Реферат
на тему: «Поэзия серебряного века: В.С. Соловьев, Д.С. Мережковский,Ф.К. Сологуба и А. Белый»
Поэзия серебряного века
Начало XX в. не случайно считается русскимренессансом во всех сферах культуры. Философия была представлена блестящимиучеными православного толка: Н. Бердяевым, С. Булгаковым, С. Франком,И. Ильиным. Не менее ярка галерея живописцев, работавших в жанре и психологическогопортрета, и историческом, и бытовом. Глубина философской мысли отличает полотнаМ. Врубеля, М. Нестерова, В. Серова, И. Репина, Н. Рерихаи многих других художников рубежа XIX–XX вв. Это с полной уверенностью можно отнестии к поэзии того времени, которая не была однородной. Наиболее крупнымитечениями модернистской поэзии были символизм, акмеизм и футуризм.
Русская поэзия осваивала новую эстетику (образы,темы, ритмику, язык), отвергая, как правило, реалистический стиль, считая егослишком конкретным, «фотографичным», приземленным. К. Бальмонт говорил оразличии между реалистами и символистами-неоромантиками: «Реалисты схвачены,как прибоем, конкретной жизнью, за которой не видят ничего, символисты,отрешенные от реальной действительности, видят в ней только свою мечту… Один врабстве у материи, другой ушел в сферу идеальности». Ф. Сологуб уточнял:«Символизм – это преображение грубой действительности в сладкую мечту». (Нужносказать, что многие символисты не чуждались отражения в своем поэтическом миресоциальной жизни, например, В. Брюсов, 3. Гиппиус, А. Блок.)
Что же такое «символ»? Это слово-знак, которыйвсегда шире обозначаемого, знак предметный или условный, через который поэтхочет выразить сущность явления. «В поэзии то, что не сказано, мерцает сквозькрасоту символа», – говорил Д. Мережковский. Другими словами, символпомогает поэту перекинуть мостик в иную реальность – его субъективный мир,заменяя развернутый художественный образ реалистического метода. Многие поэтырубежа веков заимствовали символы в Священном писании: крест, например, символстрадания и тяжкого пути, хлеб – символ духовного насыщения или голода, голубь –образ кротости. Некоторые придумывали свою символическую систему: у Блока,например, черный и белый цвета в противоборстве – один обозначает хаос, распад,второй – гармонию. Символисты утверждали, что именно символы делают «самоехудожественное вещество поэзии прозрачным, одухотворенным, насквозьпросвечивающим, как тонкие стенки алебастровой амфоры, в которой зажжено пламя».Именно символы помогают поэту выразить глубины духа, познать вечное. Символы уромантиков чаще всего мистические, ибо их излюбленный мотив – или возврат впрошлое, или попытка прорыва в будущее из хаоса настоящего. Поэт в манифестахсимволистов – это жрец, теург, прорицатель, пророк, который в качествефилософской основы творчества может выбрать либо идеи Священного писания(старшие символисты), либо ницшеанство с культом сверхчеловека. Поэзиясеребряного века достигла огромных высот в использовании классическойсиллабо-тонической системы и открыла новые возможности стиха (ритмы, звукопись,ассонансы, диссонансы). Звук был своего рода магией, особой музыкой («В музыке –чары, музыка – окно, из которого льются на нас очаровательные потоки Вечности ибрызжет магия»).
В.С. Соловьев
Владимир Сергеевич Соловьев, крупнейший русскийфилософ, сын историка СМ. Соловьева, окончил математический факультетМосковского университета, не избежал увлечения нигилизмом с ярко выраженнойатеистической основой. Прослушав однажды лекцию философа и богослова П. Юркевича,он был потрясен иными представлениями о человеческой природе и законах жизни. В1875 г., находясь в научной командировке в Лондоне, ощутил таинственныйпризыв поехать в Египет, где в пустыне ему было видение, описанное в 1898 г.в поэме «Три свидания»:
И в пурпуре небесного блистанья
Очами, полными лазурного огня,
Глядела ты, как первое сиянье
Всемирного и творческого дня.
Один лишь миг! Видение сокрылось –
И солнца шар всходил на небосклон.
В пустыне тишина.
Душа молилась,
И не смолкал в ней благовестяый звон…
Это красивоестихотворение не дань миражу, оно о встрече в египетской пустыне с Богоматерью.С этой поры у Соловьева сложилась философская концепция целостности бытия, единствавсех сфер жизни с Богом. Это «сущее всеединое» – материальное и идеальное,духовное – раскрывается в неразрывной связи истины, добра и красоты. ФилософияВл. Соловьева оказала огромное влияние на творчество поэтов серебряного века, вчастности на А. Блока, который воспринял идею Богоматери, ВечнойЖенственности и запечатлел ее в «Стихах о Прекрасной Даме».
Вл. Соловьев не признавал бездуховной поэзии с ее«горизонтами вертикальными в шоколадных небесах», «полузеркальными мечтами»,«гиацинтовыми Пегасами», «шуршащими камышами», с ее тоской, разочарованностью,манерностью и культом индивидуализма.
Он был убежден, что русская поэзия должна пить изодного источника – христианского миросозерцания.
Петербургские поэты собирались обычно в ставшем вначале XX в. знаменитым артистическом кафе «Бродячая собака». Здесьчитали стихи, беседовали о том, как перенести на женский шарфик рисунок В. Кандинского,как украсить его черно-белой лисицей, судачили о Маяковском, подарившем ЛилеБрик кольцо с монограммой Л.Ю.Б., в которой буквы, расположенные по ярусам,читались «люблю», слушали Вертинского…
Строки из стихотворения В. Ходасевича какнельзя лучше передают отношения поэтов – «жрецов искусства» и друг к другу, и кмиру:
У людей война.
Но к нам в подполье
Не дойдет ее кровавый шум,
В нашем круге вечно богомолье,
В нашем мире – тихое раздолье
Благодатных и смиренных дум…
Стихотворение «Юному поэту» В. Брюсова сталопоэтическим манифестом для многих, считавших себя избранниками:
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета.
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее – область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно…
Глаголы в повелительном наклонении: «прими»,«помни», «храни» содержат призыв возлюбить прежде всего самого себя иискусство. В кумиры предлагалась поэзия человека, гордого своим могуществомпленять, очаровывать, уводить в «душные уюты» салонов, поэтических споров, врефлексию, мистику, далекую от божественной истины.
Социальные и гражданские темы, важные для поэтов XIX в. Пушкина,Лермонтова, Некрасова, сменились у символистов утверждением индивидуализма какединственного прибежища художника. И громче других провозглашал этот принцип В. Брюсов:
Я не знаю других обязательств,
Кроме девственной веры в себя.
Символизм уже с самого начала не был явлениемвнутренне однородным. По времени формирования и особенностям мировоззренческихпозиций выделяют обычно две основные группы – «старшие» символисты (В. Брюсов,К. Бальмонт, Д. Мережковский, 3. Гиппиус, Ф. Сологуб и др.) и«младшие» символисты (А. Блок, А. Белый, Вяч. Иванов и др.).
Тогда же в России появился и термин«декадентство», которое в символизме представляло одно из внутренних течений.Наиболее яркими представителями декадентства принято считать Н. Минского, Ф. Сологуба,Д. Мережковского.
Н. Минский (Николай Максимович Виленкин)(1855–1937) так высказал свое художественное и нравственное кредо:
Нужно быть весьма смиренным,
Зыбким, гибким, переменным,
Как бегущая волна,
Небрезгливым, как она, –
Нужно быть весьма бесстрастным,
Уходящим, безучастным,
Как бегущая волна,
Бесприютным, как она…
Как музыка льются строки, в которых все богатстворусской морфологии, синтаксиса, ритмики. «Баюкающий» ритм стихов не закрываетстрашную в своей откровенности идею о бесстрастии и безучастности поэтак реальной жизни. Вл. Соловьев звал к заветному Храму Любви, Добра и Истины.Минский же объявил полную свободу поэта идти, куда ему хочется, ибо все бреннои повержено тлению:
Как сон пройдут дела и помыслы людей,
Забудется герой, истлеет мавзолей
И вместе в общий прах сольются,
И мудрость, и любовь, и знанья, и права,
Как с аспидной доски ненужные слова,
Рукой неведомой сотрутся.
Жизньчеловека бессмысленна, он всегда – добыча тьмы страстей и тлена смерти, асвятые слова о любви к Богу, природе, младенцу, женщине, наконец, кжизни – все ложь. Минский понимал, что его стихами двигал духразрушения, поразивший интеллигенцию в начале XX в., и апеллировал кбудущему, снимая со своего поколения ответственность за ущербный дух:
И невозможно нам предвидеть и понять, В какиеформы Дух оденется опять, В каких созданьях воплотится…
Д.С. Мережковский
Дмитрий Сергеевич Мережковский, автор романов, статей,эссе, в поэзии шел в русле образов и идей символистов. Неудовлетворенныйсовременным человеком, он взывает к Паркам – богиням судьбы в античноймифологии, которые прядут и перерезают нить человеческой жизни, – с просьбойрассечь единым махом сплетенные в человеческом сердце «правду с ложью», «цепирабства и любви». Мир для Мережковского пустыня, люди – звери. Встихотворении «Дети ночи» он рисует портрет своего поколения:
Устремляя наши очи
На бледнеющий восток,
Дети скорби, дети ночи,
Ждем, придет ли наш пророк…
Его дополняет Ф. Сологуб:
Мы – пленные звери,
Голосим, как умеем,
Глухо заперты двери,
Мы открыть их не смеем.
Зловонный и скверный зверинец, клетка – вотвыразительные уподобления современной жизни у поэта, который с каким-тосладострастием констатировал духовную гибель человека.
Ф.К. Сологуба
Федора Константиновича Сологубаназывали поэтом Смерти,потому что мотивом смерти, идеей самоистребления пронизано все мироощущениепоэта. «Нет разных людей, – есть только один человек, один только я во всейвселенной – волящий, действующий, страдающий, горящий на неугасимом огне, и отужасной и безобразной жизни спасающийся в прохладных и отрадных объятиях вечнойутешительницы-Смерти», – писал Сологуб. Что это – поза, поэтическая маска? Аможет, истинное страдание?
О смерть!
Я твой.
Повсюду вижу
Одну тебя – и ненавижу
Очарование земли.
Людские чужды мне восторги,
Сраженья, праздники и торги,
Весь этот шум в земной пыли.
Но истинное страдание высекает в сердце человека любовь,а не ненависть к «очарованиям земли», а значит, и ненависть к детскомусмеху, солнцу, материнской улыбке, первому поцелую, нежности ландыша, к музыке.
Сологуб не принимает благоговейно Божий мир, немолится святыням храма. Для него молчат молитвы, молчит Господь, а в минутыжизненных катастроф поэт обращается к Дьяволу:
Когда я в бурном море плавал
И мой корабль пошел ко дну,
Я так воззвал: Отец Мой,
Дьявол,
Спаси, помилуй, – я тону.
Не дай погибнуть раньше срока
Душе озлобленной моей…
«Русский Бодлер не смог осилить первородного иприрожденного мещанства, которое заставляет нас… с миром соглашаться и егопринимать. Жизнь – это утверждение, а не отрицание» – таков вывод Ю. Айхенвальдао поэзии Ф. Сологуба. Переворот в сознании и творчестве поэта произойдеттолько к старости, когда он вместо «гробовых», «ледяных» образов напишет:«милая земля», «милая Россия», «милый Бог».
Но был среди символистов тот, кто не предавалсяунынию и гибельной тоске и воспел Солнце.
А. Белый
Первая русская революция не могла не найти откликв литературе, ибо, являясь художественной летописью, литература, по словам Л. Толстого,имеет свою задачу: «выворотить историческое событие наизнанку и рассматриватьне с официальной стороны парадного кафтана, а сорочки, т.е. рубахи, котораяближе к телу». «Рубахи» тех, кто участвовал в революции, будучи ее идеологомили рядовым.
Два романа («Мать» М. Горького и «Петербург»А. Белого), два эпических полотна, их соседство и несхожесть авторскихпозиций в оценке революции и человека в ней сделают наши представления обэпохе, понимание ее духа более объемными и диалектичными. С романом Горького«Мать» мы уже познакомились.
Но прежде чем перейти к разговору о второмромане, вспомним, как относились русские писатели XIX в. к идеереволюции. Пушкинская мысль о неприемлемости «бессмысленного, беспощадногорусского бунта» получила развитие в романе Достоевского «Бесы», первый эпиграфк которому – строки из Пушкина:
Хоть убей, следа не видно,
Сбились мы, что делать нам?
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам. («Бесы»)
Второй – из Евангелия от Луки, повествующий обизгнании Иисусом бесов из человека.
Живя в эпоху Каракозовых и Нечаевых – террористови убийц, Достоевский констатировал: русский человек, в частности молодежь, сбилсяс пути. Он видел единственное спасение нации в изгнании революционных бесов,вселившихся в героев романа – Николая Ставрогина и Петра Верховенского. Ониодержимы идеей собрать все шатающееся, крамольное, безбожное на Руси иорганизовать «великую расправу», «великое истребление», «срезав сто миллионовголов». Зачем это им нужно? Ответ на вопрос содержится в речи Верховенского,сначала смакующего подробности, вычитанные в тетрадке великого «теоретика»Шигалева, потом развивающего тактику и стратегию революционногодела. Вслушаемся в голос Верховенского: «У него хорошо в тетрадке, у негошпионство. У него каждый член общества смотрит за другим и обязан доносом.Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайнихслучаях клевета и убийство, а главное – равенство. Первым делом понижаетсяуровень образования, наук, талантов…
…Слушайте, мысначала пустим смуту, – торопился ужасно Верховенский. – Я уже вам говорил: мыпроникнем в самый народ… учитель, смеющийся с детьми над их богом и над ихколыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что онразвитее своих жертв и, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш.Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение, наши. Прокурор, трепещущийв суде, что он недостаточно либерален, наш, наш. Администраторы, литераторы, о,наших много, ужасно много, и сами того не знают! Русский бог уже спасовал перед«дешевкой». Народ пьян, матери пьяны, дети пьяны, церкви пусты. О, дайтевзрасти поколению!»
И все это осуществилось в нашей истории, ине одно поколение прошло через «разврат неслыханный, подленький, когда человекобращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь».
Итак, Достоевскому удалось «анатомировать» финалреволюционного «бесовства», начинавшегося невинным вроде бы вольтерьянством нарусской почве, красивым либерализмом в 20-е гг. XIX в., азакончившегося неслыханной жестокостью «диктаторов» и бездумностью «пешек».
Андрей Белый в своем романе «Петербург» (1913) непредъявляет счет истории, но исследует ее в своей художественнойлаборатории.
Через всю русскую литературу прошел образ Петербурга,города туманов, прямых проспектов и «волшбы» – чудесного влияния СевернойПальмиры на судьбы человека и России в целом. Реальный и мистический – такимгород вошел в роман А. Белого.
В реальном Петербурге 1905 г. живет сенаторАблеухов. Его сын, студент юридического факультета, познакомился среволюционером-террористом Дудкиным и, получив от него баночку из-под сардиноксо взрывным устройством, должен совершить убийство самого близкого человека.Город вздыблен: «Ууу-ууу-ууу. Гудело в пространстве и сквозь «ууу» раздавалосьподчас: «Революция… Эволюция… Пролетариат. Забастовка…» Газеты сообщают окражах, насилии, пропаже людей и появлении загадочного красного домино в черноймаске. Молодежь увлеченно играет в революционные игры. «В мастерских, типографиях,в парикмахерских, в молочных, в трактирчиках все вертелся многоречивый субъект»с наганом в кармане и с листовками. «Многоречивый субъект» – загадочное лицо,но оно не могло себя не раскрыть. Именно от него, агитируя, шантажируя,угрожая, убеждая трусливых и слабых, расходились волны по Петербургу. РазговорДудкина с сыном сенатора весьма интересен – именно в нем раскрылась тайна тех,кто руководил революцией.
Дудкин: «Вот вас удивляет, как я могу действовать. Ядействую по своему усмотрению… собственно говоря, не я в партии, во мне – партия…»
Сын сенатора: «Признаться, меня удивляет; признаться, нестал бы я действовать с вами вместе».
Дудкин: «А все-таки узелочек мой взяли: мы, стало быть,действуем».
Сын сенатора: «Вы ведь были сосланы?»
Дудкин: «Да, в Якутскую область. Из Якутской области яубежал; меня вывезли в бочке из-под капусты; и теперь я деятель из подполья; недумайте, чтобы я действовал во имя утопий иль во имя вашего железнодорожногомышления; я ведь был ницшеанцем. Мы все ницшеанцы: и вы ницшеанец; вы в этом непризнаетесь; для нас, ницшеанцев, волнуемая социальными инстинктами масса(сказали бы вы) превращается в исполнительный аппарат, где все люди (и дажетакие, как вы) – клавиатура, на которой летучие пальцы пьяниста (заметьте моевыражение) бегают, преодолевая все трудности. Таковы-то мы все».
Сын сенатора: «То есть спортсмены от революции!»
А несколько позже, все поняв, уточнил: «Верхидвижения ведают то, что низам недоступно». Но «что есть верх?» Дудкин ответил:«Он есть пустота», которой больны все сотрудники «партии»: тоска, галлюцинации,водка, частая и тупая боль в голове.
Роман «Петербург» по жанру тяготеет кфилософскому, поэтому у политического вождя Дудкина нужно искать историческиекорни. И они есть. В центре Петербурга стоит, как мы знаем, «Медный всадник»,памятник Петру I. Введя Медного всадника в роман, А. Белый делает его центромповествования: «За мостом на Исакии из мути возникла скала: простирая тяжелую,покрытую зеленью руку, – загадочный Всадник; над косматою шапкой дворцовогогренадера конь выкинул два копыта. Тень скрыла огромное Всадниково лицо; ладоньврезалась в лунный воздух.
С тойчреватой поры, как примчался сюда металлический Всадник, как бросил коня нафинляндский гранит, – надвое разделилась Россия; надвое разделились судьбыотечества; надвое разделилась, страдая и плача, до последнего часа Россия.
Ты, Россия, как конь! В темноту, в пустотузанеслись два передних копыта, и крепко внедрились в гранитную почву – двазадних. Хочешь ли и ты отделиться от тебя держащего камня, как отделились отпочвы иные из твоих безумных сынов, – хочешь ли и ты отделиться от держащеготебя камня и повиснуть в воздухе без узды, чтобы низринуться после в водныехаосы? Или, встав на дыбы, ты на долгие годы, Россия, задумалась перед грознойсудьбой, сюда тебя бросившей?.»
Так автор размышляет над исторической миссиейВсадника и судьбами России, которая вместе со своими «безумными сыновьями» ужеповисла над пропастью трагического века. Александр Иванович Дудкин, увидевпамятник, кое-что начинает понимать, зародилось смутное предчувствие какого-тособытия, и оно произошло, как только он пришел домой. Удар за ударом внизу,кто-то металлический шагал по лестнице, треск слетевшей с петель двери, и впроеме появилось громадное тело Медного Петра, горящее фосфором. «Я – вспомнил…Я – ждал!» – воскликнул Дудкин, и в его сознании потекли века, смыкая весьисторический круг. А он одолевал все периоды времени, мчась за Всадником: подням, по годам, по сырым петербургским проспектам, – «во сне, наяву: а вдогонкуза ним и вдогонку за всеми гремели удары металла, дробящие жизни». В отличие отпушкинского «Медного всадника», где за «маленьким человеком» Евгением гонитсягигант, воплощающий в себе идею государства, с угрозой наказать всякого, ктовыразит протест против деспотизма и произвола, у Андрея Белого Всадник говоритДудкину – Евгению нового времени: «Здравствуй, сынок!» Зачем понадобиласьписателю эта трогательная встреча Петра и «маленького человека», разночинца,который вообразил себя исторической силой, способной повлиять на судьбы России XX в.? Взявший у Петраидею преобразования, его методы насилия, Дудкин составил в романе с меднымисполином одно целое. Так Андрей Белый мыслит генеалогию «спортсменов отреволюции». И петровские преобразования и революции – всего лишь историческийэксперимент, цена которого – миллионы жертв, кровь, страдания народа. Какова жеидея романа? Коленька Аблеухов не сумел убить отца, раскаялся и ушел в деревню,к земле. Дудкин, не вынесши бремени ницшеанских идей, сошел с ума. Россияпродолжала лететь в бездну… А. Белый не принимал волюнтаризм, культ силы,авантюризм, жажду власти над тварью дрожащей, очень часто прикрывавшиеся ееинтересами и выступавшие как бы от ее имени. Итак, запомним, «спортсмены отреволюции» – новое наименование «бесов», данное А. Белым вождям, идеикоторых, как мы уже знаем, проникли и в маленький домик на окраине сормовскойслободки.