К истокам Руси (наблюдения лингвиста)

Начиная этот непростой и, смею заверить, выстраданный рассказ о Руси Азовско-Черноморской, невольно переросший в остро ответственный, а потому вселявший в меня смущение, неоднократно откладываемый и вновь избираемый и уже на протяжении ряда лет не новый для меня сюжет – о Руси и ее названии, я хочу прежде обратить внимание на одно обстоятельство, общее для большей части предыдущих очерков серии «В поисках единства», которые построились как бы под углом зрения древних важных городов, городских центров (Великий Новгород, Киев, Смоленск), хотя ставились и посильно решались (в ряде случаев – впервые у нас) несравненно более широкие вопросы, затрагивающие проблему всего нашего этнолингвистического и этнокультурного ареала. Да будет мне позволено использовать этот угол зрения и сейчас. Я приглашаю при этом читателя обратить свой взор на юг, в данном случае – не на Крым, который еще будет упоминаться не один раз и при важных обстоятельствах, а на тот, в сущности, крайний юг собственной Руси, России, который, при всех ее могучих прирастаниях и разрастаниях, как был тысячу лет назад, так и остался фактически самым отдаленным южным форпостом Руси-России в ее исторически древнейших – европейских – пределах. Это Тамань, Таманский полуостров, древняя Тмутаракань. Более южные корректировки границ вследствие победоносных кавказских войн меня в данный момент не интересуют – не потому, что границы эти в силу известных причин оттеснены вспять, а скорее потому, что здесь речь пойдет в первую очередь о традиционно русском этническом пространстве.

У Тамани, снискавшей в литературе прошлого века репутацию самого скверного городишки на юге России, было большое прошлое – русское и дорусское. Это прошлое интересно и заслуживает нашего рассмотрения и даже пересмотра не только само по себе, оно небезразлично и для углубленного понимания вечного вопроса, «откуда есть пошла русская земля», в особенности же того, как и откуда она стала так называться. Важность правильных ответов на эти взаимосвязанные вопросы давно поняли не только у нас в стране: «Тот, кто удачно объяснит название Руси, овладеет ключом к решению начал ее истории»1 .

Но сначала – по порядку. Самым серьезным суждением предшествующей научной мысли о Тмутараканском княжестве мы должны признать мнение о загадочности его возникновения и существования2 . И наоборот, односторонне упрощенным представляются нам суждения тех современных исследователей, для которых начало русской Тмутаракани датируется лишь временем после походов князя Святослава во вторую половину Х века3 , а их критика «умозрительности» мнения старых исследователей о присутствии там славян в более ранние века4 становится, как увидим далее, все более голословной. И это притом, что старое, почтенное мнение о глубоких, местных корнях Тмутараканского княжества5 , в свою очередь, уже не может удовлетворить нас сегодня, когда накоплены материалы для не столь однозначных, более широких решений и неожиданно конкретных ответов в духе славянско-неславянской взаимности.

Словом, Попытка дать современное решение проблеме Тмутараканского княжества вновь влечет за собой весь комплекс Азовско-Черноморской Руси, несмотря на запретительные нотки в современной критике. Повторяется типичная ситуация в науке (и науковедении), когда инициаторы запретов или анафем на проблемы, будь то «ненаучная» («донаучная») теория дунайской прародины славян или, как в данном случае, древних корней Тмутараканского княжества и Азовско-Черноморской Руси, оказываются вынужденными расписаться – как минимум – в собственной недальновидности.

Я имею в виду недавно высказанное мнение, высказанное, надо сказать, бегло и в полной уверенности, что речь идет о вчерашнем дне науки: «Ее (легенды о Черноморской Руси, – О.Т.) абсурдность доказана еще учеными прошлого века, тем не менее ее сторонники появлялись в 20-30-ых годах, не исчезли они и ныне»6 . Вот тезис, в котором я вижу типичный завал на пути к истине, и собираюсь построить немалую часть своего дальнейшего изложения в плане расчистки этого завала, для чего, думаю, накопились достаточные материалы. Надо иметь, правда, при этом в виду, что спорящие уже с давних пор подвизаются в некоем подобии заколдованного круга, избрав либо славянскую идею в интерпретации этой южной приморской Руси, либо отрицание; славянской идеи, а заодно – как бы для вящего порядка – и полное отрицание этой своеобразной Руси.

В числе одного из первых «запретителей» Черноморской Руси называют Ф. Ф. Вестберга около начала века, полемика с которым велась в основном с позиции изначального славянства этой Руси7 . Позиция эта в прошлом была весьма активной, и ее защищали не последние имена в русской историографии – Гедеонов, Иловайский, Багалей и, конечно, Пархоменко8 .

Потом или, вернее, уже тогда произошло то, что просто не могло не произойти, – некий исторический обман зрения. В самом деле – ничего не стоило спутать туманную Русь Азовско-Черноморскую с несравненно более известной Днепровской, Киевской Русью, и нет смысла, видимо, особенно пенять за это историкам, оценивая сейчас трудность вопроса и двусмысленность источников. Памятуя об этой двусмысленности источников да и самого русского вопроса на раннем этапе, не следует удивляться тому, что и проблема Азовско-Черноморской Руси обретала порой варяжский, норманнский акцент9 , и мы сталкиваемся с этим не один раз. Хотя и тут комплекс сведений об Азовско-Черноморской Руси явно мешал гладкости и цельности картины ранней истории Древней Руси в целом, и отчаянные попытки избавиться от этого комплекса способны были бы вызвать даже наше человеческое сочувствие, если бы дело было только в этом. Чего стоят, например, упрямые попытки уточнить в желаемом смысле перевод знаменитых трех мест из Льва Диакона. В соответствующих местах у этого византийского историка содержатся (1) требование императора Цимисхия к князю Святославу, чтобы тот «удалился в свои области и к Киммерийскому Боспору...» (VI. 8), далее, (2) напоминание Цимисхия Святославу о том, что отец его Игорь спасся к Киммерийскому Боспору с десятком лодок (VI. 10), наконец, (3) высказывается предостережение, «...чтобы скифы (то есть русь, – Т.О.) не могли уплыть на родину и на Киммерийский Боспор в том случае, если они будут обращены в бегство»10 . Оказывается, комментаторов очень встревожило, что эти действительно яркие слова о Киммерийском Боспоре (то есть Керченском проливе) как месте, куда возвращаются скифы-тавроскифы-росы, «дали многим историкам пищу для предположений о существовании приазовской Руси. Но данная гипотеза зиждется лишь на неточности перевода, как латинского – Газе, так и старого русского – Попова...»11 . Но «неточность» – если считать таковой упоминание о Боспоре Киммерийском – сохранена и в новейшем, видимо добротном, переводе М. М. Копыленко, и от ключевой роли Киммерийского Боспора в толковании этого вопроса не уйти никуда ни нам, ни комментаторам, как бы они ни редактировали употребление союзов в переводах Льва Диакона. Они, эти комментаторы12 , способны вызвать скорее раздражение, чем признательность, поскольку воюют с очевидностью (см. у нас, выше), попутно без всяких оснований пытаясь посеять сомнения в «четких географических представлениях» Льва Диакона, а заодно и других ученых византийцев. Все это делает для нас сомнительными доводы самих этих скептиков, желающих ограничить черноморскую сферу деятельности первых русских князей днепровским устьем.

С нашими скептиками не согласен и текст договора Игоря с греками 945-го года, где содержится совершенно недвусмысленный особый параграф, убеждающий в том, что греки знали о распространении интересов Руси также к востоку от Херсонеса и всячески противились этому: «А о КорсуньстЂи странЂ. Елико же есть городовъ на той части, да не имать волости князь рускии, да воюеть на тЂхъ странахъ, и та страна не покаряется вамъ»13 . И речь идет, заметим, о делах задолго до Владимира Святого и его появления у стен Корсуня-Херсона-Херсонеса. Но суть вопроса этим далеко не исчерпывается.

Славянский элемент на северном побережье Черного моря справедливо связывают с продвижением сюда антов уже в VI веке.14 Ближе к Приазовской Руси вспоминают свидетельство Прокопия Кесарийского (VI в.) о бесчисленных племенах антов к северу от Меотийского озера15 . Оспаривать заселение Черноморского побережья антами, то есть восточными славянами или их частью, с достаточно раннего времени, таким образом, не приходится, и это признано давно16 . Уже в III в. (!) одна боспорская надпись упоминает некоего боспорянина по имени Αντας Παπι[ου] – Ант, сын Папия17 , хотя преувеличивать значение этого эпиграфического свидетельства не следует, слово анты не было самоназванием, оно было дано выдвинувшейся сюда окраинной части славян более древним населением этих мест, о чем у нас также далее. По этой причине нет надобности увязывать имя антов специально с приазовской номенклатурой, например, с Артанией восточных источников, как это пытались делать вслед за Нидерле18 .

Мы не в состоянии рассматривать сейчас сколько-нибудь подробно трудную историческую проблему воздействия причерноморских и приазовских славян-антов на формирование приднепровской Руси – проблему, развернутую в свое время в ряде монографий Пархоменко19 и встретившую весьма сдержанное отношение со стороны Шахматова20 . Хотя, если разобраться, в принципиальной идее отхода к северу этой окраинной юго-восточной, южной части местного славянства, в отступлении, славян на север перед многовековым и многократным давлением Степи нет ничего противоестественного, и, по крайней мере в среде археологов уже нашего времени, подобные мысли высказывались.

И все же именно сдержанность оценок археологов повлияла на общее состояние проблемы в науке. Археологи же склонялись к тому, что до рубежа IX-X веков славянские поселения «не выходили за пределы лесостепи» и в юго-восточную зону не углублялись21 . Правда, эту слишком суммарную и чрезмерно скептическую оценку в наших глазах существенно корректирует мнение опытнейшего современного археолога: «Археологически южная колонизация почти неуловима»22 . Ясно, что перед нами – классический argumentum ex silentio, иными словами – ситуация, когда из отсутствия (молчания) источников нельзя вывести ни наличия славянского населения, ни тем паче наоборот. Готовность к скептическому решению впрочем перевесила и у некоторых исследователей обрела форму вывода, что, например, русские застали в Тмутаракани этническую группу хазарского времени, «а не потомков античного населения»23 .

Парадоксальность ситуации довершает то обстоятельство, что в ономастике (топонимии, этнонимии) Приазовья и Крыма испокон веков наличествуют названия с корнем Рос-. Мы не раз еще будем возвращаться к ним. Научная литература не обошла их своим вниманием, напротив, удачно уловила в них «демотическую топонимику, скрытую от нас отсутствием источников»24 , хронологическую связь этой номенклатуры с однородным этносом, заселявшим во второй половине I тысячелетия н. э. не только Крым, но и Подонье, и Приазовье25 . Они, эти росы, были опытными мореходами, и тут вновь встает вопрос об авторстве опустошительных морских походов на Амастриду и Константинополь около IX века (русы-славяне, русы-варяги или – какие-то «третьи» русы-росы?). Они имели влияние и известность в Северном Причерноморье, и это относилось не только к знавшим их византийцам, но и к днепровским славянам, что могло бы уже априори уменьшить сомнения Шахматова, приведенные выше, но трактовавшие, правда, о несколько ином предмете – влиянии славянской Руси Приазовья (в духе Пархоменко) на славянскую Русь Поднепровья... Нас же здесь в первую очередь интересует предыстория, первоначало последующих отношений, даже тесная связь тавров и росов, именуемых часто рядом, порой практически слитно, к чему – ввиду значительности этих отношений для русской родословной – мы вернемся в дальнейшем.

В общем, мы согласны принять, имея в виду сами первоначала, этот несколько оголенный и противоречиво звучащий тезис исследователя: «в I тысячелетии н. э. росы жили в Крыму, но в это время славянской Руси в Крыму не было»26 . Надо отдать должное этому достаточно вдумчивому исследователю, ибо он допускает все же проникновение сюда (в ареал культуры, именуемой салтовской) также иных, в том числе славянских, этнических групп, не оставивших археологических следов. Думаю, на этом, говоря кратко, кончаются возможности археологических исследований нашего региона, если иметь в виду их не слишком оптимистическое заключение о том, что славянорусской население не застало в Приазовье и Причерноморье остатков античного населения. Вряд ли мы могли бы безоговорочно принять это, даже если бы только располагали сведениями Прокопия об антах к северу от Меотиды в VI веке и Иордана – об антах между Днестром и Днепром еще в IV веке. В это время еще теплилась жизнь древнего населения в городах Боспора Киммерийского. Эти свидетельства не остаются изолированными, напротив, они находят сейчас групповое подтверждение, которое поставляет нам побочное для наших нынешних проблем, но достаточно систематическое изучение языковых реликтов Indoarica в Северном Причерноморье, проводимое нами в течение вот уже двадцати лет.

Сейчас имеется возможность говорить о преемственности местного индоарийского субстрата по его отражениям в местном славянорусском. Вряд ли что-либо подобное оказалось бы возможным, если бы «потомки античного населения» не дожили в той или иной форме до появления в Северном Причерноморье славян. Выборку соответствующих примеров парных отношений «индоарийское реликтовое название» – «славянорусское местное название» я даю по материалам этимологического словаря языковых реликтов Indoarica в Северном Причерноморье, приложенным к моей одноименной монографии (в рукописи). Остается добавить в разъяснение, что под этими индоарийскими реликтами я понимаю остатки особого диалекта или языка праиндийского вида, отличного от иранского скифского или сарматского языка, существовавшего на смежной, а подчас – на той же самой территории.

Двадцатилетние мои поиски помогли выявить индоарийскую принадлежность языка синдо-меотов Боспорского царства и Восточного Приазовья, тавров Крыма, населения низовьев Днепра и Южного Буга (бóльшую детализацию опускаю). Итак, примеры преемственного отражения: индоар. *ake-sindu- «близ Синда (=Дона)», Acesinus, река близ Перекопа и Сиваша (Плиний), 'Ακεσίνησ, ср. др.-инд. āké «вблизи», *sindu- «большая река» (ниже); устойчивый тип обозначения в придонском регионе, сюда же индоар. *au-sili- «у каменной реки» и позднее – Ar-tana, Ar-tania восточных источников, alla Tana итальянских источников, буквально – «у Дона, по Дону», русск. По-донье. *Anta- «крайние, окраинные», «Ανται, Antae, Antes, народ Юга Украины, ср. др.-инд. ánta – «край» – Украина. *Buga- / *Buja- «изгиб, лука», Buges / Buces «Сиваш? Сев.-зап. часть Азовского моря?» ср. др.-инд. bhogá- «изгиб, дуга», – др.-русск. Лукоморье «сев.-зап. часть Азовского моря». *Dandaka- «камышовая», Δανδάκη, местность в Крыму (Птолемей), ср. др.-инд. Dandaka-, название леса в Индии, dandana- «вид тростника» – Камышовая бухта, в современном Севастополе. *Dandaria- «камышовые арии», Δανδάριοι, племя на нижней Кубани (Страбон), Dandarium, остров у Днепро-Бугского лимана (Равеннский Аноним), совр. Тендра, ср. корень предыдущего названия – сарыкамышкозаклер «казаки из желтого камыша» (на Кубани), Сары-камыш, местность на Нижнем Днепре. *Kanka- «журавль, цапля», ср. др.-инд. kankά – «цапля» – Конка, река бассейна Нижнего Днепра, там же местные названия Gerania (лат.-греч. «журавлиная»), соврем. Журавка, Чаплинка. *Kin-sana- «винная, виноградная», Κινσάνους, округ, долина Алушты (грамоты константинопольского патриарха, XIV в.), ср. др.-инд. kim-, частица, sáná – «опьяняющий напиток», – татарское Kišan, Kisan, др.-русск. (дебрь) Кисаню (Слово о полку Игореве). *Krka- / * krča – «горло, горловина», Ουκρούχ, река на вост. берегу Черного моря (Конст. Багр.), K.rts (хазарско-еврейская переписка), Карх (арабская традиция Х в.), ср. др.-инд. krika- «горло» – др.русск. Кърчевъ (Тмутараканский камень, XI в.), соврем. Керчь, под татарским влиянием27 , Курка, рукав Кубани. *Lopa-taka- / *Lopa-taki «рвущее течение», Áλωπεκία, остров в дельте Танаиса (Страбон), ср. др.-инд. lopa- «прорыв, рана», tákti, 3 л. ед. ч. «спешить, нестись» – др.-русск. Лютикъ (XVII в.), соврем. Перебойный, остров. *Na(va)-vara- «новый город», «Новгород», Navarum, город в Скифии (Плиний), Ναύαρον, город на реке Каркинит (Птолемей), ср. др.-инд. náva – «новый», vára – «огороженное пространство» -Новгород Русский, с греч. *Νεάπολις ή τω̃νΡω̃ς (в районе Симферополя), Чудо св. Стефана Сурожского28 . *Pari-sara- «обтекание», Balisira (Эвлия-эфенди, Бенинказа, XV в.), соврем. Белосарайская коса у сев. берега Азовского моря, ср. др.-инд. pari- «вокруг», sar- «течь», Παρίσαρα, город в Индии (Птолемей) – соврем. Обиточная коса, сев.-зап. часть Азовского моря. *Pleteno- «широкий», ср. др.-инд. prthu-, prathana- «широкий», – Плетенской / Плетеницкий лиман, или Великий луг, заливаемое пространство между Днепром и Конкой (карты Риччи Занони и Исленьева), сюда же у ПлЂсньска, на болони (Слово о полку Игореве). *Roka-(*Rauka-) «светлый, белый», Rocas, Rogas, народ у Черного моря (Иордан), сюда же Roga-stadzans (Иордан), индоарийско-готский гибрид «белый берег», ср. *ruksa-tar- у нас, ниже. *Roka-ba- «свет излучающая», Rhocobae, оппидум скифов-пахарей близ .Канкита (Плиний), ́̉Ερκαβον, близ реки Каркинит (Птолемей), ̀Ρακόβη, эмендировано из ̀Ρακόλη, место, откуда произошли журавли (Стефан Византийский), ср. др.-инд. rocanám bhā – «излучать свет». Ср. греч. Λευκη άκτή «белый берег», о Сев.-Зап. Причерноморье, и след. *Ruksa-tar- / *Rossa-tar- «белый берег», Rosso Tar, место на западном берегу Крыма (вторично Rossofar), итальянские карты XIV в., ср. др.-инд. ruksá – блестящий» (с диал. ss < ks), сюда и Χρυσός Λεγόμενος, преобразованное греческое название берега от Днепра к Дунаю (Татищев I, 197) – др.-русск. БЂлобережье, название того же берега. *Sindu- «(большая) река», Sinus = Tanais «Дон» (Плиний), ср. др.-инд. síndhu – «река, поток, море» – др.-русск. Синяя вода, о Доне29 , сюда же синего Дону (Слово о полку Игореве), Синее море «Азовское море»30 , на синЂмъ море у Дону (Слово о полку Игореве). *Ut-kanda- «отросток?», Τυκανδειτω̃ν, род. п. мн. ч. (Пантикапей, надгробие I в. н. э.), от местного названия *Τυκανδα, ср. др.-инд. Ut-khand, Utakhanda, местность при впадении реки Кабул в Инд, др.-инд. ut- «вы-, из-», kānda «стебель» – др.-русск. Копыль, город (соврем. Славянск-на-Кубани), собственно, слав. калька – «побочный отросток», (ср. южнослав., болг. копиле «побочный отросток»), первоначально о реке Протока, ответвление Кубани.

Собственно говоря, одной этой последней семантической пары индоарийского (синдо-меотского) *Ut-kanda «отросток» и местного же славянорусского Копыль, первонач. «(побочный) отросток», на наш взгляд, достаточно, чтобы сильно обесценить ходячее мнение об освоении славянской Русью Тмутаракани лишь с конца Х века. Наша лингвистическая изоглосса довольно реально и значительно удревняет условия, необходимые для ее формирования – появление славянского этнического элемента, причем, заметим, в тылу у Тмутаракани, конкретно – к востоку от нее. Рассуждая, таким образом, вполне реально о контакте славянского языка и этноса с индоарийским северопонтийским эпохи упадка последнего, мы, естественно, вслед за этим и в связи с этим вправе заинтересоваться прямыми этноязыковыми следами раннего пребывания славянской Руси на этой юго-восточной периферии своего совокупного ареала. Ибо в том, что перед нами периферия этого ареала, сомневаться излишне.

В свое время, а именно в очерке первом своих «поисков единства», мне пришлось вступиться за правильное понимание феномена старой этноязыковой периферии единого древнерусского ареала, каковой был новгородский Северо-Запад. Наша научная общественность к тому моменту явно поддалась соблазну отнести архаизмы Новгорода, а главное их «похожесть» на западнославянские особенности, прямо и безоговорочно к западнославянским же проникновениям... Не стану повторять того, что сказано было мной по тому важному поводу, каждый интересующийся легко может найти и прочесть сам. Будучи убежден в том, что новгородский Северо-Запад представляет собой просто наиболее благоприятный и счастливый случай сохранности прежде всего богатой местной письменности (подаренное нам судьбой открытие берестяных грамот), я все эти годы невольно задумывался о других – по несправедливости судьбы – умолкнувших перифериях древнего русского языкового ареала, а также о возможностях реконструкции раннего состояния в этих труднейших условиях практического отсутствия местной письменной традиции. Эти раздумья и привели меня на путь поисков того, что осталось от Азовско-Черноморской Руси... Здесь пригодилась и определенная умудренность от конкретной работы с лингвогеографической тематикой: я имею в виду свою убежденность в том, что даже серьезное проявление языковой самобытности периферии еще не может само по себе служить сигналом ее инородного, скажем инославянского, происхождения (здесь опять приходит на память та преувеличенная суета вокруг якобы «западнославянской» природы древненовгородского диалекта, причем все это – с вопиющим игнорированием законов и типологии языковой географии)...

А осталось от древнего славянского Юго-Востока в целом немного. Вычтя сразу и целиком всю потенциальную собственную письменность, которая имела шансы возникнуть и получить развитие (ведь все-таки «история начиналась на юге»), мы и получим этот невеликий остаток: побочные традиции (византийские и восточные историки и географы, очень скудно – агиография, в том числе – славянская, мы обращаемся и будем к этому обращаться) и ономастика (топонимия, гидронимия и т. д.). Последняя мало исследована, поэтому может показаться, что в этом открытом, в основном степном, крае, где трудно укрыться зверю и человеку, трудно сохраниться и древнему названию. Но в этом расхожем мнении немало наивности и преувеличения. При всех бесконечных набегах и даже целых этнических передвижениях фронтальных переселений не было, немало существовало того, что можно обозначить как обтекание и сосуществование разных этносов.

Как мы видели, можно говорить о проявлениях весьма яркой преемственности даже там, где наша историко-археологическая communis opinio была решительно против. Одним из первых, может быть, самым первым, кто проявил настоящий интерес к этому «пустынному полю» как лингвист-историк и ономаст, был наш замечательный И. И. Срезневский. И он сразу много увидел и верно понял, а благодаря ему можем, кажется, понять и мы. Я имею в виду его работу «Русское население степей и южного поморья в XI-XIV вв.»31 . Эта трудолюбиво написанная, проницательная статья заслуживала бы быть названа знаменитой, но, боюсь, сейчас ее уже никто не знает и к ней не обращается, как это почтительно делали Багалей в прошлом веке и Шахматов – в начале этого века. А ведь в своей публикации Срезневский еще сто тридцать с лишним лет назад показал нам, что дикое поле «не было для русских новым светом», он говорит «о поселениях, родственных Руси, далеко на юге», рекомендует «всмотреться в названия местностей юга России, неизменно оставшиеся от веков очень далеких». Эти земли, отчужденные от Руси кочевниками, «не были никогда отчуждены от нее совершенно, были знакомы, будто свои. Очень многие из этих названий – русские по происхождению, славянские по смыслу и звукам»32 . Русских названий – и притом древних – в этом надолго отторгнутом от славянской Руси крае много: «Всего не перечесть»33 . Срезневский трезво схватывает эту перемежаемость русских названий с нерусскими, он понимает, что менее защищенные «должны были пропадать; но сколько бы их ни погибло, нить преданий ... не погибала». А дальше – заслуживает почти полного оглашения то, что, не боясь ложной патетики, можно назвать завещанием Срезневского, во всяком случае – в рамках нашей нынешней проблемы: «Таким образом, в нынешнем населении южной России лежат следы элементов очень разнородных, – и между прочим, довольно древних элементов славяно-русских... Впрочем, такого общего заключения..., без сомнения, слишком мало. Оно должно быть проверено подробными наблюдениями и исследованиями, в которых одинаковое право на участие принадлежит географу и этнографу, филологу и археологу. С другой стороны, они тем более желательны, что до сих пор только начаты, что остается темным, неизвестным, неподозреваемым многое такое, что важно не для одной пытливости науки, но и для жизни»34 . Слова, высказанные в 1860 году, остаются и сейчас для нас не устаревшей программой, ибо основательное погружение в этот материал красноречиво показывает, сколь многое в нем было даже «неподозреваемо» для нас.

Список литературы

1 Brückner A. O nazwach miejscowych. Kraków, 1935, с. 41. [Вернуться]

2 Голубинский Е. История русской церкви. Т. I. Период первый, киевский или домонгольский, первая половина тома. Изд. 2-ое. М., 1901. [Вернуться]

3 Новосельцев А. П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1900. [Вернуться]

4 Советская историография Киевской Руси. Отв. ред. В. В. Мавродин. Л., 1978. [Вернуться]

5 Иловайский Д. И. Разыскания о начале Руси. Изд. 2. М., 1882. [Вернуться]

6 Новосельцев А. П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1900, с. 157, примеч. 131; см. еще сведения по истории вопроса в Грицков В. В. Русы. Часть 3. Черноморская Русь. М., 1992. [Вернуться]

7 Пархоменко В. А. У истоков русской государственности. (VIII-XI вв.). Л., 1924, с. 51. [Вернуться]

8 Гедеонов С. А. Варяги и Русь. Историческое исследование. Ч. I-II. СПб., 1876, ч. I, с. XI; 5, с. 33, 150; 9, с. 174; 7, passim; см. еще Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М.,1956, с. 83. [Вернуться]

9 Голубинский Е. История русской церкви. Т. I. Период первый, киевский или домонгольский, первая половина тома. Изд. 2-ое. М., 1901, с. 47. [Вернуться]

10 Лев Диакон. История. Перевод М. М. Копыленко. Комментарий М. Я. Сюзюмова, С. А. Иванова. М., 1988. [Вернуться]

11 Лев Диакон. История. Перевод М. М. Копыленко. Комментарий М. Я. Сюзюмова, С. А. Иванова. М., 1988, с. 197, комментарий. [Вернуться]

12 см. еще специально Карышковский П. О. Лев Диакон о Тмутараканской Руси. – Византийский временник, т. XVII. М.-Л., 1960, с. 39 и сл., passim. [Вернуться]

13 Памятники литературы древней Руси. Начало русской литературы. XI-начало XII века. Составление и общая редакция Л. А. Дмитриева, Д. С. Лихачева. М., 1978, с. 64. [Вернуться]

14 Пархоменко В. А. Начало христианства Руси. Очерк из истории Руси IX-X вв. Полтава, 1913, с. 48. [Вернуться]

15 Смирнов А. П. К вопросу об истоках Приазовской Руси. – Советская археология, 1958, № 2, с. 275. [Вернуться]

16 Срезневский И. И. Русское население степей южного поморья в XI-XIV вв. – Известия Отделения русского языка и словесности, т. VIII, 1860, с. 314. [Вернуться]

17 ср. Грушевский М. Киевская Русь. Т. I. Введение. Территория и население в эпоху образования государства. СПб., 1911, с. 206. [Вернуться]

18 Пархоменко В. А. У истоков русской государственности. (VIII-XI вв.). Л., 1924, с. 39; Пархоменко В. А. Начало христианства Руси. Очерк из истории Руси IX-X вв. Полтава, 1913, с. 46-47. [Вернуться]

19 Пархоменко В. А. У истоков русской государственности. (VIII-XI вв.). Л., 1924; Пархоменко В. А. Начало христианства Руси. Очерк из истории Руси IX-X вв. Полтава, 1913. [Вернуться]

20 Шахматов А. А. Рец. на кн.: В. Пархоменко. Начало христианства Руси. – Журнал министерства народного просвещения, август 1914, с. 334 сл. (Критика и библиография). [Вернуться]

21 Советская историография Киевской Руси. Отв. ред. В. В. Мавродин. Л., 1978, 19; Гадло А. В. Проблема Приазовской Руси и современные археологические данные о Южном Приазовье VIII-X вв. – Вестник ЛГУ, 1968, № 14, вып. 3, с. 57; Гадло А. В. Этническая история Северного Кавказа IV-X вв. Л., 1979, с. 209. [Вернуться]

22 Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М., 1982, с. 237. [Вернуться]

23 Гадло А. В. Проблема Приазовской Руси и современные археологические данные о Южном Приазовье VIII-X вв. – Вестник ЛГУ, 1968, № 14, вып. 3, с. 62. [Вернуться]

24 Талис Д. Л. Топонимы Крыма с корнем Рос-. – Античная древность и средние века, вып. 10. Свердловск, 1973, с. 230. [Вернуться]

25 Талис Д. Л. Топонимы Крыма с корнем Рос-. – Античная древность и средние века, вып. 10. Свердловск, 1973, с. 232. [Вернуться]

26 Талис Д. Л. Росы в Крыму. – Советская археология, 1974, № 3, с. 92. [Вернуться]

27 Брун Ф. Черноморье. Сборник исследований по исторической географии Южной России (1852-1877). Ч. II. Одесса, 1880, с. 320 и сл. [Вернуться]

28 Соболевский А. И. «Третье» русское племя. – Доклады АН СССР, 1929, с. 56-57. [Вернуться]

29 Брун Ф. К., – Труды I археологического съезда в Москве. 1869. II. М., 1871, с. 394-395. [Вернуться]

30 Фоменко В. Г. О названиях Азовского моря. – Известия Мелитоп. отд. Географического общества СССР. Л., 1972, вып. 2, с. 106 и сл. [Вернуться]

31 Срезневский И. И. Русское население степей южного поморья в XI-XIV вв. – Известия Отделения русского языка и словесности, т. VIII, 1860, с. 314. [Вернуться]

32 Срезневский И. И. Русское население степей южного поморья в XI-XIV вв. – Известия Отделения русского языка и словесности, т. VIII, 1860, с. 314, стб. 316. [Вернуться]

33 Срезневский И. И. Русское население степей южного поморья в XI-XIV вв. – Известия Отделения русского языка и словесности, т. VIII, 1860, с. 314, стб. 319. [Вернуться]

34 Срезневский И. И. Русское население степей южного поморья в XI-XIV вв. – Известия Отделения русского языка и словесности, т. VIII, 1860, с. 314, стб. 320. [Вернуться]

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.gramota.ru

Дата добавления: 28.11.2007