расставаниями и несостоявшимися встречами. Любовь станет памятью прошлого, и мир Ахматовой будет меняться вместе с переменами в жизни миллионов

ее соотечественников. Верх возьмут непоправимое горе и глубокие страдания жены, матери, гражданки. Теперь перед нами уже другая женщина и иной поэт: Показать бы тебе, насмешнице И любимице всех друзей, Царскосельской веселой грешнице, Что случится с жизнью твоей - Как трехсотая, с передачею, Под Крестами будешь стоять

И своей слезою горячею Новогодний лед прожигать. Там тюремный тополь качается, И ни звука - а сколько там Неповинных жизней кончается Марина Цветаева, полагаю, была одной из самых сложных женских фигур в мире русской поэзии: двойственная и противоречивая, идущая против течения, под впечатлением от экзальтации, исходящей от проигрыша, отрицания, вплоть до самоуничтожения. В Цветаевой чувствуется необыкновенная гордость одинокой женщины, с постоянной

потребностью любви, необъятной, единственной и бессмертной, как жизнь в час смерти. И Марина эту невозможную любовь создавала через свое лирическое "я" и разрушала ее, когда уже не было полного соответствия. Если Анна Ахматова была любима, сознавая свое обаяние, не лишенное доли самолюбования, то Марина Цветаева искала любовь повсюду, вне себя. Но не она была "субъектом" любви, а ее душа.

Жизненная потребность Цветаевой - писать каждый день, чтобы сознавать себя живым созданием, ощущать в себе самые возвышенные чувства, возвеличивать их сверх всякой меры - вплоть до трезвой решимости "больше не существовать", потому что никакая "абсолютная" любовь не могла более питать ее вдохновение7. Анна Андреевна до конца находила в себе самой, в своей внутренней любви силу, чтобы жить и преодолевать трудности, которые жизнь уготовила ей самой и ее

Музе. Марина, внешне такая сильная и решительная, не нашла этого мужества, чтобы жить, ни в себе, ни в других, которые могли и должны были ей помочь. Обеих роднит любовь к своей русской земле, к поэтической традиции, к поискам в области языка и, прежде всего, общих корней, восходящих к Пушкину. Их отношение к Пушкину, поэту и человеку, было совершенно различным. Ахматова, после публикации в 1933 году первого очерка, навеянного мотивами пушкинской "

Сказки о золотом петушке" и чтением книги Вашингтона Ирвинга "Альгамбра", затем в течение более тридцати лет последовательно и глубоко продолжала исследовать творчество поэта, регулярно обращаясь к источникам. В итоге она предложила свой тщательный анализ отдельных его произведений, осветив некоторые аспекты жизни и творчества великого поэта, о чем можно прочитать в ее сборнике "

О Пушкине", убедившись вновь в ее поэтическом искусстве на примере перевода на русский язык стихов, написанных Пушкиным по-французски. Цветаева же, наоборот, прочитав всего две работы о нем ("Дуэль и смерть Пушкина" П. Щеголева и "Пушкин в жизни" В. Вересаева), создала свой образ поэта, связав его с первыми воспоминаниями детства, когда в комнате матери она увидела картину "Дуэль": две фигуры в черном поддерживают третьего, в то время

как на заснеженном фоне меж голых ветвей удаляется тень другого человека. Пушкин и Дантес станут ее персонажами. Возможно. Марина Цветаева так и не прочитала статей Ахматовой - важных, глубоких, особо значимых с точки зрения остроты психологических наблюдений. В 50-х годах Ахматова прочла эссе "Мой Пушкин"8, написанное Цветаевой в 1937 году, и дала ему такую оценку: "подобной пушкинистке

нельзя было позволить даже приближаться к Пушкину ". Как поэты они познакомились довольно рано, в 1912 году, когда Цветаева впервые прочитала стихи из сборника "Вечер", после чего у нее возникло чувство безграничного восхищения Ахматовой. В 1916 году она посвятила ей целый цикл из 13 стихотворении (из которых десятое не завершено).

Содержание писем, отправленных "петербургской сестре", свидетельствует о типичной для Цветаевой эмоциональной восторженности: "Ах, как я Вас люблю, и как я Вам радуюсь, и как мне больно за Вас, и высоко от Вас!". Между ними никогда не было настоящего соперничества или ревности. Вспоминая о своей поездке в Петербург зимой 1915 года, спустя двадцать лет

Марина Цветаева напишет: "Читаю весь свой стихотворный 1915 год - а все мало, а все - еще хотят. Ясно чувствую, что читаю от Лица Москвы и что этим лицом в грязь - не ударяю, что возношу его на уровень лица - ахматовского. Ахматова Слово сказано. Всем своим существом чую напряженное - неизбежное - при каждой моей строке - сравнивание нас (а в ком - и стравливание): не только Ахматовой и меня, а петербургской поэзии и московской.

Но, если некоторые ахматовские ревнители меня против меня слушают, то я - то читаю не против Ахматовой, а - к Ахматовой. Читаю как если бы в комнате была Ахматова, одна Ахматова. Читаю для отсутствующей Ахматовой. Мне мой успех нужен, как прямой провод к Ахматовой. И если в данную минуту хочу явить собой Москву - лучше нельзя, то не для того, чтобы

Петербург - победить, а для того, чтобы эту Москву - Петербургу - подарить, Ахматовой эту Москву в себе, в своей любви, подарить, перед Ахматовой - преклонить Что я и сделала, в июне 1916 года, простыми словами: В певучем граде моем купола горят, И Спаса Светлого славит слепец бродячий - И я дарю тебе свой колокольный град, Ахматова! и сердце свое в придачу.

Чтобы все сказать: последовавшими за моим петербургским приездом стихами о Москве я обязана Ахматовой, своей любви к ней, своему желанию ей подарить что-то вечнее любви, то подарить ей - Кремль, я бы наверное этих стихов не написала. Так что соревнование, в каком-то смысле, у меня с Ахматовой - было, но не сделать лучше нее, а - лучше нельзя, и это лучше нельзя - положить к ногам "

. Только позднее, в 1940 году, по возвращении на родину через семнадцать лет, Марина Цветаева, после публикации сборника Анны Ахматовой "Из шести книг"9, переменила свое восторженное отношение к ней на суждение, продиктованное незнанием того, что произошло с "Музой плача, прекраснейшей из Муз!"10. "Прочла - перечла - почти всю книгу

Ахматовой, и - старо, слабо. Часто (плохая и верная примета) совсем слабые концы, сходящие (и сводящие) на нет Просто был 1916 год, а у меня было безмерное сердце, и была Александровская слобода, и была малина и была книжка Ахматовой Была сначала любовь, потом - стихи Непоправимо - белая страница Но что она делала: с 1914 г. по 1940 г Внутри себя,

Эта книга и есть "непоправимо-белая страница" ". Это суждение об Анне Ахматовой выпадает из общего ряда. Трагические обстоятельства сказались и на хронологии - ключе к пониманию, столь важному для самой Цветаевой, которая на вопрос "Почему вы пишете такие разные стихи?" - ответила - "Потому что и годы разные". Ахматова, со своей стороны, ни разу не ответила взаимностью на восторженное

отношение к ней Цветаевой. У них была только одна настоящая встреча. 7 и 8 июня 1941 года, во время приезда Ахматовой в Москву. Об этой встрече Ахматова пишет с иронической интонацией в заметках от 1959 года, хранящихся в разных архивах: "Наша первая и последняя двухдневная встреча произошла в июне 1941 г. на Большой Ордынке. 17. в квартире Ардовых (день первый) и в

Марьиной роще у Н.И. Харджиева (день второй и последний). Страшно подумать, как бы описала эти встречи сама Марина, если бы она осталась жива, а я бы умерла 31 августа 41 г. Это была бы "благоуханная легенда", как говорили наши деды. Может быть, это было бы причитание по 25-летней любви, которая оказалась напрасной, но во всяком случае

это было бы великолепно. Сейчас, когда она вернулась в Москву такой королевой и уже навсегда (не так, как та. с которой она любила себя сравнивать, т.е. с арапчонком и обезьянкой в французском платье с большим декольте), мне хочется просто "без легенды" вспомнить эти два дня. Марина ушла в заумь. См. "Поэму воздуха". Ей стало тесно в рамках Поэзии.

Она - подобна дельфину, как говорит у Шекспира Клеопатра об Антонии. Ей было мало одной стихии. и она удалилась в другую или в другие". Это не единственное свидетельство той памятной встречи! Существуют и другие, противоречивые версии, согласно которым обе женщины виделись недолго, потом пошли в театр, либо в театр они пошли лишь во второй день и расстались до начала спектакля, а согласно другой

версий, в театр Ахматова отправилась одна. О чем они говорили при встрече? Первая дочь Марины Цветаевой Ариадна Эфрон, встретившаяся с Анной Андреевной после своего возвращения из ссылки, цитирует ее слова в книге воспоминаний "О Марине Цветаевой": "М.И. много мне рассказывала про свой приезд в СССР, про Вас и Вашего отца и про все то, что произошло читала мне свои стихи, которые я не знала "

. Ариадна добавляет: "Рассказала, что мама, будучи у нее, переписала ей на память некоторые стихи, особенно понравившиеся А.А и кроме того подарила ей отпечатанные типографически оттиски поэм - "Горы" и "Конца" М.И. подарила мне вот это - янтарные бусы, старинные ". Анна Ахматова и Марина Цветаева - это два Попа. два астероида мировой поэзии. Они ославили в истории современной поэзии ярчайший след, уходящий дальше полета кометы и выше птиц.

Они такие разные и такие похожие в своем духовном одиночестве, в драматизме жизненных судеб, в поэтическом предназначении. Когда осенью 1939 года Ахматова узнала об аресте дочери и мужа Цветаевой, с Мариной ее сроднило собственное горе, связанное с судьбой сына Льва. К тому времени уже была написана большая часть "Реквиема", и 10 марта 1940 года "Эпилог" будет завершен следующими стихами:

И пусть с неподвижных и бронзовых век Как слезы струится подтаявший снег, И голубь тюремный пусть гулит вдали. И тихо идут по Неве корабли. 16 марта, словно в непрерывном потоке горя, из дома на Фонтанке появляются стихи, посвященные Цветаевой - "Поздний ответ", а двадцать лет спустя, 10 ноября 1961 года, в четверостишии из стихотворения "

Нас четверо" происходит признание поэтической души Цветаевой: Двух? А еще у восточной стены, В зарослях крепкой малины. Темная, свежая ветвь бузины Это - письмо от Марины. Стихи "Поздний ответ", которые Марина так никогда и не прочитала, отмечены печатью общего призванья и духовного единения, возносятся над самой жизнью, отмеченной горем и глубокими ранами; они

- между Музой, которая была выразительницей поэтического и человеческого смысла той эпохи, и поэтической Душой в ее всеобъемлющей сути, вне времени и пространства: Поздний ответ М.И. Цветаевой Белорученька моя, чернокнижница Невидимка, двойник, пересмешник. Что ты прячешься в черных кустах. То забьешься в дырявый скворечник, То мелькнешь на погибших крестах.

То кричишь из Маринкиной башни: "Я сегодня вернулась домой. Полюбуйтесь, родимые пашни, Что за это случилось со мной. Поглотила любимых пучина, И разрушен родительский дом". Мы с тобою сегодня, Марина, По столице полночной идем, А за нами таких миллионы, И безмолвнее шествия нет,

А вокруг погребальные звоны, Да московские дикие стоны Вьюги, наш заметающей след. 16 марта 1940 г. Фонтанный Дом