Рецензия на рассказ В. Астафьева «Руки жены».
Русская литература второй половины XX века – непонятная, странная
литература. Странна она и широтой затрагиваемых тем, и разнообразием формы
– в ней трудно выделить какую-то единую проблему. «Язык всегда крутится
вокруг больного зуба», - сказал в одном из интервью В. Астафьев о роли
искусства, а сколько у нашей эпохи «больных зубов»! Отсюда и неоднородность
современного искусства, и неоднозначность его, и читательский интерес к
произведениям дня сегодняшнего. Читатель ищет в литературе решение
вопросов, которые ставит время. Но не только проблема «хлеба насущного»
волнует талантливого автора – темы вечные поднимает он в своих
произведениях: оттененные эпохой, в каждом произведении они звучат по
разному, но общей стороной их является обращение к человеку, к душе. Одним
из ярчайших представителей современной литературы, автором, в рассказах и
романах которого органично переплетается частное и общее, мгновенное и
вечное, является В. Астафьев. Обратимся к одному из его произведений и
попытаемся найти ответы писателя на вопросы эпохи и человека.
Итак, рассказ «Руки жены». Композиция обыкновенна для русской литературы –
рассказ в рассказе. {ее мы встречаем и у….}. Такая композиция позволяет
автору не только заставить читателя задуматься над темой, затронутой в
произведении, но и самому почувствовать себя на месте наблюдателя, сделать
какие-то выводы… «Наблюдатель», герой, от чьего имени ведется повествование
– журналист, который приехал в «уральскую тайгу», чтобы написать «очерк о
безруком герое, лучшем охотнике Райзаготпушнины», Степане Творогове, во
многом отражает позицию самого автора, и мы попытаемся доказать это.
Рассказ начинается с описания пейзажа: природа живет в рассказе Астафьева.
Автор будто «оживляет» камни, ручьи, деревья с помощью метафоричности
языка, насыщенности маленького описания поразительными эпитетами и
олицетворениями, наделяющими лес и его обитателей почти человеческими
чертами: камни вдавливаются в мох “по макушку”, “ключи и ключики” – автор
любовно называет их “мелочью” - загораживаются от солнца, жизнь не
останавливается ни на мгновение, здесь “ плодятся, добывают еду, охотятся
друг за другом” птицы и зверьки. Описание пейзажа завершается почти как в
сказке: петь птицы улетают обыкновенно «в другое место, выше, на гору», где
солнце видно дольше, и «когда они пели, на них никто не нападал». Читатель
чувствует жизнь, бьющую ключом в уральской тайге, он полон звоном ручьев,
шорохами, пением птиц – писатель мастерски использует сочетания [л]и [л’],
[ц] и приглушенного [п], шипящего [ш] и яркого [ж]. За счет неисчезающей
аллитерации мы видим продолжение этой тайги и жизни и во втором абзаце, в
описании крепкого, “напружиненного” Степана и как то не сразу замечаем
небольшую фразу: «Рук у него не было». Но и обратив на нее внимание, мы не
придадим этому факту большого значения: Степан так твердо, так «прытко»
передвигается по лесу, как может передвигаться только истинный его житель;
он не выпадает из нарисованного в начале пейзажа, он – часть его. Лишним в
этой картине предстает рассказчик. Он «ругается про себя», идя по тайге, а
косогор, так чудно описанный в первом абзаце, называет «проклятым».Но такое
впечатление о рассказчике как о чуждом природе существе временно: уже в
следующем эпизоде, когда Степан предложит отдых «уморившемуся» журналисту,
тот снова обретет чувство уральской тайги, и снова зазвучит для читателя в
полный звук чуть приглушенная раньше музыка «ключика». Этот пейзаж играет
иную, нежели первый, роль в рассказе: через образ вытащенного из «луночки»
Степаном муравья, который сразу «рванул в траву, видно, вспомнив про жену и
семейство», автор, во-первых, дополняет портрет уральского охотника –
«внимательный, строгий взгляд», «не…морщины, а вехи», а во-вторых,
приближает читателя к одной из основных тематических линий рассказа – дома,
семьи, любви. Следующим абзацем писатель продолжает описание Степана, и
читатель все больше восхищается этим сильным человеком: он не зависит от
своей «неполноценности», живет свободно и полно, изобретая для своей жизни
новые приспособления, побеждая любые предрассудки. Журналист, с чьих слов
мы узнаем охотника, знает о нем и о его семье – жене Надежде, матери –
почти все, но чего-то ему еще не хватает, что-то «оставалось такое, без
чего не мог он писать в газету». Он признается Степану, что ему «трудно
писать» о нем, говорит, что «наверное, ничего не выйдет» без какого-то
недостающего звена. И неожиданно это звено получает от самого охотника,
который рассказывает журналисту о своей жене – это начало «рассказа в
рассказе»…
Повествование свое Степан начинает тем, что ведет рассказчика к странно
торчащей среди просеки «кособокой черемухе». Этот куст особенный для героя,
читатель понимает это еще до того, как охотник начнет рассказ: Степан
улыбается этой черемухе, он «воркует » над ней («воркование» это читатель
тоже «слышит»: «Сладка, холера! …уральский виноград» - акцент на [л’],
[р]), а чуть позже объясняет свое состояние: «А-а, ягоды на этой черемухе
добрые и мне памятные». И «он стал рассказывать о том, как в конце
солнечного августа, на закате лета шли они с Надеждой из больницы вдоль
этой линии высоковольтной». В его рассказе едва мелькнувшая выше жена
«безрукого героя» станет основой жизни человеческой, а журналист - вместе с
ним и читатель – поймет, чего не хватало ему для очерка: не ясно было, где
источник силы Степана, а теперь он раскрыт самим «героем». Кто же такая
жена охотника? Во-первых – и смысл имени сразу ясен нам – Надежда.
Несколько раз Астафьев так строит фразы героя, что она обретает второй
смысл: «Беда заслонила от Степана все: и шахту, и свет, и Надежду». Надежда
здесь не только имя любимой девушки, но и вера в возможность дальнейшей
жизни, пропавшая после трагедии. Герой спрашивает себя: «И вот так всю
жизнь?», и почти отвечает на свой вопрос утвердительно, но в больницу
приходит она, возвращая желание жизни, любви, возрождая надежду. Она проста
и искренна как сама природа Урала, писатель подчеркивает это просторечными
оборотами в ее репликах: «детишек байкала», «ишь ведь мчится», но ведь
герою именно это и нужно было в тот момент: красота и ясность леса,
привычные с детства. Надежда ведет Степана к чудом сохранившемуся на
просеке кусту черемухи, будто говорит: «Гляди, он выжил – и ты не
пропадешь». Но он «отстраняется»: «Рук у меня нету, Надя». И она
«вскидывается»: есть у него руки, ее руки, и есть у него ее любовь. Надя
возродила любимого человека, а черемуха обвенчала их. И «ничего с тех пор
выплеснулось…. Надя…весь потолок держит». Заметим, герой уже не называет
жену Надеждой, она теперь – Надя. Для него теперь в ней и жизнь, и вера, и
надежда, которую она когда то ему вернула…
Последний абзац рассказа снова начинается пейзажем, и в этом пейзаже мы
слышим уже не рассказчика, но самого Астафьева: «Все так же стояло над
миром доброе пока еще небо, но уже с набухающими облаками» - это обращение
художника к читателям, предупреждение его. Ведь «самолетик» счастья,
гармонии, олицетворяемого в рассказе Надеждой, «вот-вот поднимется и
полетит далеко-далеко», чтобы никогда не вернуться. А чего не хватает нам
для того, чтобы оставить небо над головой «добрым», чтобы исчезли
«набухающие облака»? «Нам не хватает сердца», - так отвечает писатель на
это вопрос, и дает своим героям это доброе сердце, чтобы хотя бы они, если
люди не могут, сумели сохранить красоту и гармонию человеческих отношений
для тех, кто унаследует «это безумный мир»…