Орест Сомов и его проза
Н. Н. Петрунина
Литературная
судьба Ореста Сомова удивительна. После полутора десятилетий живого участия в
самых разнообразных журналах и альманахах своего времени - в незаметной издательской
работе и в шумных журнальных сшибках, в создании литературной теории русского
романтизма и в опытах творческого ее воплощения - этот рано умерший литератор,
уйдя из жизни, ушел и из памяти своих литературных друзей и недругов. Можно
было бы подумать, что его попросту забыли, как забывают ничем не примечательных
людей. Однако много лет спустя, воссоздавая в своих "Записках"
литературную жизнь конца 1810-х - начала 1830-х гг., Н. И. Греч не просто
набросал литературный портрет Сомова, а счел нужным создать свою версию истории
его отношений с издателями "Северной пчелы" и по-своему осветить
причины разрыва, которым окончилось сотрудничество с ними Сомова. С годами
сложилась и совсем уже странная картина. О Сомове непременно вспоминают, когда
говорят о писателях-декабристах - А. Бестужеве и Рылееве и об их альманахе
"Полярная звезда", имя Сомова неизбежно возникает рядом с именем .
Дельвига - издателя "Северных цветов" и "Литературной
газеты", мимо Сомова не проходит ныне исследователь литературных дебютов
Гоголя, множится число замеченных параллелей между произведениями Сомова и
творчеством самого Пушкина. Сомов вошел и в историю русской журналистики, и в
историю отечественной фольклористики, его никак нельзя причислить к забытым
деятелям пушкинской поры. Но известен он сейчас более своим участием в
литературных предприятиях эпохи, нежели как творческая личность. К тому же, как
это ни парадоксально, Сомова-критика знают лучше и перепечатывают чаще, чем
Сомова-художника, автора стихов и прозы. Между тем этот скромный писатель -
участник не тех пиршеств ума и таланта, которыми богата эпоха 1820-х - 1830-х
гг., а ее будничной, повседневной жизни - оставил свой след в истории
формирования русской прозы.
1.
Орест
Михайлович Сомов, выходец из старинного, но обедневшего двврянского рода,
родился 10(11?) декабря 1793 г. в г. Волчанске Харьковской (б.
Слободско-Украинской) губернии. Сведения о прошедших на Украине детстве и
юности Сомова (как, впрочем, и о жизни его вообще) крайне скудны и отрывочны,
извлекаются по преимуществу из его произведений и из немногих замечаний
современников. Полученное им воспитание характерно для времени и среды: за
начальным домашним обучением последовал частный пансион какого-то иностранца,
затем Харьковский университет, куда будущий писатель поступил в 1809 г. В то
время Харьков был крупным культурным центром; в университете читали лекции
сподвижник Н. И. Новикова И. С. Рижский и многие известные деятели украинской
культуры, связан был с университетом его недавний выпускник, поэт-сатирик А. Н.
Нахимов. В городе издавались журналы "Харьковский Демокрит" и
"Украинский вестник", где Сомов с 1816 г. помещал ранние свои
литературные опыты. Сотрудничать в этих журналах он продолжал и в первые месяцы
жизни в Петербурге. Уже в Харькове Сомов выступает одновременно как поэт и
прозаик, с оригинальными и переводными произведениями.
В
конце 1817 г. Сомов уже в Петербурге: декабрем 1817 г. помечено его
"Письмо украинца из столицы", опубликованное в "Украинском
вестнике" (1818, ч. 9). Быстроте, с какой завязываются литературные его
связи, вероятно, способствовали украинские земляки: собиратель и исследователь
русского и украинского фольклора Н. А. Цертелев, поэт В. И. Туманский и др. С
1817 г. Сомов активно сотрудничает в Вольном обществе любителей словесности,
наук и художеств, 30 мая 1818 г. он становится членом этого общества; его
сочинения и переводы появляются в журнале "Благонамеренный". 13 мая
того же года Сомов принят в число сотрудников, а 24 мая 1820 г. -
действительных членов Вольного общества любителей российской словесности.
Последнее, как и издававшийся им журнал "Соревнователь просвещения и
благотворения", в котором Сомов участвует как поэт, прозаик и критик,
находилось под идейным влиянием ранних декабристских организаций.
Летом
1819 г. Сомов отправился за границу. Он посетил Краков, Вену, провел несколько
месяцев в Париже и в мае 1820 г. через Дрезден вернулся в Петербург.
Сомов-путешественник внимательно всматривался в культурную жизнь, знакомился с
новейшей литературой и искусством Западной Европы, с образом жизни,
общественными нравами и установлениями, наблюдал особенности национальных
характеров, сопоставлял виденное с тем, что осталось дома. Его впечатления
легли в основу путевых писем, обращенных к петербуржским литераторам - А. Е.
Измайлову, Н. А. Цертелеву, Ф. Н. Глинке, А. Р.
Шидловскому
- и по возвращении в Петербург напечатанных в "Соревнователе",
"Сыне Отечества", "Благонамеренном". Непосредственное
наблюдение европейской жизни не прошло бесследно и для цикла повестей Сомова
"Рассказы путешественника".
Сомов
вернулся в Петербург, когда общество "соревнователей" переживало один
из самых драматических моментов своего существования. В. Н. Каразин - в прошлом
либеральный деятель начала александровского царствования, инициатор создания
Харьковского университета - выступил с запиской, в которой он подчеркивал
серьезность патриотических задач и просветительских целей общества, но в
реальной трактовке этой программы исходил из отрицания идей Великой французской
революции, а критикуя деятельность общества, ополчался против выступлений
молодых, прогрессивно мыслящих его членов. В условиях общественно-литературной
жизни начала 1820-х годов выступление Караэина разделило
"соревнователей" на две партии: правую, умеренную, и левую,
ратовавшую за насущные общественно-политические преобразования. Сомов оказался
среди сторонников Каразина. Была ли его позиция выражением политической
умеренности? Вряд ли, если учесть, что еще перед поездкой за границу Сомов
перевел с французского басню Ж. Нуассара "История", с которой
исследователь общества "соревнователей" связывает "начало борьбы
в "ученой республике" за гражданский романтизм" [Базанов В. Г.,
Ученая республика.
М.
- Л., 1964, с. 106]. К этому следует прибавить, что в 1821 г. Сомов напечатал в
"Благонамеренном" "Песнь о Богдане Хмельницком - освободителе
Малороссии". А в январе 1822 г. он открыл заседания
"соревнователей" чтением стихотворения "Греция. (Подражание
Ардану)". Концовка стихотворения, где тема борьбы за освобождение Греции
перерастает в тему тираноборчества, принадлежит перу русского поэта-переводчика
и отмечена взлетом вольнолюбивой гражданской патетики. Эти факты (а их легко
дополнить) заставляют, скорее, предположить, что позицию Сомова определило
другое: на стороне Каразина оказались все члены общества, связанные с Украиной
и поддержавшие Сомова при его недавних литературных дебютах.
В
начале 1820-х гг. Сомов выдвигается в первые ряды "соревнователей",
приобретает известность как участник журнально-литературной борьбы
преддекабрьских лет. Еще оставаясь сотрудником "Благонамеренного"
(хотя предпочтение, отдаваемое им "Соревнователю", год от года
очевиднее), он - в качестве поэта, критика, театрального рецензента, очеркиста,
переводчика - выступает на страницах околодекабристского "Невского
зрителя" и "Сына Отечества". Близкий поначалу к А. Е. Измайлову,
посетитель литературного салона С. Д. Пономаревой, к хозяйке которого он одно
время питал неразделенное чувство, Сомов постепенно сближается с А. А.
Бестужевым и К. Ф. Рылеевым.
Общее
внимание привлекло острое, полемически пристрастное выступление Сомова (1821) с
разбором перевода В. А. Жуковского из Гете "Рыбак". В ходе полемики,
вызванной этой статьей, Сомов настаивал на принципиальности своей критики,
подчеркивал, что он стремился побудить "отличного стихотворца" и его
последователей отказаться от "западных, чужеземных туманов и мраков",
ибо "истинный талант должен принадлежать своему отечеству",
"должен возвысить славу природного языка своего, раскрыть его сокровища и
обогатить оборотами и выражениями, ему свойственными" [Невский зритель,
1821, ч.V, кн.2, с.279]. Эта программная установка Сомова-эстетика получила
развитие в его трактате "О романтической поэзии" - одной из важнейших
памятников русской эстетической мысли эпохи декабризма, появившемся в 1823 г. в
"Соревнователе". Основная мысль критика в том, "что народу
русскому... необходимо иметь свою народную поэзию, неподражательную и
независимую от преданий чуждых", и самый верный путь к созданию
национальной словесности - обращение к живым источникам народной поэзии,
"нравов, понятий и образа мыслей", к сокровищам родной природы и
истории. Другой важный тезис сомовского трактата уточняет первый: "весь
мир видимый и мечтательный есть собственность поэта", "ограничить
поэзию русскую воспоминаниями, преданиями и картинами нашего отечества... это
было бы налагать новые оковы на гения", ибо, о чем бы ни писал поэт,
"в каждом писателе, особливо в стихотворце, как бы невольно пробиваются
черты народные" [Соревнователь просвещения и благотворения, 1823, ч.XXIV,
кн.11, сс.147, 145, 143, 125]. Эту программу Сомов стремился по мере сил
практически реализовать в собственном творчестве.
В
конце 1822 г. Сомов оказывается в числе участников альманаха Бестужева и
Рылеева "Полярная звезда на 1823 г.", а в исходе следующего, 1823 г.
наряду с будущими декабристами - Н. И. Кутузовым, К. Ф. Рылеевым, А. О.
Корниловичем, Н. А. Бестужевым - входит в "домашний комитет", который
в критический момент способствовал сохранению "Соревнователя", оказавшегося
на грани прекращения. Можно полагать, что именно благодаря содействию Рылеева
почти одновременно с последним поступает он в 1824 г. на службу в
Российско-американскую компанию, где по должности своей столоначальника
оказывается помощником того же Рылеева. Все это время Сомов живет в доме
компании, по соседству с Рылеевым, ежедневно общается с ним по службе и, не
участвуя в политических сходках будущих декабристов, становится постоянным
участником их литературных собраний и предприятий.
Зимой
1824 г. внимание литературного Петербурга занимала примечательная новинка -
"Горе от ума". Автор рукописной комедии после нескольких лет
отсутствия появился в столице за полгода до этого. По свидетельству Д. И.
Завалишина, "в исходе 1824-го" года почитатель Грибоедова Сомов познакомил
его с драматургом. Тот же Завалишин вспоминал. что в это время (судя по всему,
вскоре после петербургского наводнения, когда Сомов и А. Бестужев в отсутствие
Рылеева жили в его квартиреи готовили "Полярную звезду на 1825 г.")
Грибоедов часто бывал у Сомова. Неудивительно поэтому, что когда Сомов вмешался
в журнальные споры о "Горе от ума", он не только по достоинству
оценил великую комедию и горячо защищал ее от нападок консерватора и
литературного старовера М. А. Дмитриева, но и обнаружил знакомство с авторским
ее замыслом. С сентября 1825 г. в квартире Сомова жил А. Бестужев.
Что
сближение Сомова с писателями-декабристами имело основой, помимо его ценных
деловых качеств писателя, критика, незаменимого в издательской практике
повседневного- работника, сходство литературных, а отчасти - и гражданских
позиций, видно по литературным выступлениям Сомова. О стихах его, созвучных
передовым настроениям эпохи, мы уже упоминали в связи с деятельностью Сомова в
обществе "соревнователей"; переведенные им в 1824-1825 гг.
"Записки полковника Вутье о нынешней войне греков" завоевали
популярность в среде декабристов и нашли применение в их агитационной работе; в
приветственном отзыве Сомова о "Полярной звезде на 1825 г." нетрудно
узнать его любимые мысли, известные нам по выступлениям 1821-1823 гг.
"...Заметно было с самого появления "Полярной звезды" (в 1823
г.),читаем в этой рецензии,- что в ней преимущественно, и стихи и проза,
говорили нам о нашей отчизне или посвящены были ее воспоминаниям...
Желательно,
чтобы... "Полярная звезда" приобрела славу еще прочнейшую и
блистательнейшую - заставила бы русских читателей... полюбить все русское: и
великие наши воспоминания, я коренные обычаи, и язык звучный и
благородный" [Северная, пчела, 1825, N41, 4 апреля].
Последнее
звено в истории сотрудничества Сомова с А. Бестужевым и Рылеевым - написанная
им для "Звездочки" (так был назван альманах на 1826 г.)
"малороссийская быль" "Гайдамак". После декабрьского
восстания отпечатанные листы альманаха были конфискованы, а вскоре был арестован
Сомов: некоторые из декабристов в своих показаниях назвали его имя в ряду имен
членов общества. Материалы следствия говорили, однако, о непричастности
скромного литератора к политической деятельности его друзей, и в начале 1826 г.
он был выпущен на свободу.
Положение
Сомова, над которым только что тяготело столь серьезное политическее
подозрение, осложнялось еще и тем обстоятельством, что он был одним из первых у
нас профессиональных литераторов и, лишившись службы в Российско-американской
компании, должен был зарабатывать на жизнь исключительно литературным трудом. В
условиях когда "Соревнователь" прекратил существование,
"Звездочка" так и не взошла на литературный небосвод,
"Благонамеренный" вконец захирел и доживал свои дни, сотрудничество
Сомова с недавними друзьями казненных или сосланных декабристов - Гречем и
Булгариным, завязавшееся еще в преддекабрьские времена, упрочилось, более того,
Сомов впервые со времени вступления своего на литературное поприще оказался в
зависимом положении. В довершение всего писателю так и не были возвращены из
Следственного комитета его бумаги, между которыми, по его свидетельству, было
"несколько начатых и почти уже оконченных повестей" [Московское
обозрение, 1877, N22, с.228]. Первое время Сомов занимается почти исключительно
переводами и печатает их в "Северной пчеле". Тем более примечательно,
что среди единичных оригинальных его выступлений 1826 г. - две рецензии на
сочинения видного деятеля Союза Благоденствия, руководителя "ученой
республики" Ф. Н. Глинки, признанного "прикосновенным" к делу
декабристов и только что сосланного в Петрозаводск.
К
концу 1826 г. у Сомова завязываются литературные отношения с Дельвигом -
издателем альманаха "Северные цветы". Поначалу он дает в альманах
повесть "Юродивый", а с 1827 г. становится помощником Дельвига по
изданию "Северных цветов" и постоянным вкладчиком
"прозаической" части альманаха. Ни одна его книжка не обходится
отныне без повестей Сомова, а для "Цветов" на 1828, 1829, 1830-й и
1831-й гг. Сомов, продолжая основанную А. Бестужевым традицию, пишет годичные
обозрения российской словесности.
Сотрудничество
в "Северных цветах" способствовало сближению Сомова с пушкинским
кругом литераторов. Со времени основания в 1830 г. "Литературной
газеты" он окончательно порывает с Гречем и Булгариным, навлекая на себя
их мстительные нападки. В позднейших своих "Записках" Греч постарался
свести дело к особенностям характера Булгарина и бросить тень на мотивы,
которыми руководствовался Сомов. Можно полагать, однако, что на деле все было
не так просто. И определившаяся к началу 1830-х гг. одиозная репутация
Булгарина и Греча, и притягательная перспектива освобождения от пут
"коммерческой словесности", возможность работы в изданиях Дельвига,
бок о бок с самим Пушкиным, достаточно объясняют выбор, сделанный Сомовым.
Ко
времени, когда Орест Сомов пришел в "Северные цветы", он был одной из
центральных фигур украинского литературного землячества в Петербурге, опорой
начинающих земляков, вроде А. В. Никитенко. И не только Никитенко.
В
1829 г. Сомов оказался единственным критиком, рассмотревшим в авторе
"Ганца Кюхельгартена" "талант, обещающий в нем будущего
поэта". Отзыв Сомова не оставляет сомнений, что уже в это время он лично
знал "осьмнадцатилетнего стихотворца" Гоголя. Именно в период участия
Сомова в изданиях Дельвига в "Северных цветах" (на 1831 г.) появилась
"глава из исторического романа" Гоголя "Гетьман", а в
"Литературной газете" - ряд его статей и
художественно-повествовательных фрагментов. В те же годы Сомов поддерживает
дружеские отношения с М. А. Максимовичем, заручаясь его сотрудничеством в
петербургских изданиях; привлекает в "Северные цветы" И. П.
Котляревского и популяризирует в столице его творчество; записывает тексты
украинских народных песен; стремится сблизить Гоголя и Максимовича на почве
общих для них этнографических и фольклорных интересов...
В
ноябре 1830 г. "Литературная газета" подверглась цензурным гонениям и
была запрещена. После усиленных хлопот ее через месяц удалось возобновить, но
при условии смены издателя. Официальным редактором-издателем стал Сомов,
который продолжал выпускать газету и тогда, когда Дельвига не стало, - до конца
июня 1831 г.
Смерть
Дельвига 14 января 1831 г. явилась для Сомова глубоким душевным потрясением.
"Он был искренно к нему привязан - и смерть. нашего друга едва ли не ему
всего тяжеле",- писал Пушкин П. А. Плетневу 31 января 1831 г. "Не дай
бог никому увидеть такое время, понести такую потерю!" - восклицал сам
Сомов, обращаясь к М. А. Максимовичу. С Дельвигом он потерял не только друга,
но дом, в дружеский кружок которого он был принят как свой, где его полюбили и
оценили. На первых порах деловые отношения Сомова с друзьями Дельвига остаются
внешне прежними. Выходит "Литературная газета". Пушкин, призывая
"помянуть" Дельвига "Северными цветами", заботится о том,
как бы это не нанесло ущерба Сомову. Однако в жизни Сомова близился новый
катастрофический перелом. К газете Вяземский и Пушкин утратили интерес, уровень
ее заметно понизился, и вскоре ее "заели" литературные "шпионы"-конкуренты.
Но дух Сомова не сломлен, у него "затей, затей! полны карманы"
(письмо к А. С. Пушкину от 31 августа 1831 г.). Он собирается издать в 1832 г.
"6 книжек литературы, критики, библиографии и пр.", чтобы
удовлетворить подписчиков за недоданные полгода газеты (письмо к М. А.
Максимовичу от 9 ноября 1831 г.). "Подвигается к концу" и собирается
"выказать нос из-под спуда" "Гайдамак" (то же письмо к
Пушкину) Сомов увлеченно сочиняет малороссийские были и еще находит время
переводить: теперь у него семья, летом 1831 г. родился сын, - растут расходы. В
апреле 1832 г. А. В. Никитенко записывает в дневнике, что Сомов
"печатает" свои повести, а еще раньше неутомимый преследователь
Сомова А. Ф. Воейков, до которого дошли какие-то слухи об этих замыслах,
заблаговремение нападает а печати на так никогда и не вышедшие отдельные
издания "Гайдамака" и "Рассказов путешественника". Реально
же после закрытия "Литературной газеты" Сомов печатает переводы,
ставшие для него основным средством существования, дает то критику, то повесть
в журнальчик М. А. Бестужева-Рюмина "Гирланда" и - главное - готовит
дружескую тризну по Дельвиге - "Северные цветы".
Летом
1831 г. Пушкин принял решение: "выдадим "Северные цветы" в
пользу двух сирот", братьев покойного Дельвига. Основная тяжесть хлопот по
изданию (и привычных - литературных, и торгово-коммерческих, прежде
приходившихся на долю Дельвига) пала на Сомова. Надежд альманах не оправдал,
ожидаемой прибыли не принес. А раз Сомов ведал продажей книжек, неудовольствие
Пушкина обратилось на него. Литературные противники и просто недоброжелатели
Сомова разносили слух, будто он присвоил выручку за альманах и отстранен от дел
издания. Последнее было вполне достоверно Сомов не оправдывался, а просто
признавал, что "арифметическая бестолковость" никогда не доводила его
до добра, и предоставлял в погашение дефицита настоящие и будущие свои доходы.
Между
тем он был болен и работал с трудом. Письмо его к Пушкину полно достоинства и
горечи. В нем еще сказывается недавняя близость отношений, но нет и следа
радостного одушевления, которым дышали прежние письма Сомова к поэту. Если до
этого у него сохранялась хотя бы иллюзия дружеских отношений с близкими
Дельвигу людьми, теперь она рассеялась. Оставалась "коммерческая
словесность", где без милости поносили и Сомова и его сочинения, но про
себя знали цену этому незаменимому журнальному работнику и рады были поставить
его на место, превратив в "литературного илота". После того как
Воейков год за годом забрасывал его журнальной грязью, Сомов, оказавшись без
пристанища, печатается на страницах воейковских "Литературных прибавлений
к "Русскому инвалиду". А потом настало время снова идти на поклон к
Гречу, искать заработка в "Северной пчеле" и "Сыне
Отечества". Но испытания его близились к концу. 27 мая 1833 г. Сомов умер на
сороковом году жизни. "Литературные прибавления" откликнулись на
смерть своего недолгого сотрудника некрологом, писанным Л. Якубовичем, где
впервые было отдано должное "истинному жрецу муз, посвятившему всю жизнь
свою единственно литературе".
2.
Две
стороны деятельности Сомова определяют его вклад в историю отечественной
словесности. Сомов - эстетик и критик - не только один из главных
представителей декабристского направления в литературно-эстетической мысли
своего времени, но и предшественник Надеждина и Белинского. В трактате "О
романтической поэзии" он выступил как провозвестник исторического взгляда
на развитие литературы, проследил в ее движении смену последовательных
закономерных этапов. Говоря о своеобразии классической и романтической
словесности, критик подверг анализу самое понятие романтической поэзии,
различая в романтизме разные тенденции. Путь к созданию самобытной русской
литературы он видит в обращении и к национальному прошлому, и к фольклору,
нравам, обычаям народов, населяющих "все пространство родного края",
и к "всему миру видимому * мечтательному" современной жизни. Тезисы,
близкие материалистической эстетике, Сомов положил в основу ряда полемических
статей 1825 г. Он отстаивал в них мысль, что форма "зарождается в
душе" поэта "вместе с самою идеею" и что "сотворить
что-либо вне природы, или, по крайней мере, несходное с каким-либо из предметов
чувственных, есть физически невозможное для человека даже с самым пылким
воображением" [Северная пчела, 1825, N 41, 4 апреля; Сын отечества, 1825,
ч.СIII, N20, с.473].
Именно
эти исходные эстетические принципы позволили Сомову-критику столь глубоко и
верно оценить "Горе от ума". Они же побудили его в 1827 г. выступить
в роли переводчика той части "Жизни Шекспира" Гизо, которая посвящена
разбору шекспировских трагедий, и в частности "Гамлета". "Гамлет
служит в какой-то мере прообразом современного героя",- читаем мы здесь. И
далее, "Почва, на которой воздвигается новое искусство", указана
"системой Шекспира", объемлющей "ту всеобщность чувствований и
состояний, которая составляет ныне для нас позорище дел житейских" [Сын
отечества, 1827, ч.СХIII, N9, с. 61].
Другая
область, где этот даровитый литератор оставил заметный след,русская повесть.
Именно Сомову выпала в середине 1820-х гг. роль одного из пролагателей новых ее
путей.
В
истории всякой литературы бывают моменты, когда кипучая подспудная работа не
приносит зрелых совершенных плодов, но исподволь готовит приближающийся взрыв.
Таковы были 20-е годы прошлого столетия в истории русской прозы. Ведущую роль в
литературном развитии по-прежнему сохраняла поэзия, но новое поколение
прозаиков, выступившее в начале десятилетия, могло уже опереться иа опыт и на
завоевания предшественников: с конца XVIII в. проза год за годом отвоевывала у
стихотворных жанров все более широкий круг тем и предметов. На протяжении двух
первых десятилетий XIX в. в прозе явственно различались две основные тенденции.
Одна, связанная по преимуществу с разработкой большого повествовательного жанра
- романа, осваивала, совмещала и развивала традиции просветительской
сатирической журналистики XVIII в. и низовой демократической литературы.
Элементы сатиры на нравы в сочинениях А. Е. Измайлова или В. Т. Нарежного
нанизывались на нить авантюрных похождений героя и неизменно приправлялись назиданием.
Такой роман по-прежнему не сопоставлялся с произведениями "высокой"
литературы и сохранял особую читательскую среду. Лишь последним завершенным
своим произведением ("Два Ивана, или Страсть к тяжбам", 1825)
Нарежный поколебал предрассудок, будто "наш народный быт не имеет или
имеет мало оконечностей живописных" [Вяземский П. А., Полное собрание
сочинений, т. I, СПб, 1878, с. 204], которые могли бы послужить основой для
создания русского романа. Мыслящие современники без колебаний отдавали предпочтение
другой линии развития прозы. Признанным и непревзойденным мастером ее был Н. М.
Карамзин - автор эпистолярного "путешествия", прозаических миниатюр,
повестей. Повести Карамзина при всем своем разнообразии неизменно отличаются
артистической простотой и ясностью построения, стилистическим изяществом и
завершенностью. Но главное их завоевание - изображение внутреннего мира
мыслящей и чувствующей личности, то, что до Карамзина оставалось достоянием
лирики и драматургии. После наполеоновских войн, в годы преддекабрьского
общественного брожения стало очевидно, что движение, заданное русской повести
Карамзиным, исчерпало себя. Он сам "Историей государства Российского"
выдвинул перед русской прозой новые задачи.
Еще
в начале XIX в. литературное направление и жанр настраивались как бы по одному
камертону. Средний участник литературного процесса следовал общепризнанным
законам жанра. Тип героя, сюжета, самый набор средств поэтического выражения
складывались в некую устойчивую систему, образовывали жанровое "клише".
Повествователи-карамзинисты, не достигая уровня Карамзина-прозаика, не только
не переступали жанрово-стилистических границ, им обозначенных, но и
разрабатывали, как правило, лишь одну из созданных им модификаций повести.
В
первой половине 1820-х гг. положение решительно меняется. Еще выходят в свет
очередные тома "Истории" Карамзина, выступает с путевыми очерками
Жуковский, интенсивно работает и печатается Нарежный, но лицо прозы с начала
десятилетия определяют литераторы нового поколения. Инерция предшествующего
литературного развития дает пока о себе знать, проявляясь в преимущественном
интересе к привычным жанрам путевого и нравоописательного очерка, повести, к
литературным "мелочам". Однако те изменения, которые медленно с
начала века накапливались внутри каждого жанра, подготовили выход за пределы
жанровых стереотипов, и тех, что достались в наследство от классицизма и
сентиментализма, и новых, быстро возникавших в литературе преромантизма. Как ни
очевидны завоевания А. Бестужева, который от повести к повести совершенствовал
свое искусство, обретал все новые и новые возможности отражения предметного
мира и умственной жизни эпохи, неразработанность у нас приемов прозаического
повествования способствовала тому, что под его пером повесть по духу и построению
приблизилась к романтической поэме, сменив устаревший канон сентиментальной
своей предшественницы на другой, не менее четко определившийся. На этот раз,
однако, жанровое "клише" просуществовало недолго и сломано было
общими усилиями.
Около
1823-1824 гг. значение писательской индивидуальности возрастает настолько, что
даже в творчестве начинающих прозаиков (независимо от степени их литературной
одаренности) традиционные жанровые формы приобретают несходное, индивидуальное
звучание. А поиски ведутся одновременно в разных направлениях, и близится
момент, когда их результат станет явным и разом появится несколько повестей,
созвучных времени и не похожих одна на другую Этот знаменательный момент не за
горами, но пока...
В
1823 г. московские любомудры задумали журнал. Журнал не состоялся, но
сохранился рассказ М. П. Погодина - образная характеристика тогдашнего
состояния русской прозы. "Одоевский,- вспоминал Погодин, - смело сказал:
для первой книжки я напишу повесть. Уверенность, с которой произнесены были эти
слова, подействовала на некоторых из нас очень сильно: каков Одоевский! прямо
так-таки и говорит, что напишет повесть; стало быть, он надеется на себя!"
[В память о кн. В. Ф. Одоевском. М., 1869, с.49]. Между тем В. Ф. Одоевский
обещанную повесть написал, а следом явились повести А. Погорельского, Сомова,
самого М.П. Погодина, обновил палитру А. Бестужев. Каждая из их повестей (а они
не сходны между собой) в 1830-е гг. стала истоком целого направления в развитии
русской повести - исторической, психологической, общественно-сатирической,
обращенной к исследованию народной жизни. Но первые эти всходы явились в самый
канун событий на Сенатской площади, на время их прибило декабрьским морозом. И
еще в 1827 г. у нас, по замечанию Пушкина, "...не то что в Европе -
повести в диковинку" [Пушкин А. С., Полное собрание сочинений, т. XIII,
М.-Л., 1937, с. 341]. В эти-то годы, когда отделы прозы русских журналов
заполнялись по преимуществу переводами, а оригинальную русскую прозу за редкими
исключениями все еще представляли отрывки из "путешествий", письма,
традиционные "малые" жанры - портрет, описание, размышление, за
первой повестью Ореста Сомова последовали другие, и их череду оборвала лишь
смерть повествователя.
3.
Прежде
чем проявился его самобытный дар рассказчика, Сомов прошел основательную
литературную школу. Стихотворные опыты, неустанная работа переводчика приучили
его к точности и ясности выражений, заставили овладеть разными стилями, от
"метафизического" языка литературного трактата до стихии живой
разговорной речи. Заметим, что к выработке литературного языка (а это была
задача, которую в начале 1820-х гг. осознали как одну из ключевых в становлении
отечественной словесности) Сомов относился в высшей степени сознательно.
Достаточно вспомнить трактат "О романтической поэзии", где этому
вопросу отведено значительное место. По особенностям своего воспитания и
литературного развития Сомов избежал воздействия тяжеловесного, восходящего к
низовой книжной культуре XVIII в. языка, который в начале нового столетия воспринимался
как архаический. Не был он затронут и влиянием карамзинистов (будь то
сентименталисты или романтики) с их экспрессией, перифрастическим стилем, с
близостью их образов, фразеологии, синтаксиса к языку лирики или стихотворного
повествования. В своей литературной практике Сомов стремился использовать
разнообразные возможности языка литературы и языка народного в соответствии с
замыслом вкрапляя в поток правильной и свободной литературной речи элементы
"приказного" красноречия, архаизмы, диалектизмы, но соблюдая меру в
их употреблении даже тогда, когда слагал повесть-сказ. "Совершенное знание
русского языка" признавал у Сомова даже вечно глумившийся над ним Воейков
и добавлял, что в этом отношении "его произведения могут служить образцами"
[Литературные прибавления к "Русскому инвалиду", 1831, N8, с.60].
Журнальная
проза Сомова - путевые письма, размышления, описания, анекдоты,
"характеры", появляющиеся в печати с 1818 г. и особенно умножившиеся
после возвращения из заграничного путешествия, - развивала наблюдательность
будущего повествователя и точность его описаний, приучала схватывать резкие
черты оригинальных, контрастирующих между собой характеров, служила заметками о
виденном и слышанном, которые потом не раз отозвались в его произведениях. К
середине 1820-х гг сложилась и эстетическая программа Сомова, что как нельзя
более характерно для эпохи, когда литературное сознание неизменно опережало
творческую практику.
Первый
опыт Сомова-повествователя, который сразу же выдвинул его в число лучших
прозаиков середины 1820-х гг.- "малороссийская быль"
"Гайдамак" (1825). Следуя по пути, проложенному на Западе В Скоттом,
Сомов воссоздает здесь обобщенную, насыщенную социально-историческим и
психологическим драматизмом картину национальной украинской жизни. Открывается
"Гайдамак" сценой ярмарки с ее шумной разноголосицей, и это дает
автору возможность сразу же ввести читателя в сердцевину событий, которые далее
безостановочно следуют одно за другим, вовлекая в действие новых и новых
персонажей, чьи яркие и выразительные фигуры представляют разноплеменное
население края.
Элементы
юмора, меткой бытовой наблюдательности, превосходное знание народной речи,
обычаев, местной этнографии, характерных повадок разных по занятиям, по
сословному и национальному облику людей - разгульного чумака, корыстного
торговца, плутоватого цыганенка, слепого певца-бандуриста, вольных гайдамаков -
сочетаются в "Гайдамаке" с приметами народно-героического,
.эпического повествования. Опираясь на живое предание, на образы украинских дум
и исторических песен, Сомов воздвигает монументальную героизированную фигуру
Гаркуши, сильного, ловкого и находчивого покровителя слабых и угнетенных,
карающего их богатых обидчиков.
Его
ум и знание человеческого сердца, хладнокровие и бесстрашная решительность в
минуту опасности окружают образ атамана гайдамаков поэтическим ореолом,
сообщают ему величие и большую впечатляющую силу.
В
изображении Сомова Гаркуша становится символом героических потенций
национального народного характера.
Одновременно
с Сомовым о Гаркуше писал В. Т. Нарежный. В своем незавершенном романе он
придал Гаркуше традиционные черты героя авантюрно-назидательного повествования,
построив рассказ о нем как череду полусказочных, полулегендарных
"похождений". К. Ф. Рылеев в поэмах "Войнаровский" и
"Мазепа" (отрывок последней "Гайдамак" напечатан в 1825 г.)
воспел одинокого байронического бунтаря-"избранника". Сомов же в
"Гайдамаке" первым вступил на тот путь, по которому пошел Гоголь -
создатель неоконченного "Гетьмана", а позднее - "Сорочинской ярмарки",
"Страшной мести", "Тараса Бульбы".
"Звездочка",
для которой предназначал Сомов "Гайдамака", не вышла в свет,
остановленная декабрьскими событиями, а готовые ее листы (успели набрать и
"быль" Сомова) попали в Архив Главного штаба. Тем не менее уже в 1826
г. повесть, представленная теперь как сочинение Порфирия Байского, была
напечатана в "Невском альманахе". Появился ли этот прозрачный
псевдоним из желания не привлекать лишний раз внимания к автору, известному
своей дружбой с казненными и ссыльными декабристами, или у Сомова уже явилась
мысль о ряде повестей, связанных именем его земляка Порфирия Богдановича, мы не
знаем. Так или иначе, но в связи с публикацией повести Сомову пришлось давать
объяснения Бенкендорфу, шеф жандармов был обеспокоен проникновением в печать
сочинений, приобщенных к материалам следствия по делу декабристов. Сюжет о
Гаркуше Сомов продолжал разрабатывать еще и в начале 1830-х гг.
Вслед
за "малороссийской былью" он начал пространную "малороссийскую
повесть", а позднее полагал, что замысел выльется в роман в четырех-пяти
томах. Однако романа - большой повествовательной формы - Сомов так и не создал.
Фрагменты, которые время от времени появлялись в альманахах и журналах, уже в
силу этого своего назначения тяготели к известной законченности и сближались с
малым жанром, с повестью. К тому же ни один из опубликованных после
"были" отрывков не достигал художественного ее уровня. Сочная
бытопись, точность этнографического фона, метко схваченные типы национальной
жизни чем далее, тем более оказывались фоном для традиционной фигуры
благородного разбойника. Композиция же произведения в целом (насколько можно
судить по известным ныне фрагментам) постепенно сближалась со схемой старого
авантюрного повествования.
С
1827 г в творчестве Сомова-повествователя отчетливо обозначается несколько
тематических линий. Самую обширную и важную в литературном отношении группу
образуют сочинения, которые автор характеризовал как "малороссийские были
и небылицы" и подписывал псевдонимом Порфирий Байский.
Уже
в "Гайдамаке" Сомов вложил в уста Гаркуши "страшную быль" о
пане, знавшемся с нечистой силой, и изобразил простодушных слушателей, которые,
затаив дух, принимают на веру повесть лукавого сказителя. По мысли Сомова, в
образах Гаркуши я его стражей воплощены две стороны народного характера, и
несходство их проявляется, между прочим, в разном отношении к чудесному. В
дальнейшем народные предания, обычно демонологические - о русалках и колдунах,
о ведьмах и упырях,- писатель использует в своих "небылицах". Как правило,
они основаны на подлинном этнографическом и фольклорном материале, снабжены
особыми примечаниями и пояснениями. Но главное для романтика Сомова - дух
народа, выражающийся в его поверьях и мифологических представлениях.
Потому-то
в его "небылицах" народные побасенки рассказываются как бывальщина,
не подвергаются скептическому анализу, предание остается преданием, хотя и
облечено в одежды повествования литературного. Даже такие повести, как
"Русалка" и "Киевские ведьмы", где фантастические события
развертываются на фоне исторической жизни (а в "Киевских ведьмах" они
совершаются не только в определенном месте - "Киеве златоглавом", но
и приурочены к конкретному моменту национально-освободительной борьбы XVII в.,
описанному в точном соответствии со свидетельствами исторического источника, на
который опирался Сомов,- рукописной "Истории Руссов"), рассказаны как
бы с позиций народного сознания. Заметим, что Пушкину, который в балладе
"Гусар" по-своему рассказал о ночном путешествии героя на шабаш
киевских ведьм, достаточно было вложить сказ в уста побывавшего на Лысой горе
очевидца-москаля, чтобы под напором ухарства и непобедимого здравого смысла
русского служивого драматическое и поэтическое предание зазвучало
"небылицей". Однако молодому Гоголю в "Вечерах на хуторе близ
Диканьки" ближе был сомовский подход к украинской демонологии. Созвучие
цели, к которой стремился Сомов и которой дано было достигнуть автору
"Вечеров", сделало то, что если первыми из фантастических своих
повестей, как и "Гайдамаком", Порфирий Байский подготовил выступление
Рудого Панька, то в позднейших он испытал воздействие могучей индивидуальности
своего последователя.
Другой
характер носят малороссийские "были", с которыми мы уже знакомы по
"Гайдамаку". В последующих повестях этого рода Сомов обращается к
современной жизни Украины, взятой в бытовом, будничном ее аспекте, но
отражающей отдельные стороны национального сознания и культуры. Особое место
среди "былей" занимает "Юродивый". Для образа героя
повести, бродяги Василя, не прошло бесследно знакомство Сомова со сметливым и
сведущим королевским нищим Эди Охилтри из романа Вальтера Скотта
"Антикварий". Но сходство фабульных ситуаций не отменяет сути: Василь
- нищий южнорусский, первое отражение в нашей литературе мира калик перехожих с
их духовными стихами и своеобразным красноречием. И другое: пренебрегающий
мирскими благами юродивый выступает в повести носителем народноэтических
идеалов правды и справедливости. К теме этой, которой принадлежало в русской
литературе большое будущее, Сомов обратился, еще не зная, по-видимому,
пушкинского "Бориса Годунова", в это время уже оконченного, но за
исключением отдельных сцен, не напечатанного и известного лишь в ближайшем
окружении поэта. Сильной и яркой бытописью, овеянной на этот раз мягким юмором,
отмечены "Сказки о кладах". В отзыве о "Невском альманахе на
1830 год", где впервые была напечатана повесть, Пушкин оценил ее как
"лучшее из произведений Байского, доныне известных". В "Сказках
о кладах" нашла своеобразный выход тяга Сомова к "большому"
повествованию. Но строится оно по старинке, самый замысел предполагал обращение
к приему экстенсивного "нанизывания" разных сказаний: по собственному
признанию автора, целью его было "собрать сколько можно более народных
преданий и поверий". Однако в "Сказках о кладах", как и в других
"былях" Сомова, поверья звучат совсем не так, как в
"небылицах". Они становятся важным средством характеристики
персонажей рассказа, будь то простодушные носители веры в чудесное, предприимчивый
плут, который использует ее в своих целях, или выражающий не чуждую элементов
дидактики точку зрения автора "просвещенный" герой.
Подобное
же столкновение разных повествовательных стихий - стихии чудесного и
контрастирующей с ней прозаически бытовой, иронической - легко проследить и в
произведениях Сомова из русской жизни. Народнопоэтическая фантастика и тут
сохраняет для автора свою притягательную силу. Но обрабатывая русские поверья,
Сомов с помощью искусной литературной рамки неизменно включал мир народных
преданий и фантастических представлений в более широкий культурный контекст. В
"Оборотне" народная фантастика "остранена" интонациями и
деталями рассказа, вложенного в уста человека, не принадлежащего к крестьянской
среде. Свою "сказку" он начинает обращением к "любезному читателю",
полемическими выпадами по адресу романтической литературы и современной
журнальной критики, а кончает "Эпилогом", ироническая концовка
которого отсылает привычного к литературным "поучениям" читателя к
традиционному басенному сюжету. Все это очень напоминает структуру написанного
годом позднее пушкинского "Домика в Коломне". В "Кикиморе"
крестьянин обращает свой сказ о домовой нечисти к слушателю-барину, а тот не
только сам не верит в чудеса, но и пытается (хоть и без успеха) заронить искры
сомнения в душу расскаэчика. Тем самым повесть превращается в картину
столкновения двух типов сознания, наивного и просвещенного.
Но
как Порфирий Байский кроме "былей" писал "небылицы", так
Сомов складывал и "русские сказки". Он свободно варьировал в них
летописные, сказочные, былинные мотивы, использовал народные пословицы в
поговорки, дополняя подлинно фольклорную основу собственным вымыслом. В сказках
Сомова - об Укроме-табунщике, об Иване, купецком сыне, о дурачке Елесе ("В
поле съезжаются, родом не считаются") - бросается в глаза интерес автора к
героическим сторонам народного характера, причем вершителем подвига оказывается
у Сомова Иван русской сказки, о котором никто не знал, не слыхал, пока не
пришла беда - лихие ли половцы или лесное чудовище. По своему героика-патриотическому
пафосу к этим сказкам непосредственно примыкает лирическая миниатюра
"Алкид в колыбели", где Сомов, продолжая линию гражданской патетики
декабристской поры и предвосхищая лирические пророчества Гоголя, призывает
Россию идти "прямым путем, путем просвещения истинного, гражданственности
нешаткой", к предназначенному ей великому будущему.
Опыты
фольклорных стилизаций Сомова, принципиально отличные от поэтических сказок
Пушкина, были учтены В. И. Далем в его творчестве сказочника, развернувшемся в
1830-е гг.
Одна
из важных заслуг Сомова-прозаика связана с третьей линией, изначально
существовавшей в повествовательном его творчестве. Речь идет о вкладе писателя
в создание русской беллетристики. Эпоха 1820- 1830-х гг. не только поставила
перед литературой задачу освоения повествовательных жанров, отвечающих запросам
наиболее передовой, мыслящей части общества. Она потребовала развития н таких
форм романа, повести, рассказа, которые ставили перед собой более скромную цель
- дать современный, живой и занимательный материал для удовлетворения
повседневных потребностей широкой читающей публики. Как участник почти всех
популярных журналов и альманахов 1820-1830-х гг., а позднее - ближайший
сотрудник Дельвига и редактор "Литературной газеты", Сомов прекрасно
понимал, что без прозы не обойдется ныне ни одно издание; как внимательный
наблюдатель русской жизни, он знал, что потребностью времени было обновление
остававшегося неизменным с начала века репертуара массового чтения. Нужна была
такая беллетристика, которая, занимая и развлекая читателя, не прививала бы ему
дурного литературного вкуса, незаметно и ненавязчиво обогащала бы его
познаниями, несла в себе благотворное воспитательное начало. Одним из первых в
русской прозе образцов такой беллетристики стали сомовские "рассказы
путешественника". В основу их легли разнообразные впечатления, которыми
обогатила писателя поездка на Запад. Наиболее примечательной особенностью
рассказов этого несобранного цикла является стремление проследить связь "малой",
частной жизни героев и "большой", исторической жизни. Так, в
"Вывеске" сквозь рассказ гсроя-"волосочесателя" о смене
модных причесок просматривается движение истории от эпохи Людовика XVI через
бури революции к империи Наполеона I. А в "Почтовом доме в Шато-Тьерри"
повесть о судьбе любящих героев - французского офицера и немецкой глухонемой
девушки - сплетается воедино с историей потрясений, которые перевернули вековой
уклад жизни.
В
начале 1830-х гг. Сомов-прозаик ищет путей к обновлению своей повествовательной
манеры, и не случайно. Время, когда на Руси повести были "в
диковинку", миновало. Но главное не в этом. В 1831 г. пушкинский круг
писателей, к которому не без оснований причислял себя Сомов, взволнованно
обсуждал только что вышедшие в свет "Повести Белкина" и "Вечера
на хуторе близ Диканьки". Сомов был достаточно опытным повествователем и
проницательным критиком, чтобы оценить уроки своих гениальных современников и
осознать, как важно в этик условиях найти собственный путь в искусстве
повествования.
Примечательно,
что в "Романе в двух письмах" Сомов, который в отличие от нас не знал
начатого и незавершенного Пушкиным "Романа в письмах", где поэт
стремился перенести в прозу завоевания своего романа в стихах, во многом
сознательно шел за автором "Евгения Онегина". Самый сюжет
"Романа в двух письмах" - встреча в деревенской глуши столичного
молодого человека и "уездной барышни" - навеян "Онегиным",
как подсказан романом Пушкина ряд сцен и фабульных ситуаций. Создавая прозаический
эквивалент "Онегина", Пушкин, тонко чувствовавший специфику прозы,
обогатил психологию и мысль своих героев, с каждым письмом расширяя картину
действительности. Сомов пошел по другому пути - по пути изображения типов
дворянской поместной жизни, "уплотнения" бытового фона фабульных
событий, обогащения сюжета занимательными поворотами и ситуациями. Существенно
заметить и черту, прежде характерную лишь для "рассказов
путешественника": в "Романе в двух письмах", как и в написанной
следом за ним повести "Матушка и сынок", рассеяно множество примет
культуры и быта, четко приурочивающих действие произведения к определенному
хронологическому моменту.
В
героях и коллизиях повестей "Сватовство" и "Матушка и
сынок" ощутимо сходство с характерами и ситуациями гоголевского
"Ивана Федоровича Шпоньки". Быть может, Сомов, писавший
"Сватовство", когда лишь готовилась к выходу первая книжка
"Вечеров" ("Шпонька" же появился во второй), побудил Гоголя
к состязанию в этом, новом виде "малороссийской были". Незлобивый юмор,
особое внимание и тщательность, с которой Сомов воссоздает неповторимые приметы
уходящего в прошлое архаичного провинциального быта, опыты создания ярких,
выразительных характеров - вот что принес с собой последний этап в развитии
искусства Сомова-повествователя.
Даровитый
прозаик, сыгравший столь заметную роль в начальный период становления новой
русской повести, Сомов ушел из жизни, не успев до конца самоопределиться и
раскрыть свои возможности, в момент. Когда прозаические жанры переживали пору
бурного развития. Романтик по своим эстетическим установкам, Сомов - эстетик и
художник рано понял, что не все виды романтической поэзии в равной мере могут
выражать народный характер и найти путь к душе народа. Обращаясь к народной
демонологии, писатель остался чужд мистицизму и философским увлечениям романтизма.
В его повестях мы не встретим ни попытки отыскать в фольклорной фантастике ключ
к тайнам мироздания, ни поэтизированных образов романтических мечтателей.
Напротив, через ряд его произведений проходит тема осмеяния разного рода
романтического донкихотства. В первом же из "рассказов
путешественника" - "Приказе с того света" (1827) - это
простодушное увлечение средневековьем и вера в привидения; в "Сказках о
кладах" - попытка обрести в поэтических преданиях руководство к земному
обогащению; в повести "Матушка и сынок" - "мечтательные глупости
сентиментальных романтических любовников", преломленные в кривом зеркале
провинциальных русских нравов. Быть может, именно чуждость Сомова
"немецкой школе" поэзии, трезвый взгляд на жизнь в годы, когда
трезвость была не в моде, привели к тому, что последние его повести не были
замечены критикой, как не были оценены по достоинству и "Повести
Белкина". Лишь последующее развитие отечественной прозы позволило
рассмотреть в этих последних достижениях Сомова-повествователя первые подступы
к созданию позднейшей психологической и социально-бытовой русской повести.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.somov.net.ru/