Криницын А.Б.
Глубокозакономерным выглядит увлечение Блока искусством Вагнера, чуть ли не всетворчество которого было вдохновлено темами и образами древнегерманскоймифологии. Близок Блоку был и общий трагический пафос композитора со стольтипичной для русского декаданса мифологемой конца мира и «гибелибогов», соответствующей мотивам страшного мира" и«возмездия» в творчестве Блока.
Номы, не останавливаясь на многочисленных и уже подробно исследованных фактахобращения Блока к вагнеровскому творчеству1, рассмотрим только одну очевиднуювагнеровскую аллюзию — образ Рыцаря, в чьи героические латы облекается зачастуюлирическое «я» Блока. Видоизменение этого образа на протяжении всеготворчества Блока также можно рассматривать как некий мифопоэтический сюжет,позволяющий проследить эволюцию художественного мировоззрения Блока в целом.
Необходимосразу оговорить, что Блок воспринял образ рыцаря, достаточно редковстречающийся в русской литературе, не только от Вагнера, но и из балладЖуковского (см. его «Поэму» о рыцаре и розе 1898 г., явно навеянную «Ундиной»), а также из пушкинского знаменитого стихотворения«Жил на свете рыцарь бедный...». Затем рыцарский образ неразрывносочетался в сознании Блока с личностью В. Соловьева, который тоже «имелодно виденье, непостижное уму» — созерцание вечной женственности, Софии, ивсю свою жизнь посвятил поклонению ей.
Позже,в 1910 г., Блок напишет статью памяти В. Соловьева «Рыцарь-монах»,где прямо назовет его «рыцарем бедным»:
…перед нами уже не здешний Соловьев. Это — рыцарь-монах… Что щит и меч, добрыедела и земная диалектика для того, кто «сгорел душою»? Толькосредство: для рыцаря — бороться с драконом, для монаха — с хаосом, для философа- с безумием и изменчивостью жизни.… «Бедный рыцарь» от избытказемной влюбленности кладет его к ногам плененной Царевны." (5; 451)2
Весьранний период творчества Блока проходит под знаком мистики Соловьева, и потомурыцарский облик, закрепившийся за ним в сознании поэта, крайне важен для нашейтемы. Однако здесь мы имеем образ рыцаря именно в пушкинской интерпретации.
Всамих же стихах Блока образ рыцаря впервые встречается в стихотворении «Намотив из Вагнера» («Валькирия»), являющемся вольным пересказомпервой сцены одноименной вагнеровской оперы. Как раз к этому, 1900-му году иотносится первое знакомство поэта с творчеством немецкого композитора. (Мы небудем подробно описывать хронологическую последовательность знакомства Блока створчеством Вагнера, ибо ее можно найти в вышеуказанных монографиях, а также встатье Annete Hainze из данного сборника).
Вдальнейшем образ рыцаря становится одним из воплощений лирического«я» в ранней блоковской лирике. («Завтра, с первым лучом… — I;70, 1900 г., „Я укрыт до времени в приделе...“ I;161, 1902г.,»Religio"-I; 230, 1902г., «Вот она — в налетевшейволне...»- I; 251, 1902г.). Если даже само слово «рыцарь» незвучит в поэтическом контексте, то указанием на «рыцарское достоинство»героя служат такие атрибуты средневекового воина, как шлем, меч, латы, копье,щит, крест, несущие на себе примерно одинаковую сигнификативную функцию(Приведем в частности такие строки, указывающие на рыцарский облик лирическогогероя: "… Загорелся мой тяжелый щит… — I; 161, «Полюбуйся насветлые латы… — I; 251, „В щите моем камень зеленый зажжен. / Зажжен немной — господней рукой… — I; 268, “Но я вблизи — стою с мечом, /Спустивдо времени забрало… — I; 289, „Я грущу, как заоблачный воин, / Уронившийпанцирь на землю“ — I;318, „Я кую мой меч у порога...“ — I; 540.Курсив везде мой — А. К.) Наиболее важным в этом ряду оказывается символ меча,особенно многозначный, но разобрать его подробно нам, к сожалению, не позволяетограниченный объем статьи.
Но,несмотря на то что образ рыцаря впервые возникает у Блока в вагнеровскомконтексте, поначалу он обрисован в явно пушкинско-соловьевском ключе. Главныеего черты — беззаветное служение своей Даме, подобное молитвенному преклонениюперед религиозным идеалом, ибо Прекрасная Дама для Блока — мистическоевоплощение вечной женственности. Именно служение является главной чертой,характеризующей этот образ. (»Со мной всю жизнь один Завет — Заветслуженья Непостижной" — I; 230)
РыцарьПрекрасной Дамы одновременно и священник в ее храме (знаменательно былоопределение Соловьева как «рыцаря-монаха»), поэтому его атрибутомоказывается как меч, так и кадило: «Воскурю я кадило, опояшусьмечом...» (I; 170). То есть Блок обращается к традиции средневековыхмонашеских рыцарских орденов, например рыцарей Храма — Темплиэров. ВерностьПрекрасной Даме придают рыцарю небывалую силу: «Я укрыт до времени вприделе, /Но растут всемощные крыла… (I; 161). Весь облик рыцаря просветлен,идеалы его высоки и сближают его с Небом:
…И просветленные духовно,
Полнынебесной чистоты,
Постигнеммы союз любовный
Добра,меча и красоты. (»После битвы" — I; 464)
УВагнера же трактовка рыцарства совершенно другая: рыцаря характеризуют в первуюочередь такие категории, как «Ehre und Ruhm»(честь и слава),«Kraft und Treue»(мощь и верность — эти два понятия вполнетождественны блоковской концепции рыцарства), а также «Hehr» — величие, благородство, возвышенность. Рыцарь у Вагнера призван совершитьвеличайший подвиг: спасти страну, мир или богов. Он избран и заранее предназначенбогами на этот подвиг — это знаменуют всегда чудесные обстоятельства егорождения — вспомним Тристана, Зигмунда, Зигфрида или Парсифаля. Сила такогогероя — нечеловеческого происхождения. И они совершают то деяние, к которомупредназначены. То есть они не столько являются носителями возвышенной идеи,сколько воплощают ее собой и своим подвигом. Служение Даме и беззаветнаявлюбленность в нее отходит у них на второй план. Их Дама, в отличие отаналогичного блоковского образа, несмотря на ее исключительные достоинства ииногда даже божественное происхождение, вполне конкретна и реальна, и с нейвозможно соединение. Вагнеровским героям в корне чужды созерцательность игамлетизм блоковских героев. При этом в поэтике Вагнера роль лейтмотивовпрактически тождественна роли символов-атрибутов в поэзии Блока. Например, уВагнера в «Зигфриде» особым символическим значением наделен образмеча (Нотунга), что и предопределило важное место этого образа в лирике Блока.
УБлока же рыцарь только готовится к подвигу, пребывая в созерцательности ибездействии. Обобщая, можно сформулировать, что «рыцарю-монаху» уБлока противопостоит деятельный, с явно дохристианским, античным пониманиемподвига рыцарь-герой Вагнера.
Впоследней части первой книги стихов («Распутья») образ рыцаря у Блокаусложняется и начинает претерпевать разнообразные модификации. То онприобретает русский средневековый колорит («Вот она — в набежавшейволне...», где появляется образ девы-обиды из «Слова о полкуИгореве» — I; 251), то он становится рыцарем зла, антихристом:
Яоблачился перед битвой
Вдоспехи черного слуги.
Вамне спасти себя молитвой,
Остервенелыевраги!
Клинокмой дьяволом отточен,
Вамне погибель, вам на зло!.. (I; 514)
Ксиле у рыцаря явно присоединяется жестокость:
Якую мой меч у порога
Иопять бесконечно люблю.
Предомною вьется дорога.
Ктопройдет — того я убью. (I; 540).
Начинаясо второй книги стихов у лирического героя Блока происходит внутренний надлом.Он утрачивает веру в Софию, а вместе с этой верой и смысл существования. Егослужение и его рыцарство оказывается никому ненужным. В стихах появляютсянастроение обреченности, ощущение зависимости от злого рока. Тема рыцарстванеразрывно связывается с темой смерти:
«Ктотам встанет с мертвым глазом
Исеребряным мечом?»( 1905г. — II; 60)
"… Ветермеч мой колыхал,
Ипозванивали латы,
Истоял я мертволик..." (1905г. — II; 317)
Трагизмэтого переживания в корне переосмысляет образ и ведет к сближению его с образомрыцаря у Вагнера. Как мы знаем, в операх Вагнера рыцари также были обречены вконце на смерть или поражение (за исключением самой последней оперы — «Парсифаль»). Нод ними тоже довлеет трагический рок, ихсверхччеловеческая мощь не принадлежит им до конца, поскольку враждебные силыспособны парализовать их волю. Тристан и Зигфрид оказываются во властиволшебного напитка, над Лоэнгрином тяготеет заклятье, трагический исходпоединка Зигмунда предрешен волей Вотана.
Переживаниевнезапного трагического обессиливания героев Вагнера находит отклик и прямоесоответствие в лирике Блока этого периода. И поэт опять прямо обращается ктворчеству Вагнера, представляя своего лирического героя в виде Зигфрида,кующего свой меч под руководством Миме:
«Поет,краснея, медь. Над горном
Стою- и карлик служит мне;
Согбенныйкарлик в платье черном,
Какойявлялся мне во сне.» (1904г. — II; 42)
Новместо меча герой кует себе гроб: "… Сбылось немного — слишком много, /Ив гроб переплавляю медь… ". Блок только отталкивается от вагнеровскогообраза, ставя его в совершенно другой, собственный контекст, в результате чегонаглядно выявляется разница между художественными сознаниями обоих авторов.
Вэто же время появляется и еще одно стихотворение на вагнеровский сюжет — осмерти Зигфрида, когда он, наконец, вспоминает свое прошлое и, уже умирая, вбреду, мучается тем, что погубил свою жену — валькирию Брунгильду.
«Ябелую Деву искал —
Тыслышишь? Ты веришь? Ты спишь?..
…О, слушай предсмертный завет!..
ЯБелую Деву бужу!..
…Как странен мой траурный бред!
То- бред обнищалой души…
…Мы были, — но мы отошли,
Ипомню я звук похорон:
Какгроб мой тяжелый несли,
Каксыпались комья земли. (II; 87)
БелаяДева — валькирия — становится в контексте Блока Прекрасной Дамой, и потеряэтого идеала равносильна смерти героя.
Вместес концом служения Прекрасной Даме пропадает смысл и в самой идее рыцарства,которую Блок подвергает неожиданной профанации в стихотворении»Балаганчик", в котором тоже можно обнаружить вагнеровские аллюзии. В«балаганчике» звучит «адская музыка, завывает унылыйсмычок», что можно понять как иронический намек на музыку Вагнера. Сам«балаганчик» в этом контексте оказывается пародией на вагнеровскийGesamtkunstwerk, поскольку в нем тоже присутствуют все виды искусств (музыка,драматургия, поэзия, пластика, и декоративная живопись). Наши предположенияподкрепляют следующие строки:
Вдругпаяц перегнулся за рампу
Икричит: «Помогите!
Истекаюя клюквенным соком!
Забинтовантряпицей!
Наголове моей — картонный шлем!
Ав руке — деревянный меч!»(1905г. — II; 67, курсив мой — А.Б.)
Этототрывок прочитывается как пародия на смерть вагнеровского Тристана, сорвавшегоповязку с раны и истекшего кровью. Куклой из балаганчика представлена встихотворении и Прекрасная Дама — королева, шлейф которой «носит, мечамизвеня, вздыхающих рыцарей свита».
Послеэтого тотального отрицания образ рыцаря неожиданно возрождается и наполняетсяновым смыслом. В 1906 году в стихотворениях намечается новое продолжение мифа орыцаре, который вновь облачается в латы, выковывает «меч духу» иотправляется в поход, чтобы принести «огненную весну» на «остриекопья». Он должен одержать победу, но при этом погибнуть (см. II; 108,115).
Нос ним случается другое. Его сбивает с пути, закручивает колдовская земнаястрасть, изображенная в стихах как вихрь метели, из которого возникаетдемонический образ “Снежной Маски”, пленяющей героя и уносящей его на крыльяхвьюги в бескрайние звездные просторы зимней ночи. Вьюжный холод символизируетнеземную, стихийную природу героини. В ее плену, завораживающем и опьяняющем,рвутся все связи человека с жизнью. При этом в цикле “Снежная маска” лирическийгерой также мифологизируется и стабильно изображается рыцарем с уже знакомыминам атрибутами.
Взортвой ясный к выси звездной
Обрати.
Ив руке твой меч железный
Опусти.…
…Вихри снежные над бездной
Закрути.(II; 220)
Рыцарьобессиливается стихийной девой. Меч — символ долга и верности идеалам — опускается в его руке или вообще исчезает («Меч мой железный /Утонул всеребряной вьюге… /Где меч мой? Где меч мой!.. (II; 238)
Вцикле „Маски“ образ рыцаря становится „темным“ ипризрачным, как тень, теряя прежнюю идентичность самому себе. Попав в плен кмаскам (»злая", «звездная» маска — дальнейшая трансформация«снежной девы»), он начинает прислуживать им, играя унизительную дляего рыцарского достоинства роль: "… Темный рыцарь вкруг девицы /Заплетаетвязь", "… Темный рыцарь — только мнится...", "… Снитсямаске, снится рыцарь… /- Темный рыцарь, улыбнись… / Он рассказывает сказки,опершись на меч" (II; 237).
«Рыцарьс темными цепями на стальных руках» оказывается среди «теней настене», и над ним маски потешаются, как над ненастоящим, призрачным:
«Ах,к походке вашей, рыцарь,
Шелбы длинный меч!
Подзабралом вашим, рыцарь,
Нежныйвзор желанных встреч!
Ах,петуший гребень, рыцарь,
Вашукрасил шлем!
Ах,скажите, милый рыцарь,
Выпришли зачем? (II; 242)
Однакотакое состояние не может продолжаться долго, плен страсти не вечен, и в сердцегероя рождается ответное противодействие. В его разговоре с мистической девойпоявляются новые интонации: „Не будь и ты со мною строгой /И маской недразни меня, /И в темной памяти не трогай /Иного — страшного огня“(II;245).
Здесьнадо сразу отметить, что разные стихотворения дают противоположные варианты символическойборьбы рыцаря с героиней, строя каждое свой миф. В одних стихотворенияхпредрешена гибель героя. Рыцарь сгорает на костре страсти:
Вснежной маске, рыцарь милый,
Вснежной маске ты гори!
Яль не пела, не любила,
Поцелуевне дарила
Отзари и до зари?..
…Так гори, и яр и светел,
Яже — легкою рукой
Разметутвой легкий пепел
Поравнине снеговой. (II; 252)
Встихотворении же „Снежная дева“ страсть перерастает в единоборство,любовь-вражду со Снежной Девой, и рыцарь снова предстает перед нами вовсеоружии, „как вождь враждебной рати, всегда закованный в броню.“ Наего „стальной кольчуге“ — »строгий крест", и он побеждает,высвобождаясь из плена и отстаивая свои идеалы:
…Она дарит мне перстень вьюги
Зато, что плащ мой полон звезд,
Зато, что я в стальной кольчуге,
Ина кольчуге — строгий крест.
Онаглядит мне прямо в очи,
Хвалянеробкого врага.
Сполей ее холодной ночи
Вмой дух врываются снега… (II; 268)
Прежнеесоединение теперь становится невозможным: «Но сердце Снежной Девы немо /Иникогда не примет меч.»
Вдругом стихотворении того же времени Снежная Дева приобретает чертывагнеровской валькирии, которая вступает с героем в таинственный союз,возносящий его до богов в сверхчеловеческой страсти, и затем губит его в силуневозможности для человеческой природы выдержать этот роковой опыт.Вагнеровские мотивы вновь воскресают в сознании Блока, вместе с мотивамизаколдованного плена и смерти за причастность к тайнам божественной любви.Теперь герой оказывается в роли Зигмунда, который должен умереть в неравномпоединке с богами.
Захолмом отзвенели упругие латы,
Икопье потерялось во мгле.
Несияет и шлем — золотой и пернатый —
Все,что было со мной на земле.
Новолшебная подруга героя — Валькирия — мстит за его смерть и уносит в Валгаллудля вечного соединения в пламенной любви:
Воротясь,ты направишь копье полуночи
Солнцебогувеселому в грудь.
Яувижу в змеиных кудрях твои очи,
Яуслышу твой голос: «Забудь».
Ипотом, на холмы посылая туманы,
Ты- Валькирия, Дева, Змея,
Будешьстрастью лечить мои знойные раны
Подневерным мерцаньем копья! (II; 260) 3
Затем,в 1910 г., уже в третьем томе стихов, у Блока появляется еще одно стихотворениена вагнеровский сюжет: «Идут часы, и дни, и годы...», которое присоотнесении с образным рядом «Снежной маски» и при учете новогообращения Блока вагнеровским мотивам прочитывается как воспоминание о пережитойстрасти героем, изведавшим теперь нечто более ужасное — хаос окружающего «страшногомира». В свете этого нового опыта прошедшая страсть представляется теперьтяжелым, странным сном, лишь на время способным отсрочить познание страшнойреальности:
«Идутчасы, и дни, и годы.
Хочустряхнуть какой-то сон,
Взглянутьв лицо людей, природы,
Рассеятьсумраки времен…
…Вот меч. Он — был. Но он — не нужен.
Ктообессилил руку мне? —
Япомню: мелкий ряд жемчужин
Однаждыночью, при луне,
Больная,жалобная стужа,
Иморя снеговая гладь…
Из-подресниц сверкнувший ужас —
Старинныйужас (дай понять)...» (III; 29)
В«больной, жалобной стуже» с трудом узнаются прежние всесильные вихриметели. Только «из-под ресниц сверкнувший ужас» напоминает нам опрежнем образе героини, распавшемся теперь на разрозненные осколки:«мелкий ряд жемчужин», «тень чья-то глянет силуэтом»,«слова? — Их не было...» Сохранилось в воспоминании лишь состояниебессилия:
…Меч выпал. Дрогнула рука…
Иперевязан шелком душным
(Чтобкровь не шла из черных жил),
Ябыл веселым и послушным,
Обезоруженный- служил.
Пробуждениеиз этого сна равняется смерти:
Ночас настал. Припоминая,
Явспомнил: нет, я не слуга.
Такпадай, перевязь цветная!
Хлынь,кровь, и обагри снега! (III; 30)
Стретьим томом стихов в поэзию Блока вновь прочно входит тема смерти. У герояпоявляются мертвые рыцари-двойники:
…И той же тропою,
Смечом на плече,
Идетон за мною
Втуманном плаще…
Тоскуясмертельно,
Помочьне могу.
Онрозы бесцельно
Затопчетв снегу. (III; 171)
Блокначинает ощущать себя в страшном, катастрофическом мире ХХ века. XIX векотрицается поэтом как «железный», непоэтический и жестокий, век«матерьялистских малых дел», «бескровных душ и слабых тел»- век наступления цивилизации на культуру. «ХХ век — еще бездомней, ещестрашнее жизни мгла». Поэтому он вызывает в сознании Блока миф о концемира, и потому, как это ни парадоксольно, в противовес бездушному XIX веку онвновь поэтизируется и мифологизируется, приобретая явственные апокалиптическиечерты: «Еще чернее и огромней /Тень люциферова крыла. /Пожары дымные заката/(Пророчества о нашем дне), /Кометы грозной и хвостатой /Ужасный призрак ввышине...»(III; 305). Демонизируются даже машины, «кующие гибель деньи ночь». Зловеще мистическим кажется и разгул вырвавшихся из-под властиразума губительных стихийных сил в душе людей: «И черная, земная кровь/Сулит нам, раздувая вены, /Все разрушая рубежи, /Неслыханные перемены,/Невиданные мятежи» (там же). Надвигающаяся война уподобляется«нависшему над Европой дракону,» который «разинув пасть, томитсяжаждой.» Чтобы победить его, нужен рыцарь, подобный Тристану или Зигфриду.В мифологическом прологе к поэме «Возмездие» опять появляется образВагнера — Зигфрид, кующий волшебный меч. Он должен совершить подвиг — поразитьдракона и спасти мир:
ТакЗигфрид правит меч над горном:
Тов красный уголь обратит,
Тобвстро в воду погрузит…
Удар- он блещет, Нотунг верный,
ИМиме, карлик лицемерный,
Всмятеньи падает у ног! (III; 301)
СЗигфридом сравнивает Блок Поэта — творца, от лица которого написан пролог к«Возмездию». Он должен сохранить бесстрашие перед миром, измерить еговесь «бесстрастной» мерой и сотворить из его хаоса красоту. Но дляэтого подвига нужен герой прежних, рыцарских времен — Зигфрид:
Ктомеч скует? — Не знавший страха.
Ая беспомощен и слаб…
…Герой уж не разит свободно, —
Егорука — в руке народной… (III; 302)
Иначеговоря, времена истинных рыцарей прошли, поэт уже не может спасти мир, но можетлишь постичь и объяснить его особой силой художественного прозренья. Здесьопять мы видим несходство во взглядах между Блоком и Вагнером при их исходе изодной и той же мифологической схемы: герой перед лицом конца света пытаетсяпротивопостоять гибели всех жизненных ценностей. Если Вагнер верит, чтогениальный художник может силой своего искусства единолично спасти мир, то впонимании Блока время и роль художника в мире изменились. Теперь сила — только«в руке народной.» Меч рыцаря поэт готов сменить на молот рабочего(«дроби, мой гневный ямб, каменья!»).
Мифо конце мира соприкасается в сознании как Вагнера, так и Блока с мифом о началемира. Поэтому в творчестве Вагнера и появилась древняя немецкая мифология. УБлока же образ мирового пожара, охватившего в ХХ веке Европу соотносится состепными пожарами на Руси времен татарских нашествий: «Над нашим станом,как встарь, повита даль туманом, и пахнет гарью. Там — пожар» — возглашаетон в «Возмездии». Древние пожары татарского времени осознаются Блокомкак архетип русской истории, навечно укоренившийся в прапамяти русской души.
Издесь интересно проследить, как переосмысляется Блокам реальная ситуацияКуликовской битвы и ставится в вагнеровский контекст — контекст «Гибелибогов». В обоих случаях речь идет об апокалиптическом видении последней,решающей, страшной битвы, в которой герою суждено погибнуть, но перед смертьюсовершить великий подвиг, к которому он предназначен судьбой.
Иу Блока, и у Вагнера происходит мифологизация прошлого их страны. Привоссоздании средневекового мышления мифологизируется также природа вокруггероев. Особую роль при этом и у Блока и у Вагнера играет мифологема реки — истока жизни страны, ее родового божества. Не случайно «На полеКуликовом» начинается с символического пейзажа Руси, главной составляющейкоторого является образ реки («Река раскинулась. Течет, грустит лениво /Имоет берега» — III; 249). Место вагнеровского Рейна у Блока берет на себяДон, и отчасти Непрядва («А Непрядва убралась туманом, что княжнафатой» — III; 251). Столь женственные черты образа реки вызывают в памятивагнеровских дочерей Рейна.
Оченьблизко Вагнеру понимание жизни как «вечного боя» у Блока («Ивечный бой — покой нам только снится /Сквозь кровь и пыль.» — III; 249)Вспомним, что как раз в это время О. Шпенглер писал о неудержимой инеостановимой экспансии в бесконечность как о сущностной черте западногофаустовского духа.
Геройпредстает перед нами как древнерусский воин, однако у Блока он именно здесь,более чем где бы то ни было, наделен типическими чертами вагнеровского рыцаря.Сохраняются его прежние рыцарские атрибуты (меч, кольчуга, доспех) с тем жесмысловым наполнением. Описание последней ночи перед сражением создает ощущениеневероятного трагического напряжения, которое герой испытывает перед подвигом исмертью, а описание суровой и мрачной природы («перед Доном темным изловещим, средь ночных полей...») удивительно родственна мрачной атмосфере«Кольца Нибелунгов» Вагнера. Мы ощущаем в герое теперь силу на подвиг(«Доспех тяжел, как перед боем. Теперь твой час настал. — Молись!» — III; 253).
Геройпредчувствует трагический исход сражения («Светлый стяг над нашими полками/Не взыграет больше никогда» — III; 250, «я вижу над Русью далече/Широкий и тихий пожар» — III; 252). Важно отметить, что эпиграф к третьейчасти цикла «И мглою бед неотразимых /Грядущий день заволокло» – Блоквзял из стихотворения В.Соловьева «Дракон (Зигфриду)», что опять-такидоказывает о постоянном присутствии в его сознании апокалиптических видений«Кольца Нибелунгов» Вагнера. Таким образом, Блок пренебрегает реальнымисторическим смыслом Куликовской битвы, осмысляя ее как последнюю битву мировойистории.
Приэтом блоковского героя сопровождает и вдохновляет на битву таинственный, доконца не объясненный в стихах женский образ. То он предстает перед нами каколицетворенная Русь, с которой герой чувствует особенную связь, подобно Гоголюв «Мертвых душах»: «О Русь моя! Жена моя! До боли /Нам ясендолгий путь!»; то он именуется «светлой женой», то начинаетнапоминать Богородицу («Был в щите Твой лик нерукотворный /Светелнавсегда» — III; 251). Но нам важно одно: что этот образ одновременноявляется и божеством, покровительствующим и защищающим героя, и еговозлюбленной («И с туманом над Непрядвой спящей, /Прямо на меня/ Ты сошла,в одежде свет струящей, /Не спугнув коня. /Серебром волны блеснула другу /Настальном мече, / Освежила пыльную кольчугу /На моем плече»- III; 251).Аналогом такому образу может служить только валькирия Брунгильда.
Последнимпроявлением темы рыцаря в творчестве Блока стала его символистская драма«Роза и крест». Философский смысл этой драмы сконцентрирован в песнерыцаря Гаэтана, которую одновременно можно считать наиболее полным выражениемидеи рыцарства в поздней лирике Блока. В ней рыцарь предстает перед нами одинна один со стихией — океаном, который зовет его вдаль, в «путь роковой ибесцельный», который представляет собой фактически вечный поединок ссудьбой.
Всюдубеда и утраты.
Чтотебя ждет впереди?
Ставьже свой парус косматый,
Метьсвои крепкие латы
Знакомкреста на груди. (IV; 232-233)
Цельпути — обретение в страдании и лишениях судьбы единственно возможное счастье(«сердцу закон непреложный — радость-страданье одно»). Характерно,что в песне уже ничего не говорится о служении рыцаря идеалу вечнойженственности — Прекрасной Даме. Сам главный герой — рыцарь Бертран — имеетсвою возлюбленную госпожу, но она оказывается в конечном итоге обыкновеннойземной женщиной, недостойной тех подвигов, которые совершает во имя ее и по ееприказанию Бертран. Смысл рыцарского призвания далеко выходит за рамкипоклонения Даме или вообще какому-нибудь определенному идеалу. Он — в вечномстранствии, в единении со стихией (в песне фигурирующей как океан) и вечномпоединке с судьбой — «паркой» («Парка упрямая в очи /Смотрит исудьбы прядет»). Идеал изображен в песне только как сон о «блаженномбреге», или «роковая мечта» («Смотрит чертой огневою/Рыцарю в очи закат, /Да над мечтой роковою /Звездные ночи горят» — IV;232-233), то есть весма расплывчато и неопредленно.
Тоесть длинный ряд трансформаций образа рыцаря в творчестве Блока, сильнообобщая, можно свести к его эволюции от пушкинского «рыцаря-монаха» к«рыцарю-герою» в вагнеровском понимании, учитывая все сложныеперипетии этого мифопоэтического сюжета, часть из которых мы попытались описатьв нашей статье.
Список литературы
1.Это влияние было подробно исследовано в монорафиях А. Гозенпуда Рихард Вагнер ирусская культура. Л., 1990 и R. Bartlett Wagner and Russia. Cambridge, 1995.
2Все ссылки не произведения Блока даются по полн. собр. соч. в 8 т. М.-Л.,1960-1963г., с указанием сперва номера тома, затем страницы.
3Последняястрофа стихотворения дается мной в ранней редакции.
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru