Коровин В. Л.
Очерк жизни и творчества
1) 1783-1801.
Сынтульского помещика Афанасия Ивановича Бунина и турчанки Сальхи, получившей вкрещении имя Елизаветы Дементьевны Турчаниновой (по семейному преданию,привезена барину в подарок одним из его крепостных, участником русско-турецкойвойны 1768-1774 гг.). Фамилию получил от холостого дворянина АндреяГригорьевича Жуковского, усыновившего его по просьбе настоящего отца (иначе быребенок как незаконнорожденный был приписан к крестьянскому сословию). Детствопрошло в бунинском имении, селе Мишенском близ г.Белева Тульской губ. Отецскончался в 1791 г., оставив сына на попечении бабушки М.Г.Буниной. Неопределенноеположение воспитанника в чужой семье, ощущение отделенности «от всех»сделало мальчика замкнутым, и первые учителя не распознали его дарований:отданный в 1792 г. в тульское Главное народное училище, он был отчислен«за неспособность», после чего несколько лет провел в доме своейкрестной матери и единокровной сестры В.А.Юшковой. Обучаясь вместе с еедочерьми, юноша сочинял пьесы для домашних спектаклей (не сохранились) — именно тогда он почувствовал вкус к авторству.
Благоприятнуюдля развития творческих наклонностей атмосферу будущий поэт нашел в Благородномпансионе при Московском университете, где находился с 1797 по 1800 г. Директорпансиона А.А.Прокопович-Антонский поощрял литературные занятия юношей, иЖуковский с успехом сочинял речи и стихи на заданные темы (добродетель, мир,благоденствие России и т.п.) и вполне приобщился к новейшей сентиментальнойкультуре (первое его опубликованное стихотворение «Майское утро»,1797, заканчивается так: «Жизнь, друг мой, бездна / Слез и страданий… /Счастлив стократ, / Тот, кто, достигнув / Мирного брега, / Вечным спитсном»). Еще более важным, чем пансион, обстоятельством в его жизни сталадружба с Андреем Ивановичем Тургеневым (1781-1803) — вдохновенным юношей,увлеченным немецкой словесностью, и в особенности Гете и Шиллером. Жуковский,Андрей Тургенев и А.Ф.Мерзляков (впоследствии известный критик, профессорМосковского университета) составили ядро недолго просуществовашего Дружескоголитературного общества (1801). Участники его, воодушевленные идеалами нравственногосамосовершенствования и служения Отечеству, одну из главных своих задач виделив популяризации достижений немецкой и английской словесности, более, на ихвзгляд, глубокомысленной и серьезной, чем французская. (Здесь — истокипереводческой деятельности Жуковского, в которой французская литературазанимает весьма скромное место). Ранняя смерть Андрея Тургенева потряслаЖуковского, утвердив его в мысли о преимуществах загробного блаженства передземным странствованием:
Прости,не вечно жить! Увидимся опять;
Вогробе нам судьбой назначено свиданье!
Надеждасладкая! приятно ожиданье!
Скаким веселием я буду умирать!
Этостихотворение («На смерть А.», 1803) было для автора чем-то вродеинтимного признания, которое не может оценить публика, и печатать его онотказался.
2) 1802-1816.
Неудачнопослужив в течение 1801 г. в московской Главной соляной конторе (был дажезаключен под арест «за нерадивость»), Жуковский подал в отставку иуехал в Мишенское. В родных краях он провел пять лет (1802-1807), наезжая вМоскву лишь для встреч с издателями и друзьями. В Мишенском написал«Сельское кладбище» (1802), доставившее ему первый успех, вокрестностях Белева — элегию «Вечер» (1806). Для Жуковского это былапора самообразования: он систематически изучает труды немецких, английских ифранцузских авторов по эстетике и теории литературы. В целях самовоспитанияначинает вести дневники, и этот опыт наблюдения за собой, оценки собственныхэмоций сквозь призму нравственной нормы, устанавливаемой разумом, оказалсяплодотворным для поэзии Жуковского, сосредоточенной на «чувствахдуши» и возвышающейся к «прекрасному» как единству красоты идобра. В рационалистическом, морализирующем подходе Жуковского к чувствамА.Н.Веселовский (автор одной из наиболее глубоких посвященных ему монографий)видел важную черту его характера и мировоззрения: "… спрос чувства онхочет возвести в требование разума [...]. Черта, интересная для психологиипоэта, у которого так много было мечтательности и — самонаблюдения, так многополетов к небу — и любви к педагогическим таблицам [...]; так много порядка — вфантазии".
В1808-1811 гг. Жуковский редактирует журнал «Вестник Европы» (в1809-1811 г. — соредактор вместе с М.Т.Каченовским), основанный Карамзиным. Этовремя деятельности Жуковского-критика, в которой ему помогли конспекты,составленные в Мишенском. Некоторые его программные статьи — это переводы(«О нравственной пользе поэзии», 1809; и др.), но и в оригинальныхстатьях он опирается на литературную теорию («О басне и баснях Крылова»,1809; «О сатире и сатирах Кантемира», 1810). Он выступает и какпрозаик (сентиментальная повесть «Марьина роща», 1809, — топонимическая легенда, действие которой отнесено ко временам Древней Руси), ноглавный его успех — на поэтическом поприще: балладой «Людмила» (1808)он открыл русской поэзии новый жанр и вскоре выдал в свет образцы баллад«античных» («Кассандра», 1809) и «средневековых»(см.: Баллады).
ВОтечественную войну 1812 г. Жуковский записался в ополчение, полагая, что«в это время всякому должно быть военным, даже не имея охоты». В деньБородинской битвы он был в резерве, затем при штабе Кутузова составлял листовкии печатные сводки о ходе военных действий. В гимне «Певец во стане русскихвоинов» (1812) он обращается к чуждой ему доселе военно-патриотическойтематике, опираясь на одическую традицию XVIII в.: здесь множество славянизмов(непременный атрибут высокого стиля), аллегорических образов (герои войны 1812г. у него «вооружены» мечами и щитами, «одеты» в шлемы икольчуги), упомянуты крупнейшие одописцы (М.В.Ломоносов, В.П.Петров,Г.Р.Державин). Однако современников более взволновало интимное, личноепреломление патриотической темы — то, что Россия в гимне не только«Отечество» поэтов-классицистов, но и «милая родина»,дорогая сердцу воспоминаниями детства («Страна, где мы впервые / Вкусилисладость бытия, / Поля, холмы родные, / Родного неба милый свет, / Знакомыепотоки, / Златые игры первых лет / И первые уроки…»). Длинный (почти 700строк) гимн, который молодые офицеры разучивали наизусть, построен как чередаздравиц в честь царя, отчизны и 26-ти героев войны, названных поименно, нокубок поднимается не только за них и месть «супостату», но и задружбу и любовь. За этим сочетанием — новое видение мира, новый способ егопоэтического преображения, когда все входит в «жизнь души».«Певец во стане русских воинов», первый опыт политической лирикиЖуковского, и написанные позднее послание «Императору Александру»(1814) и гимн «Певец в Кремле» (1814-1816) составили его«трилогию», посвященную Отечественной войне.
В1812-1816 гг. творчество Жуковского переживает расцвет: в эти годы созданылучшие образцы его лирики (в том числе элегия «Славянка», 1815),написаны многие баллады и первые стихотворные повести («Овсяныйкисель», «Красный карбункул», обе 1816). Он входит в игровоелитературное сообщество «Арзамас» (1815-1817), все участники которогоносили прозвища, почерпнутые из его баллад (сам Жуковский фигурировал подименем Светланы), и ведет шуточные протоколы заседаний «арзамасцев» вгекзаметрах. В жизни его, между тем, разыгрывается драма. Взаимнаяпривязанность между Жуковским и Марией Протасовой (дочерью его единокровнойсестры Е.А.Протасовой), возникшая еще в 1804-1806 гг., когда он давал урокиплемянницам, переросла в любовь. Мать девушки, глубоко религиозная женщина, немогла допустить брака между близкими родственниками, пусть и не являющимисятаковыми формально. Пойти против родительской воли Жуковский не мог ибезуспешно пытался искать поддержку у церковных иерархов и при дворе. Чистотаих отношений не вызывала подозрений, но в конце концов им запретили видеться идаже переписываться и принудили отказаться от мысли о браке. В 1817 г. Мариювыдали замуж за дерптского профессора медицины И.Ф.Мойера. Жуковский вновьполучил возможность видеться с ней, но в 1823 г. он умерла от вторых родов.Последней их встрече посвящено стихотворение «9 марта 1823 года»(«Ты предо мною / Стояла тихо…»).
Историялюбви Жуковского стала биографическим подтекстом его поэтической философии одвух мирах — печальном «здесь» и прекрасном «там». Любящиене могут быть счастливы «здесь». Тайное сродство душ, предназначенныхдруг для друга, существует лишь для будущей жизни:
Естьлучший мир; там мы любить свободны;
Тудамоя душа уж все перенесла;
Тудавсечасное влечет меня желанье;
Тамсвидимся опять; там наше воздаянье...
(«Песня»,1811)
Этойтеме посвящена «Эолова арфа» (1814), одна из немногих оригинальныхбаллад Жуковского: бедный певец Арминий, разлученный со своей возлюбленнойМинваной, умирает на чужой стороне, а ей остается лишь мечтать "… о милом,о свете другом, / Где жизнь без разлуки, / Где все не на час…". Однакосознание трагизма земного бытия не приводит поэта ни к бунтарским настроениям,ни к отчаянию, подобному тому, что испытывает один из героев стихотворения«Теон и Эсхин» (1814). Эсхин познал в жизни славу, богатство инаслаждения, но они лишь «изнурили» его сердце, и он проклинаетобманувшую его надежду; а скорбь Теона, похоронившего возлюбленную, проникнутасмирением и неразлучна с благодарною памятью о прошлом и надеждой на встречу сней «где-то в знакомой, но тайной стране»:
Ссей сладкой надеждой я выше судьбы,
Ижизнь мне земная священна…
3) 1817-1841.
«С1817 года начинается другая полоса моей жизни, совершенно отличная отпервой», — так позднее писал Жуковский Николаю I. В этом году он былприглашен ко двору учителем русского языка принцессы Шарлотты (АлександрыФедоровны), супруги великого князя Николая Павловича. Отныне его заботы,помышления и даже литературная деятельность во многом связаны с царской семьей.Программное стихотворение «Цвет завета» (1819) написано на тему,предложенную ученицей; элегия «На кончину Ее Величества королевыВиртембергской» (1819) — отклик на горестное событие в ее жизни. В учебныхцелях изданы сборники переводов Жуковского с параллельным немецким текстом подзаглавием «Fur Wenige. Для немногих» (1818), куда вошли, в частности,такие шедевры, как «Лесной царь», «Рыбак» и «Горнаядорога» (все переводы из Гете).
Своцарением Николая I Жуковский в 1826 г. стал воспитателем наследника престола,будущего императора Александра II. Убежденный в исключительной важности дляРоссии «образования царской души», он с увлечением отдается новомузанятию: подбирает учителей, составляет планы, таблицы, сопровождаетвоспитанника в его поездках по стране, сам преподает ему русскую историю исловесность. Поэт становится «своим» человеком в семье царя, безлести преданным ему лично и монархии вообще: «Я, по глубокому убеждению, ане по страху полиции, верую в необходимость самодержавия и более всего желаюсохранить его для нашей России неприкосновенным». В 1833 г. Жуковский намузыку А.ФЛьвова напишет «Русскую народную песню (Вместо английской Godsave the King)». Впервые публично исполненная 11 декабря 1833 г., эта«песня» станет государственным гимном: «Боже, Царя храни! /Сильный, державный, / Царствуй на славу нам, / Царствуй на страх врагам, / Царьправославный! / Боже, Царя храни!».
Придворнаякарьера Жуковского у многих вызывала раздражение. Декабристы писали на негозлые пародии и эпиграммы ("… Из савана оделся он в ливрею. / Бедныйпевец!"). Но, по признанию князя П.А.Вяземского, тоже с неодобрениемнаблюдавшего его сближение с двором, "… официальный Жуковский не постыдитЖуковского-поэта. Душа его осталась чиста и в том, и в другом звании".Свое положение он использовал для ходатайств за тех же декабристов, когда ихпредприятие не удалось, и хлопоты его были столь настойчивы, что сам царьоднажды сгоряча назвал Жуковского «главою партии, защитником всех тех, ктотолько худ с правительством». Перед лицом государя он был постоянным, хотяи не всегда успешным ходатаем по делам русских литераторов. Особенно большуюроль он сыграл в жизни Пушкина: предотвратил одну его дуэль с Дантесом инапрасно пытался предотвратить другую, а после гибели поэта добился разрешенияразобрать его бумаги и издать собрание сочинений, куда вошло множество непубликовавшихся прежде произведений.
Заботыпо воспитанию наследника и придворная служба, казалось бы, отнимали время отлитературных занятий, но Жуковский пишет не меньше, чем прежде. Он перелагаетстихами «Слово о полку Игореве» (1817-1819), переводит вторую частьпоэмы Т. Мура «Лалла Рук» — «Пери и ангел» (1821), поэмуДж. Байрона «Шильонский узник» (1821-1822), трагедию Ф. Шиллера«Орлеанская дева» (1817-1824; здесь впервые в русской драмеиспользован нерифмованный 5-стопный ямб, которым будет написан пушкинский«Борис Годунов»). В 1831 г. он состязается с Пушкиным в поэтическойобработке народных сказок («Сказка о царе Берендее…», «Сказка оспящей царевне») и выпускает двухтомный сборник «Баллады иповести», значительную часть которого составили произведения, написанные в1828-1831 гг. (в том же году и под тем же заглавием новые баллады и повестивышли отдельным томом). Шедевр этого времени — стихотворная повесть «Ундина»(1831-1836). Одноименный роман немецкого писателя-романтика Ф. де ла Мотт ФукеЖуковский переложил гекзаметрами. Натурфилософская притча о трагическом разладемежду человеком и природой (рыцарем и духом водной стихии, ундиной) под егопером превратилась в историю о любви, о непостоянстве и жестокостичеловеческого сердца (вероломство и верность, эгоизм и жертвенная любовь,скорби земной жизни и загробное блаженство, купленное страданием, — вот темыэтой повести, имевшей большой успех). Наконец, в 1839 г. выходит драматическаяпоэма «Камоэнс» (перевод одноименной поэмы австрийского писателяФридриха Гальма), причем важнейшую тему религиозного назначения поэзии(«Поэзия небесной / Религии сестра земная»; «Поэзия есть Бог всвятых мечтах земли») Жуковский развивает самостоятельно, независимо оторигинала.
Воспитаниенаследника завершилось в 1841 г. Жуковский был награжден пожизненной пенсией иотправлен на покой. До конца своей жизни он писал царственному воспитаннику,будущему Александру II, письма, и тот прислушивался к его советам. Много позжеК.П. Победоносцев будет уже Александру III рекомендовать эти письма как образецгосударственной мудрости и познания души человеческой.
4) 1841-1852.
Пожизненнаяпенсия обеспечила Жуковскому независимость и право распоряжаться собой. Онвыезжает в Германию и женится на Елизавете Рейтерн, дочери немецкого художника.У них рождаются дети. Жуковский пишет для них детские стихи, обучает их пособственной методе. Сам он при этом почти ослеп и писать мог только при помощисамолично изобретенной машинки. Жена оказалась больна нервным расстройством, ибольшую часть времени супруги по предписанию врачей проводили на европейскихкурортах. Главным образом по этой причине вернуться в Россию Жуковскому большене пришлось.
Русскаялитературная жизнь 1840-х гг. (споры западников и славянофилов, бурное развитиежурналистики, экспансия прозы, торжество «натуральной школы») длянего остается чужой. Социальный критицизм новой литературы, ее политическуютенденциозность, и в особенности распространение революционно-демократическойидеологии, Жуковский, видевший в поэзии средство утешения и примирения сжизнью, не может принять. Самый близкий ему в это время писатель — Н.В. Гоголь,с которым его сблизило религиозное умонастроение. Откликом на гоголевские«Выбранные места из переписки с друзьями» должна была стать книгастатей Жуковского «Мысли и замечания», завершенная в 1850 г., ноотвергнутая цензурой (опубл. частично в 1857 г.). В ней он явился религиозныммыслителем, попытался найти духовные объяснения европейским революционнымпотрясениям и общему смятению умов. В раздумьях о литературе его, как и Гоголя,занимают вопросы о назначении искусства, о его страшной иногда власти надлюдьми и ответственности поэта за свое «дело». В конечном счете всеопределяется душевным устройством самого поэта, а не теми, пусть и благимицелями, которые он может ставить перед собой: "… что скрыто внутри егодуши, то будет вложено тайно, безнамеренно и даже противунамеренно и в егосоздание. Если он чист, то и мы не осквернимся, какие бы образы нечистые иличудовищные ни представлял он нам как художник; но и самое святое подействует нанас как отрава, когда оно нам выльется из сосуда души отравленной"(«О поэте и его современном значении», 1848). «Меланхолии»языческих поэтов, расслабляющей душу, Жуковский противопоставляет«христианскую скорбь» «чувствующего свое падение человека»:"… она не парализует, не расслабляет и не мрачит жизни, а животворит ее,дает ей сильную деятельность и стремит к свету. Без веры сия скорбь могла быпривести к унынию и отчаянию; с верою она ведет к светлому миру ипримирению" («О меланхолии в жизни и поэзии», 1846, опубл.1856).
ПозднийЖуковский — это прежде всего эпический поэт, творящий уединенно. Эпос для него- способ укрыться от «сатанинского визга нашего времени» (письмо кА.С.Струдзе от 10 марта 1849 г.) и попытка сказать вечные истины о человеке вкатастрофически меняющемся мире. Неслучайно в первую очередь его привлекаютэпические сказания древности. Поэма «Наль и Дамаянти» (1837-1841,опубл. 1844) — перевод из третьей книги древнеиндийского эпоса«Махабхарата», «Рустем и Зораб» (1846-1847, опубл. 1849) — из огромного эпического свода персидского поэта 11 в. Фирдоуси«Шахнаме». А главный труд последнего десятилетия его жизни — перевод«Одиссеи» Гомера (1842-1849). Жуковский не знал древнегреческогоязыка и пользовался составленным для него немецким подстрочником (в случаях с«персидской» и «индийской» повестью он также пользовалсянемецкими переводами), но его перевод, точный, сохраняющий благородную простотуи важность оригинала, остается одним из лучших образцов отечественногопереводческого искусства. Гоголь, посвятивший этому переводу отдельную главу в«Выбранных местах из переписки с друзьями», надеялся, что «Одиссея»«в русской одежде» окажет влияние на язык и направление русскойлитературы, «произведет впечатление на современный дух нашего обществавообще» (Письмо VII. «Об Одиссее, переводимой Жуковским»). Нечужд был этих надежд и сам переводчик, которого они, видимо, ободряли в егодлительном труде.
Последнимпроизведением Жуковского стала оригинальная поэма «Агасфер (СтранствующийЖид)» (1851-1852). Он называл ее своей «лебединой песней». Сюжетее основан на христианской легенде об иудее по имени Агасфер, который помешалСпасителю, идущему на Голгофу, прислониться для отдыха к стене, и был осужденстранствовать и не умирать до конца времен. Писателей-романтиков в этом сюжетеобычно привлекала возможность показать разные страны и эпохи. Жуковский жесоздал поэму о грехе и искуплении. Его Агасфер рассказывает о том, какпостепенно открывался ужасный смысл изреченного над ним приговора, о своемотчаянии и ожесточении, о покаянии и примирении со своей судьбой. Он принимаеткрещение от св. Игнатия Богоносца, выслушивает пророчества о будущем мира отапостола Иоанна Богослова (в поэму включены стихотворные переложения отрывковиз «Откровения»). Над этой поэмой Жуковский работал до последнихдней, но завершить не успел.
Умерон в Баден-Бадене. Согласно последней воле поэта, прах его был перенесен вС.-Петербург и погребен в Александро-Невской лавре близ могилы Н.М. Карамзина.
Лирика.
1) Общие замечания.
Жуковский«открыл русской поэзии душу человеческую». То, что прежде считалосьдостоянием разума, у него — часть душевной жизни. Не только любовь и дружба, нои философия, мораль, политика стали предметом внутреннего переживания. Стихи насмерть коронованной особы у него не ода, а элегия, проникнутая личным чувством:
Онаша жизнь, где верны лишь утраты,
Гдемилому мгновенье лишь дано,
Гдескорбь без крыл, а радости крылаты
Игде навек минувшее одно…
(«Накончину ее величества королевы Виртембергской», 1819)
СтихиЖуковского окрашены особым, возвышенным душевным настроем, единым и узнаваемымво всех его произведениях, хотя большая их часть — переводы. Даже в«Одиссее», стремясь во всем следовать оригиналу, Жуковский привнес«свое» в изображение супружеской верности, родительской любви и т.п. Личностьпоэта удивительным, но равным образом запечатлелась в оригинальных и переводныхпроизведениях. Об этом хорошо написал Гоголь в «Выбранных местах изпереписки с друзьями»: «Переводчик теряет свою собственную личность,но Жуковский показал ее больше всех наших поэтов. Пробежав оглавлениестихотворений его, видишь: одно взято из Шиллера, другое из Уланда, третье изВальтер Скотта, четвертое у Байрона, и все — вернейший сколок, слово в слово,личность каждого поэта сохранена, негде было и высунуться самому переводчику;но когда прочтешь несколько стихотворений вдруг и спросишь себя: чьи стихотворениячитал? — не предстанет пред глаза твои ни Шиллер, ни Уланд, ни Вальтер Скотт,но поэт, от них всех отдельный, достойный поместиться не у ног их, но сесть сними рядом, как равный с равными. Каким образом сквозь личности пронеслась егособственная личность — это загадка, но она так и видится всем. Нет русского,который бы не составил себе из самих же произведений Жуковского верногопортрета самой души его. […] Переводя, производил он переводами такое действие,как самобытный и самоцветный поэт» (Письмо XXXI. «В чем же наконецсущество русской поэзии и в чем ее особенность»).
ЛирикаЖуковского сосредоточена на «жизни души», однако в ней нет откровениястрастей, на которое так щедры были, напр., Байрон и его подражатели, илиуглубленного психологического анализа. В элегиях, романсах и песнях Жуковскогогосподствуют обобщенные обозначения эмоций: «скорбь»,«радость», «тишина», «надежда»,«любовь» и т.п. Это не прямолинейно-однозначные слова, а своего родасигналы, которые читатель должен наполнить своим содержанием, собственнымэмоциональным опытом.
Скорбьи радость давних лет
Отозвалисьмне,
Иминувшего привет
Слышув тишине.
Лейся,мой ручей, стремись!
Жизньуж отцвела;
Такнадежды пронеслись,
Таклюбовь ушла.
(«Кмесяцу», 1817)
Эти«слова-сигналы» в его стихах по многозначности тяготеют к символу.Часто особая эмоциональная и философская значимость слова отмечается курсивомили написанием с большой буквы:
Омилый гость, святое Прежде,
Зачемв мою теснишься грудь?
Могуль сказать: живи надежде?
Сказатьтому, что было: будь?
(«Песня»/«Минувших лет очарованье»/, 1818)
Всетворчество зрелого Жуковского пронизывает романтическая идея двух миров: миравидимого и осязаемого и мира таинственного, потустороннего. Разум имеет делолишь с видимостью. Внешняя точность описания только мешает постигнуть тайнымироздания, доступные лишь интуиции, мгновенному поэтическому озарению инравственному чувству. Поэт потому и сосредоточен на «чувствах души»,что на них откликается «незримая душа» природы:
… Мойслух в сей тишине приветный голос слышит;
Какбы эфирное там веет меж листов,
Какбы невидимое дышит;
Какбы сокрытая под юных древ корой,
Ссей очарованной мешаясь тишиною,
Душанезримая подъемлет голос свой
Смоей беседовать душою…
(«Славянка»,1815)
«Двоемирие»у него часто предстает как религиозное противопоставление земли и неба,печального «здесь» и «очарованного Там».
Ивовеки надо мною
Несольется, как поднесь,
Небосветлое с землею…
Тамне будет вечно здесь.
(«Путешественник»,1809)
Или- как антитеза сиюминутного, преходящего и вечного, обещающего душе бессмертие:
Новы к земле, цветы, прикованы;
Вамна земле и умереть…
[…]
Пускайже к вам, резвясь, ласкается,
Каквы, минутный ветерок;
Иноюпрелестью пленяется
Бессмертьявестник мотылек…
(«Мотылеки цветы», 1824).
Высокоеназначение поэзии Жуковский видит как раз в том, чтобы приносить людям вести изиного, лучшего мира, смягчать нравы, очищать душу:
Ах!не с нами обитает
Генийчистой красоты;
Лишьпорой он навещает
Насс небесной высоты...
[...]
Онлишь в чистые мгновенья
Бытиябывает к нам
Иприносит откровенья,
Благотворныесердцам;
Чтобо небе сердце знало
Втемной области земной
Намтуда сквозь покрывало
Ондает взглянуть порой...
(«ЛаллаРук», 1821)
«Генийчистой красоты» у Жуковского — образ поэзии, которой освящена жизнь поэта.
… Все,что от милых темных, ясных
Минувшихдней я сохранил -
Цветымечты уединенной
Ижизни лучшие цветы, -
Кладуна твой алтарь священный,
ОГений чистой красоты!
(«ЯМузу юную, бывало…», 1823)
«Минувшиедни», «милое прошлое», «святое Прежде» — постояннаятема его лирики, неразлучные с темой упования на радость в ином мире.«Воспоминание» и «упование», проходящие через всю лирикуЖуковского, во многом определяют ее своеобразие и единство. На них строятся ужепервые его элегии — «Сельское кладбище» и «Вечер».
2) «Сельское кладбище» (1802).
Первыйвариант перевода элегии Томаса Грея Жуковский создал еще в 1801 г., однако онвызвал замечания Н.М.Карамзина, которому был предложен для публикации. Летом1802 г., находясь в Мишенском, Жуковский переписал элегию заново, сумев найтиеще неведомые в русской поэзии интонации:
Ужебледнеет день, скрываясь за горою;
Шумящиестада толпятся над рекой;
Усталыйселянин медлительной стопою
Идет,задумавшись, в шалаш спокойный свой.
Втуманном сумраке окрестность исчезает…
Повсюдутишина; повсюду мертвый сон;
Лишьизредка, жужжа, вечерний жук мелькает,
Лишьслышится вдали рогов унылый звон.
Лишьдикая сова, таясь под древним сводом
Тойбашни, сетует, внимаема луной…
Переднами обыденный сельский пейзаж, увиденный в движении (сгущаются сумерки,стихают звуки, восходит луна) и во всех подробностях (селянин, бредущий домой,стадо коров со звенящими колокольчиками между рогов, вечерний жук). Но важен нестолько пейзаж, сколько общее настроение, передаваемое нарочито замедленнымтемпом речи («усталый селянин медлительной стопою…»). Монотонностьстиха «убаюкивает» читателя. Важны оказываются не столько слова,сколько звуки, тщательно подобранные. В первых же двух строках гласные, накоторые падает метрическое ударение, повторяются (е-е-е-а-а-о / а-е-а-а-а-о),т.е. возникает ассонанс. В седьмой — используется аллитерация (из-жуж-жу). Вдевятой строке есть более тонкая (поскольку менее заметная) аллитерация:«дикая сова таясь под древним сводом». Повторяются и слова в началестихов: лишь — лишь — лишь (этот прием называется анафорой). В результате стихизвучат почти как музыка.
Большаячасть элегии — раздумья о скромном уделе покоящихся на кладбище «праотцевсела». Их простота и миролюбие противопоставлены жестокосердию ибесплодным страстям «наперсников фортуны», любимцев богатства исчастья. В заключительных строфах появляется образ юноши-поэта, погребенногосреди простых людей. Эпитафия на его могиле проникнута печалью, просветленнойхристианским упованием на спасение души:
Прохожий,помолись над этою могилой;
Онв ней нашел приют от всех земных тревог;
Здесьвсе оставил он, что в нем греховно было,
Снадеждою, что жив его Спаситель-Бог.
Санглийским оригиналом Грея Жуковский в своем «Сельском кладбище»обращается вольно, стремясь в первую очередь передать неопределенную, но инеобыденную грусть, владеющую душой. (В 1839 г. он создаст новый, уже гораздоболее точный перевод элегии, используя гекзаметр и отказавшись от рифм.) Этагрусть и произвела впечатление на читателей, доставив автору первый успех ивызвав множество подражаний. Поэт и философ Владимир Соловьев посвятил«Сельскому кладбищу» стихотворение с красноречивым заглавием«Родина русской поэзии» (1897); заканчивалось оно обращением к русскойпоэзии:
Насельском кладбище явилась ты недаром,
Огений сладостный земли моей родной!
Хотьрадугой мечты, хоть юной страсти жаром
Пленялапосле ты, — но первым лучшим даром
Останетсята грусть, что на кладбище старом
Тебенавеял Бог осеннею порой.
3) «Вечер» (1806).
Впервой оригинальной элегии Жуковского «Вечер» узнавали окрестностиБелева, где она была написана: «в зеркале воды колеблющийся град»(Белев расположен на возвышенности над берегом Оки), «поля в тени»,«рощи отдаленны», «поток, кустами осененный», сливающийся срекой (речка Белевка, впадающая в Оку). Однако точность описания — не главное вкартинах природы, занимающих первые одиннадцать строф элегии.
А.Н.Веселовский называл пейзажи Жуковского «пейзажем души». Это значит,что в его картинах природы всегда присутствует воспринимающий ее человек и егодушевное состояние гармонирует с воссоздаваемым пейзажем. Так, в строке«Как сладко в тишине у брега струй плесканье!» слово«сладко» относится, конечно, не к плеску воды, а к чувствамнаходящегося поблизости человека.
Отихое небес задумчивых светило,
Какзыблется твой блеск на сумраке лесов!
Какбледно брег ты озлатило!
Развенебеса могут быть «задумчивыми» или луна — не «тихой», ашумной? На самом деле, тих и задумчив поэт, и его состояние передается природе.С другой стороны, предметно-точные «сумрак лесов» и«зыблющийся» бледный свет луны метафорически характеризуют настроениепоэта — сумрачное, зыбкое, едва «озлащенное» вдохновением ивоспоминанием. Многозначно само заглавие элегии: это и время суток и вечержизни, предчувствие близкой кончины. Движение пейзажа по мере угасания заката(«Последний луч зари на башнях умирает») и приближения лунной ночиотвечает чувствам души поэта, сетующего о безвозвратно скрывшихся «дняхвесны» и обращающего взор к «протекшим временам», к рассеянномусудьбой «священному кругу» друзей.
Биографическаяи предметная реальность в элегии претворена в условные поэтические формулы.Соловей назван «Филомелой», дома — «башнями», «надтихой юноши могилой» придут мечтать условно-литературные Альпин и Минвана.«Священный круг друзей» — это участники Дружеского литературногообщества (Жуковский вспоминает безвременно умершего Андрея Тургенева, сошедшегос ума Родзянко). Условна и сама фигура певца, жизнью и судьбой которого сталапоэзия.
Мнерок судил брести неведомой стезей,
Бытьдругом мирных сел, любить красы природы,
Дышатьпод сумраком дубравной тишиной,
И,взор склонив на пенны воды,
Творца,друзей, любовь и счастье воспевать.
В«Вечере» Жуковский создал образец элегии нового типа с ее основнымиценностями (дружба, любовь, память, противостоящая скоротечности жизни),вечерним пейзажем и меланхолической тональностью.
4) «Невыразимое (Отрывок)» (1819).
Жанрэтого стихотворения автор определил как «отрывок». Первоначально оно,видимо, действительно задумывалось как часть более обширного произведения.Однако подзаголовок имеет и другой смысл. Вопрос, с которого начинаетсястихотворение («Что наш язык земной пред дивною природой?»), не можетполучить окончательного и полного ответа, да и не требует его. Это риторическийвопрос, которым Жуковский начинает размышление о том, что можно и что нельзявыразить словом.
Черезвсе стихотворение проходят противопоставления: «мертвое» и«живое», «слово» и «создание», природа иискусство, доступное и недоступное выражению. Для «блестящей» красотыприроды у поэта «есть слова»:
…сейпламень облаков
Понебу тихому летящих,
Сиедрожанье вод блестящих,
Сиикартины берегов
Впожаре пышного заката…
Новсе это лишь видимость: «пламень облаков», а не облака,«дрожанье вод», а не сами воды. Природа словно прячется за этими«яркими чертами», бросающимися в глаза. Тайна, заключенная Творцом в«создании», Его присутствие в нем не видимы очами, но открыты душечеловека в те мгновения, когда она полна неясным «пророчеством великоговиденья» и унесена «в беспредельное». И вот эту тайнумироздания, как и чувства постигающего ее человека, оказывается невозможновыразить словом.
… Сиестоль смутное, волнующее нас,
Сейвнемлемый одной душою
Обворожающегоглас,
Сейминовавшего привет
(Какприлетевшее внезапно дуновенье
Отлуга родины, где был когда-то цвет,
Святаямолодость, где жило упованье)…
Прилагательныеи причастия оказываются в роли существительных («смутное»,«волнующее», «обворожающее»), поскольку то, что они должныопределять, словом невыразимо. От строки к строке нагнетается ощущениетаинственности. Мы не знаем, о каком «луге родины», о каком«цвете», о каком «упованье» идет речь, но интуитивноощущаем многозначность и содержательность этих образов. На чувства и явления,невыразимые словом, можно лишь указать, что и делает поэт, повторяя в началестрок указательные местоимения («сей», «сия»).Невыразимость возникающих чувств достигает вершины и разрешается в последнейстроке:
Горедуша летит,
Всенеобъятное в единый вздох теснится,
Илишь молчание понятно говорит.
5) «Море» (1822).
Вэлегии «Море», на первый взгляд, есть лишь картина водной стихии, нона самом деле в ней два персонажа, обозначенные уже в первых двух строках:
Безмолвноеморе, лазурное море,
Стоюочарован над бездной твоей.
Наберегу стоит человек, и все, что происходит с морем, подобно тому, чтопроисходит в его душе. Оно, как и человек, полно «смятенной любовью»и «тревожною думой» и тянется к небу «из земныя неволи»,воет и бьется, когда это небо пытаются у него отнять. За морским пейзажемскрывается емкий символ. Ведь в душе человека тоже заключена«бездна», он также тоскует в разлуке со смыслом и источником своегосуществования, он также «безмолвен», не умея выразить свои чувства,только «любуясь» им и «дрожа за него» (ср.«Невыразимое»). Пейзаж можно истолковать и как образ мира, лишенногоцельности и единства, и тогда море предстанет «созданием»,отторженным от «Создателя».
Вместес тем в стихотворении слышится движение настоящего моря. Это впечатление создаетсямелодикой стиха. Нерифмованные строки, написанные протяжным трехсложнымразмером (четырехстопным амфибрахием), повторяющееся слова (полностьюповторяется первая строка, многие строки начинаются с обращения: ты… ты…)создают впечатление непрерывно набегающих волн.
Вотличие от «Невыразимого», где акцент сделан на антитезе видимого иневидимого, выразимого и неподвластного выраженью, в «Море» на первомплане противопоставление небесного и земного, божественного и человеческого.
Баллады
1) Общие замечания.
Жуковскомупринадлежит 39 баллад, написанных с 1808 по 1833 г. Почти все — переводы изанглийских и немецких авторов: 9 баллад — из Ф. Шиллера («Кассандра»,1809; «Ивиковы журавли», 1813; «Рыцарь Тогенбург»,«Граф Габсбургский», обе 1818; «Торжество победителей»,1828; «Кубок», «Поликратов перстень», «ЖалобыЦереры», все 1831; «Элевзинский праздник», 1833), 9 — из И.-Л.Уланда («Мщение», «Гаральд», «Три песни», все1816; «Алонзо», 1831; «Песнь о Роланде», «ПлаваниеКарла Великого», «Рыцарь Роллон», «Старый рыцарь»,«Братоубийца», все 1832), 6 — из Р. Саути («Адельстан»,1813; «Варвик», 1814; «Баллада, в которой описывается, как однастарушка…», 1814; «Доника», «Суд Божий над епископом»,«Королева Урака и пять мучеников», все 1831), 2 — из И.-В. Гете(«Рыбак», «Лесной царь», обе 1818), 2 — из В. Скотта(«Замок Смальгольм, или Иванов вечер», 1822; «Покаяние»,1831), по одной — из О. Голдсмита («Пустынник», 1813), Д. Маллета(«Эльвина и Эдвин», 1814), Поради де Монкрифа («Алина иАльсим», 1814), Т. Кэмпбелла («Уллин и его дочь», 1833). БалладуГ.-А. Бюргера «Ленора» Жуковский перелагал трижды(«Людмила», 1808; «Светлана», 1808-1812;«Ленора», 1831). «Двенадцать спящих дев» (1810-1817) — оригинальная обработка сюжета прозаического романа Х.-Г. Шписа (см. ниже). Полностьюоригинальных баллад только две: «Эолова рфа» (1814) и«Узник» (1819).
Поместу и времени действия эти баллады делят на «античные»(«Кассандра», «Поликратов перстень» и др.),«средневековые» («Варвик», «Королева Урака и пятьмучеников» и др.) и «русские» («Людмила»,«Светлана», «Двенадцать спящих дев»). В«античных» преобладает тема неотвратимости судьбы, в«средневековых» — преступления и наказания.
Романтическоедвоемирие в балладах предстает как борьба добра и зла, божественного идьявольского, и граница между ними незыблема. Герои баллад совершают страшныепреступления, но их постигает неизбежное возмездие. Принародно разоблачаютсяубийцы поэта («Ивиковы журавли»), погибает злодей, погубившиймладенца («Варвик»), мыши пожирают епископа, заморившего голодомсотни людей («Суд Божий над епископом»). В балладах происходятфантастические либо необъяснимые с обыденной точки зрения события. В ключевыемоменты в действие вмешиваются потусторонние силы, чтобы спасти жертву илипокарать преступника. Черти, лешие, водяные — частые персонажи в балладахЖуковского. В одной из них, напоминающей о гоголевском «Вие», насцену выходит сам дьявол («Баллада, в которой описывается, как однастарушка ехала на черном коне вдвоем и кто сидел впереди»). В русскойлитературе все это было в диковинку, и впоследствии Жуковский с иронией называлсебя «поэтическим дядькой чертей и ведьм немецких и английских».
Однакобалладные «ужасы», поражающие воображение, не так уж страшны.Во-первых, потому что действие, как правило, отнесено в отдаленное прошлое, вмир, мало похожий на наш. Во-вторых, фантастика в балладах не выглядит какнепонятная игра потусторонних сил, враждебных человеку: в конечном счете выбормежду добром и злом делает сам человек, а деятельность «чертей и ведьм»- лишь результат этого выбора (вмешательство потусторонних сил никак немотивировано только в двух балладах, переведенных из Гете, — «Леснойцарь» и «Рыбак», и вот они действительно страшны).
Иногдастрашное преподается с юмором, как, например, в описании демона Асмодея избаллады «Двенадцать спящих дев» (1810-1817):
Старикс шершавой бородой,
Сблестящими глазами,
Вдугу сомкнутый над клюкой,
Схвостом, когтьми, рогами...
«Двенадцатьспящих дев» — самая большая баллада Жуковского. Она изобилует чудесами:бесы, святые, богатыри, великаны, заколдованный замок… Автор переноситчитателя на берега Днепра, ко двору князя Владимира, в древний ВеликийНовгород. Приключенческий сюжет оживлен мотивами русских былин и сказок. Как ив других балладах, Бог и дьявол борются здесь за душу человека. Но божественноемилосердие рукою богатыря Вадима спасает Громобоя, продавшего дьяволу свою душуи души двенадцати дочерей. Это не совсем обычно. Ведь в балладном мире запреступлением должно следовать неотвратимое возмездие. Для того, чтобырассказать о прощении раскаявшегося грешника, нужна отдельная баллада (как,напр., «Покаяние»). Не случайно «Двенадцать спящих дев»состоит из двух частей. В первой («Громобой») рассказывается о грехеи последующем неотвратимом возмездии, и лишь вторая часть («Вадим»)говорит о спасении, которое стало возможным благодаря подвигам Вадима иневинности дочерей преступного Громобоя.
«Двенадцатьспящих дев» была одной из самых известных баллад Жуковского (Пушкинобыгрывал ее мотивы в «Руслане и Людмиле»). В известности онауступала разве что двум другим «русским» балладам — «Людмиле» и «Светлане».
2) «Людмила» и «Светлана».
Перваяевропейская литературная баллада появилась в 1771 г. Это была«простонародная баллада» Г.А. Бюргера «Ленора», основанная нанемецких народных легендах о мертвом женихе, забирающем к себе тоскующуюневесту (русский фольклор этого сюжета не знает). Символично, что перваябаллада Жуковского «Людмила» (1808) — вольное переложение именно«Леноры», некогда открывшей новый жанр в европейской литературе.
Жуковскийперенес действие в Россию XVI в., героев немецкой легенды превратил в русских«девиц» и юношей, изменил имя героини. Чувства девушки, возроптавшейна Бога из-за гибели жениха и унесенной мертвецом в могилу, у Жуковского опоэтизированыи утончены. Ее речам приданы задушевность и лиризм, чего не было в оригинале,по-простонародному грубоватом (можно сравнить их с речами Леноры в позднем,1831 г., уже точном переводе бюргеровой баллады, принадлежащем тожеЖуковскому).
Отстрофы к строфе в балладе сгущается атмосфера таинственного, нарастает ожиданиечего-то страшного: скорбная Людмила произносит хулы на Творца, не внемляпредупреждениям матери, не чуя приближения «полночного часа».Динамичный четырехстопный ямб с парной рифмовкой передает стремительностьпроисходящих в балладе событий. На страшную «свадьбу» с мертвымженихом конь мчит Людмилу уже с головокружительной быстротой:
Скоком,лётом по долинам,
Побуграм и по равнинам;
Пышетконь, земля дрожит;
Брызжутискры от копыт;
Пылькатится вслед клубами;
Скачутмимо них рядами
Рвы,поля, бугры, кусты;
Сгромом зыблются мосты.
Страшный,«воющий» хор изрекает Людмиле приговор — мораль баллады:
«Смертныхропот безрассуден;
ЦарьВсевышний правосуден;
Твойуслышал стон Творец;
Частвой бил, настал конец».
Людмилабыла наказана за богохульство: грех получил заслуженное воздаяние. Но образдевушки у Жуковского гораздо более лиричен, чем у Бюргера: Людмилу хочетсяпожалеть, а не осудить. (На это обращал внимание А.С. Грибоедов в статье о балладахЖуковского и П.А. Катенина: «Как хорошенько разобрать слова Людмилы, онипочти все дышат кротостью и смирением, за что ж бы, кажется, ее так жестоконаказывать?»). Гармония балладного мира оказывается шаткой, а благостьТворца сомнительной. И вот, видимо, не очень довольной первым вариантом сюжета,Жуковский почти сразу, в 1808 г., начинает работу над новым вариантом изаканчивает его в 1812 г. В 1813 г. «Светлана» появляется в журнале«Вестник Европы» с посвящением Александре Воейковой (сестре МашиПротасовой).
Времяее действия — не древность, а современность, и все происходящее в ней — сон,навеянный сказочной атмосферой святочных гаданий. С первой же строфы читательпогружается в мир народных поверий и ритуалов, сопутствующих русским зимнимпраздникам.
Разв крещенский вечерок
Девушкигадали;
Заворота башмачок,
Снявс ноги, бросали…
Вобразе кроткой, мечтательной Светланы, написанном с любовью и легкой иронией,предугадана пушкинская Татьяна (эпиграф к одной из глав «ЕвгенияОнегина» взят именно из этой баллады). При своей мягкости Светлана твердав уповании на Творца. Она не клянет жизнь, как Людмила, а лишь проситангела-утешителя утолить ее печаль о погибшем женихе, потому и судьба ее нетакая, как у Людмилы. Все приключение Светланы — лишь сон, по пробужденииобернувшийся свадьбой с живым и невредимым женихом. В «Людмиле»приговор героине изрекает «хор»: он даже не говорит, а«воет». В «Светлане» же «толк» баллады изъясняетдобродушный автор:
Вотбаллады толк моей:
«Лучшийдруг нам в жизни сей
Верав Провиденье.
БлагЗиждителя закон;
Здесьнесчастье — лживый сон;
Счастье- пробужденье»
Привсей кажущейся простоте и наивности баллады, в ней сложно переплетаютсястрашное и веселое, серьезное и шутливое. Читатель уже приготовился к балладным«ужасам», к страшному концу (ведь он помнит «Людмилу»!), аавтор обманывает его ожидания, тут же развенчивая фантастику как «лживыйсон». Он и сочувствует своей сентиментальной героине и едва заметноподсмеивается над ней («Ах! Светлана, что с тобой»), над описываемымисобытиями, над читателем и над собой. Так, он прерывает повествование, словно враздумии, не переменить ли задуманное, подсмеиваясь над нетерпеливымлюбопытством читателя («Что ж?.. В избушке гроб…», «Ах!.. ипробудилась. / Где ж?.. У зеркала…», «Статный гость к крыльцу идет… /Кто?.. Жених Светланы»). Смена интонации, точек зрения, ирония исамоирония — важные свойства образа автора в «Евгении Онегине», ивпервые они были найдены в этой небольшой шуточной балладе на «страшный»сюжет. В пятой главе романа Пушкин так вспомнил о ней:
Татьяна,по совету няни
Сбираясьночью ворожить…
[…]
Ноя — при мысли о Светлане
Мнестало страшно — так и быть…
СТатьяной нам не ворожить.
Здесьслова «мне стало страшно» относятся не столько к сюжету баллады (ведьтам в конечном счете не происходит нечего страшного), сколько к Жуковскому, скоторым автору «романа в стихах» якобы «страшно»соперничать в описании святочных гаданий.
Список литературы
ЖуковскийВ.А. Полн. собр. соч.: В 20 т. М., 1999 (продолжающееся издание). Вышли: Т.1:Стихотворения 1797-1814 годов (1999); Т.2: Стихотворения 1815-1852 годов(2000); Т.13: Дневники. Письма-дневники. Записные книжки. 1804-1833 (2004).
В.А.Жуковский в воспоминаниях современников / Сост., подг. текста, вступ. статья икоммент. О.Б. Лебедевой и А.С. Янушкевича. М., 1999.
ВеселовскийА.Н. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». М.,1999.
ГуковскийГ.А. Пушкин и русские романтики. М., 1995.
СеменкоИ.М. Жизнь и поэзия Жуковского. М., 1975.
Жуковскийи русская культура. Сб. научных трудов. Л., 1987.