/>
Константин Михайлович Фофанов (1862-1911)
Константин Михайлович Фофанов родился в небогатой купеческой семье, систематического образования не получил. Писал стихи с детства. Печатался с 1881 г. в самых разных журналах и газетах, более всего в «Новом времени»; Л. С. Суворин издал несколько сборников его стихотворений, очень неравноценных. Жизнь Фофанова была омрачена постоянной бедностью и тяжелым недугом. Умер он в глубокой нищете, почти не принятый новой читательской аудиторией.
В сознании современников Фофанов обрел мифологизированный облик Поэта, служителя Красоты, способного в минуты вдохновенья подняться над обыденностью и собственным несовершенством (алкоголизм, психическое заболевание). В этом запоздалом романтизме есть и болезненная взвинченность, и простодушие, которого будет лишена поэзия следующих поколений, и зов уйти в «сны» и «грезы» от беспросветно-унылой прозы реального. «Сны» в его поэзии (вещие, волшебные, пленительные, святые и пр.) «кажутся… каким-то особым знаком, утверждающим принадлежность стихов Фофанову»,- писал один из тогдашних критиков.
Поэтическая условность причудливо соединяется у Фофанова с неожиданной точностью конкретной детали, особенно в пейзажных зарисовках. Он любит фиксировать запахи земли: «Пахнет укропом и пахнет крапивой...» «Пахнет свежею травою и увядшею листвой...» Эти прозаизмы были тогда непривычны. Но именно на пересечении романтически неопределенного «взлета» и крепкой связи с земной «предметностью» возникали лучшие образы Фофанова; по собственному его точному определению, «Еще к земле прикован чуткий слух,/Но к небесам уже подьяты крылья».
Природа у Фофанова чаще всего городская или окраинная: парки, сады, бульвары, аллеи, пруды, решетки, каменные стены и т.д. Тоскливая будничность современного города постепенно обретает фантастические очертания, предстает как «чудовище» — воплощение городского кошмара и шире — обреченности существования. А в пейзаже петербургского пригорода проступает космически-катастрофический облик «поруганной» земли; здесь Фофанов перекликался с символистами. Они высоко чтили его, но порой несколько выпрямляли, «подтягивая» к своему мироощущению.
Так, Мережковский полагал, что для Фофанова жизненные явления, хранящие «божественную тайну мира», «в высшей степени прозрачны». Брюсов же ценил в нем дух диссонанса (столь характерный для поэтов рубежа веков), хотя, быть может, и преувеличивал его остроту, когда писал: «Через всю поэзию Фофанова проходит… борьба двух начал: романтизма, зовущего поэта укрыться в „гротах фантазий“, и человека наших дней, смутно сознающего все величие, всю силу, все грозное очарование современного мира». * * *
Пел соловей, цветы благоухали.
Зеленый май, смеясь, шумел кругом.
На небесах, как на остывшей стали
Алеет кровь,- алел закат огнем.
Он был один, он — юноша влюбленный,
Вступивший в жизнь, как в роковую дверь,
И он летел мечтою окрыленной
К ней, только к ней,- и раньше и теперь.
И мир пред ним таинственным владыкой
Лежал у ног, сиял со всех сторон,
Насыщенный весь полночью безликой
И сладкою весною напоен.
Он ждал ее, в своей разлуке скорбной,
Весь счастие, весь трепет и мечта...
А эта ночь, как сфинкс женоподобный,
Темнила взор и жгла его уста.
Май 1897