Интеллигенция в деловой жизни Петербурга накануне Первой мировой войны

Содержание Введение Глава 1. Понятие «интеллигенция» в России в конце XIX – начале ХХ вв. Глава 2. Интеллигенция в деловой жизни Петербурга накануне I Мировой войны 2.1. Деловые круги Петербурга конца XIX – начала ХХ вв.
2.2. Интеллигенция в деловой жизни Петербурга накануне I Мировой войны Заключение Список использованной литературы
Введение В отечественной историографии проблема, которая может быть обозначена как «интеллигенция и предпринимательство», остается до настоящего времени малоизученной. В ряде современных исследований констатируется участие квалифицированных специалистов, «интеллигентных» профессионалов в предпринимательской деятельности. Однако количественные и качественные характеристики слоя «предпринимательской» интеллигенции, принимавшей активное участие в хозяйственной и общественной жизни Петербурга, далеки до полноты. Отчасти это определяется сложностями в изучении процесса разрушения сословных перегородок и формирования переходных форм социальных объединений в структуре российского общества в рассматриваемый период, а также сохраняющимся стереотипом «антибуржуазности» русской интеллигенции, сложившимся ранее в советской историографии. Безусловно, в изучении «феномена» интеллигенции необходимо опереться на объективные социально-экономические процессы, которые имели место в дореволюционный период. Соответственно, требуют осторожных оценок по данной проблеме эмоциональные, зачастую субъективные мнения как представителей самой интеллигенции, так и представителей власти. Иначе говоря, возникает необходимость более глубоких исследований деятельности тех или иных групп интеллигенции применительно к различным сферам общественной жизни, в том числе к сфере предпринимательства. Данный подход открывает для историков интереснейший «пласт» исследований, связанный с формированием и эволюцией слоя «деловой» интеллигенции, определением ее места и роли в структуре российского и, в частности, петербургского предпринимательства. Особый интерес для данной проблематики представляет рубеж XIX-XX вв. Именно в этот период происходило стремительное структурное обновление капиталистического предпринимательства России. С принятием в 1898 г. Закона о государственном промысловом налоге, открывшим возможность (вне зависимости от сословной принадлежности) заниматься торговлей и промьшленностью без обязательной записи в гильдейское купечество, а также с имевшими место в этот период изменениями в акционерном законодательстве, были созданы благоприятные условия для занятия предпринимательской деятельности в стране. В это время меняется деловой облик Петербурга — крупнейшего хозяйственного и финансового центра страны, « .в промышленное предпринимательство, владение акциями, биржевые операции втягивались представители различных слоев населения, в том числе дворянства, технической, научной и творческой интеллигенции, госслужащих, офицерства .»[1]. Подобное активное вовлечение в сферу предпринимательства представителей интеллигенции было, безусловно, следствием развития самого капиталистического производства, которое усложнялось и поднималось на новый уровень в условиях технической и технологической модернизации России в 1890-е гг. При этом возникала острая нужда в квалифицированных специалистах, «интеллигентных» профессионалах, способных решать сложные хозяйственные задачи, предлагать нестандартные технические, а также творческие подходы в новых экономических условиях. «Мы не наследственные профессионалы-промышленники, а представители разных слоев русской интеллигенции, может быть одними из первых . нашли пафос в хозяйственном созидательном труде», — писал один из инженеров в начале прошлого века, расценивая это «служение» на ниве предпринимательства как новую миссию «образованного слоя» в России .
Глава 1. Понятие «интеллигенция» в России в конце XIX – начале ХХ вв. Делая обзор литературы, выпущенной на рубеже XXI и ХХ вв и посвященной интеллигенции, можно составить целую библиотеку. Это пестрое собрание книг весьма разнообразно и по своему качеству, и по отношению к предмету описания. Некоторые историки считают русскую интеллигенцию жертвой большевистской революции. Другие исследователи саму эту революцию рассматривают как утопический интеллигентский эксперимент. Одни авторы рисуют идеализированный и романтический портрет «прекрасного класса» — «специфически русской, высоконравственной, бескорыстной и жертвенной интеллигенции», другие же довольствуются злой карикатурой на «класс сумасшедших полуевропейцев», повинных в многочисленных бедствиях своей страны.[2] Противоположность, полярность оценок обусловлена не только пристрастиями, симпатиями и антипатиями авторов, но и различными толкованиями термина «интеллигенция». Уже к началу XX века данное понятие широко использовалось для самоидентификации. Так, в 1900 г. в связи с 40-летием литературной деятельности Н. К. Михайловского ему было направлено до 520 приветствий, этот праздник превратился в настоящий смотр сил русской интеллигенции. Во многих поздравлениях звучал один и тот же мотив: «Ваш праздник — наш праздник, праздник русской интеллигенции»[3]. Авторы многих адресов с гордостью указывали на свою принадлежность к интеллигенции, а в некоторых случаях и подписывались соответствующим образом: так, Михайловскому были направлены приветствия от «Интеллигенции города Чернигова», «Группы интеллигентов-евреев», «Интеллигенции и учащейся молодежи города Харькова».[4] Неудивительно, что поздравления такого рода направлялись именно Михайловскому. Писатель не без оснований считался одним из «изобретателей» интеллигентской традиции, именно он наиболее ярко сформулировал гордое кредо интеллигенции. В 1881 г. он писал: « .мы — интеллигенция, потому что мы многое знаем, обо многом размышляем, по профессии занимаемся наукой, искусством, публицистикой. Слепым историческим процессом оторваны мы от народа, мы — чужие ему, как и все так называемые цивилизованные люди, но мы не враги его, ибо сердце и разум наш с ним». Роль Михайловского и народников в распространении понятия «интеллигенция» необычайно важна. Не они придумали его, но они придали ему новые значения и новый смысл, с тех пор это слово перестало быть просто нейтральным термином. Соответственно многие противники народников скептически и критически относились к данному понятию, а сами народники его защищали. Однако сам Михайловский еще в том же 1881 г. воспринимал термин «интеллигенция» как «нескладное» и «неуклюжее» слово, неудачный термин. В том же году В. А. Гольцев, в будущем видный член сообщества «интеллигентов», писал о «неудачном» слове.[5] Герой же романа П. Д. Боборыкина «Перевал», действие которого происходит в 1880-е гг., гегельянец, «человек 40-х годов», говорит о «варварском слове». Можно с уверенностью предположить, что автор, имевший специализацию «романиста-репортера», гордившийся репутацией «фотографа» новых и важных общественных явлений, долгое время считавшийся крестным отцом термина «интеллигенция», не случайно упомянул об этом высказывании. По-видимому, оно стало «типичным»[6].
Отчего же Михайловский и другие интеллектуалы той эпохи стали использовать «неуклюжий» и «неудачный» неологизм для самохарактеристики, а затем и создали вокруг него целую традицию? Очевидно, на подобный вопрос нельзя дать какой-то один ответ. Но, по-видимому, немалое значение имело и то обстоятельство, что уже в 1870-е гг. консервативная пресса использовала понятие «интеллигенция» в негативном смысле. В 1881 г. «интеллигенцию» атаковала газета «Новое время», предлагавшая русским интеллектуалам идентификацию «буржуазии». Это предложение было воспринято как вызов «обществу». В условиях наступления реакции Михайловский и некоторые другие интеллектуалы радикальных взглядов просто вынуждены были «поднять перчатку».[7] По-своему создавали и распространяли идентификацию «интеллигенции» не только П. Д. Боборыкин и Н. К. Михайловский, но и М. Н. Катков и А. С. Суворин — использование понятия и в негативном значении способствовало тиражированию термина, а атаки на «интеллигенцию» провоцировали появление текстов, весьма важных для интеллигентской традиции. Кроме того, противники «интеллигенции» нередко оперировали теми же парами оппозиций, что и патриоты «интеллигентской» традиции: «власть — интеллигенция», «народ — интеллигенция»[8].
Болезненность вхождения нового слова в русский язык отразилась и в мемуарах части образованных современников, явно противопоставлявших себя «интеллигенции». Многие консервативно настроенные интеллектуалы с презрением относились к термину «интеллигент» и не применяли его для самохарактеристики[9]. С. Е. Трубецкой вспоминал: « .быть „культурным человеком" было хорошо, но слово „интеллигент" было столь же мало похвально, как и „чиновник" . Все это вошло в подсознание еще раньше, чем в сознание». С. М. Волконский, директор Императорских театров в 1899 — 1901 гг., учившийся в университете в начале 1880-х, впоследствии вспоминал: « .образование стало понемногу получать характер чего-то сословного. Эта сторона нашла себе, наконец, выражение в ужаснейшем слове „интеллигенция". Я хорошо помню, когда оно впервые раздалось, это безобразное, выдуманное на иностранный лад, на самом деле ни в одном иностранном языке не существующее слово. Тогда оно имело определенно полемический характер и противопоставлялось „аристократии". Наш брат не признавался за интеллигенцию .» Но, похоже, определение своего отношения к «интеллигенции» было важным, хотя и представляло для интеллектуалов-аристократов немалую трудность. Трубецкой вспоминал: «Я знал многих очень симпатичных интеллигентов, но внутренне интеллигенция всегда оставалась мне . чуждой (как, очевидно, и я — ей!)»[10]. Показательно, что если для многих интеллигентов немалую проблему представляло отчуждение интеллигенции от народа и (или) от власти, то и отчуждение от «интеллигенции» становилось темой размышления какой-то части российских интеллектуалов-аристократов. Это само по себе свидетельствует о развитости интеллигентской традиции, о ее влиянии даже на тех современников, которые противопоставляли себя интеллигенции. Термин «интеллигенция» не без трудностей укоренился в России. В «Объяснительном словаре иностранных слов, употребляемых в русском языке», который был выпущен в 1859 г., он еще отсутствует. Однако он использовался все чаще, появляется в печати, обозначая людей образованных. Понятие стало описываться в словарях. Если в словаре 1866 г. оно описывается как «мыслительная сила», дается перевод французского слова intelligence, то в словаре Даля отражается уже новое, «русское» значение слова. Оно приобрело социологический смысл, использовалось для обозначения части общества[11]. Вскоре понятие появляется и в заголовках публикаций, интеллигенция таким образом становится основным объектом описания в соответствующих текстах. Так, уже в 1870-х гг. его весьма часто использует писатель Н. В. Шелгунов[12]. Однако это отличает индивидуальный стиль Шелгунова, — так, другие авторы журнала «Дело», в котором он сотрудничал, начинают подготавливать публикации, специально посвященные интеллигенции, лишь в начале 1880-х.[13] Возможно, это также было связано с теми атаками на «интеллигенцию», о которых упоминалось выше. В это же время слово «интеллигенция» появляется и в заголовках отдельных изданий — книг, брошюр, журналов. Это свидетельствует о большой популярности термина. Слово проникало в обыденную речь и рекламу. В начале XX века «объявления о знакомстве» в периодической печати упоминают об «интеллигентных дамах», девушках с «интеллигентной внешностью»: «Интеллиг. милов. веселая особа ищ. места по хозяйству к один, солидн. господ. Согл. в отъезд»; «50 руб. в месяц пред. молодой интел. особе, обязат. приел, фотогр. карт.»[14] «Интеллигентность» начинает пользоваться спросом и в этой сфере жизни. Вскоре термин пришел и в западные языки, уже в русифицированной форме, принося в иные языки те значения, которые он приобрел в России. Наряду с некоторыми другими словами, характеризующими колорит русской жизни, он не требовал, казалось бы, перевода: «Прежде англичане из русских слов знали только zakouski и pogrom, теперь знают еще intelligentsia. Все равно, как у нас все знают: если англичанин, значит контора и футбол», — говорил персонаж романа М. Алданова.[15] Соответственно, и в западноевропейских странах слово «интеллиджентсиа» стало использоваться для характеристики известных слоев общества, существовавших ранее терминов «образованные классы» и «либеральные профессии» было недостаточно.[16] Однако частое и вольное использование одного и того же понятия лишь создавало (и создает) иллюзию взаимного понимания. Участники многочисленных дискуссий об интеллигенции уподобляются толпе, забавляющейся некой игрой, при этом все игроки используют свои собственные правила. В такой ситуации полемизирующие стороны могут с полным основанием считать себя правыми. Каждый участник дискуссии просто обречен в этой ситуации на успех . Уже поэтому можно с уверенностью предположить, что спор о «русской интеллигенции» продлится еще очень долго. Различные авторы совершенно по-разному определяли и описывали российскую интеллигенцию конца XIX—начала XX века. Словари 1880-х гг. описывали ее как «образованную, умственно развитую часть общества».[17] Часто интеллигенты того времени осознавали себя прежде всего как «класс образованных людей», как «передовую по своему умственному развитию часть общества».[18] Поэтому своеобразным «пропуском» в «интеллигенцию» тогда мог служить определенный образовательный ценз. При такой постановке вопроса к «местной интеллигенции» мог быть отнесен даже земский начальник (пример подобной идентификации приводил А. С. Изгоев). В то же время бывший земский начальник А. Н. Наумов мог подразумевать под «деревенской интеллигенцией» тех сельских жителей, чей образовательный уровень возвышал их над основной массой крестьян — не только учителей, но и духовенство, хуторян, приказчиков и даже лавочников.[19] Однако обычно речь шла о лицах, закончивших средние специальные или высшие учебные заведения. Соответственно, в исторической литературе, посвященной интеллигенции рубежа веков, немало внимания уделяется образованию, прежде всего российской высшей школе и ее выпускникам. В некоторых же исследованиях история интеллигенции рассматривается именно как история лиц, получивших высшее образование.[20]
Под «интеллигенцией» на рубеже веков понимали и «лиц интеллигентных профессий»: студентов, учителей, писателей, политических деятелей.[21] В соответствующей статье современной энциклопедии отмечалось, что понятие «интеллигенция» употребляется главным образом «для обозначения категории лиц, добывающих средства существования продажей своей умственной (интеллектуальной) силы или продуктов ее». Энциклопедический словарь «Гранат» определял «интеллигентов» как людей, «профессия которых определяется их знаниями и дарованиями».[22]
По сути дела, именно в рамках «профессионального» подхода рассматривали интеллигенцию советские и некоторые зарубежные исследователи. Она определялась как совокупность профессиональных групп, лиц, занимающихся «высококвалифицированным умственным трудом». Показательна позиция В. Р. Лейкиной-Свирской: «Социальным критерием в изучении интеллигенции для нас служит ее профессиональная трудовая деятельность в пределах определенных функций, исторически обусловленных и расширяющихся по мере культурного развития общества. В функциях, осуществляемых интеллигенцией, а в основном они состоят в работе для народного просвещения и здравоохранения, в исследовательской деятельности в области науки и ее технической практики, в отражении жизни в литературе и искусстве и т. д. — непосредственно отражается реальный культурный уровень страны».[23] Соответственно, в состав интеллигенции исследователи чаще всего включали и включают педагогов, врачей, ученых, инженеров, писателей, художников, актеров и музыкантов. В научной среде не вызывает споров и причисление к интеллигенции адвокатов, работников прессы. Однако некоторые профессии принадлежат к числу пограничных и поэтому спорных: если одни авторы относят к числу интеллигенции чиновников, офицеров, священников, студентов, то другие подвергают это сомнению. Так, в некоторых современных исторических работах «духовной интеллигенцией» (этот термин употреблялся и в начале XX века) именуются не только авторы церковных изданий и преподаватели духовных академий и семинарий, но и значительная часть священнослужителей.[24] Некоторые же авторы даже считают возможным использовать это понятие применительно к духовенству XIV и XV веков![25] Немало споров возникает и относительно границ между интеллигенцией и бюрократией. Многие интеллигенты рубежа веков противопоставляли себя «бюрократии», эта позиция нашла отражение и в историографии.[26] Однако на рубеже веков консервативные публицисты нередко писали о слиянии интеллигенции и бюрократии (обе эти группы рассматривались ими как оппоненты, а то и враги)[27]. Некоторые же интеллигенты вовсе не противопоставляли себя всей бюрократии. Так, А. С. Пругавин включал «представителей ведомств» в состав интеллигенции, которая определялась им как «образованная часть русского общества».[28] Отдельные высшие бюрократы считали аристократию и бюрократию частью русской интеллигенции (запись в дневнике И. И. Толстого, бывшего министра народного просвещения, в апреле 1906 г.).[29] Другой бывший царский министр в своих мемуарах включал в число интеллигенции помещиков, аристократов, предпринимателей.[30] И современный историк полагает, что к началу XX века значительная часть бюрократической элиты являлась одной из групп интеллигенции, хотя и отличавшейся специфическим психологическим складом.[31] Другой современный исследователь в качестве интеллигента рассматривает даже жандармского генерала. Вряд ли дореволюционные жандармы именовали себя интеллигентами, однако в некоторых своих мемуарах генералы этого ведомства использовали порой подобную идентификацию. Но и в конце XIX века некоторые авторы включали жандармов в состав «интеллигенции». Так, в книге П. К. Мартьянова «Цвет нашей интеллигенции», выдержавшей три издания, упоминаются А. X. Бенкендорф и Л. В. Дубельт.[32] Несмотря на появление ряда интересных работ, посвященных различным группам интеллигенции, нельзя не признать, что дискуссия о включении тех или иных профессиональных групп в состав интеллигенции нередко заходит в тупик: авторы подчас руководствуются лишь своим собственным вкусом, четких научных критериев даже применительно к какому-то историческому периоду не выработано. А если попытаться объединить все подходы, то интеллигенция составит значительную часть населения дореволюционного города. Используя — без оговорок — определения, применяемые в рамках историко-социологического и историко-статистического подхода, исследователь рискует навлечь на себя подозрение в анахронизме, ибо он часто игнорирует самосознание людей эпохи, модернизирует его. Как известно, в начале XX века взгляд на интеллигенцию как комплекс профессий часто категорически отрицался. Г. П. Федотов, например, писал: «Приходится исключить из интеллигенции всю огромную массу учителей, телеграфистов, ветеринаров (хотя они с гордостью притязают на это имя) и даже профессоров (которые, пожалуй, на него не притязают)».[33] П. Н. Милюков, по крайней мере в некоторых своих работах, проводил различие между интеллигенцией и «образованным классом»: первую он считал творческим ядром последнего.[34] Иногда и в зарубежной историографии интеллигенция рассматривается как некий социум, состоящий из определенных профессиональных страт. Так, американский историк М. Малиа в одной из своих работ включает в ее состав представителей свободных профессий, учителей, профессоров, врачей.[35] Однако большинство западных исследователей используют в данном случае понятия «интеллектуалы», «профессионалы», «белые воротнички». Термин же «интеллигенция» употребляется нередко для характеристики «отчужденных» интеллектуалов, находившихся в оппозиции царскому режиму. Именно так это понятие трактуется в другой работе М. Малиа.[36] Другой известный исследователь из США, Р. Пайпс, также описывает русскую интеллигенцию как оппозиционных, радикальных интеллектуалов, жаждущих политической власти. Он отмечает, что интеллигенция, действуя от имени «молчаливого большинства» — народа, представляла собой двойника патриархального истеблишмента. Характерными чертами интеллигенции он считает материализм, утилитаризм, позитивизм. «Интеллигент» по Пайпсу — это тот, кто «не поглощен целиком и полностью своим благополучием, а хотя бы в равной, но предпочтительно и в большей степени, печется о процветании всего общества и готов в меру сил потрудиться на его благо».[37] Некоторые западные авторы еще более сужают понятие, под интеллигенцией они понимают лишь элиту революционного движения.[38] Близок к подобному подходу и А. Безансон, противопоставляющий идеологизированную интеллигенцию гражданскому обществу.[39] История русской интеллигенции, таким образом, сводится к истории общественного движения или (и) общественной мысли.[40] Иногда термин «интеллигенция» в зарубежной литературе используется лишь применительно к истории революционного движения России.[41] Если зарубежные историки ныне все более интересуются профессиональными группами интеллигенции рубежа веков, то многие российские исследователи с энтузиазмом обращаются к изучению «радикальной интеллигенции». Показательно утверждение современного автора: « .радикалы — наиболее последовательная группа интеллигенции, реализовавшая полностью все сущностные черты этого социального слоя. Можно сказать, что интеллигент уже по определению радикал. Без этой своей „родовой" характеристики интеллигенция теряет те специфические особенности, которые не позволяют идентифицировать ее с интеллектуалами западного общества». В другой работе этого историка интеллигент рассматривается как «интеллектуал в модернизирующемся обществе, именно поэтому выполняющий ряд несвойственных интеллектуалу функций по реорганизации общества в поисках установления собственной комплексной (интеллектуальной, социальной и политической) идентификации». В дальнейшем понятия «интеллигенция» и «радикальная интеллигенция» часто употребляются исследователем как тождественные.[42] Несмотря на обилие терминов, по которым будущие историографы безошибочно угадают автора конца XX столетия, подобный подход восходит, разумеется, к известным определениям и идентификациям начала XX века.
Современные исследователи истории русской интеллигенции используют определения и подходы той или иной части российских интеллектуалов начала XX века. Так, на взгляды Р. Пайпса большое влияние оказали авторы «Вех» и, в особенности, П. Б. Струве, который противопоставлял «интеллигента» и «Kulturmensch'a». Американский исследователь часто использует идеи своего героя, смотрит на различные российские проблемы рубежа веков, в том числе и на проблему интеллигенции, его глазами.[43]
Впрочем, в начале XX века именно так, «идеологически» и «политически», описывали интеллигенцию и представители иного политического лагеря. Неудивительно, что, несмотря на различные антиинтеллигентские акции большевиков, их приход к власти рассматривался частью интеллигентных современников как воплощение одного из интеллигентских проектов: «Октябрьская революция является приходом к власти РКП, которая является ветвью русской интеллигенции»[44]. Многие деятели «старого» режима считали «интеллигента» врагом государства. Ходили слухи, что К. П. Победоносцев призывал министерство внутренних дел не употреблять этот термин в своих официальных документах, а глава МВД В. К. Плеве якобы распорядился провести специальное исследование о происхождении этого слова.[45] Утверждалось также, что сам Николай II не любил это «противное» слово и как-то даже саркастически заметил, что следовало бы приказать Академии наук вычеркнуть его из словарей.[46] Многие консервативно настроенные русские интеллектуалы также воспринимали интеллигенцию как противника режима, они с презрением относились и к интеллигенции, и к понятию «интеллигент» и, как правило, не применяли его для самоидентификации. Негативные современные характеристики интеллигенции изобилуют соответствующими примерами. Так, Победоносцеву приписывают следующее высказывание: «Интеллигенция — часть русского общества, восторженно воспринимающая всякую идею, всякий факт, даже слух, направленный к дискредитации государственной власти; ко всему же остальному в жизни страны она равнодушна»[47]. Но и многие люди, относившие себя к «интеллигентам», считали важнейшими «родовыми признаками» своего «сословия» противостояние самодержавию и официальной церкви. Из приведенной выше таблицы видно, что подпольные и эмигрантские издательства активно использовали термин «интеллигенция» и немало сделали для его распространения. Однако важно отметить, что в то время часто ни «интеллигенция» не отождествляла себя с революционерами, ни революционеры не использовали термин «интеллигенция» для самоидентификации. Показательна позиция журнала «Свобода», выходившего в Женеве в 1888 г., — он имел специальный подзаголовок: «Политический орган русской интеллигенции». Можно предположить, что авторы дорожили репутацией «интеллигентов». Они не отождествляли себя с «нигилистами», но утверждали, что для интеллигенции злейшим и опаснейшим врагом является царское правительство.[48] И впоследствии различные политические течения отождествляли себя с русской интеллигенцией. Так, на съезде конституционно-демократической партии в 1905 г. П. Н. Милюков утверждал, что характер партии соответствовал «традиционному настроению русской интеллигенции».[49] И некоторые политические оппоненты Милюкова считали партию кадетов и ее лидера выразителями позиции русской интеллигенции.[50] Позднее меньшевик Ст. Иванович писал о распространенном подходе (он отрицал его с марксистских позиций): «До сих пор „идея" интеллигенции неразрывно была связана с идеей русского освобождения . Покуда жив старый режим, жива и старая интеллигенция, покуда не умрет идея освобождения, до тех пор не умрет и идея интеллигенции».[51] Видные российские интеллектуалы в начале XX века именовали русскую интеллигенцию «революционным орденом», «генеральным штабом революции», «синонимом революционного самопожертвования»[52]. Соответственно, слово «интеллигентство» воспринималось порой как синоним «партийности», «кружковщины», «фракционности», «направленства». Например, биограф князя Г. Е. Львова так описывал положение и состояние главы первого Временного правительства: «Он попал в водоворот политической борьбы, интеллигентского партийного доктринерства .»[53]. В действительности же картина была более сложной. Некоторые представители охранительного направления также иногда использовали термин для самоидентификации. Б. В. Никольский, юрист правых воззрений, заявил императору в апреле 1905 г.: « .ведь и я имею несчастье принадлежать к этому незавидному сословию . Да, несимпатичное слово. Никогда не пишу его без кавычек. Только тем, как дворянин, и утешаюсь».[54] Консервативный публицист М. О. Меньшиков постоянно критиковал «интеллигенцию», противопоставлял ее «органическому» и «религиозному» народу. Но и он подчас использовал термин как нейтральный, подразумевая людей, живущих «интеллигентно»: чиновников, офицеров. Да и К. П. Победоносцев, похоже, подчас примерял на себя идентификацию «государственная интеллигенция». Это не единственный случай, когда авторы, критиковавшие «интеллигенцию», противопоставлявшие себя ей, в некоторых ситуациях использовали подобную самоидентификацию. Даже черносотенный Союз русских людей выдвинул в ноябре 1905 г. свой проект формирования «патриотической» интеллигенции: «В глубоком убеждении, что главная причина современной смуты коренится в полной оторванности от родной почвы наших так называемых образованных классов, СРЛ ставит своею конечною целью: образование истинно Русской интеллигенции, то есть людей просвещенных, сознательно проникнутых теми чувствами, чаяниями и стремлениями, которые свято бережет в тайниках души своей Православный Народ Русский и которые делают порою из безграмотного крестьянина-простеца богатыря-подвижника». Указанные выше подходы не описывают все значения слова «интеллигенция». «Интеллигентами» могли именовать себя самые различные люди. Отсутствие высшего образования не служило непреодолимым препятствием для получения статуса «интеллигента». Современники писали о «рабочей» и «крестьянской интеллигенции» — речь шла об интеллигентных рабочих и крестьянах, отождествляющих себя с субкультурой интеллигенции. Появилась и специфическая идентификация «народной интеллигенции»: некоторые учителя начальной школы и писатели из народа противопоставляли себя «обуржуазенной», «дипломированной интеллигенции». В то же время многие интеллектуалы различной политической ориентации предпочитали иные идентификации. Существующие подходы изучения интеллигенции начала XX века сталкиваются с серьезными проблемами. Очевидно, данную тему вообще невозможно полностью исследовать в рамках какой-либо одной парадигмы. И, наряду с прочими сюжетами, необходимо тщательно исследовать набор всевозможных идентификаций, без которых был невозможен сам феномен русской интеллигенции. Это важно и для изучения интеллигенции, это важно и для изучения других сюжетов российской истории, ибо идентификация «интеллигент» оформляла важные общественные и политические процессы и конфликты. Феномен российской интеллигенции рубежа веков можно понять лишь в том случае, если мы будем рассматривать ее как комплекс различных, подчас взаимоисключающих идентификаций. Без изучения различных типов самосознания российской интеллигенции начала XX века невозможно понять многие аспекты социальной и политической истории, истории культуры. Это важно и ввиду того, что все научные и «научные» определения, используемые ныне специалистами по истории России, восходят к важным интеллигентским текстам той эпохи.
История понятия «интеллигенция» в конце XIX — начале XX века стала уже предметом специальных исследований. Однако в них изучаются прежде всего взгляды писателей, философов и социологов начала века. Но в текстах такого рода отсутствуют некоторые важные характеристики, присущие т. н. обыденному сознанию «интеллигентов». Для реконструкции самосознания интеллигенции начала XX века необходимо привлекать самые разнообразные источники, позволяющие воссоздать различные уровни сознания людей, считавших себя «интеллигентами», воспринимавшихся таковыми. И обыденное сознание, образ жизни интеллигенции необходимо сравнить с «высокими» интеллигентскими текстами.
При подобном подходе исследователя должно интересовать не какое-то одно «правильное» определение интеллигенции, а составление возможно полной коллекции идентификаций.
Глава 2. Интеллигенция в деловой жизни Петербурга накануне I Мировой войны 2.1. Деловые круги Петербурга конца XIX – начала ХХ вв. Деловой мир Петербурга формировался в соответствии с системой государственного управления торговлей и торговым сословием, закрепленной законодательными актами. В XIX веке при императоре Николае I надзор за торговлей был возложен на торговые депутации. В рамках надзора, в частности, в полицейских и губернских ведомостях печатались сведения о штрафах, налагаемых за обмер, обвес, обман и беспорядки. Эти меры касались столичного торгового сословия. Кроме законодательно-контролирующих действий предпринимались меры, направленные на укрепление торгового сословия. Купцам были предоставлены многие льготы и преимущества, которые определяли и укрепляли их статус в обществе. Устанавливались личное почетное и потомственное почетное гражданство. Личное почетное гражданство получали лица, окончившие университеты, коммерческие и технологические училища. Право потомственного почетного гражданства предоставлялось гражданам, состоящим в звании коммерции или мануфактур советника, или имевшим ордена, а также лицам, состоящим десять лет в первой или двадцать лет — во второй гильдии "безупречно". Повинности купцов третьей гильдии были уменьшены, им был разрешен заграничный торг. Дворянам разрешалось записываться в любую из трех гильдий. Управление предпринимательским сословием и укрепление его положения осуществлялось специально изданным для северной столицы Городовым Положением 1846 года. По этому Положению расширялись права представителей торгово-промышленных и финансовых кругов Петербурга. Была создана общая Дума, представлявшая собой городское общество и действовавшая от его имени. В состав общей думы входили имущие сословия пяти классов: 1) потомственные дворяне, владевшие в столице недвижимой собственностью; 2) личные дворяне, почетные граждане и разночинцы, также владевшие в городе недвижимым имуществом; 3) купцы всех трех гильдий; 4) мещане, не записанные в цехи; 5) цеховые мещане-ремесленники. Выборным правом обладал каждый член из пяти классов, при наличии годового дохода не менее 100 рублей. Заведование городскими делами принадлежало распорядительной думе. Она формировалась из 12 гласных при участии представителей центральной власти. Благодаря Положению 1846 года предприниматели Петербурга получили права участвовать в управлении городским хозяйством и защищать свои интересы в городе. В исторической литературе дается достаточно критическая оценка данного Положения. Представляется, что его можно рассматривать как эксперимент в организации городского управления, проведенный на опыте Петербурга. Новое Городовое Положение 1870 года создавалось на основании полученного опыта. Этот документ положил конец сословному началу в городских учреждениях. В состав городского общества теперь могли входить городские обыватели в возрасте не моложе 25 лет, независимо от сословия, при наличии русского подданства. Они должны были обладать недвижимым имуществом в городе и платить городские налоги или заниматься каким-либо промыслом по купеческому свидетельству, торговлей, платить годовой сбор с промыслового или торгового свидетельства. Все эти лица являлись избирателями. Они разделялись на три разряда в зависимости от размера выплачиваемых городских сборов, причем от каждого разряда выбиралось одинаковое количество представителей, то есть гласных. Число гласных для Петербурга определялось в 252 человека, по 84 — от каждого разряда. Городовое Положение, введенное в 1893 году, явилось очередным крупным событием в жизни городского общественного управления. Оно уточнило состав городских избирателей, существенно ограничив права торгово-промышленного слоя населения Петербурга. Прежде всего, участие в выборах было ограничено имущественным цензом — необходимо было владеть не менее года имуществом, ценность которого не должна быть ниже 3.000 рублей. Права голоса лишались купцы первой гильдии, не содержавшие торгово-промышленных предприятий, и купцы второй гильдии, платившие городские налоги. Права голоса лишались содержатели питейных заведений, евреи, священнослужители и прочие. По Положению число гласных в Думе уменьшилось с 252 до 160 человек. Таким образом, правовое положение торгового сословия не было стабильным, что отражалось на развитии торговли. Организационным центром торговли, заключения оптовых сделок и профессионального объединения купечества являлась петербургская биржа, открытая еще Петром I. До 1890 года товарная и фондовая биржи не разграничивались. Посещение биржи было свободным, но правом совершения сделок пользовался определенный круг лиц. Среди них русские и иностранные купцы первой и второй гильдий, заводчики и фабриканты, иностранные гости, иногородние купцы, биржевые маклеры, крестьяне, покупающие товар от русских купцов первых двух гильдий, или крестьяне, торгующие по свидетельствам первых двух родов. Биржа содержалась за счет биржевого купечества, которое выбирало Биржевой комитет. Комитет являлся представителем интересов биржевого купечества, определенным связующим звеном предпринимателей, регулировал деятельность на бирже. Он включал наиболее активную часть предпринимателей. Члены Комитета занимались профессиональной и общественной деятельностью. Рост активности купцов-предпринимателей отражается в масштабах развития торговли. По данным на 1825 год в Петербург пришло и вышло из города с грузом 11.902 судна, 4.086 порожних судов и 7.468 плотов. За это время было перевезено груза на сумму 121.206 тысяч рублей ассигнациями (32,4 млн. рублей серебром). Через тридцать лет стоимость перевезенных товаров более чем утроилось[55]. С 1856 по 1861 годы по Балтийскому морю оборот внешней торговли составил 50,7 % (по ценности) всех товаров внешней торговли. Однако обороты внешней торговли Балтийского моря постепенно снижались, уступая первенство Черному и Азовскому морям. До 50-х годов XIX века Петербург представлял собой главный пункт обмена европейских товаров и по своим оборотам нередко превышал обороты внешней торговли России по всем остальным портам и таможням сухопутной границы.
Торговля и торговые связи Петербурга развивались неравномерно, подъемы сменялись спадами. Устанавливались и расширялись внутренние и внешние торговые связи северной столицы. С момента открытия выхода в Балтийское море этот торговый путь постоянно развивался. Во второй половине 60-х годов в Петербург, в среднем, прибывало ежегодно около 16 тысяч судов и около 8 тысяч плотов, привозивших в общей сложности около 105 млн. пудов грузов. Ежегодный привоз по железным дорогам за эти годы составлял не более 80 млн. пудов, т. е. 43 % общего привоза. В 70—80-е годы доля внутренних водных путей в петербургском перевозе возросла, что объясняется увеличением грузопотока, направлявшегося в Петербург. В 1877 году общее количество товаров, перевезенных в Петербург по Неве и по железным дорогам, составляло 280,7 млн. пудов. Из них на долю Невы приходилось 166.6 млн. пудов, или 59,4 %, а на долю железных дорог — 114.2 млн. пудов, или 40,6 %. Таким образом, в XIX веке Петербург был центром развития внешней и внутренней торговли, что определяло состояние торгового капитала в Столице и привлекало представителей торгового сословия России и иностранцев.
Среди предметов внешней торговли Петербурга со второй половины XIX века наибольшим спросом за границей пользовались: зерновой хлеб, мука, лес, выжимки и масленичные семена, пенька и яйца. Из-за границы в Петербург везли металлы и металлоизделия, хлопок, продукцию химической промышленности, краски, шерсть-сырец и пряденую шерсть, шелковые ткани и изделия из шелка, виноградные вина и водки. Петербург потреблял от 20 до 25 % всех ввозимых из-за границы товаров. Петербург на внутреннем рынке выступал главным образом как покупатель. Роль Петербурга "как продавца" была меньшей, но значительной и возросла за 60—70-е годы. Главными статьями петербургского вывоза во внутреннюю Россию были изделия тяжелой и легкой промышленности, а также товары, ввозившиеся из-за границы (хлопок, каменный уголь, машины, чай, дорогие вина и другие). Как покупатель Петербург значительно опережал Москву. Значение Петербурга на внутреннем рынке в 70-е годы характеризует В. Михневич: "Петербург является потребителем ., поглощающим громадную массу ценностей, а именно: до одной трети всего заграничного привоза по Европейской границе, до одной шестой всего количества товаров, привозимых по внутренним водам, и до одной четверти всей суммы мануфактурного производства в Европейской России". Значительную и стабильную прибыль приносила купцам торговля хлебом. Столица являлась центром хлебной торговли. Основная торговля хлебом в Петербурге осуществлялась на Калашниковской хлебной пристани. Неравномерность развития внешней торговли санкт-петербургского порта отразилась на материальном положении и хозяйственном состоянии города. По данным переписи населения Санкт-Петербурга 1881-1890 годов в 1881 году численность петербургского купечества составляла 10.137 человек (мужского пола), а в 1890 году— всего 7.019. Таким образом, за эти годы число купцов в Петербурге сократилось на 3.118 человек, или на 1/3. Многие солидные торговые фирмы прекратили дела в северной столице. Потери торгового оборота составляли примерно 1,5 миллиарда рублей. Деятельность купечества, торговавшего на внешнем и внутреннем рынке страны, дополнялась развитием системы внутренней петербургской торговли. В столице существовало несколько центров оптовой торговли товарами. Розничный оборот осуществлялся главным образом через широкую сеть магазинов, лавок и специальных рынков. По сведениям торговой депутации в 1866 году в Петербурге насчитывалось 11.977 торговых заведений, из которых 308 принадлежали к числу заведений оптовой продажи и 11.669 — к заведениям розничной торговли и мелочного торга. Торговые заведения были расположены по всему городу неравномерно. По числу торговых заведений, исключая рынки, на первом месте была Спасская часть города, в которой было 37 заведений оптовой и 1531 заведение розничной торговли. На втором месте находилась Московская часть, имевшая 19 заведений оптовой и 1253 — розничной торговли, соответственно. Меньше всего торговых точек было в Петербургской, Нарвской, Выборгской и Александро-Невской частях города. Местом сосредоточения оптовой и розничной торговли в Петербурге были рынки, которых насчитывалось около 20. Пять крупнейших рынков столицы находились в Спасской части. Кроме рынков, магазинов, лавок, ларей в Петербурге были распространены мелочные лавки, торговавшие всевозможными товарами и рассчитанные в основном на беднейшие классы населения. Распространена была в столице и уличная торговля вразнос, которой занималось несколько десятков тысяч человек. Крупную роль в розничной торговле продуктами питания играли рестораны, трактиры, кухмистерские, съестные лавки и другие заведения, продававшие готовую пищу. Таких заведений в Петербурге 60-х годов насчитывалось свыше 900, среди них — 529 трактиров, 160 постоялых дворов, 113 съестных лавок, 79 закусочных столов, 63 кухмистерских заведений. В 1894 году насчитывалось 1618 ресторанов, отелей, буфетов, гостиниц, их годовой оборот составлял 16.888 тысяч рублей. В Петербурге по переписи 1869 года было учтено 7123 торговых заведения, главную массу которых составляли заведения по продаже пищи и табака (3285), заведения для "угощения и остановки" (2411), а также— по продаже одежды и тканей (537), изделий из металла (137) и пр. По исчислениям В.И. Покровского, в 1894 году в Петербурге было 21.308 торговых заведений, из которых 9316 мелких и 11 992 сравнительно крупных. Внутренний товарооборот Петербурга с учетом банковских и биржевых операций был равен 1.785 млн. рублей. Центром торговли промышленными товарами был Большой Гостиный двор (БГД), расположенный в Спасской части города. О масштабах его торговли историк В.О. Михневич писал: "О богатствах Гостиного двора, заключенных в его многочисленных лавках и кладовых, — ни в сказке сказать, ни пером описать! Без сомнения, по ценности сосредоточенных в нем разнообразных товаров, от самодельной ваксы до "Рузановских" духов, от "Щелкинских, тульской работы, замочков до "Морозовских" тысячных золотых парюров с дорогими бриллиантами, от "Дойниковской" грошовой игрушки до роскошных фолиантов многоцветного "Вольфовского" издания, от коленкорового платочка, ценностью в гривенник, "Московской мануфактуры", до лионских бархатов Погребова, и т. д., и т. д. — по ценности, говорим, все этих товаров и по сумме оборотов петербургский Гостиный двор, несомненно, не имеет себе равных во всей России". Лавки Большого Гостиного двора, расположенные по центральным линиям — по Невскому проспекту и Большой Садовой, стоили дорого — 130 тысяч рублей, по остальным линиям — 65 тысяч рублей. Одна из самых старинных фирм в БГД принадлежала торговому дому шелковых материй П.А. и В.А. Погребовых. Фирма существовала в Петербурге 125 лет, была основана здесь Кашинским купцом А.Т. Погребовым в 1777 году. Екатерина II пожаловала А.Т. Погребова в звание санкт-петербургского купца. А.Т. Погребов открыл магазин шелковых тканей производства московских фабрик и являлся одним из первых продавцов шелковых тканей вообще. Его дети Павел и Николай с успехом продолжили дело отца. В конце XIX века семейное дело Погребовьгх успешно продолжал Алексей Павлович, сын Павла Алексеевича Погребова.
Кроме купцов и купеческих компаний в БГД вели торговлю промышленные предприятия и фирмы, арендовавшие или имевшие свои торговые места. Так, собственные магазины имели Нарвская мануфактура, Невская ниточная мануфактура, фабрика Торнтона, предприятия Саввы Морозова, Жирардовская мануфактура и др. Наиболее крупная торговля принадлежала фабрике Торнтона, которая владела четырьмя магазинами с оборотом 500 тысяч рублей. Такие же обороты имели купцы Шутов и Кольцов. Общий торговый оборот БГД в начале 90-х годов составлял 150 млн. рублей в год.
К концу XIX — началу XX века в БГД значительно увеличилось число шикарных магазинов, не уступавших по внешнему оформлению лучшим магазинам Невского проспекта. Популярность БГД естественно отражалась на его постоянно растущем товарообороте. Общий торговый оборот БГД, занимавшего площадь около 15 десятин (6 гектаров), вместе с оборотом Малого Гостиного двора, а также нескольких линий и торговых рядов на соседних улицах составлял в начале XX века около 150 млн. рублей в год. Подводя итоги деятельности петербургского купечества, следует отметить, что в Петербурге выделялась значительная по масштабам оборотов и деятельности часть предпринимателей. Кроме них имелась большая армия представителей частного бизнеса с мелкими и средними оборотами торгово-промышленной деятельности. Именно состоятельное купечество оставило заметный след в истории. Известные факты трудовой, общественной и благотворительной деятельности относятся, прежде всего, к преуспевающему купечеству. Примером активного предпринимательства является одна из известнейших торговых фирм Петербурга — торговое товарищество "Братья Елисеевы", главная контора которого располагалась на Невском проспекте. Основатель фирмы П.Е. Елисеев в 1813 году открыл в Петербурге на Невском проспекте торговлю иностранными винами и колониальными товарами, а в 1821 году предприимчивый хозяин снял в санкт-петербургской таможне отдельное помещение для иностранных вин. После его смерти в 1825 году его дело успешно продолжили его сыновья, позднее и внуки. В 1857 году Г.П. и СП. Елисеевы учредили Торговый дом под фирмой "Братья Елисеевы". В 1874 году за успешную и долголетнюю деятельность Торговый дом "Братья Елисеевы" был удостоен "высочайше дарованным Государственным гербом". Торговый дом был неоднократно удостоен высшими наградами на всемирных выставках. Торговое предпринимательство было тесно связано с развитием предпринимательства в финансовой сфере. Девятнадцатый век и особенно его вторая половина характеризовались активным развитием государственной финансовой системы и частного банкирского промысла. В пореформенный период Петербург являлся крупным денежным рынком страны и центром капиталистической кредитной системы. В конце XIX потребности промышленности привели к широкому развитию банковской государственной и частной системы. К государственным учреждениям относились Государственный банк, государственная сберкасса, государственный дворянский земельный банк, Крестьянский поземельный банк, ссудная казна (ломбард). Государственные сберегательные кассы были учреждены в 1841 году. Значительно шире были представлены акционерные, частные финансовые учреждения. Это были коммерческие банки с отделениями, конторами, агентствами и комиссионерствами. Кроме этого, частный коммерческий кредит представляли Общества взаимного кредита, Акционерные земельные банки, Сословные и Взаимные (земельные) банки, городские кредитные общества, акционерные ломбарды, банки на особых основаниях, городские общественные банки, ломбарды, сберегательные кассы, сельские общественные банки, ссудные кассы промышленников и другие учреждения. Жители Петербурга и гости столицы второй половины XIX — начала XX веков могли убедиться в том, что Петербург был центром финансового мира страны, для этого достаточно было побывать на Невском проспекте. Только на Невском проспекте находились конторы многих национальных, частных, иностранных кредитных учреждений и их правления. Накануне первой мировой войны на Невском проспекте их было более пятнадцати. Учредительство акционерных коммерческих банков началось в 1864 году открытием Петербургского частного коммерческого банка. Инициатором его создания был председатель столичного Биржевого комитета Е.Е. Брандт. Важная роль в банке принадлежала Г.П. Елисееву, в 1875 году он был избран председателем правления банка. Учредители банка, обосновывая цель его создания, писали в своем прошении о необходимости "при здешней бирже частного банка, как в видах пользы для биржи, так и вообще для поддержки и развития торговли всего государства". Петербургский частный коммерческий банк являлся родоначальником всех акционерных банков в России, его устав стал основой всех других акционерных банков, число которых быстро росло с середины 60-х годов XIX века. В 90-х годах банк участвовал в учреждении новых предприятий и увеличении капиталов уже существовавших фирм. Часть наиболее крупных банков, находившихся в Петербурге, были связаны с иностранным капиталом. К ним относился Русско-Азиатский банк, основанный в 1910 году путем слияния Русско-Китайского и Северного банков. Руководил деятельностью банка А.И. Путилов. Германии принадлежало 40 % капиталов Санкт-Петербургского международного коммерческого банка, одного из крупнейших коммерческих банков России начала XX века. Среди учредителей банка были Ф. Родоканаки — представитель Торгового дома "Ф.П. Родоканаки и К°". Э. Брандт — представитель Торгового дома "Э.Г. Брандт", Леон Розенталь — представитель Торгового дома "Леон Розенталь" в Петербурге и др. Одним из председателей Совета банка был видный предприниматель Н.Н. Сущов (1897—1908 гг.), возглавивший правление промышленной фирмы "Северное общество трубопрокатных и механических заводов", основанной в 1898 году. Среди крупнейших акционеров банка— известные предприниматели К.Д. и Н.Д. Бенардаки, Строгановы и др. Руководил банком А. И. Вышнеградский, сын бывшего министра финансов И.А. Вышнеградского. Основателями Учетного и ссудного банка были представители финансовой олигархии России. Среди них — Г.Ф. Рафалович, О.Г. и Т.О. Гинцбурги, представитель старых торгово-промышленных семей— С.П. Елисеев, Н.М. Полежаев — петербургский хлеботорговец, И.А. Варгунин — петербургский фабрикант и коммерсант, основатель крупной семейной фирмы, В.И. Сазиков — купец 1-й гильдии, владелец ювелирной мастерской и магазина, являвшийся членом Совета Общества дома милосердия и благотворительного общества при Обуховской больнице, членом совета Петербургского Коммерческого училища. Банк создавался для оказания помощи и развития отечественной торговли и промышленности. Он предоставлял удобные способы кредита, развивал финансовые связи и взаимное доверие в области международных денежных сношений, способствовал облегчению денежных оборотов. Председателями Совета банка и членами правления в начале XX века были коммерции советники Э.В. Блессиг — владелец фирмы "Блессинг и К°", К.А. Варгунин — известный предприниматель, активный благотворитель, почетный член совета Дома призрения и ремесленного образования бедных детей, почетный член совета Петербургского коммерческого училища, санкт-петербургский купец Г.В. Громме, статский советник М.Н. Бенуа и др Банк производил многочисленные финансовые операции, включая оплату облигаций промышленных учреждений — общества Путиловских заводов, Московского металлического завода и др.
Волжске-Камский коммерческий банк, располагавшийся в Петербурге, имел акции главных пароходных компаний России. В начале XX века этот банк имел более 20 отделений в других городах России. Основателем банка был В.А. Кокорев — сын мещанина Костромской губернии, родившийся в старообрядческой семье. Он начал предпринимательскую карьеру с управления солеваренным заводом, затем стал крупнейшим винным откупщиком в России, его состояние в 1862 году составило 8 млн. рублей. В.А. Кокорев вел торговлю с Персией, построил нефтеперегонный завод в Баку. В 30-е годы XIX века проявил себя как публицист, печатал статьи по вопросам хозяйственной жизни. В 50-е годы В.А. Кокорев предложил проект крестьянской реформы. В это время он сблизился со славянофильскими кругами, но не во всем разделял их взгляды, считал возможным превратить Россию в сильную державу, используя опыт и пример Англии. Оценка В.А. Кокорева современниками довольно противоречива. Московский промышленник Ф.В. Чижов, сравнивая В.А. Кокорева с Н.И. Путиловым, писал: "У обоих для достижения цели все средства позволительны: подкуп — их главнейший источник, потом ложь . Одним словом, тут ни о каком нравственном чувстве нет и помину . Ни одному слову ни того, ни другого нельзя дать веры ни на одну копейку". Значительно более высокую оценку В.А. Кокореву дал К.А. Скальковский, который писал о нем как о человеке умном, с оригинальными воззрениями, с добродушным характером. "Это был тип коренного русского человека, с его достоинствами и недостатками — человека, который был не чужд утонченнейшей цивилизации, а крестился двумя пальцами, не прочь был заимствовать с Запада, что там было хорошего, но верил, что Россия — страна мужицкая". Далее К.А. Скальковский отмечал: "Наше купеческое сословие мало выставило людей, которые могли бы равняться с Кокоревым игрой ума, талантами и характером, да и немного по всей России за полстолетие сыщется людей такого калибра". По мысли учредителей банк должен был собирать свободные капиталы в виде вкладов в местностях, где они были не востребованы, и перемещать их для банковских затрат в торговые центры с оживленными оборотами. Таким образом, деятельность банка была направлена на выравнивание спроса и предложения капиталов, удешевление кредита, оживление торговли и промышленности. В Совет банка входили крупные предприниматели. Председателями правления банка был Е.И. Ламанский (1893-1901 гг.), В.Д. Спасович (1902-1904 гг.), А.Я. Прозоров (1905—1914 гг.), членами совета в разное время были: В.П. Верховский, А.Ф. Кларк, В.А. Кокорев, СВ. Кокорев, П.Р. Максимов, Н.Л. Марков, Э.Л. Нобель, И.К. Поляков, А.Я. Прозоров, Я.В. Ратьков-Рожнов и др.
С целью облегчения расчетов российских торговцев за границей был создан Русский для внешней торговли банк. Агентства банка располагались в Генуе, Лондоне и Париже. Учредителями банка выступали петербургские банкирские и торговые фирмы: "Э.М. Мейер и К0", "И.Е. Гинцбург", "Винекен и К°", "Леон Ро-зенталь", "Братья Елисеевы" и другие. В учреждении участвовали и московские торговые дома. Председателем Совета банка с 1885 по 1908 год был сенатор В.А. Половцов. С 1901 по 1907 год он был председателем правления Первого Российского страхового общества. Среди членов банка были: Д.А. Бенкендорф, Н.Н. Богданов, Л.И. Бродский, А.С. Гвейер, О.Ф. Дараган, Е.Е. Картовцов, А.И. Проворов, А.Я. Прохоров, НА. Ратьков-Рожнов и др. В состав правления входили Э.Е. Линдес — председатель, коммерции советник и совладелец фирмы "Э.Г. Брант", который занимался торговлей хлебом при петербургском порте. Среди членов правления банка в том числе были потомственный почетный гражданин Н.Н. Полежаев, коммерции советник А.Ф. Рафалович и другие. В 90-х годах Русский для внешней торговли банк одним из первых российских банков обратился к финансированию промышленности. Перечисленные выше крупнейшие российские коммерческие банки, располагавшиеся в столице, составляли основу кредитной системы страны. Источником развития этих банков были капиталы представителей торговой элиты столицы. Составной частью финансовой системы России были находящиеся в Петербурге Санкт-Петербургское агентство акционерного общества "Лионский кредит" (основано в 1863 г.), Общество взаимного кредита (1869 г.), Общество взаимного кредита санкт-петербургского уездного земства (1871 г.), Общество взаимного кредита под наименование "Дешевый кредит" (1895 г.), Санкт-Петербургский — Тульский поземельный банк (1872г.), Городское кредитное общество (1861 г.), частные ломбарды. Предпринимательство в финансовой сфере нашло воплощение через развитие обществ взаимного кредита и городских банков. Первое Санкт-Петербургское общество взаимного кредита было основано в 1863 году, благодаря деятельности Е.И. Ламанского — предпринимателя, видного общественного деятеля, ставшего позже первым председателем правления Петербургского общества взаимного кредита. Деятельность общества была многопланова. Петербургское общество взаимного кредита положило начало созданию кредитных товариществ "с круговой ответственностью" по всей стране. На первом этапе общество объединило 300 купцов и торговцев Апраксина Двора, пострадавших при пожаре 1862 года. Создание Общества поддержали министр финансов М.Х. Рейтерн, товарищ управляющего Государственным банком Е.И. Ламанский, представители деловой петербургской среды — иностранные купцы Мейер и Морган, представитель российского купечества Г.П. Елисеев, один из "крупнейших банкиров или менял" И.И. Смирнов. Основатели Общества для образования первоначального капитала внесли различные суммы от 30 до 5000 рублей, что составило 14 тысяч рублей. Поддержку Обществу оказал Государственный банк, предоставив для него помещение. Значительные суммы на текущие счета вносили лица, не нуждавшиеся в кредите, по этим суммам общество платило по 3—4 %. "Благодаря этой операции через некоторое время касса Общества взаимного кредита сделалась центральной кассой всех . торговых домов, многих частных лиц и общественных учреждений". При отсутствии в Петербурге городских общественных банков для кредитования мелкого предпринимательства роль обществ взаимного кредита была существенной. К 1913 году число обществ взаимного кредита в столице увеличилось до 27. Общества взаимного кредита получили распространение и в уездах. Санкт-Петербургское уездное земство учредило Общество взаимного кредита, основателем которого был барон Ю.Ф. Корф. В правление Общества в начале XX века входили: М.В. Посадский (председатель), М.В. Аненский, И.И. Пирогов, А.К. Савин и К.Ф. Любимов. С 1892 года К.Ф. Любимов состоял выборным от петербургского купеческого сословия, членом Комиссии по рассмотрению просьб о пособиях, он являлся также членом Комитета богадельни и школ купцов Садовникова и Герасимова и старостой церкви при богадельне. В 1861 году в Петербурге для правильного и возможно дешевого долгосрочного кредита под залог недвижимых имуществ было учреждено Городское кредитное общество. Общество являлось первым в России банком частного ипотечного кредита. К концу века опыт Петербурга был распространен в различных городах России, что привело к открытию 16 обществ. По обширности операций и дешевизне кредита Петербургское общество оставалось первым среди подобных учреждений в начале XX века. Общество вело активную благотворительную деятельность, в разное время пожертвовав в целях благотворения около 400 тысяч рублей. Над деятельностью Общества осуществлялся государственный контроль в лице назначенного Министерством финансов главы Комитета владельцев облигаций. В начале XX века Общество выдавало долгосрочные ссуды под залог недвижимого имущества, находящегося в Петербурге. Правление Общества составляли: Н.А. Тарасов (председатель), И.А. Житков, Н.А. Виташевский, П. П. Яковлев, который был известен благотворительной деятельностью. Он являлся членом комитета Николаевского дома призрения престарелых и увечных граждан, членом попечительского совета Александрийского женского коммерческого училища, почетным членом совета Виленских детских приютов. Наблюдательный комитет состоял из А.Я. Брафмана (председатель), В.А. Евреинова, В.К. фон Анрепа, Н.Г. Кудрявцева и др.
Частный банкирский промысел в Петербурге был представлен банкирскими домами. Развитие семейного банкирского промысла в столице происходило во второй половине XIX века в результате проведенных реформ. Они способствовали оживлению финансовых отношений и появлению новых банкирских домов и контор. Одной из причин быстрого развития частного банкирского промысла и открытия банкирских домов было оживления предпринимательской активности в сфере частного или семейного накопления капитала. Накопление капиталов происходило в результате торговых операций и мануфактурного промысла. Из этой деятельности часто вырастало банкирское дело.
Заметную роль в финансовой жизни столицы играл банкирский дом барона Л. Штиглица. Одним из важных событий предпринимательской деятельности Л. Штиглица было получение в 1841 году государственного займа на 50 млн. рублей серебром на постройку железной дороги из Петербурга в Москву. Однако в 1843 году барон Л. Штиглиц скончался, оставив своему сыну Александру Штиглицу состояние в 18 млн. рублей серебром. А.Л. Штиглиц достойно продолжил дела отца, занимаясь предпринимательской деятельностью, способствовал дальнейшему процветанию банкирского дома, созданного отцом. В 1880 году на основании преобразования суконной фабрики в Нарве А.Л. Штиглиц создал Товарищество Нарвской суконной мануфактуры, затем — Товарищество Нарвской льнопрядильной мануфактуры. Ему принадлежала Екатерингофская бумагопрядильня, хотя, по оценке А.А. Половцова, она доставляла "лишь убытки". "Прежде на этом месте стоял сахарный завод, приносивший до 500 тысяч ежегодного дохода и доставивший барону Штиглицу главные средства для постройки Петергофской железной дороги". За пожертвование на строительство этой дороги и ветви в Красное Село, которую А.Л. Штиглиц построил за свой счет, в 1857 году он был награжден орденом Св. Станислава 1-й степени. А за пожертвования в 300 тысяч рублей серебром на нужды правительства во время Крымской войны АЛ. Штиглиц получил чин статского советника, позднее — действительного статского советника. АЛ. Штиглица называли "королем Петербургской биржи", в течение 13 лет он занимал должность ее председателя. В конце 50-х годов XIX века финансовое положение А. Штиглица пошатнулось, но он не утратил своего влияния в финансовых и правительственных кругах. В 1862 году Штиглиц был произведен в тайные советники, а в 1881 году — в действительные тайные советники. Крупный и влиятельный банкирский дом "И.Е. Гинцбург" появился в Петербурге в 1859 году. Его владельцем был Евзель Гинцбург. Как отмечает Б.В. Ананич: "Заработанные на винных откупах миллионы и новое законодательство позволили Евзелею Габриэловичу Гинцбургу открыть в 1859 году банкирский дом в Петербурге и отделение в Париже на бульваре Осман . Банкирский дом "И.Е. Гинцбург", первый крупный банкирский дом, появившийся в столице после издания закона от 15 марта 1859 г., вскоре стал одним из новейших банкирских учреждений в Петербурге, заняв место банкирского дома барона Штиглица". Дело отца продолжил сын — купец первой гильдии барон Г.О. (Евзелевич) Гинцбург. Гинцбурги были известны как крупнейшие предприниматели и благотворители, меценаты. К концу XIX века Г.О. Гинцбург состоял в пяти российских компаниях. Банкирский дом Гинцбургов в начале 80-х годов XIX века входил в финансовую элиту Петербурга. Как благотворитель Г. О. Гинцбург являлся почетным членом комитета Приюта принца Ольденбургского, старшим почетным членом совета Дома призрения и ремесленного образования бедных детей, членом Общества попечения о раненных и больных воинах, почетным членом Кресто-Воздвиженской общины сестер милосердия и директором столичного Тюремного комитета. Банкирский дом Гинцбургов имел широкие финансовые связи в России и за ее пределами. Многие известные люди пользовались услугами банкирского дома. Русский писатель М.Е. Салтыков-Щедрин имел дело с банкирским домом Гинцбургов. Часть своих сбережений в банкирском доме Гинцбургов в Петербурге хранил другой известный русский писатель И.С. Тургенев. По его просьбе Гинцбурги оказывали финансовую поддержку Обществу русских художников в Париже, русским эмигрантам. Менее влиятельными и стабильными в Петербурге были банкирские дома "Г. Вавельберг", "И.В. Юнкер и К°", "Лампе и К°", "А. Альванг" и другие. В условиях конкуренции на финансовом рынке в начале XX века многие из банкирских домов обанкротились, в их числе — банкирские дома Грабовского, Зингера, Альванга, Кутузова, Блока и др. Петербургские банкирские и торговые дома принимали участие в создании Центрального банка русского поземельного кредита. Среди них— "Винскси и К0", И.Е. Гинцбург, "С.К. Гвейер и К0", братья Елисеевы и другие. Учредительская миссия являлась важной стороной деятельности банкирских домов и значительным источником обогащения. Таким образом, Петербург по праву считался финансовой столицей империи. Как правило, первые финансовые учреждения открывались в Петербурге. Государственный банк находился в Петербурге, членом совета которого от петербургского купечества в конце XIX века был А.Г. Елисеев. В столице действовали пять крупнейших банков России. Многие финансовые структуры России и зарубежных стран имели свои конторы в Петербурге. К началу XX века существовало 12 крупнейших российских коммерческих банков, на долю которых приходилось 80 % пассивов всех 50 частных банков, девять находились в Петербурге. А в 1915 году Кредитная канцелярия указывала на 12 главнейших банков России, располагавшихся в Петербурге. По данным Министерства финансов к январю 1910 года в России имелось 287 банкирских контор и 88 меняльных лавок. Из них 92 конторы и 50 меняльных лавок находились в столицах и крупных городах: 32 конторы в Петербурге, 31 — в Варшаве, 14 — в Москве. "Анализ деятельности столичных банкирских заведений показал, что в Петербурге они имели собственных капиталов на 18,5 млн. рублей, т. е. в среднем по 600 тысяч рублей на каждое заведение", — замечает Б.В. Ананьич. Накануне первой мировой войны в Санкт-Петербурге находились конторы 47 коммерческих банков России. На долю Санкт-Петербурга приходился 71 % (3309 млрд. рублей золотом) от общей суммы основных источников денежных ресурсов всех коммерческих банков России. В предвоенное время банки Санкт-Петербурга имели 744 филиала в губернских и некоторых уездных городах и дочерние банки за рубежом. Характерной чертой развития петербургских коммерческих банков был исторически сложившийся иностранный фактор, прежде всего, англо-французский. Реформы второй половины XIX века способствовали ускоренному развитию промышленного производства и расширению промышленного предпринимательства в Петербурге. В это время наблюдался рост количества промышленных предприятий, что подтверждается подсчетами А.В. Погожева. По его данным в Петербурге было основано следующее количество фабрично-заводских предприятий: до 1861 г.— 137 (21,4%), за 1861-1870 годы - 67 (10,4 %), за 1871-1880 годы - 105 (16,3 %), за 1881-1890 годы- 123 (19,2%), за 1891-1900 годы- 209 (32,5 %), за 1901-1902 годы - 1 (0,2 %). Всего было основано 642 фабрично-заводских предприятия (имеются в виду только крупные предприятия). Таким образом, значительная часть (почти 4/5) всех фабрик и заводов Петербурга начала XX века были основаны в пореформенные годы. Большинство из них находилась в акционерной или частной собственности. Акционерное предпринимательство, лидером которого стал Петербург, получило развитие в результате принятого в 1836 году российским правительством "Положения о компаниях на акциях". В результате, к 1914 году из действовавших в стране акционерных компаний 28 % имели правления в Петербурге (для сравнения — в Москве их было 20 %, В Варшаве — 5 %.
К середине XIX века в Петербурге сформировалось территориальное размещение промышленности, выделились несколько промышленных районов города. По количеству имевшихся предприятий на первом месте находилась Каретная часть (число предприятий — 72), Нарвская часть (число предприятий — 62), Васильевский остров (число предприятий — 57), далее Выборгская сторона (число предприятий — 34). Позднее, в конце 90-х годов, определилось географическое районирование российской промышленности. Завершилось формирование трех крупнейших индустриальных районов — Центрального, Петербургско-Прибалтийского и Польского, ведущих свое начало с середины XIX века. На долю Центрального и Петербургско-Прибалтийского приходилось свыше 2/5 промышленной продукции России. Эти два района сложились как районы многоотраслевой промышленности.
Характерные черты российской промышленности конца XIX — начала XX, такие как концентрация производства и рабочей силы, слияние банковского и промышленного капиталов, иностранные инвестиции в промышленность и другие, в полной мере относились к Петербургу. Одним из примеров слияния капиталов является так называемая "финансовая санация", то есть финансовое оздоровление убыточных предприятий. Так, Санкт-Петербургский международный банк санировал Мариупольский металлургический завод, выпустив для этой цели привилегированные акции на 3 млн. рублей золотом, из которых 65 % оставил в своем портфеле. Санация частных предприятий осуществлялась путем их акционирования. Развитию петербургской промышленности способствовали правительственные распоряжения, снимавшие запреты для промышленников заниматься собственными торговыми операциями. Это приводило к взаимодействию промышленного и торгового капитала. Особенности промышленного предпринимательства Петербурга связаны с его большими возможностями оснащения промышленности новейшим отечественным и импортным оборудованием. В определенной мере этому способствовало положение Петербурга, как торгового порта и финансовой столицы, сильное влияние европейских научных и технических достижений. Здесь развивались новые передовые технологии, превратившиеся затем в самостоятельные отрасли промышленности. Развитию промышленности Петербурга способствовало строительство дорог, в том числе железных, набиравшее силу в 30—50 годы XIX века. В это время строилась Царскосельская железная дорога. В 1894 году были образованы комиссии по организации работ для строительства Петербургско-Мурманской и Петербургско-Уральской железных дорог. Железнодорожное строительство явилось источником обогащения многих известных предпринимателей. Ведущей отраслью петербургской промышленности была тяжелая металлообрабатывающая промышленность. Количество предприятий в этой отрасли возросло в 4 раза, число рабочих — в 1,8 раза, а сумма производства — в 3,1 раз. Быстрое развитие получили средние и мелкие металлопромышленные предприятия с числом рабочих от 16 до 99. Всего во второй половине XIX века возникло свыше 100 металлообрабатывающих предприятий. Часть из них превратились в крупные промышленные производства, которые стали ведущими предприятиями своей отрасли. Необходимым условием развития этой отрасли было наличие значительных капиталовложений, которыми не всегда обладали даже преуспевающие предприниматели. Крупным частным металлообрабатывающим заводом был завод Н.И. Путилова (Путиловский). В 1873 году из единоличного предприятия завод превратился в "Акционерное общество Путаловских заводов". Позднее было задумано строительство морского порта, которое потребовало больших средств и привело практически к разорению Н.И. Путилова и его предприятий. После смерти Н.И. Путилова в 1880 году остались огромные долги. В результате акции завода были проданы, большая часть акций досталась председателю Международного банка Н.Н. Анциферову, тесно связанному с немецким капиталом. Завод был реконструирован, переоборудован, расширен и к началу нового экономического подъема (1894 г.) вступил в борьбу за завоевание рельсового рынка страны. На средства шведского предпринимателя Л. Нобеля в 1862 году на Выборгской стороне был основан Механический, чугунно-стале-меднолитейный и котельный завод, на котором с 1899 года изготовляли двигатели системы "Дизель". По заказам морского ведомства работал Обуховский завод, основанный в 1863 году П.М. Обуховым, Н.А. Кудрявцевым и Н.И. Путиловым. Промышленное предпринимательство набирало силу, участие в нем принимали представители торгового и финансового капиталов. Товарищество машиностроительного завода "Феникс" было основано купцом 2-й гильдии Джеймсом Мюргедом в виде слесарной мастерской с целью продажи железа в Петербургском порту. В 1868 году братьями Мюргедами был открыт машиностроительный завод, названный в 1878 году "Феникс". С 1897 года завод был преобразован в товарищество на паях с капиталом 1,2 млн. рублей и 480 рабочими. В 1903 году баланс предприятия равнялся 3.441.500 рублей. Завод выполнял оборонные заказы, изготавливал станки и оборудование для военных заводов, металлообрабатывающие станки, гидравлические прессы и т. п. Эти и другие предприятия были основаны и действовали на средства акционерных компаний. Имелись и другие крупные предприятия отрасли. Примером объединения предприятий и образования промышленных обществ, характерных для промышленности конца XIX века, является образование в 1881 году Общества меднопрокатных и трубочных заводов, включавшее Трубопрокатный завод (позднее завод "Красный Выборжец"). Очевидно, что акционирование промышленности Петербурга происходило при участии иностранного капитала. Французское акционерное общество открыло крупный завод по постройке судовых котлов и машин. В 1887 году начал функционировать механический, чугунно-меднолитейный завод на основе, слияния частного промышленного капитала Р.Л. Лангезипена и купеческого капитала, принадлежавшего купцу 2-й гильдии О. Митенсу. В 1911 году на основе предприятий, перерегистрированных на Р.Л. Лангезипена, было учреждено акционерное общество "Лангезипен и К°" с капиталом 4 млн. рублей. Развивались и другие отрасли тяжелой промышленности, например, машиностроительное производство. Его развитие имело международное значение. Лидером этой отрасли было акционерное общество Русско-Балтийского вагонного завода, приступившее в 1912-1913 годах к производству крупных многомоторных самолетов конструкции И.И. Сикорского — "Русский Витязь" и "Илья Муромец", послуживших основой создания транспортной авиации. В 1913 году английское посольство в Петербурге обратилось к министру иностранных дел России с просьбой о предоставлении сведений о русском аэроплане в связи с возможным приобретением аппарата для британского флота. Петербургские промышленники, как отмечалось выше, в определенной степени имели преимущества при распределении госзаказов. На основе госзаказов в значительной степени развивались частные металлургические и машиностроительные заводы. Крупнейшие механические заводы Петербурга были связаны с заказами казны или с железнодорожным строительством. В то же время тесная связь с госзаказами, зависимость от казны и от самодержавия проявлялась в переходе частных заводов в собственность самодержавного государства, что не могло не отразиться на стабильности предпринимателей. Например, Обуховский завод перешел в руки казны в 1885 году.
Для Петербурга, как портового города, большое значение приобрело судостроение, осуществлявшееся во второй половине XIX века на трех заводах — Невском, Балтийском и Нобеля. Паровые машины для судов строились на ряде заводов — Ижорском, Кронштадтском, Берда и Кокорина. В Петербурге получило развитие станкостроение. Например, на Александровском заводе было налажено производство льнопрядильных станков, на заводе Г. Лесснера (основан в 1853 г.) производство типографических машин. На заводе Р.Е. Круга (основан в 1876 г.) производились медные детали для машин.
Удельный вес металлообрабатывающей промышленности Петербурга в области механического производства всей страны был значителен. В Петербурге располагались 15,8 % механических заводов страны. На них было сосредоточено 39,9 % занятых в этой отрасли рабочих, а их продукция составляла 50,4 % по отношению к продукции всей страны. Новой отраслью для России была электротехническая промышленность, получившая развитие в 90-е годы XIX века. В это время Петербург сосредоточил наибольшее количество электротехнических предприятий страны. Из 16 заводов города, производивших электрооборудование, 6 возникло в 90-е годы. Промышленное развитие Петербурга и приоритеты в нем отражали общие тенденции развития промышленности страны. Кроме тяжелой промышленности важное экономическое значение для столицы имели отрасли легкой промышленности. Она также в основном базировалась на акционерном и частном капиталах. Ведущее место занимала текстильная промышленность, число предприятий которой во второй половине XIX века возросло в 1,5 раза, число рабочих — в 2,5 раза, объем производства — в 3,2 раза. Среди текстильных фабрик, действовавших в России в начале XX века, было немало таких, истоки которых относились к дореформенным временам. В Петербурге насчитывалось 12 из 35 фабрик хлопчатобумажного производства, 3 льнопеньковые фабрики из 6, имевшихся в России. После кризиса в начале 60-х годов, охватившего всю страну и связанного с сокращением поставок американского хлопка, во второй половине 60-х годов хлопчатобумажная промышленность начала вновь набирать обороты. В Петербургской промышленности, перестроившейся на капиталистический лад, господствовало крупное механизированное производство, и в 70-е годы почти все хлопчатобумажные предприятия работали на паровых двигателях. Число предприятий этой отрасли постоянно росло. Расцвет хлопчатобумажной промышленности Петербурга происходил в 80—90-е годы. В этот период возникли 9 новых предприятий, в их числе: бумагопрядильня Акционерного общества Гергарди, немецкая бумагокругильная и лаковая мануфактура Гартлея, Выборгская бумагопрядильная фабрика Смалла, бумагопрядильная и ткацкая фабрика Общества Триумфальной мануфактуры, ватная фабрика Аристова и другие. Самое крупное предприятие текстильной промышленности к началу XX века — Невская ниточная мануфактура, основанная в форме товарищества на паях путем объединения ниточной мануфактуры Н.М. Половцевой и бумагопрядильной фабрики, принадлежавшей шотландской фирме "И. и П. Коатс, Лимитед". В результате образовался международный ниточный трест, установивший монополию на внутреннем ниточном рынке России. Вторым крупным предприятием хлопчатобумажного производства в Петербурге в конце XIX века было основанное в 1895 году акционерное общество мануфактур "Воронин И.А., Лютш и Чешер", в которое входило 6 предприятий по обработке хлопка. История этой фирмы такова. Промышленная фирма (товарищество мануфактур) была основана еще в 1823 году в Петербурге В.А. фон Гуком. В середине XIX века были куплены несколько прядильных и ткацких предприятий. В результате, в 1882 году дело было преобразовано в паевое товарищество, которое в 1894 году приобрел И. А. Воронин, действительный статский советник, владелец ткацкой мануфактуры. Характерной чертой бумагопрядильной промышленности было объединение предприятий, созданных по принципу товарищества на паях. На их базе создавались акционерные общества. Например, товарищество на паях Российской бумагопрядильной мануфактуры в 1913 году было преобразовано в акционерное общество, которое присоединило к себе акционерное общество бумагопрядильной мануфактуры К.В. Гергарди и акционерное общество Северной ткацкой мануфактуры. Это было третье по величине предприятие хлопчатобумажной промышленности в Петербурге. Среди предприятий по обработке шерсти одно из ведущих мест занимала фабрика шерстяных изделий "Торнтон", основанная англичанином Д. Торнтоном, изделия которой славились в России. Оснащение фабрики было привезено из Англии и не менялось до 90-х годов XIX века. Другие виды производства по обработке волокнистых веществ были сравнительно слабо развиты в Петербурге. С большим отрывом по значимости и масштабам развивались химическая, кожевенная, жировая и восковая, силикатная и другие отрасли. Значительный рост был отмечен и в пищевой промышленности. Успешнее других развивалась в Петербурге резиновая промышленность, имевшая крупный удельный вес в производстве всей страны. В начале 60-х годов в России имелось всего пять предприятий резиновой промышленности, из них в Петербурге две фабрики по переработке каучука: фабрика Г.Г. Кирштена, основанная в 1832 году, и предприятие Товарищества Российско-Американской резиновой мануфактуры "Треугольник", основанное в 1861 году. В 1903 году чистая прибыль предприятия составляла 2,486 млн. рублей. В правление товарищества входили: барон Ф. фон Краузкопф, Г.Л. Гейзе (представители интересов товарищества в совете Петербургского общества заводчиков и фабрикантов), Г.Г. Кирштен, Ф.Ф. Утеман и И.И. Шмидт. В конце 70-х годов на двух резиновых фабриках Петербурга было занято 2252 рабочих и производилось изделий на 5.736 тысяч рублей (показатели концентрации производства и рабочей силы). В дальнейшем предприятие Товарищества Российско-Американской резиновой мануфактуры заняло монопольное положение в отрасли. В начале XX века товарищество успешно развивалось и расширялось. В 1908 году в него были включены находившиеся рядом предприятия акционерного общества "Макинтош". Характерно, что владельцы петербургских предприятий имели подобные производства в других городах России. Так, помимо предприятий в Петербурге, Товарищество Российско-Американской резиновой мануфактуры владело фабрикой резиновой обуви в Москве. Это были крупные и хорошо оборудованные предприятия. Продукция товарищества высоко ценилась в России и на мировом рынке, за высокое качество изделий товарищество было удостоено на всемирных и всероссийских выставках пяти золотых, пяти серебряных и пяти бронзовых медалей. Среди кожевенных предприятий столицы, игравших заметную роль в производстве страны и Петербурга, были предприятия М.Н. Брусницына. Большое значение для Петербурга, как культурно-промышленного центра, имело развитие древесной, бумажной и полиграфической промышленности. В 60—90-е годы возникло около 67 таких предприятий. Наиболее крупными предприятиями по производству бумаги были: фабрика, основанная в 1856 году купцом Заветным и англичанами Дж. Киннелем и Р. Крегом, фабрика братьев Печаткиных, фабрика Роджерса. Кроме того, в столице было несколько обойных фабрик — Уконина, Камюзе, Смирнова и др. В 80-90-х годах в столице открылось еще несколько бумажных фабрик, наиболее крупными из них были Голодаевская писчебумажная фабрика Товарищества на вере Печаткина и писчебумажная фабрика, принадлежавшая акционерному обществу. Одним из старейших в этой отрасли предприятий являлось Товарищество Ижорской писчебумажной фабрики К. и X. Небе. В 1901 году на фабрике была установлена машина для выделки оберточной бумаги. Благодаря хорошо организованному делу и доброкачественной продукции фабрики Небе, сократился ввоз в страну импортной бумаги.
Развитие бумажной промышленности создало благоприятные условия для расширения полиграфического производства в Петербурге. Столица являлась центром типографского дела. К началу царствования Александра III (1881 г.) в России насчитывалось около 200 типографий, к началу XX века только в Петербурге их число превышало 150. Из представителей частного бизнеса в этой отрасли наибольшую популярность имели типография издателя, историка, действительного статского советника М.М. Стасюлевича, А.С. Суворина и особенно А. Маркса, издания которой пользовались наибольшей популярностью в стране. Действовали в Петербурге и старые типографии Товарищества Вольф, акционерного общества Гуттенберга, Товарищества "Общественная польза" и другие частные и ведомственные типографии. Развитие типографской промышленности в Петербурге создало материальные условия для превращения города в крупный промышленный центр издательского дела. В столице издавались периодические издания (центральные и местные) и научная и художественная литература.
Одно из первых мест в России (уступая лишь Москве) занимало химическое производство Петербурга. Показателем его роста в Петербурге является увеличение в пять раз численности рабочих этой отрасли. При этом в среднем заводы Петербурга были крупнее, чем московские предприятия. Наиболее крупными химическими заводами в столице были Ультрамариновый завод Веге, Нефтеперегонный завод "Ропс и К°", Санкт-Петербургское газовое общество для освещения Петербургской и Выборгской части, которые были основаны в конце 70-х годов XIX века. Пищевая промышленность преимущественно была представлена в столице мелкими предприятиями кустарного типа. С 1863 по 1893 годы в Петербурге было открыто 33 предприятия данной отрасли. К ним относились табачная фабрика "Богданова и К°", Товарищество табачной фабрики "Саатчи и Мангуби", фабрика Шапошниковой, фабрика Шапшаля, табачная фабрика "Оттоман" и другие. В Петербурге в 1893 году находились два консервных завода. В это же время значительно расширилось производство пиво-медоваренных заводов, кондитерских и макаронных фабрик. К 90-м годам в столице было 14 водочных заводов, причем в это время все они работали с использованием паровых двигателей. Винокурение и производство водки в России как сфера предпринимательской деятельности главным образом принадлежала дворянству. Государство поддерживало и охраняло права дворян в производстве винно-водочной продукции. После реформ 60—70-х годов утвердились некоторые крупные предприятия: московские фирмы — торговый дом "П.А. Смирнов", товарищество "Н.Л. Шустов с сыновьями" и др., а также петербургские фирмы — акционерное общество завода "Бекман и К"", акционерное общество завода "Келлер и К°", торговый, дом "Наследники Михаила и Василия Д. Самсоновых". Перед первой мировой войной в России насчитывалось свыше тысячи пивоваренных заводов. Каждый из них производил "свое" пиво. Масштабы производства, как и развитие фирм, были различные. В Петербурге славились Калинкинский пиво-медоваренный завод, основанный еще в конце XVTII века, Калашниковский завод, действовавший с 1811 года, завод акционерного общества "Бавария". Во второй половине XIX века в России получила развитие кондитерская промышленность, производившая широкий ассортимент продукции — шоколад, какао, печенье, пирожные и т. п. В Петербурге особенно популярна была продукция фабрики товарищества "Жорж Борман", торгового дома "Блигкен и Робинсон", фирмы купца В.М. Конрада, фирмы "Георг Ландрин" и другие. Значительную роль в промышленности Петербурга имели предприятия по обработке минеральных веществ. Наиболее крупное из них было "С.-Петербургское товарищество для производства глухозерского портландцемента". В 1894 году возникло Северное стекольно-промышленное общество. Быстрое развитие производства строительных материалов было связано с возросшими темпами строительства города. Из отраслей этого вида видное место в истории частной промышленности Петербурга занимали фарфоровые и фаянсовые заводы столицы. Наряду с императорским заводом (ныне завод им. М.В. Ломоносова), успешно действовал завод торгово-промышленной фирмы "Товарищество братьев Корниловых", продукция которого имела массовое потребление и пользовалась популярностью в стране. Относительно крупные предприятия имелись в ювелирной промышленности. Здесь выделялся завод В.И. Сазикова, на котором производилась золотая и серебряная посуда, фабрика Ф. Шопена, фабрика Штанге и две фабрики Кумберга. Рост населения столицы и повышение его покупательной способности и делали мелкую частную промышленность крайне востребованной. К середине 90-х годов XIX века на 500 крупных предприятий в столице приходилось 8.584 мелких предприятий. Таким образом, рассмотрев некоторые аспекты и стороны развития предпринимательства в Петербурге во второй половине XIX века, можно отметить следующее. Петербург являлся центром развития частного бизнеса России. Динамика роста и общероссийские тенденции предпринимательства отражались в Петербурге через реализацию законодательной политики самодержавия. К 1913 году в Петербурге в соответствии со взятыми на себя купеческими и промысловыми свидетельствами действовали 4.160 предпринимателей. В их число входили представители финансового бизнеса — 290 (17,4 %). По подсчетам А.Н. Бо-ханова, в Петербурге имелось 94 предпринимателя — представителей деловой элиты России. В столице получили развитие различные виды торгового, финансового и промышленного предпринимательства. Масштабы частного бизнеса были различны, наряду с существованием крупных компаний, товариществ имелись предприятия среднего и мелкого бизнеса. В целом, Петербург представлял мощную экономическую и культурную базу развития призрения и благотворительности. Значительное влияние на развитие города оказывал иностранный капитал, новации развития европейских стран также внедрялись в экономику, прежде всего Петербурга. Для Петербурга было характерно создание акционерных компаний по западному образцу. Важными факторами развития частного бизнеса были личная инициатива предпринимателей Российского государства и инициатива, заимствованная у зарубежных коллег и партнеров. Часть предпринимательства развивалась на основе исторической преемственности предпринимательства от петровских купцов. Значительная часть предпринимательства в России относилась к отраслевому предпринимательству. Этот фактор приводил к интеграции и дезинтеграции финансовых средств для различных форм акционирования, а также к внутриотраслевой конкуренции. Динамика развития предпринимательства по отраслям была неравномерной и определялась уровнем применения современных технологий, заимствованием зарубежных технологий. На развитие предпринимательства в России сильно влияли международные финансовые средства, что определяло специфику гибридного финансирования. Динамика учреждения и финансирования предприятий определялась личностными, национальными и другими факторами, к числу которых относилась острая конкуренция.
2.2. Интеллигенция в деловой жизни Петербурга накануне I Мировой войны Российская буржуазия в начале XX века формировалась из различных социальных групп: - из потомственного купечества, в том числе из старообрядческой среды (Рябушинские, Морозовы, Третьяковы, Бахрушины и другие);
- из купечества, которое сменило свой социальный статус на более респектабельный - потомственных почетных граждан (Дурдины, Калмыков, Клейбер и т.д.); - из купцов, которые были пожалованы в потомственное дворянство за особые заслуги (Терещенко, Башкировы, Прохоровы, Боткины и т.д.); - из дворянства, которое выбрало для себя предпринимательскую деятельность (Потоцкий P.P., Прозоров А.Я. и другие); - из выходцев из среды интеллигенции (Озеров И.Х., Миллер O.K., (Поляк М.С., Поляк М.Г. и другие); - из чиновничьих кругов, представители которых использовали свое служебное положение для получения дополнительных доходов (Попов. В.А., Кобылин A.M. и другие). Своеобразием Санкт-Петербурга являлось то, что будучи столицей, он имел целый ряд особенностей, воздействовавших на процесс формирования городской буржуазии. Так, по мнению американского исследователя Дж. Маккоя, на развитие российского и петербургского предпринимательства огромное влияние оказывали иностранцы. Он полагает, что это воздействие определялось следующими причинами: - влиянием крупных западноевропейских фирм, которые основывали свои филиалы в России; - влиянием предпринимателей-дельцов, создававших свои филиалы в определенной области, при этом нередко принимавших участие в самих хозяйственных начинаниях (Ж. Гужон, Л. Готье, Ф. Шматцер и другие); - влиянием групп предпринимателей, представлявших одну или несколько влиятельных компаний, каждая из которых объединялась вокруг крупного предпринимателя, банка или даже иностранного промышленного центра. Петербургское купечество в начале XX века, в отличие от купечества других регионов, не сокращалось, оставаясь по численности достаточно стабильным. Более того, происходил его некоторый рост, особенно за счет купцов первой гильдии (как правило, из среды евреев из западных и южных областей). Численность купеческого сословия в столице составляла чуть более 2-х тысяч человек . В период бурного развития капитализма в пореформенный период происходили изменения и в купеческой среде, прежде всего менялось отношение к самому занятию коммерцией, и, кроме того, отношение к общественной деятельности. По мнению современных исследователей, первое поколение купцов оставалось крестьянским по своей культуре, целеустремленности и трудолюбию. Многие из них были старообрядцами. Открыв дело, они вели аскетический образ жизни, расчетливо взвешивая как наиболее выгодно использовать каждую копейку. Второе поколение, получив наследие отцов, делилось на две категории: одна продолжала целеустремленно совершенствовать и расширять свое производство или торговое дело, другая, дорвавших до шальных денег, пускалась в разгул, проводя время в веселых кампаниях, пока хватало полученных платежных средств. Третье поколение отличалось, прежде всего, своим образованием, средним или даже высшим. Многие его представители выписывали специальную литературу, изучали зарубежный опыт, понимали необходимость постоянного обновления и совершенствования управления производства. Четвертое поколение предпринимателей, появившиеся на рубеже двух веков, стало серьезно заниматься машинами, новыми технологиями, достижениями науки. Соответственно менялись взгляды на социальные вопросы, в том числе на условия быта и подготовку кадров технических специалистов и коммерсантов. Впрочем, есть и другие оценки. Некоторые исследователи полагают, что большинство русского (и, соответственно, петербургского) купечества было обеспокоено лишь проблемой получения прибыли. «Погруженная целиком в заботу об извлечении прибыли, русская буржуазия на протяжении почти всего XIX века, отличалась не только аполитичностью, но и была настроена весьма консервативно и верноподданнически. Купеческий резонанс на то или иное антиправительственное выступление, будь то выстрел Каракозова Д.В., или демарш тверских земцев, выражался преимущественно в проклятиях в адрес бунтовщиков и в изъявлениях верноподданнических чувств». Конечно, вряд ли можно сомневаться в том, что большинство предпринимателей стремились, прежде всего, к получению наибольших прибылей. Но именно в их среде идет наиболее активно процесс разрушения прежних сословных перегородок. «Сословные, религиозные, национальные и этнические предрассудки, широко распространенные в сословно-иерархическом обществе, не мешали всем им, объединенных в рамках отдельных компаний общностью экономических интересов, сотрудничать для получения максимальных финансовых выгод» . Особый интерес представляет вопрос о том, как купцы осознавали себя в окружающем мире и, соответственно, как воспринимали их самих в обществе. Чаще всего нескрываемое стремление купечества к наживе встречало отрицательную оценку не только в демократически настроенных кругах общества, но и среди деятелей русской православной церкви. Казалось, стяжательство вступало в противоречие с правилами христианства. С другой стороны, более эффективное и. умелое хозяйствование способствовало большому укреплению веры. Умелый, прилежный и ответственный организатор делал больше других «славы Божьей ради». Немалую роль здесь играла сохраняющаяся религиозность предпринимательского сословия, следовавшего евангельской формуле «Кто одел голого, накормил голодного, тот Меня одел, Меня накормил, Меня посетил». Подчеркивая необходимость поминовения усопших, Церковь указывала на то обстоятельство, что «пока верующие не разделены страшным судом, все они, живые и умершие, составляют единую церковь» . Нельзя забывать и о том, что православная церковь непоколебимо и по-1 следовательно отстаивала нравственно-этические ценности христианства, стремилась «отгородить» паству от проникновения чуждых атеистических идей и других «модных» рационалистических и мистических влияний»[56]. Анализируя причины, побуждавшие представителей интеллигенции заниматься предпринимательской деятельностью, следует отметить, что интерес к капиталистическим доходам, а также карьерные соображения для большинства представителей инженерно-технической, юридической, творческой интеллигенции были основополагающими в принятии столь важных для них решений. Большую роль играли и личные деловые качества отдельных предпринимателей из среды интеллигенции, которые обладали незаурядным умом, высоким уровнем образования, предприимчивостью, деловой хваткой. Судя по анкетам выпускников петербургских технических вузов (1911 г.), пессимистическое недоверие к возможностям творческого труда инженера также подталкивало многих молодых специалистов — представителей инженерно-технического корпуса, к тому, чтобы « .искать средства существования в наемной работе в качестве служащих, выполнявших функции канцелярского, конторского, управленческого труда в сфере частного предпринимательства»[57]. Достаточно высокими в системе частного предпринимательства были оклады горных инженеров, инженеров- технологов, инженеров путей сообщения, юристов.
Объяснением этому являлось бурное развитие отраслей народного хозяйства, остро нуждающихся в высококвалифицированных специалистах-интеллектуалах в условиях ускорения модернизации российского общества на рубеже XIX-XX вв. Академик Е. О. Патон вспоминал: « .инженеры-путейцы с упоением хвастали внушительным счетом в банке, собственным выездом, выгодной женитьбой, удачной покупкой ценных бумаг .»[58]. Для многих из них новое приложение сил и талантов открывало дополнительные возможности: занимаясь технической деятельностью «по найму», подняться до управляющих и распорядителей в фирмах или стать акционерами крупных и прибыльных компаний.
Различными были пути представителей интеллигенции в мир капитала, нахождения ими собственного места в петербургском деловом мире. Несомненно одно: это явление стало своего рода отражением процесса «обуржуазивания» части интеллигенции, превращения ее в один из важнейших источников пополнения рядов столичных предпринимателей. По мнению современника: « .отличительная черта теперешнего прогресса — рост типично капиталистического интеллигента, сказанного с капиталом организационно»[59]. Многие из представителей интеллигенции пополнили ряды деловой элиты Петербурга, делая головокружительную карьеру, являясь одновременно членами советов сразу нескольких банков или акционерных ассоциаций. В их числе был, например, горный инженер, общественный и государственный деятель Н. С. Авдаков; преподаватель Института инженеров путей сообщения в Петербурге B. П. Аршаулов; присяжный поверенный и юрисконсульт правления Русско-Азиатского банка Н. Б. Глазберг; профессор Высших женских курсов и Петербургского института коммерческих знаний, магистр гражданского права А. И. Каминка; инженер путей сообщения, член совета Санкт-Петербургского международного банка Н. Д. Байдак; художник, академик исторической живописи, председатель правления Первого российского страхового общества, Гласный Петербургской городской думы М. П. Боткин; профессор Петербургского и Московского университетов И. X. Озеров и многие другие[60]. Феноменальных успехов на предпринимательском поприще зачастую добивались люди, далекие от этой сферы, но личности яркие, незаурядные, с «коммерческой» хваткой, с широкими связями в столичной деловой среде. К числу таких коммерческих «самородков» принадлежали штатный врач Обуховской больницы для бедных в Петербурге Т. В. Белозерский (председатель правления в 9 компаниях, в 15 — член правления), тесно связанный с банковскими структурами столицы; известный антрепренер, издатель, критик, устроитель ряда художественных выставок в Санкт-Петербурге, один из создателей и главный редактор журнала «Мир искусства», оказавший огромное влияние на формирование отечественного театрального предпринимательства C. П. Дягилев и др. Развитие промышленности, усложнение управленческих и финансовых операций, возникновение и рост торгово-промышленных организаций, поставили деловые круги Петербурга перед необходимостью привлечения представителей интеллигенции к участию в деятельности представительных организаций российской буржуазии. Одна из ведущих организаций российской буржуазии — основанное в 1906 г. Петербургское общество заводчиков и фабрикантов, активно привлекало к своей работе интеллигентов. В юридическую комиссию Общества входили опытные юристы, которые не только осуществляли различные виды консультативной помощи, но и вели практические дела Общества, помогая в частности промышленникам обходить существовавшие в России правовые ограничения. В качестве экспертов (консультантов) Совет Общества довольно часто использовал технических специалистов, тесно сотрудничая в этих целях с Императорским техническим обществом. Участие интеллигенции в деятельности представительных организаций свидетельствовало, с одной стороны, о возрастающей потребности предпринимательских структур в сотрудничестве со специалистами, с другой — об изменении отношения части интеллигенции к предпринимательству как сфере деятельности, а также о переплетении, сближении интересов деловых кругов и столичной интеллигенции в условиях новых экономических реалий начала XX в. В 1901 году Министерством финансов был утвержден Устав Северного банка, правление которого находилось в Петербурге. В том же году учреждено новое акционерное общество "Северный банк". Банк имел многочисленные отделения в различных городах империи — Баку, Воронеже, Твери и др. Отделение банка имелось на Калашниковской бирже в Петербурге. Среди учредителей были частные лица — российские и иностранные подданные: горные инженеры Н.С. Авдаков и В.В. Жуковский, коммерции советник А.А. Верт, французский гражданин М.Э. Верстрат и другие, а также две французские компании. Акционерами банка являлись купец И.Н. Харчев, потомственные почетные граждане К.С. Попов, В.В. Путцберг, А.А. Плеске. В соответствии с распространенным историографическим стереотипом российскую интеллигенцию и представителей делового мира, чиновничьего аппарата, особенно применительно к началу XX в., принято жестко противопоставлять друг другу, отождествляя их с двумя непримеримо-враждебными полюсами общественно-политической борьбы[61]. С подобным взглядом перекликается мнение о том, что образование и навыки интеллигентов, находившихся на государственной службе, "оставались вне функций профессионального труда интеллигенции"[62]. Более того, как полагала В.Р.Лейкина-Свирская, привлечение "образованных кадров в управленческий аппарат не изменяло его бюрократических функций и не превращало квалифицированную часть чиновничества в одну из групп интеллигенции"[63]. Можно по-разному относиться к приведенному выводу, но сторонники различных точек зрения по данному вопросу должны, как представляется, сойтись в одном: та или иная трактовка взаимоотношений интеллигенции и высшей царской бюрократии, в том числе и в начале XX в., зависит, прежде всего, от того, как — узко или широко — понимается сам термин "интеллигенция". Исходя из такого понимания этого термина, которое не впадает в какую-либо крайность, следует признать, что грань, разделяющая интеллигенцию и высшую царскую бюрократию, почти неуловима. В самом деле, как и интеллигенция, чиновничество, в том числе и первых 4-х классов, формировалось из представителей самых разных сословий, хотя и в том, и в другом случае удельный вес дворянской прослойки был по-прежнему значителен. Тем не менее, накануне Февральской революции по своему сословному происхождению не принадлежали к потомственному дворянству каждый третий министр и главноуправляющий, товарищ министра и директор департамента, каждый пятый присутствующий член Государственного совета (по назначению) и сенатор. Подобно интеллигенции, личный состав правящей верхушки Империи отличался беспрецедентно-высоким уровнем образования. "Я хорошо знал раньше среду русской либеральной интеллигенции . Знал я и профессорский мир, и артистический, — вспоминал И.И.Тхоржевский, начинавший свою служебную карьеру в Государственной канцелярии. — Но те круги высшей либеральной демократии, с которыми я соприкоснулся впервые, сразу показались мне самыми культурными, самыми дисциплинированными и наиболее европейскими из всего, что было тогда в России"[64]. Это субъективное мнение подтверждается цифрами: к февралю 1917 г. более 90% представителей петроградского истеблишмента (члены Государственного совета, министры, сенаторы, товарищи министров и директора департаментов) имели высшее образование, причем среди всех перечисленных категорий сановников преобладали выпускники гуманитарных факультетов университетов. Весьма симптоматично, что лица, окончившие университеты, были самыми желательными кандидатами для заполнения служебных вакансий не только с точки зрения власти, но и по мнению ее либеральных оппонентов, один из которых, профессор Л.И.Петражицкий, считал, что "в области общего внутреннего управления" "желателен университетский тип воспитания"[65].
Отсутствие четкой грани между интеллигенцией и высшей царской бюрократией проявлялось также и в причастности значительного числа их представителей к интенсивному умственному труду. Интеллектуализация высшего чиновничества происходила прежде всего за счет увеличения в его рядах прослойки профессиональных ученых. Так, за время с 1853 по 1916 г. доля академиков, профессоров, ректоров и преподавателей среди чинов 3 класса (тайные советники) возросла в 16,7 раза — с 0,6 до 10%[66]. О высоком интеллектуальном уровне бюрократической элиты России накануне свержения самодержавия свидетельствуют некоторые данные по личному составу назначенных членов Государственного совета, среди которых значились, в частности, следующие видные деятели науки и искусства: председатель Археологической комиссии граф А.А.Бобринский, автор многотомных исследований по истории Финляндии генерал М.М.Бородкин, историк В.И.Герье, писатель князь Д.Г.Голицын-Муравлин, академик А.Ф.Кони, специалист по источниковедению русской истории XVIII в. А.Н.Куломзин, автор трехтомной биографии В.С.Соловьева С.М.Лукьянов, публицист А.П.Никольский, автор классических исследований по жидкостному трению генерал Н.П.Петров, крупный теоретик военного дела генерал А.Ф.Редигер, академик А.И.Соболевский, один из авторов Уголовного уложения 1903 г. Н.С.Таганцев, композитор А.С.Танеев, авторитет в области международного права барон М.А.Таубе, президент Практической восточной академии генерал Н.К.Шведов, председатель Археографической комиссии граф С.Д.Шереметев и др. Не менее внушительное представительство интеллектуалов имелось и в Совете министров. Так, например, накануне Февральской революции членами правительства были: "один из лучших русских инженеров". Э.Б.Войновский-Кригер (министр путей сообщения), заслуженный профессор Н.К.Кульчицкий (министр народного просвещения), крупный специалист в области финансовой науки Н.Н.Покровский (министр иностранных дел), основатель и руководитель Вольного женского университета Н.П.Раев (обер-прокурор Синода), автор фундаментальных работ по проблемам крестьянского землеустройства и землевладения АА.Риттих (министр земледелия), академик Г.Е.Рейн (главнокомандующий государственным здравоохранением).
К 1913 г. большинство представителей столичного истеблишмента мало отличалось от интеллигенции и по своему материальному положению: только треть сановников этого ранга были связаны с землей, остальные являлись управленцами-профессионалами и, не обладая какой-либо недвижимостью, имели в жалованьи основной, а зачастую — и единственный, источник дохода. Таким образом, с точки зрения основных формальных критериев нет никаких оснований для жесткого противопоставления интеллигенции и высшей царской бюрократии. Как справедливо указывал М.О.Гершензон, "русская бюрократия есть в значительной мере плоть от плоти русской интеллигенции"8. Итак, к началу XX в. значительная часть бюрократической элиты являлась одной из групп интеллигенции, но группой особой, со специфическим психологическим складом, сильно отличавшимся от психологического склада интеллигенции в целом, для которой, по известному выражению П.Б.Струве, было характерно "безрелигиозное отщепенство от государства". Именно в этом отщепенстве и лежала причина перманентного конфликта между "старым режимом" и обществом. Не следует, однако, и преувеличивать верноподданичество бюрократии. Еще Л.А.Тихомиров писал о том, что интеллигенция, "многочисленная в рядах самой же бюрократии", "нередко сама же и вырабатывала мероприятия правительства, прямо противные самодержавной идее". Весьма показательна в этой связи реакция высшего чиновничества на Февральскую революцию, явившуюся кратковременным политическим триумфом интеллигенции. Как вспоминал один из соратников А.Ф.Керенского, "не только не было заметно со стороны чиновников недружелюбного отношения к новой власти, а наоборот, чувствовалось самое предупредительное отношение, связанное с желанием помочь новой власти в ее новой деятельности. Такое отношение не может быть объяснено гуттаперчевой душой чиновника; слишком ясны были признаки доверия к новой власти .". Очевидно, что подобное отношение к новой власти со стороны сановников было бы невозможно, если бы они не видели в ней не чуждую, а родственную силу. Этот факт, как и многие другие, лишний раз доказывает, что конфликт между интеллигенцией и высшей царской бюрократией, ознаменовавший предреволюционную эпоху, имел внутрисистемный характер, т.е. был конфликтом между целым и его частью, и, следовательно, ни в коей мере не может рассматриваться как довод в пользу того, что между интеллигенцией и купечеством лежала непроходимая пропасть.
Заключение Примечательно, что интеллигенция оказала значительное влияние на развитие делового мира, в частности купечества. Описания уклада жизни, в которых усиленно подчеркивались заведомо положительные качества в именитых купеческих семьях, типичны для апологетической литературы. Но одновременно этот вид источника высвечивает черты моральной и культурной самооценки предпринимателей, высоко ставивших в своей среде — благочестие, сострадательность к несчастному, ревностное соблюдение обрядов. Однако наблюдался постепенный выход за круг чтения исключительно назидательной литературы. Этот выход, на наш взгляд, шел по двум линиям. Одну линию представляла тяга к миру литературы и искусства взрослых представителей предпринимательской среды, так сказать, самообразование. Другой линией было постоянное окультуривание молодых поколений предпринимательского слоя через самое лучшее, по меркам времени, образование и воспитание. А в третьем случае могло произойти совпадение этих двух линий, и это порождало выдающиеся явления национальной культуры, такие, как Третьяковская галерея, музей С.И. Щукина или театр С. Мамонтова. Для иллюстрации первого варианта приведем несколько строк из дневника купца Медведева. Он пишет: «Любимые мои занятия: Чтение книг, Слушание пения и музыки. Театр. Да летом природа, путешествия и прогулки». Этот дневник, относящийся к последним дореформенным и первым пореформенным годам, является одним из немногих дошедших до нас текстов исповедального характера, вышедших из-под пера представителя купечества. Среди прочитанных книг упомянуты «Путевые писмы Давыдова по Грецыи», которую Медведев брал «читать на прогулки и сравнивал свои впечатления». В дневнике содержатся конспекты некоторых прочитанных сочинений, например, «Житие и славные дела Государя Императора Петра Великого» (книга была издана в Венеции в 1772 г.). Образ жизни культурного «элитного» купечества по стилю и характеру времяпрепровождения мало чем отличался от дворянского. Начиная с 1880-х гг., летом, на дачи в Кунцево съезжалась вся купеческая московская знать — Солдатенковы, Третьяковы, Боткины, Солодовниковы, Коншины, Щукины, Крестовниковы, Морозовы-тверские, Востряковы, Сорокоумовские — с многочисленными домочадцами. Дни и вечера проходили в прогулках, разговорах, музицировании. Интересно, что семейное чтение ориентировалось, главным образом, на серьезную литературу: « .Встречались и беседовали о политике, злобах дня и более всего о новых книгах. Одно за другим выходили сочинения Печерского "В лесах" и "На горах"; "Анна Каренина" Толстого; сочинения Достоевского и Тургенева; читались всеми "Вестник Европы", "Русский вестник" и "Отечественные записки". Выросшая молодежь . обсуждала все эти книги; перечитывала "Войну и мир" .».
В начале XX в. по своим культурным запросам многие представители культурной купеческой среды мало чем отличались от представителей интеллигентских профессий. Пристальный интерес к философской литературе наблюдался у многих, включая женщин. Ю.А. Бахрушин писал: «На книжных полках матери замелькали имена философов-этиков. Лао-Цзы, Конфуций, Лев Толстой, Чаннинг, Платон, Паскаль, Ларошфуко и другие стали ее постоянным чтением».
Представители купечества становились не просто страстными библиофилами, но знаменитыми коллекционерами книжных редкостей. К наиболее интересным собраниям относились коллекции А.И.Хлудова (700 книг кирилловской печати и свыше 500 рукописей XV —XIX вв., в том числе, «Просвещение» Иосифа Волоцкого и сочинения Максима Грека), Ф.Ф.Мазурина (редкие рукописи и издания XIV —XIX вв., включая письма Петра Великого), Павла В. Щапова (печатные издания, начиная от первопечатника Ивана Федорова и до 60-х гг. XIX в., всего свыше 40 тыс. томов56). К слову сказать, за исключением Щапова, окончившего историко-филологический факультет Московского университета (он был учеником Ф.И.Буслаева), почти все купцы-библиофилы (известные до конца XIX в.) приобретали свой обширный кругозор в результате самообразования и редкостной увлеченности книгой. Широкое вовлечение в капиталистическое предпринимательство на рубеже XIX-XX вв. лиц «интеллектуальных» профессий объективно способствовало ускорению хозяйственного прогресса, а также свидетельствовало о глубоких изменениях в структуре российского и петербургского предпринимательства, о возрастающей роли представителей интеллигенции не только в общественно-политической, но и хозяйственной жизни Петербурга.
Список использованной литературы 1. Acton E. Rethinking the Russian Revolution. L., 1990. 2. Besanson A. The Intellectual Origins of Leninism. Oxford, 1981. 3. Burbank f. Intelligentsia and Revolution: Russian Views of Bolshevism, 1917 — 1922. N. Y.; Oxford, 1986. 4. Kucharrzeivski J. The Origins of Modern Russia. N. Y., 1948. 5. Malta M. What is the Intelligentsia // The Russian Intelligentsia / rid. R. Pipes. N. Y.; L., 1961. 6. Nahirny V. C. The Russian Intelligentsia: From Torment to Silence. New Brunswick; L., 1983. 7. Pipes R. Struve: Liberal on the Right, 1905 — 1944. Cambridge (Mass.); L., 1980. 8. Pipes R. The Russian Revolution. N. Y„ 1991. 9. Tompkins S, R. The Russian Intelligentsia: Makers of the Revolutionary State. Norman, 1957. 10. Абрамович Н. Я. Подполье русского интеллигенства (О тупиках русского интеллигентского сознания). М., 1917. 11. Абросимова Т. А. Интеллигенция и политические партии в начале XX века // Интеллигенция и российское общество в начале XX века. СПб., 1996. 12. Алданов М. Ключ. М., 1991. 13. Бабий А. И. Формирование, молдавской интеллигенции во второй половине XIX—начале XX века. Кишинев, 1971. 14. Барышников М. Н. Интеллигенция как источник обновления делового мира России в начале XX века//Российская интеллигенция в отечественной и зарубежной историографии. Иваново, 1995., т. 1, с. 109-110 15. Барышников М. Н. Политика и предпринимательство в России: (из истории взаимодействия в нач. ХХ в.). СПб, 1997. 16. Барышников М. Н., Османов А. И. Петербургские предприниматели во второй половине XIX — начале XX в. (Социальная структура, представительные организации, политические партии). СПб, 2002. 17. Белова Т. П. Роль церковной интеллигенции в национальном возрождении Руси в конце XIV—начале XV века в оценках современной отечественной историографии // Российская интеллигенция в отечественной и зарубежной историографии: Тезисы докладов межгосударственной научно-теоретической конференции. Иваново, 1995. Т. 1. 18. Боборыкин П. Д. Перевал // Боборыкин П. Д. Собрание романов, повестей и рассказов. СПб., 1897. Т. 7. 19. Боханов А. Н. Крупная буржуазная России в конце 19 в. М, 1992. 20. Боханов А.Н. Крупная буржуазия России (конец XIX -1914 г.). М., 1992. 21. Виппер Р. Две интеллигенции и другие очерки: Сб. статей и публичных лекций, 1900—1912. М., 1912. 22. Витте С. Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 2. 23. Воейков В. Н. С царем и без царя: Воспоминания последнего дворцового коменданта государя императора Николая II. М., 1995. 24. Волконский С. М. Мои воспоминания: В 2-х т. Т. 2: Родина. М., 1992. 25. Жаров С. Н. О побудительных мотивах действий интеллигента (В. Ф. Джунковский) // Интеллигенция России в XX веке и проблемы выбора: Материалы «круглого стола» Всероссийской конференции «Интеллигенция России в истории XX века: Неоконченные споры», посвященной 90-летию сборника «Вехи». Екатеринбург, 1999. 26. Журавлев А. А. Из истории формирования социальной структуры петербургского предпринимательства в пореформенный период. /В сб. Предпринимательство и общественная жизнь Петербурга. Очерки истории. СПб, 2002 27. Зайончковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978. 28. Иванов А. Е. Высшая школа России в конце XIX—начале XX века. М., 1991. 29. Иванович Ст. Судьбы русской интеллигенции // Наша заря. 1910. № 5/6. 30. Кавелин К.Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории культуры. М., 1989. 31. Колотщкий Б. И. «Интеллигентофобия» в конце XIX—начале XX в.: К постановке вопроса // Проблемы социально-экономической и политической истории России XIX—XX века: Сб. статей памяти Валентина Семеновича Дякина и Юрия Борисовича Соловьева / Отв. ред. А. Н. Цамутали. СПб., 1999. С. 266—275. 32. Кригер-Войновский Э. Б. Записки инженера: Воспоминания, впечатления, мысли о революции // Спроге В. Э. Записки инженера. М., 1999. 33. Куликов С. В. Российская интеллигенция и высшая бюрократия в начале XX века // Российская интеллигенция на историческом переломе (Первая треть XX века): Тезисы докладов и сообщений научной конференции. СПб., 1996. 34. Лейкина-Свирская В. Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX века. М., 1971. 35. Лейкина-Свирская В. Р. Русская интеллигенция в 1900-1917 гг. М., 1981. 36. Леонтьева Т. Г. Церковная интеллигенция Тверской губернии в конце XIX—начале XX века (1895—1907 гг.): Автореф. дис. . канд. ист. наук. Петрозаводск, 1992. 37. Малиа М. К пониманию русской революции. Лондон, 1985. 38. Мартьянов П. К. Цвет нашей интеллигенции: Словарь-альбом русских деятелей XIX в. в силуэтах, кратких характеристиках, надписях к портретам и эпитафиях. СПб., 1890. 39. Милюков П. Н. Интеллигенция и историческая традиция // Вопр. философии. 1991. № 1. 40. Мирский Д. Интеллиджентсиа. М., 1934. 41. Михайловский Н. К. Записки современника // Михайловский Н. К. Сочинения. СПб., 1897. Т. 5. 42. Могильнер М. Мифология «подпольного человека»: Радикальный микрокосм в России начала XX века как предмет семиотического анализа. М., 1999. 43. Могильнер М. Российская радикальная интеллигенция перед лицом смерти // Общественные науки и современность. 1994. № 5. 44. Московский телеграф. 1881. 27 октября.
45. Назаревский Б. Бюрократия и интеллигенция. М., 1906. 46. Наумов А. Н. Из уцелевших воспоминаний (1868—1917). Нью-Йорк, 1954. Т. 1. 47. Нерсесов Н.И. Конспективный курс лекций по торговому, вексельному и морскому праву с процессом. М., 1890. 48. Никольский Б. В. Из дневника 1905 года // Николай Второй: Воспоминания. Дневники / Сост. Б. В. Ананьич, Р. Ш. Ганелин. СПб., 1994.
49. Новиков М. М. Традиции Московского университета // Двухсотлетие Московского университета: Празднование в Америке. Нью-Йорк, 1956. 50. Новикова Л.И. Цельность живого знания. О своеобразии русской философской мысли // Общественные науки и современность. 1992. № 1. С. 179. 51. Объяснительный словарь слов, вошедших в употребление в русском языке, с объяснением их корней / Сост. Михельсон. [М.], 1883. Стб. 268. 52. Онгирский Б. П. Интеллигенция, народ и буржуазия // Дело. 1881. № 12. 53. Очерки русской жизни // Русская мысль. 1890. № 2. 54. Павлова О. К. Предпринимательство, призрение и благотворительность в С-Петербурге. СПб, 2004 55. Пайпс Р. Россия при старом режиме. М, 1993. 56. Петражицкий Л.И. Университет и наука. Т. 2. СПб., 1907. 57. Пешехонов А. В. В темную ночь. СПб., 1909. 58. Пирумова Н. М. Земская интеллигенция и ее роль в общественной борьбе до начала XX в. М., 1986. 59. Политический словарь: Общедоступное объяснение иностранных и других слов, вошедших в русский язык. Пг., 1917. 60. Полнер Т. И. Жизненный путь князя Георгия Евгеньевича Львова: Личность. Взгляды. Условия деятельности. Париж, 1932. 61. Помпеев Ю.С. История и философия отечественного предпринимательства. СПб. 2002. 62. Поткина И.В. Законодательное регулирование предпринимательской деятельности в России // История предпринимательства в России. Кн. 2. Вторая половина XIX — начало XX века. М., 1999. 63. Пругавин А. С. Запросы народа и обязанности интеллигенции в области просвещения и воспитания. СПб., 1895. 64. Раев М. Понять дореволюционную Россию: Государство и общество в Российской империи. Лондон, 1990. 65. Расе М. Понять дореволюционную Россию: Государство и общество в Российской империи. Лондон, 1990. 66. Селезнева Л. В. Книга Ричарда Пайпса о П. Б. Струве — веха в мировой историографии российской интеллигенции // Российская интеллигенция в отечественной и зарубежной историографии: Тез. докладов межгосударственной научно-теоретич. конференции. Иваново, 1995. Т. 2. 67. Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция, 1914—1917 гг. Нью-Йорк, 1960. Кн. 2. 68. Станюкович. Толки об интеллигенции // Дело. 1882. № 1. 69. Степун Ф. А. Пролетарская революция и революционный орден русской интеллигенции // Интеллигенция. Власть. Народ: Антология. М., 1993. 70. Судьбы русской интеллигенции: Материалы дискуссий 1923 —1925 гг. /Отв. ред. В. Л. Соскин. Новосибирск, 1991. 71. Толковник политических слов и политических деятелей. Пг., 1917. 72. Толстой И. И. Дневник, 1906 — 1916. СПб., 1997. 73. Трубецкой С. Е. Минувшее. М., 1991. 74. Тхоржевский И.И. Последний Петербург. Из воспоминаний камергера: В Мариинском дворце//Нева. Л., 1991. №4. 75. Федотов Г. П. Трагедия интеллигенции//Федотов Г, П. Судьба и грехи России. СПб., 1991. Т. 1. 76. Франк С. Л. Крушение кумиров // Франк С. Л. Сочинения. М., 1990. 77. Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. М., 1994. Т. 1. 78. Шепелев Л.Е. Акционерные компании в России. Л., 1973. 79. Шепелев Л.Е. Царизм и буржуазия во второй половине XIX века. Проблемы торгово-промышленной политики. Л., 1981. 80. Щелгунов Н. В. Бесхарактерность нашей интеллигенции. // Дело. 1873. № 12; 81. Щелгунов Н. В. Косность нашей интеллигенции // Дело. 1877. № 9 82. Щелгунов Н. В. Народ и интеллигенция, как их характеризует «Русская мысль» // Дело. 1880. № 4; 83. Щелгунов Н. В. Неудавшаяся «Беседа» и задачи интеллигенции. // Дело. 1871. № 5; 84. Щелгунов Н. В. Серединный интеллигент // Дело. 1875. № 10; 85. Щелгунов Н. В. Теперешний интеллигент // Дело. 1875. № 10. [1] Барышников М. Н., Османов А. И. Петербургские предприниматели во второй половине XIX — начале XX в. (Социальная структура, представительные организации, политические партии). СПб, 2002. С. 139. [2] Лейкина-Свирская В. Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX века. М., 1971. 367 с; Она же. Русская интеллигенция в 1900—1917 годах. М., 1981. 285 с. [3] Новиков М. М. Традиции Московского университета // Двухсотлетие Московского университета: Празднование в Америке. Нью-Йорк, 1956. С. 26; Kucharrzeivski J. The Origins of Modern Russia. N. Y., 1948. P. 88. Цит. no: Nahirny V. C. The Russian Intelligentsia: From Torment to Silence. New Brunswick; L., 1983. P. 3. [4] Михайловский Н. К. Записки современника // Михайловский Н. К. Сочинения. СПб., 1897. Т. 5. Стб. 508, 538, 540. [5] Московский телеграф. 1881. 27 октября. [6] Боборыкин П. Д. Перевал // Боборыкин П. Д. Собрание романов, повестей и рассказов. СПб., 1897. Т. 7. С. 257. [7] Очерки русской жизни // Русская мысль. 1890. № 2. С. 155 — 170. [8] См.: Колотщкий Б. И. «Интеллигентофобия» в конце XIX—начале XX в.: К постановке вопроса // Проблемы социально-экономической и политической истории России XIX—XX века: Сб. статей памяти Валентина Семеновича Дякина и Юрия Борисовича Соловьева / Отв. ред. А. Н. Цамутали. СПб., 1999. С. 266—275. [9] Лейкина-Свирская В. Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX века . С. 5. [10] Волконский С. М. Мои воспоминания: В 2-х т. Т. 2: Родина. М., 1992. С. 51—52; Трубецкой С. Е. Минувшее. М., 1991. С. 49, 54. [11] Лейкина-Свирская В. Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX века . С. 5; Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. М., 1994. Т. 1. С. 351—352. [12] Щелгунов Н. В. Неудавшаяся «Беседа» и задачи интеллигенции.// Дело. 1871. № 5; Он же. Бесхарактерность нашей интеллигенции//Там же. 1873. № И, 12; Он же. Теперешний интеллигент // Там же. 1875. № 10; Он же. Серединный интеллигент // Там же. 1875. № 10; Он же. Косность нашей интеллигенции // Там же. 1877. № 9; Он же. Народ и интеллигенция, как их характеризует «Русская мысль» // Там же. 1880. № 4; Опыты с магдебургскими полушариями, производимые нашей интеллигенцией // Там же. 1880. № 10. См.: Бенина М. А. Журнал «Дело» (1866—1888): Указатель содержания. СПб., 1993. Вып. 1-2. С. 124, 191, 193, 237, 285, 343, 357. Шелгунов считал, что интеллигенция — «сознающая сила и в этой роли — ее государственная функция. Она же создает и новое государство, разрушая сначала критикой все обветшалое». Он подчеркивал значение интеллигенции как «передовой умственной силы, единственно обладающей государственным и общественным творчеством» (Лейкина-Свирская В. Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX века . С. 7). [13] Онгирский Б. П. Интеллигенция, народ и буржуазия // Дело. 1881. № 12; Станюкович. Толки об интеллигенции // Там же. 1882. № 1; Кольцов И. [Тихомиров Л. А.]//Там же. 1882. № 4. См.: Бенина М. А. Журнал «Дело» .С. 378, 380, 384.
[14] Пешехонов А. В. В темную ночь. СПб., 1909. С. 176. [15] Алданов М. Ключ. М., 1991. С. 52. [16] Мирский Д. Интеллиджентсиа. М., 1934. С. 6. [17] Объяснительный словарь слов, вошедших в употребление в русском языке, с объяснением их корней / Сост. Михельсон. [М.], 1883. Стб. 268.
[18] Виппер Р. Две интеллигенции и другие очерки: Сб. статей и публичных лекций, 1900—1912. М., 1912. С. 1; Политический словарь: Общедоступное объяснение иностранных и других слов, вошедших в русский язык. Пг., 1917. С 12. [19] Наумов А. Н. Из уцелевших воспоминаний (1868—1917). Нью-Йорк, 1954. Т. 1. С. 220. [20] Бабий А. И. Формирование, молдавской интеллигенции во второй половине XIX—начале XX века. Кишинев, 1971. 106 с. 62 [21] Толковник политических слов и политических деятелей. Пг., 1917. С. 23. [22] Русская энциклопедия. Т. 9. С. 34; Энциклопедический словарь Товарищества «Бр. А. и И. Гранат». Стб. 60. [23] Лейкина-Свирская В. Р. Русская интеллигенция в 1900—1917 годах. М., 1981. С. 3. Н. М. Пирумова полагает, что для России конца XIX — начала XX века фельдшер, акушерка, народный учитель, счетчик, регистратор или служащий земской канцелярии будет интеллигентом (Пирумова Н. М. Земская интеллигенция и ее роль в общественной борьбе до начала XX в. М., 1986. С. 168—169). [24] Леонтьева Т. Г. Церковная интеллигенция Тверской губернии в конце XIX—начале XX века (1895—1907 гг.): Автореф. дис. . канд. ист. наук. Петрозаводск, 1992. С. 12. [25] Белова Т. П. Роль церковной интеллигенции в национальном возрождении Руси в конце XIV—начале XV века в оценках современной отечественной историографии // Российская интеллигенция в отечественной и зарубежной историографии: Тезисы докладов межгосударственной научно-теоретической конференции. Иваново, 199.5. Т. 1. С. 165—167. [26] Лейкина-Свирская В. Р. Русская интеллигенция в 1900—1917 гг. . С. 34—35; Расе М. Понять дореволюционную Россию: Государство и общество в Российской империи. Лондон, 1990. С. 9, 246; Pipes R. Struve: Liberal on the Right, 1905 — 1944. Cambridge (Mass.); L., 1980. P. 24. [27] См., например: Назаревский Б. Бюрократия и интеллигенция. М., 1906. [28] Пругавин А. С. Запросы народа и обязанности интеллигенции в области просвещения и воспитания. СПб., 1895. С. XI, XVI [29] Иванов А. Е. Высшая школа России в конце XIX—начале XX века. М., 1991. С. 262—263. [30] Кригер-Войновский Э. Б. Записки инженера: Воспоминания, впечатления, мысли о революции // Спроге В. Э. Записки инженера. М., 1999. С. 116, 117, 119. [31] Куликов С. В. Российская интеллигенция и высшая бюрократия в начале XX века // Российская интеллигенция на историческом переломе (Первая треть XX века): Тезисы докладов и сообщений научной конференции. СПб., 1996. С. 24—28. [32] Жаров С. Н. О побудительных мотивах действий интеллигента (В. Ф. Джунковский) // Интеллигенция России в XX веке и проблемы выбора: Материалы «круглого стола» Всероссийской конференции «Интеллигенция России в истории XX века: Неоконченные споры», посвященной 90-летию сборника «Вехи». Екатеринбург, 1999. С. 47—48; Спиридович А. И. Великая война и Февральская революция, 1914—1917 гг. Нью-Йорк, 1960. Кн. 2. С. 84, 159; Мартьянов П. К. Цвет нашей интеллигенции: Словарь-альбом русских деятелей XIX в. в силуэтах, кратких характеристиках, надписях к портретам и эпитафиях. СПб., 1890. С. 22, 84. [33] Федотов Г. П. Трагедия интеллигенции//Федотов Г, П. Судьба и грехи России. СПб., 1991. Т. 1. С. 68. [34] Милюков П. Н. Интеллигенция и историческая традиция // Вопр. философии. 1991. № 1. С. 109. [35] Малиа М. К пониманию русской революции. Лондон, 1985. С. 59, 61. [36] Malta M. What is the Intelligentsia // The Russian Intelligentsia / rid. R. Pipes. N. Y.; L., 1961. P. 2 — 4. [37] Pipes R. The Russian Revolution. N. Y„ 1991. P. 122—123, 139; Пайпс Р. Россия при старом режиме. М-, 1993. С. 328. [38] Tompkins S, R. The Russian Intelligentsia: Makers of the Revolutionary State. Norman, 1957. P. 271. [39] Besanson A. The Intellectual Origins of Leninism. Oxford, 1981. P. 94 — 112. [40] Burbank f. Intelligentsia and Revolution: Russian Views of Bolshevism, 1917 — 1922. N. Y.; Oxford, 1986. [41] См. также: Acton E. Rethinking the Russian Revolution. L., 1990. p. 88 — 99. [42] Могильнер М. Российская радикальная интеллигенция перед лицом смерти // Общественные науки и современность. 1994. № 5. С. 56; Она же. Мифология «подпольного человека»: Радикальный микрокосм в России начала XX века как предмет семиотического анализа. М., 1999. С. 8. [43] Характеристику взглядов Струве на интеллигенцию см. в книге Пайпса: Pipes R. Struve: Liberal on the Right, 1905 — 1944. Cambridge (Mass.); L., 1980. P. 87. Показательна опечатка (проговорка?) современного автора: «Несколько апологетичным . оказывается Ричард Пайпс в объяснении „веховского" излома Пайпса». См.: Селезнева Л. В. Книга Ричарда Пайпса о П. Б. Струве — веха в мировой историографии российской интеллигенции // Российская интеллигенция в отечественной и зарубежной историографии: Тез. докладов межгосударственной научно-теоретич. конференции. Иваново, 1995. Т. 2. С. 476. [44] Судьбы русской интеллигенции: Материалы дискуссий 1923 —1925 гг. /Отв. ред. В. Л. Соскин. Новосибирск, 1991. С. 17. [45] Лейкина-Свирская В. Р. Интеллигенция в России во второй половине XIX века . С. 5. [46] Витте С. Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 2. С. 328. [47] Воейков В. Н. С царем и без царя: Воспоминания последнего дворцового коменданта государя императора Николая II. М., 1995. С. 178. [48] Редакционная статья // Свобода. 1888. № 1/2. С. 2; Княжнин С. Очерки русской жизни // Там же. № 3. С. 4; Кромвель. Noblesse oblige //Там же. № 4. С. 4; Княжнин С. Итоги прошлого // Там же. № 5. С. 2; Турский М. Сила царизма // Там же. № 11/12. С. 3. [49] Цит. по: Абросимова Т. А. Интеллигенция и политические партии в начале XX века // Интеллигенция и российское общество в начале XX века. СПб., 1996. С. 36. [50] Толстой И. И. Дневник, 1906 — 1916. СПб., 1997. С. 13. [51] Иванович Ст. Судьбы русской интеллигенции // Наша заря. 1910. № 5/6. С. 53. [52] Степун Ф. А. Пролетарская революция и революционный орден русской интеллигенции // Интеллигенция. Власть. Народ: Антология. М., 1993. С. 286—302; Франк С. Л. Крушение кумиров // Франк С. Л. Сочинения. М., 1990. С. 116; Далин Д. После войн и революций. Берлин, 1922. С. 164. [53] Полнер Т. И. Жизненный путь князя Георгия Евгеньевича Львова: Личность. Взгляды. Условия деятельности. Париж, 1932. См. также: Абрамович Н. Я. Подполье русского интеллигенства (О тупиках русского интеллигентского сознания). М., 1917. 43 с. 37 [54] Никольский Б. В. Из дневника 1905 года // Николай Второй: Воспоминания. Дневники / Сост. Б. В. Ананьич, Р. Ш. Ганелин. СПб., 1994. С. 74. [55] Павлова О. К. Предпринимательство, призрение и благотворительность в С-Петербурге. СПб, 2004, с. 198 [56] Журавлев А. А. Из истории формирования социальной структуры петербургского предпринимательства в пореформенный период. /В сб. Предпринимательство и общественная жизнь Петербурга. Очерки истории. СПб, 2002, с. 64-66
[57] Лейкина-Свирская В. Р. Русская интеллигенция в 1900-1917 гг. М., 1981. С. 31. [58] Там же, с. 37 [59] Цит.: Боханов А.Н. Крупная буржуазия России (конец XIX -1914 г.). М., 1992. С.189. [60] Там же. С. 200-212. [61] Раев М. Понять дореволюционную Россию: Государство и общество в Российской империи. Лондон, 1990. С. 9, 246.
[62] Лейкина-Свирская В.Р. Русская интеллигенция в 1900—1917 гг. М., 1981. С. 34—35. [63] Там же. С. 35. [64] Тхоржевский И.И. Последний Петербург. Из воспоминаний камергера: В Мариинском дворце//Нева. Л., 1991. №4. С. 195. [65] Петражицкий Л.И. Университет и наука. Т. 2. СПб., 1907. С. 636—637. [66] Зайончковский П.А. Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в. М., 1978. С. 91.