Ранчин А. М.
Некоторыесоображения о последовательности «помещичьих» глав первого тома поэмы Н.В.Гоголя «Мертвые души»
1.ОБЗОР ИСТОЛКОВАНИЙ
Средимногочисленных истолкований смыслового принципа, определяющего расположениеглав, посвященных визитам Чичикова к помещикам, в первом томе поэмы Н.В. Гоголя«Мертвые души» выделяются два наиболее известные и влиятельные. Первое наиболееотчетливо было сформулировано Андреем Белым: «Посещение помещиков – стадиипадения в грязь; поместья – круги дантова ада; владетель каждого – более мертв,чем предыдущий; последний, Плюшкин, — мертвец мертвецов » (БелыйАндрей. Мастерство Гоголя. М.; Л., 1934. С. 103).
МнениеАндрея Белого было развито Е.А. Смирновой, отметившей, что в описании визитовЧичикова образы помещиков расположены по принципу «прогрессирующейотчужденности от человечества» (Смирнова Е.А. Поэма Гоголя «Мертвые души». М., 1987.С. 11-12).
Идея,что в расположение глав соответствует усиливающейся деградации хозяев усадеб, быларешительно оспорена Ю.В. Манном, который исходит из представления, что «единыйпринцип композиции, то есть в конечном счете “грубоощутительная правильность”“нагого плана” (Выражения из описания сада Плюшкина в шестой главе первого томапоэмы. — А. Р.), бывает только в посредственных, в лучшем случае хороших, произведениях».Исследователь отметил, что «подобные утверждения получили широкоераспространение и встречаются почти в каждой работе о “Мертвых душах”» и что«при этом часто ссылаются на слова Гоголя из “Четырех писем к разным лицам поповоду «Мертвых душ»” (письмо 3-е): “Один за другим следуют у меня герои одинпошлее другого” . Отсюда делается вывод о едином принципе строенияпервого тома поэмы». Ю.В. Манн привел серьезные соображения, ставящие этотолкование под сомнение: «Однако этот единый принцип сразу же вызываетнедоумение. Как известно, помещики следуют у Гоголя в следующем порядке:Манилов, Коробочка, Ноздрев, Собакевич, Плюшкин. Действительно ли Коробочка“более мертва”, чем Манилов, Ноздрев “более мертв”, чем Манилов и Коробочка, Собакевичмертвее Манилова, Коробочки и Ноздрева?..
Оказывается, с точки зрения выявившейся страсти, Манилов “более мертв”, чем, скажем,Ноздрев или Плюшкин, у которых, конечно же, есть “свой задор”. А ведь Маниловследует в галерее помещиков первым…
Еслиже под “мертвенностью” подразумевать общественный вред, приносимый тем илидругим помещиком, то и тут еще можно поспорить, кто вреднее: хозяйственныйСобакевич, у которого “избы мужиков… срублены были на диво”, или же Манилов, укоторого “хозяйство шло как-то само собою” и мужики были отданы во властьхитрого приказчика. А ведь Собакевич следует после Манилова.
Словом,существующая точка зрения на композицию “Мертвых душ” довольно уязвима».
Исследователь,в частности, заметил, что слова Гоголя из «Четырех писем »характеризуют «общий тон, общую установку» «Мертвых душ», и их буквальноепонимание неоправданно.
Особеннонастойчиво Ю.В. Манн опровергает представление о большей «живости», «человечности»первого из посещенных главным героем помещиков — Манилова: «Гоголь первым деломпредставляет нам человека, который еще не вызывает слишком сильныхотрицательных или драматических эмоций. Не вызывает как раз благодаря своейбезжизненности, отсутствию “задора” Гоголь нарочно начинает счеловека, не имеющего резких свойств, то есть с “ничего”» (Манн Ю.В. Поэтика Гоголя// Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. М., 1996. С. 273-274).
Болеетого, Манилов, по мнению автора книги «Поэтика Гоголя», не только не живеепоследующих помещиков, но, скорее, мертвее их: «У Гоголя, в соответствии собщей тональностью первого тома поэмы, такие пороки и преступления, какубийство, предательство, вероотступничество, вообще исключены (“Герои мои вовсене злодеи…”). Но этический принцип расположения характеров в известных пределахсохранен.
Тотфакт, что Манилов открывает галерею помещиков, получает, с этой точки зрения, дополнительное,этическое обоснование. У Данте в преддверии Ада находятся те, кто не делал нидобра, ни зла:
Ипонял я, что здесь вопят от боли
Ничтожные,которых не возьмут
НиБог, ни супостаты божьей воли.
Отправнойпункт путешествия по Аду — безличие и в этом смысле — мертвенность». А «уследующих за Маниловым персонажей появляется своя “страсть”, свой “задор”, хотятрудно говорить об определенном и прогрессирующем возрастании в нихсознательного элемента» (Там же. С. 321-322).
И,напротив, замыкающий ряд владельцев «Мертвых душ» Плюшкин в некотором, нобезусловном для Ю.В. Манна, смысле живее своих предшественников и, по крайнеймере потенциально, только он способен к душевному и духовному воскресению:«Большинство характеров в “Мертвых душах” (речь идет только о первом томе), втом числе все характеры помещиков, статичны. Персонаж, с самогоначала, дан сложившимся, со своим устойчивым, хотя и не исчерпанным “ядром”.
Обратимвнимание: у всех помещиков до Плюшкина нет прошлого.
Иноедело — Плюшкин».
Итак,«инакость» Плюшкина заключается в том, что это характер, представленный вдинамике: «То новое, что мы чувствуем в Плюшкине, может быть кратко переданословом “развитие”. Плюшкин дан Гоголем во времени и в изменении. Изменение —изменение к худшему — рождает минорный драматический тон шестой, переломнойглавы поэмы».
Принципиалендля Ю.В. Манна эпизод, когда Плюшкин вспоминает о своем бывшем однокласснике –председателе Казенной палаты и слабый лучик света пробегает по лицу этой«прорехи на человечестве»: «Пусть это только “бледное отражение чувства”, новсе же “чувства”, то есть истинного, живого движения, которым преждеодухотворен был человек. Для Манилова или Собакевича и это невозможно. Онипросто созданы из другого материала. Да они и не имеют прошлого». (Там же. С.278, 281).
Ю.В.Манн отмечает использование приема интроспекции не только в отношении Плюшкина,но и (из помещиков) в случае с Коробочкой и Собакевичем, однако указывает насугубую приземленность их мыслей. А о душевных движениях Манилова отзываетсятак: «Не ясно, однако, из какого источника выходят эти движения и заключено лив них подлинное содержание. Эта проблематичность и передана с помощью фигурыфикции. “Ни то, ни се” – то есть не существо, погрязшее в низменнойматериальности, но и не человек в высшем смысле слова» (Там же. С. 417-418).
Такимобразом, характер Плюшкина, чей образ завершает галерею помещиков, противопоставленвсем остальным («характерам первого типа»), и появление этого персонажаподнимает проблематику поэмы на иной, несоизмеримо более высокий уровень.«Фигурально говоря, характеры первого и второго типа относятся к двум разнымгеологическим периодам. Манилов, может быть, и “симпатичнее” Плюшкина, однакопроцесс в нем уже завершился, образ окаменел, тогда как в Плюшкине заметны ещепоследние отзвуки подземных ударов.
Выходит,что он не мертвее, а живее предшествующих персонажей. Поэтому он венчаетгалерею образов помещиков. В шестой главе, помещенной строго в середине, вфокусе поэмы, Гоголь дает “перелом” — и в тоне и в характере повествования.Впервые тема омертвения человека переводится во временную перспективу, представляетсякак итог, результат всей его жизни » (Там же. С. 281)
Вкачестве дополнительного аргумента ученый называет место «плюшкинской» главы во«внешней» композиции поэмы: «Биография Чичикова отделена от биографии Плюшкиначетырьмя главами. Четыре главы, посвященные помещикам, предшествуют и главе оПлюшкине. Оба персонажа наиболее “виноваты”, так как они наиболее “живые”.Гоголь дважды словно опоясывает повествование двумя глубокими рвами, чтобычитатель осязательно почувствовал и измерил дистанцию падения».
Выводисследователя о Плюшкине таков: « Знакомясь с Плюшкиным, мы впервыеясно видим, что он мог быть и другим человеком . Словом, этот персонажвпервые отчетливо ставит проблему человеческой свободы, выбор пути. Но именнопоэтому “вина” его отчетливее и больше» (Там же. С. 322).
Ю.В.Манн полагает, что «различие двух типов характеров подтверждается, между прочим,следующим обстоятельством. Из всех героев первого тома Гоголь (насколько можносудить по сохранившимся данным) намеревался взять и провести через жизненныеиспытания к возрождению — не только Чичикова, но и Плюшкина.
Схарактерами, подобными Манилову или Коробочке, Гоголю, видимо, нечего былоделать. Но образ Плюшкина (как и Чичикова) благодаря своему движению “вовремени”, благодаря иначе намеченным структурным основам мог еще сослужитьГоголю свою службу» (Там же. С. 282).
Следуетзаметить, что на непохожесть Плюшкина на остальных помещиков первого тома и наобщие черты в изображении его и Чичикова обратил внимание еще один из первыхрецензентов «Мертвых душ» С.П. Шевырев: «В Плюшкине, особенно прежнем, раскрытаглубже и полнее эта общая человеческая сторона, потому что поэт взглянул наэтот характер гораздо важнее и строже. Здесь на время как будто покинул егокомический демон иронии, и фантазия получила более простора и свободы, чтобыосмотреть лицо со всех сторон. Так же поступил он и с Чичиковым, когда раскрылего воспитание и всю биографию». — Шевырев С.П. Похождения Чичикова, илиМертвые души. Поэма Н. Гоголя. Статья вторая // Критика 40-х годов XIX века /Сост., вступит. Ст., преамбулы и примеч. Л.И. Соболева. М., 2002. (Библиотекарусской критики.) С. 174).
Безусловно,Ю.В. Манн прав, сомневаясь в установке Гоголя на реализацию в композиции«помещичьих» глав одного единственного принципа; но не потому, что следованиетакому принципу несвойственно значительному художнику, — всё в этом случаезависит от ценностей художественной системы, на которую ориентируется автор, итакие «простые» структуры, как возрастающая и убывающая градация или симметрияв различных видах отнюдь не чужды и литературным шедеврам. Но такая строгостьне характерна именно для Гоголя. «Вместо дорической фразы Пушкина и готическойфразы Карамзина – асимметрическое барокко, обставленное колоннадой повторов, взывающихк фразировке и соединенных дугами вводных предложений с влепленными над нимивосклицаниями, подобно лепному орнаменту», — эти слова Андрея Белого могут бытьотнесены отнюдь не только к синтаксису создателя «Мертвых душ», но и кструктурам более высоких уровней, в той или иной степени изоморфных строениюфраз (Белый Андрей. Мастерство Гоголя. С. 8). Показательны и наблюденияВладимира Набокова по поводу роли «неуместных» подробностей в гоголевской прозе(см.: Набоков В. Николай Гоголь // Набоков В. Лекции по русской литературе /Пер. с англ. М., 1996. С. 131 и др.).
Вместес тем есть резон напомнить о словах доктора философии Серенуса Цейтблома —повествователя в романе «Доктор Фаустус» Томаса Манна: «Любая выделенная частьлитературного произведения должна нести определенную смысловую нагрузку, определенноезначение, важное для целого» (Манн Т. Новеллы. Доктор Фаустус. М., 2004. С. 335,пер. Н. Ман.).
КритикаЮ.В. Манном концепции «возрастающего омертвения» во многом справедлива:действительно, чем, например, Коробочка «живее» Ноздрева или Собакевича?Несомненно и отличие Плюшкина – персонажа с предысторией от предшествующих емупомещиков. Но неужели весь ряд от Манилова до Собакевича почти произволен, идействительно ли в характере Плюшкина в первую очередь акцентируется отличие отдругих владельцев мертвых душ, а не сходство?
Всясовокупность аргументов Ю.В. Манна будет рассмотрена ниже, при анализе«плюшкинской» главы и образа этого персонажа. Пока что остановлюсь лишь на двухсоображениях. Напоминая о намерении писателя «воскресить» Плюшкина, Ю.В. Маннопирается на слова автора «Мертвых душ» из статьи «Предметы для лирическогопоэта в нынешнее время» (1844), входящей в состав книги «Выбранные места изпереписки с друзьями». Кроме того, существует свидетельство А.М. Бухарева(архимандрита Феодора). Существенно, однако, что в другом своем исследованииученый трактовал не только информацию, сообщаемую А.М. Бухаревым, но и самовысказывание Гоголя более осторожно. «О возрождении, «воскресении» Плюшкинасвидетельствовал А.М. Бухарев (архимандрит Феодор), с которым писательнеоднократно встречался: « И подвигнется он (Чичиков. – А. Р.) взятьна себя вину гибнущего Плюшкина, и сумеет исторгнуть из его души живые звуки»;однако в изложении гоголевского собеседника Плюшкин был отнюдь не единственнымиз помещиков, должных «ожить», обрести живую душу: такое же преображениеожидало якобы и Коробочку, и Ноздрева, и супругу Манилова (Бухарев А.М. Триписьма к Н.В. Гоголю, писанные в 1848 году. СПб., 1861. (На титуле – 1860). С.136).
Однакоэтот фрагмент (в отличие от известий о дальнейшей судьбе главного героя, подтверждаемыхдругими источниками) представляет собой, по-видимому, не столько информацию, восходящуюк рассказам Гоголя, сколько соображения самого А.М. Бухарева. Ю.В. Манн соправданной осторожностью заметил: «Но не зашел Бухарев уж слишком далеко, непереборщил по части деталей? По крайней мере видно, что здесь он уже перестаетопираться на реальные мотивы текста, как это было при начертании судьбыЧичикова». Исследователь напоминает: «Помимо слов, переданных Бухаревым, известноеще только одно свидетельство самого Гоголя, касающееся содержания III тома. Встатье “Предметы для лирического поэта в нынешнее время” из “Выбранных мест…”(датирована 1844 г.), призывая Языкова выставить читателю “ведьму старость…которая ни крохи чувства не отдает назад и обратно”, Гоголь прибавлял: “О. еслиб ты мог сказать ему то, что должен сказать мой Плюшкин, если доберусь дотретьего тома «Мертв[ых] душ»!”».
Воколонаучных и популярных текстах, посвященных «Мертвым душам», закрепилось, сталорасхожим представление, что Гоголь непосредственно указал на замысел воскреситьПлюшкина. Ю.В. Манн не столь категоричен: «Значит, помимо Чичикова сопределенностью можно говорить еще только об одном персонаже, которого Гогольнамеревался провести к возрождению или, по крайней мере, осознанию своейгреховности. При этом Плюшкин должен был предостеречь других, сказать что-топроникновенное на основе своего горького опыта, причем его слова перекликалисьбы с известным авторским отступлением о неумолимой старости, образовав междупервым и третьим томом живую перекличку. Что же касается возрождения другихперсонажей, то оно пока остается предположительным» (Манн Ю.В. В поисках живойдуши: «Мертвые души». Писатель – критика — читатель. Изд. 2-е, испр. и доп. М.,1984. С. 266, 267). «Осознание своей греховности» и «воскресение» — это явленияразные, очевидно, не тождественные.
МнениеАлексея Н. Веселовского, с которым солидаризировался В.В. Гиппиус, утверждавший,что «Плюшкин должен был превратиться в бессребреника, раздающего имуществонищим» (Гиппиус В.В. Гоголь. Л., 1924. С. 233), равно как и замечание Ю.В.Манна, что «путь скитальца, странника с нищенским посохом мог и его (как иТентетникова и Улиньку, и, вероятно, Чичикова и Хлобуева. – А. Р.) привести в краяСибири» (Манн Ю.В. В поисках живой души. С. 267), естественно, остаются неболее чем гипотезами.
Содной стороны, если признать информацию А.М. Бухарева точным свидетельством огоголевском замысле, из которого следует, что «воскреснуть» как будто бы должныбыли все персонажи – помещики из первого тома, то, соответственно, случайПлюшкина перестает быть уникальным и его противопоставленность остальнымпомещикам лишается глубинного экзистенциального смысла. С другой – дажепризнавая гоголевские слова указанием на задуманное воскрешение несчастного«заплатанного» «рыболова», нужно учитывать, что они еще не свидетельствуют оневозможности воскресения остальных хозяев усадеб; кроме того, неясно, на какойстадии работы над текстом «Мертвых душ» сформировался отмеченный в статьезамысел в отношении Плюшкина. Если Гоголь и намеревался духовно воскресить его,то эта мысль, конечно, связана со смысловыми потенциями, с «парадигматическими»возможностями образа этого персонажа, но родиться могла и после завершения работынад текстом первого тома, изданного в 1842 г., за два года до написания статьи, включенной в «Выбранные места . (В дальнейшем Гоголь намеревалсяпереработать текст первого тома, но этот замысел осуществлен не был.) Соответственно,невозможно установить, определяла ли она, хотя бы подспудно, композицию«помещичьих» глав первого тома.
И,наконец, учитывая гоголевские высказывания о персонажах «Мертвых душ», необходимоучесть такое: «Манилов, по природе добрый, даже благородный, бесплодно прожил вдеревне, ни на грош никому не доставил пользы, опошлел, сделался приторнымсвоею доб » (). В этой характеристике Манилова присутствует динамический аспект(«по природе добрый, даже благородный», «опошлел», «сделался приторным»), котороголишено изображение персонажа в тексте поэмы. Из этих слов автора можно сделатьвывод, что в его сознании, по крайней мере в случае с Маниловым, эволюцияхарактера все-таки имплицитно предполагалась, хотя и не нашла художественноговыражения.
Характеризуяразличные интерпретации принципа, определяющего последовательность глав, описывающихпомещиков, нельзя не упомянуть о совершенно особенном подходе В.Н. Топорова, стремящегосяв статье с показательным названием «Апология Плюшкина…» защитить и оправдатьэтого персонажа от «обвинений» самого автора. В.Н. Топоров занимает позицию, которуюможно определить скорее как философскую, а не филологическую: текст поэмытрактуется как свидетельство о мире, о бытии, кардинально не совпадающее синтенцией автора. Стремясь представить, что «реальный» Плюшкин богаче и сложнееавторской оценки, В.Н. Топоров неоднократно прибегает к своеобразному«дописыванию» гоголевского текста.
Так,В.Н. Топоров размышляет: «И трудно поверить, что в лучшие свои годы Плюшкин не раскрывал старинную книгу в кожаном переплете чтобынайти в ней что-нибудь назидательное и возвышающее ум или отвечающее егочувствам (а не как Манилов, за два года не сдвинувшийся с четырнадцатой страницы);что он не останавливался в зависимости от настроения то перед “длиннымпожелтевшим гравюром” в красивой рамке, экспрессивно изобразившем какое-тосражение, то перед огромным натюрмортом (и это тоже было очень непохоже ни наМаврокордато, Миаули, Камари, Багратиона, Бобелину, чьи портреты висели уСобакевича, ни на портреты Кутузова и какого-то старика с красными обшлагами намундире в доме Коробочки, да и подходили ли они к эти портретам и что виделиони в них?)». Однако гоголевский текст не содержит никаких свидетельств, чтоПлюшкин эту книгу читал. Не есть ли она своего рода вещь в общей «куче»разнообразнейших и не нужных практически скупцу предметов, им собираемых сманиакальной страстью? (Книга, вероятно, получена по наследству, но всущностном отношении это ничего не меняет.) Гоголь отнюдь не утверждает, что Собакевичи Коробочка, скорее всего, не подходили к висящим у них портретам. Сочетаниекартин в доме Плюшкина как раз соотносится одновременно с портретамиполководцев, принадлежащими Собакевичу (батальный «гравюр», героическая тема), ис анималистикой Коробочки («натюрморт», частная, бытовая тема). Когда же авторстатьи утверждает, что «в отношении же своего гостя, как только он обнаружилсвои благотворительные намерения, Плюшкин вообще доброжелателен и, по сути дела,ведет себя почти светски — вор всяком случае (и это главное), по содержанию», то это утверждение расходится со свидетельством текста: Плюшкин, каки все другие помещики (кроме особо расположенного Манилова), проявляет поотношению к Чичикову минимум гостеприимства, требуемый этикетом дворянскойусадебной жизни – и не более того.
Показателени спор интерпретатора с авторским высказыванием о последнем появлении живогочувства на лице помещика при воспоминании о бывшем однокласснике: «Но трудноверить автору на слово, что это “появление было последнее” и что “глухо все”.Не ошибается ли он и не берет ли грех на душу, вынося окончательный приговор? Аесли бы Чичиков посещал бы его каждый день или хотя бы раз в месяц? А если быприехал внук и если бы мать всем своим видом не обнаруживалакорыстной цели приезда? Кстати, в первый раз Плюшкин простил дочь, а внучонкудал поиграть пуговицу, а во второй раз “Плюшкин п р и л а с к а л обоих внукови, посадивши их к себе одного на правое колено, а другого на левое, покачал ихсовершенно таким образом, как будто они ехали на лошадях”? Или появился бы сраскаянием сын?». Есть нечто смущающее душу в этой поспешности Гоголя,который — в известном отношении — сам до конца надеялся на спасение и знал, чтоесли оно сбудется, то чьих это будет рук дело» (Топоров В.Н. Вещь вантропоцентрической перспективе (апология Плюшкина). // Топоров В.Н. Миф.Ритуал. Образ. Символ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М., 1995.С. 59, 74, 73).
Нов общей идее о противопоставленности Плюшкина остальным помещикам В.Н. Топоровсолидарен с Ю.В. Манном: «Ни с Маниловым, ни с Собакевичем, ни с Ноздревым, нидаже с Коробочкой у автора нет и не может быть личного соучастия или дажепросто личного отношения к ним: они не что иное, как маски, как знаки типов, бесконечноудаленных от реальных и конкретных живых людей». Как и автор «Поэтики Гоголя», В.Н.Топоров обращает особенное внимание на фрагмент, изображающий пробуждениеслабого подобия чувства в душе персонажа, вспомнившего о бывшем однокласснике:«Собственно, этот фрагмент и должен рассматриваться как текст апологии Плюшкина,как оправдание его с помощью взгляда в его прошлое, где обнаруживаетсяприрожденный, от природы данный, подлинный характер героя и где лежат причины, приведшиек вторичной, обстоятельствами жизни обусловленной порче характера». Делаетсявывод: «Поэтому приходится признать, что при н о р м а л ь н о м ходежизни, более того, даже при неудачном, но не столь тотальном, направлении ееПлюшкин сохранил бы положительность своего характера и достойно, не теряячеловеческих черт, продолжил бы свою жизнь» (Там же. С. 69).
Обосновываясвою интерпретацию, В.Н. Топоров, как и Ю.В. Манн, указывает на композиционнуювыделенность «плюшкинской» главы, хотя и понимает ее несколько иначе: «Цикл, образуемыйпосещением Чичиковым Плюшкина, существенно отличен от других “визитных” циклов.“Негативно” он — в отличие от всех других, обозначенных несколько ранее, —может быть определен как “незадуманный”, “не-ожиданный” и “не совсем случайный”,хотя все-таки в нем присутствуют элементы и “задуманности”, и “неожиданности”, и“случайности”, хотя и в ином смысле, нежели тот, который определяет другиевизиты. На губернаторском балу Чичиков не встречался с Плюшкиным и ничего о немне слышал. Выезжая из города с целью нанесения визита помещикам, Чичиков не могдаже предполагать, что ему придется посетить Плюшкина и Коробочку. Но если упоследней Чичиков оказался совершенно случайно, потому что лошади сбились спути, то к Плюшкину он попал в силу сознательного и обдуманного решения, сложившейсяпосле “случайной” информации, полученной от Собакевича ». – Там же. С.28. И еще: «Любопытно, что поездка к каждому помещику укладывается полностью водну главу ; иначе обстоит дело с поездкой к Плюшкину, которойполностью посвящена глава шестая, но начало поездки вынесено в конец пятойглавы, а настроение автора, вызванное рассмотрением Плюшкина, непосредственноперенесено в начало седьмой главы, и оно, оторвавшись от своегоисточника-причины, подвигло автора к глубоким размышлениям несравненно болееширокого плана» (Там же. С. 103).
Новот что пишет Ю.В. Манн: «Легкие отклонения от стройности можно увидеть уже вовнешнем рисунке глав. Хотя каждый из помещиков — “хозяин” своей главы, нохозяин не всегда единовластный. Если глава о Манилове построена по симметричнойсхеме (начало главы — выезд из города и приезд к Манилову, конец — отъезд изего имения), то последующие обнаруживают заметные колебания (начало третьейглавы — поездка к Собакевичу, конец — отъезд от Коробочки; начало четвертой —приезд в трактир, конец — отъезд от Ноздрева). Лишь в шестой главе, повторяющейв этом отношении рисунок главы о Манилове, начало гармонирует с концом: приездк Плюшкину и отъезд из его имения» (Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. С. 255). Очевидно,в тексте нет выделенности «плюшкинской» главы по какому-то одному «внешнему»композиционному признаку.
Нов отличие от Ю.В. Манна В.Н. Топоров усматривает разрыв, глубинное противоречиемежду установкой автора представить Плюшкина сущностно сходным с другимипомещиками и живой плотью поэмы: «С Плюшкиным, напротив (в противоположностьотношению автора к остальным помещикам. — А. Р.), есть личное соучастие, хотяГоголь очень старается довести и его до степени маски, почти до аллегорическогообраза скупости. К счастью, автору не удается осуществить это до конца»(Топоров В.Н. Вещь в антропоцентрической перспективе (апология Плюшкина). С.43).
Недавноновые соображения о принципах расположения «помещичьих» глав высказал в статьена портале «Слово» Д.П. Ивинский. По его мнению, последовательность главопределяется принципом антитетического чередования двух начал: мечтательности, идеализмав самом широком смысле слова в сочетании с некоторой долей актерства, желаниемпроизвести впечатление (Манилов и Ноздрев, совершенно чуждые стяжательства, непытающиеся выгодно использовать предложение Чичикова приобрести умершихкрестьян) и голого практицизма (Коробочка и Собакевич). Плюшкин, в характерекоторого проявляется и бескорыстная симпатия к заезжему гостю, и скаредность, сочетающийдошедшее до абсурда корыстолюбие с некоторой позой несчастного, всемиобманываемого полунищего старика, — олицетворяет «синтез двух отмеченныхначал». Построенная автором «Мертвых душ» конструкция отличаетсясимметричностью: «по краям» ее находятся образы двух персонажей, «договариватьсяс которыми было Чичикову проще всего»; в центре – образ Ноздрева, сделка скоторым вообще не состоялась, причем Чичикову едва не был причинен моральный ифизический ущерб (Ивинский Д.П. О композиции первого тома поэмы Н.В. Гоголя«Мертвые души» // www.portal-slovo.ru/rus/philology/258/421/9207/).
ИнтерпретацияД.П. Ивинского в общем совместима и с концепцией «возрастающего омертвения», ис идеей Ю.В. Манна, так как находится в другой смысловой плоскости. Егонаблюдения мне представляются интересными и убедительными. Но смыслпрослеженной симметричности раскрыт не в полной мере и сама эта симметричность,по-видимому, весьма относительна: красота композиционной строгости как таковаяне могла привлекать автора «Мертвых душ», где герой петляет по губернскимдорогам и его стройные замыслы рушатся, а повествователь его сопровождает, размышляяо «тупиках», в которые порой попадало человечество, сбиваясь с торногоисторического пути.
2.ПОПЫТКА ИНТЕРПРЕТАЦИИ. МАНИЛОВ И ПЛЮШКИН
Обратимсяк гоголевскому тексту, не рассматривая его в порядке расположения глав, описывающихвизиты Павла Ивановича Чичикова, а выделяя соотнесенные пары или группыперсонажей-помещиков. Последовательность рассмотрения этих пар и группопределяется их значимостью, мерой сходства и отличий; степень значимостипоказывается непосредственно при сопоставлении персонажей и окружающего ихвещного мира. Фрагменты, интерпретация и анализ которых в перечисленных вышеисследованиях не вызывают у меня сомнений, не рассматриваются. Особенноезначение обращено на сходство изображаемых предметов, обстановки, окружающейпомещиков: оно не случайно, его функция – установление соотнесенности между образамивладельцев поместий.
МАНИЛОВи ПЛЮШКИН
Одиниз элементов соотнесенности – пейзаж. В первом томе «Мертвых душ» описаны садытолько двух помещиков – Манилова и Плюшкина. Так между образами открывающего ихгалерею Манилова и замыкающего их ряд Плюшкина устанавливается соотнесенность.
СадМанилова
«Домгосподский стоял одиночкой на юру покатость горы, на которой он стоял,была одета подстриженным дерном. На ней были разбросаны по-английски две-триклумбы с кустами сиреней и желтых акаций; пять-шесть берез небольшими купамикое-где возносили свои мелколистные жиденькие вершины. Под двумя из них виднабыла беседка с плоским зеленым куполом с надписью “Храм уединенногоразмышления”, — пониже пруд, покрытый зеленью, что, впрочем, не в диковинку ваглицких садах русских помещиков».
«Поодальв стороне темнел каким-то скучно-синеватым цветом сосновый лес. Даже самаяпогода весьма кстати прислужилась: день был не то ясный, не то мрачный, акакого-то светло-серого цвета, какой бывает только на старых мундирахгарнизонных солдат ».
Особенностиманиловского сада: претензия на изысканность; отражение моды на иррегулярность;имитация естественности («по-английски») в сочетании с признаками ухоженности ипренебрежения таковой (пруд), указывающими на маниловскую безалаберность;проявление сентиментальности и «созерцательности» хозяина (беседка с надписью —см. об этом, например: Набоков В. Николай Гоголь. С. 99); скука; неяркоесероватое освещение, ассоциирующееся со свойствами натуры хозяина; мизерностьвнутреннего мира, «я» героя («мелколистные жиденькие вершины» деревьев).
СадПлюшкина
«Старый,обширный, тянувшийся позади дома сад, выходивший за село и потом пропадавший вполе, заросший и заглохлый, казалось, один освежал эту обширную деревню и одинбыл вполне живописен в своем картинном опустении. Зелеными облаками инеправильными трепетолиственными куполами лежали на небесном горизонтесоединенные вершины разросшихся на свободе дерев. Белый колоссальный стволберезы, лишенный верхушки, отломленной бурею или грозою, подымался их этойзеленой глуши и круглился на воздухе, как правильная мраморная сверкающаяколонна ».
«Молодая ветвь клена, протянувшая сбоку свои зеленые лапы-листы, под один изкоторых забравшись Бог весть каким образом, солнце превращало его вдруг впрозрачный и огненный, чудно сиявший в этой густой темноте».
Упоминаются«иссохшие листья» осин.
«Словом,все было хорошо, как не выдумать ни природе, ни искусству, но как бывает толькотогда, когда они соединятся вместе ».
Особенностиплюшкинского сада: запущенность, ассоциирующаяся с «запустением» души хозяина(частное соответствие, возможно, — ствол сломанной березы и загубленное живоеначало Плюшкина) и особенная красота. В отличие от непрезентабельного и отнюдьне величественного маниловского сада плюшкинский подлинно прекрасен играндиозен; Гоголь прибегает к контрасту: предоставленная самой себе, природане вырождается в отличие от души человеческой, требующей «ухода», самовоспитания.Смысловое наполнение соотнесенности двух пейзажей и образов двух помещиков, помимоуказания на соответствие «Манилов – Плюшкин», по-видимому, таково: характер, вкотором личностное живое начало подменено этикетной чувствительностью, пошлойпретензией на культурность («антикизированные имена сыновей Манилова –Фемистоклюс и Алкид), поведенческими и речевыми клише «сентиментального» стиля,противопоставлен характеру «сломленному». (О литературных истоках образаплюшкинского сада см.: Вайскопф М. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология.Контекст. М., 2002. С. 515.)
Дом
Реальныйдом Манилова отнюдь не похож на плюшкинский, зато похож воображаемый. Фантазияхозяина строит «огромнейший дом с таким высоким бельведером, что можно оттудавидеть даже Москву и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудьприятных предметах». Но у Плюшкина подобный усадебный дом (хотя и безгиперболичности, порожденной маниловской мечтой) уже выстроен: ««на темнойкрыше торчали два бельведера оба уже пошатнувшиеся, лишенныекогда-то покрывавшей их краски». (О литературных истоках образа плюшкинскогосада см.: Вайскопф М. Сюжет Гоголя. С. 510-512.)
Характерперсонажей и «фигура фикции». Пол
Вотчто сказано в поэме о характере Манилова: «Один Бог разве мог сказать, какойбыл характер Манилова. Есть род людей, известных под именем люди так себе, нито, ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан, по словам пословицы. Можетбыть, к ним следует примкнуть и Манилова». И далее: «У всякого есть свой задор но у Манилова ничего не было».
Этааттестация персонажа повествователем была неоднократно предметом вниманияисследователей. Андрей Белый, определивший такую характеристику как пример«фигуры фикции», указал на соотнесенность Манилова с центральным персонажемпоэмы Чичиковым (см.: Белый Андрей. Мастерство Гоголя. С. 80). Вслед за нимЮ.В. Манн применение этого приема в отношении ряда персонажей поэмы, необнаружив, однако, случаев использования «фигуры фикции» при изображении другихпомещиков (Манн Ю.В. Поэтика Гоголя: Вариации к теме. С. 417-418).
Ю.В.Манн прав, если понимать этот прием именно как своеобразную риторическуюфигуру. Но если исходить из более широкого ее понимания как соприсутствия двухпротивоположных определений-представлений, отрицающих друг друга, из-за чегоопределяемый объект лишается необходимой характеристики, то с первым изпомещиков может быть сопоставлен последний – Плюшкин. Увидев его в первый раз, Чичиков«долго не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик». ВМанилове нет харáктерности, личностности; в Плюшкине как бы утраченахарáктерность пола, его признаки во внешности (лицо, лишь припристальном вглядывании в которое обнаруживается щетина на небритом подбородке,одежда).
«Маскулинность»,мужской пол Манилова в отличие от половой принадлежности Плюшкина сомнений невызывает; этот помещик – любящий муж и отец. Однако поведение Маниловаотличается несомненной «женскостью». Он повышенно чувствителен, слезлив:«Манилов был совершенно растроган. Оба приятеля долго жали друг другу руку идолго смотрели молча один другому в глаза, в которых видны были навернувшиесяслезы». Манера речевого поведения Манилова ничем не отличается от манеры егосупруги Лизаньки – даже интонационно, причем это именно «женское» речевоеповедение («трогательно нежный голос», «грациозно» раскрываемый «ротик», любовьк словам с уменьшительно-ласкательными суффиксами); показательно, что и муж, ижена именуются одним словосочетанием «каждый из них», а рот и его, и ее – это«ротик»: «Жена его… впрочем, они были совершенно довольны друг другом. Несмотряна то что минуло более восьми лет их супружеству, из них все еще каждыйприносил другому или кусочек яблочка, или конфетку, или орешек и говорилтрогательно нежным голосом, выражавшим совершенную любовь: “Разинь, душенька, свойротик, я тебе положу этот кусочек”. Само собой разумеется, что ротикраскрывался при этом случае очень грациозно». Их подарки друг другу – именно«женские» безделицы: «Ко дню рождения приготовляемы были сюрпризы: какой-нибудьбисерный чехольчик на зубочистку».
Семья
ТолькоМанилов и Плюшкин представлены как два семьянина. Но первый из помещиков —пошло благоденствующий супруг, а последний — супруг, лишившийся семьи, потерявшийее. У Манилова есть жена и двое детей-мальчиков, у Плюшкина были когда-то жена,сын и две дочери, однако супруга и одна из дочерей скончались, а с сыном и сдругой дочерью он разорвал отношения. Тем не менее Плюшкин охарактеризован впоэме именно как отец, пусть и «бывший»: показательно, что само имя егоизвестно только благодаря упоминанию имени-отчества живущей дочери — АлександрыСтепановны.
Чтоже касается остальных помещиков, то Коробочка вдова и о существовании у неедетей ничего не известно, Собакевичи — чета, о детях которой не сообщается.Впрочем, согласно , у четыСобакевичей были дети, однако, во-первых, это известие относится к лишь начатой,но не завершенной новой редакции тома, а во-вторых, здесь констатируется«наличествующее отсутствие»: в городе «Собакевич был с супругой; детей при немне было».
Женатбыл Ноздрев, и у него есть две дочери, однако их существование «химерично» исовершенно незначимо для персонажа: «Женитьба его ничуть не переменила, темболее что жена скоро отправилась на тот свет, оставивши двух ребятишек, которыерешительно ему были ненужны». Показательно и то, что супружеские отношенияпредставляются Ноздреву совершенно излишними и непонятными; зятю Мижуеву, слезнопросящему отпустить его к жене, этот помещик заявляет: «-Ну ее, жену, к…!важное в самом деле дело станете делать вместе!».
По-видимому,эта характеристика Ноздрева как «химерического» отца соотнесена со срединнымположением его образа в «помещичьих» главах, отмеченным Д.П. Ивинским:«исторический человек» как бы совмещает в себе отцовство (реальное в случаеМанилова, привязанного к своим детям) и «бездетность» (характерную для Плюшкина,повинного в роковой ссоре с сыном и дочерью).
«Хаос»вещей
Убранствов маниловском доме отличается парадоксальным сочетанием изысканных предметов ипредметов убогих. Так, « в гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутаящегольской шелковой материей, которая, верно, стоила весьма недешево; но на двакресла ее недостало, и кресла стояли обтянуты просто рогожею Ввечеруподавался на стол очень щегольской подсвечник из темной бронзы с тремяантичными грациями, с перламутным щегольским щитом, и рядом с ним ставилсякакой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону и весь в сале».
Хаотическоесочетание (точнее, уже нагромождение) самых разнородных вещей и беспорядок характернытакже именно для интерьера в доме Плюшкина: «Казалось, как будто в домепроисходило мытье полов и сюда на время нагромоздили всю мебель. На одном столестоял даже сломанный стул, и рядом с ним часы с остановившимся маятником, ккоторому паук уже приладил паутину. Тут же стоял прислоненный боком к стенешкаф с старинным серебром, графинчиками и китайским фарфором. На бюре, выложенномперламутною мозаикой, которая местами уже выпала лежало множествовсякой всячины: куча исписанных мелко бумажек, накрытых мраморным позеленевшимпрессом с яичком наверху, какая-то старинная книга лимон, весьиссохший отломленная ручка кресел, рюмка с какою-то жидкостью и тремямухами, накрытая письмом, кусочек сургучика, кусочек поднятой тряпки, два пера зубочистка, совершенно пожелтевшая, которою хозяин, может быть, ковырялв зубах своих еще до нашествия на Москву французов».
Сигналомсоотнесенности двух описаний можно считать «перламутный щит» маниловскогоподсвечника и «перламутную» отделку бюро, принадлежащего Плюшкину. А упоминаниео пожелтевшей плюшкинской зубочистке отсылает к такой детали, как чехольчик назубочистку, даримый одним из супругов Маниловых другому.
Другойсигнал соотнесенности – книга в кабинете у Манилова и книга в комнате Плюшкина;однако во втором случае подчеркнут ее почтенный возраст (она старая).
Наконец,у Манилова табак «насыпан был просто кучею на столе», а «на обоих окнах тожепомещены были горки выбитой из трубки золы, расставленные не без старания оченькрасивыми рядками. Заметно было, что это иногда доставляло хозяинупрепровождение времени». Эти детали соотносятся с плюшкинскими «сором» и«кучей». У Плюшкина «в углу комнаты была навалена куча того, что погрубее и чтонедостойно лежать на столах». Сходство, конечно, не исключает существенногоразличия: если насыпанный кучею на столе табак свидетельствует о безалаберностии лености Манилова, то плюшкинская куча — не столько о той же леностинепрактичности, сколько о душевном распаде, о болезненной алчности;расставленная же Маниловым «аккуратными рядками» зола — «единственное доступноеему художество» (Набоков В. Николай Гоголь. С. 100, пер. с англ. Е. Голышевойпод ред. В. Голышева), — склонность, совершенно не свойственная последнему изпосещенных Чичиковым помещиков. Но обоих роднит привязанность к «ничто», к«золе» и «сору».
Обед
Тольков гостях у Манилова и Плюшкина Чичиков не проявляет интереса к обеду, в обоихслучаях — в отличие от потчевания покупателя мертвых душ Коробочкой, Ноздревыми особенно Собакевичем. В доме Манилова еда как бы заменена словом, беседой —Павел Иванович ограничивается сомнительного качества «духовной пищей»: «Хозяиночень часто обращался к Чичикову с словами: “Вы ничего не кушаете, вы оченьмало взяли”. На что Чичиков отвечал всякий раз: “Покорнейше благодарю, я сыт, приятныйразговор лучше всякого блюда”». У Плюшкина же Чичиков есть побрезговал.Сходство ситуаций значимое: если Коробочка, Ноздрев (он, впрочем, на особенныйманер) и Собакевич не чураются телесного, удовольствий плоти и их болезньзаключается в неразвитости и/или отсутствии духовного начала, то у Маниловадуховное начало измельчало, а у Плюшкина чудовищно извращено.
Остановившеесявремя
Остановившеесяили плетущееся черепашьим шагом, вязкое время обволакивает дом Манилова. Поцелуйхозяина и хозяйки, женатых уже восеь лет, но ведущих себя словно молодыесупруги, длится столь долго, что «в продолжение его можно было бы легковыкурить маленькую соломенную сигарку». В ответ на предложение Чичикова Манилов«вместо ответа принялся насасывать свой чубук так сильно, что тот начал наконецхрипеть, как фагот. Казалось, как будто он хотел вытянуть из него мнениеотносительно такого неслыханного обстоятельства, но чубук хрипел и большеничего». Не совершающееся появление такового мнения и повторяющиеся«насасывание» и «хрип» чубука (очевидно продолжительный) также соотносятся состановкой или замедлением течения времени.
Оченьи очень долго пытается Манилов управиться с собственной мыслью, неподвижно сидяи предаваясь одному и тому же занятию — курению трубки: «Странная просьбаЧичикова прервала вдруг все его мечтания. Мысль о ней как-то особенно неварилась в его голове: как ни переворачивал он ее, но никак не мог изъяснитьсебе, и все время сидел он и курил трубку, что тянулось до самого ужина».
Остановившеесявремя Плюшкина обозначено большим рядом деталей. Это и не идущие часы с обвитымпаутиной маятником, и пожелтевшая от старости зубочистка; и старинный «гравюр»;и оставшийся с прошлого года от приезда дочери засохший и заплесневевший кулич,который хозяин считает вполне пригодной для угощения снедью; наконец, это исломанные часы, которые он было решил подарить приятному гостю.
Особенное,но абсолютно химерическое расположение к гостю
Маниловвелеречиво заявляет Чичикову: «О! Павел Иванович, позвольте мне бытьоткровенным: я бы с радостию отдал половину моего состояния, чтобы иметь частьтех достоинств, которые имеете вы!..». В реальности эта чувствительнаядекларация — не более чем пустая риторика, набор означающих, лишенныйозначаемых. Маниловский порыв в действительности ограничивается дарениеммертвых душ и использованием особенной бумаги с каемочкой. Плюшкин на такиепоступки не способен, он старательно пытается сэкономить на бумаге, а мертвых ибеглых продает, — впрочем, не в пример Коробочке, не беспокоясь, что продешевил,и особенно не торгуясь в отличие от Собакевича. И в этой готовностиограничиться небольшим, но верным прибытком, на мой взгляд, сказываетсядушевное измельчание несчастного скупца, а не лучшие свойства натуры Плюшкина, какполагает В.Н. Топоров. Однако и этот помещик размышляет о подарке Чичикову:«Оставшись один, он даже подумал о том, как бы ему возблагодарить гостя затакое, в самом деле, беспримерное великодушие. “Я ему подарю, подумал он просебя, — карманные часы: они ведь хорошие, серебряные часы, а не то чтобыкакие-нибудь томпаковые или бронзовые; немножко поиспорчены, да ведь он себепереправит; он человек еще молодой, так ему нужны карманные часы, чтобыпонравиться своей невесте! Или нет, — прибавил он после некоторого размышления,- лучше я оставлю их ему после моей смерти, в духовной, чтобы вспоминал обомне”».
ИЮ.В. Манн, и В.Н. Топоров придают особенное значение этому душевному движениюкак подлинно бескорыстному чувству, как свидетельству неполного омертвенияперсонажа, отличающему его от остальных помещиков. Однако бескорыстие, причемдействительное, присуще и Манилову. Правда, готовность Манилова подаритькрестьян Павлу Ивановичу не сопровождается подобной авторской интроспекцией, ноее отсутствие можно объяснить не большей мертвенностью этого персонажа, аэлементарностью побудительного мотива. Душевное движение Плюшкина неблагороднее и чище, а сложнее и «хитрее», поэтому и требуется проникновение вовнутренний мир этого героя. Во-первых, Плюшкин сразу решает подаритьиспорченные, а не исправные часы, во-вторых, он быстро решает подарить их послесмерти по духовному завещанию и к тому же проявляет небескорыстнуюзаинтересованность в том, чтобы одаренный вспоминал о нем. Если выспренние ивосторженные речи и чрезмерная предупредительность Манилова ориентированы навосприятие зрителя-собеседника, то Плюшкин играет в театр одного актера изрителя: это пьеса, разыгранная для себя самого, в стремлении предстать добрыми бескорыстным в собственных глазах. Наконец, некоторое расположение хозяина кгостю не вполне бескорыстно, — это «ответ» на вручение Чичиковым Плюшкинуденег. Это тонкий самообман, изощренное «иезуитство», впрочем, полностью неисключающее слабого отсвета искреннего чувства, «полупорыва». Проявление живойдуши в этом размышлении сомнительно. Не случайно повествователь именуетпроявление не умершего чувства Плюшкина при воспоминании о бывшем однокласснике«последним», а ведь этот эпизод предшествует размышлению Плюшкина о подарке.
3.ПОПЫТКА ИНТЕРПРЕТАЦИИ. ПЛЮШКИН И ПРОЧИЕ
Признаковсоотнесенности Манилова и Плюшкина в тексте поэмы более, чем перекличек междуобразами других помещиков. Но в образе Плюшкина есть соответствия образам всехпомещиков первого тома, хотя и не столь многочисленные и яркие, как в случае сМаниловым.
КОРОБОЧКАи ПЛЮШКИН
Вещи.Скопидомство
ПодобноПлюшкину – собирателю всяческого «сора», хозяину знаменитой «кучи» НастасьяПетровна собирает всякое старье, вещи, как кажется, ненужные. У нее «за всякимзеркалом заложены были или письмо, или старая колода карт, или чулок».
Интереснаи характеристика героини и ей подобных: такие «матушки» помещицы «в одинмешочек отбирают всё целковики, в другой полтиннички, в третий четвертачки, хотяс виду и кажется, будто бы в комоде ничего нет, кроме белья, да ночных кофточек,да нитяных мешочков, да распоротого салопа, имеющего потом обратиться в платье,если старое как-нибудь прогорит во время печения праздничных лепешек со всякимипряженцами или поизотрется само собою. Но не сгорит платье и не изотрется самособою: бережлива старушка, и салопу суждено достаться по духовному завещаниюплемянницы внучатой сестры вместе со всяким другим хламом».
Существенно,впрочем, и отличие – собирательство Коробочки по-своему плодотворно: такаяпомещица копит не только «хлам», но и бесспорные ценности — деньги. Плюшкинский«сор» абсолютно никому не нужен, урожай и снедь гниют или плесневеют.
Часы.Остановившееся время
Плюшкинпризадумался было подарить симпатичному гостю сломанные часы. В доме у НастасьиПетровны «стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас же последовалокряхтенье, и наконец, понатужась всеми силами, они пробили два часа такимзвуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошелопять покойно щелкать направо и налево».
АндрейБелый, замечая, что «шип атмосферы, подобный шипу часов Коробочки:“Прижизненная смерть!”», трактовал сравнение их боя с шипением змей какуказание на инфернальную (или хотя бы просто «змеиную» и опасную для хозяйки)сущность Чичикова (Белый Андрей. Мастерство Гоголя. С. 23, 44). Однако, посколькудействие происходит в доме Коробочки и часы принадлежат ей, очевидно, они идолжны характеризовать хозяйку, а не гостя, странными звуками напуганного.Скорее, змеиное шипение, издаваемое часами, должно указывать на демонические, бесовскиечерты помещицы, которую М.Я. Вайскопф смело, но выразительно именует «набожнойведьмой»; как знак бесовского начала он трактует также грязь, окружающую имениеКоробочки (см.: Вайскопф М.Я. Сюжет Гоголя: Морфология. Идеология. Контекст. М.,2002. С. 506-507; змеиное шипение часов как атрибут гоголевского персонажа М.Я.Вайскопф возводит к «шипенью ядовитого змея», обитающего у ведьмы Вахрамеевныиз «Аскольдовой могилы» М.Н. Загоскина).
Нобесспорный смысл этой художественной детали – символизация замедлившегосядвижение, «задохнувшегося», «хрипящего от одышки времени»: метафоры текста(«кряхтенье», «понатужась всеми силами») об этом свидетельствуют. В домеКоробочки ход времени затрудненный, в имении Плюшкина оно остановилось, умерло.
Мухи
Чичиковав доме Настасьи Петровны одолели мухи: «мухи, которые вчера спали спокойно настенах и на потолке, все обратились к нему: одна села ему на губу, другая наухо, третья норовила как бы усесться на самый глаз, ту же, которая имеланеосторожность подсесть близко к носовой ноздре, он потянул впросонках в самыйнос, что заставило его крепко чихнуть, — обстоятельство, бывшее причиною егопробуждения». А у Плюшкина гостю бросаются в глаза «рюмка с какою-то жидкостьюи тремя мухами, накрытая письмом» и чернильница «с множеством мух на дне». Мухи,конечно, ассоциируются с грязью, гниением, нечистотой, как бы указывая надуховную нечистоту и распад «я» обоих помещиков.
Человек-пугало
Плюшкин,одетый в какие-то полулохмотья, не позволяющие различить, мужчина это илиженщина, барин или ключница, предстает взору Чичикова и читателей скорее нечеловеком, а чучелом или пугалом. Но подобные ассоциации, хотя и не в стольакцентированном, полугротескном виде, окружают и Коробочку: в ее огороде наодном их чучел «надет был чепец самой хозяйки».
Свинья/кабан
Подвору у Коробочки расхаживает свинья, у Плюшкина же на картине изображена«кабанья морда». Таким образом устанавливается традиционная для моралистическойсатиры корреляция «человек – свинья», часто встречающаяся в творчестве Гоголя.Различие между реальной свиньей и изображением кабана, вероятно, значимо: урачительной помещицы – настоящая живность, у чудовищного скупца – ее видимость,изображение на картине.
Выборповеренного
Извсех помещиков, с которыми Павлу Ивановичу удалось заключить сделки, толькодвое – Коробочка и Плюшкин – отказываются сами ехать в город для оформлениякупчей и предоставляют оформить покупку своим поверенным. За Настасью Петровнувсё сделает поверенный – сын протопопа отца Кирилла, служащий в Казеннойпалате; Плюшкин решает, что его поверенным будет Иван Григорьевич, председательэтой палаты. Сходство сюжетных мотивов не только простое указание насоотнесенность Коробочки и Плюшкина, но и свидетельство замкнутости, заключенностив узком, ограниченном мирке, отчужденности от окружающих.
Дворовые
УКоробочки есть «девчонка лет одиннадцати», «с босыми ногами, которые издалиможно было принять за сапоги, так они были облеплены свежею грязью». У Плюшкинаже имеется дворовый Прошка, который, как и вся дворня у Плюшкина, ходит поулице босой – сапоги у этого скаредного барина слуги надевали только в доме, чтобыобувь изнашивалась медленнее. Предназначение этого соответствия – указать напохожесть двух господ.
Приемриторического обобщения
Обобщенияморально-психологического характера, доказывающие не-исключительность, типичностьизображенных характеров, сопровождают образы только двух помещиков – Коробочкии Плюшкина. О Настасье Петровне сказано: «Но зачем так долго заниматьсяКоробочкой? Может быть, станешь даже думать: да полно, точно лиКоробочка стоит так низко на бесконечной лестнице человеческогосовершенствования? Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемоогражденной стенами аристократического дома ». В главе же о Плюшкинеповествователь доказывает возможность и реальность той чудовищной метаморфозы, тогопадения, которые совершились с этим персонажем.
КОРОБОЧКА,СОБАКЕВИЧ и ПЛЮШКИН
Воротаи забор
Усадебныйдом Коробочки окружают ворота и забор; – есть они и у Плюшкина, причем у него — с очень основательным замком. Забор также окружает дом Собакевича – такого жехозяйственного и практичного помещика, как и Коробочка. Открытый взору домМанилова, стоящий на юру, забором, очевидно, не обнесен, а у Ноздрева заборомобнесена псарня: она словно замещает по своей функции и значимости барский дом,собаки для этого помещика как дети, — ведь он смотрится в их окружениисовершенно как отец.
Плюшкин,как и Коробочка и Собакевич, стремится отгородиться от внешнего мира, но еслиими движет, видимо, прежде всего стремление выделить собственное пространство, тоПлюшкина терзает страх быть ограбленным: поэтому и заперты ворота такимсерьезным замком.
Интерьер.Картины
Вдоме у Коробочки имеются «картины с какими-то птицами», портрет Кутузова истарика в павловском мундире. У Плюшкина, соответственно, — «длинныйпожелтевший гравюр какого-то сражения, с огромными барабанами, кричащимисолдатами в треугольных шляпах и тонущими конями, без стекла, вставленный враму красного дерева с тоненькими бронзовыми полосками и бронзовыми же кружкамипо углам. В ряд с ними занимала полстены огромная почерневшая картина, писанаямасляными красками, изображавшая цветы, фрукты, разрезанный арбуз, кабаньюморду и висевшую головой вниз утку». Тематически картины в обоих помещиковсходны: анималистика и батальная тема (портрет Кутузова и «гравюр»). И в том ив другом случае живопись овеяна ореолом старины: на портрете у Коробочкиизображен старик в старинном (павловском) мундире, на стене у Плюшкина виситстарая пожелтевшая гравюра, изображающая солдат в старинных шляпах(треугольных).
Уткаотличается от птиц на картинах у Коробочки в двух отношениях: во-первых, она, очевидно,мертвая: была подстрелена и висит как охотничий трофей; во-вторых, висит она«головой вниз». Такое положение характерно для классических натюрмортов, но вданном случае эта деталь, по-видимому, наделяется дополнительными смыслами.Характеризуемый этой деталью, мир Плюшкина предстает как «более мертвый», чемдом Коробочки и как безнадежно отклонившийся от жизненной нормы, «перевернутый».
Третийпомещик, картины в доме у которого перечисляются, — Собакевич; у него – внарушение читательских ожиданий, связанных с пристрастием этого помещика к обильной,вкусной и здоровой пище, — нет на стенах натюрмортов, зато щедро представленабатальная тема (портреты героев греческого восстания и Багратиона). «Самыеузенькие рамки» багратионовского портрета» соответствуют «тоненьким бронзовымполоскам» на раме гравюры и – наряду с «маленькими знаменами и пушками» –контрастируют с «огромными барабанами» на гравюре, эти внушительного размерамузыкальные инструменты напоминают, однако же, греческих полководцев, изображенныхна других картинах в доме Собакевича. Таким образом, на плюшкинских полотнахкак бы собраны черты, «рассеянные» на картинах двух хозяйственных помещиковКоробочки и Собакевича.
Большеечисло признаков, соотносящих Плюшкина с Коробочкой, чем с родственным ейСобакевичем, объясняется, как представляется, тем, что и Настасья Петровна, иПлюшкин отличаются наибольшей степенью замкнутости, отчужденности от людей:показательно, что они безвылазно живут в своих имениях – в противоположностьСобакевичу, приезжающему по делам и с визитами в город и, несмотря нанедоброжелательное отношение к тамошним чиновникам, весьма охотно и беззатруднений поддерживающему с ними знакомство. Скопидом и «кулак», Собакевичдважды проявляет странную «хлестаковско-ноздревскую» «поэтическую» страсть. Он начинаетнахваливать таланты своих крепостных – каретника Михеева, плотника СтепанаПробки, кирпичника Милушкина, на что Чичиков резонно возражает: «-Но позвольте зачем вы исчисляете все их качества, ведь в них толку теперь нет, никакого,ведь это всё народ мертвый.
-Да,конечно, мертвые, — сказал Собакевич, как бы одумавшись и припомнив, что они всамом деле были уже мертвые, а потом прибавил: — Впрочем, и то сказать: что изэтих людей, которые числятся теперь живущими? Что это за люди? Мухи, а не люди.
-Давсё же они существуют, а это ведь мечта.
-Нунет, не мечта! Я вам доложу, каков был Михеев, так вы таких людей не сыщете:машинища этакая, что в эту комнату не войдет; нет, это мечта! А в плечищах унего была такая силища, какой нет у лошади; хотел бы я знать, где бы вы вдругом месте нашли такую мечту!»
ПотомСобакевич так же начинает нахваливать своих проданных Чичикову мужиков вКазенной палате (говоря о своем бескорыстии и нерасчетливости), что оказываетсярискованным: председатель Иван Григорьевич вспомнил, что хозяин раньше упоминало смерти одного из них, каретника Михеева, на что Собакевич заявил, что умербрат, — совершенно в хлестаковском духе с двумя «Юриями Милославскими».Никакого практического резону в этом вранье Собакевичу не было.
Психологическуюнеубедительность этих сцен отметил еще С.П. Шевырев, писавший: «Комическийдемон шутки иногда увлекает до того фантазию поэта, что характеры выходят изграниц своей истины: правда, что это бывает очень редко. Так, например, неестественнонам кажется, чтобы Собакевич, человек положительный и солидный, сталвыхваливать свои мертвые души и пустился в такую фантазию. Скорее мог бы еюувлечься Ноздрев, если бы с ним сладилось такое дело. Оно чрезвычайно смешно, еслихотите, и мы от души хохотали всему ораторскому пафосу Собакевича, но вотношении к истине и отчетливости фантазии нам кажется это неверно. Даже самоекрасноречие, этот дар слова, который он внезапно по какому-то особливому наитиюобнаружил в своем панегирике Михееву, плотнику Пробке и другим мертвым душам, кажутсяпротивны его обыкновенному слову, которое кратко и рубит топором, как егосамого обрубила природа» (Шевырев С.П. Похождения Чичикова, или Мертвые души.Поэма Н. Гоголя. Статья вторая. С. 174-175). Ю.В. Манн как бы возражает С.П.Шевыреву, замечая: « Какие бы мотивы ни управляли Собакевичем, остаетсявозможность предположить в его действиях присутствие некой доли “чистогоискусства”. Кажется, Собакевич неподдельно увлечен тем, что говорит верит (или начинает верить) в реальность сказанного им» (Манн Ю.В. ПоэтикаГоголя. Вариации к теме. С. 259).
Икогда Собакевич, жульничая, вписал в реестр проданных крестьян «бабу»«Елизаветъ Воробей», он, очевидно, не столько хотел получить лишние деньги(сумма мизерная), сколько вдохновлялся тем же комплексом Ноздрева, о которомговорится: «И наврет совершенно без всякой нужды».
НОЗДРЕВи ПЛЮШКИН
Напервый взгляд между этими двумя персонажами – «историческим человеком»Ноздревым, рубахой-парнем, страдающим разве что от избытка «задора», исжавшимся, ушедшим в себя, как мышь в нору, маниакально скупым Плюшкиным нетничего общего. Ноздрев более всего походит на Манилова: их роднитбезалаберность, отсутствие порядка в доме, признания в особом расположении кгостю. Сломанная, перескакивающая с мелодии на мелодию шарманка отдаленнонапоминает часы Коробочки, издающие странные звуки при бое. В этом задиристомудальце, лицо которого пышет здоровьем и силой, есть что-то общее с массивным, исполненным«богатырской» мощи Собакевичем.
Итем не менее признаки сходства, хотя и не очень яркие и выразительные, обнаруживаетсяи между «историческим человеком» и старым скупцом. Все они относятся к одномусемантическому полю.
Вещи.Собирание «хлама»
Конечно,Ноздрев не приобретает и не хранит совершеннейшую «дрянь», как «куча исписанныхмелко бумажек лимон, весь иссохший отломленная ручка кресел,рюмка с какою-то жидкостью и тремя мухами, накрытая письмом, кусочек сургучика,кусочек поднятой тряпки, два пера» и прочее. Но среди вещей, которыми онособенно гордится, имеется сломанная шарманка: «Шарманка играла не безприятности, но в средине ее, кажется, что-то случилось, ибо мазуркаоканчивалась песнею:”Мальбруг в поход поехал”, а “Мальбруг в поход поехал”неожиданно завершался каким-то давно знакомым вальсом». Покупки, совершаемыепомещиком, по своей бессмысленности и непрактичности ничем не отличаются отболезненного собирания Плюшкиным его «кучи». Ноздрев, «если ему на ярмаркепосчастливилось напасть на простака и обыграть его накупал кучу всего,что прежде попадалось ему на глаза в лавках: хомутов, курительных свечек, платковдля няньки, жеребца, изюму, серебряный рукомойник, голландского холста, крупичатоймуки, табаку, пистолетов, селедок, картин, точильный инструмент, горшков, сапогов,фаянсовую посуду – насколько хватало денег».
Разницав том, что приобретательство Плюшкина диктуется патологической алчностью, апокупки Ноздрева – «широтой души», но итог противоположно направленных страстей,не контролируемых разумом, здравомыслием, оказывается одним и тем же – собирается«куча» совершенно не нужного в хозяйстве «хлама». Плюшкинский «гиперпрактицизм»,показывает автор, не более чем оборотная сторона ноздревского транжирства.
СОБАКЕВИЧи ПЛЮШКИН
ХотяСобакевич, как и Коробочка, относится к числу рачительных хозяев-помещиков, внетриады «Коробочка – Собакевич – Плюшкин» Михайла Семенович в отличие отНастасьи Петровны с несчастным скупцом имеет очень мало общего. Помимопредвзято недоброжелательного (впрочем, в случае Плюшкина скорее настороженного,подозрительного) отношения к окружающим сходна одна портретная черта.
Портрет
Собакевичсловно вытесан из одного большого куска дерева, из чурбана, причем, трудясь надлицом его, «натура» «большим сверлом ковырнула глаза» (V; 119). Лицо жеПлюшкина именуется «деревянным», причем этот эпитет является устойчивым (V;160).
Итак,в образе Плюшкина обнаруживаются черты, по отдельности характеризующие образывсех остальных помещиков. Но, действительно, как замечают Ю.В. Манн и В.Н.Топоров, Плюшкин представлен в поэме всё же иначе, чем остальныеперсонажи-помещики. Вернемся к их аргументам. Во-первых, у этого помещика естьпредыстория: он был когда-то всего лишь скуповатым хозяином, но жизненныенеурядицы и собственная вина привели к тому, что он стал «прорехой начеловечестве». Во-вторых, повествуется о пробуждении в нем некоегобескорыстного чувства: при воспоминании о бывшем однокласснике и после прощанияс гостем, когда Плюшкин подумывает, чем одарить уехавшего Чичикова.
Нопредыстория Плюшкина, свидетельствующая о стадиях деградации, душевногоомертвения, не обязательно призвана свидетельствовать о возможностяхвозрождения: не в меньшей мере она может быть призвана говорить о глубине, безднепадения, обозначать не верхнюю, а нижнюю точку его. Намерение же одаритьприятного посетителя двусмысленно, ибо не исполнено и, кажется, непредполагалось быть исполненным. Остается фрагмент, в котором описываетсяПлюшкин, вспомнивший о былом товарище детства: «И на этом деревянном лице вдругскользнул какой-то теплый луч, выразилось не чувство, а какое-то бледноеотражение чувства, явление, подобное неожиданному появлению на поверхности водутопающего, произведшему радостный крик в толпе, обступившей берег. Но напраснообрадовавшиеся братья и сестры кидают с берега веревку и ждут, не мелькнет ливновь спина или утомленные бореньем руки, — появление было последнее. Глухо все,и еще страшнее и пустыннее становится после того затихнувшая поверхностьбезответной стихии. Так и лицо Плюшкина вслед за мгновенно скользнувшим на немчувством стало еще бесчувственней и еще пошлее».
Истолкованиеэтого фрагмента зависит от расстановки смысловых акцентов. И Ю.В. Манн, и В.Н.Топоров акцентируют начало отрывка («теплый луч», «бледное отражение чувства»).Однако завершается он страшным сравнением с утопающим, из которого следует, чтоне только появление утопающего над гладью воды, но и выражение «скользнувшегочувства» на лице Плюшкина «было последнее». Авторский акцент все-таки падает наконец фрагмента, на разъясняющее его смысл сравнение. О глубокой неслучайности,об особенной значимости этого сравнения говорит его повторение в заметке: «А как попробуешь добраться додуши, ее уж и нет. Окременевший кусок и весь [уже] превратившийся человек встрашного Плюшкина, у которого если и выпорхнет иногда что похожее на чувство, тоэто похоже на последнее усилие утопающего человека».
Символическиедетали, окружающие образ Плюшкина в поэме, обладают двойственным, потенциальноамбивалентным смыслом: они могут свидетельствовать как о возможном возрожденииего души, так и о состоявшейся духовной и душевной смерти.
Вотинтерьер комнаты: Чичиков «вступил в темные широкие сени, от которых подулохолодом, как из погреба. Из сеней он попал в комнату, тоже темную, чуть-чутьозаренную светом, выходившим из-под широкой щели, находившейся внизу двери» (V;145). Этот слабый свет, пробивающийся из-под двери, может быть и закатным, ирассветным для «темной» души героя.
«Мраморныйпозеленевший пресс с яичком наверху» и кулич, который некогда привезла Плюшкинустаршая дочь Александра Степановна и которым он хочет угостить Чичикова(«сухарь из кулича», «сухарь-то сверху, чай, поиспортился, так пусть соскоблитего ножом »), вероятно, должны ассоциироваться с пасхальной едой – сяйцом и с куличом, которыми разговляются в праздник Христова Воскресения.(Впрочем, о том, что кулич был привезен именно к Пасхе, не упомянуто.) Но яичко,как и весь пресс, очевидно, «позеленевшее»: зеленый цвет (очевидно, прессизготовлен из бронзы, покрывшейся патиной) напоминает о плесени. А куличпревратился в сухарь. Итак, детали, связанные с символикой Воскресения, поставленыв смысловой ряд ‘гниение, умирание’. В этой связи существенно, что фамилиягоголевского персонажа может быть понята как производная от лексемы «плюшка»;соответственно, сам Плюшкин подчеркнуто представлен как подобие засохшегокулича, как «сухарь», омертвевший душой.
Ещеодин символический образ – люстра Плюшкина: «С середины потолка висела люстра вхолстинном мешке, от пыли сделавшаяся похожею на шелковый кокон, в которомсидит червяк».
Отнесениеобраза «червяка/червя» к Плюшкину можно истолковать как знак его возможногодуховного воскрешения, превращения души в прекрасную бабочку. Люстра, похожаяна «червяка» в коконе, напоминает именно бабочку. Для бабочек, или чешуекрылых(отряд Lepidoptera), как и для некоторых других насекомых, характерно такназываемое развитие с полным метаморфозом, или превращением, причем только убабочек личинки – гусеницы червеобразной формы делают кокон, в котором окукливаются(Кузнецов Б.А., Чернов А.З. Курс зоологии. Изд. 3-е, перераб. и доп. М., 1978.С. 31-32, 159, 173).
Широкораспространены народные поверья о бабочках как материализованных душах умерших,к которым могут быть приведены многочисленные мифологические параллели:мифологическая «фантазия» воспользовалась «наглядным сравнением»: «разрожденный червяк, умирая, вновь воскреснет в виде легкой крылатой бабочки(мотылька)». «И бабочка, и птица дали свои образы для олицетворения душичеловеческой. В Ярославской губернии мотылек называется душичка. В Херсонскойгубернии простолюдины верят, что душа умершего является к родным, если они неподают милостыни, в виде мотылька и вьется вокруг свечки; почему родственникина другой же день кормят нищих для успокоения души умершего. Грекипредставляли смерть с погасшим факелом и венком, на котором сидела бабочка:факел означал угасшую жизнь, а бабочка — душу, покинувшую тело. В древниевремена на гробницах изображалась бабочка как эмблема воскресения в новуюжизнь» (Афанасьев А.Н. Заметки о загробной жизни по славянским представлениям// Афанасьев А. Происхождение мифа: Статьи по фольклору, этнографии имифологии. М., 1996. С. 298).
Любопытно,что Владимир Набоков, очевидно, применяет именно этот образ из «плюшкинской»главы к другому помещику из первого тома — Собакевичу, «из широкой флегматичнойфизиономии» которого, «как из громадного безобразного кокона, вылетает яркийнежный мотылек» (Набоков В. Николай Гоголь. С. 94, пер. с англ. Е. Голышевойпод ред. В. Голышева.
Своеобразнымобобщением символических значений, закрепленных за образом бабочки в культурнойтрадиции, являются слова композитора Адриана Леверкюна из романа Томаса Манна«Доктор Фаустус»: «На свете есть, в сущности, только одна проблема .Как прорваться? Как выйти на волю? Как разорвать куколку и стать бабочкой?»(Манн Т. Новеллы. Доктор Фаустус. С. 592, пер. С. Апта).
Слово«червяк», но в форме «червь» встречается и в других местах поэмы Гоголя: таксамоуничижительно именует себя Чичиков: «О себе приезжий, как казалось, избегалмного говорить: если же говорил, то какими-то общими местами, с заметноюскромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты:что он незначащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много о немзаботились ». В мыслях же Чичикова, не высказанных вслух, лексема«червь» обозначает крайнюю степень падения, боль унижения: «За что же другиеблагоденствуют, и почему должен я пропасть червем?». М.Я. Вайскопф помещаетобраз «червя, таящегося в Чичикове», в контекст религиозно-философской традиции(в частности масонской), трактуя как «аллегорию сатанинского начала» (ВайскопфМ. Сюжет Гоголя. С. 527). Однако если на глубинном символическом уровне этотсмысл в образе поэмы, по-видимому, присутствует, первичный смысл именованияиной — главный герой «Мертвых душ» демонстрирует таким образом смирение (посуществу лицемерное, показное). При этом Павел Иванович ориентируется наупотребление слова «червь» в Библии. Одно из ее значений в Священном Писаниисвязано именно с сознанием собственного (и, шире, человеческого) ничтожества ис самоуничижением высказывающегося; оно может сопровождаться семантикойбогооставленности и поругания от людей, чуждой этому слову в речи Чичикова: «Яже червь, а не человек, поношения у людей и презрение в народе» (Пс. 21: 7); «Икак человеку быть правым пред Богом, и как быть чистым рожденному женщиною? Вотдаже луна, и та несветла, и звезды нечисты пред очами Его. Тем менее человек, которыйесть червь, и сын человеческий, который есть моль» (Иов 25: 4-6); «Не бойся, червьИаков, малолюдный, говорит Господь и Искупитель твой, Святый Израилев» (Ис.41:14). В Библии есть несколько случаев ассоциативной связи лексемы «червь» сдьявольским началом, с адом: «увидят трупы людей, отступивших от Меня: ибочервь их не умрет, и огонь их не угаснет, и будут они мерзостью для всякойплоти» (Ис. 66: 24); «геенна», «где червь их не умирает, и огонь не угасает»(Мрк. (9: 44). («Исторически образ “червя неусыпающего” объясняется из Т а л му д а, согласно учению которого души грешников наказываются тем, что червипожирают их мертвые тела». – Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. М., 1990.Т. 1 (I). С. 243.) Однако гоголевский персонаж явно учитывает не их. Вавторском символическом пространстве поэмы самоименование Чичикова, как и образлюстры Плюшкина, может указывать на грядущее воскрешение главного героя.
Однакоесли в сравнении люстры с червем в коконе может заключаться намек на грядущеедуховное воскрешение Плюшкина, то предметный план образа – противоположный посмыслу. Не светящая лампа, конечно, ассоциируется с «умершей», угасшей душой иконтрастирует с евангельским образом зажженной лампы, обозначающим готовностьслужить Господу и верность Ему.
Наконец,в случае с Плюшкиным принципиально важная характеристика этого персонажа –старость. Плюшкин не только именуется стариком, но и вещи в его доме («гравюр»,книга, зубочистка) старые, почти «дряхлые». Старость Плюшкина соотнесена впоэме с мотивом старения души, проявляющегося в охлаждении, «ожесточении» поотношению к жизни и к впечатлениям бытия. Лирическое отступление о старениидуши не случайно помещено именно в «плюшкинской» главе. (Старухой такжепредставлена и Коробочка, но это ее определение дано прежде всего как чистовозрастная, физическая характеристика, оно не получает духовного осмысления.)
Такимобразом, представление о расположении «портретов» в галерее помещиков в порядкевозрастающего омертвения является несомненным упрощением. Бесспорно, существуетособенная соотнесенность между помещиками, открывающими (Манилов) изакрывающими (Плюшкин) этот ряд, причем черт сходства оказывается намногобольше, чем было отмечено Д.П. Ивинским. Однако не менее важна соотнесенностьмежду единственной женщиной помещицей Коробочкой и Плюшкиным. Идея о большей«живости», о меньшей мертвенности Плюшкина подтверждается текстом не полностью.Плюшкин, как «прореха на человечестве», соотнесен в разной мере со всемиостальными хозяевами усадеб. Его образ – дыра, пропасть, словно вбирающая всебя свойства, черты каждого из них. Отличительные особенности других помещикову Плюшкина теряют свою изначальную харáктерность, слипаются, ссыпаются вэту дыру — бездну и несут на себе страшную печать иссушающей скупости. Этопредел падения, в котором стираются границы не только между «игрой» и«деловитостью», но и между мужским и женским началами – отсюда акцентированноесходство с женственным Маниловым, склонным к «актерству», к чувствительной позе,и с хозяйственной Коробочкой, которой желание произвести приятное впечатлениена гостя совершенно чуждо.
ЕслиГоголь действительно задумывался о воскрешении Плюшкина, то, скорее, не потому,что было легче сделать, а потому, что это было труднее. Но если и он способен квоскрешению, то тогда могли духовно возродиться и другие персонажи первоготома. В его лице воскресли бы и все остальные персонажи этой несколькомонструозной помещичьей галереи.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru/