Формированиежанровой разновидностисатирической комедии „На всякого мудреца , довольнопростоты"
Типсатирической комедии, характерной дли Островского, складывается в 1868 году в пьесе «На всякого мудреца довольнопростоты». В это: пьесе драматург, прославленный как открыватель целого пластарусской жизни — купеческого быта, впервыеобращается к изображению дворянского общества. Сам материал, выбранный дляновой современной пьесы, свидетельствует о большом историческом чутьеОстровского. Реакция дворянства на реформу,социально-политические и нравственные изменения, происходящие в дворянской среде в связи с падением крепостного права, — это тема в высшей степени актуальная для конца60-х годов XIX века. Исторический момент,изображенный в пьесе, почти совпадает со временемее написания: вторая половина 60-х годов. Комедия допускает столь точноеприурочение благодаря тому, что нарисованные в ней состояние общества,социальное самочувствие и общественное поведениеизображенных типов обладают четкостью и достоверностью почти научногоисторического анализа[1].
Несмотря на то что реформы сохранилив русской жизни множество феодальных пережитков, все-такиэто были буржуазные преобразования, и они, безусловно, дали толчок росту иразвитии в России капиталистических отношений.Возникают различного рода акционерные компании, продолжается и усиливаетсястроительство железных дорог. Определенные —и все большие — круги общества охватываетстяжательская лихорадка, стремление к наживеовладевает и вчерашними барами, благосостояние которых ранее было обеспеченотрудом крепостных. Если еще недавно единственным достойным стилем жизни вдворянских верхах считалась барская неторопливость и свобода от какой-либодеятельности, то теперь в моду входит деловитость. Разумеется, эта эпохавыдвинула и подлинно «деловых» людей, умевших наживать огромные капиталы,использовать новые, предоставленные временем, возможности обогащения. Но ещебольше распространилась «призрачная деловитость»,пустопорожняя суета и видимость деловой жизни. О настоящем буржуазном дельцеОстровский вскоре напишет другую комедию («Бешеные деньги»), а «На всякого мудрецадовольно простоты» — пьеса, где суетятся мнимые деловые люди. Все герои, кроме Курчаева, куда-то спешат, страшно заняты. Даже Мамаев — «богатый барин»,как сказано в перечне действующих лиц, —хочет казаться деловым человеком. Курчаев говорит онем: «...Третий год квартиру ищет. Ему и не нужнаквартира, он просто ездит разговаривать, все как будто дело делает. Выедет сутра, квартир десять осмотрит, поговорит с хозяевами, с дворниками, потомпоедет по лавкам пробовать икру, балык, тамрассядется, в рассуждения пустится. Купцы не знают, как его выжить из лавки, аон доволен, все-таки утро у него не пропало даром» (V, 108—109). Городулинтоже завален делами: Городулин.… Мне завтра нужно спич говорить за обедом,а думать решительно некогда (V, 129). Или:Городулин. Дела, дела. То обеды, то вот железную дорогу открываем (V, 141).
Особенномодной стала общественная деятельность. Все мечтают влиять на умы, заставитьприслушаться к своему мнению. Смешную страстьМамаева подавать советы разделяет и Крутицкий. Ноему не интересно поучать кого попало, он хочет советовать правительству иобществу. Прошло время, когда произносили речи в салонах, печать в гласность — вот два столпа общественной жизни, о которых столько говорят впореформенном обществе. И генерал Крутицкий провозглашает: «Прошло время,любезнейший Нил Федосеевич, прошло время. Колихочешь приносить пользу, умей владеть пером» (V,119).
Итак,в пьесе Островского изображен острый, и во многихотношениях переломный момент в жизни русского общества. Думается, не случайно,что в этой пьесе о пореформенном дворянстве не оказалось истинно «деловыхлюдей» (кроме Глумова, но о нем речь впереди). Дворяне — это уже прошлое. Не только будущее, но и настоящее им непринадлежит. Поэтому Островский изображает не подлинных дельцов, а героев, лишьвоображающих себя деловыми, ненастоящее буржуазное оживление, а лишь тень его, не подлинную, а мнимуюобщественную деятельность. Глубокий художественный смысл приобретает в этойсвязи и место действия — Москва, «столицадворянской фронды», по удачному выражению С. Н. Дурылина. «Это была грибоедовскаяМосква, показанная через сорок лет после Грибоедова»[2]
«Говорить о настоящем России— значит говорить о Петербурге,…о городе настоящего, о городе, который один живет и действует в уровеньсовременным и своеземным потребностям на огромной частипланеты, называемой Россией. Москва, напротив, имеет притязания на прошедшийбыт, на мнимую связь с ним;… всегдаглядит назад, увлеченная петербургским движением, идет задом наперед и не видитевропейских начал оттого, что касается их затылком», — писал в 40-е годы Герцен[3].
Спопулярным в журналистике противопоставлением делового Петербурга истарозаветной Москвы перекликаются слова Глумова: «Конечно, здесь карьеры несоставишь, карьеру составляют и дело делают в Петербурге, а здесь только говорят. Но и здесь можно добиться теплого места ибогатой невесты, — с меня и довольно. Чемв люди выходят? Не все делами, чаще разговором. Мы в Москве любим поговорить. Ичтоб в этой Обширной говорильне я не имел успеха!Не может быть… Я начну с неважных лиц,с кружка Турусиной, выжму из него все, что нужно, апотом заберусь и повыше» (V, 106).
Таковыпланы этого единственного «делового» человека в пьесе Островского, и так оноценивает арену, на которой ему предстоит совершить первые шаги своей карьеры.Нарочитая, где только можно, граничащая с «обнажением приема» тенденция ковсякому смягчению остроты ситуации (здесь карьеры не сделаешь, кружок Турусиной— «неважные люди») — несколько неожиданное свойство для сатирической комедии. Вомногом это объясняется цензурными соображениями, но ведь все дело в том, чтотакие писатели, как Щедрин и Островский, умели уступки цензуре обращать вмощную и цельную художественную систему эзопова языка. В этой комедииОстровского нет ни одного положительного персонажа, ее герой слегка оступился всвоем победоносном шествии к успеху и богатству, но финал оставляет нас — да и всех действующих лиц — в уверенности, что это временное поражение.И все-таки комедию никак не назовешь мрачной. От нее остается впечатлениекакого-то веселого торжества автора и вместе с ним зрителя над этим миромничтожеств. Во многом эффект достигается тем, что нам на посмешище выставленывсе эти тени прошлого, лишь воображающие, что они активные деятели жизни, а насамом деле — глупые и беспомощные.
Можносказать, что комедия «На всякого мудреца довольно простоты» несет на себеотчетливую печать исторического оптимизма Островского. Написанная во времяусиления реакции, воссоздающая момент оживления всяческих ретроградных надежд,она тем не менее исполнена убеждения, что мрачные времена крепостничестваминовали безвозвратно. Нам не страшны, асмешны иМамаев, с его сентиментальной тоской по старым порядкам («Как меня тогдакольнуло насквозь вот в это место (показываетна грудь), так до сих пор, словно как какой-то...»); смешон и Крутицкий, уверенный, что можноповернуть вспять колесо истории. Этот оптимистический взгляд Островского насовременность вовсе не означает, что драматург не видел сложностей иопасностей, которые таил в себе новый уклад жизни. Наступала эпоха активных ибесстыдных хищников, расставшихся с патриархальными понятиями приличия идворянской, хотя бы внешней, порядочности. Новый герой в пьесе — Глумов. И он не побежден, как всеокружающие, а лишь временно отступает, чтобы вскоре вернуться победителем изавоевателем.
Обращениек новому для Островского пласту жизни и, главное, особый взгляд на него,оптимистическая оценка исторической ситуации определили характерные особенностиконфликта в комедии. Действие «купеческих» комедий Островского (и тем болеедрамы «Гроза») неизменно строилось на столкновении любящих сердец с деспотизмоми корыстолюбием темных и косных самодуров. Даже в комедии «Свои люди — сочтемся», где все герои сами принадлежат к «темномуцарству», все-таки в конце появляется человеческое чувство: любовь стариков Большовых друг к другу иоскорбленное отцовство. Как бы ни был отвратителен Самсон Силыч в начале пьесы, дети, засадившиеотца в долговую яму, вызывают такое омерзение, чтопробуждается искра сочувствия и к этому старому жулику, обманувшемуся в своихрасчетах.
Островскийне только живописал темное царство, но и создал образы его жертв и борцовпротив него. В новой комедии все иначе. Конфликт лишен внешней остроты.Единственным активным деятелем в пьесе оказывается Глумов, от него в сущностиисходят все повороты интриги. Даже месть Мамаевой всего лишь ответная реакцияуязвленной Глумовым стареющей кокетки, то есть в конечном счете ее действие — лишь эхо,отклик,резонанс глумовскойактивности. Итак, злодей, как будто бы всех обманывающий, — Глумов, а остальные персонажи — его жертвы или орудия. Но кому же из действующихлиц Глумов причиняет зло? На этот вопрос он сам отвечаетв заключительной сцене. Глумов по очереди обращаетсяк каждому из обманутых им персоналкой и добивается от каждого более или менее ясного признания, что обман не принес им никакого вреда,более того — они хотят быть обманутыми ив сущности не имеют претензий к Глумову. геройсовершенно точно указывает на свою единственнуюжертву: «Вас, Софья Игнатьевна, я точно обманул, и перед вами я виноват, тоесть не перед вами, а перед Марьей Ивановной, а вас обмануть не жаль. Вы беретес улицы какую-то полупьяную крестьянку и по ее слову послушно выбираете мужа для своей племянницы. Кого знает ваша Манефа, кого она может назвать! Разумеется, того, кто ей больше денег дает. Хорошо еще,что попался я, Манефа могла бы сосватать Какого-нибудьбеглого, и вы бы отдали, что и бывало» (V, 175).
Итак,вся интрига направлена против гусара Курчаева, укоторого Глумов хочет отнять надежду получить наследство после смерти их общегодядюшки Мамаева, и против Машеньки, которая хочет выйти замуж за Курчаева. Какбудто бы перед нами та самая влюбленная пара, которой ) темном царстве не дают соединитьсядеспоты. Но Островский всеми мерами устраняет такую трактовкуэтих персонажей. Прежде всего, для >того введенапрямая самохарактеристика Машеньки:
Машенька.… Я московская барышня, я не пойду замуж без денег и без позволения родных.Мне Жорж Курчаев очень нравится, но если вам неугодно, я за него не пойду иникакой чахотки со мной от этого не будет. Но, ma tante, пожалейте меня! У меня, благодаря вам, есть деньги.Мне хочется пожить.
Турусина.Понимаю, мой друг, понимаю. Машенька. Найдите мне жениха какого угодно, толькопорядочного человека, я за него пойду без всяких возражений. Мне хочетсяпоблестеть, покрасоваться (V, 136).
Изэтой сцены ясно, что брак с Глумовым не был бы для этой барышни несчастьем, иГлумов имел право сказать «хорошо еще, что попался я». Даже для Маши Глумовоказывается не таким уж злодеем. Нет в комедии и ни одного другого лица, окотором можно было бы сказать, что он негодяй, совершающий какое-либо преступление илипреследующий кого-либо. В самом деле, Мамаев, тоскующий об утраченной надкрепостными власти, далеко не худший из крепостников:
Мамаев.Я ведь не строгий человек, я все больше словами. У купцов вот обыкновениеглупое: как наставление, сейчас за волосы, и привсяком слове и качает, и качает. Этак, говорит,крепче, понятнее. Ну, что хорошего! А я всесловами, и то нынче не нравится (V, 112).
ДействияКрутицкого, сочиняющего нелепый «Трактат о вредереформ вообще» и мечтающего о насаждении нравственности с помощью возврата ктрагедиям Озерова и Сумарокова, тоже как будто не таят в себе прямой опасностиввиду их полной абсурдности. Болтун Городулин, порхающий по официальнымторжествам и произносящий либеральные речи, тоже как будто бы безобиден. Неопасна до поры до времени и Клеопатра Львовна,мечтающая о молодых поклонниках. Даже деспотичная в своем доме Турусина на свойманер искренне заботится о счастье племянницы: «Я все силы употреблю, чтобы онабыла счастлива; она вполне этого заслуживает»(V, 138).
Такимобразом, в этой пьесе Островский вообще отказывается от изображения деспотов,приносящих страдание и гибель окружающим людям, которые от них зависят. Однакоэто отнюдь не лишает комедию сатирической остроты. Перед зрителем проходитобычная, будничная жизнь этих богатых бар, старых и молодых важных господ (какохарактеризованы персонажи в перечне действующих лиц), жизнь, не выходящая израмокобыденности именно потому, что на протяжениисценического действия никто из них не вступает интригу, не участвует в событии,которое может быть рассмотрено и истолковано как исключительное для них. И вэтой своей обычной, повседневной жизни, не совершая никаких злодеяний (которыевсе-таки и в жизни плохих людей не обыденность, аисключительный случай, так сказать, «взлет»), герои комедии обнаруживают своюаморальность, пустоту, низость, глупость и бессилие разобраться в жизни, понятьее и повлиять на ее род. Так в пьесе изображено обыкновенное дворянство. Исключениесоставляет необыкновенный человек —Глумов.
Особыйконфликт пьесы был художественным выражением сатиры особого типа. Объектом еестали не столько личности, хотя бы и типичные для среды, сколько ход вещей,обычай, уклад жизни в целом. Именно поэтому здесь нет жертв, нет и злодеев.Глумов — единственный активный геройкомедии — создает и ведет интригу, целькоторой его личное преуспеяние. Но среди всех действующихлиц нет в сущности ни одного пострадавшего отдействий Глумова. Таким образом, Глумов не совсем обычный отрицательный герой. Единственный человек, перед которым он поистиневиновен — он сам.
ОбразГлумова занимает в пьесе (да, пожалуй, и во всем творчестве Островского)совершенно особое место. В самом Глумове и особенно в характере еговзаимодействия с остальными персонажами —все новаторство пьесы.
Вкомедии «На всякого мудреца довольно простоты» впервые у Островского появляетсяинтеллигентный герой-дворянин. Тем самым Островский включается в очень сложнуюи богатую России литературную традицию. В более ранних. купеческих» пьесах Островский сам выступает Колумбомизображенного мира и основателем литературной традиции, поэтому в тех пьесахего художественная самобытность выступает в форме некоторой литературнойзамкнутости, уединенности. Разумеется, опыт всей предшествующей русской литературысказался и здесь, но, как правило, в самом общем виде.
Геройиз дворянской среды, размышляющий, оценивающийобщественное и социальное бытие своих современников, ищущий свое место в жизнии остро чувствующий превосходство над массой своих собратьев по классу — образ, богато разработанный русскойклассической литературой и в творчестве предшественников Островского я втворчестве его великих современников. Здесь Глумову предшествует вся галереялишних людей (хотя и не только они).
Ещев 1859 году Добролюбов в знаменитой статье «Что такое обломовщина?» сказал об эволюциитипа «лишних людей» в жизни и в литературе. Он писал о том, что в годыреволюционно-демократического подъема стало исторически актуальным разоблачение бессилия людей этого типа, показ деградациирядового дворянского интеллигента. Как конец, итог этой эволюции и рассмотренДобролюбовым гончаровский герой.
СудьбаИльи Ильича Обломова знаменует один из возможныхпутей, или, вернее, тупиков. дворянского интеллигента накануне крестьянскойреформы. Это путь человека, не способного к активной борьбе, но и не желающегоучаствовать в жизни современного ему общества в таких формах, как это делаютего более заурядные собратья по классу. Путь Глумова у Островского — это другой возможныйпуть, путь предательства по отношению к собственной личности, отступничества, нравственного раздвоения, ведущего кразъедающему цинизму и аморальности. Если иметь ввиду такое понимание личности Глумова, то дневник Егора Дмитриевича (вернее, тообстоятельство, что он ведет дневник) оказывается очень важным идейно-художественным средством характеристикигероя. Если же не видеть связи образа Глумова с литературнойтрадицией, о которой мы говорили выше, то дневниквыглядит искусственнымприемом, который понадобилсяОстровскому для чисто технических целей (для построения занимательной интриги).
Думается,что именно необычная «отрицательность» Глумова и создает для сценическойинтерпретации главного героя пьесы столько сложностей и подчас даже вызываетнекоторую растерянность у зрителей. В самом деле, перед нами как будтонастоящий подлец, а вместе с тем его ум, безусловное интеллектуальноепревосходство над всеми другими персонажами иной раз словно вынуждают зрителярадоваться его успеху. Это происходит потому, что, во-первых, мы не раз вместес Глумовым и даже благодаря ему (то есть благодаря его игре) смеемся над изображенным в пьесе паноптикумом. И, во-вторых, (иэто, возможно, главное) мы чувствуем, что перед нами развертывается весьмадраматическая история нравственного падения незаурядной личности.. То, что драмаэта раскрыта средствами комедии (а иногда даже и водевиля, чуть ли не фарса),придает пьесе Островского глубокую оригинальность.
Конфликтгероя со средой, столь характерный для произведений. литературных предшественников Островского, сведен, как мы видели, к минимуму. Заточрезвычайно острый конфликт существует внутри личности самого Глумова. Его ум,талантливость, артистизм, вообще вся егочеловеческая незаурядность состоят в глубоком и непримиримом противоречии сжаждой преуспеяния в этом обществе пошлых изаурядных людей.
Когдамы говорим о внутреннем конфликте личности Глумова, не следует понимать это какборьбу злых и добрых побуждений в душе героя. История Глумова не есть историяискушения и падения честного человека. Именно поэтому сходство Глумова с Жадовым все-таки сильно преувеличено. Аналогия междуэтими героями возникла уже у первых истолкователей и зрителей комедии. На самомже деле сходство этих героев ограничивается лишьуровнем их интеллигентности. Внутренняя сущностьгероев совершенно различна. История Жадова —это действительно история того, как жизнь искушаетчестного человека, о борьбе, происходящей в его душе междучестностью, высокими принципами и стремлением не кпреуспеянию даже, а лишь к обычному скромному человеческому благополучию. Вновой комедии Островский исследует совершенно инуюситуацию. Мы застаем его героя в момент, когда он решительно вступил в борьбуза преуспеяние в обществе, богатство, карьеру. Ни о каких моральных страданиях,ни о каких угрызениях совести нет и речи. Более того, этическая самооценкагероя звучит вполне определенно: «Я умен, зол и завистлив» (V, 106).
Вкритической литературе разбор образа Глумова не раз строился на предположении, что эпиграммы, от которых Глумовотрекается в первом действии, были чуть ли не общественной сатирой, и,следовательно, мы застаем героя в момент духовного перелома: из передовогоборца он превращается в карьериста и приспособленца. Так, у С. Н. Дурылиначитаем: «Он начал, как Чацкий, разящий эпиграммами Фамусовых и Скалозубов, а затем, отрекшись от всякогородства с Чацким («Эпиграммы в сторону! Этот родпоэзии, кроме вреда, ничего не приносит автору»),намерен перейти в лагерь Молчалиных, но вовсе недля того, чтобы раствориться в молчалинстве. Он оставляет за собой право«сметь свое суждение иметь». Молчалинствуя въявь, он втайне будет вестидневник, собирая в нем обличительный материалпротив Мамаевых и Крутицких»[4].Но мы не имеем никаких оснований уравнивать эти неизвестные нам эпиграммы Глумова ссарказмами Чацкого, обличающего своих антиподов спозиций высокой гуманистической этики. Единственное, о чем эти эпиграммы,безусловно, свидетельствуют, это об интеллектуальном превосходстве их автора надокружающей его средой. И вот, решив отказать себе в удовольствии острить надглупыми людьми, Глумов собирается доверить плоды своей наблюдательности и умадневнику.
Глумов(садится к столу). Эпиграммы в сторону! Этот род поэзии, кроме вреда, ничего неприносит автору. Примемся за панегирики. (Вынимает из кармана тетрадь). Всюжелчь, которая будет накипать в душе, я буду сбывать в этот дневник, а на устахостанется только мед. Один, в ночной тиши, я буду вести летопись людскойпошлости. Эта рукопись не предназначается для публики, я один буду и автором, ичитателем. Разве со временем, когда укреплюсь на прочном фундаменте, сделаю изнее извлечения (V, 106).
Несоответствиеобраза действий Глумова, его жизненной практики, поступков и природныхвозможностей этого человека — вот чтодемонстрирует нам дневник Глумова. Здесь, в дневнике — единственное место, где проявляются его способности, ум,наблюдательность. Для того чтобы преуспевать в таком обществе, в каком оннамерен завоевать положение, не нужно даже быть тонким интриганом, великимактером. В сущности даже и незаурядный ум Глумову не нужен (единственное, чтоот него потребовалось, это верно понять и оценить интеллектуальный уровеньсвоих партнеров) .
Темне менее Островский как раз хочет показать умного человека и вместе с тем несчитает, что для успеха в обществе нужен ум. Напротив, как в сущностисправедливо, хотя и наивно рассуждает Мамаева: «Если вы видите, что умныйчеловек бедно одет, живет в дурной квартире, едет на плохом извозчике, — это вас не поражает, не колет вам глаз; таки нужно, это идет к умному человеку, тут нет видимого противоречия» (V, 120—121). Чтобы стать победителем вжизненной борьбе в этом обществе, ум не нужен —вот мысль Островского. И она почти прямо сформулирована в пьесе. «Им надольстить грубо, беспардонно. Вот и весь секрет успеха»,—говоритсебе Глумов, понимая, что тонкой лестью, тонкой игрой ничего не добьешься.Поэтому в сцене с Мамаевым (диалог о глупости) возникают почти фарсовые приемы,поэтому так часто Глумов, ведя свою интригу, создает на сцене водевильныеситуации, что также было превратно истолковано современниками Островского не как тонкое художественное решение, а как просчети чуть ли даже не измена собственному методу комедиографа-реалиста.
Оразличного рода заимствованиях из русских иевропейских драматургов, отмеченных ужесовременниками Островского, писали впоследствии и историки литературы. Так, Н. П. Кашину принадлежит статья «На всякого мудрецадовольно простоты» и «Школа злословия» Шеридана»[5].Исследователь отметил несомненное сходство некоторых персонажей Островского сгероями замечательной английской комедии, а также сходствонекоторых сюжетных мотивов.
Современникипредъявили Островскому два основных упрека: неестественность некоторыхпоступков героя и даже ситуаций в комедии и заметное влияние на нее не только прославленных шедевров прошлого,но даже и некоторых театрально-сценическихтрафаретов. Впоследствии многие из писавших об Островском, стремясь «защитить»комедию, ограничивались простым отрицанием справедливости этих упреков. Междутем опровержение получалось неубедительным, так как наблюдения старых критиковверно отразили некоторые объективные свойства комедии Островского; неправота жеэтих критиков (историческиобъяснимая) состояла в том, что они не сумели осмыслить отмеченные свойства каквысокохудожественный прием, вполне соответствующий раскрытию авторскогозамысла.
Верно,что в жизни одураченные Глумовым Мамаев и Крутицкий едва ли так терпеливовыслушали бы его отповедь и тут же в сущности простили его и пообещалиподдержку в. будущем. С точки зрения бытовой психологической достоверности этонеестественно. Но художественная правда здесь несомненно налицо: эта гротескнаяразвязка как нельзя более верно выразила социальную и даже политическую сущностьвсех участников пьесы.
Вновой комедии Островского не только введен новый своеобразный конфликт, но в ней мы видим и новый для драматурга способтипизации — не психологическо-бытовой, агротескно заостренный. В этом смысле комедия «Навсякого 'мудреца довольно простоты» более другихпроизведений Островского родственна реализму Салтыкова-Щедрина в манереизображения человека, что неоднократно отмечали историки литературы.
ОднакоОстровский далек от своеобразной фантастики, свойственной социально-политическомугротеску Щедрина. У Островского и гротескный способ типизации жизни мыслится вформах самой жизни. Драматург озабочен реалистической мотивировкой гротескных по существу поступков и характеровсвоих героев. Условность, несомненно свойственная этой комедии, очень тонкая и«осторожная». Островский не хочет изображать героев комедии в полноте иобъемности их духовного мира. Углубление психологической разработки каждого изгероев помешало бы выполнению основной задачи, поставленной драматургом: сатирическомуи комическому разоблачению жизни пореформенной дворянской Москвы. Но иабстрактность абсолютно не свойственна художественной манере Островского.Поэтому его герои не вовсе лишены психологической разработки и бытовойконкретности. Они лишь взяты в одном психологическом аспекте, нужном и важномдля решения основной драматургической задачи. В обрисовке характеров естьпсихологизм, но он не «объемный» многосторонний, а «контурный». Именно этопозволило Островскому использовать некоторые чисто театральные приемыхарактеристики и технического построения интриги, выработанные не кем-то из егопредшественников конкретно, а всем развитием театрального искусства, исказавшиеся, в частности, в таком явлении, как театральные амплуа.
Персонажи«На всякого мудреца довольно простоты» не только имеют литературных«родственников» (Городулин — Репетилов, а отчасти и Хлестаков, Крутицкий —Скалозуб и т. д.), для большинства из них можно найти и соответствующее амплуа; только этиамплуа очень точноприменены Островским,«подогнаны» к изображенной им реальной жизни. В этом использовании некоторыхприемов драматургической традиционной техники нет ничего порочащегоОстровского, напротив, мы можем только удивляться, с каким художественнымсовершенством применены эти средства. Но исторически понятно недоумениесовременников драматурга, уже составивших себе определенное представление о«настоящем Островском» (иногда еще и до сих пор живущую схему!) и ставших втупик перед новой гранью его мастерства.
Наиболееусловная (но это не значит нежизненная) фигура в комедии — Глумов. В каком-то смысле поведение и речиего наименее естественны и больше, чем у других персонажей, связаны слитературными образцами. Эта связь по ходу пьесы проявляется в различныхрепликах Глумова. Вместе с тем драматург дает реалистическую мотивировку такой «цитатности»: ведь Глумов «играет», для каждого своегопартнера ставит спектакль. Вполне естественно, что при этом Островскийапеллирует к литературному и театральному опыту зрителей. Они-то, в отличие отМамаева и других действующих лиц, должны видеть, что Глумов неискренен, что этовсе не свое, не подлинное его достояние, а «цитата».
Родствокомедии Островского с «Горем от ума» и «Ревизором» наиболее очевидно. Причемречь здесь должна идти не об отдельных реминисценциях и заимствованиях, ноименно о глубокой внутренней преемственной связи, существующей между этимитремя великими сатирическими комедиями в русской литературе.
«Гореот ума» и «Ревизор» имеют между собой много общего прежде всего в самомпостроении этих пьес вокруг центрального образа — Чацкого у Грибоедова,Хлестакова у Гоголя. Излишне, конечно, упоминать о коренном различии этихобразов, о противоположности авторского отношения к ним и т. д. Это совершенно очевидно. В данном случае, однако,интересно было бы обратить внимание не только на различие, но и на сходствомежду Чацким, Хлестаковым и Глумовым. Разумеется, речь не может идти о сходствемежду Чацким и Хлестаковым с точки зрения идейного содержания этих образов. Вэтом смысле между ними нет сходства, хотя есть связь. Речь идет об общих илисходных чертах, обусловленных одинаковой или сходной функцией образов Чацкого,Хлестакова и Глумова в общей системе построения каждой из комедий. Но такаясходная функция не была бы возможна, если бы в идейно-художественном содержаниикаждого из образов центральных героев этих комедий не было бы хотя бы однойточки соприкосновения. И такую точку мы можем обнаружить. Чацкий — герой-идеолог. Хлестаков—пародия на героя-идеолога. Глумов— оригинальное сочетание того и другого. Еслипопытаться выразить суть «Горя от ума» в самом общем виде, можно, вероятно,сказать, что это пьеса о столкновении просвещенного героя с темной и коснойсредой. В пародийном варианте то же происходит в «Ревизоре». У Хлестакова такжеесть претензия на просвещенность: он приписывает себе авторство одного из самыхпопулярных романов своего времени — «ЮрияМилославского», он и «с Пушкиным на дружеской ноге». Глумов, как мы знаем,поставлен по отношению ко всем остальным персонажам пьесы в такое положение, вкотором есть черты и «Горя от ума» и «Ревизора». Независимо от качестваконфликта (у Грибоедова столкновение Чацкого и фамусовскойМосквы драматично, у Гоголя конфликт междуХлестаковым и обманутыми им чиновниками —комический, «плутовской», у Островского тоже, хотя и более сложный) во всехтрех пьесах он служит прежде всего полному и сатирическому изображению тойсреды, в соприкосновение с которой приходит главный герой.
Выражение«галерея образов», само по себе достаточно затертое, в применении к такимкомедиям, как «Горе от ума», «Ревизор» и «На всякого мудреца довольнопростоты», приобретает особую точность и осмысленность. В самом деле, что такое«Горе от ума» как не коллекция, галерея, рядобразов грибоедовской, как мы теперь говорим, Москвы?Зритель (читатель) следит не столько за действием, интригой, сколько за развертыванием этого паноптикума,кунсткамеры, коллекции одновременно удивительных и характерных, гротескных иреальных типов, каждый из которых так тщательно и, хочется сказать, любовноотобран и выписан автором и каждому дано слово, икаждый продемонстрирован, что называется, во всем блеске. Особенно это явно в «Горе от ума», где интригавообще играет гораздо меньшую роль, чем в «Ревизоре». Характерна в этом смыслезнаменитая сцена бала. В «Ревизоре» подобное видим вчетвертом и пятом действиях, во время представления чиновниковХлестакову и, наконец, в великой немой сцене, когда эти самые персонажи выстраиваются на сцене во вполне конкретный, видимый ряд.
Персонажи в пьесах такоготипа взяты как бы в отдельности, между собой они связаны слабее, чем каждый из них связан с главным героем. Герой-то ипроводит таким образом зрителя вдоль по этому ,ряду,по этой галерее, демонстрируя свое отношение к каждому[6]. У Грибоедова форма • такого отношения —словесная характеристика? (или самохарактеристика).У Гоголя — непосредственно сюжетноевзаимодействие. У Островского, как видим, и то и другое.
Как мы уже говорили выше,действующие лица комедии обрисованы Островским не во всей полноте их характеров (а мы знаем, что драматургпрекрасно умел это делать), они как бы увидены глазами Глумова и раскрыты в той мере, в какой это доступно главному герою. Поэтомудействующих лиц комедии можно разделить на две группы: кружок, общество, вкоторое стремится Глумов (это Мамаевы, Крутицкий, Городулин иТурусина) и все остальные, которые участвуют в основном в развитии интриги и в этом смысле, как ни парадоксально, играют в пьесе второстепенную роль, так какглавная художественная задача Островского в этой комедии — сатира на пореформенную дворянскую Москву.
Но и персонажи первойгруппы, и составляющие, собственно, ту «портретную галерею», по которой наспроводит Глумов, не вполне равноправны между собой. При всей яркости иколоритности других образов главную идеологическуюнагрузку имеет, безусловно, треугольник Крутицкий — Глумов — Городулин.
Четко определив социальную,общественную психологию основных персонажей, Островский оставил театру большойпростор для трактовки каждого действующего лица в плане его бытовой конкретности, личной психологии. Богатая сценическая историяпьесы знала здесь весьма разнообразные и равно убедительные трактовки Голутвина и Мамаевой, Глумовой и Манефы.
Мамаев — первый человек, вводящий Глумова в желанныйкруг общества, к которому герой принадлежит по рождению, но который закрыт длянего из-за его бедности. Что же это за человек? К моменту его появления насцене зрители уже знают, что он богат, любит всех поучать, имеет многос