Григорий Отрепьев – загадка личности

План. I. Вступление II. Григорий Отрепьев – загадка личности 1. Жизнь Юрия Отрепьева 2. Факты, приведенные при жизни Лжедмитрия I,
доказывающие, что он Григорий Отрепьев 3. Похождения в Литве. “Извет” Варлаама 4. Рождение интриги III. Заключение IV. Список используемой литературы Вступление. Смута… Время потрясений, тревог, разрухи. Ныне все ее грозные признаки проступили достаточно отчетливо: распад государства, развал экономики, разрыв общественных связей, включая межнациональные бегство людей из “горячих точек”, внутренние войны и т.д. И главный признак демографический спад. Российских историков издавна отличает повышенный интерес к проблеме исторических катаклизмов. Не случайно он возрос в последние несколько лет[1], ведь для того, чтобы скорее преодолеть смуту, важно учесть многовековой опыт, и не только нашей страны, изучить причины смуты, зачинщиков, к которым можно отчасти отнести и самозванцев. Самозванство, столь хорошо известное нам по отечественной истории, - болезнь вовсе не национальная. Появлялись самозванцы еще в античные времена. С этим явлением знакома история не только Запада, но и Востока. Однако нигде самозванство не достигало такого огромного размаха, как в России. На протяжении XVII-XIX веков разного рода Лже обрушивались на страну, как из рога изобилия. Самозванцы не исчезли и в наше время. Их перестали называть “ворами” и только. Сейчас мы называем их авантюристами, преступниками. Эта болезнь еще преследует нас, приняв лишь несколько другую форму. Взять бы МММ… Удавшаяся авантюра. Некоторые “параметры” Лже зафиксированы отечественной историей. На протяжении 2-х с половиной веков самозванческий наряд примеряли более ста человек. Большинство самозванцев почти не оставили следов в истории – лишь строки дел следственных, захороненные в архивах: “А на 2-ой пытке дали ему семь ударов кнутом, и говорил он все те же воровские речи”.[2] Но те из самозванцев, кто докричался до народа, вошли в историю на веки. Самозванческая интрига вводила в соблазн людей самых разных, поэтому каждый случай интересен по-своему. Несомненно, у большинства преобладала авантюрная жилка, хотя были и такие, которые искренне уверовали в свою “роль”. Самозванцы по натуре бунтари. Действуя формально в рамках права (законный государь ищет похищенный у него престол), на самом деле они становятся искателями воли в том смысле, в каком это понятие наделил народ. Это именно воля, а не свобода, кровавый разгул, сбросивший всякие запреты. Пестрое проявление индивидуальностей привело к возникновению самозванческих типов. Самозванец – бунтарь; самозванец – авантюрист, искатель личных выгод; самозванец – марионетка, орудие политического заговора. Масштабы самозванства в отечественной истории вызывают удивление и рождают естественное желание найти ему объяснение, разоблачить и полностью разобраться в интригах. Едва ли не самым распространенным в недавнем прошлом объяснением феномена самозванства было определение: “наивный монархизм масс”. Однако дальше декларации дело обычно не заходило, поскольку “наивный” как бы снимало саму проблему. Можно идти и от анализа политической ситуации. И тогда выявляется ее уникальность и напряженность, и ставиться безусловно, правильный диагноз: кризис. Так в совпадении государственного расстройства, вызванного политикой Ивана Грозного, с расстройством династическим надобно видеть главное условие возникновения смуты, появления самозванца. Однако кризис объясняет, почему появился самозванец. Не менее важен вопрос: как. Что бы объяснить почти невероятный успех человека, назвавшегося сыном законного царя и уже одним этим привлекшим на свою сторону толпы приверженцев, нужно вспомнить и о характерных для того политического сознания представлениях о Московском государстве, как о наследственном владении потомков Ивана Калиты. Не менее важным является восприятие государя. Народное сознание наделяло особу государя сверхъестественными способностями, вплоть до связи с потусторонними силами. Сакрализация личности царя не была на Руси новостью. Иностранцы еще в XVI веке не без удивления наблюдали, как великого князя простолюдины почитали наравне с Богом. Даже опричнина была осмысленна ими, как праведное гонение на грешников. (А разве недавняя наша история говорит не о том же?). Вообще, “грозность” была неотъемлемой частью образа справедливого царя. От него могут страдать, но его не смеют осуждать. Естественно, что миролюбивый, да еще и выбранный, царь Борис Годунов утратил тот ореол священности и таинственности. Эта ситуация влияла на самозванческий сценарий. В стоустой народной молве они становились государями-избавителями. Дела – если претендент законен – должны быть в интересах народа, ибо богоданный истинный царь – “свой” и только “свой”. Первоначально все внимание историков было сосредоточено на вопросе о том, кто скрывался под личиной Лжедмитрия. Большинство историков считают, что имя сына Грозного принял беглый монах Г. Отрепьев. Но один из самых крупных историков Смутного времени С.Ф. Платонов пришел к заключению, что вопрос о личности самозванца не поддается решению. Подводя итог своим размышлениям, историк с некоторой грустью писал, что нельзя считать, что самозванец был Отрепьев, но нельзя также считать, что Отрепьев не мог быть им: истина скрыта. Столь же осторожной была точка зрения В.О. Ключевского. Как заметил этот историк, личность неведомого самозванца остается загадочной, несмотря на все попытки ученых разгадать ее; трудно сказать, был ли то Отрепьев или кто другой, хотя последние менее вероятно.[3] “Игра самозванцев в царя”, которая в иные моменты кажется до смешного наивной, на самом деле имеет сильную сторону: выходцы из низов, они прекрасно чувствовали психологию масс и выстраивали свое поведение в соответствии с ожидаемым поведением, с ожидаемыми обещаниями. Поэтому так важно знать и личность Лжедмитрия I . Его низкое происхождение, как нельзя лучше доказывает, что выходец из народа, “комар”, при поддержке масс, может поразить “льва”. Люди поверили в Лжедмитрия I, его обещаниям, признали его законным государем – “своим”, добрым. А если он был простолюдином он должен как нельзя лучше знать тяготы жизни крестьян, а значит, мог и помочь им. Сбылась ли, наконец, мечта людей в царя - избавителя? Нет. Многие люди не только того, но и нашего времени, надеются на президента, честного, из простых, и все будет хорошо. Верят любым обещаниям. Не мешает вспомнить опыт с Лжедмитрием I. Хотя это было единственный раз, когда был признан царем, человек, вовсе не царских кровей. Но чтобы смело утверждать это, нужно разгадать загадку личности Отрепьева. Был ли он Лжедмитрием? Да и сам факт правления простолюдина сам по себе был бы ужасно интересен. Жизнь Юрия Отрепьева. Единственно достоверными и известными фактами является жизнь Юрия Отрепьева до появления Лжедмитрий I. Проследим этот жизненный этап.
При Василии Шуйском сообщалось без особых подробностей о том, что “был он, Гришка, в чернецах в Суздале, в Галиче у Иоанна Предтечи и по иным монастырям .”[4]. Но в справке не сказано, сколько времени провел Отрепьев в провинциальных монастырях. 3аполнить этот пробел помогает осведомленный современник — автор “Повести 1626 года”. Он категорически утверждает, что до водворения в столичном монастыре Григорий носил рясу очень недолго. “По мере же времяни пострижения своего изыде тот чернец, во царствующий град Москву и там дошел до пречисты обители архистратига Михаила”[5]. Если верно то, что пишет названный автор, значит, Отрепьев не жил в провинциальных монастырях, а бегал из одного в другой.
Приведенные факты позволяют установить важнейшие даты в жизни Отрепьева. Из Чудовского монастыря он отправился в Литву в феврале 1602 года, после того как пробыл там год, следовательно, он обосновался в Чудове в начале 1601 года. Если верно, что Отрепьев прибыл в Москву “по мале времени” (вскоре) после своего пострижения, значит, он постригся в конце 1600 года. Именно в это время Борис Годунов разгромил заговор бояр Романовых и Черкасских. Приведенные факты полностью подтверждают версию, согласно которой Отрепьев принужден был уйти в монастырь в связи с гонениями на Романовых в ноябре 1600 года. В то время Отрепьеву было примерно двадцать лет. По понятиям XVI века молодые люди достигали совершеннолетия и поступали на службу в пятнадцать лет. Это значит, что до своего пострижения Григорий успел прослужить на боярских подворьях около пяти лет. Установив все эти факты, попробуем заполнить самые первые страницы биографии Отрепьева. Юрий Богданович Отрепьев родился в небогатой дворянской семье. Предки Отрепьевых выехали из Литвы на службу в Москву. Отец Юрия Богдан Отрепьев, достигнув совершеннолетия в пятнадцать или шестнадцать лет, получил поместье вместе со старшим братом Смирным. Произошло это в феврале 1577 года. Дворянские недоросли, начиная служить, обычно вскоре заводили семью. Так поступил и Богдан Отрепьев. На рубеже 70-80-х годов XVI века в его семье родился сын Юрий. Это значит, что он был примерно одного возраста с царевичем Дмитрием. Отрепьев достиг совершеннолетия в самые последние годы царствования Федора. Отец Юшки Богдан служил в стрелецких войсках, он выслужил только чин стрелецкого сотника, так как рано умер. Согласно посольской справке, Богдана зарезал литвин в Москве в Немецкой слободе. Там, где иноземцы свободно торговали вином, нередко случались уличные драки. Московские летописцы помнили, что Юшка “остался после отца своего млад зело”[6] и воспитанием его занималась мать. От нее мальчик научился читать божественное писание, “часовник и псалмы Давидовы”[7]. Как видно, возможности домашнего образования были быстро исчерпаны, и Юшку по­дали “к Москве на учение грамоте”[8]. Семья Отрепьевых имела прочные связи в столице. Там жил дед Юшки, служили его родной дядя Смирной и свояк дьяк Семейка Ефимьев. Вероятно, кто-тоиз приказных и выучил Юшку писать. В приказах ценили хороший почерк, и при них существовали школы, готовившие писцов-каллиграфов. Отрепьев усвоил изящный почерк, что позволило ему позже стать переписчиком книг на патриаршем дворе. Только в ранних посольских наказах юного Отрепьева изображали беспутным негодяем. При Шуйском этого уже не было. Поздние летописцы не скрывали удивления по поводу способностей Отрепьева. Правда, при этом они выражали благочестивые подозрения, не вступил ли Юшка в союз с нечистой силой, будучи еще подростком. Учение, в самом деле, давалось Отрепьеву очень легко. В непродолжительное время Юшка стал “зело грамоте горазд”[9]. Бедность и сиротство отнимали у способного ученика надежды на выдающуюся карьеру. На царской служ­бе он едва ли мог надеяться выслужить воеводский чин. Честолюбивый провинциал искал более легких путей и поступил на службу к брату царя Михаилу Никитичу. В то время, служба при дворе Романовых сулила массу выгод. Выбор Юшки кажется случайным. Но так ли было на самом деле? Отрепьевы издавна сидели целым гнездом на берегах реки Монзы, притоке Костромы, там же располагалась знаменитая костромская вотчина боярина Федора Никитича — село Домнино. Родители Отрепьева жили неподалеку от монастыря, на Железном Борку. Менее чем в десяти верстах от того монастыря стоял романовский починок Кисели. За несколько лет службы Отрепьев занял при дво­ре Никитичей достаточно высокое положение. Это об­стоятельство едва не погубило Юшку в тот момент, когда Романовых постигла царская опала. В окруже­нии бояр Романовых кроме таких преданных слуг, как Отрепьев, нашлись также и предатели. Один из холопов Александра Никитича Романова, явился к окольничему Семену Годунову, род­ственнику и клеврету царя Бориса, и предложил свои услуги — донести на Романовых[10]. Семен тотчас же обещал ему царское Жалованье.Мелкий помещик Бартенев, служивший казначеем у боярина Александра Никитича Романова, донес царю, что его господин хранит в казне волшебные коренья, с по­мощью которых намерен извести Бориса и всю его семью. Донос положил начало одному из самых гром­ких колдовских процессов XVII века. После ареста Романовых в их казне действительно был найден ме­шок с кореньями, предъявленный Боярской думе в качестве решающей улики. Борис мог казнить Романовых за самое тяжкое государственное преступление, но оп предпочел отправить их в ссылку. Приставы, сопровождавшие опальных, говорили: “Вы, злодеи-из­менники, хотели достать царство ведовством и кореньем!”[11] Обвинение в колдовстве явилось не более чем предлогом к расправе с Романовыми. Польские послы, находившиеся в то время в Москве, потратили немало усилий на то, чтобы установить причины опалы Рома­новых. Собранная ими информация особенно интерес­на потому, что она исходила от людей, симпатизиро­вавших родне царя Федора. “Нам удалось узнать, - читаем в польском дневнике, - что нынешний вели­кий князь насильно вторгся в царст­во и отнял его от Никитичей-Романовичей, кровных родственников умершего великого князя. Названные Никитичи-Романовичи усилились и, возможно, снова предполагали заполучить правление в свои руки, что и было справедливо, и при них было достаточно людей, но той ночью великий князь на них напал”[12]. Отрепьев поступил на службу к Романовым, ожидая их скорого восшествия на трон. Его мечты каза­лись близкими к осуществлению. В 1600 году здоровье Бориса резко ухудшилось. Как отметили поляки, рус­ским властям не удалось сохранить в тайне болезнь царя, и в городе по этому поводу поднялась большая тревога. Для обсуждения сложившейся ситуации бы­ла спешно созвана Боярская дума. Бориса по его собственному распоряжению отнесли на носилках из дворца в церковь, чтобы показать народу, что он еще жив. Ввиду близкой кончины Бориса возобновление борьбы за трон казалось неизбежным. Польские пос­лы, наблюдавшие развитие кризиса, утверждали, буд­то у Годунова очень много недоброжелателей среди подданных, их преследуют, подвергают строгим нака­заниям, но это не спасает положения. “Не приходит­ся сомневаться,— писали поляки,— что в любой день там должен быть мятеж”[13].
Последующие события показали, что наибольшую угрозу для неокрепшей династии, как и прежде, таят в себе притязания бояр Романовых. По сравнению с Годуновым Романовы имели гораздо больше прав на трон в качестве ближайших родствен­ников — двоюродных братьев последнего царя из ди­настии Калиты.
Своими поспешными и преждевременными дейст­виями Романовы сами навлекли беду на свою голову. Ожидая близкой кончины Бориса, они собрали на своем подворье многочисленную вооруженную свиту. В воздухе запахло мятежом. Малолетний наследник Бориса имел совсем мало шансов удержать трон пос­ле смерти отца. Новая династия не укоренилась, и у больного царя оставалось единственное средство для спасения. Борис должен был пресечь боярский за­говор, разгромить отряды, с помощью которых заго­ворщики рассчитывали осуществить переворот, и, на­конец, устранить с политической арены главных претендентов на трон. Силы, собранные Романовыми, были столь значи­тельны, что у стен боярского подворья произошло форменное сражение. 26 октября 1600 года в польском дневнике появилась следующая запись: “Этой ночью его сиятельство канцлер сам слышал, а мы из нашего двора видели, как несколько сот стрельцов вышли ночью из замка (Кремля) с горящи­ми факелами, и слышали, как они открыли пальбу, что нас испугало”. Вскоре поляки узнали подробности ночного нападения. “Дом, в котором жили Романо­вы,— отметили они,—был подожжен; некоторых (опальных) он (Борис) убил, некото­рых арестовал и забрал с собой .”[14]. Вооруженная боярская свита оказала стрельцам отчаянное сопротивление. Царь Иван в таких случаях подвергал дворню поголовному истреблению. Го­дунов не хотел следовать его примеру. Он ограничил­ся казнью ближних слуг опальных Романовых. Подоб­ная участь угрожала и Юрию Отрепьеву. По словам патриарха, Отрепьев постригся, спасаясь от смертной казни. Царь Борис выражался еще более определен­но. Боярского слугу ждала виселица![15] Не благочестивая беседа с вятским игуменом, а страх перед виселицей привел Отрепьева в мона­стырь. Двадцатилетнему дворянину, полному сил и надежд, пришлось покинуть свет и забыть свое мир­ское имя. Отныне он стал смиренным чернецом Гри­горием. Спасаясь от пыток и казни, Отрепьев скрылся в провинции. Из посольской справки следует, что он побывал в Суздальском Спасо-Ефимьевом монастыре и монастыре Ивана Предтечи в Галиче. Оба назван­ных монастыря лежат на одной прямой, связывающей Москву с имением семьи Отрепьевых в Галичском уезде. Чернец Отрепьев не жительствовал в этих мо­настырях, а искал в них временное пристанище в дни бегства из Москвы в свое имение. Сохранились глухие известия, будто во время пре­бывания Отрепьева в Суздальском Спасо-Ефимьевом монастыре их игумен, видя его очень юным, отдал “под начало” некоему старцу. Жизнь “под на­чалом” оказалась стеснительной, и чернец поспешил проститься со Спасскими монахами. В прочих обите­лях Отрепьев задерживался и вовсе ненадолго. Конт­раст между жизнью в боярских теремах и прозябани­ем в монашеских кельях был разительным. Очень скоро чернец Григорий решил вернуться в столицу. Как мог опальный инок попасть в аристократический кремлевский монастырь? Поступление в такую обитель обычно сопровождалось крупными денежными вкладами. Дьяки Шуйского дознались, что при поступлении в Чудов монастырь Гришка Отрепьев воспользовался протекцией. Его дед Замятня[16], заручившись поддержкой влиятельного лица — протопопа кремлевского Успенского собора Евфимия, определил в Чудов монастырь Григория. Как свидетельст­вует посольская справка 1606 года, “архимандрит Пафнотий для бедности и сиротства взяв его (Григо­рия) в Чюдов монастырь”.[17] Отрепьев недолго прожил под надзором деда. Ар­химандрит вскоре отличил его и перевел в свою келью. Там чернец, по его собственным словам, занял­ся литературным трудом, “сложил похвалу московским чудотворцам Петру, и Алексею, и Ионе”[18]. Пафнотий приметил инока, не достигшего двадцати лет, и дал ему чин дьякона. “ .По произведенью тоя честныя лавры архимандрита Пафнотия,— пи­сали летописцы,—(Отрепьев) поставлен бысть во дьяконы, рукоположеньем святейшего Иова патриарха .”[19] История последующего взлета Отрепьева описана одинаково в самых различных источниках. Патриарх Иов в своих грамотах писал, будто взял Отрепьева на патриарший двор “для книжного письма”.[20] На самом деле Иов приблизил способного инока не только из-за его хорошего почерка. Чернец вовсе не был простым переписчиком книг. Его ум и литературное дарование[21] доставили ему более высокое положение при патриаршем дворе. У патриарха Григорий продолжал “сотворяти каноны святым”[22]. Прошло совсем немного времени с тех пор, как Отрепьев являлся во дворец в свите окольничего Михаила Никитича. Теперь перед ним вновь открылись двери кремлевских палат. На царскую думу патриарх являлся с целым штатом писцов и помощников. Отрепьев оказался в их числе. Патриарх в письмах утверждал, что чернеца Отрепьева знают и он сам, святейший патриарх, и епископы, и весь собор.[23] По-видимому, так оно и было. Карьера его на монашеском поприще казалась феерической. На­до было обладать незаурядными способностями, чтобы сделать такую карьеру в течение одного только года. Не подвиги аскетизма помогли выдвинуться юному честолюбцу, а его необыкновенная восприимчивость к учению. За несколько месяцев он усваивал то, на что у других уходила вся жизнь. Примерно в двадцать лет Отрепьев стал заниматься литературными труда­ми, которые доверяли обычно убеленным сединой подвижникам. При царе Борисе Посольский приказ пустил в ход версию, будто чернец Григорий бежал от патриарха, будучи обличен в ереси. Церковные писатели охотно подхватили официальную выдумку. Согласно “Исто­рии о первом патриархе”, Отрепьев “рассмотрен бысть” как еретик “от неких церковных” (именаих не указаны), и тогда патриарх отослал чернеца об­ратно в Чудов монастырь “в соблюдение” до сыска царя Бориса. В летописях этот эпизод описан с мно­жеством подробностей. Явление еретика якобы пред­сказал ростовский митрополит Варлаам. Летописец вложил в уста митрополита яркую обличительную речь. Суровое обличение как нельзя лучше подходило случаю, но автор не знал даже имени ростовского вла­дыки. Он назвал Варлаама Ионой. Последующая исто­рия Отрепьева излагалась следующим образом. Царь Борис поверил доносу митрополита и велел сослать чернеца “под крепкое начало”. Получив царское по­веление, дьяк Смирной Васильев поручил дело дьяку Семейке Ефимьеву, но тот, будучи свояком Гришки, умолил Васильева отложить на некоторое время вы­сылку Отрепьева. Прошло время, и Смирной будто бы забыл о царском указе. После того объя­вился самозванец, Борис призвал к ответу Смирного, но тот “аки мертв пред ним стояща ничего не мог отвещати”. Тогда царь велел забить Васильева до смерти на правеже. История, которую поведал лето­писец, вполне легендарна.[24] Предания об осуждении Отрепьева не выдержива­ют критики. Уже при Шуйском власти сильно смягчили прежнюю версию. Еретика хотели сослать, и не более того!
Сразу после переворота в пользу Шуйского посоль­ские дьяки составили подборку документов, включавшую секретную переписку Лжедмитрия. Эту подбор­ку они сопроводили следующей краткой справкой о самозванце: “ .в лето 7110-го убежал в Литву изо обители архангела Михаила, яже ся нарицает Чудов, диакон черной Григорий Отрепьев, и в Киеве и в пре­делах его и тем во иноцех дьяконствующую и в чернокнижество обратился, и ангельский образ сверже, и обруга, и по действу вражию отступив зело от бога”[25].
Итак, в документах, составленных для внутреннего пользования, посольские дьяки вовсе отбросил ложную версию об осуждении еретика. Отрепьев отступил от бога и занялся чернокнижием после побега за рубеж, а, следовательно, до побега у патриарха священного, собора попросту не было оснований для осуждения Отрепьева “на смерть”. Почему же московские епископы и при Шуйском продолжали писать в Польшу, будто Отрепьев был обличен на соборе и осужден на смерть? Отцы церкви грешили против истины. В их показания закралась неточность. Они на самом деле осудили и прокляли Отрепьева, но не в лицо, а заочно. Произошло это, когда в Польше объявился самозванец, которого в Москве назвали именем Отрепьева. Судя по образу жизни Отрепьева, ясно, что был он сообразительным, независимым. С малых лет привык заботиться о себе сам, добиваться устойчивого материального положения. Будучи сиротой, он итак достиг очень многого (стал до такой степени приближенным слугой, что из-за заговора господ его могли повесить). Не были захоронены его таланты и в монастырях. Отрепьев был пассионарной личностью. Следовательно, оценивая беспристрастно исключительно силы Отрепьева, можно допустить мысль о том, что именно он выдавал себя за царевича Дмитрия. Факты, приведенные при жизни Лжедмитрия I, доказывающие, что он самозванец Григорий Отрепьев. Обычно под именем Лжедмитрия I подразумевают Григория Отрепьева. Один из историков смутного времени - Бутурлин вообще выразился так: “Первым Лжедмитрием в России был Отрепьев, и противоречить еще сему свойственно было бы только тем, кои, увлекаясь суетным мудрованием, тщатся опровергать все исторические истины единственно, чтобы мыслить иначе, чем мыслили их предшественники”[26]. Прав ли он? Конечно, в то время было легче добраться до истины. Мало того в таком преступлении не могли объявить первого попавшегося человека. Но судили ли они в то время также беспристрастно, как сейчас, в наше время, пытаются судить историки? Власти предоставляли факты, доказывающие, что царевич Дмитрий – самозванец, чернец Гришка. Многие из приведенных фактов известны истории. Первым протестом из московского государства против Лжедмитрия были две грамоты от пограничных черниговских воевод: от князей Кашина-Оболенского и Татева. В обоих возвещается, что называющий себя Дмитрием был беглый чернец; но он не называется Гришкою. Бояре указывали, будто в 1604 году они посылали для обличения самозванца дядю Гришки Отрепьева – Смирного-Отрепьева к панам, требуя очной ставки с племянником; но паны не допустили. В ответ на это посольские послы отвечали, что Смирной-Отрепьев приезжал совсем по другим делам, с двумя грамотами: одна с жалобой к воеводе Виленскому, другая – к Литовскому канцлеру. О личности же Дмитрия не было ни слова. “Как же можно, - говорили поляки, - чтоб Смирной, с такими грамотами присланный о других вещах, мог домогаться очной ставки с Дмитрием, которого вы называете сыном его брата! Если бы он и домогался, то нельзя было ему поверить, так как в грамоте об этом ничего не написано. Сверх того вы сами говорите, что посылали Смирного тогда уже, когда вор пошел в северскую землю. Если бы вы хотели добра своему царю Борису, то следовало бы, как только весть разнеслась о воре. Тотчас же писать об этом с точностью и представить очевидное свидетельство; а то вы прислали Смирного с поручением о другом совсем предмете, о делах пограничных, стоющих несколько рублей, а о таком же важном деле не сказали ни слова”.[27] Эта протестация поляков заслуживает веры, потому что панам не было необходимости говорить неправду. Если б Смирной приехал с поручением о самозванце, они бы все равно не могли удовлетворить его, и, следовательно, нечего было бы запираться, что не знали такого поручения. Притом же они не запирались, что Постник Огарев, вслед за Смирным, а может быть и в одно время, приезжавший в Польшу, имел поручение о Дмитрии. Постник Огарев, дворянин, послан был Борисом 14 октября. Его грамота касалась Гришки Отрепьева, называющего себя Дмитрием, и приглашала короля поймать его и наказать. Король отвечал, Король отвечал, что так - как он уже в пределах Московского государства, то там его удобнее поймать. [28] В то же время в разрядных книгах записано, что царю “учинилась весть (т.е. он в первый раз узнал), что нашелся в Литве вор, который называется Дмитрием Углицким”. И тут же следует примечание, что этот вор должен быть Гришка Отрепьев, сбежавший в 1603 году в Северскую землю с чернецом Повадиным. Бояре ссылались, уже после убиения Лжедмитрия на то, что патриарх посылал к князю Острожскому Афанасия Пальчикова известить, что называвший себя Дмитрием и проживавший в его воеводстве – беглый монах - чернокнжник, и просил выдать его. Если исключить сомнительные посольства Смирного и Пальчикова, то до 1605 только в посольстве Пстника Огарева видны шаги к тому, чтобы назвать самозванца определенным именем Гришки Отрепьева. Народу не говорили ничего о таинственном лице, старались не говорить с ним об этом, и ему запрещали. Когда народная симпатия склонялась на сторону Дмитрия, необходимым сочли совершить повсеместный обряд проклятья. Но для этого нужно было имя, И вот патриарх Иов в январе 1605 рассылает грамоту, где не ограничивается одним намеком на то, что назвавшийся Дмитрием есть Гришка, но рассказывает подробно его похождения. Жизнь Отрепьева до побега из монастыря ему известна лично. Далее шли сведения, которые он мог иметь, только получив от других, а именно: 1. Чернеца Пимена, постриженника Смоленского монастыря 2. Чернеца Венедикта Троицкого монастыря 3. Стефана иконника, торговавшего в Киеве иконами На том же соборе выступили свидетели, “провожавшие” Отрепьева за рубеж и общавшиеся с ним в Литве. Ими были бродячие монахи Пимен из Днепрова монастыря и Венедикт, из Троице-Сергиева монастыря. Из их показаний следовало, что Отрепьев ушел в Литву не один, а в компании двух своих товарищей—Варлаама и Михаила. Пимен познакомился с Отрепьевым и его компанией в Спасском монастыре в Новгороде-Северском, и сам проводил их в Стародуб, а оттуда — за литовский рубеж до сел Слободки. Монах Венедикт стал свидетелем метаморфозы Отрепьева в Литве. Он видел “вора” Гришку в Киево-Печерском монастыре, в Никольском монастыре и в дьяконах у князя Острожского. Как видно, он довольно точно назвал места скитаний Отрепьева в Литве. Но в самом важном пункте его показаний угадывается вымысел. Бродячий Троицкий монах, сбежавший в Литву, явно сочинил историю того, как он пытался поймать “вора” Гришку. По его словам, печерский игумен послал старцев, слуг и его, Венедикта, поймать Гришку, но тот ушел к Адаму Вишневецкому, по “воровскому” умышлению которого и стал зваться князем Дмитрием.
Помимо старцев перед собором выступил еще один беглец, вернувшийся из-за рубежа,— Степанко-иконник. Когда-то он жил на посаде в Ярославле, но затем ушел в Литву и завел лавочку в Киеве. Степанко сказал, что Гришка, заходил в его лавку, будучи в чернецком платье, что он был в дьяконах в Печерском монастыре. Обо всем же остальном он знал, как видно, с чужих слов[29].
Власти выступили с разоблачением самозванца как Гришки Отрепьева на основании показаний двух беглых монахов, которые сообразили: уж не Гришка ли этот новоявленный Дмитрий? Так могло быть при полной добросовестности. Но бродяги, неизвестными путями попавшие из-за рубежа в руки властей, не были надежными свидетелями. Если они и знали кремлевского дьякона, то знали плохо, в течение совсем недолгого времени. Монахи не внушали доверия никому, включая правительство, которое, не церемонясь, звало бродяг “ворами”. Важными являются следующие разноречья. Написанная от имени патриарха грамота, была разослана по епархиям; архиереи должны были сообщать народу те вести, какие сообщил им Иов, и, без всякого сомнения, русские архиереи не имели тогда источника другого, кроме грамоты патриаршей, ибо переписывали ее слово в слово. Но при этом они говорили не совсем то, что говорил патриарх. Например, в грамоте Исидора, митрополита Новгородского, говориться об Иконнике, что он видел Гришку у Адама Вишневецкого и, слыша, как он назывался Дмитрием; а в окружной грамоте патриарха не говориться, чтобы Стефан (Степанко) его видел у Адама Вишневецкого, а все знакомство его с Гришкою ограничилось встречей в лавке. Откуда же эти разноречия? Сверх того в окружной грамоте, в показании Венедикта, говорится, что Гришка пристал к лютерам, а у Исидора вообще упускается, за то говорится, будто Венедикт видел Гришку в Никольском монастыре расстриженным, чего нет в патриаршей грамоте. Известия эти слагались и обнародовались в то время, когда необходимо было, чтобы тот, кто называл себя Дмитрием, представлен был народу не безымянным вором, но с каким-нибудь положительным именем; ибо это лицо оставлять неизвестным было опасно. Если он не Дмитрий, то все-таки кто он? – спрашивал бы народ. А коль он неизвестно кто, то почему же он не Дмитрий?[30] В то время проглядывались многие черты, которые давали право думать, что правительство неуверенно было в том, что утверждало всенародно, - будто самозванец был Гришка. Например, в посольской грамоте, посланной королю Сигизмунду с Постником Огаревым, было сказано, что если б это лицо и было настоящим Дмитрием. То и тогда бы он не имел права на престол Московского государства, как незаконнорожденный сын. Поляки в последствии придирались к этой оговорке и доказывали русским, что Борис сам наверняка не знал, что назвавший себя царевичем был Отрепьев. Подобное неведение проглядывалось и позднее, например, в крестоцеловальной записи на верность Федору Борисовичу, где сказано: “и того вора, что называется Дмитрием, на Московском государстве видеть не хотим”.[31]Об этом воре несколько раз упоминается в этой грамоте, и все безымянно. Не доказывает ли это того, что, признавая называвшего себя Дмитрием вором и обманщиком, неуверенны были, точно ли это Гришка Отрепьев? Само то обстоятельство, что войско, до сих пор воевавшее за Годуновых, не хотело более воевать за них с той минуты, когда того, с кем они боролись, правительство не назвало именем Гришки, показывает, как слабы казались русскому уму доказательства, что царевич Дмитрий и Григорий Отрепьев одно лицо. Пущенная однако мысль, что Лжедмитрий I есть Отрепьев, служила предлогом для врагов Дмитрия во время его царствования. Известны имена казненных обличителей Лжедмитрий I. Дворянин Петр Тургенев обличал царя Дмитрия, что он не истинный сын Ивана Грозного, но говорилось ли при этом, что он Гришка Отрепьев, неизвестно. Ему отрубили голову. Об этом свидетельствует Никоновская летопись и говорит Авраамий Палицин.[32]Двойное свидетельство заслуживает веры. Вместе с Тургеневым был казнен, по свидетельству Авраамия, Федор калачник, который назвал Дмитрия посланником сатаны; но называл ли он его Отрепьевым – неизвестно. Очень важным было дело Василия Шуйского. Все почти исторические источники согласны в том, что Шуйских судили, приговорили Василия к смерти, вывели на место казни, но царь заменил ему казнь ссылкой, наравне с его братьями, а через некоторое время принял его и его родню снова в милость. В повествовании, вошедшем в Никоновский сборник, говориться, что Шуйские, видя на православную веру гонения, начали помышлять, чтоб православная вера до конца не разорилась, а Дмитрий для суда над Шуйским созвал собор не только из бояр, но и из простых людей, и никто на этом соборе не был на стороне Шуйских. В варианте, изданным Оболенским, прибавляется, что все на соборе были уверены, что царь – Григорий Отрепьев, да сказать не смели.[33] Надобно обратить внимание, что суд над Шуйскими был совершен боярами и выборными из всех сословий, следовательно, Лжедмитрий I сильно рисковал тогда, предавая собственное дело на обсуждение нации. Значит, он был твердо уверен, что невозможно доказать, что он есть Григорий Отрепьев. По свидетельству наших и иностранных историков, тогда никто не оправдал Шуйского, никто не изъявил подозрений, что царь не Дмитрий, а Гришка. Если б были явные улики, – явились бы и свидетельства, и царь не усидел бы на престоле. Этот суд собора фактически признанием всей страны. Дело его было обсуждено и решено в его пользу. Он был в руках врагов своих как нельзя больше, у них была возможность обличить его, если б могли, а если не стали, значит, у них не было доказательств. Кого и чего могли бояться члены собора? Польского отряда? Всего в городе было несколько польских рот, не могли же они защитить его от целой нации. Положим: прежде из-за ненависти к Борису и его фамилии многие закрывали глаза на действия самозванца, но теперь Годуновых уже не было. Что же могло привлекать к Гришке? Сообразив эти обстоятельства, нельзя не признать, что в то время не было доказательств, что царь был Гришка. Даже в минуты его убийства, заговорщики, взяв его, начали допрашивать: “говори, кто ты таков? Кто твой отец?”[34] Не показывает и этот вопрос, что заговорщики не знали совершенно, что он Отрепьев, иначе, зачем спрашивать его? Похождения в Литве. “Извет” Варлаама. Новому царю Василию Шуйскому нужны были мате­риалы, неопровержимо доказывавшие самозванство свергнутого “Дмитрия”, так как до сих пор многие верили в подлинность его. В этот момент в Москве по­явился чернец Варлаам, подавший царю Василию “Извет” с обличением зловредного еретика Гришки. Продолжительное время историки считали сочинение Варлаама литературной мистификацией, предпринятой в угоду власть предержащим. Но под влиянием новых находок эти сомнения в значительной мере рассеялись. Прежде всего, в старинных описях архива Посольского приказа обнаружилось прямое указание на подлинное следствие по делу Варлаама: “Роспрос 113 году старца Варлаама Яцкого про Гришку ростригу, как он пошел с ним с Москвы и как был в Литве”[35]. Очевидно, Варлаам Яцкий именно в ходе “роспроса” или следствия и подал властям знамени­тую челобитную, которая получила не вполне точное наименование - “Извет”.
Со временем текст челобитной был включен в состав летописи, автор которой подверг его литературной обработке и снабдил обширными цитатами из грамот Лжедмитрия I. Именно эти дополнения и побуждали исследователей считать “Извет” любопытной сказкой, чем достоверными показаниями свидетеля. Отношение к “Извету” решительно изменилось после того, как Е.Н. Кушева доказала, что “Извет” – это подлинная челобитная Варлаама, и обнаружила текст челобитной в списке ранней редакции[36].
Историки выражали крайнее удивление по поводу того, что Варлаам помнил точную дату выступления самозванца из Самбора в московский поход –“августа в пятый на десятый день”. На этом основании подозревали автора “Извета” в использовании документов и в литературной мистификации. Но точность Варлаама легко в этом случае объяснима. Старец никак не мог забыть день выступления самозванца из Самбора, так как именно в этот день за ним захлопнулись двери Самборской тюрьмы. В рассказе Варлаама можно обнаружить одну второстепенную деталь, которая позволяет окончательно опровергнуть предположение о том, что “Извет” является литературной мистификацией. Речь идет о пятимесячном сроке Варлаама в Самборской тюрьме. Варлаам считал, что своим освобождением из тюрьмы после пятимесячного заключения был обязан доброте жены Мнишека. Тюремный сиделец не догадывался о подлинных причинах происшедшего. Самозванец выступил из Самбора в середине августа, а через пять месяцев потерпел сокрушительное поражение под Добрыничами. Его армия перестала существовать. Казалось бы, авантюре пришел конец. При таких обстоятельствах вопрос о безопасности самозванца перестал волновать Мнишеков, и они “выкинули” Варлаама из Самборской тюрьмы. Таковы были подлинные причины освобождения московского монаха, оставшиеся неизвестными ему самому. Варлаам оказался сущим кладом для московских судей, расследовавших историю самозванца. Выгораживая себя, он старался передать подробности событий как можно более точно. После перехода границы Отрепьев и его товарищи, по словам Варлаама, жили три недели в Печерском монастыре в Киеве, а затем “летовали” во владениях князя Константина Острожского в остроге. В этом пункте показания Варлаама подтверждаются неоспоримыми доказательствами. В книгохранилище Загоровского монастыря на Волыни была обнаружена отпечатанная в типографии князя Острожского в Остроге в 1594 году книга со следующей надписью: “Лета от сотворения миру 7110-го месяца августа в 14-й день, сию книгу Великого Василия дал нам, Григорию с Варлаамом да Мисаилом, Константин Константинович, нареченный во святом крещении Василей, божиею милостью пресветлое княже Острожское, воевода Киевский”[37]. Примечательно, что дарственная надпись на книге была сделана не Острожским и не его людьми, а самими монахами. Позднее кто-то дополнил дарственную надпись, пометив подле слова “Григорию” - “царевичу московскому”[38]. Дополнение к надписи чрезвычайно интересно, хотя само по себе оно не доказывает тождества этих двух личностей – монаха и “царевича”. Скорее всего, поправку внес один из трех бродячих монахов, может быть, сам Отрепьев. Надпись на книге ценна тем, что подтверждает достоверность рассказа Варлаама о литовких скитаниях Отрепьева. Рассказ Варлаама находит поразительную аналогию в “Исповеди” Лжедмитрий I, записанной его покровителем Адамом Вишневецким в 1603 году. В “Исповеди” причудливо соединялись вымыслы и реальные биографические сведения. “Царевич” знал немало того, что касалось угличской трагедии и дворцовых дел. Но едва он начинал излагать обстоятельства своего чудесного спасения, как его рассказ на глазах превращался в неискусную сказку. По словам “царевича”, его спас некий воспитатель, имя которого он не называет. Проведав о планах жестокого убийства, воспитатель якобы подменил царевича другим мальчиком того же возраста. Когда мать- царица прибежала в спальню, она, обливаясь слезами, смотрела на лицо убитого, покрытое свинцово-серой бледностью, и не смогла распознать подмену. В момент, когда решилась судьба интриги, “царевич” должен был собрать воедино все доказательства своего царского происхождения, какие у него только были. Вот тут вот и обнаружилось, что он не может назвать ни одного свидетеля, что доказательствами “Дмитрий” не располагает. В его рассказе фигурируют двое воспитателей, умерших до его побега в Польшу, и еще безымянный монах, который узнал в нем царевича по царственной осанке! Самозванец избегал называть какие бы то ни бы­ло точные факты и имена, которые могли быть опро­вергнуты в результате проверки. Он признавал, что его чудесное спасение осталось тайной для всех, включая и его собственную мать, томившуюся в монастыре в России. “Исповедь” самозванца обнаруживает тот порази­тельный факт, что он явился в Литву, не имея хоро­шо обдуманной и правдоподобной легенды. Как видно на русской почве интрига не получила развития, а “царевич”- подготовки. Его слова кажутся не­ловкой импровизацией. На родине самозванцу подска­зали одну лишь мысль — о царственном происхож­дении. В речах “царевича” были, конечно, и достоверные факты, которые он не мог скрыть, не рискуя про­слыть явным обманщиком. В частности, в Литве зна­ли, что он явился туда в монашеской одежде, ранее служил в киевских монастырях и, наконец, сбросил рясу. Расстрижение ставило претендента в очень ще­котливое положение. Не имея возможности скрыть этот факт, он должен был как-то объяснить возвраще­ние в мир. Прежде всего “царевич” сочинил сказку, будто Годунов убедил царя Федора сложить с себя государственные заботы и вести монашескую жизнь в Кирилло-Белозерском монастыре и будто Федор сделал это тайно, без ведома опекунов. Младший “брат”, таким образом, лишь шел по стопам старшего. О своем пострижении “царевич” рассказал в самых неопределенных выражениях. Суть его рассказа сво­дилась к следующему. Перед смертью воспитатель вверил спасенного им мальчика попечению некоей дворянской семьи, “верный друг” держал воспитанни­ка в своем доме, но перед кончиной посоветовал ему, чтобы избежать опасности, скрыться в монастыре и вести жизнь инока. Следуя благому совету, юноша принял монашеский образ жизни и в чернеческом платье прошел почти всю Московию. Наконец, один монах опознал в нем царевича, и тогда юноша решил бежать в Польшу.[39] Можно констатировать совпадение биографических сведений, относящихся к Отрепьеву самозванцу, почти по всем пунктам. Оба воспитывались в дворянской семье, оба приняли вынужденное пострижение, оба исходили Московию в монашеском платье. Описывая свои литовские скитания, “царевич” упомянул о пребывании у князя Острожского в Остроге, переходя сначала к папу Габриэлю Хойскому в Гощу, а затем к Адаму Вишневецкому в Брачин. Там, в имении Вишневецкого, в 1603 году и был записан его рассказ. Примечательно, что спутник Отрепьева Варлаам, описывая их странствия в Литве, назвал те же самые места и даты. П.Пирлинг, впервые обнаруживший это знаменательное совпадение, увидел в нем бесспорное доказательство тождества личности Отрепьева и Лжедмитрия.
В самом деле, можно выяснить шаг за шагом историю реального лица — Григория Отрепьева вплоть до того момента, как он пересек границу. С другой стороны, хорошо известен путь Лжедмитрия от Брачина до Московского Кремля. Превращение бродячего монаха в царя произошло на отрезке пути от границы до Брачина. По словам Варлаама, Григорий От­репьев прошел через Киев, Острог, Гощу и Брачин, после чего объявил себя царевичем. Из “Исповеди” Лжедмитрия следует, что после пересечения границы он прошел те же самые пункты в той же последовательности и в то же время. Возможность случайного совпадения почти исключена, как и возможность сговора между автором “Извета” и Лжедмитрием. Варлаам не мог знать содержание секретного доклада Вишневецкого королю, а самозванец не мог предвидеть того, что напишет Варлаам после его смерти.
Следовательно, благодаря “Извету” Варлаама мы можем с уверенностью утверждать тождество Отрепьева и Лжедмитрия I. Рождение интриги. Интересно знать, к какой же категории самозванцев относится Отрепьев? Кто подготовил самозванца? Если его кто-то готовил, значит, главным действующим лицом авантюры был не Отрепьев. Кто-то руководил им, а значит, Лжедмитрий действовал не по своему разумению. Можно предположить, что он не помог, не улучшил жизнь народа не по своей воле. По образному выражению В. О. Ключевского, Лжедмитрий “был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве”[40]. Царь Борис считал причиной всех бед боярскую интригу. По свидетельству царского телохранителя Буссова, при первых же известиях об успехах самозванца Годунов сказал в лицо боярам, что это их дело и задумано оно, чтобы свергнуть его. Известный исследователь Смуты С. Ф. Платонов возлагал ответственность на бояр Романовых и Черкасских. “ .Подготовку самозванца,— писал он,— можно приписывать тем боярским домам, во дворах которых служивал Григорий Отрепьев”[41]. Но это не более чем гипотеза. Отсутствуют какие бы то ни было данные о непосредственном участии Романовых в подготовке Лжедмитрия. И все же следует иметь в виду, что именно на службе у Романовых и Черкасских сформировались политические взгляды Юрия Отрепьева. Под влиянием Никитичей и их родни Отрепьев увидел в Борисе узурпатора и проникся ненавистью к “незаконной” династии Годуновых. Множество признаков указывает на то, что самозванческая интрига родилась не на подворье Романовых, а в стенах Чудова монастыря. В то время От­репьев уже лишился покровительства могущественных бояр и мог рассчитывать только на свои силы. Авторы сказаний и повестей о Смутном времени ут­верждали, что именно в Чудове монастыре инок Григорий “начал в сердце своем помышляти, како бы ему достигнути царскова престола”, и сам сатана “обеща ему царствующий град поручити”[42]. Составитель “Нового летописца” имел возможность беседовать с мона­хами Чудова монастыря, хорошо знавшими черного дьякона Отрепьева. С их слов он записал следующее: “Ото многих же чюдовских старцев слышав, яко (чер­нец Григорий) в смехотворие глаголаше стар­цев, яко “царь буду на Москве””[43]. Кремлевский Чудов монастырь, расположенный под окнами царских теремов и правительственных уч­реждений, давно оказался в водовороте политических страстей. Благочестивый царь Иван IV желчно бра­нил чудовских старцев за то, что они только по одежде иноки, а творят все, как миряне. Близость к высшим властям наложила особый отпечаток на жизнь чудовской братии. Как и в верхах, здесь царил раскол. Среди чудовской братии можно было встретить и знать, и мелких дворян. Были среди них доброволь­ные иноки. Но большинство надело монашеский кло­бук поневоле, потерпев катастрофу на житейском по­прище. Вступив на порог Чудова монастыря, чернец Григорий вскоре же попал в компанию Варлаама Яцкого и Мисаила, которые в недавнем прошлом владели мелкими поместьями и несли служ­бу как дети боярские. Как и Отрепьев, они принад­лежали к числу противников выборной земской дина­стии Годуновых. Монахи, знавшие Отрепьева, рассказывали, будто в Чудове “окаянный Гришка многих людей вопрошаше об убиении царевича Дмитрия и проведаша накреп­ко”[44]. Однако можно догадаться, что Отрепьев знал об угличских событиях не только со слов чудовских мо­нахов. В Угличе жили его близкие родственники. Учитывая традиционную систему мышления, гос­подствовавшую в средние века, трудно представить, чтобы чернец, принятый в столичный монастырь “ра­ди бедности и сиротства”, дерзнул сам по себе высту­пить с претензиями на царскую корону. Скорее всего, он действовал по подсказке людей, остававшихся в тени. В Польше Отрепьев наивно рассказал, как некий монах узнал в нем царского сына по осанке и “герои­ческому нраву”. Безыскусность рассказа служит из­вестной порукой его достоверности. Современники за­писали слухи о том, что монах, подучивший Отрепье­ва, бежал с ним в Литву и оставался там при нем.[45] Московские власти уже при Борисе объявили, что у “вора” Гришки Отрепьева “в совете” с самого нача­ла были двое сообщников — Варлаам и Мисаил Повадьин. Из двух названных монахов Мисаил был, ка­жется, ближе к Отрепьеву. Они вместе жительствовали в Чудовом монастыре, оба числились крылошанами. Вместе решили отправиться за рубеж. Варлаам, по его собственным словам, лишь присоединился к ним. Наибольшую осведомленность по поводу Мисаила проявил автор “Сказания и повести, еже содсяся в царствующем граде Москве, и расстриге Гришке Отрепьеве”. Он один знал полное мирское имя Мисаила—Михаил Трофимович Повадьин, сын боярский и Серпейска. Автор “Сказания” несколькими меткими штрихами рисует характер Мисаила. Когда Отрепьев позвал его в северские украинские города, Мисаил обрадовался, так как был “прост сей в разуме, не утвержден”[46]. Сказанное рассеивает миф, будто интригу мог затеять Мисаил. Чудовский чернец оказался первым простаком, поверившим в Отрепьева и испытавшим на себе его гипнотическое влияние. Варлаам был человеком совсем иного склада, чем Мисаил. Его искусно составленный “Извет” свидетельствует об изощренном уме. Варлаам Яцкий, по его собственным словам, постригся “в немощи”[47]. Отсюда можно заключить, что он был много старше двадцатилетнего Отрепьева. Несколько помещиков Яцких служили в Коломенском уезде, как и отец Юрия Отрепьева. Вообще члены этой семьи не отличались благонравным поведением. В коломенской десятке, где записан был Богдан Отрепьев, против имени двух Яцких значилась помета: “бегают в разбое”[48]. Обстоятельства пострижения Варлаама Яцкого неизвестны. Во всяком случае, постригся он не в Москве, а в провинции. Как и другие монахи, Варлаам немало исходил дорог, прежде чем осел в столице. Бродячие монахи были повсюду желанными гостями, поскольку от них люди узнавали всякого рода новости, слухи и прочее. Будучи человеком острого ума, Варлаам, по-видимому, первым оценил значение толков о чудесном спасении законного наследника Дмитрия, захвативших страну. Бродячее духовенство не случайно стало средой, в которой окончательно сформировалась самозванческая интрига. Монахи знали настроения парода и в то же время были вхожи в боярские дома. В своей челобитной Варлаам рассказывает, что познакомился с Мисаилом в доме князя Ивана Ивановича Шуйского. В “Извете” царю Василию Шуйскому Варлаам по понятным причинам назвал лишь имя опального князя Ивана Шуйского. Кем были другие покровители Варлаама? Кто из них инсценировал интригу? Ответить на все эти вопросы невозможно. Ясно, что враждебная Борису знать готова была использовать любые средства, чтобы покончить с выборной земской династией. Чернецы оказались подходящим орудием в ее руках. Борис Годунов был опытным и прозорливым политиком, и его догадки насчет подлинных инициаторов интриги имели под собой достаточно оснований.
Кремлевские монахи и недовольные царем бояре не предвидели последствий дела, которое они сами же и затеяли. Когда появление “Дмитрия” вызвало повсеместные восстания черни, они отшатнулись от него и постарались доказать свою преданность Борису. Рассказ Варлаама о том, что он впервые увидел Отрепьева на улице накануне отъезда в Литву и последствии назвался царевичем только в Брачине у Вишневецкого, звучит как неловкая ложь. “Извет” Варлаама проникнут страхом, ожиданием суровой расправы, а это как нельзя лучше подтверждает предположение, что именно Варлаам подсказал Отрепьеву его роль.
Слухи о чудесно спасшемся сыне Грозного за­хлестнули страну, и инициаторы авантюры рассчитывали использовать народную утопию в затеянной игре. Но они были столь далеки от народа, что их планы потерпели крушение при первых же попытках, практического осуществления. Когда Отрепьев пытался открыть свое “царское” имя сотоварищам по Чудову монастырю, те отвечали откровенными издевательствами—“они же ему плеваху и на смех претворяху”[49]. В Москве претендент на трон не нашел ни сторонников, ни сильных покровителей. Отъезд его из столицы, был, по-видимому, вы­нужденным. Григория гнал из Москвы воцарившийся там голод, а также страх разоблачения. В своей челобитной Варлаам Яцкий старался убе­дить власти, будто он предпринял первую попытку поймать “вора” Отрепьева уже в Киево-Печерском монастыре. Но его рассказ не выдерживает критики. В книгах московского Разрядного приказа можно найти сведения о том, что в Киево-Печерском мона­стыре Отрепьев пытался открыть монахам свое “цар­ское” имя, но потерпел такую же неудачу, как и в московском Чудовом монастыре. Чернец будто бы прикинулся больным (разболелся “до умертвия”) и как на духу признался печерскому игумену, что он — царский сын, “а ходит будто в ыскусе, не пострижен, избегаючи, укрываяся от царя Бориса .”[50]. Печерский игумен указал Отрепьеву и его спутникам на дверь. В Киеве Отрепьев провел три недели в начале 1602 года. Будучи изгнанными из Печорского монастыря, бродячие монахи весной 1602 года отправились в острог “к князю Василию Острожскому”[51]. Князь Острожский, подобно властям православного Печерского монастыря, не преследовал самозванца, но велел выгнать его за ворота. С момента бегства Отрепьева из Чудова монастыря жизнь представляла собой цепь унизительных неудач. Самозванец далеко не сразу приноровился к избранной им роли. Оказавшись в непривычном для него кругу польской аристократии, он часто терялся, казался слишком неповоротливым, при любом его движении “обнаруживалась тотчас вся его неловкость”[52]. Изгнанный из Острога, самозванец нашел прибежище в Гоще. Лжедмитрий не любил вспоминать о времени, проведенном в Остроге и Гоще. В беседе с Адамом Вишневецким он упомянул кратко и неопределенно, будто бежал к Острожскому и Хойскому и “молча там находился”[53]. Совсем иначе излагали дело иезуиты, заинтересовавшиеся делом “царевича”. По их словам, “царевич” обращался за помощью к Острожскому - отцу, но тот якобы велел гайдукам вытолкать самозванца за ворота замка. Два года спустя Острожский попытался уверить Годунова, а заодно и собственное правительство в том, что он ничего не знает о претенденте на царский трон. Сын Острожского Януш был более откровенным в своих “объяснениях” с королем. В письме от 2 марта 1604 года он писал, что несколько лет знал моск­витянина, который называет себя наследственным владетелем Московской земли: сначала он жил в мона­стыре отца в Дермане, затем у ариан — представителей одной из христианских сект, обосновавшейся в Польше[54]. Письмо Януша Острожского не оставляет сомнения в том, что уже в Остроге и Дермане От­репьев называл себя московским царевичем. Самозванцу надо было порвать нити с прошлым, и поэто­му он решил расстаться с двумя своими сообщника­ми, выступившими главными свидетелями в пользу его царского происхождения. Побег в Гощу к арианам объясняется также тем, что Отрепьев разуверился в возможности получить помощь от православных магнатов и от православного духовенства Украины. Покинув сотоварищей, Отрепьев, по словам Варлаама, скинул с себя иноческое платье и “учинился” мирянином. То был опрометчивый шаг. Монах-расстрига тотчас лишился куска хлеба. Иезуиты, интере­совавшиеся первыми шагами самозванца в Литве, ут­верждали, что расстриженный дьякон, оказавшись в Гоше, принужден был на первых порах прислуживать на кухне у пана Габриэля Хойского. Гоща был центром секты ариан. По словам Януша Острожского, самозванец пристал к сектантам и стал отправлять арианские обряды, чем снискал их благосклонность. В Гоще Отрепьев получил возмож­ность брать уроки в арианской школе. По словам Варлаама, расстриженного дьякона учили “по-латынски и по-польски”[55]. Одним из учителей Отрепьева был русский монах Матвей Твердохлеб, известный проповедник арианства. По свидетельству польских иезуитов, гощинские ариане снискали расположение “царевича” и даже “хотели совершение обратить его в свою ересь, а по­том, смотря по успеху, распространить ее и во всем Московском государстве”[56]. Те же иезуиты, не раз беседовавшие с Отрепьевым на богословские темы, при­знали, что сектантам удалось отчасти заразить его ядом неверия. Отрепьев жил у еретиков в Гоще до марта — апреля 1603 года, а “после Велика дни [из] Гоши пропал”[57]. Имеются данные о том, что самозванец ездил в Запорожье и был с честью принят в от­ряде запорожского старшины Герасима Евангелика. Прозвище старшины указывает на принадлежность его к гощинской секте. Если приведенные данные до­стоверны, то отсюда следует, что ариане помогли Отрепьеву наладить связи сих запорожскими едино­мышленниками. Когда начался московский поход, в авангарде армии Лжедмитрия I шел небольшой отряд казаков во главе с арианином Яном Бучинским. Этот последний стал ближайшим другом и советником самозванца до его последних дней. Поддержка ариан упрочила материальное благо­получие Отрепьева, пошатнувшееся после разрыва с православным духовенством, но нанесла его репутации огромный ущерб. Самозванец не предвидел всех последствий своего шага. В глазах русских людей “хороший царь” не мог исповедовать никакой иной религии, кроме православия. Московские власти, заслышав о переходе Отрепьева в арианскую “веру”, навеки заклеймили его как еретика. После отъезда из Запорожской Сечи ничто не мешало Отрепьеву вернуться в Гощу и продолжать обучение в арианских школах. Однако самозванец долженбыл уразуметь, что он не имеет никаких шансов занять царский трон, будучи еретиком. Столкнувшись в первый раз с необходимостью уладить свои отношения с православным духовенством, “царевич” решил искать покровительства у Адама Вишневецкого, ревностного сторонника православия. “Новый летописец” подробно рассказывает, как Отрепьев прикинулся тяжелобольным в имении Вишневецкого и на исповеди открыл священнику свое “царское” происхождение. История “болезни” самозванца, впрочем, слишком легендарна. В отчете Вишневецкого королю никаких намеков на этот эпизод нет. И Вишневецкий признал “царевича” не потому, что поверил его бессвязным и наивным басням. В затеянной игре у князя Адама были свои цели. Вишневецкие враждовали с московским царем из-за земель. Приняв самозванца, князь Адам получил возможность оказать давление на русское правительство. В конце XVI века отец Адама князь Александр завладел обширными украинскими землями по реке Суле в Заднепровье. Сейм закрепил за князем Александром его новые приобретения на правах собственности. Занятие территории, издавна тяготевшей к Чернигову, привело к пограничным столкновениям. Вишневецкие отстроили городок Лубны, а затем поставили слободу на Прилуцком городище. Адам Вишневецкий унаследовал от отца вместе с новопостроенными городками вражду с царем. Дело закончилось тем, что Борис в 1603 году велел сжечь спорные укрепления Прилуки и Снетино. Люди Вишневецкого оказали сопротивление. С обеих сторон были убитые и раненые.
Вооруженные стычки во владениях Вишневецкого могли привести к более широкому военному столкновению. Надежда на это и привела Отрепьева в Брачин. Самозванец рассчитывал, что Вишневецкий ему втянуть в военные действия татар и запорожских казаков. Борис Годунов обещал щедрую награду за выдачу “вора”, но получил отказ.
В имении Адама Вишневецкого Отрепьев добился прочного успеха. Магнат велел оказывать московскому царевичу полагавшиеся ему по чину почести. По свидетельству Варлаама, он “начал возить его на колесницах и на конях в сопровождении людей”.[58]После того как Вишневецкий признал Отрепьева своим родственником, (его семья состояла в дальнем родстве с Иваном Грозном) самозванческая интрига вступила в новую фазу своего развития. Имя Григория Отрепьева окончательно сменилось на имя царевича Дмитрия. Григорий Отрепьев исчез неизвестно куда.[59] Григорий Отрепьев не стал пешкой в руках поляков, бояр и вообще кого бы то ни было. Следовательно, он мог вести почти совсем независимую политику во время своего правления, как и любой другой законный царь. Отрепьев был авантюристом, преследующим свои личные выгоды. Если же ему и подсказал кто-нибудь эту идею, взять того же Варлаама, это не значит, что он был зависим. Заключение. Загадка самозванца . В истории русского средневе­ковья можно назвать совсем немного сюжетов, кото­рые вызвали бы столь глубокий интерес у читателей и столько споров среди ученых. И все же загадку Лжедмитрия I едва ли следует считать неразрешимой. Если обратиться к самым ранним источникам и, сле­довать строго установленным фактам, личность само­званца “на глазах” начинает утрачивать ореол таинст­венности. Современники многократно называли Лже­дмитрия беглым монахом Григорием Отрепьевым, и в этом случае они не ошиблись. Судя по воспоминаниям современников. Лжедмит­рий I был умен и сообразителен. Его приближенные поражались, как легко и быстро он решал запутанные вопросы. Современники единодушно отмечают поразитель­ную, напоминающую петровскую смелость, с какой мо­лодой царь нарушал сложившийся при дворе этикет. Он не вышагивал степенно по комнатам, поддерживаемый под руки приближенными боярами, а стремительно пере­ходил из одной в другую, так что даже его личные телохранители порой не знали, где его найти. Толпы он не боялся, не раз в сопровождении одного-двух человек скакал по московским улицам. Он даже не спал после обеда. Царю прилично было быть спокойным, нетороп­ливым и важным, этот действовал с темпераментом на­званого отца, но без его жестокости. Раздумывая над возможной перспективой утвержде­ния Лжедмитрия на престоле, нет смысла учитывать его самозванство: монархическая легитимность не может быть критерием для определения сути политической ли­нии. Думается, личность Лжедмитрия была хорошим шансом для страны: смелый и решительный, образо­ванный в духе русской средневековой культуры и вместе с тем прикоснувшийся к кругу западноевропейскому, не поддающийся попыткам подчинить Россию Речи По­сполитой. Но этой возможности тоже не дано было осуществиться. Беда Лжедмитрия в том, что он был авантюристом. В это понятие у нас обычно вкладывается только отрицательный смысл. А может, и зря? Ведь авантюрист — человек, который ставит перед собой це­ли, превышающие те средства, которыми он располагает для их достижения. Без доли авантюризма нельзя до­стичь успеха в политике. Просто того авантюриста, который добился успеха, мы обычно называем выда­ющимся политиком. Пусть он и не особенно облегчил жизнь народа, да и правил он всего лишь около года, зато для страны в целом возможно его правление было полезным, поучительным. Нельзя от него было ожидать “доброго” царя, в том понятии, в котором понимал его народ. И вообще нельзя ждать и надеяться всю жизнь на приход человека, который разом решит все проблемы. Список используемой литературы: 1. Скрынников Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII в. Г. Отрепьев. Новосибирск, 1990. 2. Платонов С.Ф. Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI-XVII вв. М., 1995. 3. Платонов С.Ф. Полный курс лекций по русской истории. Петразоводск, 1995. 4. История отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории России IX-XX в. М., 1991. 5. Скрынников Р.Г. История России IX-XVII в. М., 1993. 6. Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства в начале 17-ого столетия. М., 1997. 7. Смута в Московском государстве. Россия начала XVII столетия в записках современников. М., 1989. 8. Головатенко А. История России: спорные проблемы. М., 1993. 9. Костомаров Н.И. Кто был 1-ый Лжедмитрий? СПБ, 1864. 10. Пирлинг. Смутное время и отечественная война. Т.1.Дмитрий самозванец. М.,1912. 11. Валишевский К. Смутное время. М.,1889. 12. Булгакова Е.И. Герои и подвижники смутного времени. М., 1912. 13. Скрынников Р.Г. Холоп на царском троне // Нева – 1986г. – №10, №11, №12. 14. Андреев И. Анатомия самозванства // Наука и жизнь – 1999г. – №10. 15. Щербень Н.В. В.О.Ключевский о смуте // Отечественная история – 1997 – №3. [1] Щербень Н.В. В.О.Ключевский о смуте // Отечественная история-1997-№3-с.96. [2] Цит. по: Андрееву И. Анатомия самозванства // Наука и жизнь-1999-№10-с.110. [3] Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства в начале 17-ого столетия. М., 1997.с.31. [4] Цит. по: Скрынникову Р.Г. История России IX-XVII в. М.,1988г. с.390. [5] Цит. по: Скрынникову Р.Г. История России IX-XVII в. М.,1988г. с.390. [6] Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990г. с.27. [7] Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев.Н.,1990г. с.27. [8]Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990г. с.27. [9]Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990г. с.27. [10] Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства в начале 17-ого столетия. М., 1997С.34. [11] Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990г. с.28 [12]Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990г. с.28 [13]Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990г. с.28 [14]Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990г. с.28 [15] Скрынников Р.Г. Холоп на царском троне // Нева –1986г.- №10.с.191. [16] Дед Григория Елизарий Замятня был примечательной фигурой. Полгода спустя после коронации Бориса Годунова он получил самое ответственное в своей жизни поручение: новый царь назначил его “объезжим головой” в Москве. Замятня должен был охранять порядок в “меньшой” половине Белого го­рода— от Неглинной реки до Алексеевской башни. “Объезжими головами” в столице служили обычно дворяне, хорошо зарекомендовавшие себя по службе и лично известные государю. Вскоре после москов­ской службы Замятия по старости удалился на покой в Чудов монастырь.
[17]Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990г. с.31. [18] Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990г. с.31. [19] Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990г. с.31.
[20] Скрынников Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990г. с.32. [21] Платонов С. Ф. Очерки по истории смуты в Московском государстве М. 1995. с.161. [22] Пирлинг. Смутное время и отечественная война. Под ред. Борздина И.Н. М. 1912,т.1, с.154. [23] Скрынников Р.Г. Самозванцы в России в начале 17 века. Григорий Отрепьев. Новосибирск ,1990.с.33. [24] Скрынников Р.Г. Самозванцы в России в начале 17 века. Григорий Отрепьев. Новосибирск ,1990.с.33. [25] Цит. по: Скрынникову Р. Г. Самозванцы в России в начале 17 века. Григорий Отрепьев. Новосибирск ,1990.с.33. [26] Цит. по Костомарову Н. Кто был первый Лжедмитрий? СПБ., 1864г, с.1 [27] Цит. по Костомарову Н. Кто был первый Лжедмитрий? СПБ., 1864.с.3 [28] Цит. по Костомарову Н. Кто был первый Лжедмитрий? СПБ., 1864.с.3 [29] Скрынников Р.Г. Самозванцы в России в начале 17 века. Григорий Отрепьев. Новосибирск ,1990.с.34. [30] Костомаров Н. Кто был первый Лжедмитрий? СПБ.,1864.с.11. [31]Цит. по Костомарову Н. Кто был первый Лжедмитрий? СПБ.,1864.с.13. [32] Костомаров Н. Кто был первый Лжедмитрий? СПБ., 1864.с.15. [33] Костомаров Н. Кто был первый Лжедмитрий? СПБ., 1864.с.16. [34] Цит. по Костомарову Н. Кто был первый Лжедмитрий? СПБ., 1864.с.18. [35] Цит. по Скрынникову Р. Г. Самозванцы в России в начале 17 века. Григорий Отрепьев. Новосибирск, 1990.с.33. [36]Смута в Московском государстве. Россия начала XVII столетия в записках современников. М.,1989.с.23. [37] Цит. по Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990.с.37. [38] Валишевский К. Смутное время. М.,1889.с.115. [39] Скрынников Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990.с.39. [40]Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990.с.41. [41]Платонов С.Ф. Очерки по истории смуты в Московском государстве XVI-XVIIвв. М., 1995. с.17 [42]Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990.с.42. [43]Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990.с.42. [44]Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990.с.42. [45]Скрынников Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990.с.42. [46]Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990.с.43. [47] Смута в Московском государстве. Россия начала XVII столетия в записках современников. Иное сказание. М.,1989.с.32. [48]Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990.с.43. [49] Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990.с.44. [50] Белокуров С.А. Разрядные записи за Смутное время. М.,1907.с.1 [51] Смута в Московском государстве. Россия начала XVII столетия в записках современников. Иное сказание. М.,1989с.33 [52] Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990.с.45. [53] Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990.с.45. [54] Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990.с.46. [55]Смута в Российском государстве. Россия начала XVII столетия в записках современников. Иное сказание. М.1989.с.33. [56] Цит. по: Скрынникову Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990.с.46. [57] Скрынников Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. Н.,1990.с.46. [58] Смута в Московском государстве. Россия начала XVII столетия в записках современников. Иное сказание. М.,1989.с.34 [59] Булгакова Е.И. Герои и подвижники смутного времени. М.,1912.с.18.