Основания групповой дифференциации общества
Момджян К.Х.
Типы и виды совместной деятельности людей.
Анализируя реальное строение сфер общественной жизни,
следует для начала учесть тот факт, что каждый из выделенных нами типов
общественной деятельности предполагает множество ее конкретных видов. Так,
сфера материальной жизни общества прежде всего включает в себя такие конкретные
формы хозяйственной активности, как машиностроение, строительство, сельское
хозяйство и прочее; сфера духовной жизни членится на науку, религию, искусство
и прочие конкретные виды духовного производства.
Анализ подобных видов реальной человеческой
деятельности, конечно же, выходит за рамки социальной философии, которая дает л
ишь основу их классификации и систематизации, утверждая, что в реестре
человеческих занятий нет ни одного такого, которое не подпадало бы под
идеальные типы совместной самодостаточной активности людей. Существуют лишь две
оговорки, которые нужно сделать для того, чтобы это утверждение не вызывало
явных возражений.
Первое. Как нетрудно видеть, приведенная нами система
типов деятельности охватывает лишь «нормальные», общественно необходимые формы
человеческих занятий. Это означает, что нам не нужно ломать голову над вопросом
о том, к какой из сфер общественной жизни — материальной, социальной,
регулятивной или духовной — относится, к примеру, воровство или вооруженный
грабеж. Подобные асоциальные занятия, естественно, не подпадают под типологию
общественно необходимых форм деятельности, представляют собой явление
социальной патологии.
Это не означает, конечно, что социальная теория вправе
вовсе игнорировать их существование, никак не объясняя его. Нуждается в
объяснении прежде всего сам реестр преступных деяний, который может существенно
различаться в разных обществах, запрещающих проституцию или разрешающих ее,
преследующих за валютные операции или поощряющих их. Нужно обнаружить и тот
набор деяний, который (подобно убийству как не санкционированному обществом и
государством насилию против личности или грабежу как нелегитимному отчуждению
коллективной или частной собственности) признается преступным практически во
всех человеческих сообществах и запрещается как подрывающий саму основу
общественного порядка.
Социальная теория должна показать, далее, что для
определенных обществ на определенных этапах их развития подобная деструктивная
деятельность является исторически неизбежной. Очевидно, что острый дефицит
средств жизнеобеспечения, которых не хватает для полноценного существования
всех членов современного российского общества, но может не вызывать в нем
воровства, равно как тотальное перераспределение собственности не может не
сопровождаться насилием и коррупцией.
Важно лишь учесть, что такая неизбежность асоциальной
активности отнюдь не тождественна ее родовой исторической необходимости, что и
позволяет нам не включать ее в базисную модель общества, и которой сведены
абсолютно необходимые для любых самодостаточных коллективов типы деятельности.
Лишь после установления такой деятельностной нормы мы можем судить об
отклонениях от нее — как это делают, к примеру, биология и медицина,
рассматривающие явления патологии, болезни организма лишь после того, как
установлены нормы его строения и функционирования (согласно которым наличие у
человека пары верхних и пары конечностей является анатомической нормой, которая
нарушается в случаях инвалидности).
Вторая оговорка имеет особенно важное значение. Мы
видели, что на уровне изучения типов деятельности социальная теория имела
возможность рассматривать их как «химически чистые», «идеальные» образования —
не смешивающиеся и не пересекающиеся друг с другом. Увы, на уровне конкретных
видов деятельности выделенные нами типы теряют свою «идеальность», оказываются
в отношениях прямого и непосредственного пересечения, взаимопроникновения.
В самом деле, что представляет собой, к примеру,
театральная деятельность как особый вид духовного производства? Отвечая на этот
вопрос, мы быстро обнаружим, что работа театра отнюдь не сводится к игре
актеров, создающих художественные образы. Она невозможна без деятельности
рабочих сцены, занятых постройкой декораций, директора труппы, осуществляющего
административное управление, института театрального ученичества и др. Точно так
же конкретная деятельность машиностроительного завода невозможна без
функционирования заводской администрации, инженерных служб, КБ и прочих форм
деятельности, явно не подпадающих под тип материального производства.
Было бы большой ошибкой интерпретировать подобные
факты в духе уже упоминавшегося «холизма», использовать их для доказательства
тщеты всех и всяческих попыток строгого структурного расчленения общества. В
действительности композиционная сложность конкретных видов деятельности отнюдь
не свидетельствует об их структурной неразличимости. Напротив, мы без колебаний
относим машиностроение к сфере производства орудий, а театральное искусство к
сфере духовной жизни, так как понимаем, что из множества «намешанных» в них
типов деятельности один и только один является определяющим, системообразующим,
а другие играют лишь вспомогательную, служебную роль. Не будем забывать, что
конечным продуктом машиностроения являются все же готовые тракторы, а не их
чертежи, в то время как инженерная деятельность характеризуется прямо
противоположным соотношением своих целей и средств.
Итак, структурное членение сфер общественной жизни
имеет своим ближайшим шагом выделение конкретных видов общественно необходимой
деятельности. Следующие шаги приводят нас к выделению еще более дробных
компонентов общественной системы, ключевое место среди которых занимают
функционирующие в обществе социальные институты и группы36. Задачей социальной
философии становится изучение различных оснований групповой дифференциации
общества, кратко охарактеризованных ниже.
Общественное разделение труда.
До сих пор, фиксируя необходимость создания вещей,
информации и прочих элементов общества, мы оставляли в стороне вопрос о
реальном субъекте подобной активности. Однако рано или поздно логика
структурного анализа обществ заставляет нас дополнить процессуальную парадигму
деятельностного подхода его субъектной парадигмой, т.е. перейти от вопроса о
том, «что именно нужно делать в обществе для полноценного его существования?» к
более конкретному вопросу: «кто именно осуществляет общественно необходимую
деятельность, каковы способ и формы участия людей в их производстве и
воспроизводстве, какие следствия имеет для них участие в этом процессе?»
Необходимость такой конкретизации можно оспорить лишь
при универсалистском понимании общества как интегративного субъекта собственной
жизнедеятельности, действующего «через голову» образующих его людей. Отказ от
подобного универсализма, рассмотрение общества не как коллективного субъекта, а
как организационной формы взаимодействия людей заставляет нас обратиться к тем
несамодостаточным формам коллективности, благодаря которым возможен
интегральный эффект общественной жизни.
В самом деле, понять устройство организационной сферы
общественной жизни, не учитывая законов возникновения, функционирования и
саморазвития такого социального института, как государство, так же невозможно,
как понять реальную механику воспроизводства непосредственной человеческой
жизни, отвлекаясь при этом от анализа института семьи. Конечно, такой анализ во
многом выходит за рамки задач социальной философии, составляя предмет
специальных социологических теорий. Тем не менее, именно социальная философия
должна сформулировать основные принципы институциализации общественной жизни и
связанные с ними принципы классификации социальных групп, их дифференциации и
стратификации в рамках социального целого.
Для понимания принципов и механизмов мы должны перейти
от анализа форм общественного производства необходимых элементов социальности к
анализу процессов распределения форм, средств и результатов совместной
деятельности людей между ее участниками.
Нетрудно видеть, что коллективная по своему характеру
совместная? деятельность людей может быть успешной лишь в том случае, если она
правильно распределена между ее участниками. От необходимости такого
распределения был свободен лишь Робинзон на необитаемом острове, и то лишь до
тех пор, пока не встретил Пятницу и не вступил в жизнеобеспечивающее
взаимодействие с ним.
Констатируя это элементарное обстоятельство, важно
понимать, что распределение совместной деятельности между ее участниками
осуществляется в различных формах, каждая из которых выступает самостоятельным
основанием для групповой структуры общества.
Логически исходной формой такого распределения
является уже упоминавшееся нами выше распределение актов живой деятельности
внутри осуществляющегося ее коллектива субъектов. Речь идет о
взаимосогласовании и взаимодополнении человеческих усилий, «обмене
деятельностями и способностями», эффективность которого издавна осознана
людьми, всегда применявшими те или иные формы распределения труда.
Простейшей из таких форм является взаимосогласованная
кооперация труда в рамках однородной по своим операциям совместной деятельности
(примером чему может служить совместное распиливание бревна двуручной пилой,
каждый из участников которого совершает одни и те же по своему характеру и
результату действия). Очевидно, что в данном случае «механическая сумма сил
отдельных рабочих отлична от той общественной силы, которая развивается, когда
много рук участвует одновременно в выполнении одной и той же нераздельной
операции, когда например, требуется поднять тяжесть, вертеть ворот, убрать с
дороги препятствие. Во всех таких случаях результат комбинированного труда или
вовсе не может быть достигнут единичными усилиями, или может быть осуществлен
лишь в течение гораздо более продолжительного времени, или же лишь в карликовом
масштабе. Здесь речь идет не только о повышении путем кооперации индивидуальной
производительной силы, но и создании новой производительной силы, которая по
самой своей сущности есть массовая сила»37.
Более сложной формой распределения деятельностных
усилий является разделение труда, которое возникает в случае с деятельностью,
гетерогенной по характеру своих операций. При этом разделение труда может
выступать как разделение различных операций в рамках совместно осуществляемой
продуктивной деятельности (к примеру, разделение функций загонщиков и стрелков
среди участников коллективной охоты), а может выступать как разделение самостоятельных
видов и даже типов производства, сопровождающееся взаимным обменом их
продуктами.
Так, разделение разных видов труда в рамках одного и
того же по типу материального производства может быть проиллюстрировано древним
разделением функций между мужчинами, занятыми охотой, и, женщинами, занятыми
собирательством или мотыжным земледелием, или внутриобщинным отделением ремесла
от земледелия. Примером разделения труда в рамках различных по типу форм
общественно необходимой деятельности может служить разделение функций между
рядовыми общинниками, занятыми материальным производством, жрецами и племенной
знатью, занятыми специализированным духовным производством и управлением
общественными делами коллектива38.
Характеризуя общественное разделение труда, нельзя не
сказать о том, что, возникая внутри самодостаточных человеческих коллективов
(прежде всего как половозрастная специализация деятельности), оно со временем
приобретает межобщинный (общественный) характер, т.е. выступает как
функциональная специализация самостоятельных обществ, одни из которых заняты по
преимуществу земледелием, а другие, к примеру, скотоводством. Если
внутриобщественное разделение труда еще имеет некие аналогии со специализацией
функций в коллективах животных — муравейниках, пчелиных ульях или волчьих
стаях, то внешняя его форма является монопольным достоянием человечества,
поскольку в природе «не бывает, чтобы слоны производили для тигров, вообще,
чтобы одни животные производили для других»39.
Тем не менее, рассуждая о компонентном строении
общества, мы можем отвлечься от внешних форм разделения труда, связав выделение
социальных институтов и групп с его внутриобщественной формой. Логическая
последовательность этого процесса интересующая социальную философию, выглядит
следующим образом:
• существование четырех необходимых форм совместной
деятельности людей означает исторически синхронное становление системы ролей,
имеющих безличный характер, т.е. существующих как некий набор «вакансий»,
содержание которых (набор связанных с ними функциональных обязанностей) не
зависит от характера людей, занимающих и освобождающих эти вакансии,
справляющихся или не справляющихся с ними.
В действительности такое содержание определяется
объективным содержанием деятельности, которое зависит от характера ее продукта
и необходимых способов его получения. Все мы знаем, что именно должна делать
армия для того, чтобы одержать победу над неприятелем. Соответственно,
возникновение ролей командира и рядового определяется не случайными желаниями
людей, а необходимостью координации совместных действий по обороне и нападению,
без чего невозможна успешная борьба с врагом. Непосредственные участники этого
процесса могут не понимать такой необходимости или плохо реализовать ее, но они
не в силах изменить объективные ролевые условия эффективной военной активности.
Точно так же возникновение роли ремесленника в системе профессионального
разделения труда определяется не прихотью сознания, а необходимостью
квалифицированного производства усложняющихся вещных средств человеческого труда
(в ситуации, когда собственных умений воина или землепашца уже недостаточно для
того, чтобы изготовить надежный меч или плуг) и т.д.;
• на ранних этапах человеческой истории многие
социальные роли — за исключением тех, которые связаны с безусловным половозрастным
разделением труда (как это имеет место, к примеру, с сугубо женскими функциями
рождения и вскармливания детей), — исполняются многими, если не всеми членами
коллектива, которые чередуют участие в материальном производстве с участием в
совместном управлении общими делами или совместной обороне и нападении40.
• однако постепенно набор ролей, открытых всем,
переходит в реестр фиксированных профессий, закрепляемых за определенной
группой лиц, освобождаемых от занятий иного рода41. Движение в этом направлении
со временем приводит к возникновению особых групп людей, связанных единством
обретаемой или наследуемой профессии (в последнем случае разделение труда может
вести к возникновению каст — эндогамных групп, связанных общей профессией,
передаваемой по наследству).
Изначальной причиной такой специализации труда
является рост его эффективности, становящийся очевидным в ситуации, когда
«пироги печет пирожник, а сапоги тачает сапожник». Тем не менее подобный
рациональный расчет (в далеком от веберовской рациональности доцивилизационном
периоде человеческой истории), конечно же, никогда не выступает в чистом виде.
Напротив, ранние, весьма размытые формы профессиональной специализации
осмысливаются и объясняются людьми в понятных им формах: связываются с отношениями
происхождения и кровного родства, сопровождаются мифологизацией, сакрализацией
и другими механизмами «традиционной» культуры.
• особое значение для жизни общества в этой связи
имеет процесс институциализации форм социального управления, ведущий к превращению
властных функций, необходимых для существования любого общества, в феномен
публичной власти — институты политического управления и администрирования, что
предполагает монополизацию властных полномочий определенным кругом избранных
или назначенных лиц.
Это обстоятельство ведет к дополнению «горизонтальной»
профессиональной дифференциации людей их «вертикальной» стратификацией,
делением на «высшие» и «низшие» профессии, на «командующих» и «подчиняющихся».
Заметим, что речь идет пока о различиях между людьми, связанных с различием их
места в «профессиональной» вертикали властвования. Подобные различия по
отношения к власти как профессии следует отделять от связанных, но не
совпадающих с ними различий по степени общественного влияния, носители которого,
как мы увидим ниже на примере социальных классов, могут быть далеки от
специализации в сфере социального управления (или занимать в ней подчиненное
положение, как это было с подпольным миллионером Корейко, официальный
чиновничий ранг которого явно не совпадал с масштабом его влияния на
руководителей «Геркулеса». Нелитературным примером подобного различия между
институтами власти и разнообразными влияниями на власть может служить
воздействие на царей, президентов и прочих руководителей со стороны всевозможных
фаворитов — любовниц, брадобреев, начальников служб личной безопасности и пр.).
Как бы то ни было, с возникновением публичной власти
система ролей в социальной деятельности дополняется системой статусов, в
которой выражается неравный характер взаимных прав и обязанностей между людьми,
способность одних из них «присваивать волю» других, отдавая распоряжения,
обязательные к исполнению42. Наибольшее выражение эта стратификация обретает с
возникновением института государства, основанного на профессионализации
социального управления всеми делами самодостаточного человеческого коллектива,
включая оптимизацию его связей с другими обществами.
Анализируя структурную принадлежность институтов и
групп, созданных разделением актов живого труда, важно различать группы
собственно профессиональные, связанные с процессом производства в его
непосредственно общественной форме, и группы специализированные в сфере
бытового самовоспроизводства людей, имеющего лишь опосредованно общественный
характер (в числе последних важнейшую роль играет институт семьи).
Другое важное различие социальных коллективов,
созданных разделением труда, связано с их делением на «монофункциональные» и
«полифункциональные» институты и группы. Первые являются как бы монопольным
достоянием одной из подсистем общества, примером чего может служить, скажем,
районное отделение милиции, совсем не обязанное заниматься материальным
производством или научными изысканиями. Собственная цель этой
монофункциональной группы — поддерживать общественную и личную безопасность
граждан, чем определяется ее принадлежность лишь одной организационной сфере
общественной жизни. Иначе обстоит дело с государственной организацией, которая
помимо собственной регулятивной сферы способна выступать субъектом самых
различных сфер — в том числе и материального производства; подобной же
полифункциональностью обладает семья и некоторые другие объединения людей.
Повторим еще раз: конкретный анализ процессов
институциализации общественного разделения труда выходит за рамки социальной
философии и является предметом более конкретной социологической теории. Что же
касается социальной философии, то она рассматривает «профессиональную»
специализацию людей как важное, но не единственное основание групповой
дифференциации общества, тесно связанное с другими его основаниями.
Экономический уклад общественной жизни.
Феномен социальных классов. Рассматривая процесс
распределения совместной деятельности между осуществляющими ее субъектами,
важно понимать, что такое распределение не ограничивается актами живого труда,
но предполагает распределение его предметных средств, рождающее важнейший
феномен общественной жизни, именуемый собственностью.
Категория «собственность», рассмотренная в самом
широком социально-философском смысле, обозначает отношение по поводу присвоения
людьми неких значимых социальных явлений, способность владеть ими, отчуждать их
(оставляя за собой или делегируя другим возможность распоряжения или
пользования).
Важно подчеркнуть, что собственность представляет
собой не само явление, принадлежащее человеку (как это следует из бытового
значения термина, когда собственностью называют объект владения), и не
субъект-объектную связь между человеком и предметом собственности, а
общественное отношение принадлежности, возникающее между людьми по поводу
используемых объектов и придающие им (людям) статус собственников или лишенных
собственности.
Особо подчеркнем, что собственность выступает как
явление реальное, т.е. существующее за пределами человеческого сознания
(напомним, что реальное понимается нами как неидеальное, субстратно
определенное существование, а не как действительное, неиллюзорное бытие,
отличное от небытия, — в последнем смысле сознание также «бытийно», т.е.
является реальным). Многие философы и социологи (как мы увидим ниже на примере
П. Сорокина) используют невещественность экономических отношений как
доказательство идеальной природы этого феномена, рассматривая его как
совокупность духовных значений, регулирующих процесс распределения. В
противоположность такому подходу мы согласны со специалистами, различающими
собственность как экономическое отношение, устойчивую воспроизводимую связь
между людьми и собственность как юридический феномен — волевое выражение и
закрепление реальных связей в дистрибутивных нормах права.
Конечно, мы должны отдавать себе отчет в том, что
реальное бытие отношений собственности немыслимо без их репрезентации в
сознании. Невозможно распределить между людьми средства производства или
предметы потребления, не определяя в сознании нормы такого распределения, долю
каждого из участников. Однако это вовсе не значит, что пропорции распределения
всецело определяются сознанием людей, а не реальным содержанием их
деятельности.
Вопрос о функциональном соотношении человеческого
сознания и отношений собственности, «материальности» или «нематериальности»
последних мы рассмотрим ниже. Пока же заметим, что в предельно широком
понимании собственности как отношений «распределения вообще» ее объектом могут
быть самые разнообразные явления общественной жизни (включая сюда природные по
происхождению комплексы, сам факт владения которыми немедленно придает им
социетальные свойства).
Так, собственность может распространяться на
используемые людьми вещи; ее предметом могут выступать символические, знаковые
объекты или опредмеченная информация; на определенных этапах истории в число
объектов собственности могут попадать сами люди, как со стороны своей рабочей
силы, отчуждаемой в пользу других людей, так и в плане тотального владения
человеческой личностью; наконец, предметом собственности, владения,
распоряжения и пользования может выступать такое организационное условие
общественной жизни, как властный статус в отношениях господства — подчинения,
позволяющий своим владельцам подчинять себе поведение других людей.
В более узком экономическом значении термина
«собственность» выступает как отношение между людьми по поводу ограниченного
круга социальных явлений, в который входят по преимуществу вещные и
символические объекты человеческой деятельности, образующие предметное
богатство (как классификационную альтернативу непредметной по своей природе
власти).
В подобном понимании отношения собственности выступают
как экономические отношения или экономика — совокупность устойчивых,
воспроизводимых субъект-субъектных связей, возникающих в процессе распределения
между людьми опредмеченных условий, средств и продуктов человеческого труда.
Особо подчеркнем, что экономика — в противоположность
распространенному ошибочному мнению — не может и не должна рассматриваться как
самостоятельная сфера общественной жизни, совпадающая с материальным
производством или выделяемая в ряду с хозяйственной, организационной,
социальной, духовной подсистемами общества. Несмотря на то, что в бытовой
лексике принято говорить об «экономической деятельности» (относя к ней организационную
по типу деятельность банкиров, биржевых брокеров и пр.), экономика в
действительности представляет собой не тип человеческой деятельности, а тип
распределительных отношений между осуществляющими ее людьми. В этом плане свою
экономическую инфраструктуру имеют все сферы общественной жизни людей. Не
только рабочие, но и учителя, врачи, военные, не относящиеся к сфере
материального производства, дети и пенсионеры, еще не ставшие или переставшие
быть субъектами общественного воспроизводства, — все в равной степени являются
носителями экономических интересов, предмет которых составляет определенная
доля каждого индивида в распределении общественного богатства.
Каждое из обществ может обладать своим типом
экономического устройства или экономического уклада, в основе которого лежат
особые производственно-экономические отношения между людьми. В отличие от
имущественных отношений, складывающихся по поводу распределения предметов
«непроизводительного» потребления (будь то жилье, бытовая техника, одежда, предметы
домашнего обихода, служащие как средства индивидуального самовоспроизводства в
сфере быта), производственно-экономические отношения возникают по поводу
распределения условий, предметов и средств общественно необходимого труда во
всех его формах и в этом качестве оказывают сильнейшее воздействие на
совместную деятельность людей43.
О характере такого влияния, равно как и о типах
производственно-экономических отношений (которые сторонники Маркса считают
системообразующим основанием общества, определяющим его типологическую
«формационную принадлежность»), мы поговорим ниже. Пока же, отметим, что
экономические реалии общественной жизни — как и профессиональная ее
дифференциация — существенно влияют на групповую организацию общества.
Наиболее очевидным следствием экономических отношений
является деление людей на целый ряд имущественных групп, именуемых стратами и
отличающихся друг от друга размерами той доли общественного богатства, которая
принадлежит составляющим их членам.
Существование таких страт, образованных «богатыми
людьми», «бедными людьми» и «людьми среднего достатка», обсуждалось, как
известно, еще античными авторами. Важно подчеркнуть, что экономические страты
представляют собой, как правило, номинальные статистические совокупности людей,
связанных не процессом совместной деятельности, а арифметически исчисленной
стоимостью ее продуктов, присвоенных самыми различными способами. Так, в состав
высшей экономической страты, состоящей из наиболее богатых людей, могут входить
удачливые бизнесмены, владеющие собственными предприятиями, высокооплачиваемые
специалисты, работающие по найму (к примеру, крупные менеджеры или звезды
шоу-бизнеса), преступные авторитеты, сколотившие деньги на торговле
наркотиками, коррумпированные чиновники и даже отдельные «люди с улицы»,
выигравшие баснословное состояние в лотерею. Очевидно, что в лучшем случае
такие люди могут образовать «как бы организованные группы», с общими интересами
и целями, которые вытекают из владения значительным богатством, но едва ли
способны связать их единой скоординированной деятельностью.
Иначе, как полагают некоторые социологи, обстоит дело
с другой разновидностью экономических групп, именуемых социальными классами. Во
избежание путаницы следует учесть, что термин «классы» нередко используют как
синоним понятия экономические страты (рассуждая, к примеру, о «среднем классе»,
состоящем из людей среднего достатка). Мы же поведем речь о классах в Марксовом
понимании этих групп, выделяемых по признакам, отличным от суммарных индексов
потребления.
Классы, по Марксу, — своеобразные социальные группы,
специфика которых состоит в том, что они занимают как бы промежуточное
положение между профессиональными группами, играющими различную роль в процессе
общественного разделения труда, и экономическими стратами», отличающимися друг
от друга по своему месту в системе отношений распределения.
Дело в том, что в основе классового деления людей
лежат не просто имущественные отношения по поводу распределения предметного
богатства вообще, а производственно-экономические отношения, возникающие в
связи с распределением орудий и предметов общественно необходимого труда.
Соответственно, классы возникают тогда, когда технологический процесс и
разделение труда порождают особые производственные функции, условием осуществления
которых является не только профессиональная компетентность, но и наличие
частной собственности на средства производства (в ее парцеллярной, групповой
или общеклассовой формах).
Так, буржуазия возникает в ответ на потребность
крупномасштабного товарного производства в собственнике «нового типа» —
способном организовывать производственный процесс, непосредственно управлять
им, осуществлять совмещенные функции «хозяина-прораба» (в отличие от феодала,
который брал на себя контроль главным образом внешних условий
сельскохозяйственного производства). Соответственно, возникновение пролетариата
явилось ответом на потребность мануфактурного производства в людях, способных
работать в городе по найму, условием чего было отсутствие у работника
собственных средств производства (с этим связана практика насильственного
лишения крестьян земли — так называемого «огораживания»).
Итак, владение (или невладение) объектами
собственности соединяется у классов с определенными функциями в организации
общественной жизни людей. Так, феодалом является лишь тот владелец земли,
собственность которого обусловлена особым набором функциональных обязанностей,
как по отношению к зависящим от него крестьянам, так и по отношению к своему
сеньору, на службе которого он состоит в качестве вассала. Собственность,
оторванная от этих функций, не является феодальной, равно как не являются
феодальными функции, оторванные от данного типа собственности (так, губернатор
на службе правительства, исполняющий обязанности, во многом совпадающие с
обязанностями феодального властелина, уже не может считаться таковым).
Точно так же капиталистом может считаться не всякий
богатый индивид, а лишь человек, использующий свое богатство вполне
определенным способом — участвующий личным трудом и (или) капиталом в организации
общественного производства товаров на предприятиях, использующих наемную
рабочую силу. Соответственно, представителем рабочего класса является не каждый
«проклятьем заклейменный» бедняк, а лишь человек, продающий свою рабочую силу
владельцу средств производства. Отличие подобного работника-токаря от другого
работника-слесаря целиком укладывается в систему профессионального разделения
труда, чего нельзя сказать об их совместном отличии от капиталиста, имеющем
одновременно и профессиональный, и экономический характер.
Таким образом, место в системе распределения
общественного богатства связано у представителей класса с особой ролью в
процессе общественного воспроизводства, и наоборот — роль в этом процессе
обусловлена наличием необходимых объектов собственности. Происходящее в истории
разъединение двух необходимых признаков — отношения к собственности и полезной
производственной роли — является верным свидетелем «болезни» класса, его
приближающейся «кончины» — вместе с тем способом производства, который породил
данное классовое деление. (Руководствуясь такой логикой, Маркс считал
доказательством «загнивания» и ближайшего краха капитализма абсолютизированную
им тенденцию к «паразитическому перерождению» буржуазии, «передоверяющей» свою
роль в организации производства наемным управляющим, но сохраняющей при этом
капиталистическую собственность, статус буржуа-рантье.)44.
Важно подчеркнуть, что над «базисными»
профессиональными и экономическими признаками класса, по убеждению Маркса,
надстраивается множество производных признаков, характеризующих классы как
«многоосновные» (по терминологии П.А. Сорокина) группы, различие которых не
ограничивается областью разделения труда и распределения собственности, Так, из
факта наличия или отсутствия собственности на средства производства и
связанного с ними места в общественном разделении труда Маркс выводит
фундаментальный для своей теории принцип тотального неравенства классов.
Последнее проявляется:
• в неравном социальном статусе классов, который
связан со способами индивидуального самовоспроизводства его представителей,
определяющими «качество» их жизни, способность одних наслаждаться жизненными
благами за счет эксплуатации других;
• в неравенстве их властных статусов, неодинаковом
влиянии на механизмы общественного управления, которое связано с неравенством
прав и обязанностей, господствующим или подчиненным положением в обществе;
• в неодинаковой «соционормативной культуре» классов,
различии мироощущения и миропонимания его представителей, шаблонов и
стереотипов жизненного поведения, порожденных особенностями их «общественного
бытия» и воздействующих на него в порядке обратной связи45.
Давая оценку Марксовому пониманию классов, мы должны
развести два аспекта проблемы: структурный, связанный с констатацией наличия
классов в истории, и функционально-динамический, при котором они
рассматриваются как основные и главные группы общества, заполняющие собой
практически все пространство общественной жизни и определяющие своими
столкновениями весь ход общественного развития.
О проблемах, связанных с ролью классов в человеческой
истории, мы поговорим ниже. Пока же, ограничиваясь структурным аспектом
проблемы, мы не можем всерьез принять воззрения ученых, считающих социальные
классы «измышлением» К. Маркса и его сторонников.
Как правило, у большинства современных теоретиков не
вызывает сомнения факт существования классов в истории европейской цивилизации.
Ни один серьезный ученый не отрицал и не отрицает существенных различий в
образе жизни рабов и рабовладельцев, зависимых крестьян и лендлордов, которые
следовали из разного положения в системе общественного разделения труда, их
различного отношения к собственности на землю и прочие средства производства.
Спор в данном случае может идти лишь о механизмах и формах классообразования —
о том, скажем, в какой мере ролевые и статусные характеристики рабов являются
закономерным порождением общественного разделения труда; о том, является ли
власть, принадлежащая правящим классам докапиталистических обществ, следствием
их собственности на предметные средства труда или, напротив, приобретенное ими
богатство есть результат их привилегированного статуса в системе отношений
властвования; о том, в какой мере классовое деление на объективные
статусно-ролевые группы совпадает с делением общества на сословия или группы
людей с юридически регламентированным перечнем прав и обязанностей и т.д.
Некоторые (по существу терминологические) сложности
вызывает вопрос о существовании классовых структур за пределами Европы, в
обществах, основанных на так называемом «азиатском способе производства», или
политарных обществах, в которых практически отсутствует институт парцеллярной
частной собственности на решающее средство производства — землю (во всяком
случае, такая собственность не является основным источником существования для
высших слоев общества и для общинного крестьянства). Мы солидарны с мнением
ученых, полагающих, что проблема теряет свою остроту, если предположить
существование групповых форм частной собственности, а «частность» последней
связать не с арифметическим числом владельцев, а со способом ее использования в
обществе, в котором существует рабочая сила, в той или иной мере отчужденная от
необходимых средств производства. Оспаривать существование групповой частной
собственности могут лишь те специалисты, которые полагают, что частный
собственник, использующий — добровольно или принудительно — чужую рабочую силу,
перестает быть таковым, если находит себе компаньона, совладельца средств
труда.
Эти и подобные вопросы мы постараемся рассмотреть в
последней части нашей работы, которая будет представлять собой введение, не в
социальную философию, а в философию истории. Пока же отметим, что сомнения в
существовании классовой дифференциации как правило, не распространяются на
индустриальный капитализм (который некоторые ученые считают единственной в
истории человечества «общественно-экономической формацией» и где существуют и
доминируют такие экономические группы, как классы)46.
Подавляющее большинство социально-философских и
социологических авторитетов солидарно с мнением Э. Дюркгейма, полагавшего, что
не только классовые различия, но и классовые противоречия в этом обществе —
реальный социологический факт, «правомерный и необходимый», вызванный тем, что
«предприниматели и рабочие по отношению друг к другу находятся в том же
положении, что и самостоятельные, но не равные по силе государства47». История
XIX и XX веков показывает, что каждое из этих «государств» имело свои
собственные интересы, не только не забывая их, но и впадая сплошь и рядом в
выраженный классовый эгоизм, стремясь охватить как можно большую часть
совместно произведенного «пирога» национальной экономики.
Но сохраняются ли классы в современной нам истории
постиндустриальных обществ с их тенденцией к социокультурной интеграции
различных общественных групп (когда рабочие и предприниматели живут в домах
разной стоимости, но сопоставимого комфорта, ездят в автомобилях сопоставимого
класса, болеют за одну и туже бейсбольную команду, читают одни и те же газеты,
смотрят одни и те же телепередачи и т.д. и т.п.).
Отвечая на этот
вопрос, многие исследователи полагают,
что общества, основанные на информационных технологиях, свободны не
только от классовых антагонизмов, но и от самого наличия «классов» в Марксовом
понимании этого термина. Подобные идеи развивают, в частности, сторонники так
называемой «теории депролетаризации», убежденные в том, что бинарное деление
общества на «капиталистов и пролетариев» давно преодолено западной
цивилизацией.
В самом деле, Марксов пролетариат, который должен был
стать «могильщиком» капитализма, исчез из истории, не исполнив этого
предначертания. Прогрессирующая автоматизация материального производства,
передача исполнительских функций от человека к машине «убила» пролетариат
технологически, в то время как постоянная «дисперсия» собственности,
акционирование производства, рост числа собственников добили его экономически.
В результате современное западное общество превратилось в общество «народного
капитализма», в котором все еще сохраняется имущественное неравенство, стратификация
доходов, уже не связанные, однако, с принципиальными
производственно-экономическими различиями, порождавшими классы.
Хотя подобные утверждения основываются на реальных
тенденциях истории, мы все же не можем принять их полностью. Прежде всего
реальный факт акционирования производства, ведущий к тому, что работники
наемного труда становятся владельцами доли собственности на средства
производства, отнюдь не превращает их в капиталистов — так же, как держатель
вклада в сберегательной кассе, получающий годовые проценты на свой вклад, не
превращается в банкира. Конечно, акции в руках рабочего являются для него
реальным дополнительным источником дохода, однако они не освобождают его от
экономической необходимости продавать свой труд владельцам средств производства,
не становятся главным, основным источником средств к существованию, по которому
только и может быть определена социальная принадлежность человека.
С другой стороны, прогрессирующее количественное
уменьшение «промышленного пролетариата», т.е. лиц, работающих по найму а сфере
материального производства и занятых по преимуществу «физическим трудом»,
непосредственно создающим необходимые вещи, отнюдь не означает исчезновения
социально-экономического класса людей, лишенного собственности на средства производства
и живущего продажей своей рабочей силы.
Обсуждая эти проблемы, социальная теория должна
ответить на весьма важный вопрос: если мы связываем классовый статус субъекта с
его отношением к средствам общественного производства, то о средствах какого производства
идет речь? Сам Маркс и многие его последователи выводили
социально-экономический, классовый статус людей главным образом и прежде всего
из их отношения к средствам материального производства. В силу этой причины
марксистская традиция в социологии, как правило, выводила лиц, не занятых
непосредственно в материальном производстве, за пределы классового членения
общества, рассматривая, к примеру, лиц духовного труда, «интеллигенцию»,
занятую производством духовных значений, в качестве некоторой межклассовой
«прослойки».
Такой подход, конечно же, не был результатом простого
недомыслия или только политического расчета, заставлявшего марксистов числить
по разряду «рабочего класса» лишь тех людей, на лояльность которых в
революционной борьбе с буржуазией они могли рассчитывать. Не будем забывать,
что во времена Маркса производственно-экономические отношения частной
собственности, существенно влиявшие на поведение людей, были ограничены главным
образом средствами материального производства, которые в силу своей
дефицитности и несомненной «коммерческой значимости» всегда были вожделенным
объектом частнособственнического присвоения и использования.
Ситуация в других видах производства была иной.
Возьмем, к примеру, науку. Долгое время она была как бы «личным делом
любознательных граждан», служивших Истине, а не Пользе, неспособных, во всяком
случае, приносить многомиллионные доходы. Поэтому средства научного труда не
становились «яблоком раздора» между людьми, да и не могли стать им физически в
силу своей общедоступности (вспомним, что Галилей за неимением секундомера
использовал для измерений времени такой доступный «прибор», как собственное
сердце, ориентируясь на свой пульс). В результате классообразующие отношения
собственности на средства труда не проникали «внутрь» научной деятельности, не
могли существенно влиять на поведение людей, занятых ею.
Такое положение изменилось лишь в XX веке, когда
ученые, с одной стороны, оказались способны создавать дорогостоящую продукцию,
имеющую высокую коммерческую ценность, а с другой стороны — стали нуждаться в
столь же дорогостоящей технике, немедленно ставшей объектом
производственно-экономических отношений. То же самое произошло в системе
образования, здравоохранения, спорта, некоторых видах искусства и в других сферах
деятельности, которые ранее были свободны от жесткого экономического прессинга.
В результате возникла система социальной дифференциации, в которой
экономический статус и функции киномагната Голливуда, владельца частного
университета, больницы, исследовательской корпорации и хоккейной команды ничем
не отличаются от статуса и функций «традиционных» капиталистов, производящих, к
примеру, промышленное оборудование и реализующих его по всем законам рыночной
экономики. Аналогичным образом социальный статус ученого, педагога, врача или
профессионального спортсмена, продающих свою рабочую силу владельцам
соответствующих средств труда, ничем не отличается от статуса промышленных
рабочих.
Таким образом, классы как
производственно-экономические группы людей никуда не исчезают из современной
истории. Сохраняется и «рабочий класс», который — взамен уходящего отряда
промышленных рабочих — вбирает в себя работников духовного производства,
образования, сферы услуг и пр., продающих свою рабочую силу капиталистам.
Никого не удивляет тот факт, что спортсмены или педагоги создают свои
профессиональные союзы, которые заключают трудовые договоры с работодателями и
требуют их соблюдения.
Более того, отношения классов, влияющие на
распределение дефицитных жизненных средств, объем которых все еще отстает от
потребности в них, сохраняют свою потенциальную конфликтности, которая
проявляет себя всякий раз, когда нужно согласовать рационализацию производства
с сохранением уровня занятости и заработной платы работников. Ни локауты, ни забастовки
все еще не исчезли в современной истории, несмотря на небезуспешные попытки
«гармонизировать» экономику с помощью доктрины «человеческих отношения»,
создающей «семейный дух», корпоративную этику на малых и больших предприятиях.
Никого не удивляют ныне забастовки недовольных условиями найма профессоров,
музыкантов и даже полицейских, продающих свою рабочую силу такому коллективному
собственнику, как государство, и выступающих в качестве своеобразного «отряда»
современного рабочего класса. Недаром западная социология еще несколько
десятилетий назад пришла к необходимости существенно дополнить господствовавшую
в ней структурно-функциональную доктрину, которая исходила из моделей
сбалансированного «социального равновесия», различными версиями так называемой
«конфликтологии», представители которой (Л. Козер, Р. Дарендорф и др.)
акцентировали свое внимание на противоречиях между влиятельными социальными
группами, способными нарушать это равновесие.
Но означает ли сказанное, что в современной истории
сохраняются все те функциональные характеристики классов — парадигмы их
антагонистического противостояния, на которых настаивал Маркс и его
последователи? Для освещения этой проблемы мы должны будем перейти от анализа
структурного членения общества к анализу всеобщих законов его функционирования.
Пока же, завершая тему компонентной организации
социальной системы, отметим, что общественное разделение труда и экономическое
распределение собственности не являются единственными основаниями групповой
дифференциации обществ. К числу таких оснований необходимо отнести важнейший
феномен культуры.
Культурная дифференциация социальных групп.
Хорошо известно, что феномен культуры по-разному
трактуется социальными философами и социологами, число различных определений
этого явления превышает несколько сот. Пытаясь систематизировать это
многообразие, мы считаем необходимым различать два основных подхода к
определению культуры, которые можно было бы назвать атрибутивным и структурным.
В первом случае культура понимается как интегральное
свойство или состояние человеческой деятельности, отличное от ее частей. Одни
исследователи ассоциируют это свойство с деятельностью вообще, связывая с ним
ее отличные от досоциальных форм активности. Так, культура может трактоваться,
к примеру, как свойство артефактности или создавать явления, отсутствующие в
нерукотворной природе. В других случаях культура рассматривается не как
универсальное свойство, а как историческое состояние конкретных форм
деятельности (и осуществляющих их обществ), позволяющее отличать их друг от
друга. К примеру, культура может ассоциироваться с ориентацией деятельности на
рефлексивное отношение к миру или более конкретные ценности (скажем,
религиозного или светского гуманизма) и рассматриваться как историческое
завоевание человечества, возникающее на определенном этапе его развития и
отличающее общества культурные от обществ «некультурных» или «докультурных».
Другой подход понимает культуру как некоторую часть,
внутреннюю структурную компоненту общества, ассоциируя ее с самыми различными
явлениями и процессами. В простейшем случае она характеризуется как
совокупность «материальных и духовных» продуктов человеческой деятельности,
имеющих «музейное» значение и иллюстрирующих технические, художественные и
прочие достижения человечества на трудном пути его развития. Иной подход
понимает культуру как совокупность «высших» ценностей, которые определяют и
выражают конечные цели человеческого существования в истории (Добро, Истина,
Красота, Справедливость и др.) и отличны от операциональных «ценностей как
средств» или средств практической адаптации, характеризующих уже не культуру, а
цивилизацию.
Наконец, весьма распространенное понимание
рассматривает культуру как совокупность определенных форм деятельности людей —
прежде всего их духовной деятельности. Подобно тому как экономику отождествляют
с материальным производством, культуру понимают как художественную или
религиозную деятельность людей.
Наш собственный подход к культуре, как уже отмечалось
выше, связан с ее пониманием как системы устойчивых воспроизводимых
субординационных и координационных связей между символическими программами
поведения людей — объектированными в знаковых системах и в живых человеческих
сознаниях в качестве норм морали, права, философских мировоззрений, эстетических
пристрастий, религиозных верований, доминирующих в том или ином человеческом
коллективе. Заметим, что культура представляет собой не набор отдельных
духовных ценностей, а отношение логической, ценностной и стилевой зависимости,
возникающее как внутри отдельных форм общественного сознания, так и между ними,
интегрируя их в целостное миропонимание и мироощущение отдельных социальных
групп и целостных обществ.
О типологической роли культуры, позволяющей нам
устанавливать социокультурную индивидуальность стран и народов, интегрированных
в цивилизационные сообщества, мы поговорим ниже. Пока же отметим, что внутри
отдельных человеческих обществ их члены дифференцируются в зависимости от
усвоенных и освоенных ими моделей культуры, созвучных их потребностям,
разделяясь на верующих и атеистов, поклонников искусства и равнодушных к нему,
сторонников и противников коммунизма, женского равноправия и т.п. Было бы
глубокой ошибкой рассматривать такую культурологическую парадигму в типологии
групп как несамостоятельное «отражение» в сознании людей реальных практических
оснований типологии — профессиональных или экономических. Чтобы убедиться в
этом, мы должны перейти от анализа законов строения человеческого общества к
рассмотрению некоторых механизмов его функционирования и развития.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы
материалы с сайта http://www.i-u.ru/