Литературный процесс 60-х годов:Солженицын, Шаламов, Пастернак, Абрамов
Наш век пройдет
Откроются архивы,
И все, что было скрыто до сих пор,
Все тайные истории извивы
Покажут миру славу и позор.
Богов иных тогда померкнут лики
И обнажится всякая беда,
Но то, что было истинно великим.
Останется великим навсегда.
Н. Тихонов
60-е годы с легкой руки Ильи Эренбурга получили название «оттепель».Эта пейзажная метафора точно выразила характер бурного и краткого «историческогомежсезонья» с его тревогами и ожиданиями, надеждами и разочарованиями.
Границы общественного явления, названного оттепелью, не совпадаютполностью с хронологическими рамками 60-х годов. Она начала формироваться в середине50-х годов и завершилась к началу 70-х. Оттепель стала периодом постепенного, мучительногои, как теперь видно, непоследовательного высвобождения художественной и литературно-критическоймысли от догматических схем и правил нормативной эстетики, от жесткого административногоконтроля над мыслью и словом. Используя метафорику заглавий книг, написанных в 60-егоды, можно сказать, что это была «трудная весна», «время больших ожиданий» и крутых«ухабов», на которых процесс демократизации споткнулся и начал тормозить уже вовторой половине 60-х годов.
После смерти Сталина, в преддверии XX съезда партии (1956), а особенно после того, как стал известенпроизнесенный на закрытом заседании съезда доклад Хрущева «О культе личности и егопоследствиях», в общественном сознании возникло ощущение близких благоприятных перемен.«Привычно поскрипывавшее в медлительном качании колесо истории вдруг сделало первыйвидимый нам оборот и закрутилось, сверкая спицами, обещая и нас, молодых, втянутьв свой обод, суля движение, перемены — жизнь», — так передает настроение тех летизвестный «шестидесятник», соратник А. Твардовского по «Новому миру» В. Лакшин.По ассоциации с XIX веком новых авторов и новых героев, пришедшихв литературу, стали называть «шестидесятниками», а затем это определение отнеслико всем, кто не только участвовал в литературном движении тех лет, но и разделялосновные идеи и надежды, вызванные оттепелью. Сегодня, осмысливая значение оттепелипо прошествии нескольких десятилетий, это поколение нередко называют «последнимиромантиками».
Изменение общественного климата первыми почувствовали и запечатлелив своих произведениях поэты. Читатели оказались захваченными настоящим лирическимполоводьем, в чем современникам виделся глубокий смысл, начало освобождения от мелочнойрегламентации, поворот кчеловеку, его внутреннемумиру. Художники обратились к эзопову языку намеков и иносказаний, уподобляя процессы,происходящие в общественном сознании, явлениям природы.
Пусть молчаливой дремотой Белые дышат поля, Неизмеримой работойЗанята снова земля,
— так описывал «оттепель после метели» Николай Заболоцкий. «Овесеннем ликующем ветре,» о звенящих ручьях, о «капелях, сводящих с ума», писалРоберт Рождественский, а Булат Окуджава ощущал себя «дежурным по апрелю».
Эта «лирическая метеорология» (по остроумному определению современногокритика С. Чупринина) захватила и прозу. Замелькали названия «Трудная весна* (ВалентинОвечкин), «Времена года» (Вера Панова), «Ранней весной» (Юрий Нагибин). Пейзаж сталформой проявления исповедального начала в произведениях, своеобразным аккомпанементомк раскрытию «истории души человеческой». Эту особенность можно увидеть на примерерассказа М. Шолохова «Судьба человека» (1956). Герои произведения и повествовательвстречаются в «первый после зимы по-настоящему теплый день», и образ просыпающейся,вечно обновляющейся природы станет символом торжества жизни, преодоления трагедии,символом несгибаемого человеческого духа.
Одним из первых произведений, запечатлевших едва обозначившиесяв духовной жизни тенденции, стала повесть Ильи Эренбурга «Оттепель» (1954). Чтобыпонять впечатление, которое она произвела, напомним ироническую характеристику,которую дал А. Твардовский многочисленным произведениям на «производственную тему»:
Гладишь, роман, и все в порядке: Показан метод новой кладки, Отсталыйзам, растущий пред И в коммунизм идущий дед, Она и он передовые, Мотор, запушенный впервые, Парторг, буран, прорыв,аврал, Министр в цехах и общий бал… И все похоже, все подобно Тому, что есть иль может быть, А в целом •— вот как несъедобно,Что в голос хочется завыть...(«За далью — даль»)
Литература не могла и не собиралась уходить от проблем, естественновходивших в круг жизненных интересов каждого человека. И в повести Эренбурга тожеесть завод, инженеры, работающие над новыми проектами, даже буран, поваливший наспехпостроенные бараки. Но в 60-е годы внимание авторов сосредоточивается не на вопросахпроизводства, как это было прежде, а на конфликтах нравственно-этических. Человекпереставал восприниматься как «винтик», производственная функция, как «рычаги» (такподчеркнуто полемически назвал свой рассказ Александр Яшин). Происходило новое открытиеобыкновенных и, казалось, забытых литературой человеческих чувств: любви, жалости,страдания, недовольства собой, разочарования. Эренбург настойчиво подчеркивал всвоей повести мотив «оттаявшего сердца», которое наконец-то по-настоящему забилосьпосле «заморозков».
Нельзя не отметить усиления внимания литературы к быту, к деталямповседневной жизни. «Оттепель сердца» привела к тому, что во всей своей значительностиоткрылись простые, казалось бы, вещи: «на подоконнике стоит женщина, моет стекла,и синие стекла светятся. Мальчишка ест мороженое. Девушка несет вербу», «с улицыдоносятся голоса детей, гудки машин, шум весеннего дня». Все это — голоса самойжизни, которую познавала литература, преодолевая стереотипное представление о том,что является «главным» или «второстепенным» и как «нужно» изображать советскогочеловека.
Сегодняшнему читателю многое в произведениях той поры покажетсяочевидным и способно вызвать недоумение: в чем же здесь новизна и почему такой ожесточеннойбыла полемика? Действительно, нужно ли доказывать, что жизнь людей многообразна,что внутренний мир человека сложен и загадочен, а его частная жизнь значительнане менее, чем роль на производстве? Но в годы оттепели все это приходилось доказыватьи отстаивать. Так писатели становились «учителями в школе для взрослых», преподавалиосновы не только социальной, но и этической, нравственно-философской и эстетическойграмотности. Это определило сильные и слабые стороны литературы.оттепели. Наибольшийрезонанс, как это всегда бывает в переломные эпохи, имели произведения остросоциальные,да и прочитывалась литература в первую очередь с использованием публицистическогокода. Поэтому незамеченными остались произведения, которые не отвечали открытойсоциальности, но которые, как это видно в перспективе завершающегося века, не далипрерваться издавна свойственным отечественной литературе углубленным философскими нравственно-этическим поискам.
Насколько сложной была просветительская миссия литературы, можноувидеть на примере отношения критики к повести И. Эренбурга. Встреченная вначаледоброжелательно как знак новых веяний в искусстве, как открытие новых сфер художественногоизображения, повесть довольно скоро стала предметом постоянной критики за «бытовщину»и «абстрактное душеустроительство», за «повышенный интерес к одним теневым сторонамжизни» и была признана «огорчительной для нашей литературы неудачей талантливогосоветского писателя». Так в судьбе произведения отразилась противоречивость самойоттепели.
Пристальное внимание к обыкновенному человеку и его повседневнойжизни, к реальным проблемам и конфликтам стало реакцией на засилье «праздничной»литературы, допускавшей лишь одно противоречие — хорошего с лучшим, создававшейобраз идеального героя. Писателям, стремившимся сказать всю правду, сколь бы труднойи неудобной она ни была, пришлось вести настоящую битву за право на всестороннееизображение Действительности. Дело не только во внешних факторах (в цензуре, строгоследившей за литературными нравами, в окриках официальной критики и следовавшихза ними «оргвыводах»). Невероятно сложным был тот идейный и психологический поворот,который переживал (конечно, в разной степени и по-своему) каждый писатель.
Пролагателем новых путей в литературе стала социально-аналитическаяпроза, возникшая на стыке публицистики и художественной литературы. О серьезномнеблагополучии в жизни села первыми еще в 50-е годы заговорили очеркисты В. Овечкин,Е. Дорош, Г. Троепольский, А. Калинин. Эту тему подхватили прозаики, которые стремилисьне только к анализу причин сложившейся ситуации, но внимательно вглядывались в особенностипсихологии своих героев. Постановка актуальных проблем, волнующих читателей, отражениереальных конфликтов времени, достоверность и точность изображения, внимание к внутреннемумиру простого человека характерны для произведений А. Яшина, Ф. Абрамова, В. Тендрякова,С. Залыгина.
«Оттепель сердца» привела к расцвету лирической прозы, на развитиекоторой оказало влияние возвращение в литературный процесс произведений И. Бунина,долгие годы не публиковавшихся в России. Лирическая проза открывала сокровенныетайны души человека, увлекала индивидуальностью чувств и впечатлений лирическогогероя, эмоциональностью повествования (К. Паустовский, В. Солоухин, Ю. Казаков,Ю. Нагибин). Читателей поразило, что даже большая история вдруг заговорила «простымчеловеческим голосом», как верно подметила О. Берггольц, автор книги «Дневные звезды».Если здесь прозвучала авторская исповедь «о времени и о себе», то в книгах. ВладимираСолоухина «Владимирские проселки» и «Капля росы» завораживало притяжение роднойземли, мира детства.
На стыке этих стилевых течений возникнет одно из самых значительныхявлений литературы второй половины 60—80-х годов, которое получит обозначение «деревенскаяпроза». Вокруг этого понятия будет сломано немало критических копий, поэтому сразуоговорим его условность, определяемую лишь материалом, к которому обратились художники(жизнь деревни). Значение этой прозы, давшей литературе имена Ф. Абрамова, С. Антонова,В. Белова, С. Залыгина, Е. Носова, В. Распутина, В. Шукшина, будет состоять в том,что она станет прозой о России, о русском человеке, его исторических и нравственныхкорнях, об испытаниях, которые суждено было пережить стране и народу на суровыхдорогах XX столетия. Как развивался этот процесс,можно увидеть на примере творчества Федора Абрамова.
Имя Абрамова стало известно после того, как в 1954 г. на страницахжурнала «Новый мир» была опубликована его полемическая статья «Люди колхозной деревнив послевоенной прозе». Смелость критика проявилась в том, что он покусился на «святаясвятых» — подверг беспристрастному анализу произведения официально признанных писателей,лауреатов Сталинской премии. Рассматривая романы С. Бабаевского («Кавалер ЗолотойЗвезды»), Г. Николаевой («Жатва») и других авторов, Ф. Абрамов высмеивал «кудрявоеоднообразие» похожих друг на друга героев, как на подбор, писаных красавцев и красавиц,увенчанных наградами. Главное, что вызывало неприятие в этих книгах, — их основнойпафос, «прекраснодушные вымыслы» авторов, воспевавших переход «от неполного благополучияк полному процветанию». Абрамов справедливо увидел в этом опасности лакировочной,бесконфликтной литературы, весьма далекой от действительных проблем, которыми жиладеревня, особенно в военные и первые послевоенные годы. Главный критерий Абрамова— требование «правды, и нелицеприятной правды». Такую правду о жизни сам Ф. Абрамоврассказал в своих художественных произведениях. В 1958 г. был опубликован роман«Братья и сестры», положивший начало тетралогии, завершенной уже в 80-е годы. Вэтом первом романе «дана запевка, взята интонация» (И. Золотусский) всей прозы Абрамова.
Действие произведения происходит в тяжелейшем 1942 г., когда фашистывышли к Волге, поэтому все помыслы героев романа подчинены одной цели: помочь фронту.Абстрактное понятие — фронт— для каждого жителя деревни Пекашино имеет конкретноевоплощение в лице сына, отца, мужа, которого они проводили на войну. Кажется, всепротив человека, даже природа: затяжная холодная весна, засушливое лето, лесныепожары делают невыносимо трудной и без того нелегкую крестьянскую работу, тем болеев северных краях. А еще есть мучительное ожидание писем с фронта, трагедия потериблизких, голод, нехватка рабочих рук. В селе остались почти одни старики, женщиныи дети. Им, сумевшим вынести на своих далеко не могучих плечах все тяготы военноголихолетья, прежде всего русской бабе, открывшей в тылу свой «второй фронт», и посвятилроман Ф. Абрамов.
Открывает произведение лирическое отступление автора, напоминающеео традициях Гоголя, которого Ф. Абрамов любил с детства. Заметим, что позднее писательне будет прибегать к этой форме открытого выражения своих чувств, но в первом романелирические отступления обусловлены искренним восхищением силою духа, стойкостьюи трудолюбием земляков, о которых еще почти ничего не сказала послевоенная литература,и автор считает своим долгом восполнить этот пробел.
В целом же произведение написано в эпическом объективно-повествовательномстиле. В центре романа — течение повседневности, будни пекашинцев, но в условиях,о которых мы сказали выше, любой эпизод, будь то-вывоз навоза на поле, сев или сенокос,превращается в настоящее сражение, требующее высшего напряжения всех сил.
Единый, живущий общей судьбой, связанный одной целью, одной волейкрестьянский мир, сила которого в слитности, нерасколотости, — таков герой романаФ.Абрамова. «Люди из последнего помогают друг другу. И такая совесть в народе поднялась— душа у каждого насквозь просвечивает. И заметь: ссоры, дрязги там — ведь почтинет. Ну как бы тебе сказать? Понимаешь, братья и сестры...» — формулирует авторсвою мысль словами одного из героев (и делает это, надо сказать, несколько декларативно).
Очевиден обобщающий, метафорический смысл заглавия, переданныйим дух единства, общности, без которой нет народа. Братья и сестры — это родныелюди, одна семья. Так определяется в романе важнейший его аспект: тема семьи, домакак основы жизни человека. Именно дом, земля, деревня — это и есть истоки, родинаи прародина человека, его Русь. «Наиболее разумные, столетиями проверенные формыбытия», опыт хозяйствования на земле и «гармония полной слитности с общим» сталиопорой в суровые военные годы.
В создании портрета пекашинцев важная роль принадлежит массовымсценам. Абрамов мастерски рисует эпизоды коллективного труда, взаимопомощи, соревнования.Но портрет жителей деревни, нарисованный писателем, не безлик. Наоборот, экстремальныеситуации, в которых постоянно оказываются люди, способствуют яркому раскрытию иххарактеров. Массовые сцены сочетаются в романе с поданными крупным планом неповторимымипортретами героев.
Постепенно в центр авторского повествования выдвигается историяПряслиных. Это была счастливая семья: родители любили друг друга, муж, прозванныйв деревне «Ваня-сила», на зависть всем берег и баловал свою жену Анну-куколку, подрасталидети… Тем сильнее горе, выпавшее на долю семьи: ушел на фронт и погиб Ваня-сила,Анна осталась одна с шестерыми детьми на руках.
С подлинным мастерством художника-психолога Ф. Абрамов рисуеттот внутренний перелом, который переживает четырнадцатилетний сын Пряслиных Михаил,в одночасье повзрослевший после получения похоронки на отца. Вот он смотрит на мать,забывшуюся в тяжелом сне. «Никогда он не задумывался, какая у него мать. Мать какмать — и все тут. А она вот какая — маленькая, худенькая и всхлипывает во сне, какЛизка. А возле нее по обе стороны рассыпанной поленницей ребятишки… Молча, глотаяслезы, Мишка переводил взгляд с сестренок на братишек, и тут первый раз в его ребячьеммозгу ворохнулась тоскливая мысль: «Как же без отца будем?..» Плач голодных малышейи вид сломленной горем матери заставил найти ответ на этот вопрос. Через два дняМихаил молча сел во главе стола, не просто заняв пустовавшее место отца, но и взявна себя по праву старшего заботу о семье, а затем и об односельчанах. Михаил Пряслинстанет главным героем последующих романов писателя, объединенных в тетралогию подобщим названием «Братья и сестры».
Ф. Абрамов работал над своим первым романом семь лет. В произведенииотразилась внутренняя эволюция художника, трудное преодоление устоявшихся представленийи литературных схем «лакировочной» литературы. В романе можно увидеть знакомые подругим книгам сюжетные ходы и образы (например, образ секретаря райкома Новожиловаили Насти, почти идеальной в своих качествах героини). В этой книге начинающий писательуходит порой от глубокого исследования ситуаций, показывая лишь благополучное ихразрешение. Острота социальной проблематики, глубина аналитического исследованияконфликтов и путей их разрешения, критический пафос— все это появится в повести«Вокруг да около» и последующих произведениях писателя. Но уже первый роман Ф. Абрамовадал полное основание говорить о нем как о «человеке — мало сказать талантливом,но честнейшем в своей любви к ««истокам», к людям многострадальной северной деревни»,вытерпевшем «всяческие ущемления и недооценку в меру этой честности». Так напишетв одном из своих писем А. Твардовский, который был для Ф. Абрамова и других авторов,объединившихся вокруг «Нового мира», наставником, властителем дум, «духовным пастырем».С именем А. Твардовского и возглавляемого им журнала «Новый мир» связаны многиезначительные достижения литературы периода оттепели.
«Непрекращающейся мукой шестидесятников» назвала современный критикН.Иванова постоянное возвращение литературы к проблеме «мы и Сталин», а А. Латынинатак определяет «кредо детей XX съезда: антисталинизм,вера в социализм, в революционные идеалы». Для оттепели было характерно преимущественноевнимание к жертвам сталинских репрессий, к трагическим судьбам безвинно осужденныхкоммунистов, оценка этих событий как нарушения социалистической законности, искаженияидеи в историческом процессе, и незыблемая вера в идеалы революции. Эту особенностьумонастроения оттепели запечатлела О. Берггольц:
И я всю жизнь свою припоминала
и все припоминала жизнь моя,
в тот год, когда со дна морей, с каналов
вдруг возвращаться начали друзья.
Зачем скрывать — их возвращалось мало.
Семнадцать лет — всегда семнадцать лет.
Но те, что возвращались, шли сначала,
Чтоб получить свой старый партбилет.
О верности идее в литературе 60-х годов будет сказано немало ипо-разному. Е.Евтушенко предпочитал открыто публицистическую форму выражения мысли,нередко доходя до прямолинейной декларативности («Нашу веру из нас не вытравили.Это кровное наше, свое. С ней стояли мы. С нею выстояли. Завешаем детям ее»). Несравнимоболее проникновенно, лирично прозвучат размышления Б. Окуджавы (даже названия стихотворенийполярны: «Коммунисты» у Евтушенко, «Сентиментальный марш» у Окуджавы):
Но если вдруг когда-нибудь
мне уберечься не удастся,
какое новое сраженье
ни покачнуло б шар земной,
я все равно паду на той,
на той далекой, на гражданской,
и комиссары в пыльных шлемах
склонятся молча надо мной.
«Я грелся в зимние заносы у Революции костров»,— обозначит истокиверы шестидесятников Борис Чичибабин, и он же в 1959 г. яростно возразит тем, ктосчитал, что после XX съезда со сталинизмом покончено: «… нокак тут быть, когда внутри нас не умер Сталин?»
В литературе 60-х годов начинает все сильнее звучать тема трудного,мучительного прозрения. «Мы все ходили под богом, У бога под самым боком», — точнопередаст открытие, сделанное современниками, Борис Слуцкий и продолжит тему противостояниячеловека и системы в другом стихотворении:
А мой хозяин не любил меня,
Не знал меня, не слышал и не видел,
А все-таки боялся как огня
И сумрачно, угрюмо ненавидел.
Знаменательным событием стала публикация в одиннадцатом номере«Нового мира» за 1962 г. повести Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича».Это произведение по-настоящему открыло в литературе тему недавнего прошлого страны,связанного с именем Сталина. Повесть была прочитана в те годы в контексте антисталинскихнастроений и поразила беспощадной правдой о запретной стране под названием ГУЛАГ.Но с самого начала шли споры о выборе героя. Некоторым рецензентам было непонятно,почему Солженицын поставил в центр произведения не коммуниста, незаслуженно пострадавшегоот репрессий, но оставшегося верным своим идеалам, а простого русского мужика. НоА. Твардовский именно в выборе такого героя, воплотившего народную точку зренияна все, видел достоинство книги Солженицына, важное отличие начинающего автора отДостоевского, с которым Солженицына постоянно сравнивали: «Ведь у Достоевского всенаоборот: там интеллигент-ссыльный смотрит на жизнь простого острожного люда, аздесь все глазами Ивана Денисовича, который по-своему и интеллигента (Цезаря Марковича)видит».
Выбор героя произведения знаменателен. Важно и то, что тот характердан вне социального контекста, его словно бы не оснулись исторические условия, вкоторых он сформировался, идеология, привычная для того времени. В образе Шуховаавтором подчеркнуто корневое, крестьянское начало. Умение выживать в любых условиях,приспосабливаясь к обстоятельствам, которые в жизни русского человека редко бываютблагоприятными (возможно, поэтому выбрана фамилия, в которой слышится что-то удалое).Достоинство, несуетливость, своего рода деликатность, уважение к хлебу. Причастностьк делам бригады, почтение к бригадиру как отсвет русской общинности, уважения кстаршему в роду. Все это и есть та самая основа, которая не дает человеку сломаться,помогает выжить и, в свою очередь, вызывает уважение: не случайно героя все называютпо имени и отчеству.
Особое значение в ряду нравственных ценностей занимает отношениек труду. Сцена неожиданного энтузиазма заключенных при кладке стены воспринималаськритикой чуть ли не как дань традиционной «произведет вен ной в теме литературысоциалистического реализма. Варлам Шаламов, собрат Солженицына по лагерной и литературнойсудьбе, будущий автор «Колымских рассказов», напомнит в одном из писем, что речьидет не просто о труде, а о труде принудительном, лагерном. В повести «Один деньИвана Денисовича» автор ни на минуту не забывает об этом, но в сцене труда это обстоятельствословно бы отходит на второй план. В центре внимания писателя — неистребимость человеческогов человеке. Это момент истины, когда сквозь все трагические обстоятельства прорываетсягенетически заложенное в крестьянине уважение к хорошо сделанной работе и умениетрудиться — радостно, взахлеб, до седьмого пота. Есть еще одно важное различие впозициях Солженицына и Шаламова. Шаламов считал, что лагерный опыт не может нестив себе ничего положительного. Солженицын же и в «Иване Денисовиче», и позднее в«Архипелаге ГУЛАГ» выразит близкую Достоевскому мысль об укреплении духа через страдание.В произведении, где есть все: колючая проволока, берущая в свой плен даже солнце;вышка, видная отовсюду и организующая пространство; конвой, обыски, овчарки, голод,жестокость и бесправие, — нет нагнетания ужасов, нет озлобленности на людей и судьбу.
Позднее критика даст разные определения характеру Шухова: «патриархальный»,«национальный»… К сказанному добавим: это в первую очередь характер просто человека,насильно оторванного от семьи, дома, привычной жизни, поставленного на грань междужизнью и смертью и сумевшего не просто выжить, но и не потерять себя. А значит,есть основания для надежды: переживем и эту беду. Как «суровую, мужественную, правдивуюповесть о тяжком испытании народа», написанную «по долгу… сердца, с мастерствоми тактом большого художника», охарактеризовал книгу Солженицына Г. Бакланов. С.Я.Маршак обратил внимание на особенности языка произведения: «В этой повести народсам от себя заговорил, язык совершенно натуральный». Так наиболее проницательнымирецензентами-современниками была обозначена глубинная суть повести Солженицына.Общий вывод был единодушным: отныне писать так, словно в литературе не было этогопроизведения, уже невозможно.
В те годы повесть А. Солженицына расценили как произведение, написанноев духе XX съезда партии, помогающее в борьбе с культоми его пережитками. Но автор пошел дальше, он уже размышлял не над сталинской эпохой,а над значением революции в истории России. Вывод, к которому приходил писатель,— об изначальной вине революции, «красным колесом» прокатившейся по судьбе России,— не мог быть принят общественным сознанием периода оттепели, исходившим из стремлениявернуться к истокам, идеалам революции.
В те годы книги, которые несли в себе иную философию истории,неминуемо вызывали отторжение, поскольку оценивались, как мы уже сказали, по меркамне эстетическим, а идеологическим. Одно из таких произведений оказалось в центревнимания всего мира: роман Б.Пастернака «Доктор Живаго», завершенный в 1955 г. Произведениебыло издано за границей, а советский читатель знал о нем лишь по опубликованнымотрывкам, стихам из романа. Это не помешало организовать в печати настоящую травлюписателя после присуждения ему в 1958 г. Нобелевской премии. В разгар этих событийБ. Пастернак напишет с болью и недоумением:
Я пропал, как зверь в загоне. Где-то люди, воля, свет, А за мноюшум погони. Мне наружу ходу нет.
Что же сделал я за пакость, Я, убийца и злодей? Я весь мир заставилплакать Над красой земли моей...
Роман оценивали в привычной системе координат (принимал — не принималреволюцию, правильно— неправильно изображал гражданскую войну), не желая понимать,что это художественное произведение, которое несет в себе индивидуальный авторскийвзгляд на мир. К тому же это представление художника о жизни выражено средствамипоэзии: действительность дана в романе не сама по себе, а через ее обостренное лирическоепереживание. Академик Д.С.Лихачев в предисловии к первой публикации произведенияв нашей стране («Новый мир», 1988, № 1) подчеркнул, что Пастернак не оценивает события,не объясняет их, а воспринимает их как данность. Для него это нечто независимоеот воли человека, стихия, которую человек, как бы он к ней ни относился, изменитьне может. На этом построено отношение автора к событиям. В этом состоит смысл противопоставлениягероев: не вмешивающегося в происходящее, нейтрального по отношению к красным ибелым Живаго и волевого, активно действующего на стороне красных Стрельникова, который,по большому историческому счету, бессилен не менее (как говорится в романе, ониев книге рока на одной строке»). Пастернак сознательно ставит » центр повествованиягероя особого типа. Юрий Живаго — врач, призванный одинаково относиться ко всемстраждущим, и одновременно поэт, созерцающий мир сквозь призму христианской этики.Юрий, Георгий — в православной традиции защитник. Защитник чего? Ответ дает фамилия:Живаго — форма родительного падежа прилагательного «живой». В представлении ПастернакаРоссия, природа, человек неотделимы друг от друга, сотканы из противоречий и связанылюбовью. Глубина и естественность любви к жизни, к «самому существованию» открываетсягерою яснее всего именно в период его блужданий между двумя лагерями по России,охваченной метелью революции. «И эта даль — Россия, его несравненная, за моряминашумевшая, знаменитая родительница, мученица, упрямица, сумасбродка, шалая, боготворимая,с вечно величественными и гибельными выходками, которых никогда нельзя предвидеть!О как сладко существовать! Как сладко жить на свете и любить жизнь!»
В середине 60-х годов в центре внимания оказались писатели новоголитературного поколения: в прозе — А. Гладилин, В. Аксенов, В. Максимов, Г. Владимов,Д. Гранин, А. Приставкин, в поэзии — Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Р. Рождественский,Б. Ахмадулина. В их произведениях появился новый герой литературы — молодой человек,лишь начинающий путь в самостоятельную жизнь, ровесник автора (или немногим моложеего), устремленный навстречу весне, солнцу, пестрому кипенью жизни:
Его умело отводили от наболевших «почему». Усердно критики твердилио бесконфликтности ему. Он был заверен ложью веской в предельной гладкости пути,но череда несоответствий могла к безверью привести. Он устоял, он глаз не прятал,и с той поры открытий злых заклятый враг его — неправда во всех обличиях земных.
Е. Евтушенко
В прозе 60-х годов сформировалось целое тематическое и стилевоенаправление, получившее название «молодежная проза». В произведениях, публиковавшихсяна страницах журнала «Юность», действовали герои-бунтари, протестующие против мелочнойрегламентации во всем, включая привычный образ жизни, вкусы, привычки. Формой выраженияэтого протеста становился эпатирующий внешний вид («стиляги»), увлечение западноймузыкой, скептическое отношение к идейным и моральным ценностям старшего поколения,доходящее до отрицания моральных ценностей вообще. Появление таких персонажей далооснование зарубежной критике, внимательно следившей за «молодежной» прозой как явлениемпослекультовой литературы, сделать вывод о возрождении типа «лишнего человека» влитературе оттепели.
Повышенное внимание к мыслям, чувствам, надеждам юного человека,к характерным для этого возраста проблемам определило специфику конфликтов «молодежнойпрозы». Первые столкновения с реалиями «взрослой» жизни и следующие за этим разочарования,попытки понять себя, обрести свое место в жизни, найти дело по душе, отношения сродными и друзьями, счастье и горечь первой любви — обо всем этом с подкупающейискренностью рассказывали книги молодых авторов. Обнаженность чувств, исповедальность— важнейшая примета стиля «молодежной прозы», которая получила второе название —«исповедальная». Писатели широко использовали внутренние монологи, прием потокасознания, форму повествования от первого лица, несобственно прямую речь, при которойнередко сливались воедино внутренний мир автора и его героя.
Для молодых писателей было характерно полемически заостренноевнимание к литературной технике, к тому, как дойти до читателя, заставить его поверитьи сопереживать героям. «Хочется не только говорить о современнике, но и говоритьс ним. Но как говорить с ним, мне еще не совсем ясно, — делился своими сомнениямиВасилий Аксенов, автор известной повести «Коллеги» и романа «Звездный билет». Откровенноговоря, я боюсь иронической улыбки своего современника, умеющего подмечать высокопарностьи ходульность литературного письма».
В центре романа Аксенова «Звездный билет» — судьба двух братьев.Старший, двадцативосьмилетний Виктор, имеет героическую профессию: он космическийврач, и мотив тайны сопровождает повествование об этом герое. (Не забудем, что произведениевышло в 1961 г., когда человек только открывал дорогу в космос.) Младший брат, семнадцатилетнийДимка,— типичный герой «молодежной прозы» с характерным для возраста нигилизмом,нарочито вызывающим поведением и мечтой о романтических странствиях вместо обычной«пошлой» жизни. Оба героя оказываются в ситуации выбора. Виктор 'Совершает первыйнастоящий поступок: он не просто отказывается защищать несостоятельную диссертацию,но и открыто выступает против основного направления работы целого отдела. Димка,отправившийся вместе с друзьями в путешествие, проходит через испытание любовьюи настоящей мужской работой в море. Финал произведения драматичен: старший братпогибает в авиационной катастрофе «при исполнении служебных обязанностей». Тогда-тои выясняется, что «непутевый» Димка на удивление серьезен в своем отношении к брату,к родителям, к жизни, что у него есть свой ответ на заданный Виктором при последнейвстрече вопрос: «Чего ты хочешь?». Ответ этот дан не в логической, а в лирическойформе: «Я лежу на спине и смотрю на маленький кусочек неба, на который все времясмотрел Виктор. И вдруг я замечаю, что эта продолговатая полоска неба похожа посвоим пропорциям на железнодорожный билет, пробитый звездами… И кружатся, кружатсянадо мной настоящие звезды, исполненные высочайшего смысла. Так или иначе.
«Это теперь мой звездный билет!»
Перед героем открывается дорога жизни, ему еше не до конца ясно,куда приведет этот путь, но направление поисков обозначено достаточно определеннометафорой «звездный билет», соединившей в себе мотив дороги, исканий и образ звездыкак символ жизни настоящей, искренней, «исполненной высочайшего смысла».
В. Аксенов использует характерный для «молодежной прозою жанркороткого романа, позволяющего показать эволюцию героев сжато, в наиболее существенныхмоментах. Свободная композиция, смена повествователей, короткие, рубленые фразы,соседствующие с развернутыми лирическими монологами, молодежный слэнг создают тотсамый новый стиль молодого писателя, о котором столько дискутировала критика. _
Сжатость, лаконизм повествования имеет оборотные стороны. К примеру,недостаточно мотивировано чересчур быстрое превращение вчерашних «стиляг» в «трудяг»,не отличается глубиной психологический анализ. Возникает вопрос о том, был ли необходимтрагический финал судьбы Виктора и нет ли в этом налета фальшивой романтизации.
Произведения «молодежной прозы» вызвали волну дискуссий. Предметомобсуждения был и открытый молодыми писателями характер, и созданный ими стиль. Особенномного рассуждала критика о традициях западной литературы, на которые опирались авторы.Отмечалась манера говорить об одних и тех же событиях устами разных героев «подФолкнера», подражание короткой фразе, упрощенным диалогам и аскетической предметности(прочь открытый психологизм!) Хемингуэя, введение в текст документов «под Дон-Пассоса».Наконец, сам тип юного героя выводился из произведений Селинджера. «Всепроникающийлиризм» прозы молодых объясняли тем, что многие из них «очень внимательно читалиБунина».
Вывод о чрезмерной подражательности вряд ли справедлив по отношениюк «молодежной прозе» в целом. Нам же важно отметить показательный для литературыоттепели факт учебы у крупнейших зарубежных авторов и русских писателей, имена которыхдолго находились под запретом. В годы оттепели начался процесс восстановления разорванныхлитературных связей и традиций. Впервые после революции на родине И. Бунина вышлособрание сочинений писателя с предисловием А. Твардовского. Был опубликован завершенныйв 40-е годы роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита», ряд произведений А. Платонова.В новом выпуске статей и писем Горького были восстановлены имена его адресатов:Бунин, Бальмонт, Бабель, Пильняк, Зощенко, Зазубрин, Булгаков, Артем Веселый. Реабилитировалисьневинно пострадавшие в годы культа писатели, произведения их вновь издавались. Этовозвращение не было полным и окончательным, поскольку публиковались лишь отдельныекниги, а не творческое наследие писателей в целом, многие имена и произведения по-прежнемуоставались под запретом. Однако включение в литературный процесс книг больших художников,несомненно, оказало влияние на уровень мастерства писателей. Они стали более активнообращаться к «вечным» темам и проблемам, к героям философского склада, к приемамусловности. Целые стилевые течения (например, лирическая проза и уже упоминавшаясяпроза «молодежная») развивались в русле лучших традиций предшественников.
Существовали и другие пути, по которым шла литература, рассказывавшаяо молодом герое своего времени. 60-е годы — время взлета научной мысли, массовыхстроек, открытия и использования природных ресурсов. Романтика коллектива единомышленников(ученых, геологов, врачей, строителей), выраженная поэтической строкой Б. Окуджавы«возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке», и нравственная ответственностьчеловека за «дело, которому ты служишь» (Ю. Герман) определит пафос книг Д. Гранина,Ю. Германа, Г, Владимова, В. Липатова, «Иду на грозу» — так будет сформулировандевиз жизни молодых ученых — героев одного из самых известных романов литературы60-х годов, написанного Даниилом Граниным (1962). Произведение остроконфликтно,но автором акцентируется не противостояние таланта и бездарности (эта проблема есть,но она ушла на второй план), а столкновение и испытание нравственных позиций молодыхученых, их отношения к науке, к людям, к жизни. Конфликт Тулина и Крылова дополняетсяизображением внутренних противоречий последнего, тех уроков, подчас суровых, подобныхкатастрофе самолета, которые преподает Тулину жизнь и в которых проверяется и закаляетсяего характер. Любимый герой Гранина— человек дела, которому подчинена жизнь. Нафоне персонажей Аксенова он выгодно отличается целеустремленностью, стойкостью убежденийи нравственных принципов. Активность жизненной позиции — неотъемлемая часть концепцииличности, которую Д. Гранин будет развивать во всех своих произведениях.
Если для книг Гранина характерен драматизм и остроконфликтность,то Юрий Казаков— мастер «тихой лирики» в прозе. Его рассказ «Голубое и зеленое»(1957), с одной стороны, близок «молодежной прозе». Тот же тип героя, стоящего напороге взрослой жизни. То же испытание — первой любовью и первым разочарованием.Но Казакова интересуют не события сами по себе, а их переживание лирическим героем.«… Я весь во власти необыкновенного ритма» — так словами из рассказа можно определитьего своеобразие. Действительно, у произведения Казакова есть свой ритм. Это музыкаМосквы, арбатских переулков, изменчивый ритм первой любви. Здесь важна не сменасобытий, ведь событие, по сути, одно: любовь— от первой встречи до расставания.Автору важна драма чувств и щемящая грусть воспоминаний. Настроение лирическогогероя передает не только звук, но и цвет: голубое и зеленое— нежные краски весны,поры пробуждения чувств, взросления души. Форма повествования от первого лица придаетпроизведению особую искренность и задушевность.
Необычным на фоне литературы социально активной было стремлениеЮ.Казакова и героев его произведений к самопознанию, философствованию, их углубляющаясяотстраненность от окружающего мира, от суеты жизни. Речь уже не об усилении лиризма,а о принципиально иной системе ценностей, в которой главными для автора были тайнамира, неисчерпаемое богатство и высокий строй души человека. Герои последующих книгКазакова — путешественник, охотник, знаток природы («Северный дневник», «Долгиекрики»), животные («Арктур — гончий пес», «Тэдди») и, наконец, чистый и мудрый ребенокв рассказах 70-х годов «Свечечка» и «Во сне ты горько плакал» (последнем произведенииписателя). К сожалению, проза Ю. Казакова еще и до сих лор не оценена по достоинству.При внимательном чтении книг писателя становится возможным говорить о продолжениитрадиций не только И. Бунина, но и не открытых оттепелью писателей-эмигрантов Б.Зайцева, И. Ильина, проводить параллели с классикой (И.С. Тургеневым, например)и старшими современниками Ю. Казакова К. Паустовским, М. Пришвиным, В. Бианки.
Годы оттепели стали временем второго рождения темы Великой Отечественнойвойны. В литературу пришло «поколение лейтенантов»: В. Астафьев, Г. Бакланов, В.Богомолов, Ю. Бондарев, В. Быков, Б.Васильев, К. Воробьев, В. Кондратьев, в поэзии— С. Орлов, Ю. Друнина, Д. Самойлов.
Как это было! Как совпало — Война, беда, мечта и юность!И это все в меня запало И лишь потом во мне очнулось!..
Сороковые, роковые.
Свинцовые, пороховые...
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!
(Давид Самойлов. «Сороковые, роковые...»)
Познав на собственном опыте военные будни, они взорвали традициюромантико-героического летописания и смогли сказать слово суровой солдатской правдыо простом человеке^ не войне. Примером может послужить повесть Владимира Богомолова«Иван» (1958). В центре произведения — мальчишка-сирота, разведчик. Новизна состоялане в выборе героя: вспомним, что еще в годы войны В.Катаев написал повесть «Сынполка». Ребенка, рядом с которым в трагические времена оказался взрослый, взявшийна себя заботу об осиротевшем малыше, показал М. Шолохов в рассказе «Судьба человека».В произведении В. Богомолова поразил сам характер героя, в котором нет ничего отдетства, который живет единственным желанием — мстить. Такой концентрацией ненавистик врагу и жажды мести книга Богомолова близка военному рассказу Шолохова «Науканенависти» с той существенной разницей, что у Шолохова герой — тридцатидвухлетнийлейтенант Герасимов, а у Богомолова— мальчик лет одиннадцати-двенадцати. Не Ваня,как у Катаева, не Ванюшка, как у Шолохова, а по-взрослому — Иван. «Он был совсемеще ребенок», «мальчишка» — передает свои первые впечатления рассказчик. Но затемпреобладающей становится характеристика «не по-детски», и на этом настойчивом противопоставлениибудет строиться образ героя. У Ивана не по-детски сосредоточенный, неприязненныйвзгляд исподлобья, настороженные и звероватые глаза, угрюмость и властный тон. Недетскаяслужба — разведчик, за которую он получил взрослую награду, медаль
«За отвагу». Недетская речь:тост «За то, чтобы я всегда возвращался», первый вопрос после отдыха: «Я во снене разговариваю?» Даже желания отличаются от тех, что обычны для мальчишек его возраста:равнодушие к конфетам и страстное желание иметь понравившийся нож. Мотив тайны,сопутствующий появлениям и исчезновениям Ивана, усиливает интерес к необычному мальчику:что сделало его таким? Потрясает рассказ разведчика Холима о судьбе Ивана: он пережилгибель родных, был в лагере смерти, и теперь «у него на уме одно: мстить до последнего!..Я никогда не думал, что ребенок может так ненавидеть...» Перед читателем предстаетхарактер, всецело обусловленный войной, не открывающий перспективы в будущее. Ненавистьсожгла душу Ивана, уничтожила необходимый для жизни заряд добра, любви и радости,который человек может получить только в детстве. Войной предопределен и трагическийфинал судьбы Ивана: он был задержан и после пыток расстрелян фашистами. Завершаетповесть текст документа тайной полиции — бесстрастное свидетельство последнего сраженияюного разведчика. Документ не комментируется повествователем, лишь в конце строчкипрерываются многоточиями...
Богомолов показывает тип личности, ставшей порождением войны,попавшей в страшную зависимость от ее жестоких законов — ненависти, крови, опасности.Не научившись еще жить, Иван отвык от мирной жизни и все время стремится «на тусторону». И эта зависимость тем более страшна, что герой — ребенок. Подобного исследованияпсихологических последствий войны литература еще не знала.
Большинство произведений, о которых шла речь, впервые публиковалисьна страницах литературно-художественных журналов. Здесь нельзя не вспомнить об особоймиссии литературно-художественных журналов в России. Издавна они были явлением нетолько литературы, но и общественной жизни, политики, формировали общественные идеалы,служили своеобразным полигоном для испытания тех или иных идей. В годы оттепели,как и в любой переломный исторический период, эта роль периодических изданий возросламногократно. Литературные споры нередко были важны не сами по себе, а как аргументв идеологической полемике. Не столько художественный текст, его достоинства и недостаткистановились предметом обсуждения, сколько тот образ мысли, та политическая тенденция,к которой присоединялся автор. Этой особой психологией литературных споров тех летобъясняется и нередко кажущаяся сегодня излишней резкость критики, и полная непримиримостьпротивостоящих лагерей.
Резкая поляризация сил — характерная черта оттепели. Шла открытаяи ожесточенная борьба «всех против всех»: «антисталинисты» вступили в конфликт с«неосталинистами», «реформаторы» с «консерваторами», «дети» с «отцами», «физики»с «лириками», «городские» с «деревенскими», «громкая» поэзия с «тихой». Значениеимел уже тот факт, в каком журнале опубликовано произведение или статья. Авторыи читатели получили возможность выбирать свое литературно-художественное издание,и те, кто присоединялся к направлению «Нового мира», «Литературной Москвы», «Юности»,выражавших демократические устремления общества, становился идейным оппонентом консерваторов,знаменем которых стал журнал «Октябрь». Резко очерченная литературная политика журналов(«генеральная дума», по Твардовскому) имела неоднозначные последствия. С одной стороны,каждое издание приобрело «коллективную творческую индивидуальность», а с другой— невозможность появления на их страницах произведений, не отвечавших политическими литературным пристрастиям редколлегии, приводила к известной односторонности,ограниченности в восприятии явлений литературы и действительности, а у писателейвызывала чувство зависимости от журнала, сковывающей свободу творчества. Этих внутреннихпротиворечий и потерь не сумел избежать лучший журнал оттепели — «Новый мир». Твардовский,тяготевший к литературе с ярко выраженным социальным зарядом, не принял лирико-философскуюнаправленность рассказов Абрамова «Жила-была семужка», «Медвежья охота», «Пролеталилебеди». Не была ему близка проза Ю. Казакова, позицию которого Твардовский воспринималкак «холодноватую наблюдательность», в которой ему чудилось равнодушие. Еще болеепристрастен был главный редактор «Нового мира» в своем отношении к поэзии. По словамФ. Абрамова, Твардовский был в поэзии убежденным традиционалистом, аскетом, боявшимся«воспарить» и больше всего ценившим не яркость метафоры, а строгость и точностьслова.
Но противостоянием «новомирцев» и «октябристов» не исчерпываетсяидейное и творческое многоголосие 60-х годов. Было немало известных писателей, неприсоединявшихся столь открыто и безоговорочно к какому-то определенному лагерю.Для одних (как, например, для опальных А. Ахматовой и Б. Пастернака) была значимауже сама возможность опубликовать произведение. Другие, подобно автору прекрасныхлирических
рассказов Ю. Казакову, сторонились политики, углубившись в собственнолитературное творчество.
Как ни покажется парадоксальным, ожесточенные литературные баталиина страницах периодических изданий 60-х годов имеют в глазах современного исследователяположительное значение. В результате многочисленных дискуссий исподволь формировалосьпредставление о существовании различных эстетических школ и литературных направлений,о сложности и реальном многообразии литературного процесса. Краткий миг творческойсвободы стал мощным социальным и творческим импульсом для литературы на все последующиедесятилетия нашего века. Не случайно большинство произведений, с которых начинался«публикаторский взрыв» конца 80-х годов, создавалось или задумывалось в период оттепели.