Петр I и
идеология «Ученой дружины».
Время Петра I ознаменовалось быстрой европеизацией
России, резким сломом обычаев и традиций отечественного средневековья. Несмотря
на это, обращение к Западу было благом; оно открывало путь к усвоению опытных
наук и технических усовершенствований.
Тем самым
обновлялись и политические представления. Петр I проявляет интерес к сочинениям
С.Пуффендорфа, одного из самых выдающихся идеологов западноевропейского
Просвещения. По его инициативе на русский язык переводится его трактат «De officio nominis et civis justa legem naturale» - «О должности человека и гражданина по
естественному праву». В нем обосновывался тезис о необходимости секуляризации
политических институтов, отделения естественного права от богословия. Любая
власть, по мнению автора, возникает в результате разумного соглашения людей,
добровольно ограничивающих свои права в Пользу соответствующих властных
учреждений. Следствием естественного договора (pactum) является и возникновение
централизованного государства в форме монархии. На его взгляд, именно монархия
наиболее гармонирует с естественными стремлениями людей, ограждая их от
частного насилия и устанавливая равенство в подчинении. В разряд основных прав
личности входит не только защита частной собственности, но и право на
образование, продвижение в должности и службе, безотносительно к родословию и
богатству. Влияние Пуффендорфа сказалось на всех политологических построениях
русского Просвещения, и это во многом было обусловлено благосклонным отношением
к нему Петра I.
1. По примеру
Ивана Грозного. Однако создатель «Российской Европии» слишком жестко соединил
идею естественного права с идеей централизованной государственности, идею власти
с идеей абсолютной монархии. В этом он скорее уподоблялся Ивану Грозному,
которого считал своим «предшественником и примером», называя «глупцами» тех,
кто признавал его «тираном». Характерна параллель, которая проводится между
московским самодержцем и Владимиром Святославичем, великим князем киевским, в
отредактированном им лично Предисловии к «Морскому уставу» (1720). О последнем
сказано: «...Владимир Святый наставлен быв в богословии, не наставлен показался
в политике. И как привидением России от тьмы неверия в познание истинны вечных
похвал явился достоин, так российския монархии разделением не малый славы своей
урон зделал: понеже превеликий вред народу рускому принес». Напротив, Иван
Грозный «управил сердце... ко уврачеванию вреда Владемером соделанного» и
избавил Россию от «смертоносные болезни» удельного «рассечения», соединив
«многие немощные и взаим себе вредящие части... в едину монархию ».
Подражание
Ивану Грозному в сильнейшей мере определило линию поведения Петра I. Прежде всего это сказалось в его
отношении к боярству и церкви. Он почти не обращается к услугам Боярской думы,
заменяя ее вскоре на Сенат - высший распорядительный и исполнительный орган при
царе. При нем прекращается вообще само пожалование в бояре. Важнейшие
государственные дела поручаются только преданным ему лицам, отличавшимся не
родовитостью сана, а способностями и талантами. Известно его выражение: «Аз
есмь в чину учимых и учащих мя требую». В сознании Петра I укореняется идея о власти как
учительстве, и это находит свое выражение в самом титуле Отца Отечества,
императора Всероссийского, который он принимает в день празднования
Ништадтского мира 30 октября 1721 г.
Серьезным
изменениям подвергается и положение церкви. Продолжая линию Ивана Грозного,
Петр I настойчиво добивается
упразднения двоевластия. После учреждения патриаршества в 1589 г. с новой силой
оживает соперничество светской и духовной власти. Патриарх Никон откровенно
заявляет о превосходстве священства над царством. Не скрывают своих
«наставительских» амбиций и его преемники. Патриарх Иоаким требовал от царей
Ивана и Петра Алексеевичей всячески пресекать влияние «иноземцев»: «отнюдь бы
иноверцы... обычаев своих иностранных на прелесть христианом не вносили бы, и
сие бы им запретить под казнию накрепко». Когда после смерти патриарха Адриана
Петр I отменил выборы
нового главы русского православия, недовольство сложившейся ситуацией
прозвучало из уст местоблюстителя патриаршьего престола Стефана Яворского. Он
заявил о различии компетенции церкви и государства, потребовав автономии для
духовной власти. («Царие бо христианстии, — пишет Стефан Яворский в своем
трактате «Камень веры», — начальствуют над христианы не по елику христиане
суть, но по елику человецы, коим образом могут начальствовати и над иудеи, и
над махометаны, и над языки. Тем же властительство царей о телесех паче, нежели
о душах человеческих радение имать. Духовная же власть о душах паче, нежели о
телесах владомых печется. Царие имуть в намерении покой привременный и целость
людей своих во плоти. Духовная же власть имать в намерении живот и ублажение и
по плоти и по духу. Царие подвизаются со врачами видимыми, духовная же власть с
невидимыми».)
Немаловажным
было и то, что политические устремления церкви находили поддержку в народных
массах. Это не было тайной и для Петра I. В составленном им совместно с Феофаном
Прокоповичем «Духовном регламенте» (1721) говорится: «...простой народ не
ведает, како разньствует власть духовная от самодержавной, но великою
высочайшего пастыря честию и славою удивляемый помышляет, что таковый правитель
есть то вторый государь самодержцу равносильный или болши его, и что духовный
чин есть другое и лучшее государство, и се сам собою народ тако умствовати
обыкл».
Петр I принимает ряд самых крутых мер с целью
ослабления духовной власти. Прежде всего санкционируется изъятие части
церковных доходов в казну и ограничивается право духовенства безраздельно
пользоваться трудом зависимых крестьян. При монастырях открываются «гошпитали»,
в том числе для незаконнорожденных младенцев, которых монахи обязывались
растить и обучать. Строгой регламентации подвергались и штаты
церковнослужителей: на 100-150 дворов прихожан полагался один священник, все
«излишние» подлежали включению в тягло, причем за беглого бывшего церковника
устанавливался штраф в том же размере, что и за беглого крестьянина.
Значительно осложняется процедура назначения на церковные должности. Каждый
кандидат обязывался иметь соответствующее «званию своему должное искусство»,
т.е. владеть грамотой. Кроме того, от них требовалось выучить наизусть две
книги: «Краткии катехизис» и «О должностях всех чинов». Автором второй книги
был Пуффендорф. Обе эти книги священники должны были, согласно «Духовному
регламенту», читать в воскресные и праздничные дни в течение года для
воспитания паствы. Вводятся особые «табельные дни» в церковное богослужение,
для «всегдашнего напоминания» духовенству о коронациях, тезоименитствах и
победах русского оружия, примеру, в «Реестре торжественным и викториальным
дням» 1723 г. таких дней насчитывалось 44. Все «упущения» по табели
рассматривались Тайной канцелярией, и виновные подвергались неукоснительному
наказанию.
Венцом
петровских преобразований в церковной сфере становится учреждение Духовной
коллегии, или Синода, отменявшего институт патриаршества. Церковь лишается
своего самостоятельного значения и превращается в орудие правительственной
системы. Синод возглавляет обер-прокурор, светское лицо, находящееся на
государственном жалованье. Служители культа также приравниваются к обычным
чиновникам. С подчинением церкви государству отпадает вопрос о двоевластии и
старомосковское царство окончательно трансформируется в Российскую империю.
Сущность
политики Петра соответствовала общепросветительским идеалам. Его прежде всего
заботит благо отечества, которое он непосредственно связывает с «береже-нием
крестьян», земледельцев. В подготовленном им специальном наказе поместному
дворянству говорилось, что крестьяне «суть артерии государства и как де через
артерии (т.е. большую жилу) все тело человеческое питается, так и государство
последними, чего ради надлежит оных беречь и не отягощать через меру, но паче
охранять от всяких нападков и разорений, особливо служилым людям порядочно с
ними поступать». В данном контексте устанавливался запрет на раздел помещичьих
имений между наследниками («от того разделения казне государственной великий
есть вред и людям подлым разорение»), а также намечалось облегчение
крестьянских податей. До дела это, однако, не дошло: помешала длительная
Северная война, обескровившая государственные финансы. Тогда более мягкое
подворное обложение было заменено подушной податью, которая распространилась на
все население: горожан и крестьян. Следствием явилось то, что предвидел и сам
Петр, - массовая неуплата налогов, а значит, «вред и убыток государству». Тем
не менее Петр не теряет оптимизма, подходя к «тягости народной» как временной
мере, обеспечивающей «государственный интерес». Зато он неизменно убежден в
одном: «Надлежит трудица о пользе и прибытке общем, который Бог нам пред очи
кладет как внутрь, так и вне, от чего облехчен будет народ». Это и была его
мечта-идея, двигавшая его громадным умом и волей.
Секуляризация
государственной власти потребовала не только разработки новой политической
идеологии, но и создания ее социальной опоры - в виде нового сословия
интеллигенции как носителя светского научного знания. При Петре это сословие
еще не велико, оно только начинает самоопределяться, уясняя свое общественное и
политическое призвание. Формирующаяся интеллигенция «идейна», но «беспочвенна»,
т.е. оторвана от национальных корней, лишена исторических привязанностей и
воспоминаний. В большей своей части это инородцы - французы, голландцы, немцы;
к ним присоединяются и «киевские нехаи» - украинцы, белорусы, которых Петр
ценит за образованность и толерантность. (Примечательно, что в петровский
период интеллигент как инородец вообще ассоциировался с немцем; отсюда
недовольство московитов Немецкой слободой. Особенно резко это выплеснулось во
время стрелецкого бунта 1698 г. По словам одного из его участников, они «и
Немецкую де слободу разорять и немец рубити хотели для того, что де их вошло в
царство много и чтоб царством не завладели». Неприязнь к «немцам» имела и
религиозную подоплеку: в средневековой Руси именно им вменялось в вину
распространение астрологии и ересей.)
Вокруг него складывается «ученая дружина» -
когорта интеллектуалов, поднявшая стяг европеизации России. Во главе ее стояли
Феофан Прокопович и Татищев, два крупных мыслителя-прагматика, сыгравших важную
роль в сплочении русского раннеин-теллигентского движения.
2. Феофан
Прокопович (1681-1736). Знакомство его с Петром состоялось в 1709 г., во время
пребывания царя в Киеве, по случаю победы русских войск под Полтавой. Он
произнес похвальное слово, которое понравилось монарху и заставило его обратить
внимание на просвещенного проповедника. С того времени он постоянно
покровительствует Феофану, а в 1715 г. вызывает его в Петербург для подготовки
церковной реформы.
Феофан
отличался свободой ума и антицерковными наклонностями. На его взгляд, Священное
писание должно восприниматься не догматически, а «риторским разумом», т.е.
аллегорически. Это позволяло ему примирить Библию и систему Коперника, защищать
науку от нападок ортодоксов. Философское основание его взглядов составляла
теория двойственной истины, которую перенял от него М.В.Ломоносов.
Однако главный
интерес Феофана лежал в русле политики. Он прекрасно знал труды Т.Гоббса,
Ю.Липсия, Г.Гроция, С.Пуффендорфа, И.Буддея, обосновывавших принцип сильной
централизованной власти. Из его собственных работ, помимо составленного им при
участии Петра I
«Духовного регламента», выделяются прежде всего «Слово о власти и чести
царской» (1718) и «Правда воли монаршей» (1719), которые обрели статус
государственных законодательных актов.
Феофан
Прокопович - сторонник договорной теории происхождения государства, истоки
которого он возводит к договорным отношениям в семье. «Брачное сочетание,
-пишет он, - есть от рода контрактов или договоров, а во всех контрактах равно
дело разоряется, когда сия или оная сторона артикулов договора не сохраняет».
Именно договор, контракт, по мнению Феофана, обеспечивает равенство сторон как
в семье, так и в государстве. В своих суждениях о догосударственном состоянии
он старается примирить позиции Гоббса и Пуффендорфа. Для него неприемлема ни
точка зрения первого о войне всех против всех в древних сообществах, ни точка
зрения второго о царившем в них всеобщем мире. Феофан полагает, что и в
естественном состоянии люди совершали добро и зло, мирились и воевали, следуя
свободной воле, дарованной им от Бога. Изначальный закон жизни человеческой, «с
стороны одной велит нам естество любити себе и другому не творити, что нам не
любо, а со другой стороны злоба рода растленнаго разоряти закон сей не
сумнится», а потому «всегда и везде желателен был страж, и защитник, и сильный
поборник закона, и то есть державная власть». Следовательно, государство
учреждается вследствие необходимости защиты богоустановленного закона жизни. Но
совершается это не по насилию и утеснению одних другими, а по добровольному
соглашению, воле всего народа. Не входя в подробности относительно способов
сплочения народной воли, Феофан ограничивается признанием ее соответствия
божественным замыслам: «Ведати же подобает, что народная воля... бывает не без
собственного смотрения Божия, но Божиим мановением движима действует. И того
ради вся долженства как подданных к государю своему, так и государя к добру
общему подданных своих не от единой воли народной, но и от воли Божией
происходит». Таким образом, для государственной власти оставляется удобный
зазор, позволяющий ей соизмеряться с обстоятельствами и действовать от имени
народной или божественной воли.
Феофан
неспроста дуализирует источник государственной власти. Ему ясно, что она не
может оставаться лицом к лицу только с народной волей. Люди подвержены страстям
и переменчивы в своих намерениях. Это может легко воспалить их воображение и
направить их волю к свершению бунта. Власть черни для Феофана отвратительна:
«Меры в ярости не знает простолюдное свирепство, когда видит вся по воле
своей». Поэтому одной их главных задач верховной власти является обеспечение
мира и безопасности граждан, что достигается, во-первых, «умалением народных тяжестей» и, во-вторых,
всемерным поощрением «великих честных учений», т.е. просвещения. Но в основе
всего этого должно лежать «искусство экономическое», т.е. развитие производства
и сельского хозяйства. Всякий иной путь чреват недовольством народа, бунтами.
Власть, заботящаяся только о собственном интересе, есть власть «лютая и паче монаршества
страшнейшая».
Феофан
Прокопович выступает апологетом централизованной власти, не сковывая ее не
только путами церковности, но и народности. Она имеет абсолютный характер и не
подлежит никаким юридическим ограничениям. Монарх соединяет в своем лице и
законодательную, и судебную власти, и долг подданных - «без прекословия и
роптания» исполнять его указы и повеления. Народ своей воли не имеет, он отдал
ее полностью монарху при его избрании. И если монарх не тиран, не деспот, он
помнит: «Всякая власть верховная едину своего установления вину конечную имеет
всенародную пользу». Такова суть политических размышлений Феофана Прокоповича.
3. В.Н.Татищев
(1686-1750). Другим мыслителем петровской эпохи, стоявшим во главе «Ученой
дружины», был Татищев, крупный администратор, автор множества сочинений на
исторические, научные и политические темы. Среди них наиболее значительны
«Духовная» и «Разговор двух приятелей о пользе науки и училищах», сердцевину
которых составляет теория «всемирного умопросвящения».
В истории
человечества Татищев выделяет три этапа: первый - создание письменности, второй
- возникновение христианства и третий - «обретение тиснения книг»,
книгопечатание. С созданием письменности связана кодификация законов у разных
народов: их правители «зачали законы сочинять и, на лучшее наставляя, лучи
малого сияния и благоразумия им открывать». В Персии это был Зороастр, в Египте
- Озирис, в Греции - Минос, в Риме - Янос, или Нума Помпилий. «Близ потопа»,
как пишет Татищев, обрели свои письмена и законы китайцы. Аналогичным образом
обстояло дело и у «славянов»: как только была изобретена азбука, тотчас
началось «сложение закона». Речь в данном случае идет о «Русской правде» -
выдающемся памятнике правовой мысли древнекиевской эпохи.
С приходом
христианства человечество достигает новых ступеней «умопросвящения». Учение
Христа принесло с собой не только «душевное спасение, царство небесное и вечная
блага»; благодаря ему прежде всего «все науки стали возрастать и умножаться,
идолопоклонство же и суеверия исчезать». Но оно стало жертвой церковных
разделений, и это привело к тому, что «едва не повсюду науки нуждные человеку
погибли». Говоря о средних веках, Татищев замечает: «Оное время ученые время
мрачное именуют». К наибольшим бедам, проистекшим от церкви, он относил
политическое властолюбие, равно присущее и «римским архиепископам», и «нашим
митрополитом и патриархом», которые «от гордости и сластолюбия противобожного»
возомнили, что «якобы власть духовная выше государственной». «Тиснение книг»,
просвещение представляется Татищеву важнейшим средством полного преодоления
негативного воздействия церкви на развитие государственности и политических
институтов. Он отстаивает идею веротерпимости, основанной на поддержке наук и
училищ. «Разность вер великой в государстве беды не наносит», констатирует русский мыслитель.
Как и Феофан
Прокопович, в вопросе о происхождении государства Татищев придерживается
договорной теории. Согласно его учению, человек «по естеству» обладает свободой
воли; она ему «толико важна и полезна, что ни едино благополучие ей сравняться
не может...»; «человек, лишенный воли, есть невольник». Но воля полезна, если
она употребляется с разумом и рассуждением. Именно разум убеждает нас в том,
что «человеку и в лучшем возрасте и разуме на себя единаго надеяться не
безопасно, и потому видим, что воле человека положена узда неволи для его же
пользы». Эта «вторая, своевольная, неволя», вытекающая из «нужды» и основанная
на «договоре», как раз служит причиной возникновения государства и разнообразия
его форм.
Хотя Татищев
сторонник монархического устройства России, он все же не считает монархию
единственно целесообразной формой правления. На его взгляд, каждый народ,
«разсмотря положение места, пространство владения и состояние людей», избирает
такую систему, которая наиболее приемлема для общенародного благополучия.
«Например, - пишет он, - в единственных градех или весьма тесных областях, где
всем хозяевам домов вскоре собраться молено, в таком демократия с пользою
употребиться может, а в великой области уже весьма неудобна. В областях хотя из
нескольких градов состоясчей, но от нападений неприятельских безопасной, как то
на островах и пр., может аристократическое быть полезно, а особливо если народ
учением просвясчен и законы хранить без принуждения прилежит, тамо так острого
смотрения и жестокого страха не требуется. Великие и пространные государства,
для многих соседей завидуюсчих, оные ни которым из объявленных правиться не
может, особливо где народ не довольно учением просвясчен и за страх, а не из
благонравия или познания пользы и вреда закон хранит, в таковых не иначей, как
само- или единовластие потребно». Россия, естественно, подпадала под действие
третьего принципа и потому не могла быть никакой иной, кроме как монархической.
Вместе с тем Татищев предлагает «пункты», которые существенно ограничивают
монархию. В частности, он предусматривает создание двух палат: «Вышнего
правления» из 21 человека и «другого правительства» для занятий «делами
внутренней экономии» из 100 человек. В первой палате сосредоточивалась основная
сфера законодательной деятельности, что фактически низводило монархическую
власть до уровня отправления чисто исполнительных функций.
В соответствии
с этим на первый план выдвигается проблема общих принципов законотворчества, или,
по терминологии Татищева, «законописи». Для русского мыслителя не составляет
тайны то, что само по себе существование законов еще не гарантировало их
исполнения. Поэтому независимо от того, кто и как издает гражданские законы,
должны соблюдаться некоторые общезначимые условия, равно обязательные для
всякой власти. Таких условий Татищев устанавливает четыре. Во-первых, «чтоб
закон внятен и всем подзаконным вразумителен был». Он должен быть написан на
том «речении», которым говорит «большая часть общенародия», без всякого
витийства и иноязычных слов. И притом «всякий закон что короче, то внятнее».
Во-вторых, законы должны быть выполнимы. Татищев и в теории, и на практике
ратует за смягчение существующего законодательства: «Воздаяния за добро и
злодеяния чтоб умеренные и делам достойные предписаны были, ибо неумеренные
казни разрушают тем закон, что от сожаления принуждены будут наказания
уменьшать и закон сами судии нарушат, а у подданных безстрастие родится».
В-третьих, «чтоб законы один другому ни в чем противен не был, дабы как
судящие, так и судящияся не имели случая законы по своим прихотям толковать и
тем коварством законы скрытно нарушать». Наконец, в-четвертых, Татищев
формулирует демократическое требование, «дабы всякой закон всем немедленно явен
и известен был, ибо, кто не зная закона, преступит, тот по закону оному осужден
быть не может». Позаботиться о своевременном и широком объявлении законов
обязано правительство, которое несет ответственность за общественное благо.
Не обходит
Татищев и такой принципиальный вопрос, как соотношение закона и обычая. Он
признает, что обычай обычаю - рознь. Не все в прошлом было только темным и
варварским. Так, до Бориса Годунова «в Руссии крестьянство было все вольное».
Он же сделал их крепостными, заставив народ «волноваться». Следовательно, таким
«пременением древних обычаев иногда немалой вред наносится». Однако не все
обычаи таковы, и «где польза общая требует, тамо не нуждно на древность и
обычаи смотреть»: надо смело идти на обновление и преобразования.
Татищев видел
Россию единой с Европой, не тиранической, а легитимной и просвещенной. Это
ставило его на голову выше других просветителей петровской эпохи, в том числе и
Феофана Прокоповича. Он дал начало целому направлению русской политической
мысли, которое получило название западничества.
4. И.Т.Посошков
(1652-1726). На волне петровских преобразований вознесся из низов и
талантливейший мыслитель-самоучка Посошков, известный главным образом своей
«Книгой о скудости и богатстве», написанной специально для представления
российскому монарху.
Его острый ум
жаждал правды, и он постоянно обличает все то, что «ветхо» и «гнило», взывая к
воле и силе государя самодержца. «Царь яко Бог, еже возхощет, в облости своей
может сотворить», - утверждает Посошков. Россия представляется ему огромным,
застарелым Домом, в котором ничего невозможно исправить, сперва «не разсыпав
его и подробну не разсмотря». Начать же все необходимо с составления нового
Уложения, взамен прежнего, утвержденного еще царем Алексеем Михайловичем. Доказывая,
что в нем «неправда велми твердо въкоренилась», он обусловливает это
игнорированием «народосоветия». Поэтому для составления нового Уложения
Посошков предлагает Петру I созвать представителей (по 2-3 человека) от всех сословий -
духовенства, администрации «высокаго и нискаго чина», дворянства и купечества,
«фискалов» (людей сыска и надзора), солдат и знатных крестьян из старост и
сотских, «которые во всяких нуждах перебывались», а также «детей боярских» -
холопов. Они-то и должны «освидетельствовати самым вольным голосом, а не под
принуждением» составленный правовой кодекс, «дабы в том изложении как
высокородным, так и нискородным, и как богатым, так и убогим, и как
высокочинцам, так и ниско-чинцам, и самым земледельцам обиды бы и утеснения от
недознания коегождо их бытия в том новоисправном изложении не было». Затем
решение «многонародного совета», как называет Посошков всесословный
совещательный орган при царе, поступает на утверждение монарха. Последний мог
отредактировать кодекс, вплоть до исключения ряда статей.
По мнению
Посошкова, введение «народосоветия» не снижает роли «его величества
самодержавия», но, напротив, позволяет ему действовать со знанием дела.
Примечательно, что аргументация его при этом совпадает с позицией Курбского.
«...Без многосоветия и без вольного голоса, - заявляет от, - никоими делы
невозможно сладить, Понеже Бог никому во всяком деле одному совершеннаго
разумения не дал...». Следовательно, на всякого человека довольно простоты, и
это уравнивает всех в правах -великих и малых. Посошков надеется, что «великий
наш монарх повелит суд устроити един, каков земледельцу, тако и купецкому
человеку, убогому и богатому... чтоб всякому и нискочинному человеку легко было
его доступить...». Ему хотелось видеть Россию «общежительством любовным», в
котором все прекрасно - «как в духовности, тако и во гражданстве». С такой
мечтой он и умер в тюрьме, где оказался вскоре после смерти Петра I «по важному секретному государственному
делу», вероятно, за свои «домо-строительские» идеи.
Список литературы
Замалеев А.Ф.
Учебник русской политологии. СПб. 2002.
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://nicbar.narod.ru/