Как сделан «Врун» Хармса
Герасимова А.
Уже
не раз отмечалось, что произведения Хармса для детей связаны с его
"взрослыми" текстами. Некоторые вещи начинаются, как
"детские", а выходит "для взрослых". Это касается, в
частности, рассказов середины 30-х годов, когда Хармс был уже опытным детским
писателем, но, очевидно, не мог вполне серьезно воспринимать себя в этом
качестве. Так, "Кассирша", один из самых "черных"
рассказов, в центре которого, к ужасу покупателей, восседает за кассой
зеленеющий труп с вставленной в зубы "для правдоподобия" папироской,
открывается невинным зачином "Нашла Маша гриб...". Рассказ "Отец
и Дочь" начинается со слов "Было у Наташи две конфеты...", а
превращается в отчет о внезапных смертях, воскресениях и взаимных похоронах
отца и дочери. (Заметим, что эти два рассказа написаны практически
одновременно, соответственно 31 августа и 1 сентября 1936 года). "Был один
рыжий человек..." - начало знаменитого текста, который можно расценивать
как своего рода манифест "антипрозы". Известна история с рассказом о
Пушкине, который Хармс долго и безуспешно, зачеркивая вариант за вариантом,
сочинял для детского юбилейного чтения, а в результате вышло, что "все
люди по сравнению с Пушкиным пузыри, только по сравнению с Гоголем Пушкин сам
пузырь", а о Гоголе писать нельзя, поэтому лучше уж ни о ком ничего не
писать. (Оба текста - декабрь 1936).
Но
чаще, говоря об общности "детских" и "взрослых" текстов Хармса,
имеют в виду его стихи, особенно ранние, которые действительно отчасти
напоминают поэтические опыты ребенка - простотой внешней формы, летучестью
мгновенно возникающих смыслов, высокой степенью случайности, к которой
проявляется беспечное, детски-"безответственное" отношение. Вдобавок
то и дело появляются такие характерные фигуры, как "мама",
"папа", "няня", "дети" и т. п.: "он не
слышит музыки / и нянин плач", "Едет мама серафимом / на ослице прямо
в тыл" ("Ваньки Встаньки", 1926); "и слышит бабушка / под
фонарями свист", "Как он суров и детям страшен" ("В репень
закутанная лошадь...", 1-2 мая 1926); "Как-то бабушка махнула / и
сейчас же паровоз / детям подал и сказал / пейте кашу и сундук / утром дети шли
назад / сели дети на забор" и т. д. ("Случай на железной
дороге",1926). Отмеченные качества приглянулись С.Я.Маршаку, который
разглядел в детоненавистнике Хармсе потенциального любимца детей; но, работая
уже специально для детей, Хармс иногда использовал ранее найденные инфантильные
формы. Всем известно отличное детское стихотворение "Иван Иваныч
Самовар" (1928). Но не все знают, что у него имеется интонационный двойник
- более раннее (ноябрь 1925) и совсем "не детское" по содержанию, но
вполне детское по озорству стихотворение "О том как Иван Иванович попросил
и что из этого вышло" (Опубл.: Даниил Хармс. Неопубликованные материалы. /
Прилож. к ст.: Jean Philippe Jaccard, Андрей Устинов. Заумник Даниил Хармс:
начало пути. - Wiener Slawistischer Almanach, Band 27, 1991. С. 214-217).
Приведем здесь его фрагмент:
иван иваныч говорит
очень умно говорит
поцелуй говорит.
а жена ему: нахал!
ты муж и нахал!
убирайся нахал!
я с тобою не хочу
делать это не хочу
потому что не хочу.
(Авторское
примечание к выделенному слову: "В оригинале стоит неприличное
слово").
(Между
прочим отметим, что грустная история про неудачу Ивана Ивановича начинается со
слов: "как-то жил один столяр / только жилистый столяр / мазал клейстером
столяр", что напоминает о зачинах двух гораздо более поздних рассказов.
Один из них называется "Столяр Кушаков" (в первоначальном варианте
"Столяр падает") и входит в состав "Случаев". Второй
начинается словами "Жил-был человек..."; следующее предложение -
"Он был столяр" - вычеркнуто автором. Человек, по фамилии Кузнецов,
шел в магазин, чтобы купить столярного клею и починить табуретку, но тут на
него стали один за другим падать кирпичи, и он постепенно потерял память.
Сопоставив три текста, можно предположить, что образ столяра и столярного клея
был как-то связан у Хармса с представлением о мужской силе, а поломка мебели
или падение самого столяра - с упадком этой силы или неудачами в половой
сфере.)
Настоящая
заметка преследует целью детальный разбор другого детского стихотворения Хармса
- "Врун" (1930), которое обнаруживает многообразные связи с его
"взрослым" творчеством. Ниже текст приводится подряд по частям (по
изд.: Даниил Хармс. Полет в небеса. - Л., 1988).
- Вы знаете?
Вы знаете?
Вы знаете?
Вы знаете?
Ну, конечно, знаете!
Ясно, что вы знаете!
Несомненно,
Несомненно,
Несомненно знаете!
- Нет! Нет! Нет! Нет!
Мы не знаем ничего,
Не слыхали ничего,
Не слыхали, не видали
И не знаем
Ничего!
Этот
бурлескный зачин прямо соотносится с зачином неоконченной сценки, не имеющей
названия и датируемой серединой 30-х годов:
"НИНА
- Вы знаете! А? Вы знаете! Нет вы слышали? А?
ВАР.
МИХ. - Что такое? А? Что такое?
НИНА
- Нет вы только подумайте! Варвара Михайловна! Вы только подумайте!
ВАР.
МИХ. - Что такое? А? Что такое?"
-
и далее еще несколько реплик в том же духе, прежде чем мы услышим более или менее
членораздельные сведения о том, что "наш-то старый хрен влюбился". В
обоих случаях используется один и тот же комический театральный прием:
возбужденное, навязчиво повторяющееся предисловие делает заявку на сообщение
чрезвычайной важности, которое для зрителя (читателя) оказывается смехотворно
незначительным. В этом нагнетании несуществующей важности есть и инфантильный
момент, когда, начиная речь, ребенок или подобный ребенку субъект старается
привлечь к себе внимание, еще не совсем представляя себе, что он, собственно,
собирается сказать. И вот его первое сообщение:
- А вы знаете, что У?
А вы знаете, что ПА?
А вы знаете, что ПЫ?..
Остранение
слова при помощи деления его на слоги - прием, на котором строится другая
неоконченная сценка, которую можно датировать 1933 годом (судя по соседству ее
в черновике с известным стихотворением "Летят по небу шарики..."). В
этой сценке Кока Брянский пытается сообщить своей матери, что он сегодня
женится, а она недослышит:
"...МАТЬ:
Что ты говоришь?
КОКА:
Се-го-во-дня - же-нюсь!
МАТЬ:
Ж е? Что такое ж е ?
КОКА:
Же-нить-ба!
МАТЬ:
Ба? Как это ба?
КОКА:
Не ба, а же-нить-ба!
МАТЬ:
Как это не ба?
КОКА:
Ну так не ба и все тут!
МАТЬ:
Что?
КОКА:
Ну не ба. Понимаешь! Не ба!
МАТЬ:
Опять ты мне это ба. Я не знаю, зачем ба.
КОКА:
Тпфу ты! ж е да б а ! Ну что такое же! Сама-то ты не понимаешь, что сказать
просто ж е - бессмысленно.
МАТЬ:
Что ты говоришь?
КОКА:
Ж е, говорю, б е с с м ы с л е н н о!
МАТЬ:
Сле?.."
Водевильная
ситуация с легкостью перерастает в театр абсурда. Обессмысливание слова, распад
языка при попытке коммуникации ведет к типично хармсовскому брутальному исходу:
"Кока Брянский душит мать".
...Что у папы моего
Было сорок сыновей?
Было сорок здоровенных И не двадцать,
И не тридцать, Ровно сорок сыновей!
- Ну! Ну! Ну! Ну!
Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!
Еще двадцать,
Еще тридцать,
Ну еще туда-сюда,
А уж сорок,
Ровно сорок, Это просто ерунда!
Мотив
плодовитости некоего папы присутствует и в других текстах Хармса, в частности,
в неоконченном прозаическом фрагменте "Воспитание", который
приблизительно датируется серединой 30-х гг. и начинается так: "Один
матрос купил себе дом с крышей. Вот поселился матрос в этом доме и расплодил
детей. Столько расплодил детей, что деваться от них стало некуда...". Папа
автора-персонажа с гипертрофированной "родительской" функцией
фигурирует в тексте "Теперь я расскажу как я родился..." (25 сентября
1935). Здесь же следует упомянуть, что у реального отца Хармса, И.П. Ювачева,
детей было трое, но один из них умер в раннем возрасте. Возможно, с этим фактом
подспудно связано возникновение образа "несуществующего брата"
Хармса, Ивана Ивановича (тезки известного самовара), приват-доцента
Санкт-Петербургского университета (фотография, на которой Хармс изображает
этого брата, воспроизведена в издании "Полет в небеса", с. 352); ср.
также фигуру "брата", возникающую, похоже, просто из разговорного
обращения "брат", в рассказе "Воспоминания одного мудрого
старика". Сам Хармс был, как известно, бездетен и к чужим детям относился
без особой симпатии. Закономерно "родительские" чувства и
представление о "производительности" и "плодливости"
переносятся им в духовную сферу в носящей декларативный характер записи от 20
октября 1933 года:
"Мои
творения, сыновья и дочери мои.
Лучше
родить трех сыновей сильных, чем сорок, да слабых.
Не
путай производительности и плодливость.
Производительность
- это способность оставлять сильное и долговечное потомство, а плодливость это
только способность оставить многочисленное потомство, которое может долго жить,
но однако может и быстро вымереть...".
Обратим
внимание, что число "слабых сыновей" - то же фольклорное
"сорок", что и в стихотворении "Врун". Напрашивается еще
одна аллюзия - к сказке А.С. Пушкина "Царь Никита и 40 его дочерей"
(о фольклорных источниках числа 40 в данном случае см.: Г.А. Левинтон, Н.Г.
Охотин. "Что за дело им - хочу..." - "Литературное
обозрение", 1991, N 11, с. 31).
- А вы знаете, что СО?
А вы знаете, что БА?
А вы знаете, что КИ?
Что собаки-пустолайки
Научилися летать?
Научились точно птицы, Не как звери,
Не как рыбы, Точно ястребы летать!
- Ну! Ну! Ну! Ну!
Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!
Ну, как звери,
Ну, как рыбы,
Ну еще туда-сюда,
А как ястребы,
Как птицы, Это просто ерунда!
Летание
существ и предметов, изначально для этого не предназначенных и не приспособленных
- архетипическая ситуация "чуда". "Отчего люди не летают? Я
говорю, отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я
птица...". Собака - наиболее приближенное к человеку животное. Полет
собаки - пародия на полет человека, о котором мечтает Катерина в
"Грозе" А.Н. Островского: абсурдные противоположения ("не как
звери, не как рыбы") и конкретизация ("точно ястребы")
подчеркивают пародийность, уподобление собаки ястребу - сниженный вариант уподобления
человека птице. В других текстах Хармса встречаются случаи летания не только
людей ("Полет в небеса", "Лапа", "Молодой человек,
удививший сторожа" и мн. др.), но и собак. Вот, например, начало
"Звонитьлететь" (весна 1930), где последовательно перечисляются
различные летящие предметы и существа:
Вот и дом полетел.
Вот и собака полетела.
Вот и сон полетел.
Вот и мать полетела.
Вот и сад полетел...
В
рассказе без названия, начинающемся словами "Андрей Иванович плюнул в
чашку с водой..." (21 августа 1934), плевок в чашку с водой вызывает, в
частности, такие последствия:
"Вдруг
что-то большое и темное пронеслось мимо лица Андрея Ивановича и вылетело в
окно. Это вылетела собака Андрея Ивановича и понеслась как ворона на крышу
противоположного дома. Андрей Иванович сел на корточки и завыл".
(Здесь,
как видим, собака уподобляется вороне, а человек - собаке. Возможно, не без
влияния этого хармсовского текста тема летающей собаки развивалась в
романтическом направлении уже в новейшие времена. Вспоминается популярный
некогда "плановой" анекдот о том, как "из мешка медленно
вылетела зеленая собака...", а также любимый народом монолог Кузи из
фильма "Автомобиль, скрипка и собака Клякса": "Собака, собака,
давай с тобой дружить. Я приделаю тебе крылья, и мы полетим с тобой в жаркие
страны. А люди посмотрят и скажут: собаки летят... Вот и осень...").
- А вы знаете, что НА?
А вы знаете, что НЕ?
А вы знаете, что БЕ?
Что на небе
Вместо солнца
Скоро будет колесо?
Скоро будет золотое Не тарелка,
Не лепешка,
А большое колесо!
- Ну! Ну! Ну! Ну!
Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!
Ну, тарелка,
Ну, лепешка,
Ну еще туда-сюда,
А уж если колесо Это просто ерунда!
Исследователи
уже отмечали здесь перекличку с рассказом "О явлениях и существованиях. N
1" (18 сентября 1934), где "на небе вырисовывается огромная
ложка". В данном случае светило замещается не тарелкой, не лепешкой, а
именно колесом - древнейшим солярным символом (см., напр: В.В. Иванов. Колесо.
- Мифы народов мира. - М., 1980, с. 664). Колесо было также одним из ключевых
хармсовских "иероглифов" "реального искусства"; ср., в
частности, его рисунок, изображающий колесо с подписью "REAL"
(воспроизведен на с. 5 "Полета в небеса" и в цвете - на обложке
журнала "Театр" (ОБЭРИУ), 1991, N 11) и перекликающийся с
изобразительной символикой Каббалы. При желании можно заключить, что, замещая
солнце колесом, Хармс играючи ставит в центр мира принцип реального искусства.
- А вы знаете, что ПОД?
А вы знаете, что МО?
А вы знаете, что РЕМ?
Что под морем-океаном
Часовой стоит с ружьем?
- Ну! Ну! Ну! Ну!
Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!
Ну, с дубиной,
Ну, с метелкой,
Ну еще туда-сюда,
А с заряженным ружьем Это просто ерунда!
Видимо,
следует предположить, что "под морем" - есть вывернутое "на
небе". Если здесь действительно произошла подмена, причиной ее следует
считать, быть может, стремление автора (или редактора) разнообразить
"небесную" тематику и избежать нежелательных религиозных ассоциаций.
В неподцензурных текстах Хармса не раз возникает образ "небесного
сторожа" ("Лапа", "Молодой человек, удививший
сторожа") или "небесного часового", как назван ангел-стражник в
стихотворении "Человек берет косу" (2 августа 1937), очевидно,
восходящий к образу Св. Петра - ключника:
...Вот и ангел стерегущий
Заградил мне путь плечом.
Стой! - гремит его приказ
Ты в дверях стоишь как раз.
Дальше рай - сады блаженства
Чтобы в рай тебе войти,
Ты достигни совершенства,
Иль назад повороти. (...)
Тут я поднял страшный вой:
О небесный часовой...
Разнообразные
толкования вызывало последнее сообщение Вруна, вплоть до вряд ли обоснованных
подозрений в политическом намеке - для этого предлог превращается в приставку,
и возникает криминальное слово "донос":
- А вы знаете, что ДО?
А вы знаете, что НО?
А вы знаете, что СА?
Что до носа
Ни руками,
Ни ногами
Не достать,
Что до носа
Ни руками,
Ни ногами
Не доехать,
Не допрыгать,
Что до носа
Не достать!
- Ну! Ну! Ну! Ну!
Врешь! Врешь! Врешь! Врешь!
Ну, доехать,
Ну, допрыгать,
Ну еще туда-сюда,
А достать его руками Это
Просто
Ерунда!
Остранение
какого-либо органа тела - характерный мотив фольклора, излюбленный в искусстве
сюрреализма, абсурда и черного юмора. Отдельный нос, до которого "не
достать", восходит прежде всего к гоголевскому "Носу". В текстах
Хармса отделение различных органов тела происходит нередко не только
насильственным путем (отрывание ноги в "Охотниках", головы - в
"Суде Линча" и т. п.), но и как эмансипация и побег:
Где я потерял руку?
Она была, но отлетела
я в рукаве наблюдаю скуку
моего тела...
(20 февраля 1930)
Высшая
точка игры в отделение органов - рассказ об "одном рыжем человеке", у
которого, как известно, не было ни глаз, ни ушей, ни носа, ни ног, ни рук и
вообще ничего, так что говорить о нем не приходится. Очевидно, следует связать
эту игру с принципом членения слова, о котором шла речь выше; распадаясь на
составляющие, слово теряет смысл и перестает существовать.
Таким
образом, мы рассмотрели пять сообщений Вруна:
- о плодовитости отца;
- о летающих животных;
- о замещении светила;
- о стражнике иного мира;
- об эмансипации органа тела.
Все
эти темы оказываются характерными хармсовскими темами, а стихотворение в целом
предстает как набор архетипов "карнавальной" культуры - игрового,
вывороченного мира, близкого детскому сознанию, к которому оно так удачно
апеллирует.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.russofile.ru