"Немую
боль в слова облечь..."
А. Т.
Твардовский — ярчайший поэтический талант. Доминирующая черта его творчества —
высочайший уровень гражданского беспокойства во всех без исключения жизненных
ситуациях.
Счастлив тот,
кто "посетил сей мир в его минуты роковые". Чем-чем, а "роковыми
минутами" наша эпоха не обделена. Твардовский убедился в этом на
собственном жизненном опыте. Родом он из смоленской деревни, из семьи,
пережившей драму раскулачивания и ссылки. О коллективизации он знал не
понаслышке. Картины новой колхозной жизни, сразу якобы ставшей счастливой, в
литературе и искусстве принято было приукрашивать. Невольно вспоминается
муляжное изобилие в знаменитой кинокомедии "Кубанские казаки",
которая вышла тоже в довольно суровые послевоенные годы, но показала
крестьянскую жизнь сплошным праздником — и праздник получился на славу.
Так было и в
раннем стихотворении Твардонского "Гость", где к колхознику приезжает
единоличник (на своей телеге со своим конем!), чтобы посмотреть: а стоит ли
вступать в колхоз? (Можно подумать, что дело было добровольным. ) Он-то сам не
может решиться вынуть из кошелки привезенный "ржаной с начинкою
пирог", а хозяева ему поллитровку ставят и яичницу "во всю сковороду"!
Хвастается колхозник хлебом и льном, лошадьми, коровами и телятами: "А
скот был сытый, плавный, чистокровный". Этот сюжет Твардовский включил
позднее в поэму "Страна Муравия".
Старое вино
будет влито в новые мехи. И черные — с построек старых — бревна Меж новых
хорошо легли в забор. Многозначительный образ! Словно символ того, как люди
старого, темного сознания все же входят в новую жизнь. Такой образ нельзя
потерять, и те же бревна "хорошо легли" в текст поэмы. И бревна
старые в забор Меж новых улеглись. Одним словом, правду жизни следовало
втиснуть в прокрустово ложе "социализма", забыв о крестьянской
трагедии. Надо было вспомнить, как страдали бедняки от кулаков. Твардовский
описал несчастную долю девушки, выданной за богатого хозяина, у которого "скот
хоботастый, сытый, чистокровный". Уж не этот ли скот оказался на колхозном
дворе? Помните, в "Госте" сказано точно так же о скоте? Впрочем,
разве дело в одном лишь скоте? В колхозе людям и работается весело (еще бы —
ведь за "трудодни"!), и свадьба гуляется от души (где и Никите
Моргунку перепало как гостю). А на кулацком на дворе, "где журавель
колодезный — и тот звучал с торжественностью церковной", — в том
"немилом, нежилом раю" бедной бесприданнице нет ни веселья, ни жизни,
она бежит с постылого двора в чем была. Ты хлопотала по двору чуть свет, В
грязи, в забвенъи подрастали дети, И не гадала ты, была ли, нет Иная радость и
любовь на свете. Об этом пишет он в своей миниатюре. Что было, то было: участью
жены в большом крестьянском хозяйстве (как и участью мужа) была работа от зари
до зари. А в строках Твардовского есть искренняя боль и искренняя вера в
возможность иной, радостной жизни. А чем кончается кулацкая жизнь? Угрюмых
супругов раскулачивают и ссылают: И с ним одним, угрюмым стариком, Куда везут
вас, ты спокойно едешь, Молчащим и бессмысленным врагом Подписывавших приговор
соседей. Не правда ли, в этом очень "идейном" стихотворении, в этих
"правильных" словах все же чувствуется "немая боль"
высылаемых крестьян. Да и как не быть боли? Односельчане "подписали
приговор" соседу-кулаку, как своему врагу. На фоне этой скрипучей телеги,
увозившей на Соловки классовых врагов, особенно должна была впечатлять
идиллическая картина новой жизни всей Смоленщины:
Край мой
деревенский, шитый лыком,
Ты дивишься на
свои дела.
Слава революции
великой
Стороной тебя
не обошла.
Славной жизнью,
сытой и веселой —
Новая
Смоленщина моя.
Было все это.
Но какой ценой. Миллионы умерших от голода мужиков в Поволжье и на Украине. А
сколько было лучших работников сослано или расстреляно. Сами же мужики
расстреливали мужиков. И вот уже новая героиня поэта горюет, что родители не
позволили ей выйти замуж по любви за пастуха, выдали за кулака — и что теперь,
как жить?
Поздно о том
говорить, горевать,
Батьке бы с
маткой заранее знать,
Знать бы, что
жизнь повернется не так,
Знать бы, чем
станет пастух да батрак. э
"Жизнь
повернется не так" — надолго, хотя не навсегда. В этом вопросе
председатель колхоза, у кого гостил Никита Моргунок, оказался плохим пророком.
В наши дни поэма "Страна Муравия" своей правдивостью и драматизмом
напоминает нам о цене, которую народ платит за то, что жизнь поворачивается
"не так". — Что за помин? — Помин общий! — Кто гуляет? — Кулаки!
Поминаем душ, усопших, Что пошли на Соловки. , . Их везли, везли возами... С
детками и пожитками. Вот и снова "немая боль" в очень оптимистической
поэме. Жуткая картина выселения человека из воли в неволю, что равносильно
почти выселению из жизни в смерть. Нет, не случайно у Твардовского зазвучала
песенка о божьей птичке:
Отчего ты,
божья птичка,
Звонких песен
не поешь? —
Жить я в клетке
не хочу,
Отворите мне
темницу,
Я на волю
полечу.
Невольно
вспоминается стихотворение А. С. Пушкина "Птичка". Сложены эти строки
в 1823 году, но прошло столетие — и вновь пришлось писать о птичке в клетке, но
уже без всякой надежды. Через двадцать лет наступила хрущевская
"оттепель". Прав был И. Г. Эренбург, лед тронулся — и его уже нельзя
было остановить никаким "застоем".
Твардовский
внутренне раскрепостился и "немую боль в слова облек". Одна за другой
пишутся поэмы, о которых он прежде мечтать не мог: "За далью — даль",
"Теркин на том свете". Нещадно изобличающие строки, бичующие
бюрократизм, очковтирательство, показуху. Немало таких строк и в посмертно
опубликованной поэме "По праву памяти": Пред лицом ушедших былей Не
вправе мы кривить душой, — Ведь эти были отплатили Мы платой самою большой...
За два года до своей смерти Твардовский отверг все запреты на память — предал
гласности память о крестьянской трагедии 30-х годов:
... не те уже
годочки, —
Не вправе я
себе отсрочки
Предоставлять.
Гора бы с плеч
—
Еще успеть без
проволочки
Немую боль в
слова облечь,
Ту боль, что
скрыта временами
И встарь
теснила нам сердца...
"По праву
памяти" — это осмысление поэтом опыта всей прожитой жизни. Она отмечена
новым уровнем постижения народной правды. Это острое социально-гражданственное
и лирико-философское раздумье о непростых путях истории, о судьбе отдельной
личности. Она пронизана требованием большой и бескомпромиссной правды, воскрешающей
"живую быль" и боль нелегких страниц нашего исторического прошлого.
Поэма отмечена характерной для Твардовского глубиной и силой поэтического
обобщения. Сама память в его поэме — это не просто воспоминание о былом, а
невозможность забыть, неотпускающая боль души, постоянное тревожное и суровое
напоминание о том, что никогда не изгладится в сердце человеческом. Сам мотив
поиска правды — как истины и справедливости — сквозной в поэме и пронизывает ее
текст от обращения к себе во вступительных строках и до завершающих ее слов. В
этой поэме развиваются и углубляются мотивы, прозвучавшие в книге "За
далью — даль" (особенно в главах "Так это было", "Друг
детства"), но приобретшие здесь глубоко личностный характер. Все это
поистине выстрадано поэтом, поскольку речь идет о драматической судьбе его
семьи, самых близких людей, о его собственной судьбе.
О великом
подвиге народа в годы войны, когда решалась судьба Родины, когда народ,
отдавший сынов и дочерей во имя этого подвига, показал, на какие жертвы он
способен, рассказал Твардовский. И о том, какие бесчинства совершались "во
имя этого народа", рассказал честно, правдиво. И помнил, помнил и берег
эту память свято. Но вера в то, что "и впредь как были — будем — какая
вдруг ни грянь гроза, — людьми из тех людей, что людям, не пряча глаз, глядят в
глаза", пронизывает все произведения поэта.
На долю
Твардовского выпало стать поэтическим зеркалом трех трагических периодов,
потрясших мир, и большую и малую родину. Он пережил, перестрадал и 30-е и 40-е
годы, и послевоенные годы — и, наконец, ему посчастливилось пережить, как
говорили древние греки, катарсис — очищение души. Поэт такой судьбы имел полное
право по-пушкински горделиво, по-маяковски дерзко написать о себе:
Вся суть в
одном-единственном завете:
То, что скажу,
до времени тая,
Я это знаю
лучше всех на свете —
Живых и мертвых
— знаю только я.
Сказать то
слово никому другому
Я никогда бы ни
за что не мог
Передоверить.
Далее Льву Толстому —
Нельзя. Не
скажет — пусть себе он бог.
А я лишь
смертный. За свое в ответе.
Я об одном при
жизни хлопочу:
О том, что знаю
лучше всех на свете,
Сказать хочу. И
так, как я хочу.
Простота языка
Твардовского загадочна, как простота Пушкина. "Эта простота, меткое слово,
— писал Б. Пастернак, — помогла завоевать сердца миллионов... "
Твардовский был не просто представителем своего времени, а его выдающимся
представителем. Он жил и работал в полную силу, прекрасно понимая, что не в
полную силу нельзя писать. Это было бы безнравственно по отношению к народу, к
России. "Силу можно показать, когда говоришь в полный голос", — писал
Ф. Абрамов. И по сей день этот голос "правды сущей", голос
"прямо в души бьющий" доходит до душ и сердец наших.
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://ilib.ru/