Русский либерал. Премьер-министр
временного правительства - князь Львов
Доктор исторических наук Г.
Иоффе.
Не сильные - лучшие, а честные.
Честь и достоинство сильнее
всего.
Ф. Достоевский
Князь Георгий Евгеньевич Львов -
один из известнейших либеральных деятелей конца XIX - начала XX века. В 1917 году -
премьер-министр Временного правительства. Но Львов не раз говорил, что никогда
не думал "сделаться министром". "Меня сделали, - вспоминал он
впоследствии. - Разве я хотел этого?"
Судьба, однако, распорядилась
именно так, словно желая испытать в этой роли человека высоких душевных
качеств: большой скромности, честности, самоотверженности, даже смирения.
Г. Е. Львову выпала нелегкая доля
жить в эпоху революционных перемен, вот почему так интересно посмотреть на эту
личность из нашего времени, по-своему революционного.
Рюрикович
Родословная князя Георгия
Евгеньевича Львова уходит к глубинным корням русской государственности - он
рюрикович и аристократ высшей "пробы". Но от легендарного конунга
Рюрика до отца Львова прошло девять веков. Семья к этому времени, по дворянским
меркам, не была богатой. Георгий Львов родился в 1861 году, в год одной из
величайших перемен в истории России - отмены крепостного права. Открылся путь
преобразования страны из самодержавной монархии в демократическое, правовое
государство. Путь предстоял нелегкий. Слишком тяжким грузом давило прошлое:
отсталость от передовых стран, века бесправия народа, беззаконие и произвол
властей. Как идти дальше? Мнения расходились.
Даже среди либералов (не говоря о
революционерах) было немало людей, стремившихся к быстрому и полному внедрению
"западной модели", конституционного, парламентарного строя. Они
словно бы не понимали, что продвигаться по географической карте совсем не то,
что идти или брести по грешной земле, особенно российской, по ее разбитым
дорогам, убогим деревням. "Гладко было на бумаге, да забыли про
овраги"! Другая часть либеральной общественности полагала, что слишком
быстрые перемены в лучшем случае мало что дадут, а в худшем подорвут силы
государства и общества. Поэтому нужна долгая созидательная работа во всех
областях народного бытия, способная подготовить переход к новым формам жизни.
"Тише едешь - дальше будешь..."
История возложила решение этого
вопроса на поколение Львова. От того, как он будет решен, зависела судьба
России. Сознавали ли это Львов и его сверстники? К. Ельцова, хорошо знавшая
Львова еще в его молодые годы, когда он дружил с ее братом, вспоминала:
"На меня как будто смотрят его глаза - узкие, пристальные и поразительные.
Смотрят и слушают, и думают..."
С мужиками
Львов учился на юридическом
факультете Московского университета. Он бывал в домах, куда приходили писатели
И. Аксаков, В. Соловьев, Ф. Достоевский, Л. Толстой, историк В. Ключевский.
"Западничество" и "славянофильство" сливались для Львова в
нечто целостное: Россия, ее судьба, ее благо. Толстой привлекал больше других,
его "толстовство" останется с ним навсегда. Он не сделался
приверженцем "непротивления злу насилием", но и не отверг его как
нечто иррациональное. Впоследствии известный публицист, писатель Г. Адамович
заметит, что даже те, кто видел в этой толстовской идее "философский
бред", терялись в попытках противопоставить ей нечто более сильное.
Из Москвы Львов часто уезжал в
имение отца в Тульской губернии. Надо было "поправлять" хозяйство.
Мужики привыкли видеть молодого барина - высокого, худощавого, в белой рубахе,
опоясанной кожаным ремнем, не чуждавшегося никакой работы. А по осени он ходил
с обозами в Москву продавать хлеб. Рюрикович "во крестьянстве", он
говорил на одном языке с народом. В трактирах, где заключались торговые сделки,
мог, по воспоминаниям, "усидеть по три самовара чаю". Его слушали, а
он у простых людей учился труду и терпению...
По окончании учебы Львов примкнул
к земскому движению - либеральной общественности, стремившейся содействовать
развитию России "снизу", на местах, прокладывая дороги, заводя
промышленность, обустраивая школы, больницы, приучая людей к самоуправ лению.
Ленин намеревался "перевернуть" Россию. Львов хотел
"поднимать" ее. Работая в судебных и земских органах Тульской
губернии, он очень скоро завоевал широкую известность как человек, стремившийся
к мирному, полюбовному улаживанию неизбежно возникавших конфликтов. Его великий
земляк Лев Толстой, хорошо знавший всю семью Львовых, одобрял деятельность
Георгия. Когда в царствование Александра III были введены должности земских начальников (чтобы усилить
правительственную власть на местах), Львов, вопреки мнению многих либералов, не
отказался от нее. Он помнил слова архиерея, произнесенные в Чудовом монастыре:
"И самое плохое место могут скрасить честные люди".
На сопках Маньчжурии
Судьба не была благосклонна ко
Львову. Скончалась любимая жена Ю. А. Бобринская. Страшную тоску одиночества он
наглухо закрыл в своем сердце. Поехал в Оптину пустынь, хотел там остаться, но
"старец", с которым он говорил, велел ему "пока идти в
мир". А в мире была война. Шел 1904 год, Россия воевала с Японией. Либеральное,
в том числе и земское, движение на глазах политизировалось. Земцы стремились
создать свою общественную организацию. Львов принимал в этом участие, но
политика, понимаемая как борьба партийных интересов, была ему чужда. Даже само
слово "политика" он не любил: впоследствии, в период Временного
правительства, это будет раздражать его коллег - П. Милюкова, А. Гучкова, А.
Керенского и других - политиков и политиканов до мозга костей...
В дни, когда на далеких сопках
Маньчжурии гибли русские солдаты, вопрос, вызывавший политический бум:
"Кто виноват?" - режим, власть, генералы, - отходил у Львова на
второй план. Если либеральные круги, их журнал "Освобождение" на чем
свет стоит кляли бюрократию и самодержавие, то для него главным оставалось все,
что могло помочь, облегчить, поддержать. Львов "дошел" до царя,
который дал согласие на организацию земством помощи армии. В мае 1904 года в
Маньчжурию выехали 360 уполномоченных от земских организаций во главе со
Львовым - на позициях и в ближайшем тылу этот отряд создавал передвижные госпитали,
походные кухни, эвакуационные пункты. Сотни раненых были спасены. Сам Львов,
как тогда писали в послужных офицерских списках, участвовал в "походах и
делах", не раз находился под огнем. Когда вернулся в Петербург, имя его
было известно всей России.
Манифест 17 октября
Россия проиграла
"малую" войну с Японией. И повторилось нечто подобное тому, что
произошло после поражения тоже в "малой" - Крымской войне. Тогда
причину поражения либеральная общественность увидела в крепостном праве и
требовала его отмены. Теперь либеральная оппозиция связала позор России с
самодержавием.
Журнал "Освобождение"
(его издавал П. Струве в Швейцарии) писал: "К крику "Да здравствует
Россия!" не забудем всякий раз прибавлять "свободная". А так как
это слишком длинно для уличного крика, лучше всего эти три слова заменить
испытанными двумя: "Долой самодержавие!".
17 октября 1905 года царь
подписал Манифест, объявивший введение в России основных гражданских прав и
выборов в Государственную думу, которой передавалась часть законодательной
власти. Ключевые же законодательные права - формирование правительства и
ответственность его не перед Думой, а перед монархом - Николай II сохранил за собой.
Казалось бы, Манифест должен был
внести в общество успокоение, но, напротив, он вызвал взрыв политических
страстей и яростную борьбу с бунтами, погромами и многочисленными жертвами.
Манифест провозглашал лишь
принципы, на основе которых должны были разрабатываться новые законы, что
требовало времени. Однако в "низах", да и в обществе в целом Манифест
восприняли как отмену всех старых законов. Поэтому действия властей,
сопротивлявшихся немедленному, безудержному "разлитию" свободы, одни
встречали с негодованием, другие - с полным одобрением. Россия
"разламывалась".
Сложившаяся ситуация определяла
две возможные позиции либеральных кругов. Либо компромисс с властью на основе
Манифеста 17 октября - для дальнейшего постепенного конституционного
преобразования общества. Либо продолжение борьбы с властью - с целью
"дожать", "добить" ее. Первая Государственная дума с
кадетским большинством (Львов был избран в нее от Тульской губернии) пошла по
второму пути. Она потребовала от власти полной политической амнистии,
фактического земельного передела и обратилась за поддержкой к народу.
Действие равно противодействию.
Николай II уже готов был видеть в Манифесте
ошибку. И правительство распустило Думу. Тогда ее кадетские депутаты уехали в
Выборг и выпустили воззвание с призывом не платить налоги, отказываться служить
в армии. Львов не подписал Выборгское воззвание. Хотя он и был близок к партии
кадетов (одно время даже состоял в ней), но оставался, в сущности, не
партийным, а общественным деятелем. Его образ мысли, скорее, соответствовал
идеям той небольшой группы либеральных деятелей, которая называла себя
"мирнообновленцами". В одном из их обращений говорилось: "Всякие
насилия, беспорядки и нарушения законов представляются нам не только
преступными, но среди переживаемой смуты прямо безумными... Они не только
повлекут множество жертв и бесплодных потерь, прольют кровь и создадут
несказанный грех, но они повлекут обессиленную и истощенную Россию - нашу
святую Родину - к окончательному разорению, и распадению, и погибели".
Но слабо, слабо звучал голос
разума посреди ожесточенной схватки бойцов "двух станов":
общественности и власти. Когда премьер-министр С. Витте и сменивший его П.
Столыпин предложили представителям оппозиции войти в правительство, переговоры
не дали результата. По чьей вине? Скорее всего, обоюдной.
Переселенчество
И все-таки революционная анархия
пошла на убыль. Она была нужна только тем, кто связывал с ней свои расчеты и
амбиции. В романе Б. Савинкова "То, чего не было" (1913)
революционера Болотова "кольнуло" провозглашение Манифеста 17
октября. Ему стало тяжело оттого, что "скоро все может кончиться" и
тогда он и его сторонники по подполью станут лишними, ненужными. Им страстно
хотелось "сгущать тучи".
Но столыпинские преобразования,
вероятно, могли бы рассеять тучи над Россией. Аграрные реформы должны были
изменить систему землевладения и лишить революционную пропаганду крестьянской
почвы. Частью этих реформ стала переселенческая политика: масса крестьян
переезжала из Западной и Средней России на свободные земли Сибири и Дальнего
Востока. Земские организации и сам Львов активно включились в это дело.
Столыпин хорошо знал и уважал Львова, оказывал ему широкую поддержку.
Еще в Государственной думе Львов
возглавил врачебно-продовольственный комитет с широкими благотворительными
целями: создавались пекарни, столовые, санитарные пункты для голодающих,
погорельцев и малоимущих. Деньги давало правительство, а "под известность
и авторитет" Львова - российские и зарубежные банки, страховые общества,
кредитные учреждения. В 1908 году князь Львов включился в оказание помощи
переселенцам.
В Сибирь и на Дальний Восток
выехали 140 уполномоченных от земских организаций, среди них был и Львов.
Понимая огромное значение Сибири и Дальнего Востока для развития России и роль
переселенцев, он, обосновавшись в Иркутске, предпринял широкие исследования состояния
земель с точки зрения хлебопашества и другой экономической деятельности.
Десятки людей посещали Львова и по его заданиям изучали пути сообщения для
продвижения переселенцев, возможности закрепления их в определенных местах и
доставки им всего необходимого.
Вернувшись в Центральную Россию,
Львов опубликовал результаты своей работы в книге "Приамурье". В ней
много горького и тяжелого, картины трудностей, бед и страданий переселенцев
потрясали. "Сколько горьких слез, несчастных семей! - писал Львов. - Нескоро
станут на ноги разбитые тайгой волны переселенцев. Многие вымрут, многие
убегут, вернутся в Россию, обесславят край рассказами о своих бедствиях".
Чтобы более углубленно изучить
переселенческое дело, Львов в 1909 году выехал в Соединенные Штаты и Канаду.
Особенно его интересовало устройство переселившихся туда русских духоборов.
Америка, особенно Нью-Йорк, произвели на Львова сильное впечатление.
"Рабочая страна, - писал он, - она чтит работу, умеет работать. Только
такой культ организованной работы на широком и глубоком фундаменте политической
жизни мог создать в короткое время такие громадные богатства". Но
почитание Америки - этой "образцовой школы труда" - не помешало ему
увидеть оборотную сторону американизма. Он заметил, что духовные интересы американцев,
"по-видимому, скрыты в железных сундуках банков". "И на меня, -
писал он, - попавшего в Нью-Йорк из патриархальной Москвы, именно это
отсутствие проявления духовной, внутренней жизни действовало удручающим
образом".
Земгор
Многие государственные деятели
предупреждали: в том состоянии, в котором находится Россия, ей следует избегать
втягивания в новые военные конфликты. Не удалось: слишком тугим оказался узел
международных связей и противоречий. Летом 1914 года Россия вступила в Первую
мировую войну.
В Москве создан
"Всероссийский земский союз помощи больным и раненым военным" (ВЗС) -
его возглавил Львов. Через год этот союз объединился со Всероссийским союзом
городов в единую организацию - ЗЕМГОР. Его главой единодушно избрали Львова.
ЗЕМГОР "ворочал" огромными средствами, и, как почти всегда бывает, к
чистому делу прилипали нечестные, а то и просто воровские руки. Вместе с тем
растущая роль ЗЕМГОРА вызывала у некоторых лидеров либеральной оппозиции
желание политизировать его деятельность, использовать как средство давления на
власть. Все это настораживало правительство, и власти начинают
"теснить" деятельность ЗЕМГОРА. Правые круги вообще требовали закрыть
"общественные организации", скатывающиеся, по их мнению, на революционный
путь. Но на одной из записок такого рода Николай II наложил резолюцию: "Во время войны трогать общественные организации
нельзя".
Львов борется и с
коррумпированностью, и с политизацией ЗЕМГОРА, но рутина и косность бюрократии
непробиваемы. На съезде земских деятелей в сентябре 1915 года он заявил:
"Столь желанное всей стране мощное сочетание правительственной
деятельности с общественностью не состоялось". Стране "нужен монарх,
охраняемый ответственным перед страной и Думой правительством".
Конечно, это говорило о
"полевении" Львова. Уже после революции некоторые историки,
основываясь главным образом на рассказах А. Гучкова, разыскивали
"следы" участия Львова в конспиративном заговоре с целью устранить
Николая II. Но никаких доказательств тому
не нашлось. Львов был монархистом и твердым противником радикальных
государственных перемен. Тем не менее уже в 1916 году имя Львова стало
фигурировать во многих списках членов "ответственного министерства"
или "министерства доверия", которое должно было заменить существующее
"правительство бюрократов". Эти списки возникали в кругах либеральной
оппозиции, которая не останавливалась перед опасностью "перемены коней на
переправе", а имя Львова, "безупречного в нравственном отношении
человека", более всего нужно было как "символ" чистоты будущей
власти, ее освобождения от пленения "темными силами".
Премьер-министр
Либеральная оппозиция могла
торжествовать. Яростная критика правительства и "распутинская"
дискредитация императорской четы раскачали "лодку" царской власти.
При первом же толчке (забастовках рабочих и бунте солдат Петроградского
гарнизона) она перевернулась. Поздно вечером 2 марта 1917 года (часы показывали
23 часа 40 минут) в "литерном" поезде, стоявшем на станции Псков,
император Николай II сообщил делегатам
Государственной думы - А. Гучкову и В. Шульгину - о своем отречении в пользу
брата, великого князя Михаила Александровича. На Манифесте об отречении
значилось: "Псков, 15 ч. 5 м. 2 марта 1917 г.". Час и минуты были
проставлены дневным временем, когда Николай II принял решение об отречении. Это должно было подчеркнуть добровольность
акта, совершенного еще до приезда делегатов.
Забрав Манифест, Гучков и Шульгин
попросили Николая II подписать два указа: о
назначении главы нового правительства и нового верховного главнокомандующего.
- Кого же? - спросил царь.
- Князя Львова, Ваше Величество,
- ответил Гучков.
- Ах, Львова... Хорошо - Львов...
- сказал Николай. Интонация, с которой это было произнесено, свидетельствовала
о психологической надломленности царя.
Указ Правительствующему Сенату о
назначении Львова председателем Совета министров был датирован 2 часами дня 2
марта, то есть на час раньше времени, проставленного в отречении, - Львов,
таким образом, назначался еще царствующим императором. А верховным
главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевич.
Существует точка зрения: истинный
революционный переворот совершился в России не 2 марта, с отречением от
престола Николая II, а утром 3 марта, когда великий
князь Михаил Романов отказался принять престол до решения Учредительного
собрания. Один из министров Временного правительства В. А. Маклаков, например,
считал, что именно этот отказ привел к коренной перемене государственного
режима в России. Почему так поступил Михаил? Многие считают, что у него просто не
было иного выхода: приняв престол, он стал бы жертвой антимонархически
настроенных "масс". Это, по меньшей мере, спорно. П. Милюков полагал,
что в России нашлись бы силы, способные отстоять монархию во главе с Михаилом
Романовым, - конечно, "не без пролития крови".
Утром 3 марта члены только что
сформированного Временного правительства и Временного комитета Государственной
думы посетили Михаила Романова в квартире на Миллионной улице, дом 12. Решался
вопрос о принятии Михаилом престола. Милюков и Гучков настаивали на принятии
престола. Керенский умолял великого князя отказаться. Впоследствии он
вспоминал: "Великий князь потерял свое спокойствие, он явно нервничал,
мучался, делал какие-то судорожные движения руками (Керенский не знал, что у
Михаила было обострение язвенной болезни. - Прим. авт.)". Для всех
присутствующих эта сцена становилась все более мучительной. Наконец Михаил
прекратил прения, сказав, что хочет отдельно поговорить с Родзянко и Львовым.
Втроем они вышли в соседнюю комнату... Нет свидетельств, о чем они там
говорили. Впрочем, позиция Родзянко известна: он поддерживал Керенского. А
Львов? Возможно, он пошел за большинством, исходя из общей либеральной веры в
Учредительное собрание. Возможно. Этого мы не знаем. Знаем только, что, выйдя к
собравшимся, Михаил, по воспоминаниям некоторых участников совещания, со
слезами на глазах заявил о своем отказе от престола...
Уход
Пока новая, демократическая
Россия переживала свой "медовый месяц", пока, как казалось, все слои,
все классы объединились в содружестве и ему не будет конца, князь Львов всем
представлялся лучшим главой правительства (одновременно он занимал пост
министра внутренних дел). Газеты называли его российским Вашингтоном.
Керенский много позже писал:
"В этом глубоко религиозном человеке было что-то славянофильское и
толстовское. Приказам он предпочитал убеждение и на заседаниях кабинета всегда
стремился побудить нас к общему согласию. Он "слепо" верил в
неизбежный триумф демократии, в способность русского народа играть созидательную
роль в делах государства. И не уставал и на людях, и в частных разговорах
повторять слова: "Не теряйте присутствия духа, сохраняйте веру в свободу
России".
Все основные права и свободы,
превратившие Россию, по признанию Ленина, в самую демократическую страну мира,
были установлены Временным правительством в премьерство Львова: полная
политическая амнистия, отмена всех сословных, вероисповедных и национальных
ограничений, провозглашение всеобщих выборов в органы местного самоуправления,
подготовка выборов в Учредительное собрание, равноправие женщин и др.
Революционные иллюзии или
революционный обман? Как скоро они испаряются в душах тех, кто был ими увлечен!
Война продолжалась, экономическое положение стало еще более трудным.
Политическая свобода... Но что она давала миллионам солдат, крестьян, рабочих?
Как высказался один из публицистов, дали народу Шекспира, позабыв, что он
нуждается в сапогах. Представители правых, консервативных кругов, которые
предупреждали об опасности резких политических перемен, особенно во время
войны, и утверждали, что приход либеральной интеллигенции к власти лишь откроет
путь крайним, экстремистским силам, оказались правы.
Уже в апреле 1917 года Временное
правительство стояло перед лицом мощных атак левых сил, среди которых наращивали
свое влияние большевики. В начале мая Временное правительство было
переформировано. Несколько министерских постов заняли социалисты - меньшевики и
эсеры. Правительство стало коалиционным - кадетско-социалистическим. Львов был
сторонником коалиции, он считал, что она приблизит власть к народу, позволит
лучше знать его требования. Большевики, однако, и из этого извлекли
политические дивиденды. Они утверждали, что меньшевики и эсеры предали интересы
"масс", пошли на сговор с буржуазией "за министерские кресла".
Летом 1917 года как реакция на
растущую революционную анархию, на развал армии и распад государства
обозначилась консолидация правых сил, которая в конце августа проявится
корниловским движением. Над Россией все явственней вставал призрак гражданской
войны. Первые ее выстрелы прозвучали в начале июля: после провала наступления
на фронте большевики в Петрограде предприняли первую, но плохо организован ную
попытку прийти к власти.
В 1925 году эмигрантский журнал
"Современные записки" напечатал интереснейшие воспоминания активной
свидетельницы русской буржуазной революции К. Ельцовой. Эти воспоминания
проливают яркий свет на то, почему человек, с которым либеральная и
демократическая общественность связывала столько надежд, был вынужден в
отчаянии опустить руки и покинуть свой пост. К. Ельцова посетила Львова
накануне его ухода в отставку, 7 июля 1917 года. Она рассказывала:
"Мы молимся о Вас Богу,
чтобы он помог Вам, - сказала я. Он поднял голову и смотрел на меня своими
узкими, пристальными, даже пронзительными глазами.
- За это спасибо, - серьезно и
просто сказал он и помолчал. - Но мы ничего не можем...
У меня сжалось сердце.
- Мы - обреченные. Щепки, которые
несет поток, - сказал он.
Я говорила ему о юнкерах, о
готовности к борьбе.
- Нет, нет, - перебил он, - разве
это возможно? Начать борьбу значит начать гражданскую войну, а это значит
открыть фронт. Это невозможно...
Не слушая меня и все думая, он
сказал покорно своим русским, каким-то мужицким тоном: "Что же поделаешь?
Революция и революция..."
7 июля 1917 года князь Львов
подал в отставку. Его сменил А. Керенский.
Тюрьма
Отставка далась Львову нелегко.
Его состояние нетрудно понять. Это было состояние человека, идеалы и надежды
которого рушились на глазах. Он боролся за обновленную и свободную Россию, а
она все глубже погружалась в анархию, в развал. Неужели всё лишь страшная
ошибка? Как и после смерти любимой жены, Львов уехал в Оптину пустынь...
В конце октября 1917 года
большевики свергли Временное правительство. Министры были отправлены в
Петропавловскую крепость, а вскоре ВЦИК Советов издал декрет, объявлявший
"вождей кадетской партии" врагами народа, подлежащими аресту. Банда
пьяных матросов и милиционеров ворвалась в Мариинскую больницу, где видные
кадетские деятели А. Шингарев и Н. Кокошкин находились на излечении, и зверски
убила их. Ввиду угрозы ареста, а то и физической расправы многие кадеты
покидали Москву и Петроград, нелегально пробирались в Сибирь или на юг России,
где консолидировались антибольшевистские силы.
Разыскивали ли большевистские
власти Львова? Весьма возможно: хотя он и не состоял в кадетской партии, тем не
менее был близок к ней. В эмиграции Львов писал мемуары, но не довел их до 1917
года. Однако некоторые эпизоды Львов рассказывал близким ему людям. Один из
таких эпизодов - арест и пребывание в тюрьме - был записан его секретарем Т.
Полнером и опубликован в журнале "Современные записки".
После прихода к власти
большевиков Львов решил уехать в Сибирь, где его хорошо помнили еще по временам
столыпинской переселенческой реформы. Он поселился в Тюмени, намереваясь
продолжить изучение края. Но советская власть зимой 1918 года дошла и до
Тюмени. В конце февраля красногвардейский отряд, состоявший из матросов и
уральских рабочих, арестовал Львова. Каковы причины ареста? Этого мы не знаем.
Можно лишь предполагать, что одна из причин - повышенная бдительность местного
Совета: в Тобольске под арестом находились Николай II и его семья. В отряде царила анархия, а его комиссар, некий Запкус, был
человеком, явно нечистым на руку. Матросы требовали, чтобы Львова доставили в
Кронштадт в качестве заложника, уральцы же настаивали на том, чтобы его
отправили в Екатеринбург и передали местному Совету.
Уральцы одержали верх. Львова
перевели в Екатеринбург. Сперва обходились с ним строго, как с арестантом,
потом караул "помягчал", стал даже приглашать "попить
чайку". Заводились долгие разговоры о жизни... Львова поместили в ту же
тюрьму, где позднее (в конце апреля) оказались некоторые лица из небольшого
окружения семьи последнего царя, которую перевезли из Тобольска в Екатеринбург.
Был здесь, в частности, князь В. Долгоруков. Тут же находился и тобольский
епископ Гермоген. Судьба обоих трагична. Долгорукова расстреляли в тюрьме.
Гермогена утопили в реке по пути в Тобольск. Львову чудом удалось уцелеть.
Возможно, его спасло умение "подойти" к простому человеку, говорить с
ним на одном языке, делить с ним трудности и невзгоды.
В тюремном дворе велись земляные
работы. Львов уговорил начальника тюрьмы, бывшего столяра фортепьянной фабрики
"Беккер" (кстати, его он вспоминал как "человека доброго"),
"подключить" к этим работам некоторых арестантов. На заработанные
деньги "артель" покупала продукты. Львов "кашеварил".
Артельщикам, как они говорили, нравились "премьерские щи". Весной
"наладили" огород. Так прошли три месяца. Львов находился в руках
того же самого исполкома Уралоблсовета, который в июле 1918 года казнил семью
отрекшегося царя. Те же имена: И. Голощекин, П. Войков, С. Чуцкаев... "Ни
законов, ни границ власти этих людей над населением не существовало", -
вспоминал впоследствии Львов. "Закон", которым они руководствовались,
на их языке назывался "революционной совестью".
Львову предъявили обвинение
"в работе на контрреволюционное сообщество, имевшее целью объединить в
Сибири противников коммунистической власти". Что это за
"сообщество", никто не мог сказать. Львова, а вместе с ним еще двоих
арестантов (земского деятеля Лопухина и князя Голицына) выпустили до суда под
подписку о невыезде. Сам Львов объяснял это так: "Мои друзья усердно
хлопотали в Москве, и им удалось понудить Ленина послать телеграмму в
Екатеринбург с предложением либо предъявить мне определенное обвинение, либо
выпустить меня на свободу".
Однако секретарь Львова и его
биограф Т. Полнер при публикации этих воспоминаний высказал сомнение в версии
Львова. Он был как раз одним из тех, кто "хлопотал в Москве самым
усиленным образом". По его версии, один из "большевизанствующих
адвокатов", "друг Ленина" утверждал, что ему удалось уговорить
Ленина отправить в Екатеринбург телеграмму, о которой упоминает Львов. Но была
ли она действительно послана - Полнер не знал. Возможно, это всего лишь плод
фантазии адвоката, но не исключено, что Ленин все-таки каким-то образом
вмешался в "дело Львова". Телеграмма не найдена, и потому ничего
определенного утверждать нельзя. Впрочем, Т. Полнер считал, что, если даже
какое-то ленинское "указание" и существовало, из-за обстановки,
сложившейся на Урале, местные вожди вполне могли его проигнорировать. "На
местах, - пишет Т. Полнер, - правители чувствовали себя совершенно независимо и
иногда демонстративно игнорировали Москву".
Так или иначе Львов оказался на
свободе. Ждать "суда" он не стал, а тут же покинул Екатеринбург, то
есть примерно за две недели до расстрела царской семьи в Ипатьевском доме.
В Америке и Европе
С большими трудностями Львову
удалось пробраться в Омск. Как и многие другие города в полосе Транссибирской
железной дороги, он был освобожден от большевиков восставшим Чехословацким
корпусом, который должен был эвакуироваться на Запад через Владивосток. В Омске
образовалось Временное Сибирское Правительство во главе с П. Вологодским,
который и поручил Львову выехать в США для встречи с президентом В. Вильсоном и
другими государственными деятелями. Цель ее - помощь антибольшевистским силам в
России. Только в начале октября Львову и его спутникам удалось добраться до
Америки.
12 октября 1918 года Львов писал
Ч. Крэйну, близкому к президенту Вильсону: "Главное, что я хотел сказать
вам, - для счастья России необходимо возможно скорое планомерное объединение
союзников и оружия в борьбе их против немцев, одетых в большевистское платье.
Пока в этом отношении будут колебания и сомнения, молодые ростки новой русской
жизни будут не в силах бороться с ядом большевизма..." Президент Вильсон
встретил "русского Вашингтона" весьма приветливо, но о конкретной
широкой помощи не сказал ничего. Такую же позицию заняли и главы бывших
европейских союзников России. В ноябре 1918 года мировая война закончилась:
Германия потерпела поражение, и Антанта явно не желала продолжать дорогостоящие
военные операции, теперь уже на территории России. К тому же обстановка там
оказалась неясной и запутанной: среди антибольшевистских сил царил разброд.
Неясно было, на кого из них делать ставку.
Летом 1925 года в одном письме из
Парижа В. Маклаков писал: "Скажу тебе прямо, что когда мне приходится об
этом говорить, я утверждаю всегда, что никаких интервенций, в сущности, не
было; в худшем случае я уступаю, что не было мало-мальски серьезных
интервенций, и говорю, что мы боролись своими собственными силами, без какой бы
то ни было даже и денежной помощи. Страничка интервенции не делает чести ни
союзникам, ни нам". Парадоксальным образом интервенция в том виде, как она
в действительности осуществилась, оказалась на руку большевикам. Они умело
использовали ее в пропагандистских целях, убеждая "массы", что
интервенты хотят поработить Россию, вернув помещиков, буржуазию и царя.
Политическое совещание
Тем временем в Париже началась
подготовка к мирной конференции, готовой подвести итоги Первой мировой войны и
определить политическое устройство послевоенной Европы. В этих условиях в
декабре 1918 года в Париже российские общественные и политические деятели эпохи
монархии и Временного правительства созвали так называемое Русское политическое
совещание. Оно было довольно многочисленным, поэтому для руководства им и всей
текущей работой совещание сформировало Русскую политическую делегацию в составе
четырех человек. В нее вошли: председатель - Г. Е. Львов, члены - бывший царский
министр иностранных дел С. Д. Сазанов, посол Временного правительства во
Франции В. А. Маклаков, бывший глава Временного правительства Северной области
(в Архангельске) Н. В. Чайковский. Несколько позднее указом Колчака в
"делегацию" был включен бывший управляющий военным министерством
Временного правительства Б. В. Савинков.
Русское политическое совещание
намеревалось отстаивать российские интересы на мирной конференции. Но это
предполагало, прежде всего, четкую ясность: кого представляет его
"делегация"? Россия была расколота как государство. В ней шла
гражданская война между "красными" и "белыми", а в лагере
"белых" не существовало единства. Поэтому совещание добивалось от
бывших союзников России признания сформированного в Омске правительства Колчака
как Всероссийского.
Увы, выполнить свою задачу
Русское политическое совещание не смогло. Армии Колчака откатывались в глубь
Сибири. Гражданская война в России шла к концу. В Крыму в 1920-е годы еще
сражался генерал П. Врангель, но было ясно, что уход "белых" из Крыма
- дело времени. Так и произошло.
*
В эмиграции много спорили о
причинах революции, победы большевиков, поражения "белых" в
Гражданской войне. Предлагались разные объяснения. Львов не принимал в этих
спорах участия. Он совершенно отошел от политики. Жил уединенно на рю Карно в
Булони. Неохотно вспоминал о прошлом, близким людям говорил, что "придет
время - расскажет". Он знал, что эмиграция его не жаловала - ни левая, ни
правая. Некоторые бывшие коллеги во Временном правительстве готовы были возложить
на него вину за провал "либерального эксперимента". Милюков считал,
что назначение Львова председателем Совета министров вообще было ошибкой: Львов
оказался слишком мягким человеком ("шляпой" - не очень учтиво
выразился Милюков). Необходим был на этом посту человек более сильного и
твердого характера. Эмигранты правых взглядов вообще считали его чуть ли не
главным революционером.
К. Ельцова вспоминала, что, когда
однажды разговор коснулся этой темы, он сказал: "Ну да, конечно. Ведь это
я сделал революцию, я убил государя, и всех... Все я..."
Искать и найти
"виновного" - старая российская традиция.
Летом Львов уходил бродить по
Франции "с котомкой за плечами, иногда в обуви, похожей на лапти".
"Глубокая, непрестанная, ноющая тоска по России пожирала его. О ней он не
говорил никогда..." Бывало, не сдерживал раздражения, услышав что-нибудь
недоброе о России: "Ну еще бы - в России! Ведь это только у нас все было
плохо. Все за границу ездили учиться культуре... Я всегда говорил, что это
ерунда".
Однажды он лег отдохнуть и
"заснул навсегда после всей своей трудовой жизни". Было это 6 марта
1925 года.
Замечательный исторический
романист М. Алданов посвятил памяти Львова статью. Он писал, что нашлись люди,
обвинявшие Львова даже после смерти в "темных денежных делах".
"Да, - отвечал Алданов, - через руки Львова, в свое время отказавшегося от
личного состояния, прошли еще до революции сотни миллионов. После его кончины
оказалось, что похоронить как следует бывшего главу правительства не на что".
К. Ельцова: "Кончились
страшные воспоминания, боль совершившегося и тоска по родине. Узнал ли он
теперь неведомые пути своей Родины и истинное ее будущее в своем Отечестве
небесном?"
Список литературы
Для подготовки данной работы были
использованы материалы с сайта http://www.nkj.ru/