Теоретическая педагогия Петровской эпохи и вообще
первой половины XVIII века.
Каптерев П. Ф.
В
развитии теоретических педагогических идей в Петровскую эпоху и вообще до
Екатерины II можно различать несколько направлений.
Первое
направление напоминает допетровскую эпоху и служит ее непосредственным
продолжением. Если петровская школа была следствием педагогического сознания
допетровский эпохи и через Московскую славяно-греко-латинскую академию вошла в
органическую связь со школами первого периода, то и теоретическая педагогия
второго периода (собственно его начала) находилась в такой же органической
связи с педагогией первого периода. Как в эпоху церковно-религиозной педагогии
педагогические размышления не обособлялись еще от размышлений о других сторонах
жизни, преимущественно религиозно-нравственной, а потому не выражались в
специальной педагогической литературе, встречаясь в разных сборниках
поучительного содержания, проповедях, домостроях и т. п., так то же явление
продолжается и в Петровское время, с тем различием, что к старым идеалам
прибавляются новые черты и обнаруживается большее сознание ценности собственно
евангельских начал перед ветхозаветными и светской науки наряду со словом
Божиим и духовной наукой. Но и ветхозаветные начала все же продолжают еще
крепко держаться, уступая и сокращаясь пока больше в теории, чем в практике.
Точно так же продолжается во второй период старинная переводная деятельность
всякого рода педагогических произведений.
Для
характеристики направления и сущности педагогических идей в петровское время
особенно важными являются произведения трех деятелей той эпохи: Феофана
Прокоповича, Посошкова и Татищева. Ни один из них не был
специалистом-педагогом, не оставил специальных педагогических трактатов, но
каждый касался, и довольно подробно, воспитания в сочинениях, имевших другие
цели. Все они характеризуют Петровское время в педагогическом отношении с
различных сторон 1.
Феофан
Прокопович кроме практической деятельности особенно известен "Духовным
регламентом". Эта книга интересна историку педагогики с различных сторон,
прежде всего со стороны того мировоззрения, тех убеждений, которые составляют
самую основу знаменитого сочинения Прокоповича.
Петр
круто изменил характер образования и школы, причем духовная школа, бывшая
прежде всеобщей, единственным типом образования, превратилась в сословную, один
из многих видов профессионального обучения. Вместе с этим духовенство много
теряло в своем влиянии на народ: вместо одного учителя — церковника или его
заместителя — мастера грамоты появилось много учителей. Такое фактическое
сокращение и принижение духовенства "Духовный регламент" возвел в
правило, в закон, превратив церковь из самостоятельного органа народной жизни,
самодовлеющего, имеющего свои задачи, в служебное орудие государства, всем ему
подчиненное, долженствующее жить по его указке, под наблюдением и руководством
"из офицеров человека идейного и смелаго" (из указа о назначении обер-прокурора,
11 мая 1722 г.). В "Духовном регламенте" превозносится "духовный
коллегиум" над единоличной властью патриарха, патриаршество отменяется,
важное в политическом отношении, а на его место ставится соборное управление,
весьма сильно смахивающее на приказ, канцелярию, и во всяком случае лишенное
инициативы и самостоятельного развития. В присяге, которую должны были давать
члены коллегиума, между прочим, сказано: "Исповедую с клятвою крайняго су
духовныя сея коллегии быти самаго всероссийского Монарха, Государя нашего
милостивейшаго". "Духовный коллегиум" был высшим учреждением,
решавшим все вопросы, касающиеся церкви и духовенства. С момента утверждения
"Духовного регламента" и открытия духовной коллегии (14 февраля 1721 г.)
русская церковь потеряла свою былую свободу и полновластие и сделалась одним из
многих органов полицейски организующегося государства. В глазах Петра
сторонники независимой от государства церкви представлялись людьми, зараженными
"папежским делом", завзятыми противниками его религии и весьма
опасными из-за своей близости к народу, вследствие чего члены духовенства
занимали видное место в списках преображенского приказа. "Большия бороды,
— говаривал Петр, — ныне, по тунеядству своему, не во авантаже
обретаются". "А бородачи! - часто повторял он. - Отец имел дело
только с одним (Никоном), а мне приходится иметь дело с тысячами; многому злу
корень старцы и попы". В свою очередь, защитники старины не стеснялись
обзывать Феофана Прокоповича лютеранином, "безбожным ересиархом",
который соедининялся с другими, "зачали явно всю святую церковь бога и все
ея догматы и предания разрушать и превращать, и безбожное лютеранство и прочее
еретичество вводить и вкопать; и тогда весьма от них было в начале плачевное
время... всякое развратное тобое житие имети учили смело... всяко благочестивое
христианское дело единым словом — суеверием называемое было... И не весь
монашеский чин превратили бесстрашие и слабость таковую, и многие пьянствуют, и
вместо книг в церквах табакерки в руках держат и непрестанно порошок
нюхают". "Духовный регламент" называли "проклятой
идеей", а самого Петра обзывали антихристом. 2
Во
второй части "Регламента" духовной религии вменяется в обязанность:
розыскать вновь сложенные службы и акафисты, "не имеют ли нечто в себе
слову Божию противное"; "смотреть истории святых, не суть ли некия от
них ложно вымышленныя, сказующия чего не было, или и христианскому
православному учению противныя, или бездельныя, и смеху достойныя
повести"; "о мощах святых, где какия явятся быть сумнительныя,
розыскивать: много бо и о сем наплутано... Святаго первомученика Стефана тело
лежит и в Венеции на преградии в монастыре Бенедиктинском, в церкви святаго
Георгия, и в Риме, в загородной церкви святаго Лаврентия. Також много гвоздей
креста Господня, и много млека Пресвятыя Богородицы по Италии, и иных сим
подобных без числа"; "еще сие наблюдать, чтоб как деялось, впредь бы
того не было, понеже сказуют, что нецыи архиереи, для вспоможения церквей
убогих, или новых построения, повелевали приискивать явления иконы в пустыне,
или при источнице, и икону оную за самое обретение свидетельствовали быти
чудотворную". Все это лишь суеверие, все это лишнее, "ко спасению
непотребное, на интерес только свой от лицемеров вымышленное, а простой народ
прельщающе". О подаянии милостыни "духовный коллегиум" должен
сочинить наставление, "ибо в сем не мало погрешаем... И аще кто снабдевает
оных (ленивых и дерзких попрошаек), и той есть яко помощник, тако и участник
оных же греха".
Изложенные
и подобные им рассеянные в "Регламенте" мысли и суждения весьма
чувствительно задевали установившийся церковный быт, народные верования, давние
религиозно-церковные обычаи. Пусть Прокопович по существу был прав, что много в
обличаемом было суеверного и лишнего; но ведь нужно помнить, что дело шло о
мощах, чудотворных иконах, службах и акафистах, о житиях святых, о подаянии
милостыни, о всем укладе церковно-народной жизни, давнем, почитаемом, от
покойных родителей и дедов принятом; между тем весь этот уклад острым и бойким
на язык малорусским ученым подвергнут суровой, беспощадной критике. А давно ли
православие малороссов на Москве подвергалось сомнению и их приказывали
испытывать в вере? От "Регламента" же действительно несколько пахло
лютеранством. Мировоззрение "Регламента" — новое мировоззрение,
критически-рационалистическое, и если бы к Феофану Прокоповичу применить
правила жалованной грамоты Московской академии, то ему пришлось бы плохо. А
нужно заметить, что в то время и несколько ранее протестантские идеи
распространились по Москве, уже осмеивались разные церковные установления, уже
о постах, о поклонении иконам, о монашеском устроении спрашивали: "Сие
чего ради, и сие откуда взято, и сие кто предаде, и сие где писано?"
"От той ереси лютеранской и кальвинской", говорится в одной челобитной,
читанной на Московском соборе 1681 года, "в царствующем граде происходит в
вере колебание".
Будучи
защитником главенства государства над церковью, Прокопович признавал вполне
необходимость образования для духовенства и наставлений для народа, но постановку
его понимал по-другому, чем понимали его прежде. Религиозная сторона не имеет в
его проектах того важного значения, какое она имела прежде; государственный,
светский и прямо педагогический интерес у него на первом плане. Если мы сравним
основные положения о Московской славяно-греко-латинской академии, утвержденные
царем Федором Алексеевичем в 1682 году, и "Духовный регламент",
утвержденный Петром в 1721 году, то заметим весьма большое различие между этими
двумя памятниками в педагогическом отношении, хотя по времени они отстают один
от другого всего на 40 лет. Резко церковный характер Московской духовной
академии, вменение ей в обязанность надзора за охраной правоверия в государстве
и в то же время необычайная щепетильность в требовании твердой и чистой
православной веры от всех ее деятелей были уже указаны. Посмотрим теперь на
проекты училищного дела по "Регламенту": каков их характер? Феофан
Прокопович проектировал духовные школы трех разрядов: академии, семинарии и
элементарные училища.
Первая
забота при устройстве академии у него — забота об учителях, об их числе, об их
качествах. Каковы же должны быть свойства учителей? Нужно "искушать
всячески, каков в деле своем есть, кто хощет быть учитель школы",
например, искусен ли он в латинском языке, велеть ему перевесть русское на
латинское и латинское на русское, а равно нужно произвести "и иных учений
свойственныя искушения". Если на "искушениях" учитель окажется
недостаточно сведущим, но сообразительным, такому велеть доучиваться. Избранные
учителя должны толковать своим ученикам кратко и ясно, брать для занятий с
учениками "изряднейших во всяком учении авторов", для чего следует
пользоваться учебниками, изданными в Париже, которые очень хороши и много
облегчают и ускоряют учение. И только после этих чисто педагогических
наставлений об учителях и учебниках вообще начинается речь о постановке
изучения богословия (а не укреплении веры и благочестия), придаются такие
советы: побольше изучать Св. Писание, в помощь к его толкованию читать
сочинения отцов церкви, "которые прилежно писали о догматах, нужду распрь
в церкве случавшихся, с подвигом на протвиныя ереси". "Зело
полезно" деяния и разговоры вселенских и поместных синодов. "Может
богословский учитель и от новейших иноверных учителей помощи искать, но должен
не учитися у них и полагатися на их сказки, но только руководство их принимать,
каких они писания и от древних учителей довольно употребляют". Вообще
иноверцам не нужно легко верить, но проверять их Св. Писанием и книгами
отеческими; однако же метод их рассуждения усвоить можно. Так смысл наставлений
Прокоповича о постановке преподавания богословия: "Должен учитель
богословский не по чужим сказкам, но по своему ведению учить".
Следовательно,
здесь речь идет о постановке преподавания богословия, а не об укреплении веры,
и никаких инквизиторских требований к учителям богословия и вообще к учителям
не предъявляется. Можно пользоваться и сочинениями иноверцев, и критикой. Это
совсем иные взгляды, чем в положениях о Московской академии. А кратким
сравнительно рассуждением о постановке богословия у Прокоповича дальше идут
опять рассуждения чисто педагогического характера.
Учебный
курс академии таков:
1)
грамматика с историей и географией;
2)
арифметика и геометрия;
3)
логика или диалектика;
4)
риторика вместе или раздельно с пением о стихосложении;
5)
физика с краткой метафизикой;
6)
краткая политика Пуффендорфа, если она будет признана нужной, может быть
присоединена к диалектике;
7)
богословие.
На
первые шесть предметов полагается по году учения, на богословие — два года,
итого 8 лет. Иностранные языки — латинский, греческий и еврейский (последние
два — если будут учителя) — преподаются в урочное время между другими
предметами.
Относительно
соединения грамматики с историей и географией Прокопович так думал: при
грамматических упражнениях, при переводах с родного языка на иностранный и
обратно можно велеть ученикам переводить географические исторические книги.
Географию необходимо проходить при помощи карты и глобуса: "Так обучать
студентов, чтобы могли потом показать, когда кто спросит их: "Асиа, где
Африка, где Европа, и к которым сторонам под ними лежит Америка"". В
Академии непременно должно быть "библиотеке доволной", ибо "без
библиотеки, без души, академия". И учителям и ученикам нужно часто
пользоваться библиотекой, учителя должны спрашивать ученика, какого автора они
читали, как поняли, что из него выписали.
Академия
представлялась Прокоповичу сословной школой, в нее поступают дети духовенства —
"должны вси протопопы и детшии иннии и священницы детей своих посылать в
академию", — градских лучших разных людей, "а о дворянех, как
божественная воля будет Царскаго Величества". Набрать побольше учащихся —
не входит в задачи академии, наоборот, в студенты можно принимать с большой
осторожностью, "с рассмотрением остроумия", находящиеся остаются в
академии до конца и из школы не отпускаются без ведома "духовного
коллегиума". Зато по окончании курса академисты получают преимущества при
поступлении на духовную гражданскую службу перед неучеными. Зато академии не в
городе, но в стороне, в приятной, веселой местности.
Семинарии
устраиваются при академии — в начале, и без академии — на 50, в большие число
учащихся; учащиеся размещаются в отдельных зданиях по возможности: большие,
средние и малые, в каждом помещении по 8–9 человек. За семинаристами должен
быть устроен самый бдительный надзор, а во всей их жизни установлен строгий
порядок: когда спать ложиться, когда вставать, молиться, учиться, гулять и пр.
"И вси бы оные на колоколцем означать, и вси бы семинаристы, как солдаты
на барабанный бой, на колоколцев голос, принимались за какое на час уреченной
назначено". Первые три года по поступлении в семинарию семинаристов совсем
не отпускать, а потом не больше двух раз в год к родителям или родственникам, и
то не больше как на семь дней. Нужно два часа отвести семинаристам на прогулки,
очень полезно предпринимать экскурсии, можно с образовательными целями,
устраивать диспуты, разыгрывать комедии и т. п. Правила об учителях и обучении
в семинариях применяются те же, что и в академии. По окончании учения
семинаристы дают присягу, что они готовы к службе, "до которой угоден есть
и позван будет указом Государевым". Наиболее способные к духовному делу
должны быть у епископов "ближайшии к всяким степеням властелинским, паче
прочих".
Кроме
академии и семинарий в "Духовном регламенте" упоминается еще
элементарная школа, которую каждый епископ должен иметь при своем доме для
детей священнических, в надежду священства определенных. В этой школе умный и
честный учитель будет обучать детей отчетливо читать по книгам с разумением. Из
школы учащиеся идут в священники. А чтобы не обременять расходами родителей,
"подобает, чтоб ученики и кормлены, и учены были туне, и на готовых книгах
епископских".
О
народных школах в "Регламенте" не говорится, хотя и говорится о
просвещении народа, точнее, о нравственных наставлениях для народа. Лучше бы
наставлять народ проповедями, но проповеди говорить могут только немногие
пресвитеры. Поэтому нужно сочинить краткие, простым языком написанные книжки:
одну о главнейших догматах нашей веры, другую об обязанностях всякого звания
лиц, третью главным образом о грехах и добродетелях и о догматах. В первой и
второй книжках будут излагаться догматы и обязанности на основании слова Божия,
а в третьей то же самое будет подтверждаться учением святых отцов. В четверть
года за службами в воскресные и праздничные дни нужно прочитывать все три
книжки, а в год — четыре раза. Таким образом назидательные книжки усвоятся
народом, и нравственная жизнь его повысится. Очевидно, об образовании народа в
собственном смысле нет еще и речи, дело касается специально нравственного
усовершенствования народа путем затверживания нравственных книжек — прием
скудный и малодействительный. Как-то не верится, чтобы умный Прокопович
серьезно возлагал надежды на улучшение народной нравственности путем применения
указанного способа. Это все равно, что учить нравственности детей путем
списывания прописей.
Посошков
(1653—1726) изложил целую систему педагогии в обширном сочинении, написанном в
1719—1720 годах и носящем название "Завещание отеческое" 3.
Это сочинение есть Домострой XVIII века, автор его занят тем же, чем был занят
автор и старого Домостроя XVI века, т. е. наставлениями, касающимися
нравственно-христианской жизни, выполнения обязанностей семейных, церковных и
разных призваний и должностей, которые могут быть поручены человеку или по
обстоятельствам жизни добровольно взяты им на себя. Посошков является человеком
с весьма любопытным мировоззрением и интересным в историческом отношении педагогом.
Он человек двух миров, в нем очень много старого, ветхозаветного, но из старого
пробиваются новые ростки, обещающие новую, более правильную жизнь.
По
значительной части своего мировоззрения, содержащегося в "Завещании",
Посошков есть старый, моисеевский иудей, суровый до жестокости, строгий
приверженец обряда и формы. В жизненном укладе он немного обогнал своего
предшественника, автора Домостроя XVI века. С рассматриваемой точки зрения
очень поучительна и любопытна IV глава "Завещания" (О мирском молении
и молитве). Восстав от сна, прежде всего нужно возложить на себя "крестное
знамение истовое" и, "востав на нозе свои", сотворить пред
образом Божиим "воставалные три поклоны": Господу, Богородице и
ангелу-хранителю, причем третий поклон должен быть поменее первых двух. За этим
вступлением начинается настоящее правило: троекратное чтение Отче наш,
Богородице Дево и однократное Символа веры ("а удобнее бы и его
проглаголати трижды же"). Указанные молитвы нужно глаголать "не
борзяся", но со вниманием и богомыслием и с соответствующим числом
поклонов. За символом веры следуют разные молитвы с поклонами: за царя и
царствующий дом, за себя, за жену, за детей, новые молитвы Богородице, Иоанну
Предтече, Иоанну Богослову, священномученику Власию, Спиридону Чудотворцу,
Онуфрию Великому, великомученице Варваре, а потом еще два раза Отче наш, один
раз Богородице Дево, еще молитвы ангелу-хранителю, Николаю Чудотворцу,
поминовение преставившихся дедов, бабок, прочих сродников и доброхотов и всех
православных христиан и т. п. "И сице правило свое отправя, что ти требе,
то и управляй". При совершении правила нужно помнить, что рассеянность,
отклонение ума к посторонним предметам делает молитву недействительной, такая
молитва до Бога не находит, "на воздусе демонию расторгают". Поэтому
молитвы, произнесенные с рассеянием ума, нужно читать снова, и во второй, и в
третий раз, и больше, до тех пор пока молитва не будет произнесена с надлежащим
богомыслием. Молитва сопровождается поклонами. Нужно знать, что такое истинные
поклоны. Истинный поклон должен сопрягаться с богомыслием, тело без души и душа
без тела недействительны, так и поклон телесный без духовного и духовный без
телесного ничто. Истинный поклон есть поклон сугубый, в нем в телесный поклон
вложен духовный. Люторове, "возгордеша и облениша", телесных поклонов
не творят, но это справедливо. Поклоны без богомыслия и молитвы
недействительны, и их нужно класть заново.
Изложив
теорию утренней молитвы, истинных поклонов, Посошков дает еще обстоятельное
разъяснение, как нужно стоять в церкви: при входе в церковную ограду снять с
себя шапку, при входе в церковь сотворить три поклона и про себя произнести
некоторые молитвы; стоя в церкви "не плюй гордостно, в далкость, но плюй
токмо пред собою в близости. И плюновение свое подтирай ногами. В церкви никого
не тесни". Особенно нужно знать, как нужно поклониться святым иконам.
"Образов святых не почитать всех за едино равенство. Но Божию образу
отменную и честь отдавай, и сие болшую, нежели рабов Его образам, поставляй. И
образу Пресвятыя Богородицы стави свещу таковую же, или мало поменее. А образам
святых угодников жиих свещи подавай меньше Спасителевых и Богородичных свещь. И
аще и празднуемый святый, обаче не моги бы или лучши Спасителевы свещи подати,
праздника ради, постави разве а того не моги учинити, еже бы тебе образ раба
Божия поставить свеща нежели Спасителеву образу". То же самое нужно
соблюдать и насчет поклонов: как поклон подобает сотворить перед образом
Спасителя или Богородицы, такого не следует делать перед образами святым
равнять Бога с угодниками нельзя. И в целовании икон также нужно соблюдать
приличие: "Спасителев образ целуй, прочих же святых целуй в руце".
Напоминая
такой тщательной расценкой икон, свеч и поклонов моисеевы указания о
жертвоприношениях, Посошков напоминает их и своими взглядами на наказания
преступников, еретиков, отступников православной веры, раскольников. Мартина
Лютера и лютеран он обличает очень часто и не только обличает, но и бранит
(Лютера называет "всескверным", "ростригой" и того хуже);
по воззрению Посошкова, Мартин Лютер "ученикам на вся разрешил и от грехов
всех освободил" и "преемницы его такоже види Бога, и вся своя
грехопадения припадают к Божией вине, а не к своей, глаголя: таковых де нас Бог
сотворил". Не менее враждебно относился Посошков к раскольникам.
Двоеперстного сложения заповедует весьма бояться, "за еже в том изложении
много есть ересей, проклятию надлежащих".
Попавших
в руки правосудия разбойников и воров он советует "пытать жестоко",
"пытать смертельно, без милосердия", а потом "немедля
вершить", т. е. предавать смерти. Стесняться нечего, так плодом повелено
"злых зле погублять". Теми же который вор, не подлежит смертной
казни, того просто не освобождать, класть ему клейма "иглицами на руках на
лице". Раскольникам, даже только сознательным, также иглицами на обеих
руках полагать знаки. Нечего сомневаться предавать смерти и Божиих противников,
отступников от истинной веры, это разрешается Св. Писанием, а нужно бояться
отче Бога милосердствовати". Умерших раскольников, и старых и малых, у
церкви не хоронить, но тела их бросать на съедение псам. Если который священник
прикроет одного раскольника, назовет его себе отцом духовным и схоронит возле
церкви, то такого священника, по его обличении, предать огню, т. е. сжечь, а мертвеца
закопать, бросить на съедение псам, а кого сжечь 4.
Итак,
клеймение, пытки, сжигание, бросание тел на съедение псам — вот меры борьбы с
раскольниками, еретиками и преступниками. Жестокость чисто иудейская,
моисеевская. Ветхий Завет крепко засел в Посошкове, как и во всех русских
допетровского времени. Недаром он к "Завещанию" присоединил некоторые
наставления, потребные в жизни, в алфавитном порядке, "от Божественнаго
Писания" исключительно Ветхого Завета. Новый Завет для людей и жизни
времени Посошкова, очевидно, был еще так пригоден, как Ветхий. Да Ветхий Завет
и не прекратил своего действия в христианстве. Господь сказал: "Не
думайте, что Я пришел разорить закон или пророчества. Я пришел не разорять, а
исполнить" — так поясняет Посошков, "еже еще к тому закону приложити
и паче слабая заповеди подкрепити". Поэтому Посошков наставляет, как
книжников и фарисеев "своими добродетельми превышшити": фарисеи
отдавали Богу десятую часть имения, а ты к десятине (например, к 100 рублям при
доходе в 1000 р.) "приложи рублев пять, или и болши, или менши, по своей
любви к Богу, по своему намерению, дабы тебе превышшити фарисеева
подаяние"; те постились два раза в неделю, а ты, кроме среды и пятницы,
постись еще все четыре поста и таким образом опять превзойдешь фарисея.
В
довершение картины следует прибавить, что для скорейшего обращения в
христианство чуди и карелов Посошков советовал запретить им говорить на родных
языках и жить особыми деревнями, а перемешать их с русскими пополам, чтобы один
двор был русский, а другой карельский или чудянский. А если они до 10 лет не
обучат своих детей русскому языку, то детей от них отнимать и отдавать всякого
чина русским людям на вечную работу.
В
названном новом Домострое кроме ветхозаветных моисеевских взглядов совершенно
определенно и с большой нравственною чуткостью представлены христианские
гуманные начала в их различных видоизменениях и применениях, сообразно
жизненным призваниям и профессиям. Посошков весьма подробно и обстоятельно
изображает, как истинный христианин должен вести себя, если ему случится быть
рабом, художником, купцом, солдатом, офицером, нищим, подьячим, членом
церковного клира, монахом, архиереем, всюду рисуя разновидности одного и того
же христианского идеала. А общий христианский идеал он изображает такими
чертами своему сыну: от всякого зла удаляйся. Так жить навыкай, чтобы никого
ничем не оскорбить, ни старого, ни малого, ни богатого, ни бедного. Особенно не
нужно лгать, потому что отец лжи — дьявол. Когда едешь на коне, позаботься
никого не теснить и с дороги не стиснуть в грязь, ни богатого, ни убогого, даже
позаботься и о том, чтобы не забрызгать кого грязью. "И не токма человека
люби, но и скоты милуй". Если на дороге наедешь на курицу, роющуюся в
песке, не тесни ее, а объезжай; если наедешь на спящую собаку или просто
валяющуюся на солнышке, то также объезжай ее, "дабы и псу досаждения
какова не учинити ти". Деревьев без толку ломать ни больших, ни малых не
нужно, засеянную пашню топтать не следует. Дом свой не расширяй чрезмерно,
чтобы не уменьшить света у соседа и не утеснить его. На поклоны непременно всем
отвечай, даже детям, да непременно снять шапку: "Не буди шапка твоя
пригвождена ко главе твоей"; за подарки отдаривай вдвое. Словом, всякому
человеку нужно делать добро, знакомому и незнакомому, другу и недругу, миловать
животных, не истреблять без толку растений, "Богу бо ничто тако не
любезно, яко милосердие", "Буди ко всем людям нисходителен".
Делая
наставления о том, как вести себя в различных жизненных положениях и
должностях, Посошков особенно настаивает на необходимости честного посильного
труда, работы неустанной, правильной, не за страх, а за совесть. Будет ли то
труд простой, физический, или духовный, административный, всюду и всегда
трудись во всю, честно, "всею христианскою правдою работай". Нищим
придется быть, возложи на себя суму и не гнушайся нищетою. Набрал хлеба на
день, иди в свою хижину и больше, про запас на другой день, не собирай:
"Даст Бог день, даст и пищу". Да в прошении милостыни "докушлив
не буди", не перехватывай милостыни у своего брата нищего, а за каждую
милостыню, за каждый полученный кусок "пред образом Божиим положи по три
поклоны; а за полушку по шти поклонов; за денгу по двонадесяти; а у кого болши
примеши, то болшие и труды надлежит ти положити, дабы на тебе на оном свете не
взыскалось". Вообще, ни о чем не печалься, но во всяком положении, во всех
радостных и печальных случаях живи по воле Божией. Когда придется плохо, когда
застигнет нужда, встретятся неприязнь, обиды, прежде всего ищи причины в себе,
в своей слабости, вини себя, свою немощь, свои грехи, а не других.
Таким
образом, Посошков — двуликий мыслитель: одно лицо у него ветхозаветное,
еврейское, а другое — новое, христианское. Почти вся его душа еще погружена в
Ветхий Завет, и только время от времени она вырывается из него и делается
христианской. Прекрасно он изобразил такой смешанный характер своего
мировоззрения в следующем наставлении: когда едешь или идешь, не бездельничай,
а повторяй, какие можешь припомнить, псалмы Давидовы (а не Евангелие, не заповеди
блаженства и ничто подобное). Если ни одного не помнишь, то затверди псалом
50-й, да 42-й, да 69-й, "между же ими промешивай Богом данную нам молитву:
Отче наш и Богородице Дево". 5
Между
псалмами "промешивай", новозаветную молитву Господа. Так-то и все
мировоззрение Посошкова было "промешиванием" христианских начал между
ветхозаветными, моисеевского склада, воззрениями. Посошков был больше иудей,
чем христианин. Когда он говорит о внимании к Евангелию, у него выходит как-то
сухо и формально. Вот, наставляет он, за обедней не пророни ни единого слова из
читаемого Евангелия и, придя домой, со вниманием прочти его, чтобы лучше
запомнить. Также и Апостол. Но зачем так нужно делать? Ради высоты и
любвеобилия нравственного христианского учения, ради его глубокого и жизненного
руководственного значения? Нет, а потому, что это глаголы Божии, что кто их не
слушал, когда Христос говорил, того отверг и все те погибли. Точно так же и
ныне, "кто не внемлет словесам Господня во святом Евангелии написанным,
тот человек отвергается от Бога, подпадает власти дьявола и навеки
погибает". "И сего раты, сыне мой, буди велми бодр во времена
евангельскаго чтения, дабы тебе и едина глагола не проронити". Какие-то
формальные фарисейские рассуждения, без настоящего христианского чувства и
трепета. Слушай и учи Евангелие, не пророни из него ни слова, а живи по закону
Моисееву.
От
человека с таким преобладанием в мировоззрении формальных и ветхозаветных
элементов над собственно христианскими можно ли было ожидать построения педагогической
системы на строго христианских, новозаветных началах любви и гуманности?
Очевидно, нет. И действительно, как только Посошков начинает говорить
собственно о воспитании, так сейчас же нам слышатся поучения в духе старого
Домостроя XVI века, сейчас же на сцену является Ветхий Завет. Самое главное в
воспитании по Посошкову — "у детей неоплошно и держать их в великой
угрозе, первое, чтобы перед Богом трепетали, а второе, чтобы и родителей
боялись — одного их взгляда". "Велми бо, велми бо еже младым детям
чинить потачки: вси бо зло и безумство родится от родителевые потачки". А
затем автор нанизывает длинный ряд текстов из Ветхого Завета о сокрушении ребер
детям. Древние святые повелевали детей своих бить нещадно; поэтому учи их
добродетели и строго наказывай. Не только сам не играй с ними, но и не пускай
их на улицу играть с товарищами. Всего больше Посошков не любил собственной
детской воли, детской свободы и самостоятельности, которые представляются ему
своеволием. "Всякие напасти содеваются в народе, яко духовные, но и
гражданские и житейские, от самостил". А потому крепко держи детей, чтобы
они без родительского позволения ничего не делали, жили бы не по своей воле, а
по воле родительской. Если в школу отдашь сына, то и в школе ни малейшей ему не
давай, "но в велицей грозе держи ево". Самоволие вредно и в зрелом
возрасте, а тем более в юношеском и детском.
В
таком же ветхозаветном духе должно пройти и первоначальное воспитание. Для
родившегося следует избирать имя того святого, в какой день родится. Посошков
советует избирать малоупотребительное, чтобы святые за неудобство имени не были
в пренебрежении, каковы Созонт, Аримедонт, Акила, Урван, Фалалей, Епи и др.
Оставлять младенца долгое время без крещения не следует, чтобы не умер. На
третий или восьмой день нужно крестить и причастить. Когда дитя начнет
говорить, тогда дурно делают многие родители, уча его (отцы) бранить мать,
кукиши казать и по щекам бить, или уча (матери) бранить отца, бить, кукиши
казать, бороду драть. Вместо того нужно учить младенца имя Божия натверживать и
страх Божий в нем укоренять. Потакание злому ведет к погибели. "И тако у
нас в России рода болшая часть погибает от неучения младенческаго, т. е. от
потачки". "Лучше чад не рождати, нежели родив, да их погубити"
(мысль из Златоуста). И куда молодое дерево наклонишь, так согнутым оно и
останется навсегда, не исправишь его и после; так и дитя, если учится рано злу,
то, и сделавшись старым человеком, не будет добрым".
С
самого начала первыми словами дитяти должны быть не "тятя", не
"мама", но "Бог на небе". Взяв руку дитяти, указуй ею на
небо и говори: "Бога бойся, ни с кем не бранися, не дерися; Бог с неба
смотрит и, что ты ни сделаеши, видит; и языка своего не выставляй: Бог за то
тебя убьет" 6.
Любопытно
также по своему ветхозаветному характеру и в некотором роде умилительно
наставление Посошкова "О прочитании книг и о почитании их". Он
советует читать книги непременно с бумагой и чернилами в руке, чтобы выписывать
все, что понравится, с отметкой, откуда что взято. "Книги же читающе, не
облокотися о ню, но, книгу почитая, клади ее в честном месте и на книги никакие
светские вещи не налагай. Яко святую икону почитаеши, тако и книги почитай... И
аще случится с собою взять ее, то не полагай ю в штаны, но полагай в кафтанный
карман, и то не велми бо низок был".
Но
в педагогических взглядах Посошкова есть и некоторые новшества. Так,
образовательный курс у него уже совсем другой, чем был прежде. Он предлагает
учить славянскому чтению, письму, грамматике, выкладке цифирной до деления,
латинской грамоте и языку, или греческому, или польскому, отдавая предпочтение
последнему; а потом нужно учить художеству, к какому кто способен. Особенно же
полезно учить рисовать, "ко всякому бо художеству рисовальное дело
присутственно и зело потребно".
Так
же здраво смотрел Посошков и на физическое воспитание — оно должно быть
поставлено совершенно просто: ни богатых, ни мягких одежд не нужно,
"пищами сладостными детей своих не весьма питай, но обучай их к ядению
суровых ядей, понеже суровые яди приносят человеку здравие и долголетие".
От вина нужно особенно остерегать детей 7.
Посошков
особенно заботился об образовании духовенства и о просвещении крестьянства.
Просвещенности духовенства Посошков придавал большое значение в народной жизни:
без священства не только никакими способами не дойдешь до царства небесного, но
и земные дела без него очень трудно устроить хорошо, преимущественно, конечно,
касающиеся религиозно-нравственного и умственного просвещения народа. Между тем
положение самого духовенства оставляет желать многого. Сельское духовенство,
как и крестьянство, живет земледельческою работою: "Мужик за соху и поп за
соху, мужик за косу и поп за косу, а церковь святая и духовная паства остается
в стороне". Священнослужители суть слуги Божии, и им, во Славу Господа,
"подобает питатися от церкви, а не от земледелия". Духовенство
непросвещенно, необразованно, не в состоянии не только что кого от неверия в
веру привести, но и не понимает самого слова "вера", не умеет
правильно совершать церковных служб, а сельский поп иной "и веры
христианския, на чем основана, не ведает". Поэтому духовенство необходимо
хорошенько учить: во всех епархиях построить бы школы просторные и в те школы
собрать всех поповых и дьяконовых, и дьячковых, и пономарских детей от 10 до 25
лет. А которые отцы добром в школы своих детей не отпустят, тех брать неволей и
учить грамматике — "грамматика — дело высокое и прочное", — риторике
или философии, обстоятельно Слову Божию и церковному богослужению, да не худо
бы и летописных книг давать им почитать, чтобы обо всем знали, что доселе
бывало. По воскресеньям следует устраивать диспуты на темы из Св. Писания и
учителям наблюдать, кто как рассуждает и кто к какому делу склонен, духовному
или светскому. Нужно побольше напечатать Библий, маргаритов, сборников
учительных, Евангелий толковых и апостольских бесед... разослать по школам и
после обеда ежедневно читать их. Полезно было бы составить и напечатать
"изъявления" на разные еретические веры, "на Римлянскую, на
Униатскую, на Армянскую, и на древния ереси, яко на Ариянскую, на Несториеву,
на Аполлинариеву, на Евтихиеву, на Севирову и на прочия, кии уже
истребишася", чтобы наши пастыри, "вси та лукаваго диавола стрелы
разумели" и могли на все возразить. Не менее полезно напечатать и разослать
по школам "Камень Веры" Стефана Яворского, чтобы будущие пресвитеры,
иноки и архиереи затвердили его наизусть и могли им тическия челюсти
сокрушати". А затем "положить о сем недвижимый предел: кто в школе не
учился, того отнюдь не посвящать ни в священники, ни во дьяконы, и
"таковым способом вся Россия может умудритися не весьма многими летами.
Нужно помнить, что все наше спасение и вся погибель лежит в пресвитерах,
пресвитеры будут просвещенные и хорошего жития, и паства вслед за ними
образуется и будет добропорядочна в поведении. Постоянное общение просвещенного
нравственного пастыря с паствой, его проповеди, наставления и исповедь могут
сослужить хорошую службу в религиозно-нравственном просвещении народа и
содействовать подъему и его умственного состояния" 8.
Положение
крестьянства, крестьянское житие Посошков признавал "скудостностью" и
утверждал, что царю надлежит крестьянство "паче помещиков беречь",
потому помещики владеют крестьянами времена, а царю крестьяне вековые,
"крестьянское богатство — царственное, а нищета крестьянская — оскудение
царственное". Нужно позаботиться и об образовании крестьянства. "Паки
немалая пахота крестьянам чинится и от того, что грамотных людей у них
нет". Приедет кто на деревню и объявит, что у него есть указ и дерет с
крестьян лишние деньги, причиняя им значительные убытки, потому что все они
слепые, ничего не видят, ничего не разумеют. "И ради охранения от таковых
напрасно убытков видится, не худо б крестьян и неволить, чтобы они детей своих,
кои десяти лет и ниже, отдавали дьякам в научение грамоты и, науча грамоте, и
учили бы писать. Нужно так устроить, чтобы и в малой деревне не было
безграмотного человека". Священники должны увещевать своих пасомых, не
только горожан, но и сельчан, чтобы они учили своих детей грамоте и всякому благонравию,
а по улицам играть и без дела шататься не позволяли бы 9.
По-видимому,
Посошков есть воплощенное педагогическое противоречие. Он — проповедник и
защитник широкой гуманности, мягкого, сердечного, милосердного отношения ко
всему существующему, особенно животным, или, как он сам выражается,
"добродетели скотинной", он суров в отношении к детям. Собаку,
греющуюся на солнце, не тронь; курицу, роющуюся в песке, не потревожь; а сына,
дочь, детей бей нещадно, сокрушай им ребра. Дерева не ломай, а детскую волю
сломи, отними у детей волю, пусть они живут не по своей воле, а по воле
родителей, живут и трепещут. Какое большее зло можно причинить детям, как можно
сделать их еще несчастнее, чем отнять у детей их волю, унижать их и заставлять
страдать от частых и жестоких побоев, повергающих их в непрерывное состояние
страха? Ничего хуже, ничего ужаснее быть не может. А между тем гуманный
Посошков, предписывающий даже "добродетель скотинную", требует, чтобы
родители постоянно держали своих детей в этом ужасном состоянии безволия,
страха и страдания. Как понять такое противоречие? Неужели Посошков не замечал
его? Ведь он сам говорил, что "скотинная добродетель", собственно
малая добродетель, но она тем важна, что учит милосердному отношению к людям: "Егда
учишися миловати скоты, то уже устыдилися не миловати человеки, но во всяких
его нуждах будеши способствовати". А как же дети, неужели они не человеки
и даже хуже скотов и растений?
В
том-то и дело, что для Посошкова здесь не было противоречия: в нем, в его звании,
Иисус Христос и Иисус, сын Сирахов и даже Моисей уживались еще вместе мирно,
любовь евангельская не устраивала скрушения ребер у детей. Ветхозаветные
педагогические идеалы так впитались в древнего русского человека, так
укоренились в его разуме, что, признавая хорошим и желательным милостивое
отношение ко всему, русский человек милостивое, любовное отношение к детям
видел в побоях детей, в детском страхе, в отнятии у детей воли. Без суровости и
страха в воспитании дети не могут сделаться счастливыми и хорошими — так учил
Ветхий Завет, так учили наши предки. Если не смолотишь снопа, если не разобьешь
ореха, не получишь хлеба, не достанешь ядра, не узнаешь сытости и сладости:
"Чад аще не биеши, не сподобишеся радости". Так же жил и Посошков.
Нельзя дозволять детям отъезжать "на конех самовольства", как
выражался Симеон Полоцкий. Курицу не тронь, нехорошо, а вот если дитя язык
высунет, то внушай ему, что Бог за это его убьет. Жесточайшие ветховетные
взгляды и рядом гуманнейшие христианские чувства, одно бок о бок с другим. Это
любопытнейшее сочетание двух разнороднейших, даже противоречащих идеалов и
мировоззрений: в одной руке педагогия насилия и палки, в другой — любви и
свободы.
Говорят,
что наша древняя допетровская педагогия не была сурова, не была ветхозаветной,
ведь слышали же наши предки учение о любви, ведь были же они христиане, а
потому не могли в принципе избивать детей, ломать им ребра. Но вот перед нами
Посошков, не только слышавший о любви, но и сам учивший ей, да еще какой
широкой любви! А сокрушать ребра детей, отнимать у них их волю (по его
терминологии своеволие) и повергать их в постоянный трепет и он велит. Кроме
того, он защищает, как нормальные явления, пытки, казни, сожжения и клеймения
раскольников — на все это, по его мнению, есть Божие разрешение. Но ведь то
Посошков — умница, проповедник гуманности, что же думать о 99/100 наших
допетровских предков? Ведь Посошков искренне огорчался невежеством народа, он
утверждал, что "немалая пакость крестьянам чинится и от того, что
грамотных людей у них нет". И вот он мечтает о широком распространении
грамотности в народе, мечтает об учреждении в Москве "академии великой,
всех наук исполненной" как венце просвещения. И этот же Посошков
проповедует сокрушение ребер детям!
Посошков
был цельный, а не противоречивый человек. Он был защитник патриархальной,
твердой и широкой власти, патриархальной семьи. Уклад старинной еврейской семьи
был укладом и его семьи. Какого-либо противоречия между Ветхим и Новым Заветами
для него не существовало, и в Ветхом, и в Новом Завете говорил один и тот же
Бог. Бог требует казни преступников и еретиков, сожжения попов, прикрывающих
раскольников, пыток воров и разбойников, он требует всех этих жестокостей,
потому что он предписывает "злых зле погублять". Бог требует, правда,
и любви, и милости, но не по отношению к указанным людям, они исключены самим
Богом из милости Божией; а бойся "паче Бога милосердствовати".
Оказывай милость нищим, убогим, не мучь животных, не ломай деревьев — все это
Божие, творение Бога, дело рук Его. Не оскорбляй Бога, обижая и разрушая
созданное им. А детей нещадно бей и сокрушай им ребра из любви к ним и опять по
заповеди Божией. Таким образом вся жизнь пойдет по-божьи: и сокрушение ребер у
детей, и пытки, и сожжение раскольников и преступников, и свечи большие, и
поклоны большие спасителевым и богородничным образам, и малые поклоны, и свечи
образам угодников Божиих. Все Бог, на все воля Божья 10.
Другой
деятель допетровского времени, высказавший совершенно определенно свои
педагогические убеждения, — Татищев (1686—1750). На его воззрениях характер
деловой и реформаторской Петровской эпохи отразился больше, чем на взглядах
Посошкова. Педагогия Татищева — педагогия утилитарная, и все его жизненные
воззрения проникнуты грубым петровским началом непосредственной практической
пользы и профессионализма. Его мировоззрение, несмотря на многие сходства со
взглядами Посошкова, совсем иное, строится на других началах, чем у Посошкова.
Старинная религиозно-церковная первооснова жизни и миропонимания у Татищева отходит
на второй план, а на первый выдвигается рационалистическое начало эгоизма. Есть
два закона: естественный закон человеческой природы — желание себе благополучия
— и божественный закон любви к Богу и ближнему. Эти законы не противоречат один
другому: разумное желание благополучия (эгоизм) включает в себя любовь к Богу и
ближнему, так как без них человеческое благополучие невозможно. Человек будет
любить своего ближнего, потому что он сам нуждается для своего счастья в любви
других. Точно так же нравственность и личное счастье не противоположности:
человеку не нужно отрекаться от своего счастья в видах добродетели, не нужно
бороться со своими естественными желаниями, угнетать потребности. Разумное
удовлетворение всех естественных потребностей, умеренное и регулированное,
справедливо, полезно, нравственно, есть добродетель; зло есть чрезмерное и
беспорядочное удовлетворение потребностей, а равно и излишнее воздержание,
которое есть сокращение жизни, самоубийство, т. е. величайший грех. Потребности
наши от природы, следовательно, от Творца ее, от Бога, а потому удовлетворение
их не может быть признаваемым злом. Природа человеческая устроена мудро, она
сама указывает меру в удовлетворении потребностей, награждая удовольствием
соблюдение меры и сопровождая страданием ее нарушение. "Бог во все
противоприродные преступления вложил наказания, дабы каждому преступлению
естественные и наказания последовали. Грех — то, что вредно натуре человека,
добродетель — то, что ей полезно".
Такое
мировоззрение Татищева, развитое в сочинении "Разговор о пользе науки и
училищ", с точки зрения Посошкова, есть лютеранское мировоззрение,
приписывание своих грехопадений Божией вине "таковых-де нас Бог
сотворил", лютеранская поблажка плоти. Татищев прямо и решительно заявлял,
что "любочестие, любоимение и плотоугодие нам от Творца всех вместе с
душой вкоренены, а так как Бог есть Творец добра, то и все, что он сотворил, не
иначе как добром именовать можем". А в "Увещании умирающего отца к
сыну" Татищев пошел еще дальше, высказав такой взгляд, что положение
холостого нужно предпочесть положению женатого, потому что женитьба
препятствует человеку наслаждаться, лишает его душевного спокойствия. Семья —
тяжкое бремя и блажен неженатый. За такие суждения Посошков не похвалил бы
Татищева. Впрочем, последний прибавляет, что если человек женился и имеет
детей, то он должен знать, что "доброе воспитание — источник
благополучия" и что оно существенно обусловливается тем, чтобы не давать в
воспитании воли жене, матери детей, чтобы она не погубила их своею слепою
любовью и негою. Науку в добром воспитании Татищев ценил очень высоко: сила
души, свойства ума и воли для своего правильного действования нуждаются в
усовершенствовании, что и совершается воспитанием и обучением. В
"Разговоре о пользе науки и училищ" Татищев высказывал убеждение в
необходимости для каждого просвещенного человека познания самого себя, каковое
познание достигается только с помощью науки. Познание себя и внешнее, телесное,
и внутреннее, духовное, равно необходимо для нашего будущего и настоящего
благополучия, а следовательно, и наука, орган такого познания, практически
полезна всем. А так как в то время науку уважали очень мало, то Татищев считает
нужным доказать пользу науки для государства вообще и для отдельных сословий в
частности, опровергнуть мнение, что науки могут быть вредны в религиозном
отношении и порождать ереси 11. Пользу наук Татищев доказывает
такими соображениями.
Говорят,
что науки удаляют от Бога, порождают ереси, что Бог скрыл таинство меры от
премудрых и разумных, а открыл младенцам, т. е. неученым, и т. п. Татищев
разъясняет необходимость науки для правильного понимания веры, что не знавшие
науки искажали веру, а апостол Павел и многие отцы церкви изучали науку;
запрещавшие изучать науку или сами невежды, или коварные люди, желающие для
собственной выгоды держать народ в невежестве, чтобы он сильно верил их
рассказам и раболепно исполнял их приказания. Конечно, это правда, что
измыслить ересь может только ученый или, по крайней мере, начетник, но
злоупотреблять можно всем. Истинная философия нужна для познания Бога и служит
на пользу человека. Говорят люди, искусные в гражданстве, "якобы в
государстве чем народ простяе, тем порочнее и к правлению способнее, а от бунта
смятений безопаснее, и для того науки распространять за полезно не
почитают". Татищев объясняет пользу наук для разумного управления
государством, для правящего класса, а также и для простого люда, для
правильного ведения им своих дел и для укрепления в нем добрых нравов. Незнание
же или глупость вредят успеху и личности и общества. Народная глупость и в
делах веры, и в делах правления приносят великое зло; вследствие
"неучения" народ не знает ни естественного, ни божеского закона, а
потому нередко и бунтует; народною глупостью он объясняет бедствия времен
междуцарствия, когда "семь плутов" обманывали народ, выдавая себя за
разных царевичей; той же причиной он объясняет и другие народные бунты. Самая
сущность науки заключается в ее практической полезности, потому что знание
состоит в разумении, "что добро и зло, т. е. что ему (человеку) полезно и
нужно и что вредно и непотребно". Поэтому и науки Татищев разделяет на
нужные, полезные, щегольские или увеселяющие, любопытные, тщетные или вредные.
Нужные науки следующие: домоводство, врачество, закон Божий, умение владеть
оружием, логика, богословие; полезные: письмо, грамматика, красноречие или
витийство, изучение иностранных языков, история, генеалогия, география,
ботаника, анатомия, физика, химия; щегольские: стихотворство (поэзия), музыка,
танцы (плясание), волтежирование, знаменование (живопись); любопытные:
астрология, физиономика, хиромантия, алхимия; вредные: гадания и волшебства
разного рода, некромантия ("чрез мертвых провещание"), гидромантия
(водовещание), аеромантия (воздуховещание), пиромантия (огневещание) и т. п.
Приведенная классификация наук — единственная в своем роде. Она сваливает в
одну кучу наук и собственно науки, и искусства, и научные гадания, и просто
волшебство, причем распределяет их на группы с точки зрения приносимых ими
пользы или вреда. А во главе этого длинного ряда наук, искусств и всякого рода
деятельности, впереди даже закона Божия, на самом первом месте, как самая
нужная наука, ставится домоводство. Очевидно, мы имеем не классификацию наук, а
обозрение с узкоутилитарной точки зрения самых разнообразных деятельностей,
вследствие чего и явилось возможным включить в одну группу нужных наук и
домоводство, и врачество, и закон Божий, и умение владеть оружием, и логику.
Предметы самые разнородные, и только грубейший утилитаризм мог соединить их в
одну группу по той простой и уважительной причине, что все эти деятельности
нужны. Название их всех науками свидетельствует о весьма недостаточном
понимании положения науки. Согласно таким наукам и учителя указываются тоже
весьма оригинальные: "чернецы, летами не меньше 50, и офицеры суть главные
учители" 12.
С
такой же узкоутилитарной точки зрения Татищев рассуждает и об изучении наук и
иностранных языков, указывая различным сословиям, знание каких наук и
иностранных языков им особенно нужно и полезно. "Как люди разной природы
суть и по оному разные науки и услуги себе и своим детям избирать склонность
имеют, так и языки должны полезные к тем наукам и услугам избирать".
Поэтому "пнеуматика" (наука о духе, психология) богословам весьма
нужна, философам полезна, а историкам, политикам и другим многим "почитай,
общенепотребна". Напротив того, историкам и политикам география, философам
математика необходимо нужны, "но духовным до оных дел нет"; равным
образом анатомия, химия и ботаника врачам нужны, а богословам, политикам,
историкам не нужны. Делает честь Татищеву прибавленное им замечание об
общеобразовательном значении наук: "Кто что из полезных наук не знает, все
невидимо пользу приносит тем, что память, смысл и суждение исправляются".
Так же рассуждает Титищев и о пользе изучения иностранных языков: духовенству
нужны языки: еврейский, греческий, латинский; дворянству — французский,
немецкий, некоторые восточные ("Разговор о пользе наук и училищ",
ответ на 69-й вопрос). Впрочем, и все его сочинение "Разговор о пользе
науки и училищ" имеет целью доказать весьма узкое и практическое
положение, имевшее, однако, большое значение в Петровское время, а именно
необходимость посылать молодых людей для обучения за границу, а не учить их
дома. В России учебных заведений мало, да они и организованы
неудовлетворительно, учат в них плохо, учебников и учебных пособий нет.
"Мы до днесь не только курсов мафематических, гисторей, географии
Российской, которые весьма всем нужны, не говорю о высоких филозофских науках,
но лексикона и грамматики достаточной не имеем" (ответ на вопрос 117-й).
Конечно, училища необходимо учредить по всем губерниям, провинциям и городам,
но при этом нужно смотреть, чтобы "шляхетство особно от подлости отделено
было". Педагогия Татищева была не только узкоутилитарной, но и резко
сословной. Конечно, главные его заботы были об образовании дворянства, и
педагогия его была дворянская, аристократическая, тогда как педагогия
Посошкова, при ее церковности, была демократической.
В
определении состава образовательного курса Татищев оказывается двойственным: с
одной стороны, он допетровский педагог по обилию указываемых им занятий
религиозно-церковного характера, а с другой — он новатор: вводит в курс
неслыханные до Петра предметы. Обрисуем коротко обе указанные стороны
педагогики Татищева.
В
"Духовной моему сыну" Татищев прямо заявляет, что главнейшее в жизни
есть вера, что "в законе Божии от юности до старости нужно поучаться, и
день и ночь, и ревностно познавать волю Творца". Для этого нужно читать
Библию и катехизис, книги учителей церковных, прежде всего Иоанна Златоуста,
потом Василия Великого, Григория Назианзина, Афанасия Великого и Феофилакта
Болгарского, также недавно изданные печатные толкования десяти заповедей и
блаженств (Феофана Прокоповича). Кто достаточно в чтении и разумении Библии
искусился, тому надобно читать прологи, жития святых в Четьих минеях.
"Хотя в них многия гистории истине бытия, кажется, оскудевают, и разсудным
соблазны к сомнительству о всех них в положенных подать могут, однако тем не
огорчевайся, но разумей, что оное к благоуханному наставлению предписано, и
тщися подражати делам их благим". Потом, когда в православном законе
Божьем человек достаточно научится, пусть читает книги "лютерские,
кальвиские и папижския", потому что придется с иноверцами вступать в
разговор о вере, потому, чтобы не впасть в соблазн и не быть обманутым.
Не
зачинай, вставши, ничего, пока не помолишься Богу с благоговением; равно как
ложись без призвания Его святого имени. В воскресные и праздничные дни ходи в
церковь, Библию читай с примечанием вразумительно, из нее научишься истинной
премудрости (Увещание умирающаго отца к сыну). Никогда, ни для какого телесного
благополучия, от своей церкви не отставай и веры не переменяй, хотя бы ты и
пришел к мысли, что в своей церкви есть некоторые погрешности и неисправности
или кое-что лишнее.
Таким
образом, Татищев по-прежнему очерчивает довольно широкий круг религиозного
образования, но церковно-богослужебный характер его исчез,
церковно-богослужебные книги более не изучаются, а, напротив, прямо
рекомендуется немыслимая в прежнее время вещь — чтение книг, излагающих учение
иных вер. При этом хотя и предписывается строго-настрого своей веры ни в каком
случае не переменять, и уже допускается, что в ней может укрыться кое-что
неудовлетворительное, кое-какие погрешности, а в сказаниях Четьих миней о
святых может оказаться многое невероятным и сомнительным. Таким образом,
допускались религиозный скепсис и признание некоторых несовершенств своей веры
— религиозный рационализм, который был совершенно чужд образованию допетровской
эпохи.
Что
касается светской или научной стороны образования, то в ней самое главное —
умение правильно и складно писать; затем должны следовать арифметика, немецкий
язык, русская история и география, законы гражданские и воинские своего
отечества. О значении иностранных языков и многих наук, разных для разных
сословий, уже упомянуто. Этот курс, очевидно довольно широк и отличается не
только математико-реальным, но и профессиональным характером в связи с
присутствием в нем таких учебных предметов, как артиллерия, фортификация,
воинские законы. Дух Петра веял над автором и вдохновлял его при указании
такого состава научного курса.
Собственно
нравственная сторона воспитания затронута в "Духовной" Татищева очень
мало. Она наполнена советами житейскими, практическими, до оправдания взятыми
включительно. Говорится лишь о необходимости почтения детей к родителям, для
чего приводятся ветхозаветные тексты Моисея, Соломона, Сираха, приводится пример
Хама и вообще замечается, что "Бог обиды родителей без отмщения не
оставит, как-то пагуба Авессалома, сына Давидова, удостоверяет". Довольно
подробно обсуждается вопрос о выборе жены, причем автор приходит к заключению,
что посредственная красота и равность лет, или жена не менее десятью летами
моложе, самая лучшая, причем благоразумная и честная жена и в помыслах не
должна иметь желание командовать мужем: "Всевышний и всемогущий Творец Бог
жену Еву Адаму божественным Своим законом под власть определил" 13.
Таким
образом, хотя Татищев по многим своим взглядам стоит еще на почве старой
допетровской педагогии, но в его советах сыну, высказанных и в
"Духовной" и в "Увещании", в его оценке значения науки,
вложенной в "Разговоре о пользе науки училищ", веет уже новым духом,
слышится голос петровского дельца, завзятого утилитариста, но уже убежденного
защитника науки, правоверующего, но в соединении с некоторым религиозным
рационализмом, защитника математическо-профессионального и сословного, но
серьезного образования. Если сравнивать Посошкова и Татищева как педагогов,
придется признать, что Посошков теснее, больше связан с Древнею Русью и ее
педагогией, чем Татищев. Посошков идет еще по старой дороге, сравнительно мало
воспринимая новые культурные элементы: для него воспитание дело характера
ветхозаветного, главнейшие народные просветители суть пастыри церкви, другие
веры и исповедания, кроме православия, сплошные заблуждения и ересь, нечто
поганое и вредоносное, наука, особенно новая, ее юнейшие представители подозрительны.
Посошкову не стоит рядом с бранью и проклятьями Лютеру изречь: "Проклятый
Каперник, Богу суперник"; Бог сотворил землю тягостную и недвижимую, а
вещь самую от всех элементов легчайшую, солнце отделил от земли. Лютеране же и
Коперник утверждают, что "тягостная земля за каждые сутки обходит
неисчислимые миллионы верст" 14. Зато Посошков — самородок, он
учился на медные гроши, кое-чему и сделал себя сам, путем чтения, жизненного
опыта и размышлений. Это крестьянин-самоучка, не отшлифованный научным образованием
талант, горячий патриот, церковник и демократ.
Татищев
нечто совсем другое — боярского рода, хорошего образования, бывал за границей,
вообще много видел и наблюдал. Для него "шляхтич всякий по природе — судья
над своими холопи и рабами и крестьяны". Для него же не наука была
подозрительна, а духовенство русское. В его исторических исследованиях
проводится мысль о борьбе между просветительными стремлениями правительства и
обскурантизмом и властолюбием духовенства. В старой русской жизни, по его словам,
"видно, ни единаго не токмо философских наук, но и грамматики ученаго не
было, и для того, какая надежда от таких пастырей просвещения народу уповать
было должно, хотя между ними мужи благоразумные и жития похвальнаго были".
В древности в Россию были введены науки, но после нашествия татар власть
государей умалилась, а власть духовенства возросла, и тогда последнему для
приобретения больших доходов и власти "полезнее явилось народ в темноте
неведения и суеверия содержать", поэтому училища были оставлены. Некоторые
государи думали о необходимости школ, но мало достигли, и возобновил их только
Петр Великий. Разности вер Татищев не боится, государству разность вер не
только не вредит, но еще и пользу приносит. Он веротерпим, а потому очень
недоволен Никоном и его "наследниками", свирепствовавшими против
раскольников, которых "многия тысячи пожгли и порубили или из государства
выгнали".
Татищев
не против просвещения народных масс: по его мнению, крестьянских детей обоего
пола, от 5 до 10 лет, нужно обучать грамоте и письму, а от 10 до 15 лет —
ремеслам. Он говорит об учреждении для элементарного обучения во всех городах
от 120 до 200 мужских и женских семинарий "для начинания в научении";
за ними должны следовать школы "для предуготовления к высоким наукам"
и, наконец, две академии или университета, предназначенные "для
произведения в совершенство в богословии и философии, и со всеми частями",
а еще "корпус кадетов" и академия наук. Все это прекрасно, но
образование он рассматривал с практическо-профессиональной точки зрения, в
частности образование крестьян как подготовку хорошей рабочей силы для
помещика, как средство создать "добраго рукодельника", полезного
самому себе и своему барину. "Дабы ни один (крестьянин) без рукоделья не
был, а особливо зимою могут оные без тяжкой работы получить свой интерес, и в
том от них не принимать никакого оправдания и всевозможными силами к тому их
принуждать и обучать надлежит". Грамотный, рукодельный крестьянин
необходим в правильно поставленном помещичьем хозяйстве.
Наконец,
следует заметить, что Татищев не был, подобно Посошкову, самородком,
самообразовавшимся человеком, главнейшим источником взглядов Татищева на
телесную и духовную природу человека, на пользу науки и ее историю послужили
немецкая философская энциклопедия Иоанна Георга Вальха, очень распространенная
тогда в Германии, и другие сочинения подобного рода 15.
Для
петровской педагогии характерно еще одно сочинение — "Юности честное
зерцало", напечатанное по приказанию государя в 1717 году и выдержавшее
несколько изданий (мы пользовались пятым изданием 1767 г.). Сочинение это, как
видно из его заглавия, собрано из разных авторов, очевидно иностранных, и
назначалось как руководство к житейскому обхождению. На самом деле его задачи
шире: сначала это азбука, а в конце положение, правда, весьма краткое и
сухонравственности в применении к девицам "девическия чести и добродетелей
венец, состоящий в последующих двадесяти добродетелях" (смирение,
трудолюбие, благодарение и пр.). Азбука содержит изображение славянских букв,
печатных и рукописных, с наименованием их: аз, буки, веди и т. д., "слози
двописменнии и треъписменнии", нравоучения от Св. Писания по алфавиту — на
каждую букву приведено по три кратких нравоучения, цифры славянские, арабские и
римские и счет до ста тысяч миллионов. Ядро же книги составляют наставления о
внешнем благе поведении и приличии, о том, как дети преимущественно мужского
пола, должны держать себя с родителями, знакомыми за обедом, на праздниках, при
дворе, как отвечать на вопросы в беседе с другими, как поступать, будучи между
чужими. Наставления касаются главным образом поступков и приличий в обществе,
суть наставления об учтивости и вежливости. Хотя и говорится, что "имеет
отрок наипаче всех человек прилежать, как бы сейчас мог учинить благочестна и
добродетельна", но собственно нравственных наставлений весьма мало, все о
внешности и учтивости, вроде того, что младые отроки не должны носом храпеть, и
глазами моргать и ниже шею и плеча, якобы из повадки трясти";
"рычать, кашлять и подобныя такия грубыя действия в лице другого в
чини"; "и сия есть не малая гнусность, когда кто часто сморкает,
якобы в трубу трубит, или громко чхает, будто кричит" и т. п. Молодым
отрокам внушается говорить между собой на иностранных языках, чтобы прислуга не
узнала какой-либо тайны и "чтобы можно их от других незнающих болванов
распознать". О государственной службе или общественной деятельности, о
серьезном труде, даже о хозяйстве и вообще о посвящении себя какому-либо
призванию в "Зерцале" не говорится; это светское сочинение для
аристократов и которым внушается сурово обращаться с прислугой.
При
Петре и его преемниках у нас продолжалась усиленная работа по переводу разных
учебников, руководств, планов учебных заведений — всего, что прямо и
непосредственно было соединено с практическим делом учреждения и организованных
школ. Как только начали возникать и умножаться более или менее благоустроенные
школы, так сейчас же открылись крайне настоятельная нужда в поставлении планов
и уставов учебных заведений и в издании учебников. Прежние школы были
однообразны и уставов не требовали, так как почти все они были частными. Курс в
них был одинаковый — церковный, а учебниками служили Часослов и Псалтирь. Новые
школы с новым реальным и разнообразным курсом, примененным к профессиональным
потребностям сословий, требовали составления особых школьных уставов и
учебников. В первый период истории русской педагогии школьное законодательство
почти совсем отсутствует, устава элементарных дьячковских школ мы не имеем.
Уставами владели лишь школы юго-западных церковных братств и Московская
славяно-греко-латинская академия. С Петра школьное законодательство развивается
быстро, уставы сыпятся как из рога изобилия, и, наконец, дело доходит до того,
что государство начинает больше заботиться о составлении и переделке школьных
уставов, чем о самих школах, школьное законодательство обгоняет своим развитием
рост самих школ. Например, при Николае I о распространении просвещения
заботились мало, но об его благонадежной в политическом смысле постановке —
весьма много. Уставы гимназий переделывались почти непрерывно, согласно
требованиям изменявшейся политики, но о размножении гимназий не особенно
беспокоились. Образование признавалось необходимым злом в государственной
жизни, лишь терпелось, и для его обезвреживания принимались меры.
Учебников
для устраиваемых школ не было, а потому их нужно было переводить с иностранных
языков. Переводы иностранных книг у нас существовали и прежде, это были
преимущественно переводы книг религиозно-нравственного и церковного содержания
для самообразования. С Петра переводы с иностранных языков умножились, но
переводились уже не религиозно-нравственные сочинения, а книги реального
характера — по арифметике, географии, грамматике, географии, книги по
мореплаванию, артиллерии и т. п., и переводились прежде всего для
удовлетворения школьной нужды, чтобы дать учащимся учебники, по которым они
могли бы учиться. Между деятелями Петровского времени видное место по
составлению учебников занимает Феофан Прокопович. Он был преподавателем в
Киевской академии, а потом завел в Санкт-Петербурге свою школу по образцу
польских и иезуитских школ. Он составил довольно много всяких руководств, но
самое распространенное его произведение, изучавшееся во всех школах, было
"Первое учение отроком, в немже буквы и слоги. Таже краткое толкование
Законнаго Десятословия, Молитвы Господней, Символа Веры, и девяти
Блаженств" (1720). Заглавие книжки дает достаточное понятие о ее
содержании, но книжке предшествовало предисловие, в котором автор разъяснял родителям,
воспитателям и всем читателям некоторые общие вопросы относительно обучения
детей. Широким распространением пользовалось и произведение Магницкого
"Арифметика, сиречь наука числительная. С разных диалектов на славенский
язык переведенная, и во едино собрана, и на две книги разделена" (1703).
Эта книга заключала в себе не только арифметику, но и другие части математики.
Пекарский замечает 16, что в начале XVIII века лица, успевшие
побывать за границей и узнать наскоро кое-что, употреблялись по большей части
для переводов разных сочинений, преимущественно касавшихся математики,
мореходства и языкознания. Ни один из этих переводчиков не известен
самостоятельным каким-либо трудом и не оставил по себе памяти в истории ни
одной науки.
Учебники
при Петре бывали подчас довольно темны и сбивчивы, отличались или ничего не
говорящим многословием, или же путаницей, зависевшей, вероятно, от дурного
перевода. В одном учебнике, употреблявшемся в морском кадетском корпусе,
арифметика определялась так: "Арифметика, или числительница, есть
художество честное, независимое и всем удобопонятное, многополезнейшее и
многопохвальнейшее, от древнейших же и новейших в разные времена являвшихся
изряднейших арифметиков изобретенное и изложенное". В этом восхвалении
арифметики, вместо ее определения, чувствуется, что арифметика была новым
предметом, который нужно было восхвалять и рекомендовать. В другом учебнике
того же заведения география определялась так: "География есть
математическое смещенное, изъясняет, фигура или корпус и фикция свойство
земноводнаго корпуса, купно с феноминами, со явлениями небесных светил: солнца,
луны и звезд" 17.
Список литературы
1.
Феофан Прокопович в течение 12 лет был преподавателем Киево-могилянской
академии, он был гораздо больше ученым богополемистом, проповедником и духовным
администратором, чем педагогом, а свои педагогические взгляды изложил в книге,
названной "Духовный регламент".
2.
Морозов П.О. Феофан Прокопович как писатель. СПб., 1880. С. 69-70, 266-269 и
др.
3.
Посошков И.Т. Завещание отеческое. Изд. Прилежаева. СПб., 1893.
4.
Посошков И.Т. Указ. соч. Гл. 9.
5.
Посошков И.Т. Указ. Соч. Гл.5. С. 141.
6.
В первом послании к Стефану Яворскому Посошков подробнее развивает эти мысли:
"Отец матерь бранить сице: мама кака, мама сабля; а мать учит отца бранить
подобне: бля-бля, и как младенец станет блякать, отец и мать тому радуются
побуждают младенца, дабы он непрестанно их и посторонних людей блякал. К сему
же злу и еще злу научают младенца: отец учит матку по щекам бить, а мать
такожде учит отца бить, а иные такие отцы есть, что и сами себя поущают бить и
за бороды драть; и егда младенец за бороду примется и отец тому вельми
радуется. Тогда мало повозмужает младенец и говорить станет яснее, то уже учат
его и совершен сквернословию и всякому неистовству". "Егда кой
отрочищь из младенчества своего чесому навыкнет, то с тем нравом и до смерти
пробудет. Слышал, что крымские татарове детей своих ни за какие вины не бьют,
дабы были буявы и бесстрашны; и сему верить мочно, что сие есть правда. Буде
кой младенец в грозе возрастет, той будет и до старости боязлив, понеже страх в
нем заростет и не изыдет из него даже и до старости, тако чесого ни навыкнет из
младенчества, с тем и прибудет" (Сочинения И. Т. Посошкова. Т. 1. С.
312-314).
7.
Педагогические взгляды Посошкова изложены им преимущественно в главах I, III и
V "Завещания отеческого".
8.
Об образовании духовенства, его положении, обязанностях и деятельности см.:
Завещание отеческое. Гл. I ("О духовности), ("О житии церковного
притча"), VIII ("О отеческом бытии") и IX ("О
архиерействе").
9.
"О скудности и богатстве" (гл. VII).
10.
О И. Т. Посошкове см.: Брикнер А. Г. Мнения Посошкова. М., 1879. В этом
сочинении есть глава: "Мнения Посошкова о нравственности и воспитании".
См.: Прилежаев Е. М. О двух неизданных сочинениях Посошкова // Христианское
чтение. 1878. Январь-февраль.
11.
Эта же тема довольно подробно развивается и в "Духовном регламенте":
"Дурно многие говорят, что учение виновно есть ересей. Здесь родилась не
от учения, скуднаго лишенных писаний разумения..."
12.
Разговор о пользе науки и училищ. Ответ на 116 вопрос.
13.
Духовная Василия Никитича Татищева. Изд. А. Островского. Казань, 1885;Татищев
В. Н. Духовная моему сыну. Тексты Духовной и Увещания Русская классная
битблиотека под редакцией Чудинова. СПб., 1896; Разговор двух приятелей о
пользе науки и училищ. С предисловием и указателем Нила Попова. М., 1877.
14.
Завещание отеческое. Гл. V. С. 128-129.
15.
Попов Н.А., Татищев В.Н. Разговор о пользе науки и училищ. М., 1887.
16.
Пекарский П.П. Наука и литература при Петре Великом. СПб., 1862. Т. 1. С.5.
17.
Очерк истории морского кадетского корпуса. С. 13-19.