Оглавление
Ведение
1. Персидская поэзияв России 18 века
2. Персидская поэзияв России 19 века
3. Восточный стиль
4. Омар Хайям
Заключение
Библиография
Ведение
Персиябыла центром одной из величайших в истории империй, простиравшейся от Египта дореки Инд. В ее состав вошли все предшествующие империи – египтян, вавилонян,ассирийцев и хеттов. Это была великая страна с богатой культурой. Деятелиперсидского происхождения, были главными представителями мусульманскойгосударственности и культуры. Замечательным достижением персидской культурыявляется ахеменидское искусство. Оно известно преимущественно по памятникамПасаргад, Персеполя, Суз, рельефам Бехистунской скалы и гробниц персидскихцарей. А так же крупным достижением культуры является создание древнеперсидскойклинописи, которая употреблялась для составления торжественных царскихнадписей. А персидская поэзия оказала большое влияние на литературу другихстран и так же на Русскую.
Историк-эмигрантВ.А. Рязановский писал еще в 30-е годы: "… Культура Востока, несомненно,оказала довольно значительное влияние на русскую культуру. Влияниескифо-сарматской культуры, персидской, индийской, сильно сказались на русскойкультуре. Персидские мотивы вплетались в русскую литературу на всем протяженииее развития. Поэт и переводчик М. Синельников, посвятивший специальную работукаталогизации исламских мотивов в русской поэзии, отмечает, что «какнегаданная золотая нить вплетается в белое и серебряное северное кружево, таквосточная метафора срасталась с песенным русским словом».
Вдревнерусской литературе слышны голоса Востока. Через византийское посредство кнам попадают агиографические сочинения, старинные повести, сказки и притчи.Однако, настоящее знакомство с литературой мусульманского Востока (неразделяемого зачастую на арабский, персидский, турецкий) начинается в XVIII в.,в эпоху Екатерины. Успехи российской дипломатии, победы русского оружия(присоединение Крыма, войны с Турцией) пробуждают государственный интерес кмагометанской вере, а так же интерес к Восточной культуре в то числе иПерсидской. Во второй половине XVIII в. накопленный фонд восточных сюжетов,имен и образов уже стал служить в просветительской литературе формой выражения«острых мыслей, тонкой критики и разумных наставлений». Мнимоволшебные повести объявлялись иногда еще и мнимо переводными, однако, речь вних шла о проблемах, волновавших российских вольтерьянцев и главным образомгруппировавшихся вокруг личности государя, возможностей справедливогоправления, путешествия переодетого государя, узнающего о реальной жизни своихподданных. Как отмечает В. Кубачева, «в процессе развития жанравыработались трафаретные образы: скучающий `от веселостей' государь, время отвремени изъявляющий желание `узнать истину' о положении своего народа; визирь,за благородство ненавидимый придворными; его антагонист — корыстный муфтий иликадий; дервиш; добродетельный поселянин и т.д.».
1. Персидской поэзиив России XVIII в.
ВРоссии в конце XVIII в. возрастает интерес к Восточной культуре, естественно неможет остаться без внимания и поэзия, начинают появляться переводы восточныхстихов и украшенной прозы, первым в поле зрения переводчиков попадает великийперс Саади (XIII в.), прославленный на всем мусульманском Востоке умением«развлекать наставляя и наставлять развлекая» как властителей, так иих подданных. Согласно «Библиографии Азии» В. Межова, на рубежеXVIII-XIX вв. публикуются в журналах «Из Садия» («Приятное иполезное препровождение времени», 1794, ч. 1), «Восточная басньславного Саади», перев. с франц. А. Котельницкого («Приятное иполезное препровождение времени», 1796, ч.12), «Басни восточногофилософа. Саади» А. Котельницкого («Библиотека ученая иэкономическая», 1797, ч. 14), «1) Заблуждение. 2) Молодой шах. ИзСаади». Павел Львов. («Ипогрена или утехи любословия», 1801, ч.10, N 67). Характерным примером переклички наставлений Саади с тематикойпросветительской восточной повести служит упомянутое выше стихотворноепереложение «Восточная баснь...», имеющее подзаголовок «Государь-- дервиш — мудрец», где речь идет о пахаре (вариант«поселянина»), которому приснился сон о справедливом государе,попавшем после кончины в рай, ибо «султан в свой краткий век со всемиласково старался обходиться», и дервише, угодившем в ад, поскольку он«у страстей всегда стенал в неволе, // Всю жизнь искал, чтоб быть ему натом (райском) престоле». Басня оканчивается моралью-наставлением мудреца:«Кто ищет в жизни сей вознесться высоко, // По смерти будет тот низринутглубоко; // А кто и с высоты престола долу сходит, // Hетленный тот венецбессмертия находит», цит. В последние годы XVIII в. российские журналыпубликуют во множестве восточные анекдоты и апологи, а также «мысливосточных мудрецов», наставляющие о пользе почтительности к родителям,щедрости и терпения, о вреде порока и рубцах от ран, наносимых ложью. Так, одинтолько «Пантеон иностранной словесности» за 1798 г. представляет читателям восточный анекдот «Дервиш в глубокомыслии (наставление дервишакалифу Мостацему Билла о бренности богатства и тщете бытия)»,«Последния слова Козроэса Парвиса, сказанные им сыну своему (Перевод изперсидской книги Бостана, сочиненной поэтом Сади)», «Мысли обуединении. Переведены из той же Саадиевой книги», две арабския оды (одна-- об умерении страстей и познании самого себя, вторая — о вине,«вливающем в нас и ум, и красноречие»), а также «Мысли восточныхмудрецов». Переводчики не указаны, а сами переводы выполнены, скореевсего, с французских изданий.
Однакоориентальная поэзия девятнадцатого века получает в наследство от восемнадцатогоне только фонд трафаретно-восточных фигур просветительского направления, назидательныесентенции и волшебных дивов с рогатыми визирями. В журналах второй половиныXVIII века печатались также и страноведческие заметки, дневники путешествий,этнографические наблюдения (главным образом, переводные). Они знакомили публикус настоящим, невыдуманным Востоком и, какие-то из них послужили прямо иликосвенно источниками формирования в поэзии XIX в. устойчивых,«сквозных» восточных мотивов.
2. Персидская поэзияв России XIX в.
В XIXначалось знакомство с более реальным востоком. В «Hовейшем известии»Генерал-Викарий, излагая собственные путевые впечатления от поездки по Персии,полемизирует с Шарденом (сочинения которого были хорошо известны в России),обвиняя его в пристрастии к Персии и обильно цитируя. В частности, он приводитшарденово описание звезд и неба: «Там звезды не сверкают, а имеют тихоелучезарное сияние;… ночью при их свете можно распознавать людей в лице;…все краски в Персии светлее». И далее: «Hе могу умолчать о красотевоздуха в Персии… кажется, будто небо там гораздо выше, имея совсем другойцвет, нежели в нашей густой европейской атмосфере» («Пантеониностранной словесности», кн. II, с. 250 — 251). Правда, иезуитскийГенерал далее высказывается в том смысле, что все это одна лишь игра воображенияг-на Шардена, а исфаганская ночь ничем не лучше парижской, но приведенноепоэтическое описание, возможно, остается в литературной памяти традиции. ЧерезXIX век проходит мотив особой лазурной голубизны, бирюзы азиатского неба,особенного света светил (ср. пушкинское «где луна теплее блещет»). Аеще позже «подхватывают» тему восточного неба О. Мандельштам:«Лазурь да глина, глина да лазурь, // Чего ж тебе еще? Скорей глазасощурь, // Как близорукий шах над перстнем бирюзовым», М. Цветаева: «Лазурь!Лазурь! Пустынная до звона» и Аполлинер в переводе М. Кудинова: «HадИсфаганью небо из плит, // покрытое синей глазурью».
Впервом десятилетии XIX в. ситуация с переводами принципиально не меняется,продолжают появляться прозаические переложения Саади, в «Журнале дляпользы и удовольствия» (1805, ч. 4, N 11) выходит «Hассур и Молук.(Персидская повесть)», но вот в «Цветнике» за 1810 г. публикуются первые прозаические переводы «од» Джами и Хафиза, экзотическая поэзияначинает «обрастать» конкретными именами и интерес публики кгеографическому Востоку пополняется стремлением познакомиться ближе среальностью Востока поэтического. В 1815 г. «Вестник Европы», журнал, предназначенный для любознательного читателя, помещает в номерах 10 — 15выборочный перевод из французского труда А. Журдена «La Perse» подназванием «О языке персидском и словесности». Этот обзор историиперсидской классической литературы, построенный с учетом работ европейскихвостоковедов, главным образом, У. Джонса (в тексте — В. Джонес) и Ф. Глэдвина,во вступительной своей части поднимает тему стилистических особенностейперсидской поэзии, проистекающих, на взгляд автора, во многом из характераперсидского языка. Сочинение начинается с сетований на то, что язык персидскийбыл осуждаем до излишества людьми, не учившимися оному, и призыва к познанию.Приведен на первой же странице и восточный «остроумный вымысел»,предлагающий различные образы трех «главных языков Востока»:«Змей, желая прельстить Еву, употребил язык арабский, сильный иубедительный. Ева говорила Адаму на персидском языке, исполненном прелестей,нежности, на языке самой любови. Архангел Гавриил, имея печальное приказаниеизгнать их из рая, напрасно употреблял персидский и арабский. После он началговорить на турецком языке, страшном и гремящем подобно грому. Едва он началговорить на оном, как страх объял наших прародителей, и они тотчас оставилиобитель блаженную». Арабский — язык сильный и ясный (подходящий гордомубедуину), а персидский — нежный и мягкий (пригодный для трелей соловья).
3. Восточный стиль
Итак,уже на уровне филологической экспликации в единое семантическое полелитературного Востока помещаются, наряду с джиннами Шехеразады, мудрымидервишами Саади и любовно-винными песнями Гафиза, гордыми бедуинами и внушающимконфессиональный ужас лжепророком Магометом, сюжеты хорошо знакомых библейскихсказаний. Все это, переплетаясь, находит выражение в восточном стиле русскихромантиков. Если восточные повести XVIII в. использовали восточную топику иономастику в качестве экзотических декораций, в которых развертывалсядушеполезный «просветительский» сюжет, то в поэзии русскогоромантизма, собственно, начинается стилистическое использование восточныхмотивов в отечественной литературной традиции, получившее название восточногостиля.
Оно ссамого начала протекало под знаком двух противоположных мнений, наиболее яркиеформулировки которых находим у А.С. Пушкина. С одной стороны — это радость ивосхищение необычностью, высотой полета восточной фантазии. В примечании к«Подражаниям Корану», V:
Землянедвижна — неба своды,
Творец,поддержаны тобой,
Да непадут на сушь и воды
И неподавят нас собой.
А.С.Пушкин дает свою оценку описанной космологии: «Плохая физика, но затокакая смелая поэзия!» Это же настроение выражает тремя десятилетиями позжеА. Фет, автор лучших в XIX в., по мнению многих знатоков, переводов Хафиза. Онсопровождает строки своего перевода
Гафизубит. А что его убило, —
Свойчерный глаз, дитя, бы ты спросила.
Жестокийнегр! Как он разит стрелами!
Кудани бросит их, — везде могила.
пояснениемк метафоре «негр»: «Черный глаз красавицы. Вот истинный скачок с7-го этажа, зато какая прелесть!».
Этицитаты хорошо известны, как и те, что выражают противоположное настроение. А.С.Пушкину принадлежит не один отрицательный отзыв об интересующем нас предмете.Так, в письме П.А. Вяземскому от 2 января 1822 г. он пишет по поводу стихотворения В. Жуковского «Лалла-Рук»: «Жуковский менябесит — что ему понравилось в этом Муре? чопорном подражателе безобразномувосточному воображению?» Позднее, в письме Вяземскому от 1825 г. Пушкин определяет отношения европейца с восточной (мусульманской) эстетикой еще более жестко:"… знаешь, почему я не люблю Мура? — потому что он чересчур уже восточен.Он подражает ребячески и уродливо — ребячеству и уродливости Саади, Гафиза иМагомета. — Европеец, и в упоении восточной роскоши, должен сохранить вкус ивзор европейца". в более поздней, но хорошо известной всемиранистам-литературоведам, учившимся по советским учебникам, формулировке Ф.Энгельса, эта мысль была выражена с предельной четкостью. «Персидскаяпроза убийственна», — написал классик, комментируя пример «он кусалпальцы ужаса зубами отчаяния» и находя язык персидских авторов«образным, но совершенно бессмысленным»
Критикана Восточный стиль шла не только от Пушкина. Довольно широко, в 20-е годы XIXв. было распространенно неприятие «восточности». в «Сынеотечества» за 1826 г. писали: «Такова Восточная поэзия, взятая вцелом, попеременно величественная и тихая, ужасная и пленительная,разнообразная и полная красоты веков первобытных. Язык ее есть язык страсти; оттого он силен, обилует фигурами и метафорами, если даже, как иные утверждают,иногда излишествует сравнениями, то это потому, что он есть излияние сердцапреисполненного, которому недостает слов для выражения всех своих чувствований,— беден, слишком недостаточен для него язык обыкновенный, неспособен для передачисозвучий каждого особенного ощущения, каждого отдельного чувства — и потому-тооно прибегает к пособию предметов, существующих в природе, говорит ими иговорит красноречиво».
Каковыже оказались стилистические признаки восточного стиля романтиков, что захотелапочерпнуть русская поэзия из литературной сокровищницы Востока? Какимистилистическим приемами имитировался восточный слог? По мнению Вяч. Вс.Иванова, он предполагал «прежде всего уподобления и метафоры, изысканнуюобразность, отчасти имитировавшую арабскую и персидскую» [Иванов, 1985, с.456]. Однако, добавим сразу, что соединялись метафорические образы в лирикетаких ценителей Востока, как В. Жуковский, Ф. Глинка, А. Шишков, К. Батюшков,А. Пушкин, М. Лермонтов (этот ряд, естественно, можно продолжить), вовсе не втом «курчавом беспорядке», который виделся у восточных поэтов, аподчиняясь нормам развертывания лирического сюжета, установившимся в русскойтрадиции (подробнее это будет показано ниже на примере стихов о соловье и розе).
Г.А.Гуковский в книге «Пушкин и русские романтики» анализирует приметывосточного стиля, главным образом в контексте «освободительной»поэзии декабристской эпохи. В его характеристике этот стиль «не был точнодифференцирован ни национально, ни географически, ни исторически. Это был»пестрый" и «роскошный» стиль неги, земного идеала страстейи наслаждений, соединенного с бурной воинственностью и неукротимой жаждой воли,которые гражданский романтизм искал и в других первобытных культурах. Это былстиль Корана и стиль Библии вместе и в то же время стиль иранской поэзии икавказских легенд". Наиболее выпукло, по мнению ученого, признакивосточного стиля определились в лирическом стихотворении. Прежде всего, этоширокое и подчеркнутое использование церковнославянизмов и библейских оборотов(Библия, известная читателю в церковнославянском переводе — образец поэзиивосточного народа). Славянизмы, парадоксальным образом, становятся внешнимизнаками Востока. Затем, это сгущение великолепных сравнений, параллелизмы,контрасты, анафоры (но, заметим в скобках, сгущение по сравнению с ощущаемойносителями традиции нормой, не затрагивающее композиционной схемыстихотворения) и скопление «роскошных» слов, «вроде розы, неги,лобзаний, знойный и т.д.», скопление страстных слов и формул, употреблениевосточных имен, названий, т.е. внешних знаков стиля.
Помнению Гуковского, А.С. Пушкин уже в 1821 г. пародировал этот стиль в «Гаврилиаде». Hе дерзая самостоятельно анализировать стихи великого поэта,приведем разбор «любовного псалма Господа Бога», предложенныйпушкинистом.
Онсочинял любовные псалмы
Игромко пел: «Люблю, люблю Марию,
Вунынии бессмертие влачу...
Гдекрылия? к Марии полечу
И нагруди красавицы почию!..»
Ипрочее… все, что придумать мог. —
Творецлюбил восточный, пестрый слог.
Гуковскийперечисляет его основные признаки: «Тут и славянские формы окончаний:уныние, бессмертие, крылия, и славянизмы вообще (почию), и имя — символ системы(Марию), и повторение (люблю, люблю), и восточная нега (на груди красавицыпочию), и изысканный синтаксис (смена вопроса восклицанием)».
Внимательноепрочтение «восточных» стихов I пол. XIX в. показывает, что в самомделе «персидское» иногда стилизовалось под «греческое», аарабское — под «римское», т.е. учитывался стилистический опытпереводов классики и т.н. «антологических» стихов. У ЖуковскогоФирдоуси поет немножко голосом Гомера, заголовок «Цветы Востока»(«Вестник Европы» за 1825, N 5, 6 и 8, прозаические переводы сподлинников арабских и персидских авторов) — напоминает о «Цветникаханакреонтики», пери из «Лаллы Рук» Т. Мура у Жуковскогостановится «гением», «скалы» у Батюшкова слушают голос«свирели». Hекоторые поэты сознательно выбирали такой путь. Ю.Тынянов,к примеру, писал, что В.К. Кюхельбекер «настаивал на возможнойстилистической близости в передаче античного и восточного материала».
Серьезноевлияние на стилистическое оформление восточных мотивов в русской поэзии первойполовины XIX в. оказала поэзия европейского романтизма. Этой проблеме, вчастности, приемам и причинам создания местного колорита у романтиков,посвящена большая исследовательская литература. Для нашей темы, связанной сотношением к «цветистости», существенно отметить, что поэтикаромантизма служила еще одним фильтром, пропускавшим через себя лишь тот Восток,который удовлетворял вкус и радовал взор европейца.
Русскаяпоэзия, как известно, уже с XVIII в. смотрела на Запад. И тот реальный Восток,который, в отличие от Западной Европы, находился у России в буквальном смыслепод боком, она поначалу узрела поэтически в амбразуре «прорубленногоПетром окна» (мы не касаемся здесь истории кавказской темы в русскойромантической поэзии, поскольку с ней связано как раз не усвоение восточнойстилистики, а насыщение стиха «тысячью живых подробностей» (Вяч. Вс.Иванов), почерпнутых из личных впечатлений). Hаряду с проникновением восточныхмотивов, переодетых в «западное романтическое платье», в оригинальнуюпоэзию (Т. Мур — В. Жуковский, Парни — Батюшков, которого друзья называли «ПарниHиколаевичем», Байрон — Пушкин), важным каналом, по которому «розы исоловьи» попадали в российскую литературу, оставались в первой пол. XIX в.переводы восточного «с западного».
Вовторой половине столетия ситуация остается во многом той же: с немецкогосделаны в 1860 г. переводы из Гафиза Фета, его последователя М. Прахова(«Персидские песни») и блестящие переводы В.Соловьева. Восточныемотивы оказались во многом «вчитанными» в русскую традицию изпроизведений западных романтиков, а европейские поэтические переводы свосточных языков сыграли роль своеобразных и далеко не буквальныхподстрочников. Hе эта ли рано сформировавшаяся культурная привычка ктексту-посреднику породила уже к середине XX в. мощную школу советскихпереводчиков-кентавров, состоящих из «тела» анонимногоподстрочникиста, осуществляющего якобы механическую часть — перевод свосточного, и «головы» творца-поэта, обращающего подстрочник врусские стихи.
Еслирассматривать русские стихи о Востоке как своего рода метатекст легко заметить,что, наряду с перекличками на уровне мотива (гарем, пустыня, Коран, пророк,минарет, восточное небо, луна и звезды, мечеть, муэззин, паломник и т.д.)возникают, начиная с эпохи романтиков, и своеобразные«жанрово-тематические» цепочки, которые протягиваются через весь XIXв., а порой продолжаются и в XX в. Hаиболее популярными «цепочками»стали «Подражания Корану» (Пушкин, Лермонтов, Полонский), варианты«Подражания арабскому», (Пушкин, Полонский /«Молитвабедуина»/, Апухтин), «Подражания древним / восточным стихотворцам /восточным» (Батюшков, Фет, Мей), «Из Гафиза» (Пушкин, Якубович,Фет, Майков, П. Гнедич В. Соловьев), «Соловей и роза» (Пушкин,Одоевский, Фет, Апухтин /«Летней розе»/).
Мотив,представленный в последней цепочке, наиболее тесно связан именно спредставлениями о любви «в чисто персидском вкусе». В обзорной статьеП. Лерха «Семизвездие на небе персидской поэзии» поясняется, что«соловей — это муза персидских поэтов, которую призывают они в начале своихпоэм и отдельных песен», а сам мотив представлен так: «Пышно цвететрадостная, беззаботная роза, между тем как соловей, умильно плача, жалуется поночам о своей несчастной любви, от чего он и прозван певцом ночи. Где цветутрозы, там беседует с ними и соловей, тысячею различных переливов чудной своейпесни объясняя розе любовь свою; но та, не обращая внимания на меланхолическиезвуки соловья, наслаждается жизнью».
Именноэта история рассказывается с большей или меньшей степенью подробности в русскихстихах о соловье и розе. О каждом из них можно рассказать: у Пушкина в«Соловье и розе» соловей поет, роза не внемлет, но дремлет. Так ипоэт поет для хладной красоты, но та не слушает поэта, цветет и не отвечает. УФета в одноименном стихотворении излагается история сложных и драматическихвзаимоотношений «кустарника» и «серой птички», полнаясюжетных перипетий («ты поешь, когда дремлю я,// я цвету, когда тыспишь»). Апухтин представляет еще один «поворот сюжета»: ДочьВостока (роза) не цвела в пору весны, когда соловей в песне изливал своичувства. Если бы она цвела в урочную пору, песня соловья оживилась бы, а небесасмотрели бы на это с одобрением. А теперь — намекает стихотворение — времяушло...
Стихиэтого «жанра» характеризует последовательная смена внутри каждого изних поэтических эпизодов, позволяющая пересказать, «про что» написаностихотворение, ответить на вопрос «что было дальше?», к примеру, так:а дальше роза проснулась и говорит соловью: «Закачаю тебя, зацелую, нобоюсь над тобой задремать» и т.д. В них практически не встречаются«вычурные» метафоры, сама тема «соловья и розы» ужеобеспечивает «восточный» колорит стихов, и их стилистическоеоформление не выходит за рамки изобразительной нормы русской поэтики.
Вперсидской газельной традиции цепочки газелей, касающихся взаимоотношенийсоловья и розы, можно продолжать ad infinitum. Однако, газели, хоть в какой-томере сюжетно излагающие эту вечную драму, немногочисленны и среди лучшихобразцов жанра встречаются редко.
События,которые происходят с розой и соловьем в персидской газели, разыгрываются чаще впространстве конвенционального языка поэзии, ее образного словаря, ипоэтический сюжет как совокупность «случаев из языка»[12]выстраивается по законам логики этого языка. Hа вопрос «что былодальше» персидская газель может ответить: а дальше для метафоры"[Красная] роза", обозначающей румянец, поэт нашел еще один, никем непроторенный, путь сцепления с мотивами винопития и кровавых слез. Он сказал :
Посколькуот пурпурного вина на твоих ланитах распустились алые розы,
Соловеймоего сердца поранился о шип, и кровь полилась через глаза.
4.Омар Хайям
Наследникиклассической персидской литературы — иранцы, таджики и афганцы — были немалоудивлены, когда в конце ХIХ века узнали о великом поэте Омаре Хайяме. Онивсегда хорошо знали и почитали своих великих поэтов, таких как Рудаки,Фирдоуси, Санаи, Джами, Саади, Хафиз, Руми и многих, многих других. Но великийпоэт Хайям? Пожалуй, и сам Хайям пришел бы в смущение, узнав, что станет таким популярнымклассиком через сотни и сотни лет, в будущем разноязыком и разнокультурноммире, благодаря тем рубаи, которые он, в общем-то, никогда не относил кпроизведениям серьезной литературы.
Второерождение Хайяма и начало его победного шествования сначала по Европе, а затемпо всему миру следует отнести к 1859 году: именно тогда в Англии выходит в светкнига стихов «Рубайят Омара Хайяма» в вольном переводе ЭдвардаФицджеральда. Сборник стал настолько популярным и завоевал такое признание, чтоуже через считанные месяцы стал библиографической редкостью. Рубаи привлекалилюдей своей кротостью, простотой и тонкой философской мыслью. Поэт, философ,астроном Омар Хайям покорил множество сердец и занял свое место в созвездиитаких имен, как Фирдоуси, Саади, Хафиз… Затем популярность его в Европе и СевернойАмерике стала даже значительно выше. Одновременно появился и закономерныйисследовательский интерес к проблеме жизни и творчества Хайяма. Сразу жевозникло немало вопросов. Многие не решены учеными и исследователями и по сейдень.
Интересно,что в России Хайям-поэт и Хайям-математик долгое время считались двумя разнымилюдьми. Возможно, путаница произошла по следующей веской причине. Во временаХайяма свои труды ученые писали на арабском языке. Не был исключением в этомотношении и Хайям, который почти все свои работы написал именно на этом языке.Рубаи же не предназначались для широкой публики, писались для себя, в минутыраздумий, и, конечно, выливались на бумагу на родном языке. Далее они получалираспространение среди близких друзей поэта, также говорящих на персидском. Воттак и случилось, что в книгах, написанных на арабском языке (языке ученых), онем говорят исключительно как о математике. Персидские же источники упоминают онем и как о поэте.
Рубай— это оригинальные философско-лирические четверостишия, в которых три строкирифмуются между собой. Изначально они объединялись в тематические группы иисполнялись как куплеты одной песни, разделяемые паузой. Поэзия О. Хайямаотличается напевностью и ритмичностью, мастерски построенными поэтическими фразами,яркими образами и глубоким философским смыслом. Поэзия Омара Хайяма являетсяценным вкладом в развитие мировой литературы, она и сегодня волнует ивдохновляет многих людей.
Заключение
Восточныемотивы вплетались в течение первой половины XIX в. в ткань русской поэзии поддвойным знаком пленительного и ужасного. Кто-то их критиковал и отвергал,кто-то ими восхищался и стремился к подражания, но точно можно сказать одно,равнодушных к ни не было.
Библиография
1. Н.Чалисова, А.Смирнов«Подражания восточным стихотворцам: встреча русской поэзии иарабо-персидской поэтики»
2. Плисецкий «Омар Хайям. СадЛюбви».
3. Валерий Самунин статья: «ОмарХайям: по ту сторону поэзии»