Чеховский текст как интертекст мировой культуры (к
100-летию со дня смерти А.П. Чехова)
Т.С. Злотникова
Тексты
А.П. Чехова будь то реплики персонажей, целостные эпические (вне зависимости от
их физического объема) или драматические произведения – могут восприниматься
как собрание отдельных интертекстуальных опытов, а также как целостный,
насколько это возможно в подобной ситуации, интертекст мировой культуры. От
библейских цитат до школьных трюизмов – таков диапазон использования культурных
клише, привычных для учившегося в гимназии и университете, вращавшегося в
различных с профессиональной и социальной точки зрения кругах человека.
Самое
важное здесь – органичность едва ли не постоянного фрагментарного цитирования,
которым занимается и автор художественных или эпистолярных либо публицистических
текстов, и его персонажи.
Настоящая
статья является первым опытом разработки контекстуального и интертекстуального
поля, в котором существовал Антон Павлович Чехов, и потому своей задачей я
полагаю максимальную конкретизацию тех теоретических позиций, которые
впоследствии можно будет развивать. Необходимая конкретность может быть
достигнута за счет несколько непривычного для исследования художественного
творчества, но достаточно показательного количественного подхода и
структурирования изученных текстов по ряду специально обозначенных параметров.
Для
демонстрации высказанной гипотезы относительно интеркстуальности чеховских
текстов были путем случайной выборки исследованы 64 художественных и
публицистических текста (рассказы, повести, очерки, пьесы), где содержатся
свыше 100 цитат, и письма к 10 адресатам, где содержатся 34 цитаты.
Предпринято
несколько видов классификации материала. Сразу оговорим, что некоторые аспекты
исследования будут обнародованы позднее; это относится, во-первых, к характеру
цитирования в художественных текстах (авторская речь или речь персонажей);
во-вторых, к составу текстов с точки зрения их жанровых особенностей (рассказы,
повести, очерки, фельетоны, пьесы, письма); втретьих, к степени насыщенности
одного и того же текста цитатами и упоминаниями (так, из рассмотренных
художественных текстов почти третья часть содержит по две и более цитат, есть и
такие, где встречается от 4 до 7); вчетвертых, к составу адресатов (из тех, письма
к которым были рассмотрены в данном случае, наиболее часты цитаты в обращениях
к коллегам, А. Суворину и Н. Лейкину; и понятно, что между оценкой Чеховым
интеллектуальных, в том числе ассоциативных потенций адресатов, и частотой
использования цитат существует прямая зависимость, ибо этим людям Чехов, в
первую очередь, «свою образованность» показать хочет).
Основу
же настоящей статьи составляет классификация по, казалось бы, наиболее
очевидному, но при этом далеко не однозначному признаку – по типу источников
цитирования и упоминаний.
При
подсчете было обнаружено 139 цитат (в основном прямых, редко косвенных) и
персональных упоминаний. На их анализе и остановимся подробнее.
18
цитат из религиозных источников делятся, с точки зрения характеристики текстов,
в которых они содержатся, ровно пополам: 9 содержатся в письмах, 9 – в
художественных текстах. Хорошо известная набожность и подчеркнутая религиозность
уклада семьи, в которой Чехов рос, сказалась в том, что далеко не расхожие
выражения стали органической составной частью не только образной Ярославский
педагогический вестник. 2004. No 1-2 (38-39) структуры, но и вошли в бытовой
лексикон Чехова. И здесь возникают не только привычные «тайна сия великая есть»
(Послание к ефесиянам, 5) в письме к А.С. Суворину от 28.05.1892 или упоминание
о посыпании головы пеплом (Иов, 2) в письме к М.В. Киселевой от 3.02.1888.
Сегодня нельзя уверенно утверждать, понимал ли врач с университетским
образованием значение слова «акриды», когда упоминал, в соответствии с
евангельским (Марк, 1) о том, что питается ими и медом – в письме к М.П.
Чеховой
от 28.05.1890; приведя редко употребимое словосочетание, он, похоже, похвалился
тем, что ест… саранчу или кузнечиков (так, упоминая двух разных «животных»,
разъясняет это слово в переводе с церковнославянского Вл. И. Даль). В своих
текстах Чехов не раз упоминает казнь египетскую или египетскую работу,
упоминает о верблюде, способном пройти сквозь игольное ушко.
Но,
пожалуй, необходимо специально отметить, что некоторые выражения приводятся в
своей архаической, далеко не обыденной форме: сетуя на необходимость заботиться
о семье и невозможность жить отдельно, Чехов в письме к Ал. П. Чехову буквально
цитирует церковнославянский оборот «на реках вавилонских седохом и плакахом»
(Псал., 136); отметим попутно, что персонаж рассказа «Именины» во вполне
традиционном смысле упоминает, тем не менее, не распространенное в обыденной
речи и усвоенное явно с чеховского детского времени жестко и аккуратно
исполнявшихся обрядов слышанное в литургии выражение «благорастворение
воздухов».
В
22 случаях можно отметить «пограничный» характер использования цитат. Сравнение
показывает, что ссылок на собственно литературные источники в чеховских текстах
значительно больше, чем ссылок на религиозные источники. Что касается ссылок,
находящихся «на грани», то здесь пропорция обратная. Речь, в том числе и в
эпистолярном жанре, пестрит библеизмами (их 15), в то время как литературных
цитат значительно меньше именно в этой группе текстов (их 7).
Несомненно,
грань, разделяющая (или сближающая) обыденное сознание с литературными или
религиозными источниками, носит весьма условный характер, потому и
подразделение, предпринятое в некоторых случаях, может вызвать несогласие, что,
впрочем, естественно.
Чехов
дал своему рассказу о капризной и недалекой барыньке, едва освободившейся от
нелюбимого мужа и «вынужденной» выходить за другого, поскольку на ее пути
возник еще более богатый старик, «Загадочная натура». Название носит явно
иронический смысл, поскольку загадку составляют не душевные метания дамы, а ее
готовность трогательно рассуждать о жертвах, которых, на самом деле, впору было
бы стыдиться.
Источниками,
очевидно, являются тексты немецких авторов, Ф. Шпильгагена, роман которого был
назван так же, как и рассказ Чехова, и И.-В. Гете, чье изречение послужило
эпиграфом к названному роману и содержало рассуждение о натурах, не способных
приноравливаться к своему положению в жизни, не удовлетворенных жизнью и не
умеющих ею наслаждаться. Если продолжить логику суждений немецких авторов, то
станет ясно, что знаменитые на Западе «загадочные натуры» являются своеобразным
аналогом не менее знаменитых русских «лишних людей», о которых заговорили после
появления в 1850 году одноименного очерка И.С. Тургенева. Пограничный характер
с обыденной речью носят литературные клише упоминаемый в «Попрыгунье» Чехова
«медовый месяц» (мало кто помнит теперь об использовании этого понятия,
заимствованного из восточного фольклора, в романе Вольтера «Задиг, или
Судьба»); ругательство «альфонс», адресованное в рассказе «Враги» неверной жене
и возникшее благодаря пьесе А. Дюма-сына «Господин Альфонс». Столь же обыденно
(на грани между религиозным текстом и обыденной речью) звучат заимствованные из
Библии упоминания Каина (Быт., 4) в рассказе «Сапожник и нечистая сила» или
Ирод (Мтф., 2), постоянно поминаемый то в «Бабах», то в «Черном монахе», подчас
даже с маленькой буквы, то есть в расхожем значении злодея; в контексте раздражения
против наглого начальника, требующего почитания, возникает в «Праздничной
повинности» упоминание звучащего в аду «скрежета зубовного» (в оригинале –
«скрежет зубов», Мтф., 8); переиначивается в «Скучной истории» евангельское
(Мтф., 6) «злоба дня», когда акцент с повседневности, сопровождающей движение
жизни, переносится на актуальность отставки университетских администраторов;
религиозная лексика откровенно снижается, когда в рассказе «Кухарка женится»
фигурирует упоминание об альфе и омеге кухни, при том, что греческие буквы как
символ начала и конца фигурировали в апокалиптическом контексте (Откр., 1).
24
источника не относятся ни к числу литературных произведений, ни к числу
религиозных текстов.
Это,
прежде всего, 5 отсылок к мифологии (Тантал в «Тряпке», нектар в «Аптекарше»,
сфинкс в «Рассказе неизвестного человека», Эскулап в «Сельских эскулапах»,
Юпитер в «Скуке жизни» причем в последнем случае буквальной цитатой звучит в
иронической реплике усмехающегося генерала знаменитое «Юпитер, ты сердишься,
значит, ты не прав»).
Кроме
того, в 12 случаях звучат высказывания политических и военных деятелей (либо
упоминания о них), неназванные ссылки на научные сочинения и политические
лозунги. Из политической практики приходит не только сетование на обольщение
иллюзиями насчет равенства, братства и прочего («В усадьбе», источник – лозунг
эпохи Великой французской революции из постановления от 30 июня 1793 года), но
совершенно искаженное по отношению к первоначальному, вполне конкретному и
включавшему представление о представителях как мужского так и женского пола,
выражение «синий чулок», возникшее в Англии 1780-х годов («Розовый чулок»).
Очень
импонировали чеховским персонажам рубленые фразы Юлия Цезаря в любом их
пересказе, от Плутарха до Шекспира: «жребий брошен» («Моя жизнь»), а также
рассуждение о преимуществе первого на деревне перед вторым в городе («Дуэль»).
Очевидно, Чехов читал, либо в его окружении были приняты в пересказе цитаты из
знаменитого сочинения А.В. Суворова «Наука побеждать».
Он
не просто упоминал привычное словосочетание «быстрота и натиск», но и начинал
его «глазомером» («Жена»); и нехорошо острил по поводу неудавшегося
самоубийства критика Кичеева, говоря, что пуля оказалась дурой, и заодно дезавуируя
суворовское «пуля – дура, штык молодец» (письмо к Н.А. Лейкину от 12.01.1886).
Разумеется, особо следует отметить интертекстуальный характер введения трюизма
в текст рассказа «Учитель словесности». В отличие от прямых или косвенных
возможностей установления авторства, времени или ситуации возникновения того
или иного оборота, процитированного Чеховым, предсмертный бред Ипполита
Ипполитовича носит архетипический характер: вся мудрость, вся тяга к привычным
и удобным способам презентации сложного мира собраны в двух вполне безобидных
фразах: «Волга впадает в Каспийское море. Лошади кушают овес».
Наиболее
многочисленна группа источников литературного происхождения 75. В силу такого
обилия литературных цитат и упоминаний логично было предпринять дополнительную
классификацию, учитывающую состав авторов произведений-источников, круг их
произведений и частоту обращения к тем и к другим.
Излюбленным
автором Чехова оказывается В. Шекспир (12), причем рядом с непревзойденным
«Гамлетом» (5) возникают и «Отелло» (3), и «Ричард Ш», и «Ромео и Джульетта», и
«Король Генрих IV», и «Юлий Цезарь». В исследованных текстах количество цитат
из его произведений превышает и грибоедовЯрославский педагогический вестник.
2004. No 1-2 (38-39) ские (9), и гоголевские (всего 8 – 5 из «Ревизора» и 3 из
«Мертвых душ»), и заимствования из басен Крылова (7), и пушкинские (всего 7 – 3
из «Онегина», 2 из «Годунова», по 1 из «Полтавы» и «Поэта»).
Из
вызывавшего едва ли не преклонение Л. Толстого – всего 1 цитата, правда, от
всех прочих она отличается наличием прямой ссылки на источник в повести «Три
года» интеллигентная речь персонажа содержит ссылку: «Это, я думаю, само собой
уладится, или, как говорит лакей у Толстого, образуется». Все очень просто, к
месту, но самое обыкновенное слово «образуется» уже успевает превратиться в клише,
к которому добросовестный – уже не персонаж, а Чехов, отсылает читателей,
поскольку в его писательском сознании употребление вполне обычного глагола в
расширительном и явно ироническом значении закреплено за великим
предшественником.
В
авторской речи и в речи персонажей Чехов пользуется литературными персонажами и
цитатами главным образом именно в их общепринятом понимании. Ему это нужно
прежде всего для сокращения поясняющих характеристик, комментариев (сказано
«Отелло в юбке» и не нужно длинно описывать склонность Ниночки в одноименном
рассказе к неоправданной бурной ревности; сказано в рассказе «Именины» о
«держимордовских» взглядах, которые «деморализуют среду», или о хамстве
чиновников, являющих собой «смесь Держиморды и Яго» в очерке «Остров Сахалин» –
и не требуется длинных филиппик относительно грубости, наглости, страсти к
интриганству и нежелания выполнять свои служебные обязанности). Чехов любил преувеличенные
числа, которые могли, разумеется, иронически показать подлинный масштаб
событий. У него и гоголевские «тридцать пять тысяч курьеров» скачут, чтобы
придать предстоящему событию особую значимость («Княгиня»), и шекспировские
«сорок тысяч братьев» фигурируют, чтобы показать всегонавсего масштаб опъянения
одного персонажа («Ночь на кладбище») или глупости другого («Двадцать девятое
июня»).
Высокопарные
и часто в источнике возникавшие в трагически-безысходных ситуациях фразы
снижаются до обыденного уровня. Так происходит с шекспировской фразой
«полцарства за коня» в повести «Три года»: «Полцарства за стакан чаю! –
проговорила она глухим голосом, закрывая рот муфтой, чтобы не простудиться». В
очерке «Осколки московской жизни» владельцы аптек на Никольской испытывают
«настоящие, вулканические» страсти и жаждут «крови и мести», в силу чего
приравниваются к шекспировским же Монтекки и Капулетти. К собственным бытовым
ситуациям применяет Чехов и пушкинское «тяжела ты, шапка Мономаха» (в письме к
Н.А. Лейкину от 17.11.1885 в связи с необходимостью переезда с плохой
квартиры), и карамзинское «глагол времен», высокопарно звучавшее в
стихотворении «На смерть князя Мещерского» и «сниженное» в связи со стареющим
родственником, который «ослабел, поседел и тихо говорит».
Есть
в чеховских текстах моменты интерпретации, в частности обывательской,
представлений о вечных («бродячих») сюжетах и персонажах – Гамлете, Дон Жуане,
Дон Кихоте («упрямый фанатик, маньяк» «Соседи»). Характерно, что провинциальный
интеллигент Иванов в одноименной пьесе существует именно в поле этих вечных
образов: он, косвенно апеллируя к Дон Кихоту, призывает не воевать «в одиночку
с тысячами», не сражаться с мельницами и, чего, впрочем не было у Сервантеса,
не биться «лбом о стены»; и он же называет позором для себя сравнение с жалкими
людьми, которым льстит называние их «лишними людьми» или «гамлетами» (именно
так, во множественном числе и с маленькой буквы), жалкими и так называемыми «лишними».
Среди
литературных источников (цитат) есть прежде широко известные, но ушедшие из
культурной памяти нашего времени. Очевидно, для Чехова и его эпохи эти цитаты
были привычными и очевидными участниками общения и художественной речи. В
«Жене» и «Рассказе неизвестного человека» повторяется расхожая и словно бы
ниоткуда взявшаяся фраза «было дело под Полтавой», источником которой была
песня середины ХIХ века на слова И. Молчанова; другая песня, ХVIII века, на
слова М. Зубовой с наивной высокопарностью упоминается в письме Н.А. Лейкину
(от 27.08.1886) всего-навсего в связи с отъездом из «прекрасных здешних мест».
Как
непосредственно песни, так и стихотворение Ю. Нелединского-Мелецкого «Песня»
воспроизводится персонажем рассказа «Происшествие» при воспоминании о
неминуемой встрече с кабаком: «зайдут, выпьют стаканчик – и унеси ты мое горе!»
Особняком, как представляется, стоит достаточно странная идентификация Чехова
как единомышленника Фамусова – либо подчеркнуто свободное отношение к «крылатой
фразе», отделенной для писателя от непосредственного источника цитирования.
Грибоедовский персонаж, рассуждающий о тяготах светской жизни, сокрушается:
«Пофилософствуй – ум вскружится…» Чехов в письме А.С. Суворину (от 27.03.1894)
обсуждает успехи естественных наук, по поводу которых бросает явно иронически:
«А зафилософствуй – ум вскружится». И все бы ничего, если бы Чехов только
буквально воспользовался чужой фразой для остранения наблюдаемой им самим
ситуации. Но подобный оборот возникает в речи одного из его собственных
персонажей, причем чеховская ирония перетекает в самоиронию Вершинина,
отдающего себе отчет в нелепости и никчемности отвлеченных рассуждений в условиях
провинциальной рутины: «Если не дают чаю, то давайте хоть пофилософствуем».
…
В одном из своих язвительных высказываний, приписанных в записных книжках
вымышленному профессору и превратившихся, как и многие другие, в своего рода
«крылатые слова», А.П. Чехов заметил: «Не Шекспир главное, а примечания к
нему». Зная такое отношение Чехова к формализации научной деятельности, нельзя,
тем не менее, не видеть, насколько отчетливо детальное и нетривиальное по
научному инструментарию прочтение общеизвестных текстов дает возможность
расширить представления о соотношении творчества самого Чехова и мирового
культурного контекста.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.yspu.yar.ru