«Повесть о капитане Копейкине» (Анализ фрагмента поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души»)Автор: Гоголь Н.В.
Александр Сергеевич Пушкин, подаривший Николаю Васильевичу Гоголю сюжет “Мертвых душ”, советовал молодому писателю собрать воедино все пороки и несуразицы тогдашней России и заодно высмеять их. Гоголь блестяще справился с замыслом, создав произведение, ставшее вровень с “Евгением Онегиным” по масштабности содержания. Глубокая по смыслу поэма “Мертвые души” поражает совершенством художественной формы. Когда читаешь, наслаждаясь образным, метким, емким языком писателя, историю похождений Павла Ивановича Чичикова, невольно думаешь о том, что Гоголь как бы задался целью дать образцы использования тех или иных средств создания художественного произведения. Портрет, пейзаж, лирические отступления — эти элементы композиции, пожалуй, впервые в истории русской литературы представлены во всей полноте и значимости в общей художественной ткани повествования.
В этом же ряду художественных особенностей поэмы находится и “Повесть о капитане Копейкине”. Сразу же уточню, что перед нами не эпизод, а так называемая вставная конструкция, то есть самостоятельное произведение, с определенной целью вставленное автором в другое повествование. Эта вставка “режет по живому”, если можно так выразиться, художественную ткань произведения, резко отвлекает читателя от одного сюжета и переключает его внимание на другой, наносит вред цельности восприятия того текста, в который погружен читатель. Наверное, поэтому вставные конструкции встречаются очень редко: помимо “Повести о капитане Копейкине” можно назвать еще “Легенду о Великом Инквизиторе” из романа Федора Михайловича Достоевского “Братья Карамазовы”. Но, очевидно, автор сознательно идет на риск отвлечь внимание читателя от основного повествования, используя такой рискованный художественный прием, как вставная конструкция. Что побудило Гоголя поместить в текст “Мертвых душ” вполне самостоятельное произведение, каков был замысел и как он исполнен автором? Попробуем дать ответ на эти вопросы, проанализировав “Повесть о капитане Копейкине”.
Она появляется в поэме совершенно неожиданно, едва ли не в форме анекдота, забавного недоразумения. Прослышав об афере Чичикова с мертвыми душами, чиновники губернского города N строят различные предположения о том, кто же такой Павел Иванович. “Вдруг почтмейстер, остававшийся несколько минут погруженным в какое-то размышление, вследствие ли внезапного вдохновения, осенившего его, или чего иного, вскрикнул неожиданно: «Это, господа, сударь мой, не кто иной, как капитан Копейкин!»”. Свой рассказ почтмейстер предваряет репликой о том, что “это, впрочем, если рассказать, выйдет презанимательная для какого-нибудь писателя в некотором роде целая поэма”. Этой репликой Гоголь прямо указывает на то, что далее последует самостоятельное, не связанное с историей о мертвых душах повествование.
Сюжет “Повести о капитане Копейкине”, занявшей в поэме всего шесть страниц, прост и одновременно энергичен, события следуют одно за другим, готовя неожиданную, на первый взгляд, развязку. Рассказ о том, как капитан Копейкин, потерявший на войне с французами руку и ногу и не имеющий средств к существованию, попытался получить помощь от государства, промаялся в приемной вельможи-генерала в безнадежном ожидании царской милости, попытался настоять на своем праве получить положительную “резолюцию” и был выслан по месту жительства, заканчивается сообщением, что “появилась в рязанских лесах шайка разбойников, и атаман-то этой шайки был, сударь мой, не кто иной...”. Центральное место в сюжете занимает описание бесконечных посещений капитаном приемной вельможи, первое из которых сопровождалось “чуть ли не восторгом” от сознания близости заслуженного “пенсиона”, а последнее имело следствием непреклонное решение самому найти “средств помочь себе”, о которых и сообщает почтмейстер.
В “Повести о капитане Копейкине” использованы и другие элементы композиции. Гениальный мастер портрета, Гоголь полностью игнорирует этот художественный прием применительно и к капитану (увечья Копейкина, по-моему, нельзя считать портретными деталями: у них другое предназначение), и к генерал-аншефу, но гротескно описывает швейцара: “Один швейцар уже смотрит генералиссимусом: вызолоченная булава, графская физиогномия, как откормленный жирный мопс какой-нибудь; батистовые воротнички, канальство!”. Как и раньше, в портретной характеристике Манилова, Собакевича или Чичикова, писатель выделяет главную черту внешнего облика, отражающую внутреннюю сущность. Если Собакевич “похож на молодого медведя”, то швейцар уподоблен жирному мопсу. Черта явно символическая: как у швейцара, так и у его хозяина давно заплыли жиром и мозги, и душа, нет там места ни пониманию, ни сочувствию к ближнему, к тому, кто, защищая Отечество, в том числе и вельможу со швейцаром, потерял здоровье, стал инвалидом.
С отсутствием портретов главных действующих лиц сопряжена и такая выразительная деталь: у Копейкина нет имени и отчества, а чиновник остался вовсе безымянным. Более того, этот “государственный человек” именуется то “генерал-аншефом”, то “начальником”, то “вельможей”, то “министром”. И становится ясным, что автор и отсутствием портрета, и недомолвками насчет имен, и произвольным перебором должностей “сановника” (еще один ранг) добивается максимального обобщения частного случая.
Ту же цель преследует и пейзаж, точнее, описание интерьера дома вельможи на Дворцовой набережной: “Избенка, понимаете, мужичья: стеклушки в окнах, можете себе представить, полуторасаженные зеркала, так что вазы и все, что там ни есть в комнатах, кажутся как бы внаруже,… драгоценные марморы на стенах, металлические галантереи, какая-нибудь ручка у дверей, так что нужно, знаете, забежать наперед в мелочную лавочку, да купить на грош мыла, да прежде часа два тереть им руки, да потом уже решишься ухватиться за нее, — словом: лаки на всем такие — в некотором роде ума помрачение”. К такому дому побоишься просто подойти, не говоря уже о том, что там можно жить простому человеку. И от всего веет таким холодом, равнодушным блеском, что исход визита капитана Копейкина предчувствуется еще до его начала: не найти в этом доме несчастному человеку ни жалости, ни помощи.
Интересно, что Гоголь в “Повести о капитане Копейкине” совершенно отказался от лирических отступлений, щедро рассыпанных на предыдущих страницах. Но авторская оценка изображаемого, на мой взгляд, присутствует, причем дана она необычно. Она явлена в манере речи почтмейстера. Бесконечные вводные слова, обращения, повторы, витиеватость фраз, неуклюжие потуги на юмор и даже иронию, по-видимому, должны были подчеркнуть, что в истории капитана Копейкина почтмейстер видит едва ли не анекдот, казус, забавный случай, призванный развеселить слушающих. Этой манерной речью автор ясно дает понять читателю, что почтмейстер поступил бы с Копейкиным точно так же, как это сделал вельможа. Кстати, ни один из чиновников, слушавших рассказ, не посочувствовал капитану, не возмутился бюрократизмом власти, “но все очень усомнились, чтобы Чичиков был капитан Копейкин, и нашли, что почтмейстер хватил уже слишком далеко”. Не более, что и требовалось доказать автору.
Проанализировав содержание “Повести о капитане Копейкине”, попробуем теперь ответить на поставленные во вступлении вопросы. Автор поместил “Повесть...” почти в конец первого тома поэмы. Читатель уже “насладился” общением с помещиками, галерея которых закончилась “прорехой на человечестве” Плюшкиным, подивился наглости и предприимчивости “подлеца-приобретателя” Чичикова, убедился в крапивной, то есть вредной, сущности чиновников города М, родных братьев героев “Ревизора”. Читатель возмутился рабским положением крестьян, доведшим дядю Миняя, дядю Митяя, девку Палашку до полуидиотского состояния, но и полюбовался чудо-богатырями: плотником Степаном Пробкой, каретником Михеевым, сапожником Максимом Телятниковым, бурлаком Абакумом Фыровым. И тут ему предложили историю капитана Копейкина, чем-то напоминающего Акакия Акакиевича, маленького человечка из “Шинели”, погибшего по вине государства, равнодушного к судьбам простых людей. Но в отличие от Акакия Акакиевича капитан Копейкин нашел в себе силы взбунтоваться, пойти войной на прогнивший до основания строй. Всем построением “Повести...” Гоголь предупреждает, что народное терпение небеспредельно, что маленький человек (автор, видимо, не случайно назвал своего героя Копейкиным) способен на бунт, от которого не спасутся все те, кто паразитирует на народе (опять-таки в фамилии присутствует копье, оружие народное по сути, близкое к рогатине, а сам капитан назван атаманом, что служит напоминанием о потрясших в свое время основы Российского государства Степане Разине и Емельяне Пугачеве). Предупреждение серьезное, пророческое, обращенное прежде всего к тем, кто сохранил совесть, сочувствие к “малым мира сего”, к здоровым силам России в надежде быть услышанным. Именно так я понял замысел писателя ввести в поэму повесть, именно так я отвечаю на вопросы, поставленные во введении.
У гениальных писателей нет ничего лишнего, случайного, в чем убедится каждый, обратившись к “Повести о капитане Копейкине”, эпизоду в поэме Н. В. Гоголя “Мертвые души”.