Естественно, говорить о той или иной культурной составляющей, хотя бы бегло не остановившись на эпистемологических и социальных аспектах культуры, невозможно. Нас, в первую очередь, будут интересовать те моменты, которые, как видится, сыграли решающую роль при возникновении искусства (оформлении его в самодостаточную и автономную сферу). Новоевропейская эпистемологическая парадигма, как известно, основывается на утверждении рациональности и эмпиричности как безусловно истинных инстанций («истин в последней инстанции», если употреблять терминологию П. Сорокина). Наиболее авторитетно легитимность именно данных аспектов реальности была доказана в работах Ф. Бэкона («Новый органон») и Р. Декарта («Рассуждение о методе»). Ф. Бэкон не только наделил эмпирию статусом безусловной реальности, рядом с которой все основные трактовки реальности оказались неконкурентоспособными, но и описал в общих чертах те неизбежные процедуры, которые необходимо совершить с субстратом, прежде чем присвоить ему этот статус. В процессе допроса, повторяющего, как отмечалось не раз, основные этапы иезуитских судилищ, субстрат отделялся от всего, трактуемого как превратное, отфильтровывался по определенной модели и лишь обладающее определенными характеристиками допускалось к активной циркуляции в пределах и эпистемологического, и культурного стандартов. Реальность, для того чтобы стать реальностью, должна была доказать, что обладает такими атрибутами, как анонимность, универсальность, общедоступность, способность к аутентичному воспроизведению (т.е. повторяемостью без утраты при воспроизведении каких-то существенных моментов, или выступать моделью для нескончаемой серии), принципиальная передаваемость или отчуждаемость (=автономность), подконтрольность и конвертируемость (однопорядковость). Заслуга же Р. Декарта состоит не столько в формулировании дедуктивного рационального метода познания, сколько в легитимации дискурсии как таковой, обосновании ее прав на автономность. Причем, и это самое важное, отделенность дискурсии от эмпирической реальности ничуть не умаляла ее значение. Итак, с одной стороны — эмпирия, свободно мигрирующая из одного пространства в другое, способная организовывать потоки чистой циркуляции в
[59]
пределах реальности, с другой — дискурс, независимый от реальности, т.е. способный самоорганизовываться в своих собственных пределах (организовывать потоки чистой дискурсивной циркуляции).
Социальная проблематика того время была сосредоточена вокруг проблем, связанных с гражданским обществом, человеком-гражданином. Социальное устроение, выведенное из-под юрисдикции божественной инстанции и ставшее как дискурсивной, так и действенной проблемой, нуждалось в развернутых проектах «технологической организации». Обретший автономность социум требовал пристального внимания к составляющим общественного комплекса, немалой заботы о техниках конституирования и функционирования социального тела. Концепции Локка, Гоббса, Руссо и др. предлагали свои варианты разрешения этих проблем. И до сего дня их выводы являются фундаментом и идеологических деклараций, и политической работы.
Таким образом, социально-эпистемологический контекст, с одной стороны, определял все культурные конституэнты как автономные и самодостаточные структуры, принципом существования которых выступала необходимость беспрерывной циркуляции, с другой стороны, в качестве первостепенной ставил проблему регуляции и сопряжения все время перемещающихся структур, их упорядочивания, регуляцию, согласование. Естественно — в привилегированном и легитимном модусе — эмпирической реальности (на «поверхности»). А заодно уж и называл ту инстанцию, которая должна совершать процедуры наблюдения и курирования как общих, так и частных процессов — разум, рациональность. Именно ему все было подотчетно.