Могилевский Государственный Университет им. А. А.Кулешова
Кафедра русской и зарубежной литературы
Сообщение
Образ Клима Самгина
в романе М. Горького
Выполнила: студентка 4 курса группы «В» р/о, ФСФ
Кисель Елена Владимировна
Могилев 2007
Образ Клима Ивановича Самгина имеет огромное, еще не в полной степени оцененное, национальное и мировое значение. Это наиболее сложный, емкий и психологически тонкий образ во всем творчестве Горького. В романе нет ни одной сюжетной линии, которая не была бы непосредственно связана с Самгиным. Какая бы ситуация ни изображалась в романе, автора интересует поведение Самгина в данной ситуации, его точка зрения, его переживания. Клим Самгин является представителем русской буржуазной интеллигенции конца XIX — начала XX века. Все оттенки ее психологии, все ее колебания, блуждания и тайные вожделения запечатлены в его образе.
Самгин не красив и не уродлив. В его внешности нет ничего яркого. Внешность Самгина отмечена ординарностью. “А лицо у вас обыкновенное”, — сказала ему Тося. Мелкие, невыразительные черты лица. Клим Самгин вечно находится на грани между порядочностью и аморализмом. Он всегда колеблется и никогда не может двинуться в ту или иную сторону.
Жизнь Клима Ивановича Самгина раскрыта Горьким как жизнь человека, постоянно находящегося в процессе довольно напряженных, мучительных исканий, но не способного что-либо найти, до конца самоопределиться. Над чем бы Самгин ни думал, сознание его всегда было на перепутье, на перекрестке людей и течений.
Он всегда опасался четкой постановки вопросов, твердых решений, стараясь “ставить свое мнение между да и нет”. Эту неустойчивость прививала Самгину вся обстановка, в которой он воспитывался.
Начиная с детских лет и до конца своей бесславной жизни Клим Иванович Самгин верен самому себе. Клим-подросток уже таит в зародыше все то, что потом будет разъедать, подтачивать изнутри его душу, ум, сердце, волю,— иными словами, разрушать человеческую личность.
Сначала постаралась «кривая семья», взрослые, нелепо восторженный отец («Ваня с праздником», как его метко прозвал Варавка), холодно-равнодушная мать: ради тщеславия и развлечения праздных умов буквально выдумали якобы «оригинального», интересного мальчика-вундеркинда, отняли у него непосредственность и безмятежность детства. А потом и сам Клим начал выдумывать себя. Маленький Самгин казался унылым старичком в кругу своих сверстников, он не умел играть, искренне и простодушно веселиться, стесняя фантазию детей, смущая их. Через всю жизнь пронес он далеко упрятанную зависть к ярким людям, способным любить, глубоко чувствовать, испытывать радость бытия.
Не прошли даром и «уроки», преподанные Варавкой. Клим хорошо усвоил мораль талантливого «делателя денег»: блага мира принадлежат избранным, остальные — рабочая сила. На «хорошую» почву упали семена, посеянные «рыжим мудрецом» Томилиным, искателем «удобопонятных и утешительных истин», утверждавшим «неизбежность зла и вражды на земле». Это от него Клим заимствовал скептическое отношение к прекрасному, «разнузданность мысли», отрицание красоты, непреходящих духовных ценностей, циническое неуважительное отношение к женщине. Индивидуалистическая философия Томилина, разъединяющаялюдей, стала символом веры Клима Самгина. Все эти наставники и духовные учителя сформировали характер скептика и индивидуалиста, избегающего активного участия в событиях, так бурно развивающихся на его глазах.
Все силы ума и души, весь темперамент ушли на бесплодное воспитание качеств «героя и вождя» (героя — вне пространства и времени, вождя — без идеи, без народа) — величайшая из химер Самгиных, приведшая их на грань пропасти, превратившая их в выродившихся «лишних людей» XX века, «наследственных никудышников».
Клим Самгин — один из самых уродливых и зловещих художественных образов. Внешне такой респектабельный, благообразный, подтянутый, такой, казалось бы, прогрессивный (по-своему «гуманен», он даже «помогает» революционерам) — Самгин страшен прежде всего своей обдуманной радикальностью взглядов, видимостью на редкость сдержанного человека, способного что-то открыт, дать людям
Горький постепенно, одну за другой, снимает с Клима все его защитные оболочки. Писатель разоблачает его без всякого нажима, это естественный закономерный процесс.
Жизненный путь Самгина — унылая вереница нравственных, психологических, человеческих и прямых политических поражений. Горький разрушает все фетиши, всех богов, которым молится его герой.
Самгин привык гордиться своей яркой, с его точки зрения, индивидуальностью, неповторимостью. В основе его взаимоотношений с людьми лежит неутолимое честолюбивое стремление быть ни на кого не похожим, но вместе с тем и желание выловить в другом все недюжинное, интересное, что могло при случае пригодиться.
А на самом деле? «Он жил среди людей, как между зеркал, каждый человек отражал в себе его, Самгина, и в то же время хорошо показывал ему свои недостатки». Прием «зеркальности» — блестящий результат оригинальной творческой трансформации Горьким таких средств раскрытия действительности, как, например, часто встречающаяся в мировой литературе «система двойников». «Зеркальная» система образов позволяет углубленно показать не только сокровенную сущность, но и, употребляя известное щедринское выражение, скрытые «готовности» Самгина. Отраженные самгинские черты и качества выступают обычно в других персонажах либо в заостренном, либо в сниженном виде и, достигая своего конечного развития, приобретают компрометирующий героя характер. Люди кичатся своей «неповторимостью», а на поверку сказывается, что первый же из них — Самгин — повторяется глиной из своих черт в безликой провокаторше Никоновой или в рассудительном шпионе Митрофанове, другой — в цинически-беспринципном и таком же всеядном Дронове и сам огорченно догадывается о внутреннем сродстве с ними. Приём «зеркального отражения» с ещё большей наглядностью обнажает пустоту души героя и психологическое мастерство автора. Этой же задаче психологического анализа служат и внутренние монологи Самгина, и его портретные зарисовки, и сложные ассоциативные сближения, например, с живописным миром картин Иеронима Босха, которые Клим рассматривает в берлинском музее, созерцая уродливые чудовища-гротески.
Претендуя на роль героя, «вождя», Самгкн не способен думать о России, народе, о благе людей. Он все видит, все замечает по-своему», то есть так, что мелочи, несущественное приобретает в его глазах уродливо большие размеры, а истинно великое кажется мелким, случайным, ординарным или, пользуясь любимым самгинским словцом, «бездарным». Горький не раз показывает абсолютную несостоятельность представлений Самгина о путях исторического развития. Самгин восхищается тишиной, в которую якобы погружена патриархальная русская деревня, и — въезжает в «бунтующееся» село; докторальным тоном он заявляет Дронову, что революция в России невозможна, и через несколько дней наблюдает начало русской революции, — сколько таких разоблачительных контрастов в романе-эпопее! Среди людей, занятых судьбами страны, народа, будущего, Самгин держится как человек, стремящийся все понять, все изучить ради отыскания конечной истины. На иронический вопрос Кутузова — по-прежнему ли он путается с представителями всевозможного «простофильства», Клим с обидой отвечает: «Не путаюсь, а — изучаю...»
В действительности же, пытаясь выработать свою «систему фраз», которая заменила бы ему всё — гражданские и нравственные идеалы, убеждения и принципы, Клим барахтается в плену чужих фраз, чувств, мыслей и с тревогой ощущает это: «Я все время чувствую себя в чужом платье: то, слишком широкое, оно сползает с моих плеч, то, узкое, стесняет мой рост...» «Самоценная» личность корчится на прокрустовом ложе выдуманного, свободного от всяческих норм «жизненного кодекса».
Паразитическая мысль Самгина не способна ничего создать, бессильна перед значительными явлениями жизни, лишена оригинальности. Постоянная привычка снимать сливки с чужих исканий и открытий сделала его «вместилищем всех ходовых идей», наполняющих сознание разноречивым гулом, «как пустую комнату». Это последнее сравнение Горького символично, ибо сам герой и есть — все пропускающая через себя «цветущая пустота».
Писатель до конца прослеживает процесс обесцвечивания, выветривания души человека старого мира, человека с отсыхающими корнями. Индивидуализм, отстаиваемый Самгиным в качестве основы для всестороннего развития личности, выжигает из его души все мало-мальски светлые задатки, иссушает и опустошает ее (одно время писатель намеревался дать своему произведению название «История пустой души»).
«Горе одинокому!» — сказано было еще в древности. Горький и казнит Самгина самым страшным в жизни — полным духовными физическим одиночеством. «Человек только тогда свободен, когда он совершенно одинок!»— провозглашает Клим Самгин. Свободен? От чего? От всего, что составляет красоту личности, ее достоинство, гордость, неповторимость. В поисках положения, независимого от общества, поборник воинствующего индивидуализма утрачивает одно человеческое качество за другим, у него не оказывается ни друзей, ни человеческих, привязанностей. Он чувствует себя «взвешенным в пустоте», задыхающимся от одиночества. В минуту просветления его «мысль кричит» исступленно: «Один во всем мире. Затискан в какое-то идиотское логовище...»
До жестокости равнодушный к людям, холодный «рассуждающий аппарат» постепенно оказывается окруженным зияющей пустотой. Вакуумом. «Ты хладнокровно, без сострадания ведешь какой-то подсчет страданиям людским,— заметил как-то умный Лютов в разговоре с Самгиным,— как математик, немец, бухгалтер, актив-пассив, и черт тебя возьми...» Жизнерадостной и поэтичной Любаше Сомовой Самгин напоминает «репортера для некрологов». Чужой среди людей, он кажется им «иностранцем»: «предрассудок» — у кого-то мелькнуло и такое удачное сравнение при виде Клима в подчеркнуто символическом костюме алхимика… Бывшие товарищи и сверстники Клима, женщины, с которыми он был близок, постепенно отворачиваются от него, догадываются, что молчаливый «умник» всю жизнь разыгрывал жалкий «маскарад самомнения». «Я, брат, не люблю тебя, нет! Интересный ты, а не симпатичен. И даже, может быть, ты больше выродок, чем я»,— в этой отповеди Лютова сквозит и авторское отношение к Самгину. Даже Дронов, единственный, кто остался вблизи Самгина (и то по причине своей безмерной циничной всеядности), даже он, под горячую руку, бросает в лицо ему хлесткие, оскорбительные слова правды: «Ты — холостой патрон, галок пугать — вот что ты...»
Писатель разрушает еще одну ложную иллюзию Клима — его заветную мысль о полной независимости от бурь и тревог действительной жизни, о возможности тихого и безмятежного существования в башне из слоновой кости. Клим обречен быть вечным невольником жизни, «зрителем», обречен «бежать не в ту сторону».
С молодых лет Самгина мучает «смутное сознание зависимости от силы, враждебной ему». Все настойчивее задает он себе вопрос: «Но— неужели я всегда буду жить так? Пленником, невольником?» Почти символический смысл получает в произведении картина разрушений казармы. Много раз потом Самгин, вспоминая, как падала стена, спрашивает себя, как могло случиться, что он, воображая, будто «бежит прочь от нее, как-то непонятно приблизился почти вплоть к ней?».
Напрасно Самгин тщится стать над действительностью, жить вне ее влияний, интересами «чистой» мысли, отдавшись полностью «потоку сознания». На самом деле увлекающий его «поток сознания» порождается действительностью, беспрерывно, вопреки воле человека, перекрещивается с нею, подхлестывается ею. И не над схватками оказывается Самгин, а на протяжении многих десятилетий «живет, кружась в пыльном вихре на перекрестке двух путей».
Желая отгородиться от жизни и пытаясь по-своему истолковать происходящее, Клим прибегает к своеобразным словесным формулам-афоризмам, которые, повторяясь в тексте, становятся лейтмотивами. Одна из них — «был ли мальчик-то, может мальчика-то и не было?» — была призвана убедить его в иллюзорности случившегося в самых различных жизненных ситуациях. Другая формула-поговорка, услышанная первоначально из уст горбатой девочки, — «Да что вы озорничаете?» — нужна Самгину как некий желанный окрик сильных мира сего на тех, кто чем-то недоволен и отваживается на активный протест.
К этим формулам Самгин нередко прибегает и в сфере своей интимной жизни, которую Горький раскрывает с исключительной обстоятельностью. Во взаимоотношениях с женщинами особенно наглядно обнаруживаются гнусность Клима и постепенная, неуклонная деградация его личности. Сначала это очевидная фальшь в юношеских взаимоотношениях со швейкой Маргаритой Вагановой, затем циничное любопытство в интимной жизни с экзальтированной декаденткой Серафимой Нехаевой; потом краткая связь с монархисткой Лидией Варавкой, приобретающая грубый и откровенно физиологичный характер; позже — безлюбовный брак с безликой Варварой; неоднозначные отношения с умной, но чуждой Климу Елизаветой Спивак; непродолжительная близость с талантливой певицей Дуняшей Стрешневой, которая сама оставляет Клима; снова циничный адюльтер с Еленой Прозоровой, расчетливой и деловой до скуки; бесстыдные встречи с горничной гостиницы Бланш, за которые он расплачивается деньгами; наконец -тяготение к родственной по духу провокаторше Марии Нижней. Такое обилие романов со всей ясностью показывает неспособность Самгина к истинной любви, обнаруживает его душевную пустоту и калейдоскопическую беспорядочность жизни дуалиста. --PAGE_BREAK--
Создавая образ, так сказать, «негативного» героя эпопеи, Горький не сгущал красок, но и не упрощал действительности. Самгин не записной «злодей», не схема, а «живая личность». Порою ведь кажется, что сделай Самгин еще один шаг – и он поднимется хотя бы на одну нравственную ступеньку выше (характерна в этом смысле сцена, в которой рисуется растерянность, почти искреннее сострадание Клима во время первой болезни Варвары. Читатель видит здесь его единственный раз плачущим). И все-таки этого шага Самгин не делает, не может сделать в силу всего строя души своей. Поняв, что его увлечение Мариной Зотовой может перерасти в нечто большее, он тут же, «без боя», отступает. И так всякий раз он удаляется от всего настоящего, человеческого, то есть опять «бежит не в ту сторону».
С уверенностью большого художника Горький проникает в «заповедные глубины» психологии героя. Самгин не только узнает свое отражение в людях одного с ним круга, но и видит свое уродливое отличие от них. Драматизм такой способности Самгина заключается в том, что в самых тайных закоулках его существа растет сознание своей обычности, ординарности, ничтожества, в конце концов. Горький казнит героя не только одиночеством, не только отщепенством, но и даром осознания собственной никчемности. Так возникает двойная жизнь Самгина: в редкие минуты прозрения — наедине со страшной правдой, а в большинстве случаев — во власти неодолимого стремления — стремления убедить себя, вопреки этой правде, что он необычная личность, обладающая качествами «героя» и «вождя». С одной стороны, ненависть к революции, с другой — невольное, через силу, участие в ней. Вот откуда происходит страшная раздвоенность, расщепленность сознания Клима, сближающая его с «людьми из подполья» Достоевского. Вот откуда чудовищные ночные кошмары, сны и видения — порождения его «раздерганного ума», «растрепанной души».
Как опавший лист в ветреный день, кружится Клим в своих бесплодных поисках «третьего» пути: Петербург и Париж, революционное подполье, крестьянские сходки, кружки «легальных марксистов» и декадентствующих литераторов, ресторанные оргии, где веселится знать, и хлыстовские радения, уездный театр и промышленная выставка, приемная жандарма и революционные баррикады Москвы, вагон поезда, отправляющегося на фронт, и салон модной кокотки, обслуживающей царских сановников,— последнее пристанище Самгина.
Клим путешествует по всем кругам жизни — и везде оказывается лишним. «Вот вы пишете: «Двух станов не боец»— я не имею желания быть даже и «случайным гостем» ни одного из них»,— позиция совершенно невозможная в наше время!..» Эти слова принадлежат жандармскому полковнику, который оказался политически «грамотнее» философа Самгина,— ирония, злее которой, пожалуй, и не придумать. «Запись эта противоречит другой,— продолжает жандарм,— где вы рисуете симпатичнейший образ старика Козлова...»
Царский охранник живо нащупал истину. По сути дела, Клим — монархист, возлагающий исключительные надежды на сильного царя; испытывающий внутреннее благоговение перед идолом азиатского деспотизма Ли Хунг-чангом. Его влечет к людям типа профессионального шпиона Митрофанова, провокаторши Никоновой (как раз она-то и стала самой сильной привязанностью Самгина, он чувствовал в ней родную душу)… Его раздражают Кузьмин и Любаша, ему чужда Спивак, но мил мракобес Козлов, и даже гнусный «философствующий разбойник» Бердников, убийца, охраняемый государством, чем-то вызывает симпатию Клима.
Среди всего, что Самгин считал надуманным людьми и лишним для жизни,— писал Горький в одной из редакций романа,— «революционные идеи были наиболее ясно чужды ему». И если он все-таки допускал возможность социальных изменений, то лишь постольку, поскольку «это необходимо во избежание социальных катастроф, желательных безумцам».
По природе своей Клим двудушник и ренегат, это хорошо, почувствовал Ромен Роллан. Прочитав первые главы горьковской эпопеи, он сказал о Самгине: «Я почти уверен, что он осужден; чего бы он ни хотел (или воображал бы, что хочет), ему суждено совершать предательства — или, что еще хуже, полупредательства, предательства неуверенные, замаскированные, позволяющие ему питать иллюзии о мнимом благородстве своей души (не слишком веря в него и со скрытым отвращением к себе)».
Действительно, Клим каждый раз занимает такую позицию, правее которой начинается предательство: еще один шаг — и он станет сообщником Никоновой, или Митрофанова, или Безбедова, а может быть, и Бердникова. Однако — не становится, а если и доносит на людей, то делает это как бы нечаянно. И, собственно, разоблачает его писатель чаще всего путем тонкого обнажения того «чуть-чуть», которое позволяет читателям почувствовать, что Самгин отклоняется в сторону подлого, но так, что для окружающих, а иногда и для него самого, такое отклонение остается незаметным.
Склонность к предательству сочетается у Самгина с потенциальным провокаторством неограниченного масштаба. Знаменательны два афоризма, рождающиеся у него в период бурного подъема освободительного движения: «Революция нужна для того, чтоб уничтожить революционеров» и «Социальная революция без социалистов». Это формулы гигантской провокации. Они побуждают Самгина к тому, что в беседах, в прокламациях, которые ему поручают написать, он изо всех сил старается представить революцию в образе Горгоны, тщательно просеивая «впечатления бытия» через густое сито своего провокаторского стремления «напугать людей» и тем заставить их отшатнуться от революции. Как всегда, надежды его не осуществляются., —1905 год — знаменательный рубеж в дальнейшей эволюции героя. Самгин,— писал Горький,— «один из тех контрреволюционеров по натуре, которые, однако, помогали делать революцию до 1906 года; этот год успокоил их; лет десять они отдыхали, находясь в состоянии «более или менее устойчивого равновесия», затем приняли «более или менее активное участие в спасении России от революции» и на этом погибли».
Писатель не успел закончить свое произведение. По сохранившимся черновым наброскам и письмам Горького мы можем лишь догадываться о возможном конце Клима Ивановича.
Рассыплется ли Самгин в прах от столкновения с могучей волной народной революции еще до Октября, примет ли посильное участие на стороне Юденича в «спасении России» от революции и на том погибнет, сбежит ли за границу и там сделается сотрудником белоэмигрантской прессы или останется в рядах «внутренней эмиграции», чтобы исподтишка вредить Советам (над всеми этими возможными вариантами окончания книги подолгу раздумывал Горький),— во всех случаях он, бесспорно, кончит как непримиримый противник России, русской революции.
Горький от книги к книге все меньше скрывает свою антипатию к Самгину, усиливает критический пафос произведения, переходит от иронии к сарказму. Антипатия писателя к Климу Самгину настолько сильна, что и от произведения порой веет холодом. Последнее признавал и сам автор. В одном из писем к М. Ф. Андреевой он замечал: «Ты мне писала и говорила, что «Самгин» написан холодно. Это — все говорят. Но я думаю, что «прохладное» отношение к Герою объясняется тем, что он автору не симпатичен».
Клим Самгин причислял себя к “лучшим людям страны”, но всерьез не задумывался над вопросом, какую позицию должны занимать эти люди к царящему мраку. Свое душевное состояние Клим еще в юности оценил как “смуту”. Зрелость не подарила ему тишины и ясности. Особенно трудным оказалось разобраться в собственной личности. Нередко он ловил себя на том, что “наблюдает за собой, как за человеком, мало знакомым ему и опасным для него”. Недовольство собой иногда превращается в чувство вражды к себе.
Самгин был бессилен выбраться из жизненной путаницы. Она росла и затягивала его. Постоянно боясь утратить свою индивидуальность, Клим не замечал, что он все больше утрачивает ее. Он довольно часто боится остаться наедине со своими мыслями.
Достигнув сорока лет, он говорит: “Я еще не познал себя”. Фраза эта вырвалась у него “неожиданно”, а неожиданные, непроизвольные высказывания Самгина были самыми искренними. “В сущности, я бездарен”, — признается Самгин в горькую минуту самопознания, наедине с самим собой.
Самгин бездарен в любви, в человеческих отношениях, в жизни. У него нет ни друзей, ни близких.
В противоречивой двойственности — весь Самгин. Носитель интеллекта, он тяготится им; представитель интеллигенции, он отрицает ее. Этот мотив самоотрицания в конечном счете приводит к самоуничтожению, пустоте, варварству.
В конце романа Самгин находится в состоянии полнейшей растерянности. Одинокий и опустошенный, он ставит все тот же роковой вопрос, который не давал ему покоя в юности: “Что должен делать я и что могу я сделать?”
Подводя итог жизни своего героя, Горький пишет: “Клим Иванович Самгин видел много, много слышал и пребывал самим собою как бы взвешенный в воздухе над широким течением событий. Факты проходили перед ним и сквозь него, задевали, оскорбляли, иногда — устрашали. Но все проходило, а он непоколебимо оставался зрителем жизни”.