Социолингвистический потенциал и этикетные средства региональной деловой письменности XVIII в.

Никитин О.В.
По материалам памятниковсевернорусских монастырей
В архивных монастырских фондах среди многочисленныхрукописей социально-экономического характера, официальных указов государственныхорганов и церковных приказаний правительствующего Синода содержатсяразнообразные частные деловые документы, связанные с решением тяжбенных иследственных дел, производившихся в монастырях по доношениям просителей. Сточки зрения языковых особенностей они представляют немалый интерес. Он вызванеще и тем, что границы приказного языка в XVIII в. были несколько смещены отцентра в сторону периферии. Именно там политика огосударствления языка находилаподчас причудливые формы выражения, соединяясь с местными традициями письма, диалектами,индивидуальными особенностями автора «делового произведения».
Рассматриваемые нами документы извлечены из фондовАнтониево-Сийского и Крестного Онежского монастырей Архангельской губернии иотносятся преимущественно к середине и второй половине XVIII в. Вот одна изтаких тяжб местного следственного обихода — «Дело об избиении служителя ИванаТаратина крестьянами дер. Горончаровской Богоявленского прихода Андреем иПрокопием Ивановыми». Оно открывается прошением следующего содержания[i]:
Троцкаго Ан’тонїева Сїйскаго мнстря высокопреподобнЪшемуГсднУ оцУ архїмандриту ГаврїилУ
ПокорнЪйшее прошенїе.
Сего “1768” года jюня “25” дня бУдУчи мнЪ нижайшему Емецкого бгоявленского прихода дрвни Qролицкой в домЪ у крестьянинаJвана Денисова сына Рехачева для празника испить пива а тутъ же невЪдомо отколпришли Горончаровской дрвни крестьянЪ Андрей да Прокопей Козмины дЪти Jвановы иумышленно вызвали меня на улицУ cказывая притомъ якоб имЪютъ они до меня нУждУа какъ же на улицУ меня выманили то предписанной Андрей схвативши меня заворотъ прижал к’ дворовому зьЪздУ и стал бить кУлаками по лицУ j по головЪ апотомъ со wнымъ Прокопьемъ и ôба бить меня стали j збивши с’ ногъ пиналиj топтали меня ногами причемъ j носъ до крове росшибли j всего ростопталибезчеловЪчно j затянувши под тотъ ’зЪздъ отбили У меня бывших при мнЪ запазухою в тряпицЪ на покупку хлЪба денегъ два рублевых манетъ: причемъвыговаривали что де мы манастырщыну j впредь бить будемъ а суда имъ на насъвзять негдЪ: чего я нижайшїй весма предопасенъ â какъ же они меня били товидяла ôзначенного Рехачева жена j инные женщины кои от того jхъ бойцовъУнимали j засвидЪтельствовать могут.
Того ради ваше высокопреподобїе всепокорнЪ прошУблгволить на показанных бойцовъ j грабителей Jвановыхъ представить от вашеговысокопреподобїя въ Емецкую мирскую земскую jзбу к соцкому со крестьяны с тЪмъчтоб ôни Jвановы отбитые от меня денги два рубли ко мнЪ возвратили j заувЪчье j безчестїе в силу правъ j указовъ что надлежитъ ко мнЪзаплатили: j обязаны б были подпискою чтоб jмъ впред на меня напрасно ненаходить и ô томъ милостивое блгоразсмотренїе Учинить.
О семъ всенижайше проситъ вашего высокопреподобїяслужитель Jванъ Савиновъ сынъ Таратинъ “1768” года jюня “27” днЯ.
К сему прошению їванъ Таратинъ рУкУ приложилъ (РГАДА1196: 1: 1071: 1–1 об.)[ii].
Просителями подобного дела чаще всего выступалиместные крестьяне, посадские люди, реже — сами монахи. Даже во второй половинеXVIII столетия, когда система государственного судебного производствафункционировала в ее гражданских формах самостоятельно, монастырь оставалсяодним из главных «действующих лиц», поддерживающих старые приказные традиции вглубинке. Возможно, в сознании наших предков он по-прежнему ассоциировался с«высшей» законностью, единой и для простого крестьянина, и для богатогособственника, — с правосудием иного порядка, объединяющим как бы два полюсачеловеческого бытия — дух и материю, из которых первый в традиции русскойкультуры был спасительным, а второй — разрушительным. На монаха какпредставителя духовной власти возлагались особые чаяния, он являлся не только«вершителем» земного дела, но «божественным правопреемником»: «…постУпать тебЪмонаху Анфиму по монашескому своему обЪщанïю честно, постояннw, трезвеннw;тако ж j слУжителю Борисову, уклоняясь всяких непотребствъ ï противныхмонаху — монашескому званïю, а слУжителю христианской совЪсти постУпокъ…»(1195: 4: 279: 13). Следственные заседания по прежнему происходили при духовныхвластях, а записи велись дьячками или лицами, имеющими такое послушание. Ср.:«… рЪчи записал по сУдеискому велЪнию j третеискихъ людеи ВонгУжскои влстицерковнои дьячек Софрон Jванов» (1195: 3: 420: 2), «…допросные рЪчи записал повелЪнию приписного Михаило Матqеевъ…» (1195: 3: 502: 3). Поскольку приписные кмонастырю крестьяне проживали нередко на большом расстоянии от обители, ончасто имел стряпчих на местах для решения следственных и бытовых вопросов. Водном из докладов Каргопольской воеводской канцелярии содержится подобноепредложение с обоснованием функций местных исполнителей: «Понеже по разным вкаргополскои воеводской канцелярïи дЪлам почастУ бываютъ разныя касателствав справках Каргополского уезда Крстного мнстря до вотчинных тогw уезда крстьянjногда же разноподлежащïя справки слЪдственны (такая форма в рукописи. —О. Н.) бываютъ j от оного мнстря, но понеже тотъ мнстрь j оного крстьяне отКаргополя в далнЪйшемъ находятца разстоянïи j за нЪимЪнïемъ вКаргополЪ от того мнстря стряпчего, а мнстря за далностïю онаякаргополская воеводская канцелярïя принУждена за вотчинными крстьянамипосылать по тЪм до них касающимся в справках дЪлам нарочных wт чего замалоимЪнïемъ по каргополской воеводской канцелярiи салдатъ jногда j вкараулехъ находится с крайним недостаточеством, j для того в каргополскойвоеводской канцелярiи óпределено jз оной канцелярiи реченного Крстногомнстря властям з братïею об оном jзьявя требовать присылки в Каргополь поизбЪжанiю вышеписанных затрУдненей к надлежащим … дЪлам … стряпчего какъ j впротчих городех от мнстрей таковыя находятца…» (1195: 4: 341: 99).
Именно поэтому монастырь как судебный орган продолжалактивно выполнять свою роль, которая, впрочем, все более и более ограничивалась,начиная с устранения патриаршества Петром I и далее на протяжении всегостолетия, гражданскими и церковными реформами.
XVIII век — время начавшегося упадка деловойписьменной традиции русских монастырей. Но культура приказного обихода, особеннов отдаленных местах, еще поддерживалась, как бы «запаздывала» в своем развитии,медленно подчиняясь секуляризации церковно-правовой системы. Внешний формулярделового документа изменялся незначительно, по требованию вышестоящихинстанций. Так, например, в указе императрицы Екатерины II «О титулахъ»предписывалось, как следует писать в челобитных: «Бьетчеломъ (в текстенапечатано слитно. — О. Н.) имярекъ на имярека; а въ чемъ мое прошенïе, томуслЪдуютъ пункты; (и писать пункт за пунктом] а по окончанïи пунктовъ, въначинанïи прошенïя, писать тако: И дабы высочайшимъ ВАШЕГОИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА Указомъ повелЪно было; [и писать прошенïе] а въокончанïи: всемилостивЪйшая Государыня, прошу ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКАГОВЕЛИЧЕСТВА, о семъ моемъ челобитье рЪшенïе учинить» (Указы Екатерины, 7).
В целом даже в то время приказная традицияпредставляла собой оригинальное явление, в структуре которого аккумулировалисьлучшие «сюжеты» бытовой, деловой и речевой культуры. Монастырская письменностьи приказной язык не претерпели системных изменений: монахи и служители, жителиокрестных деревень по-прежнему излагали свои требования, жалобы и просьбы врамках принятых норм сложившегося делового обихода с использованием характерныхречевых конструкций и слов, облекавших живую речь в канцелярскую, приказнуюформу. В наших рукописях нередки подобные знаковые слова деловой культуры:«помянутый», «учинить», «реченный», вышеозначенный», например: «…на дорогЪстоятъ с колемъ помянУтые Ушаковы…» (1195: 4: 312: 5), «…учинить достовЪрная jwбстоятелная… справка…» (1195: 4: 341: 29), «…и священникъ Федоровъ реченномусвященнику ж Иванову во всем чинител понаровки… (1195: 4: 409: 4 об.), «…навышеозначенных отвЪтных пунктах я крстьянин Пядышевъ утверждаясь а в дополнениепоказал…» (1195: 4: 416: 26 об.). В сравнении с предписаниями официальныхуказов и вышестоящих епархиальных властей монастырский деловой язык, особенноследственный, не был загружен большим количеством заимствований и выгляделменее архаично в письменной форме. Ср. фрагмент указа епископа Олонецкого иКаргопольского: «…учинить щетныя списки выметки и эξтракты которыя здокУментами и книгами прислать для свидЪтелства…» (1195: 4: 442: 58), илипредписание Онежской нижней расправы: «…jмЪлъ жительство под укрывательствомоднЪ сутки онегскаго уезднаго казначеиства у присяжного Петра Коневалова…»(1195: 4: 474: 10). Здесь налицо очевидное влияние книжного церковного языка сего обветшалыми морфологическими нормами.
Новое культурное и языковое сознание, активновнедрявшееся в эпоху петровских преобразований и позже, существенно не изменилописьменной формы выражения речевой культуры. Черновые варианты документовпоказывают, что составлению чистового экземпляра рукописи предшествовалаопределенная работа по языковому и стилистическому «выравниванию» текста.Наиболее часто употребляемые слова сокращались (как правило, это названиямонастырей), иные же употреблялись в полных формах: «…был в присылке в К М (т.е. в Крестном монастыре. — О. Н.) в заточенïе в земляную турму…» (1195: 3:421: 2). Вплоть до начала XIX столетия сохранялись характерные зачины-обращенияк высшей местной духовной власти. Так, к настоятелю монастыря было принятообращаться следующим образом: «Высокопреподобнейшему господину отцу архимандриту»(далее следовало его имя); чуть ниже обычно помещалась следующая запись:«Премилосердый отец наш».
На наш взгляд, религиозное сознание и языкмонастырских актов находились в заметном взаимодействии. Первое имело своювнешнюю и внутреннюю стороны — особый «канон», сохранивший традиционноевосприятие «материи», выразителем которой был текст. Монастырские авторы, вотличие от гражданских писарей, выполнявших иной социальный заказ (онизанимались языковой обработкой официальной деловой корреспонденции), стремилисьследовать своему правилу, где наблюдалось пестрое смешение официально-деловой иместной традиции. Так, например, в этих документах используется подробноеперечисление совершенных злодеяний в языковых формах и средствах монастырскойделовой культуры. Идет как бы повествование от первого лица с элементамихарактерного выговора и пересказа событий. В деле о буйствах, происходивших вкабаке, наблюдаем такую «деловую» установку: «…в заговенье в вечерУ пришелъ jанижаишïи с добрыми людми къ кабакУ для прогУлки… j стали wнЪ меня всяческипоносить ты де шелма jя имъ на мЪсто сталъ говорить про то j всемъ jзвЪстно втЪхъ грЪхахъ j прощены j выговорилъ что вы де j сами воры j в то время ВасилеиШелогин стоял на рУндУки сенномъ j топнУлъ меня нижаишего в грУди каблУком j ясвалился на земъ j стат не могъ…» (1195: 4: 311: 3). Как можно заметить, основноесодержательное ядро этого дела заключается в прямой речи или ее пересказе.Именно здесь письменная форма выражения народной культуры приобретаетприближенный к устному деловому обиходу формуляр. Как правило, такие «речи»очень кратки и содержат лишь обрывки фраз, ругательств и разного рода оценочныеэлементы, имеющие ситуативно обусловленную эмоциональность: «…а я МаркУ сказал,ты воръ и доведеной, а мы тебя воромъ не называемъ…» (1195: 4: 311: 5 об.), «…jстал крычать охъ ŷбили, де воры…» (там же: 6), «…j лежа на земли кричалôхъ да ôхъ…» (там же: 11 об.), «…я ему Гаврилы изговорила покинь, jонъ сказалъ ты молодица не шУми, и с той рЪчи и кУшакъ бросилъ…» (1195: 4: 310:21), «…я де тебя женка, рогатиной сколю…» (там же: 40), «…то я захватилъ ево забалахон и горю (т. е. говорю. — О. Н.) емУ отдаи мои же денги…» (1195: 2: 244:1об.); «…j скаредною бранию бранил ï бЪсом называл кабы хвостъ былъ так быбЪсъ былъ» (1195: 3: 459: 1); «…идУ в Усолье к товарищю к Пентелею ОсиповУ радитакой матери…» (1195: 4: 98: 134).
«Речь подлинная» может передаваться не от первого лица,а от свидетелей или в пересказе: «…я слышел что Василей Шелогинъ называл МаркаКозмина ты де шельма а Маркъ напротив ему Василью сказал а бываетЪ бУдешъ jсамъ на веку тако же…» (там же: 11), «…j выговаривали хотя б денайтить нам женУ ВасилевУ или дочь и сорвать с них хоша бы де за ходу чтовозможно на вино…» (1195: 4: 413: 6 об.), «…крестьянин … захватилъ ево что деты дУракъ ошалелъ ли что л…» (1195: 2: 244: 1 об.), «…wнъ Петръ Ушаковъ гwворилмоли ты Бга … старУхъ кбы не wна тw бы ты сь сего мЪста нестал…» (1195: 4: 312: 2 об.), «… j стал говорить ты насъ ворами называешъ, а мыв том воры недоличены…» (1195: 4: 311: 5), «…j хозяинъ услышил j пришел вподвалъ j стал унимат Jван перестан в кабаки дУрачит безвремяннw» (1195: 4: 98:172), «…j wн Торокановъ меня Чернецова стал всячески бранит ĵ уличат я дес твоеи женою живу блУдно десять лЪтъ…» (там же: 172); «…у жены своей Дарьи ŷжинатьпросилъ wна меня бранила всячески и к чертУ посылала» (там же: 170); «…токмwwнъ попъ намъ сказал вы де косы точите чего ради в воскресенïе» (там же:65); «…и говорил целовалникУ почто ты поезжаешъ на меня просить ложно…» (тамже: 27 об.). Часто подобные волеизъявления включались в повествовательнуюструктуру следственного дела, образуя витиеватое сочетание формальных исодержательных компонентов допроса, объединенных единой смысловой линией: «…асами онЪ всячески бранятъ воры де вы с попомъ за одно за бором ловите мы де вамсе осени каковы не бУдемъ да бУдемъ: а означеннои Романов и послЪ того по улицыходитъ якобы пьянъ а сам рУгаетъ меня сщеннiка всячески j в долони гвозье кУетъвотъ де попУ то я де мат ево такъ У меня не что де возметъ» (1195: 2: 244:1об.–2).
Оценивая лингвистическую ситуацию того времени, можносказать, что происходило столкновение двух сил: традиционной монастырскойписьменной деловой культуры и новых форм ее материального выражения — зарождавшейсясистемы иного гражданского самосознания, требующего других условий, языка исоответствующего восприятия действительности. В этом смысле русский монастырь, преждевсего северный, в традициях которого не было перерывов и экспансии, значительнойсоциальной и языковой интервенции, — является едва ли не единственнымпроводником обиходно-деловой и духовной традиции, во многом препятствовавшейпроникновению элементов нового языкового сознания. Корпоративность мышления инекоторая особая манера восприятия окружающего мира находила отражение и всамом течении монастырской деятельности и, следовательно, в письменныхтрадициях. Влияние этой среды на деловой «круговорот» социальных групп былоощутимым, но не одинаковым: одни придерживались старых, часто закоснелых форм, утраченныхв повседневном речевом обиходе, другие их избегали, но при этом, как бы отдаваядань установленным приказным порядкам, неизменно включали в рукописный текстфрагмент «языкового стереотипа». Церковная архаика в ее письменных формах, разумеется,была намеренно стилизованной (орфографически, фонетически и лексически) и неотражала живой речи: «…ĵ еднаго году не преживъ со мною из домУ нашегобЪжала…» (1195: 4: 98: 37а), «…мнЪ сиротЪ вашему wт того велïераsоренïе ŷчинилось…» (там же: 37а об.); «…У нас ннЪ толки живем соôцем моимъ двое ни испечь ни варит стало нЪкомУ в том велïя нУжда…»(там же); лице ô ножнагw топтаня и wт рУчнαгw битья wпУхлw и докрови изципαнw, рУки персты обкУсаны…» (там же: 171).
Рассмотрим в нашем ключе фрагмент следственного дела, гдефактор социальной среды накладывает отпечаток и на структуру составлениядокумента, и на языковые средства, служащие оформлению такого акта.
Как правило, тяжба представлена целой группойдопросных речей, своеобразной лингвистической цепочкой доношений исвидетельств. Каждый из участников разбирательства излагает свою версиюпроисшедшего. Так, «Дело об избиении монастырского служителя Дмитрия Таратинаслужителем Иваном Клюкиным» открывается подробной «запиской», направленнойслужителем Антониево-Сийского монастыря «властем с братиею». Со стороныдуховной власти выступает иеромонах Илия, проводивший судебное разбирательствов «казенной келье», а также свидетели — монах Сергий и Афанасий Пограев:
Записка Таратина на Клюкина,
Копия.
“1786” годá октября “6” дня в казенной кельи служитель Дмитреи Таратин казначею jеромонаху Jлìй обявилъ что сегооктября 5 дня бУдУчи онъ Таратинъ во время вечерняго пЪния в келарской кельи атутъ случился слУжител Jван Клюкинъ j невЪдомо с чего на него Таратина напалсяонъ Клюкинъ рУгал ево скаредною браню поматерно, j впред угрожαл такъ чтовпред каков де я тебЪ не бУдУ, j рУбаху на немъ придрал j бил ево Тарαтинаонъ Клюкинъ случившимся топорным обУхом j Угрожαлъ сверхъ тогоóгненнымъ пожегом хотЪл домъ мой зжечь â притом были свидЪтелимонах Сергïй служител Аqонасеи Пограевъ которой тогдα j УбЪжал а тутпришел jеромонах Алеξαндръ которой от тЪх побои ево Клюкинαôнаго Тарαтина j отнял а по свидЪтелству окаsалось У негоТарαтина битых мЪстъ рУка лЪвая засинелα j палецъ ошибенъ такъ что иработат онъ не можетъ j бокъ в трех мЪстах засинелъ да притом крестъ сребряноис воротα сорвαн, в двенатцат копЪекъ прошУ сию мою запискУ принят длянадлежащаго порядкα (1196: 1: 1223: 1).
Принятая к рассмотрению «записка» оформляетсясоответствующим образом. Необходимым компонентом ее является перечислениесобытий и предварительное освидетельствование. В заключении помещается«рукоприкладство»:
Под тЪмъ подписалис [тако]
Дмитреи Таратинъ подписуюсь
Прошениемъ свидЪтеля монахα Сергия что онвышеписанное все видЪлъ j слышαл прошениемъ ево jеромонахъ Qеофил рУкуприложилъ,
К сеи запискЪ во свидЪтелствЪ Аqонасей ПограевзасвидЪтелствую что я в келарскои кельи “5” числα октября был j слышил что Jванъ Клюкин з Дмитрием Таратиным бранятцè, а какъ они сцепилисьдратц[е] j какъ дрались того не видял затЪмъ что ýбЪжал к поварни вцерковь в том j подписуюсь своерУчно, (там же: 1–1об.).
Следующим этапом следственного дела является допросответчика с подробным изложением событий: даты, времени и места нахождения. Вомногих случаях казенного делопроизводства, как можно заметить, бранная речьлишь только фиксируется как имевшийся факт, но чаще всего не воспроизводится ине всегда отражается на письме. Происходило это, по-видимому, оттого, чтоуказанная тяжба возникла в стенах самого монастыря в среде его служителей, даеще и во время церковного пения. Такие фрагменты, как правило, характеризуютсясжатостью содержательной части и предметностью изложения. Стихийно возникающиеразговорные и просторечные элементы не выглядят чем-то инородным в структуредокумента и не выходят за рамки принятого делового обихода. Вот продолжениетого же дела:
Октября 7 дня слУжител Jванъ Клюкин в отвЪтъ покаsалчто сего октября 5 дня во время вечерняго пЪния былъ онъ Клюкинъ в келарскойкельи j тут былъ служител жě Дмитрей Тарαтинъ с которымъ онирозбранились о огородах мнтрских j в то время на него Клюкина бранил евозанапрасно поматерно j хотЪл ево Клюкина Ударит ощепком тоганом желЪsным j сшибево с ногъ а онъ Клюкинъ никакъ ево не бранил j впред Nичемъ не угрожαл jрУбахи не дрαл j топорным обУхом не бил толко тот топор в рУки к себЪсхватил и говорил ему Таратину развЪ дЪ тебЪ охота обУхα да тут тот обУхъj покинул + (далее следует вставка в текст. — О. Н.) [+i гненным пожогам неугрожαл же] причем были свидЪтели монах Сергïи которои все то видял аслужител же Аqанасей Пограевъ сначалα был толко онъ от них убЪжαл jдраки не видял а пришел тУтъ ĵеромонах Алеξαндръ которои их ироsнял j рУбаху на ТаратинЪ придрαл а притом ево Таратина за сквернословиеударилъ онъ Алеξандръ по руки березовым ощепком от чего У него й рУказасинелα а не от бою обУшного в том онъ Клюкинъ j подписуется, да сверхътого ж дня в вечеру какъ онъ Клюкинъ пошел jз мнтря в дом свой онъ Таратиннастигъ ево за святыми воротами j с ногъ сшиб да рожУ розшиб до крове (там же:2).
После того, как церковное правосудие совершено, направляетсяписьмо настоятелю монастыря с кратким изложением сути происшедшего.Исследовавший тяжбу иеромонах сам направляет письмо архимандриту Парфению спросьбой уведомить о его решении:
ВысокопреподобнЪишïi Гднъ оцъ архимандритПар’qенïи,
Милосердый Гсдрь Мои,
вашемУ высокопреподобию обявляю сего октября “6” дня подал мнЪ казначею обявление служител Дмитрей Таратинъ на служителя ж Jвана Клюкина внепорядочных на него находах в бою j во угрозах, кое при семъ съ ево КлюкинаотвЪтомъ на разсмотрение к вашемУ высокопреподобию j посылается а Клюкин наответ что он врал j написал да онъ ево взял для рУкоприкладствα да бутто ирУкï нихто не прикладываетъ почему видится явной ево обмαн âТаратинъ просился в город к вашему высокопреподобию j для проsбы Nа негоКлюкина в казенную полату настоящаго сУдα, ó том что прикаsαтсоблговолите прошУ УвЪдомления,
вашъ покор’ный слУга j бгомолецъ,
Подписано казначеем Jлиею j послано
На Сïю на почту с Таратинымъ
Ŏктября “10” дня
“1786” годα, (там же: 3).
Из представленных фрагментов видно, что «орнамент»документов следственного дела, во многом сходный в мотивации, имеет некоторыеразличия в содержательной части. Деловой языковой стереотип определяет характеризложения следствия, его оформление и рамки использования речевых средств.Здесь уместно привести одно любопытное наблюдение, сделанное в 1910-х годахисториком русского права М. Н. Смирновым. Он считал, что существует два типаизменений в формуляре: экстралингвистические и языковые. Первые редко меняютсостав и функции документа и зависят в основном от характера «деловогопредприятия». Русские приказные документы изобилуют изменениями второго типа.Они были связаны в большей мере с «индивидуальным подходом» к делу (здесь мынаблюдаем традиционную архаику с некоторыми элементами бытового обихода, вдругих делах — ситуация и творческое начало самого делопроизводителя, как можнопредположить, допускают включение диалектизмов, окказионализмов, социально илитерриториально локализованной лексики). Писцы привносили в формуляр «целый рядимпровизационных ошибок, литературных вольностей, местных особенностей, неправильныхпредставлений о юридическом значении определенных слов» (цит. по изд.: [Кортава1998: 18]). «Этот факт, — как считает Т. В. Кортава, — имеет вполне объективноеистолкование. На Западе в короткий срок создалась письменная юридическаятрадиция, выработались четкие формуляры, дело составления документов сталоорганизованным. Все эти навыки письма создали то, что немцы назвали «канцелярностью».На Руси канцелярности не было. В системе приказов так и не были выработаныединые (курсив наш. — О. Н.) образцы формуляров. Во время расцвета приказнойсистемы, в конце XVI – начале XVII века, в эпоху «площадных подьячих»…, можноговорить о большей устойчивости формуляра, но тип документа варьировался взависимости от того, на какой площади он писался» [Кортава 1998: 18–19].
Традиционность следственного делового обиходапроявлялась еще и в том, что в качестве документального юридического подтверждениядействовали законы и правила Московской Руси времени Алексея Михайловича(«Соборное уложение» 1649 года). Данная тенденция более всего характеризуетместные приказные традиции, полагавшиеся в «суете гражданских законов» наюридические (и, вероятно, с церковной точки зрения канонические) установкипрежней власти. В одном из судебных разбирательств Крестного Онежскогомонастыря 1740-х годов мы обнаружили такой фрагмент (заметим, что это неединичный случай, зафиксированный в исследуемых рукописях): «…а в Уложеньинаписано …а бУде ктw нибУди wбесчестит непригожимъ словомъ чюжюю женУ jли дочьдЪвк jли сына неверстаногw какова чина ни бУди j женам j дочерямъдЪвкам j сыновямъ неверстаным. По сУдУ j по сыскУ Править за ихъ безчестïеженъ против мУжня wкладу вдвое дочери дЪвкУ против wтцова wкладу вчетверw»(1195: 4: 98: 62 об.–63).
Итак, деловая письменная традиция на Русском Северепредставляет собой еще один интереснейший лингвистический феномен, в которомреализовались и местные традиции и получали оригинальное продолжение языковыестандарты новой эпохи. Изучение материалов следственных дел позволяет говоритьо сложившейся системе устойчивой сочетаемости лексических и жанровыхкомпонентов текста, об особом стиле «светско-деловой речи» (выражение В. В. Виноградова[1982: 49]). Разнообразный и неоднородный их состав обусловлен степеньюиндивидуального восприятия и интерпретации ряда понятийных групп. В XVIII векев монастырской письменной культуре еще сильно влияние традиции, поэтомунаблюдается употребление характерных языковых констант в сфере делового языка, которыеполучают оригинальное решение в текстах разных жанров. В этой связи стоит особоподчеркнуть важность исследования частно-деловых рукописей, сохранивших внаибольшей степени обиходную речь того времени в «формуляре» приказнойтрадиции. Но системность, в том числе и языковых связей, предполагает сочетаниеиндивидуальных элементов, подчас разрозненных, в единое целое. Здесь, прианализе лингвистики текста местных канцелярий, определенное место занимает исистема монастырского делопроизводства, поскольку она находится в социумемежличностных отношений и воспроизводит фрагменты живого языкового общенияносителей региональных говоров и традиционной культуры. При этомситуативно-коммуникативный фактор выдвигается на одну из ведущих позиций воценке специфики функционирования приказной традиции и ее взаимодействия снарастающим влиянием других разновидностей русского литературного языка XVIIIв.
Лексико-семантические процессы XVIII века поматериалам монастырских памятников все чаще становятся объектом вниманияспециалистов. В последние годы заметно усилился интерес к изучениюдревнерусской и старорусской лексики религиозной сферы (см., например:[Баландина 1997]), что позволяет определить специфику номинации отдельныхпонятий и выяснить в доступных каждому автору рамках роль и способы выражениядуховной деятельности наших предков. Однако наряду с крупными академическимиизданиями [История лексики 1981а; 1981б], в основу которых был положен принципизучения литературногоязыка, особенности лексико-семантических преобразований всфере делового языка почти не рассматривались. Между тем формирование системынационального языка не происходило лишь на одном уровне «высокойлитературности». Ситуация, сложившаяся в современной диахронической лингвистике,касающаяся изучения лексико-семантических, а значит, ментальных процессов вязыке и культуре XVIII века, напоминает нам в известном смысле колосс наглиняных ногах, который clopin-clopant движется по проторенной дороге, обнаруживая«сдвиги» в том или ином произведении и выводя свои соображения из традиционных,часто закоснелых, сопоставлений и варьирования форм. Пожалуй, стандартностьвзглядов была нарушена в этом вопросе Г. О. Винокуром [1959а; 1959б] в егоцикле историко-стилистических работ; одновременно с ним работал над проблемой иВ. В. Виноградов [1982; 1994а; 1994б]. Жаль, однако, что он не успелреализовать свой замысел написания специальной книги «Из истории лексикирусского литературного языка XVII–XIX вв.», тезисы которой и его разработки намкажутся весьма перспективными при рассмотрении частных проявлений языковыхпроцессов и их выражения в памятниках деловой письменности. Особенно полезнымпредставляется высказывание В. В. Виноградова о том, что «в семантическойистории отдельных слов отражаются сложные процессы взаимодействия личности иколлектива в сфере духовного творчества…» [Виноградов 1994а: 4]. Но, по мнениюученого, изучение «истории значений отдельных слов еще не образует историческойсемантики, хотя и доставляет для этой научной дисциплины ценный материал» [тамже].
Деловая письменность (стиль, язык) — часть общейсистемы русского национального языка, причем довольно значительная. Есливлияние художественных произведений 1700-х гг., языковой, литературной и инойполемики распространялось в большей мере на светскую часть общества, гдеособенно с начала XVIII века отчетливо начинает проявляться тенденция кнормированию, унификации языка (его устных и письменных форм) и вообще способамсамовыражения, где культурные традиции прошлого подвергаются жестокимиспытаниям и многое искусственно внедряется в сознание и быт русского человека,то этноязыковой, духовный вакуум глубинки был заполнен иным. «Молитвенное»сознание, богобоязненное поведение и непосредственное проявление своих эмоций, чувств,желаний по-прежнему находились в «бытовом исповедничестве» (выражение Н. С.Трубецкого) русского народа. Письменная традиция северных монастырей во многоми была ориентирована на индивидуальный социальный статус представителя этогосообщества. Ср.: «…послЪ того пошел я. Θедосеи домои j Маркъ мнЪ лежавшина земли стал молится пожалУй скажи в’ домЪ чтоб ко мнЪ прислали лошад, а яиттить самъ не могу…» (1195: 4: 311: 9 об.), «…то бы всеконечно тогда свадбамоя им сщенником вЪнчана не была понеже тогда былъ день заговилней…» (1195: 4:416: 66).
Ярким примером смешения местных письменных традиций иофициально-деловой гражданской речи может послужить процесс освоениязаимствованной лексики в первой половине XVIII столетия. Так, в указеимператрицы Анны (1731 г.) о смертной казни укрывателям воров и разбойниковнаблюдаем обычный для того времени казуистический формуляр, который долгоевремя не получал широкого распространения в документах северных монастырей: «въихъ дистриктахъ разбойники партиями ходятъ…» (1195: 4: 24: 35); из указа 1765года, хранившегося в архиве Крестного Онежского монастыря: «А ежели гдЪ будетъупалая ваканцïя, или надобность, изъ монастыря въ монастырь перевесть…»(1195: 4: 385: 29). Известная консервативность, скованность рамок деловогоязыка (что послужило ранее предметом острой дискуссии, относить ли егопроизведения к литературе или нет) имела и обратную сторону: она способствовалаподдержанию самобытности языковой приказной культуры русского народа и явиласьсвоего рода мостиком, соединявшим новый «деловой» мир и старую патриархальностьразличных социальных слоев местного населения. Постепенно, начиная с церковныхпромеморий епархиальных властей, отдельные заимствования проникают в письменныйобиход монастыря, но, как правило, отражаются в тех типах документов, гдеследовало перечисление должностей, экономических понятий, т. е. нововведений, долгоевремя не получавших хождение в жизни народа на Русском Севере. Приведемхарактерные примеры таких инноваций: «…того ради тебЪ вахмистрУ … предписанныежнецам денги с показанных крстьянъ взыскав без всякаго послабленiя j понаровкипривесть…» (1195: 2: 250: 1), «…к семУ кандрахтУ вмЪсто…» (1195: 4: 499: 79), «…длявикторïального дни куплено на братiю вина…» (1195: 4: 435: 98 об.). Каквидно из представленных примеров, в следственном обиходе подобные слова ненашли широкого применения, они были сложны для усвоения местным населением, дажеграмотные монастырские служители «переделывали» их на свой лад с использованиемтрадиционных диалектно-просторечных средств: «…ï никакой за неимеленкодïи не видал j не слыхалъ…» (1195: 4: 310: 22).
Еще и поэтому при изучении ментальной истории русскогоязыка, которая все же в большей мере отражается в его лексических формах ииндивидуальном говорении, следует шире привлекать факты деловой письменностидля воссоздания языкового колорита эпохи, чем это делалось ранее, тем более, чтодля этого есть все необходимые источники: сотни тысяч неисследованных рукописей,из которых монастырские следственные документы — один из источниковисторико-языковой «табели о рангах». Их открытость и внешняя простота, заданностьформ при богатой содержательной части несут немалую смысловую нагрузку и могутсообщить ценные сведения о частных эпизодах той эпохи, которая явиласьповоротной и для развития делового языка.
В монастырских традициях нашли широкое отражение словаи формы разных стилей речи. При этом сочетание высокого и низкого, архаическогои просторечного признается нами как естественная форма письменного выражения.Из них заметно, в частности, соединение слов религиозной семантики (под этим мыпонимаем не только содержательную сторону понятия, но и формальную, т. е.употребление устаревших окончаний, суффиксов и т. д.) с деловым вокабуляром, имеющимконкретное «действенное» наполнение. Пожалуй, в таких примерах, как «блгволитьуволить» (1196: 1: 1086: 5 об.), «соблгволить дозволить»(там же), «рЪшениеУчинит по вашемУ блгорαзсмотрению» (1196: 1: 1102: 1), «в’ благое вашеговысокопреподобия разсуждение» (1196: 1: 1124: 2), «соблаговолено было … уволитьв домъ на двЪ недели» (1196: 1: 1126: 1), «принять родителское благословение»(там же), «учинить отеческое милосердие» (там же), «просимъ блговолитьприслать» (1196: 1: 1126: 2), «стителским своимъ блгословенϊемъ Учинитьвысокомлтивую архипастырскую резолюцϊю» (там же) и им подобных, выраженане собственно казуистическая форма делового обихода с наличием необходимыхклише, а внутренне осознанная духовная ипостась языкового творчествапредставителей монастырского сообщества[iii]. В деловых документах она имеетопределенную направленность и часто обращена к высокому духовному лицу:«отправить блгопристойным образом неотмЪнно: очесом в Троцкомъ АнтонiевЪСϊиском мнтрЪ…» (1196: 1: 1086: 5 об.), «вашемУ высоко-архипастырствувсепокорнЪише о симъ доносимъ и нижаише просимъ высокомилостиво прикаsат»(1196: 1: 1129: 2), «по общебратственному от насъ вашемУ высокопреподобϊюдокладу отправляетъ онъ при церквах бжϊихъ топленϊе печейзакликанϊе звоновъ исканье восковых свЪчь» (1196: 1: 1124: 1). Вситуативных проявлениях эти формы могут варьироваться и включать в свой составдиалектные элементы, слова со сниженной стилистической функцией, например: «онъКлюкинъ видялъ что я каsначей идУчи за мнтрь Nесъ в платкЪ бУтылкУ с вином илис чемъ з дрУгимъ ис которои де ажно льется» (1196: 1: 1102: 1), «бил менябесчеловЪчно шею j рожи wсарапал и перстъ У правой рУки розшиб» (1196: 1: 1092:1).
В сопоставлении с лексикой официально-деловых документовчастно-деловые акты отличаются тем, что включают обширные лексические пласты(тематические, лексико-семантические, «концептуальные» и др.), которыефункционально могут классифицироваться не только на общеупотребительные иобщенародные, ставшие нормой в устном и письменном вариантах, но и на, возможно,территориально локализованные для определенного отрезка времени, региональные иокказиональные группы, не представленные в системе национального языка как егонорма. Здесь необходимо отметить такое явление, как семантическое расширениезначения слова и его индивидуальную реализацию в бытовом контексте. Так, словотопнул в следственном обиходе означает ‘ударил’: «…j топнУлъ меня нижаишего вгрУди каблУком…» (1195: 4: 311: 3). Подобные случаи многочисленны и отражаюткак раз контекстуальную обусловленность слова, которая связана, в первуюочередь, с жанровой спецификой следственного документа. Приведем и другиепримеры: сорвать употребляется в значении ‘взять’: «…j выговаривали … сорвать сних хоша бы де за ходу что возможно на вино…» (1195: 4: 413: 6 об.); уязвитьиспользуется в качестве синонима слова ‘ранить’: «…кого не могъ чемъ уязвить иранить…» (1195: 4: 310: 27), и может иметь эмоционально обусловленнуюэкспрессивную оценку: «чтоб не могъ кого до смерти уязвить…» (там же: 30) (оповедении ссыльного монаха); хранитсяиспользуется в значении ‘содержится’: «…jхранится под караУлом безвыходно…» (там же); слово задрать употребляется взначении ‘оскорблять’: «…а хто кого задралъ наперед словомъ браннымъ, того я непримЪтил…» (1195: 311: 11 об.); редкий оттенок при словесной брани приобретаетлексема дерзать, имеющая книжную окраску, в деловом контексте она используетсяв значении «задевать, нападать, оскорблять»: «…бЪжав попяткУ прочь на евоПопова не дер’зая ни словом ни рУкою…» (1195: 4: 98: 93 об.), любопытно, что вотмеченном контексте дерзать словом и дерзать рукою выступают как близкие позначению синонимы; руда[iv] означает «кровь»: «…у меня гwлwвУ разбилъ дw рУды…»(1195: 4: 312: 5). Интересное сочетание глагола заготовить со словом человекобразует характерный для делового письма оборот: «… я де ŷ оцаархимандрита спрашивал j wнъ мнЪ позволилъ чего ради у нас j члвкъ былзаготовлен токмо онъ не пУстил…» (1195: 4: 340: 3). Лексема уронить в приказномязыке означает ‘забыть, упустить из виду’: «…также сохи, сани, j дровни, всепереписать же ничего не уроня…» (1195: 2: 251: 1); глагол слышать отмечен намив значении ‘почувствовать’ и применен для характеристики неприятного запаха:«…а sлосмрадного дха я не слышил за закладыванïемъ носа…» (1195: 4: 416:13); распространенное в религиозном обиходе и книжности слово житие в деловойсреде имеет конкретное бытовое значение, любопытно, что словообразовательнаямодель, выражающая сакральный, священный смысл, здесь остается прежней и неменяется, скажем, на жизнь (когда речь идет о монахах): «…онъ проситель хотя инаходится ему (монаху. — О. Н.) и зять но по несостоянïю ево житïяпризирать ево то есть кормить одЪвать ï обувать нЪчемъ» (1195: 4: 445:49); «Въ 1783м году в неоднократных пороках онъ ĵеродиаконАлеξсïй братïею ĵsобличенъ былъ в приходЪ во времябжественной службы в церковь пьяныи, в сквернословïи матерною бранью j впротчем безпорядочном ĵ беспокоиномъ житïи о чемъ нα него ĵоцУ архимандриту Парqению было со обязателною ево подпискою обявлено» (1196: 1:1210: 2). Слово знатно употребляется в значении ‘известно’: «…и знатнw де чтота челобитная явилась промысломъ wвЪтчиковъ…» (1195: 4: 4: 32); выражение бытьв лицах означает ‘присутствовать, находиться в наличии’: «…а какъ по Указуспросят чтоб был в лицах…» (1195: 3: 421: 2); сочетание выслать без мотчания, нередковстречающееся в следственном обиходе, употребляется в значении ‘выслать беззадержки’: «…выслать тотчас безо всякого мотчания…» (1195: 4: 7: 5а); слово рядозначает ‘раз’ и применяется, как правило, при количественном действии всочетании с числительным: «…и ударил мЪня граблями два рядУ и я сирота …нЪстЪрпя его битя ударил его напротивкУ два рядУ» (1195: 3: 486: 2), такжеупотребительным в деловой речи является слово кон / на кон (в том же значении):«…jв третiй на кон он ли Давыдовъ wгонил…» (1195: 4: 98: 39), «…возвратноударил кУлаком на кондрУгои…» (там же: 28); выражение потянуть на кабакозначает ‘привести, пригласить’: «…ĵ послЪ wбЪда wн Jван взял ï меняпотянулъ на кабакъ вина пить…» (там же: 172); интересное сочетание, имеющее внастоящее время иной состав и противоположный смысл, зафиксировано в одном изактов — междоусобная любовь’: «…колачи ï пряники ели вобще а сходилисдважды по согласïю ï междоусобной любви…» (1195: 4: 97: 9 об.);отпустить вину означает ‘простить’: «…по слезномУ ево прошенïю тУ ево винУотпУстилъ…» (1195: 4: 98: 32 об.).
Семантическое расширение лексики собственно деловогоязыка можно наблюдать на примере использования слова чинить / учинить, наверное,самого употребительного в приказных актах. Несмотря на повсеместнуюраспространенность, оно интересно тем, что в памятниках монастырскойписьменности обнаруживает значительно большую смысловую обусловленность, чем вофициальных деловых бумагах. Кроме того, указанное слово является неизменнымлексическим признаком любого следственного дела. Итак, значения его могутварьироваться в зависимости от конкретной ситуативной мотивации. Приведемхарактерные примеры: «…ïзвЪстно чинил православныя указу понесныестрелецкие денги платите…» (1195: 3: 459: 1), здесь оно употреблено в значении‘говорил’; «…в том тебЪ помЪшателства ему не чинить дать ему венечная память…»(1195: 4: 98: 38), «чинилъ … противности…» (там же: 32), «…ĵ никакихъ мнЪ ŷбытковъĵ волокитъ не учинить…» (там же: 37а об.), «…и тЪмъ чинитъ ему краинуюобиду…» (1195: 4: 442: 42), в этих примерах иной смысловой оттенок получаетреализацию — ‘делать’; «…Учин драка…» (там же: 32 об.), т. е.‘произошла, случилась’; «…брαннwсловiя не чинить…» (там же: 174 об.), вданном контексте выражено значение ‘говорить, выражаться, совершать’; «…по еЪ здопросныхъ рЪчеи своеволномУ wпорномУ писмУ слЪдствïе все было учинено…»(там же: 36), здесь актуализировано значение ‘начать производить что-либо’;«…учинить въ правдУ…» (1195: 3: 380: 1), в этом случае выражение означает‘сделать, совершить без искажения фактов’; «…учинить достовЪрная j wбстоятелная… справка…» (1195: 4: 341: 29), «…учинить щетныя списки…» (1195: 4: 442: 58), вданных примерах слово употреблено в значении ‘представить, предъявить’; «…исвященникъ Федоровъ реченному священнику ж Иванову во всем чинител понаровки…»(1195: 4: 409: 4об.), в этом контексте словосочетание чинитель понаровки означает‘тот, что потворствует, занимаясь попустительством или обманом, препятствуетисполнению чего-либо’; «…учинить мнЪ сщенникЪ … платУ и чтоб приказалътрапезникУ тЪ тЪла погресть в землю…» (1195: 4: 416: 47), здесь слово имееттакое толкование: ‘назначить’. Подобные примеры многочисленны. Укажем и надругие варианты сочетаний с использованием этого слова: «учинить решение»(1195: 2: 32: 1 об.), «учинить чертеж» (1195: 2: 18: 2), «учинить остановку»(1195: 3: 367: 4), «учинить жестокое наказание» (1195: 4: 7: 7), «учинитьоклад» (1195: 3: 479: 1), «учинить ответ» (там же: 3), «учинить заказ» (1195:3: 494: 2), «учинить ход на хоры» (1195: 4: 8: 29 об.), «учинить присяга»(1195: 4: 48: 25), «учинить мятеж» (1195: 4: 71: 17), «учинить торговая казнь»(там же: 29 об.), «учинить внезапную причину» (там же: 53), «учиниться виздержке» (1195: 1: 650: 12), «учинилась потеряха» (1195: 3: 518: 6), «учинилсясилен» (1195: 3: 398: 9), «учинилась скотинная потрава» (1195: 3: 524: 6).
Употребление тех или иных лексических средств впамятниках письменности обусловлено рядом причин: задачами текста и его типом, жанровойразновидностью, языковой привычкой, местными традициями. Именно эти двапоследних фактора мы считаем особо значимым: семантическая и морфологическаяпеределки слова более всего связаны с индивидуальным говорением, с характеромвосприятия языковой действительности, наконец, с личным «лингвистическимвкусом» носителя и часто имеют ярко выраженный региональный колорит. Такиеслучаи также находят отражение в текстах следственных дел. Вот два характерныхпримера употребления обиходно-разговорной лексики в ситуативном контексте: 1)«…я Анна женои именоватися не бУду и он мнЪ не мужъ и с вышепомянУтого числомнЪ Анны его Jвана не спрашиват и никакова изяку ему qеqиловУ не навести…»(1195: 4: 98: 37); 2) «…ей Ан’нУ wставилъ сиротать â дрУгую женУ ДарiюJвановУ понялъ замУж…» (там же: 24), «…поял я дочер ево дЪвицУ АннУ…» (там же:37а).
Но все же, несмотря на многообразие способов выражениярегиональной письменной культуры, есть один критерий, оформляющий рукописи вединое целое — процесс формирования лексических, а, значит, содержательных нормрусского национального языка должен идти в русле общеупотребительных норм иписьменно-деловой традиции. Хорошо знакомо положение, что в деловойписьменности более чем в других жанровых и стилевых разновидностях отражаютсяэлементы обиходно-разговорной речи. Высказывалось в свое время ипротивоположное суждение. Так, Б. А. Ларин, изучавший «Слово и дело государевы»,писал о том, что «этот обильный материал, несомненно воспроизводящийкрестьянское повествование, не содержит полного (разрядка наша. — О. Н.)отражения их живой речи из-за боязни подьячего получить взыскания замалограмотность от царских дьяков, которые будут читать царю его свиток» [Ларин1977: 173]. Подобного «нажима» со стороны монастырских властей не было, и формапредставления следственного дела, внешне заключенного в необходимый формуляр, быласвободной и диктовалась лишь предписаниями настоятеля, касавшимися именно формальнойстороны, а не текстовой, содержательной. См., например, такие случаииндивидуального текстового варьирования: «…Крстнаго мнстря влaсти з брaтiеювышеписанных допрoсwвъ слУшавъ: приговwрили тЪ допросы чрeзъ розги пакиподтвердить» (1195: 4: 97: 10); «Истецъ Jван Похвала yличаeтъ ево Aqонасясторонними людми…» (1195: 3: 487: 2). Наблюдаются и сами различия в жанрахследственных документов (в зависимости от социально-духовного статусаразбирательства: так, на мирских людей, как правило писали «прошения» и«доношения», на лиц монашеского сана делали «представления» и рассылались«инструкции».
В деле о ссыльном монахе Павле имеется следующее«представление» с «пунктами»:
“1”
ИмЪющихся здесь в мнтрЪ кормленых yток брал онъ Павелворовским öбразом j Употреблял себЪ в кУшанье, на что jмЪются j свидЪтели…
“2”
…и чинил тамо находящимся при лЪсной канторы великiерУгателства, к’ томУ ж j требовал себЪ для Ъды говядины, А инные j видЪли какъwнъ в мнтрь oнУю вносил… (1195: 4: 310: 29–29 об.).
В представленном фрагменте мы наблюдаем болееофициальный формуляр, соответствующий государственным указам и предписывающийизлагать просьбы «по пунктам». Но при изучении архивных материалов встречаютсяи те, и другие разновидности внешней оболочки текста. Чем менее государственной,т. е. соответствующей новым установкам, она является, тем больше возможностейбыло у автора в области выражения форм приказного языка.
Поэтому мы можем с немалой уверенностью говорить, чтов монастырской письменности следственный обиход в значительной мере«задерживал», сохранял обиходно-деловую стихию, все то живое в приказной речи иодновременно традиционное, что имело отношение к рассматриваемому делу. Общиеже нормы приказного языка, «слежка» за отступлениями отгосударственно-административной традиции в отдаленных обителях не имелибольшого воздействия на местную монастырскую письменную культуру. Все жевзаимопроникновение и в некоторой степени «социальная изоляция» региональныхдокументов в XVIII веке ощутима более, чем до того: уменьшается потребность в«приложении рук» монастырскими властями на рукописях, изменяется социальный, материальныйстатус монастыря, старые типы документов постепенно исчезают, а остающиесяунифицируются. Становятся более распространенными следственные дела бытовогохарактера, решаемые вне стен самого монастыря, теряющего влияние в этой сфере.
Вообще говоря, «новые» документы доставляют немалоинтересных сведений о монастырском устройстве и быте местного населения. Одиниз таких «контрактов», заключенных в Онежской портовой таможне рассказывает, вчастности о строительстве избы, где предполагалось проведение и судебныхразбирательств. Приведем фрагмент указанного акта: «…которой лЪсъ клась вотрУбЪ толщиною от шести с половиною до семи вершков … в’нУтри oнаго покоя посредине от задней стены отдЪлать печь с’ выводною трУбою коя б затоплялас jзсеней з желЪзным заслоном jз закрывочною доскою j какъ печь такъ j трУбУвыбЪлить коломенскою глиною … здЪлат jз … тесУ заборъ в закрой з двУмя двермина крюках петляхъ с нУтряными замками с отпирошними скобками … а окончины былибы … jз запорными крючками j колечками ставки к каждомУ wкнУ jз ломового тесУна крючках и петлях з заборными болтами i чоками … над окнами зымзы; в вышеписанныеж покои здЪлат одинъ столъ сУдеiскои, дрУгои подяческои i во всехъ перегородкахлавки…» (1195: 4: 341: 7–7 об.)
Немалый интерес представляет исследование диалектнойлексики, ее функций и характера применения в следственных материалах. Мыотмечаем следующие свойства регионализмов в наших текстах:
1) социально ориентированная, прикрепленная кконкретному лицу форма выражения ситуативной коммуникации;
2) территориально локализованная функция;
3) значение, юридически обусловленное соответствующимформуляром.
Все эти свойства региональной (диалектной) лексикипридают пестрый колорит исследуемой разновидности документов, но имеют заданнуюнаправленность: необходимый контекст «допросных речей» выступает в том месте ив той функции, когда требуется ситуативное «подкрепление» вопроса, придание емубольшей достоверности: «…j не дошед до домУ увидЪли оных Ушаковых стоят прiИполитовЪ домЪ с кольемъ как поддорожники…» (1195: 4: 312: 13). Словоподдорожник в архангельских диалектах означает «‘грабитель на дорогах, разбойник,буян, драчун’ (онеж., холм., пин.)» [Подвысоцкий 1885: 127; то же: Даль (III)1994: 494]. Экспрессивное использование слова как ругательства вызваноконтекстом, далее читаем: «…j во первых Ударили оного СилУяна … колом в головуот чего онъ Упалъ…» (1195: 4: 312: 13). Указанные свойства чаще всегопроявляются вкупе, обнаруживая большую или меньшую степень присутствия того илииного качества. Значительная степень социальной мотивированности можетдостигаться при описании конкретного лица или обстоятельства: «а что я впролубЪ еи не искал j того быт не надЪялся, но полагался на то что развЪ влюдях туляется j бЪгает…» (1195: 4: 310: 27). Отмеченное слово в значении‘прятаться, скрываться, уклоняться’, употребляющееся в диалектах Смоленскойгубернии [Опыт 1852: 233], не отмечено в «Словаре» А. О. Подвысоцкого вконтекстуальной форме, автор фиксирует затулить, затулиться в значении‘прикрыться, заслониться’ [Подвысоцкий 1885: 54]. Ср. у Даля: тулить —‘прятаться, скрываться, хорониться, заслоняясь чем-либо, приседая, сгибаясь;притаиться’ [Даль (IV) 1994: 866]. В. И. Даль приводит любопытный фрагмент изОстрожской Библии: И малъ и великъ туляющеся въ горахъ, из которого он делаетвывод о том, что ‘скрывать, прятать’ «было исконным значеньем глагола, а негнуть». Он же отмечает значения глаголов тулиться, туляться: ‘прятаться, хорониться,укрываться, притаиться; уклоняться отъ дела, огуряться, лынять’ [там же]. ВСловаре Академии Российской помечено слово тулиться — ‘подаваться назад илипосторониваться’ [САР (VI) 1822: 806].
Еще один пример социально ориентированной формывыражения ситуативной коммуникации отмечаем при описании противоправныхдействий, также выраженных характерными «эмоциональными регионализмами»: «…j wнJванъ в кабаки стал харапушит j в кабаки двери ломат ï целовалникъ евоунимал j хозяинъ услышил j пришел в подвалъ j стал унимат Jван перестан вкабаки дУрачит безвремяннw j wн Jван на хозяина бросивши стал бит j хозяин …ушел w него Jвана j в то времен[v] у целовалника вина прошал безденежностал целовалникъ вина без денегъ давать не стал j wн Тороканов надцеловалникомъ харапУшит стал j бит бросался…» (1195: 4: 98: 172). Примечательно,что в «Словаре областного архангельского наречия» отмечается слово харапужиться— «‘храбриться, петушиться’ (холм.)» [Подвысоцкий 1885: 182]. Указанныйдиалектизм в других территориях имеет сходное звучание и значение, ср.: втверских говорах харапуга — ‘человек дерзкий’ [Опыт 1852: 245], ‘нахал, дерзкийчеловек’ [Даль (IV) 1994: 1168]. Приведенный контекст позволяет выделить ещеодин оттенок значения, указанный самим писцом: харапушить — ‘дурачитьбезвременно’.
В тяжбенных делах есть и другие местные слова, использованиекоторых обусловлено названными функциями, например: «…чтоб не могъ учинитьутечки, притомъ же чтоб не было при немъ ни ножа ни топора j ни дрУгаго какогоорУдïя чем можно члвкУ повредится также и тяса и гойтяна все отобрать…»(1195: 4: 310: 6). В онежских говорах отмечается слово гойтяжекъ — ‘лямка усарафана’ [Подвысоцкий 1885: 32], в новгородских и тихвинских — гойтан илигайтан [Опыт 1852, 38], В «Словаре русского языка XI–XVII вв.» его определяюткак ‘шнурок’ — гайтанъ ременный [СлРЯ XI–XVII 1977: 8]. В источниках XVIII векагайтан фиксируется в значении ‘шнурок, тесемка’ с пометой «прост.», а такжепроизводное гайтанщик— ‘тот, кто делает гайтаны’ [СлРЯ XVIII 1989: 82]. Словоимеет широкое распространение в современных говорах северных регионов, в данномконтексте скорее всего употребляется в значении ‘цепочка, на которой виселкрест’, ср.: «Раньше религия была, так кресты на гатянах носили (онеж.)»[СРГКСО (I) 1994: 323]. Во многих случаях мы наблюдали фонетическуютрансформацию слова, свидетельствующую не только об особенностях местногоговора, но и характеризующую индивидуальное говорение: «…взялъ вина сУленку…»(1195: 4: 98: 172). В архангельских диалектах (онеж., холм., пин., мез.)фиксируется слово сулейка — ‘бутылка’ [Подвысоцкий 1885: 168], то же значениеотмечается и в других говорах со значением ‘бутылка и другая подобная стекляннаяпосуда’ [Опыт 1852: 220], а также сулея — ‘бутыль’, ‘небольшая бутылка’ [тамже]. У Даля: сулейка, сулея — ‘скляница, особ винная бутыль, бутылка,полуштоф; фляга, фляжка, плоская склянка…’ [Даль (IV) 1994: 630].
Один из ощутимых компонентов социолингвистическойсистемы делового языка — просторечие. В «Лингвистическом энциклопедическомсловаре» оно определяется как одна из форм национального языка, наряду сдиалектной, жаргонной речью и литературным языком; вместе с народными говорамии жаргонами составляет некодифицированную сферу общенациональной речевойкоммуникации — народно-разговорный язык; имеет наддиалектный характер [ЛЭС1990: 402]. Просторечие, в отличие от говоров и жаргонов, — общепонятная дляносителей национального языка речь. В том же источнике указывается, чтопросторечие по своей функциональной роли и соотношению с литературным языкомпредставляет собой самобытную речевую сферу внутри каждого национального языка.«Функциональное противопоставленное литературному языку просторечие, как илитературный язык, коммуникативно значимо для всех носителей национальногоязыка» [Борисова 1998: 26]. Будучи категорией универсальной и занимая особоеместо в языковом пространстве, просторечие имеет и свои функции. Лингвистыобоснованно относят просторечие к социальной сфере языка. Как ее неотъемлемыйэлемент, впоследствии оно претерпевает жанрово-стилистическое расслоение, «врезультате которого одна часть его входит в состав литературного языка, становясь«нижним» элементом в противопоставлении книжное — нейтральное — разговорное, другаяостается за пределами литературного языка и привлекается писателями только вописательных целях. Переживая эволюцию, просторечие превращается из социальногокомпонента в стилистический»[vi] (цит. по изд.: [Борисова 1998: 27]; см.подробнее обзор мнений: [Иванчук 1982]).
Существуют и другие взгляды на проблему. Так, Л. П.Крысин считает, что просторечие как «своеобразная подсистема русскогонационального языка» не имеет «прямых аналогов» в других национальных языках:«…есть более или менее близкие соответствия, — пишет он, — которые, однако, отличаютсяот просторечия по своим функциональным и структурным характеристикам» [Крысин1995: 263]. Эти соответствия, как полагает ученый, «являютсяфункционально-стилистическими разновидностями соответствующих языков и, следовательно,могут использоваться всеми носителями этих языков…» [там же]. Просторечие же, поЛ. П. Крысину, «имеет своих носителей. Иначе говоря, — продолжает он, — этосоциально обусловленная подсистема национального языка (а нефункционально-стилистическая его разновидность)» [там же]. Все же висторическом контексте данная категория изучена недостаточно. Данноеобстоятельство, по мнению Е. Н. Борисовой, «не позволяет говорить вполнеопределенно о времени сложения этой категории» [Борисова 1998: 28]. Ноотдельные лингвистические факты, отражающие местный колорит социальныхпроявлений носителей языка, имеют большое научное значение. Не до концаопределены также временные рамки фиксации этого процесса. Так, Г. П. Князькова[1994: 20] пишет: «Диахроническое изучение просторечия в идеале должноначинаться со второй половины XVII в.». Поэтому на данном этапе едва ливозможно поставить точку в дискуссии о функционально-стилистической или/исоциально обусловленной «среде» бытования просторечия. Наши наблюдения касаютсячастных следственных и бытовых текстов.
Следует также помнить, что в последней четверти XVIIIстолетия активно велась работа по нормализации языка, которая в значительноймере дала толчок к научному определению народно-разговорной (простонародной, просторечнойлексики). По мнению Е. Н. Борисовой, исследовавшей характер помет в «СловареАкадемии Российской», своеобразие ситуации тогда состояло в том, что «в отличиеот просторечия, которое во второй половине XVIII в. уже рассматривается какстилистическая категория, простонародная лексика воспринималась как категориясоциальная» [Борисова 1998: 29]. Но тут же автор статьи добавляет: «Правда, вСАР такое разграничение практически не выдерживалось» [там же].
Народно-разговорная (просторечная) лексика, отмеченнаянами в памятниках монастырской письменности, не имеет художественногоназначения. Авторы исследуемых документов не связывали использование подобнойлексики и вообще конструкции системы речевого обихода с индивидуальнымилитературно-эстетическими задачами. «Деловая эстетика», если так можновыразиться, в памятниках того времени состояла в том, что носила стихийныйхарактер. В монастырских следственных и тяжбенных делах, напротив, этатенденция приобретала некоторую системность, сознательно организованную дляконкретных внеязыковых целей — при воссоздании «колорита» ситуации: «…да j наменя КозмУ они Ушаковы ôбои бросилис, толко не могли мене от них заразитьУвернУлся я под жердь» (1195: 4: 312: 13).
Определению разговорного и просторечного характералексики того времени могут способствовать следующие обстоятельства:
I. Наличие необходимых словообразовательных элементовв структуре конкретной лексической единицы обеспечивает доказательностьотнесения его к этой группе слов (прежде всего надо говорить о суффиксахсубъективной оценки, характерных для делового языка префиксах, но не только).Такие случаи наиболее показательны в наших документах:
а) «…j смУчил с него писмо…» (1195: 4: 279: 31), «…билпестом и денегъ с него подлинно 50 к смУчил…» (1195: 4: 313: 6), «…дворишко, котороеôнъ Попов спродал ИванУ ПавловУ ДолгомУ…» (1195: 2: 240: 1), «сидЪлЪцъ сразными напитками, которой по позволению ôца казначея … впущен былъ дляобночевания на мнтырскои гостиной дворъ…» (1195: 4: 488: 3), «повестилъ евоМалахива в свою келью…» (там же), «до самого заморозУ промышляли…» (1195: 4:368: 2), «…я емУ от пожни отказывал … и попихал его с пожни…» (1195: 3: 486: 7),«…к томУ же и пограбил…» (1195: 4: 98: 24), «…и не терпя ево битьявозвратноударил кУлаком на кон дрУгои и сронил на землю…» (там же: 28), «…jôна жена моя Анна невЪмъ каковымъ вымысло почала меня sЪлно нелюбит… j Учали к неи накаsыват чтоб ôна пришла…» (там же: 37а);
б) «…за перебиркУ и сколоткУ в’ трапезы … мостУ…»(1195: 4: 409: 62 об.), «владею … по ŷговорки…» (1195: 3: 486: 2), «Понежея Анна своею волею розошлас а не У дрУгих научки писал» (1195: 4: 98:37), «…бЪжав попяткУ прочь…» (там же: 93об.), «…по наŷчки евw Давыдова…»(там же: 39 об.), «…вынести коробейкУ…» (там же: 167), «…ударил его напротивкУдва рядУ» (там же), «…помирилис на тое условки…» (1195: 3: 516: 5), «…j какъуслыша онъ Емельянов jс кабака таковую их корбУ вышед взялъ де … Михайла зарУку j ôвелъ прочь…» (1195: 4: 311: 14). В последнем случае приводитсяредкий пример суффиксального образования слова обиходно-деловой речи. Всловарях этот пример не зафиксирован. Ср.: корба – ‘часто растущий лесъ; чаща’[Опыт 1852: 89], «1. Чаща, непроходимый лес. 2. Высокое и сухое место в лесу.3. Болотистое место. 4. Смешанный лес. 5. Кора ивы. 6. Грядка, густо засаженнаяовощами», а также ‘рыба елец’» [СРГКСО (II) 1995: 420]. В нашем примере этопроизводное от глагола корить, имеющее, кстати, в одном из значений ‘очищатьдерево от коры’ [там же: 429], но употребляется в более экспрессивнойконнотации: корба — ‘драка, словесная брань’; далее следует авторскоепояснение: «…что полно де Михаило содомить…» (1195: 4: 311: 14), содомить, т.е. ‘горланить, браниться, ругаться’ [Даль (IV) 1994: 359]. Ср. в другомконтексте: «…ĵ я трапезник толко в домЪ не былъ за корами jбо онъ сщенникъпрежде дралъ меня за волосы потому что я в прежнем слЪд`ствiи на него вдоказательство пошел…» (1195: 4: 416: 13).
II. Сфера использования лексического пласта. Здесьучитывается тип документа, его назначение и жанровые характеристики. Взависимости от их характера может происходить и «распределение»разговорно-просторечной формы. Не менее важно учитывать социальную значимостьдокумента и сферу его использования. В известных современных классификациях, какправило, учитывается какой-нибудь один критерий, на котором и строится схема.Так, С. С. Волков подразделял памятники XVIII столетия на официально-деловуюадминистративную, частно-деловую и эпистолярную письменность [Волков 1974: 8].При этом недооцениваются жанровые характеристики документа. А. Н. Качалкинисходит из другого принципа, полагаясь на индивидуальное написание ипроисхождение и социальный статус авторов деловых бумаг. Он выделил такиегруппы: «1) написанные на местах московскими людьми, по инициативе центра и дляцентра, но по необходимости с привлечением местных людей; 2) бумаги, составленныеместными дьячками, подьячими, грамотными старостами, выборными из местногонаселения таможенными и кабацкими головами» [Качалкин 1972: 107]. Данныеразработки, получившие известность в 1970-е годы, едва ли выдержат критикунынешних исследователей, которые все же во многом основываются на предыдущем (и,заметим, успешном) опыте, считающих, что необходим комплексный анализ социумаделового языка и письма. И для этого «реальный смысл имеет множественнаяклассификация, основанная на разных признаках» [Копосов 1991: 29]. Л. Ф.Копосов предлагает различать деловые тексты дифференцированно:
«1) датированные и недатированные рукописи;
2) оригиналы и списки;
3) документы, содержащие сведения о писцах и не дающиетаких сведений;
4) по назначению — общегосударственные ичастно-правовые;
5) тексты, написанные писцами центральных учреждений, иместные документы;
6) предельно стандартизованные документы и памятники, содержащиеразнообразный переменный материал» [Копосов 1991: 29].
В каждом из представленных разделов, вероятно, могутбыть и свои дифференцирующие свойства лексики, обеспечивающие механизмварьирования жанрово-стилевых, приказных и диалектных компонентов. На нашвзгляд, большое значение для местной письменности имеет степень кодификацииделового документа и весь набор социальных факторов, позволяющих в одном случаебогато использовать локальные приказные приемы, разговорно-бытовую и диалектнуюлексику, а в другом — регламентировать ее употребление деловыми нормами истандартами. Необходимо учитывать и еще один фактор, который, однако, сложноподвергнуть четкой систематизации, — это стихийность самого процессапроизводства дела и языковое своеобразие индивидуального исполнителя. От его«манеры» письма и нередко личного восприятия обстоятельств событийной сторонывопроса может зависеть степень регламентации лексических средств даже впределах одного жанра, одного монастыря, одной и той же социальной группылюдей.
Как мы полагаем, следственные дела обеспечиваютдостаточно большую и разнообразную форму выражения устного «говора» со всемиего «просторечными» показателями: от фонетических — до синтаксических, отжанровых до бытовых и т. д. Вот характерный пример социальной орнаментикитекста:
Nо онъ ĵеродиакон забывъ ту подпискУ сего 1784годα маия 21 дня во время вечерняго пЪния пришел в Троицкую соборнуюцерковь рострепавши на головЪ своей волосы пαдая пред святыми обраsамибранился скареднои матерною бранью j вышед из церкви врывался в казначеискуюкелью j бранил престарЪлого старика бывшаго казнáчея ĵеромонахαĂqанасия скаредною матерно’ бранью j Угрожал бесчеловЪчными побои, а надрУгой день то есть 22 числα маия Ушел онъ ĵеродиакон своеволно вСïискую волсть ĵ тамо пьянствовал в кабакЪдо 25 числα[vii] акакъ про него свЪдали то посланы были по него двоé служителеи QедорЧащинъ да Îванъ Клюкинъ которые ево в мнтрь j привели и притом обявиличто как шедши Сïискою волостью чрез Горскую дрвню рУться[viii] онъ ĵеродиаконпоматерно бранил оца архимандритα Парqения чрезвычаино j поносилтαковыми сквернословными рЪчми каковых j писат сюдα непристоино очемъ на разсуждениé оцУ архимандриту Парqению маия 27 числа былопредставлено,
Сверхъ сего непредставленных ево дЪлъ в “1780”м году всентябрЪ мцЪ бывши ôнъ jеродиакон вь Емецком селЪ вирнул под жопу вторгу[ix] неsнаемую женщину которая ему в глаза при народЪ плевалα ĵмеждУ тЪмъ былъ многонароднои в базарЪ смЪхъ, а как Ъхал в мнтрь то на рЪкЪСïе на дороги бЪловскои, которою нихто не Ъsдит обронил под мостъмнтрского казенного бУрого коня в режъ[x] в рЪку в воду которую бЪгали доставатjз мнтря монашествующые ĵ служители j оттого та лошад побилась ĵохрамела» (1196: 1: 1210: 2–2 об.).
III. Пожалуй, один из самых сложных пунктов состоит вопределении стилистической принадлежности того или иного слова, оборота речи.Здесь целесообразно рассмотрение слова в составе единой лексико-семантическойгруппы и его сопоставление с синонимичными вариантами другой стилистическойокраски.
Историкам языка в этой связи предстоит решить и вопросо том, были ли социально ограниченными местные слова, относившиеся кобозначению бытовых предметов, одежды, утвари и т. п. Но общей особенностьюрусского языка того времени является процесс размывания границ междуподсистемами, в совокупности составляющими национальный язык. В силу этогообстоятельства и местная приказная сфера, и локальные формы выражения языковойкультуры, и регламентированный письменный язык центра испытывают сильноевоздействие извне. Причины подобных изменений, взаимодействий и взаимовлиянийкроются в социальных процессах.
Во многих случаях можно лишь говорить о степенибольшей или меньшей фиксации просторечных средств, но, разумеется, не о полнойих «изоляции», которой не наблюдается ни в одном из деловых документов. Вездепрослеживается варьирование формальных и содержательных характеристик, наблюдаетсянаслоение одних лексических групп на другие. В текстах монастырскойписьменности в широком употреблении находятся и книжно-церковная лексика, иофициально-деловая, и диалектная, и просторечно-разговорная.
Проявление и специфика функционирования просторечия, представленногов памятниках монастырской письменности, в историческом контексте для нас важнокак социально-коммуникативный фактор переходного характера, находящийся настыке нормативно-художественных литературных средств и территориальныхдиалектов. Вызывает также немалый интерес процесс переработки иперераспределения «культурного» языкового фонда в обиходно-разговорный, инаоборот. Изучение данной проблемы имеет немало последователей и в наши дни[xi],но истоки и принципы языкового движения в этой сфере надо, несомненно, искать висторической действительности прошлых столетий. И здесь памятники русскойкультуры доставляют во многом новый, еще не подвергавшийся систематизацииматериал.
Если бросить ретроспективный взгляд в целом на историюразвития локализованной теми или иными обстоятельствами лексики в монастырскихделовых текстах, то с большей достоверностью можно говорить, что еезначительная часть, отраженная в этих памятниках, станет нормой национальногоязыка в его устном или письменном вариантах, другая часть останетсягеографически или социально обусловленной. Однако следует заметить, что слова, которыев современной классификации показываются как местные, диалектные, таковыми дляXVIII века не являлись. Этот отрыв от естественной стихии бытования словапроизошел в период становления литературного языка, научного выделениякритериев его распространения, а также связан с ростом социально-экономическихи культурных связей.
Что касается XVIII века, то мы можем констатироватьпоследовательное использование местной лексики в социально обусловленныхситуациях. Отдельные регионализмы, как мы видели, как раз и являютсяпоказателем того или иного ареала (в широком смысле), монастырского комплекса, единичногоносителя и во многом отражают еще и систему ценностей и жизненных представленийлиц и коллективов. Говоря о формировании социолекта делового языка и ролинародно-разговорной речи, надо иметь в виду не отдельные диалектизмы, которые, разумеется,важны как собственно лингвистический или этнографический факт, а общие языковыепроцессы, отражающие живую речь изучаемого исторического периода. Имеющая в частныхсвоих проявлениях локальный характер, в целом она помогает определить, какпроисходило становление норм литературного языка в разных регионах и каковобыло влияние центра и местных речевых традиций на весь комплекссоциально-языковых представлений русского человека.
Метод лингвистической «диагностики» документа важен идля сопоставления вариативности разных уровней языковой системы, установленияспецифики «функционирования двух конституирующих признаков деловой письменности– лексики и синтаксиса», определения их особеностей «в территориальном, частотноми коннотативном планах» [Кириллова, Кузнецова и др. 1995:27].
Социолингвистический потенциал региональной деловойписьменности не ограничивается только лексико-семантическим использованиемсловесных средств и их реализацией в деловых контекстах. Важное значение имеетвся палитра языковых красок, так или иначе выражавших социокультурные тенденциив развитии деловой словесности. Местная письменность в этом отношении оченьпоказательна, так как она не была подвергнута такой строгой регламентации икодификации, которая уже закрепилась в официальных документах. Этообстоятельство позволяет обнаружить и проанализировать региональный языковойкомпонент в составе памятников. Иначе говоря, местные акты фиксировалисоциолингвистический рисунок эпохи, выразителями которой стали разнообразныечастные тексты с их неповторимым словесным орнаментом.
Фонетический облик речетворцев значительно беднееотразился в памятниках, чем другие языковые срезы. Дело в том, что «деловой»стандарт прежде всего касался определенных графических норм: необходимо былозаписывать так, как того требовала образовательная практика, упорядочившаяподачу текстового материала. Поэтому те немногие особенности местного говора ив целом системы великорусского наречия, которые мы указали в монастырскихпамятниках, и есть образцы письменной фиксации живых речевых признаков, реальносуществовавших в то время и потому стоящих обсуждения. Именно диалектные чертыв подобных утилитарных массивах представляют собой элементысоциолингвистического пейзажа эпохи.
Остановимся подробнее на характеристике процессов вобласти вокализма и консонантизма, закрепленных в текстах середины – второйполовины XVIII в.
А). Фонетические процессы в области вокализма:
1). Наблюдается последовательное разграничение букв, обозначавшихгласные а и о в безударном положении: «…у меня … выкрадено из чюлана из зазамка днгъ ис коробки…» (1195: 4: 14: 1), «…по бокамъ сьмерьтьно исьтязалъ…»(1195: 4: 18: 29), «…билъ меня батожьемъ смертно…» (1195: 3: 528: 1), «…питатисяработою своею…» (1195: 3: 529: 1) и мн. др. Однако под влиянием оканья врукописях продолжает фиксироваться [о] предударное на месте [а], но значительнореже, чем в памятниках более раннего времени и часто чередуясь друг с другом уодного и того же писца: «…была у нас ат всех складников земляная поверстъка изулишков от Лавровские деревни…» (1195: 3: 398: 20), «…взяли стокан…» (1195: 9:53: 1). В соответствии с особенностями северновеликорусского наречиянаблюдается правописание начального [о] в именах собственных: «…СемькоОбрамов…» (1195: 8: 580: 1). Ср. подобное написание у П. В. Владимирова, исследовавшегорукописи Соловецкой и Анзерской библиотек XVI-XVII веков: «…Олексино (названиеместности)…, боран…, в роботах…» [Владимиров 1878: 12].
И наоборот, там, где исторически было о, писцы нередкопомещают а: «…о тои лаврентъевои прапажы ничево де не знаю» (1195: 3: 423: 3), «…падчелом бием…» (1195: 3: 367: 13), «…не велите приезжат варават…» (1195: 8: 622:2).
Особые затруднения у авторов документов возникают присоприкосновении с иноязычными элементами. В таких случаях в большинствепримеров слова приобретают привычную для той местности оболочку:«…камендату Ивану Яковлевичю…» (1195: 1: 675: 2 об.), «…правиантуслучилас смерть…» (там же: 4), «…приЪзжал отютантъ … з салдаты…» (1195: 1: 650:13 об.). Отмеченные написания в области иноязычной лексики имели большоеколичество вариантов и стали общерусской нормой (см. подробнее [Копосов 1991:35–37]).
М. А. Колосов к отмеченным случаям добавляет еще один,утверждая следующее: «Замечательно, что в северном (наречии. — О. Н.) естьслучаи (хотя количество их ничтожно) перехода в а даже ударяемого о…» [Колосов1874: 4]. Следует отметить, что ученый строил свое исследование на фольклорномматериале, собранном Е. В. Барсовым, А. Ф. Гильфердингом, П. Н. Рыбниковым.Итак, М. А. Колосов нашел только пять примеров, подтверждающих указанноефонетическое явление (в сборнике А. Ф. Гильфердинга): «РЪшатчатый 162, тащится614 («золоти казна нё-»), пощалкивать 274, за жарновом 266, храмъ («СмЪлыяОлешенька Поповичъ он на ножку храмъ, да на походку спор»)» [там же].
2). Процесс изменения а в е в позиции между мягкимисогласными, а иногда после мягкого перед твердым или в абсолютном конце слова —характерный признак северновеликорусского наречия. Причем, подобное диалектноеявление наблюдается как в ударном, так и в безударном положении: «…начели внаволоке со скотом спать…» (1195: 3: 518: 9), «… слышели…» (1195: 3: 423: 4), «…тогоде мы не паметуем…» (там же: 3). Указанная диалектная черта в памятниках XVIIIвека имеет меньшее распространение, ввиду унификации орфографических норм написьме. Поэтому в рукописях данного периода примечательны вариантные написания,встречающиеся даже у одного автора: «…возжы заячи…» (1195: 1: 751: 3 об.), «…вожжызаечьи с удилами…» (там же: 5 об.), «…вчарашняго числа…» (1195: 4: 73: 2 об.).Полагаем, что такая нестабильность свидетельствует о борьбе двух тенденций вписьменной речи этого периода: гражданских правил и местных традиций, испытывавшихзначительное диалектное влияние. Впрочем, в начале XX века указанное явлениебыло широко распространено в говорах Архангельской губернии: «грезь, петь, дедя,в шлеге, хозеин» [ТКДРЯ 1930: 19]. Следует отметить, что процесс перехода а в ехорошо отражен в употреблении форм числительных: «…взято двЪ тысечи кирпичю…»(1195: 1: 650: 28 об.), «…двенатцет потников…» (там же: 27 об.). Заметим, чтоС. И. Котков объясняет написание е вместо а иным фонетическим явлением –яканьем [Котков 1963: 64–65]. Видимо, такие примеры нередки и в памятникахюжновеликорусской письменности, поэтому, как считают, некоторые исследователи, считатьих отличительным признаком архангельских диалектов не следует (см. подробнее:[Копосов 1991: 38]).
3). Отражение перехода е в о наблюдается, как правило,после шипящих и ц (часто в суффиксах имен прилагательных и окончанияхсуществительных): «…у приказных старцов…» (1195: 3: 367: 17), «…а было топечищо меж Якимовскои дрвнею…» (1195: 3: 346: 8), «…з женою Еqросеницой … зженою Марицои з дочерю Анницой…» (1195: 3: 324: 1). Данное явление очень широкопредставлено в памятниках как конца XVII, так и первой половины XVIII века.
Отметим, что переход е в о отражается не только вударных слогах, но и в предударных и заударных. Именно фиксация этого явления впредударных и заударных слогах является отличительным диалектным признакомсеверновеликорусских говоров. Обратный процесс (замена о – е) орфографически неподтверждается. Случаи подобного написания типа «…в мешечке…» (1195: 3: 423: 1)относятся к традиционному написанию. Интересным представляется отражениеперехода е в о в сфере заимствованных слов: «…изошло маеру десять алтын…»(1195: 1: 675: 3). В данном примере, как мы полагаем, проясняется толькоорфографическая фиксация, не связанная с самим явлением
Таким образом, переход е в о имеет ряд местныхособенностей, довольно широко представленных в памятниках письменности. Вместес тем, в рукописях отмечается немало примеров, где орфографическое написание неотражает реального произношения.
4). В северных говорах отражается также характерноеобщерусское явление — изменение и в ы после предлогов и приставок. Намиотмечены многочисленные написания такого рода: «…в ыюле мсце…» (1195: 3: 423:1), «…в ынгермоладскую канцелярию…» (1195: 1: 710: 1), «…которыя употребленыбудут в ыскъ…» (1195: 1: 1100: 5).
5). Отражение на письме фонемы в XVIIIвеке — вопрос неоднозначный. К нему в разное время не раз обращались языковеды.Одним из первых сделал попытку публикации полного свода мнений о звуке Ъ акад.Я. К. Грот [1876]. Известный исследователь в области фонетикисеверновеликорусских говоров М. А. Колосов посвятил, в частности, этой проблемесвою книгу [Колосов 1874]. Не раз к вопросу о функционировании Ъ на письме ивремени его утраты обращался акад. А. А. Шахматов [1893]. Нашей задачей неявляется анализ возможных точек зрения на эту проблему и поиск ошибок инеточностей в освещении данного вопроса. Мы проследим примеры употребления Ъ написьме, представленные в наших рукописях.
В текстах конца XVII – начала XVIII в. наблюдаетсявариантное написание Ъ и е: «Никонъ променилъ соли верховцамъ на рож…» (1195:1: 687: 4), «…промЪнилъ соли…» (там же: 4) и т. п. Довольно редко намиотмечается написание е вместо Ъ, в частности в глаголе «владеть». Как правило, писцысоблюдают традицию (особенно люди духовного сана и казенные «пищики»), но вначале XVIII столетия и их стремление к архаизации речи претерпевает изменения,в виду чего наблюдается вариантное написание и смешение: «…владеет…» (1195: 3:398: 21), «…в вЪчное владение…» (1195: 2: 33: 1 об.), «…куплено мерин шерстьюбурои с хомутом да у чаранца куплен мЪрин шерстью кареи…» (1195: 1: 700: 2об.). Характерным показателем монастырской письменности является сохранениеэтимологического Ъ во второй половине XVIII века (такие многочисленные случаенаблюдаются в памятках Антониево-Сийского и Соловецкого монастырей). Именно вэтих центрах, «Ъ устойчив на протяжении всего столетия, причем, по сравнению спредшествующим периодом, здесь также наблюдается расширение сферы использованиябуквы Ъ за счет безударных слогов» [Копосов 1991: 46].
Нередко Ъ заменяется на и в текстах – это характерноедиалектное явление местных архангельских говоров: «…и сваривши начали исть…»(1195: 9: 53: 2), «…ходил за конми в лиса…» (1195: 8: 45: 1). В памятниках XVIIвека эта особенность представлена шире, чем в документах XVIII столетия.
Таким образом, единообразного обозначения утраченной ктому времени фонемы не было. Характер отражения этого явления написьме во многом зависел от типа и состава документа, уровня грамотности писца.Но все же, по мнению Л. Ф. Копосова, наблюдается определенная тенденция в этомпроцессе: «…широкое вытеснение Ъ буквой Е характерно, по-видимому, дляпамятников тех территорий, говоры которых раньше других полностью утратилиособую фонему ĕ, независимо от того, с какой фонемой — или она совпадала» [Копосов 1991: 47].
Б). Процессы в области консонантизма.
Церковнославянский консонантизм в основных своихчертах соответствует русской звуковой системе согласных.
1). Прежде всего необходимо отметить такую жепалатализацию согласных перед гласными переднего ряда, как и в русском языке.
2). Характерной особенностью конфессиональногоконсонантизма, в отличие от русского, является произношение г как заднеязычногоспиранта γ. Время фиксации этого качества у данного звука наблюдаем сконца XVI века (разумеется, что само качество существовало и ранее) в глоссарииЛ. Зизания, приложенном к его грамматике, где представлена оппозиция егда – кгды,которая указывает на противопоставление им церковнославянского г=γ(звонкий заднеязычный спирант) польскому g (звонкий заднеязычный взрывной).Произношение с γ и сейчас находит отражение у лиц духовного звания[xii].С. К. Булич отмечает: «Такое произношение встречается довольно часто уозначенных лиц, хотя бы по месту своего рождения они и принадлежали к такимвеликорусским говорам, в которых этот спирант в независимом положении вовсе невстречается» [Булич 1893: 154–155].
В северновеликорусских говорах звук г — взрывной, хотягородское население первой трети XX века его произносило двояко: «богатой ибоhатой» [ТКДРЯ 1930: 2]. В окончаниях имен прилагательных и местоимениях гчасто заменяется на в: «…а с тово деревЪнъского учаска…» (1195: 3: 398: 21), «…чтобнамъ тово старца … к вам … отпустить» (1195: 8: 577: 1). «…А онъ Семенъ и женаево в тотъ час лежали на постели…» (1195: 9: 53: 2). Такое написание болеехарактерно для рукописей конца XVII века. В XVIII столетии писцы все чащеследуют современной им норме, но допускают и варианты, ср.: «…веленомосковского жителя…» (1195: 8: 485: 1) и «…провЪдывать всячески по примЪтамево…» (там же). Приведем другие примеры: «…бранилъ … и называлъ непрямого wцаснъ…» (1195: 4: 74: 5 об.), «…и сына ево Игнатья для такова жъ достойнагонаказанья на ево коштЪ взять в Крестной мнстрь…» (1195: 4: 52: 6). Последниедва документа датированы 1740-ми годами, но в том же тексте наблюдаетсянеоднократное смешение г и в, и подобная тенденция фиксируется на протяжениипочти всего XVIII века. Исследователи, занимавшиеся этой проблемой указали надве тенденции, наблюдающиеся в онежском говоре: «В деревнях чаще говорят его, тогобелого но слышно и ево, ково – особенно в городе» [ТКДРЯ 1930: 2]. Поэтомуможно предположить, что, на первый взгляд, бессмысленная мена г и в вмонастырских текстах зависела не только от «фантазии» автора, его грамотности, амогла отражать фрагменты реального прозношения. Кроме этого, в ряде случаев поналичию г и в, их варьированию можно предположительно судить о местности, ккоторой принадлежал документ и его авторе – жителе деревни или города. Отметимв этой связи любопытный факт, свидетельствующий о неоднозначном отношениижителей Архангельской губернии к тем, кто произносил г-взрывное: «Где-то вышеКолмогор есть местность, которую передразнивают в следующем диалоге: –Ты знашего? –Кого? –Брата моего. –А зачем тебе его? –А табак мой у него. –Возьмимоего. –Мне не надо твоего, у меня много своего» [ТКДРЯ 1930: 4].
В обиходной речи свойственное церковному произношениюγ-фрикативное может употребляться и вне канонической речи. Слова типа«боγач», блаγодарим» и т. п. отмечены в говорах Верзней Пинеги иТотьмы [Кузнецов 1949: 25], однако в памятниках деловой письменностифрикативное звучание не находит орфографического подкрепления: этот звукобозначается так же, как и взрывной. Старославянские архаизованные окончанияимен прилагательных типа — аго, — яго не имеют живой разговорной стихии, в этихформах произносится г-взрывной. Приведем замечание штатного смотрителяХолмогорского уездного училища П. Базилевского, который подметил, что пишут«…добраго, говорят dobrogo, великаго – velikogo, синяго – sinego» [Базилевский1843: 17].
3). Отражение процесса ассимиляции в памятникахполучило широкое распространение: «…ломат бес совЪту…» (1195: 3: 398: 2), «…иттия не смею…» (там же: 9), «…взят на збережение…» (1195: 3: 423: 4), «…спихнул дез доски денги…» (1195: 3: 518: 4), «…Климка Афонасев Куранов збЪжал…» (1195: 8:669: 1). Озвончение глухих согласных происходит в приставках, корнях исуффиксах независимо от того, выносится ли буква над строкой или нет. Особенночастое проявление ассимиляции наблюдаем на стыке префикса и корня, а также впредлогах. Это явление представлено практически во всех жанрах монастырскойписьменности, а в следственных делах (в событийной части) оно находит почтиповсеместное распространение.
Обратный процесс написания на месте традиционных буквих оппозиций также фиксируется памятниками письменности, но реже: «…старого иновыя натдачи…» (1195: 1: 710: 1), «…возжы заячи…» (1195: 1: 751: 3 об.), «…зшитпарус…» (там же: 18), «…в добросЪ показал…» (1195: 2: 33: 5), «…и скасала яАнна сущую правду…» (1195: 9: 53: 16). Нами подмечен любопытный пример, когдаписец сам исправил свою «ошибку»: «…порушнои записи стат[xiii] ему … в… мнстрь…» (1195: 3: 506: 1). Это явление, по-видимому, отражает влияниезарождавшейся орфографической нормы. Как видно из примеров, диссимиляциянаблюдается вне зависимости от позиции гласного: и перед звонким, и передсонорным, и даже перед гласным.
4). Оглушение конечных согласных — факт более редкий(на письме). Оно могло происходить как перед звонкими, так и перед глухимисогласными: «…назат за многие годы…» (1195: 3: 398: 6), «…писали мы мешъ себяполюбовную записъ…» (там же: 19), «…и впреть Гсдрь не велите…» (1195: 8: 622:2).
5). Отражение процесса диссимиляции заднеязычных —яркая черта северновеликорусских говоров. Наибоее частое отражение она получалапри записи местоимения «кто»: «…хто владЪл дворовою полосою…» (1195: 3: 98: 18),«…и хто какому мастерству искусенъ…» (1195: 4: 8: 5 об.), «…нихто тогда со мноюне былъ…» (1195: 3: 423: 1). Вероятно, данное диалектное явление было широкораспространено и в территориальном отношении. Об этом свидетельствует и тотфакт, что оглушению (или озвончению) заднеязычные подвергались как в началеслова, так и в абсолютном конце. Ср.: «…а в поперех тои земли…» (1195: 3: 346:11) и «…а поперег межа ныне…» (1195: 3: 398: 6), «…и грамоту хрстияномпрочитали и приказали крстьяном…» (1195: 8: 606: 1). В последнем примере х наместе к обусловлено скорее всего аналогией со словом «христианский». Отмечаютсятакже случаи обратной ассимиляции: «…теплину погасил и взявши мЪня грЪгъсотворил» (1195: 4: 72: 4 об.).
Наши примеры подтверждаются и данными говоров [ТКДРЯ1930: 3]. Что же касается фрикативного х на конце слова, то, есть мнение, что«эти факты отражают книжное произношение» [Копосов 1991: 51].
6). Ввиду относительной грамотности писцов чоканье ицоканье лишь фрагментарно представлены в монастырских текстах. См., например:«…у Василья Сергевои Ончифоровои…» (1195: 1: 1164: 4). Малочисленность примеров,отражающих эти диалектные явления, конечно же, не свидетельствует об их утратек концу XVIII века в разговорной речи. Данные современных говоров это хорошоподтверждают: «цай, цасто, пецка…» [ТКДРЯ 1930: 19]. А. А. Потебня указывал, чтов онежском говоре произносят так: «…пьеничу кобачкого…» [Потебня 1866: 75]. А.И. Шренк в «Областных выражениях русского языка в Архангельской губернии»приводит случаи чоканья: «…уличя, куричя…» [Шренк 1850: 127]. Исследовательместных обычаев, бытописатель С. П. Кораблев в дополнении к своей книгепомещает народные песни, слагавшиеся в районе южного берега Белого моря, сзамечательными иллюстрациями указанных явлений в народном фольклоре тойместности. Вот один из отрывков:
Я гуляла день до вецора,
Со вецора до полуноци,
В том гуляньици задумалась,
Я задумалась, расплакалась
[Кораблев 1853: 37].
7). Процессы, связанные с отвердением шипящихсогласных, также широко отражены в памятниках письменности. Наряду страдиционным написанием жи, ши в текстах наблюдается жы, шы. Кроме того, жподвергается в ряде случаев оглушению, а ш – озвончению: «…шил де я вКонецустровьи…» (1195: 3: 457: 3), «…кружыво дорогов красных…» (1195: 1: 774: 4об.), «…обложен крушивом золотным» (там же: 7).
На основе приведенных фактов можно с определеннойуверенностью говорить о том, что живое произношение оказало определенноевлияние и на делопроизводное письмо, которое, несмотря на усилившуюся в XVIIIв. тенденцию к унификации речевых средств и в целом нормализации языка, продолжало(особенно в отдаленных уголках страны) фиксировать фонетические явления, свойственныеместным произносительным традициям.
Изучаемые памятники создавались в монастырях — какдуховными лицами, так и наемными служителями, но все они следовали единой формеподачи текстового материала и отлично владели формулярами документов разныхжанров. Естественно, что светская ориентация текстов не могла отражать всемногообразие диалектных особенностей. Но наши источники свидетельствуют о том, чтов русле деловой письменности монастыри могли иметь и свои конфессиональныеособенности языка и чаще всего — речевого этикета, отдельные черты которогофиксируются памятниками письменности.
Показанные примеры свидетельствуют о целесообразностипривлечения разных жанров деловой письменности и духовной литературы в целом(наряду с данными говоров и местными языковыми традициями) для выделения формвыражения делового языка в конкретном этнологическом массиве (к нему можноотнести и монастырское сообщество).
Звуковые особенности такого приказного идиолекта, каки весь его строй, составляют неотъемлемую часть общей картины развития языковыхпроцессов в период становления русского литературного языка и отражают колоритместных приемов делопроизводства.
В этом ключе особо обращаем внимание на тот факт, чтобратия северных монастырей и приходов состояла из выходцев из местногонаселения и невольно вносила дополнительный оттенок в церковные песнопения извучащую конфессиональную речь, а также могла выражать и свои индивидуальные«деловые» пристрастия на письме.
Отсутствие единых норм в области вокализма в северныхдиалектах подтверждается также и фактами литературного языка. В частности, Е.Г. Ковалевская, анализируя «Путешествие» П. А. Толстого, приводит характерныепримеры вариантного написания: «корета и карета, органы и арганы, караля икороля…» [Ковалевская 1992: 106]. Подобное смешение, как мы проследили, хорошопредставлено в юридических и бытовых монастырских рукописях и высвечиваетсядаже ярче, чем в литературе того времени. Указанные факты позволяют говорить обактивном взаимодействии зарождающегося нового типа письменного языка сэлементами традиционной культуры, фрагментами старого приказного языка иместной обиходной речью.
Дальнейший анализ процессов в области консонантизма иего региональных особенностей поможет разрешить многие сложные проблемы:влияние говоров на письменную речь, с одной стороны, и церковной традиции — наустную, с другой. Важным шагом в этом направлении нам представляется работа надсозданием этноконфессиональной карты изучаемого региона, которая зафиксировалабы не только характер изменения диалектных изоглосс, но и особенностифункционирования языка монастырской деловой культуры в духовных центрахРусского Севера, традиции которых с этой точки зрения еще предстоитисследовать.
***
В изучении памятников письменности большое значениеимеет не только методика анализа, но и сам текст как проводник культуры иязыка. Деловые источники представляют собой наиболее распространенную имногожанровую систему, фиксирующую в письменной форме как известные, так иредкие факты языка и речевого быта эпохи. Значительный интерес здесь могутвызвать региональные документы, отражающие малознакомую и почти неисследованную сферу «лингвистики отношений» — монастырскую среду и колоритнуюсоциологию ее языка, приемы «приподнесения» своеобразных стилистических фигур.В таких документах фиксируется частная (не каноническая) область деятельностидуховного лица. С одной стороны, это представитель власти, с другой — обычныйчеловек, с его манерами и привычками, речью и языковым вкусом. Все это получилохорошее отражение на страницах внутримонастырской переписки между настоятелемобители и братией, а также в посланиях духовных особ служителям иблаготворителям монастыря.
В таких источниках на первый план выступают этикетныеи стилеобразующие средства как функционально значимые компоненты деловоготекста, имеющие характерную смысловыу и социальную нагрузку.
Приведем фрагменты наиболее типичных документов изфондов Свято-Троицкого Антониево-Сийского монастыря (Архангельская губ.) XVIIIв. (1770–1780-е гг.) Это — Переписка архимандрита Гавриила с казначеем Исайейпо хозяйственным вопросам. В подобных контекстах получила реализацию как общаятрадиция делового письменного творчества, свойственная всем утилитарнымпамятникам этого периода, так и частная, характеризующая языковую личность с ееиндивидуальной манерой словесного выражения деловых средств.
1).
ПречестнЪйшiй wцъ Исаiа съ братiею
Пишите вы ко мнЪ что сщенникъ Иванъ Резановъ со всеюсемьею живетъ при мнтрЪ то об этомъ уже и преwсщенный знаетъ а что онъзабираетъ всю процiю себЪ в дом, то емУ ради семьи и пристойно и нУжда велитъ.Другимъ братам смотрЪтъ его не должно ибо они несемейныи. А должно им обще втрапезЪкУшат, и я им того дЪлать никогда не дозволялъ, и не дозволяю. Лошадь жеРезановУ я кормит велЪлъ, и то емУ в награжденiе за его трУды, а коровы невелЪлъ но отдалъ на разсУжденiе братское у Дмитрiя Таратина я лошади еще небралъ, и не берУ за тЪмъ что дорога, ибо мы бУдемъ покУпат лошадей по 20. апродават по 2*[xiv] рУбля, то нам убыточно бУдетъ, к[xv] то || однакъ отдаю яна разсУжденiе братiи. Лошадей старыхъ и негодныхъ продавать когда кУпцыслУчатся, а денги употреблят на дровни, на колесы и на протчiя конюшенныяприпасы; справитца, сколько всего сЪна в ШараповЪ, на Ивовомъ носУ, и в мнтырЪ,и присятъ[xvi] мнЪ за извЪстiе. Тыридановъ просит соломы ячной, а какъ и тотъ, которыйкарбасъ карαулитъ, соломы требУетъ, то онъ дрУгаго награжденiя от насъ неполУчает, которомУ я и обЪщалъ, то какъ возможно дЪлите, толко чтобы караулщикъкарбаса не былъ обиженъ, и не докУчалъ бы мнЪ.
Вам всего добра желатель
Сiискiй Архимандритъ Гаврïилъ.
Октяб: 18. Посылки вшей я не полУчилъ, да и бУдетъ лидо дороги (РГАДА 1196: 1: 1150: 1–1 об.).
2).
ВысокопредобнЪишїи Гсднъ оцъ архимандрит Гаврїилъдшеспасително о ГдЪ здравствуи,
ВашемУ Высокопреподобию Nижаише обявляемъ что насоборнои Троцкои цркви слУчающимися штУрмами з главъ желЪsо весма здираетъ отчего причиняется цер’ковномУ зданию j Утвари вред так же и на БлговЪщенскоицркви с вос[xvii] с полУношника вокрУгъ верхного шатра деревянноикрышки зУбцы очень опали j тот Угол обсЪлъ которой Угол j на нем зУбцы NУжнопотребно Nадобно приподнят Nа столбцы j поправит починкУю чтоб не могъобвалится вовсе а какъ приsнается что на тои БлговЪщенскои церкви предписаннаяпочинкα можно поправит не УтрУждая проsбою консисторию по прежде данномУ кнам в мнстрь в прошлом 1768 м годУ апреля 12 дня jз консисторїи УказУ, а оглавах не блговолите л ваше высокопреподобие посовЪтоватся тамо с хорошимилюдми как бы о том быт к лУтчему протчее же во wбители святЪй за молитвываш[xviii] все ннЪ состоит блгополучно, присланные от вашеговысокопреподобия сЪмяна какъ прикаsано в огороды посеяны; и ннЪ слУжители вмнстрЪ поправляютъ от церквей к стым воротам лежащеие[xix] по мнстрюобетшалые[xx] мосты у лошади[xxi] же мнстрскихъ какъ бУлaныхъ такъ и удрУгих обыкновенно коневалом Сорвaновым кровь пЯщена и ннЪ NаходятсяблгополУчны а впред что пристоино работ при мнтрЪ то и справлят по воsможностибУдемъ и тако сие прекратя j остаюсь.
Iюня 10 дня Подписано казначеемъ jгУменом
1769 годa, Иринеемъ j вsял для отсылки он же с собоювь Емецкое,
(РГАДА 1196: 1: 1085: 1) 1769 г.
Мы обратили внимание на словесное оформление такихтекстов. Первый представляет собой авторское письмо архимандрита казначею Исайес братиею, а второе — коллективное послание монастырских служителей настоятелюГавриилу.
Общий фон обеих документов — деловой. Но в первомслучае он менее официальный и этикетный, чем во втором. Из стилеобразующихсредств мы фиксируем обращение-зачин этого документа, представляющий собойделовой трафарет этикетного свойства: ПречестнЪйшiй wцъ Исаiа съ братiею.
Архимандрит при общении с братией использует те жеформы письменной речи, которые свойственны человеку, лишенному духовного сана.Здесь нет никакой архаической патетики, отсутствуют элементы высокого слога инаоборот применяются регулярные лексические и текстовые ряды обиходно-деловойречи, приближенной к разговорной и почти копирующей ее. Данный текст используетбытовую лексику: корова, лошадь, дровни, конюшенные припасы, солома
Здесь отмечаются нами и отдельные клишированныевыражения, являющиеся признаком монастырской утилитарной манеры общения и, по-видимому,занимавшие устойчивое положение в таких конфессионально-приказных контекстах, например:отдаю я на разсУжденiе братiи. Но они очень немногочисленны.
Напротив манера словесного общения настоятеляприближена к простой, нерегламентированной форме, где используются разговорныеэлементы: и не докУчалъ бы мнЪ.
Единственным средством книжного этикета в данномпослании, кроме зачина и концовки, является графическое оформление записи, вкотором используются нетипичные для делового текста элементы:
а). Церковнославянский орнамент (Я),
б). Некоторых надстрочные знаки.
Кроме того, в данном фрагменте интересна подачаотдельных компонентов текста, представляющих собой специфическую словеснуюмонастырскую орнаментику, например:«обще в трапезЪ кУшат» и т.п.
Другое послание отличается и по форме, и по своимэтикетным средствам от «архимандричьего письма». Это — официальное извещениебратии монастыря, выдержанное в традиции трафаретов утилитарной словесности. Ноесли внешняя оболочка текста стандартна, то его содержательная канва сноваобнаруживает сходства с местными традициями. Это проявляется в использованииотдельных средств: как бы о том быт к лУтчему. Выделенные нами фрагменты текстав целом фиксируют большую концентрацию канцелярского формуляра «государственнойсловесности», но облеченного в специфический монастырский деловой быт, например:предписанная починкα; сЪмяна какъ прикаsано в огороды посеяны.
Еще один фрагмент, помещаемый далее, фиксируетинтересный жанр местной деловой письменности — доклад, представляющий собойофициальное письмо, регламентируемое набором приказных стандартов. В их числеотмечаем начальную и конечную части документа как непременные атрибуты этикетаутилитарного текста, а также типичные образцы деловой словесности, получившейреализацию в монастырских текстах, например: всему братству явно есть; оноюпросфирническую должность; всебратственно утверждаем. Мы отмечаем здесь и общиечерты выразительной прагматики «государственной словесности», которая к томувремени (вторая половина XVIII в.) уже закрепилась в региональных источниках: всилу сего доклада; согласно приговорили; нижеследующее; а имянно и т. д.
Приведем этот документ полностью:
ВысокопреподобнЪишему Гдну оцУ архимандриту Гавриїлу
от казначея игумена Дорофея з’братїею
ПокорнЪишїи доклад[xxii]
Находится у нас в Сискомъ[xxiii] мнтрЪ престарЪлыи ирУками скор’бный монах Иона просфиряком которои просфиры печетъ весьманеискусно что и всему братству явно есть и за тЪмъ онъ при томъ просфирничествЪпо мнЪнию нашему имЪетъ быть негожав, а находившеися у насъ в мнтрЪ иеродияконъПавелъ оную просфирническую должность какъ мы примЪчяемъ совершен’о понЪстьможетъ котораго мы всебратствен’но в то достоинъство и утвер’ждаемъ, о прибавкЪже жалования ему еродиякону[xxiv] полагаем’ся, мы в’ благое вашеговысокопреподобия разсуждение
Вашего высокопреподобия нижаиши[xxv] послушники ибогомольцы
ИгУменъ Iосифъ Манаковъ[xxvi]
риsничей jгуменъ Геннадiй,
jеромонахъ Iсаїя jеромонах Iwсифъ
iеромонах Qиларетъ
Марта 6 числа
1772 года
|| 1772 года марта “10” дня Троцкаго Антонiева Сїйскаго мнтря казначей игУменъ Дороqей с’братїею в силу сегw доклада иучиненной отцемъ архимандритомъ Гаврїиломъ резолюцїи согласно приговорилиjеродиакона Павла ôпредЪлить просфирякомъ j перевесть ево для печеньяпросфиръ в просфиреннУю келью гдЪ жилъ прежнїй просфирякъ монах Îwна аево Îwну перевесть в келар’скую слУжбУ на мЪсто монаха Родиона Родиона жеôпредЪлить в хлЪбопекареNную слУжбу коемУ j быть в той слУжбЪ вспоможенїи и длЯ присмотрУ с’ хлЪбодаромъ монахомъ Îwасафомъ:предписаNномУ же просфиренному ĵеродїакону ПавлУ жалованья в прибавокъсверхъ штатного ôпредЪляется полУчать с неслУжащих ĵеромонаховъ ипономарей вычитая от них в каждУю половинУ года нижеслЪдУющее: а имянно: ŷпрестарЪлого игУмена Еv’тихїя вычесть ôдинъ рУбль: у ĵеромонахаЗосимЪ один’ же рУбль: ŷ пономарей монаховъ Езекиĵля иÎôны по дватцати пяти копЪекъ: ĵ того в половину года дварУбли пяддесятъ копЪекъ которые по вычетЪ j wтдавать к немУ просфиренномУjеродиаконУ ПавлУ с роспискою:
Казночеи їгУмень Дороqей,
игУменъ Iосифъ Манаков
ризничей игuменъ Геннадiй
jеромонах Qиларетъ[xxvii]
(РГАДА 1196: 1: 1134: 2–2 об.). [1775 г.].
Такое свободное употребление письменных трафаретовобщегосударственного делового языка в местных монастырских текстахсвидетельствует об очевидной социальной зависимости региональной традиции отстандартов, диктовавшихся центром. Это были единые правила, которые начиналиактивно проникать в монастырский словесный обиход со времени Петра I, постепенноклишируя форму выражения и лексические средства и уподобляя их канцелярскойтрадиции.
Характерным документов обозначенного русла приказныхтекстов стали наставления архимандрита братии, определявшие правила поведения вобители, обязанности служителей, их должности и т. п. административные функции.В таких источниках, как правило, действовал хорошо отработанный «статейный»этикет оформления текста: каждый раздел представлял собой отдельныйинформативный блок. Здесь была не допустима никакая экспрессия, возможная длячастных бытовых посланий, а весь документ строго следовал деловому трафарету.Таково, например, наставление архимандрита Гавриила казначею Стефану. Приведемтекст этого памятника:
Отправляющемуся въ Сїиской мнстрь казначею отцУигумену Стефану, какимъ образомъ вамъ будучи въ томъ мнтрЪ проходить своюдолжность, о томъ по приказанїю Его преwсвящен’ства, сїе от меня даетсянаставленїе.
“1”
Приехавши въ мнтрь по роздачЪ братїи, комУ надлежитъ, жалованья,принять от jеромонаха Исаїи при келїяхъ, гдЪ вамъ жить, двЪ полаты и что въ нихесть, и вездЪ все манастырское имущество, по wписи, и чего не явится противъописи, отмЪтить, и о томъ меня увЪдомить.
“2”
Служителей мнтрских взять вамъ под свое крЪпкоесмотренїе, чтобы они вамъ во всемъ вЪрно повиновались, а дрУгого никого нитайно ни явно не слушались бы, а свое дЪло исправляли бы не лЪностно, въпротивномъ же случаЪ и наказывать вамъ их по своему усмотренїю.
“3”
РизницУ оставить на рУках jеромонаха Исаїи, а когдасвободное время будетъ, то и пересмотреть по wписи, причемъ долженъ быть подячей,и служитель Никита Лудяковъ, а ему Исаїи жить въ прежней своей келїи, и бытькакъ дУховникомъ, такъ и ризничимъ.
“4”
Над братїею имЪть смотренїе строгое, чтобы онЪ навсякое пЪнїе въ церковь ходили, и не поздо[xxviii], но чтобы они васъдожидались || всегда, а не вы их. А особливо чтобы не пьяNствовали, и для тогоздЪлать вамъ журналъ, и записывать кто когда и на кaкомъ пЪнїи и за кЪмъ имяNноне будетъ и обо всемъ помесячно репортовать сверхъ того часто вамъ ходить покелїямъ братскимъ, и смотреть чтобы у них все порядочно и чисто было, чтобы ониу себя ни бумаги ни чернил не держали, а есть ли кто что писать им#етъ, то завашимъ вЪдомомъ писал бы или въ трапезЪ, или въ казеNной, по дховномурегламенту.
“5”
Галкина попа перевесть въ поварню, а дьяконаМихайловскаго въ хлЪбню, со всемъ ихъ экипажемъ, а въ келїяхъ братских имъ нежить и работать имъ всякїя работы хлебеNныя и повареNныя водУ и дрова носить, ав случаЪ и рУбить, и есть ли гдЪ и въ дрУгомъ мЪстЪ понадобится, употреблятьихъ въ работу, а трапезу имъ давать послЪ братской трапезы, что останется.
“6”
По указу послаNному из консисторїи класть всЪмъпоклонъ, не выключая никого из подписавшихся на доношенїи, ибо КоковиNской клалза самоволную отлучку из мнстря, а помянутыя Галкинъ и Михайловской страждутъза безобразное пьянство, и сумозбродное самоволство, а ннЪ çàприписаNную въ указЪ вину должны всЪ штрафъ понесть непремЪн’но.
“7”
Приехавши въ мнтрь роздать монашествующимъ жалованье, аимен`но jеромонаху Iсаїи съ казначейскаго жалованья съ 18 ру 71/2 ко третьючасть 6 ру “23”/3 ко а протчїи jеромонашескїя игумену Манакову, jеромонах[а]м[xxix]Филарету, IосифУ, диакону КоковиNскому, всЪмъ по 3 ру 25 ко монахамъ, Георгїю, Iезекїилю,Iродиону, Иларїону, всЪмъ по 2 ру 25 ко. А вамъ казначейских двЪ трети, то есть12 ру 47/3[xxx] в протчемъ сами вы должны смотрЪть, что лУчше и то в мнтырЪисправлЯть
Сiйскiй архимандрит Гаврiилъ
(здесь и далее используем тексты, опубликованные намив изд.: СГ).
Представленные документы свидетельствуют о спецификевзаимоотношений настоятеля монастыря (архимандрита) с братией. Так, в частности,с социолингвистической точки зрения интересны наставления архимандрита Гавриилакак жанр деловой письменности, выражающий приказную и духовную культуру автора.Ср.: «Приехавши въ мнтрь по роздачЪ братїи, комУ надлежитъ, жалованья, принятьот jеромонаха Исаїи при келїяхъ, гдЪ вамъ жить, двЪ полаты и что въ них есть, ивездЪ все манастырское имущество, по wписи, и чего не явится противъ описи, отмЪтить,и о томъ меня увЪдомить». Примечательно, что в отсутствие архимандрита вмонастыре настоятельские функции исполнял игумен или казначей, в обязанностикоторого входила и денежная роздача. Вообще же финансовая стороначастно-деловых документов очень сильна и преобладает над решением бытовых ирелигиозных вопросов.
Характерным признаком жанра частных писем являетсяпоочередное перечисление конкреных поручений, где преобладает наставительная интонация,выраженная в поучениях: «Служителей мнтрских взять вамъ под свое крЪпкоесмотренїе, чтобы они вамъ во всемъ вЪрно повиновались, а дрУгого никого нитайно ни явно не слушались бы, а свое дЪло исправляли бы не лЪностно, въпротивномъ же случаЪ и наказывать вамъ их по своему усмотренїю. Из данногофрагмента понятно, что в монастырях могли случаться выступления братии противказначея и даже архимандрита. В таком случае степень наказания провинившихсяопределялась индивидуально. Особое «смотрение» состояло за духовным и моральнымобликом монашествующих, где важен был не только религиозный ритуал, но и сампорядок ведения службы, ср.: «Над братїею имЪть смотренїе строгое, чтобы онЪ навсякое пЪнїе въ церковь ходили, и не поздо[xxxi], но чтобы они васъ дожидалисьвсегда, а не вы их».
Особое внимание в текстах наставлений уделялосьбытовой стороне жизни монахов, находящихся в течение многих лет в стенахмонастыря и подверженных, как и все «смертные», человеческим порокам: «Аособливо чтобы не пьяNствовали, и для того здЪлать вамъ журналъ, и записыватькто когда и на кaкомъ пЪнїи и за кЪмъ имяNно не будетъ и обо всемъ помесячнорепортовать сверхъ того часто вамъ ходить по келїямъ братскимъ, и смотретьчтобы у них все порядочно и чисто было, чтобы они у себя ни бумаги ни чернил недержали, а есть ли кто что писать имЯетъ, то за вашимъ вЪдомомъ писал бы или вътрапезЪ, или въ казеNной, по дховному регламенту». Данный отрывоксвидетельствует о том, что «непотребное поведение» могло возникать даже вмоменты священнодействия; для фиксирования таких проступков в монастыре былспециальный журнал (нами не обнаружен). Поведенческая культура требовала отмонаха не только соблюдения религиозных канонов, но и отшельничества, уединения,что, как мы видим, часто не соблюдалось. Оттого в наставлении дается поручение«ходить по кельям». Монашествующим не полагалось также вести переписку: с однойстороны, это отвлекало их от духоных забот и послушаний, с другой —монастырские власти опасались доносов, нередко случавшихся в обителях, которые,как правило, пресекались в стенах самого монастыря и не предавались огласке.Бытовой же обиход монаха определялся духовным регламентом; некоторые изменениямог вносить архимандрит или казначей «по своему усмотрению».
Другой фрагмент представляет собой собственноручныйросчерк архимандрита делового свойства:
Потребоват w вышеозначенной лЪсной канторыôбстоятелнагw извЪстïя, кЪмъ имяннw из оных крестьян, и коликоечисло брУсья переколото на плашье, и на дрУгïе потребы перетесано, и кЪмъусмотрено, и ест’ ли свидЪтели, что точно оной волости крестьяна то ŷчинили;чемУ б возможно было ихъ сыскавъ допросить в силУ сегw соwбщенïя
1759 года, 13 ĵюля
Архимандрит Рафаилъ
Представленный образец утилитарной словесностиинтересен как фрагмент оригинального авторского письма делового характера.Прежде всего обратим внимание на стиль букв, так сказать, «архимандричьиросчерки». В нем заметно больше импровизации и свободы, чем в графике деловойкорреспонденции служителей монастыря и непосредственных исполнителей дела.Индивидуальный стиль обрамлен в традиционные графические средства. Из нихотметим наличие выносных знаков, преимущественно над гласными и, у о, w. Здесьже используется новая для второй половины XVIII века лексика, не встречавшаясяранее в памятниках письменности (лесная контора). Это было связано срасширением гражданских связей монастыря ти его контактов со светскимивластями. Нами отмечается также характерное для общерусского делового письмаупотребление сочетаний слов типа: «Потребоват w вышеозначенной лЪсной канторыôбстоятелнагw извЪстïя», «…кЪмъ имяннw…», «…и кЪмъ усмотрено, и ест’ли свидЪтели…», «…то ŷчинили…», «…сыскавъ допросить…».
Заметим, что этот и подобные собственноручные росчеркиархимандритов Крестного Онежского монастыря свидетельствуют об особой манереписьма духовных особ, где под влиянием жесткого делового регламента общерусскиеэтикетные деловые традиции преобладают над местными, региональными. Нами почтине было замечено в таких приказаниях диалектной лексики, ее количество здесьнезначительно. Напротив, активно используется деловой формуляр, свойственныйдокументам других жанров: «…сЪна в укосЪ заколин sавит записать и без вЪдомавластей з братiею никому употреблять не велЪт j в том wбязат ихъ подписками…»;«…приwбщить к прежнему допрос повиновенiю…» и др.
В дальнейшем рассмотрение индивидуальных свойствархимандритов северных монастырей позволит нам определить не только общие чертыделового обихода и письменной культуры духовного лица, идущие в руслесевернорусской приказной традиции, но и проследить поведенческий облик автора, еголичную манеру выражения.
Итак, представленные нами материалы частно-деловыхдокументов Крестного Онежского и Антониево-Сийского монастыря свидетельствуют осложившейся системе приказного письма и больших делопроизводных функциях, которыевыполняли находящиеся далеко от центра обители даже в условиях активновнедрявшихся гражданских юридических, государственных (светских) и бытовыхнорм. В системе монастырской письменности нашли отражение редкие по своемусоставу и социолингвистическому своеобразию документы, где на первый планвыступает языковая личность как носитель наиболее характерных черт русскогобытового человека того времени, неограниченного (даже если это духовное лицо)рамками религиозных канонов. Монастырская среда аккумулирет в себе не толькосодержательную часть духовного обихода провинциального человека, но и выражаетего личные, непохожие на устоявшиеся традиции, свойства. В этом отношениидеятельность монастырей на Русском Севере может рассматриваться какисторико-культурная константа, план выражения народной культуры, которую, разумеется,невозможно осмыслить и определить без привлечения источников деловогосодержания.
Другая часть конфессиональной личностной культуры –архимандриты и братия северных монастырей — представляет собой как раз иную, официальнуюсторону церковного обихода. С учетом специфики исследуемых документовнецерковного происхождения, наш разбор был направлен на выявление бытовогосоциолингвистического портрета духовного лица.
Проанализированные фрагменты наставлений, приказаний ичастных писем архимандритов определили наиболее значимые элементы письменнойкультуры высшей духовной власти «на местах». Выступление против секуляризациирелигиозной культуры, ее огосударствление, проводившееся особенно активно впервой половине XVIII века, привели к естественному отторжению светскихязыковых норм и намеренной архаизации стиля, к использованию литер греческогопроисхождения, порой неуместному и излишнему. Палеография и функциональныеособенности авторов показательны как индивидуальный этно- исоциолингвистический феномен личности: такие послания, в отличие отследственных дел и большого количества документов монастырской переписки, оформлялисьсамими архимандритами в присущей им деловой и бытовой орнаментике, чтопозволяет судить не только о значительной социальной роли настоятеля монастырякак «окормителя» братии, но и о его менее известных личных свойствах, какправило, связанных с бытовыми (хозяйственными, имущественными, судебными)вопросами. Именно в этой «нецерковной» части проявляются индивидуальныесвойства личности, его мирские слабости, устремления и потребности, объединяющиевысокий духовный статус с социальной средой, неотъемлемой частью которой онявляется.
Исследованные нами источники, главным образом, тяжбенныеи следственные дела, а также многочисленные монастырские разбирательства ичастные письма братии, позволяют сделать следующие выводы:
1). Деловая письменность в рамках замкнутогомонастырского сообщества имеет свою специфику, обусловленную устойчивымипризнаками церковно-юридической архаики приказного языка на Русском Севере. Еекнижный характер в деловых текстах выступает только как дань церковной традициии почти полностью поглощается светской деловой стихией, в традициях которой исоздавались эти документы.
2). Изучение отдельных языковых «сфер» монастырскойпереписки представило нам широкий обзор функций делового языка и его социальнуюзначимость для жителей тех мест. Фонетические, лексические, жанровые, текстологическиеи другие особенности приказного письма наилучшим образом отражаются вследственных и тяжбенных делах, а также в частно-деловой переписке. Мы суверенностью можем говорить о необходимости более активного привлечения местныхрукописных источников разных территорий для изучения социоязыковой ситуации взаданный хронологический отрезок.
3). Исследование материалов региональной письменностипозволяет говорить о сложившейся системе устойчивой сочетаемости лексическихкомпонентов текста. Разнообразный и неоднородный их состав обусловлен степеньюиндивидуального восприятия и интерпретации ряда понятийных групп. В XVIII векев монастырской письменной культуре еще сильно влияние традиции, поэтомунаблюдается употребление характерных языковых констант в сфере делового языка, которыеполучают неоднозначную реализацию в текстах разных жанров.
4). Особое место занимает система монастырскогоделопроизводства, находящаяся в социуме межличностных отношений ивоспроизводящая фрагменты живого языкового общения носителей местных говоров итрадиционной культуры. При этом ситуативно-коммуникативный фактор выдвигаетсяна одну из ведущих позиций при оценке специфики языкового проявления социотиповизучаемого периода.
5). Языковая личность как фигурант следственные делапроявляется в нестандартных ситуациях, неспособных регулировать отношения, остающиесяво многом скрытыми в приказном обиходе. Определение механизмов выраженияязыковой личности, ее свойств в конкретной среде обитания, моделей поведенияобусловлены и формами сознательного воздействия на сам язык (анти-поведениеопределяется анти-языком).
6). Исследованные рукописи содержат богатыйсоциолингвистический потенциал. Данные региональной языковой словесностинеобходимо включить в целевые программы по изучению обиходной культуры итекстологической реконструкции деловых традиций, письменного речевого обихода вконкретном регионе.
Деловые традиции местных памятников, получившиереализацию в представленных контекстах, позволяют говорить о том, что и врегиональной деловой письменности середины – второй половины XVIII в.наблюдается тенденция к стандартизации формуляра и языковых средств, обслуживающихчастные акты.
Мы хотим в заключение заметить, что возросший впоследние годы интерес к исследованию региональных источников поможетопределению тех критериев становления литературного языка, которые до сих порупускались из виду. Региональная деловая письменность, по нашему убеждению, должнанаходиться не на периферии, а в центре внимания современных ученых, ибо онасодержит до сих пор неизвестные науке факты языковых изменений и всевозможныхпереплетений стилей и эпох, диалектов и подъязыков. Не учитывать их нельзя. Всеэто требует еще значительной разработки и в целом перестройки ряда сложившихсяположений в концепции истории русского литературного языка.
Список основных источников*
РГАДА 1195… — РГАДА. Ф. 1195 (Крестный Онежскиймонастырь).
РГАДА 1196… — РГАДА. Ф. 1196 (Антониево-Сийскиймонастырь).
СГ — Никитин О. В. Сийские грамоты XVIII века(1768–1789 гг.). М.-Смоленск: СГПУ, 2001. Отд. стр.
Указы Екатерины — Указы Всепресветлейшей, Державнейшей,Великой Государыни Императрицы, Екатерины Алексеевны, Самодержицы Всероссийской,состоявшиеся с благополучнейшего вступления Ея Императорского Величества наВсероссийский Императорский Престол… М., 1763. Отд. стр.
Литература
Базилевский П. 1843 — Особенности в наречии, употребляемомв Архангельской губернии // Отечественные записки. 1843. Т. XXI. Отд. VII.Смесь. С. 17.
Баландина А. А. 1997 — Лексика иконописи XVI–XVIII вв.(На материале севернорусской и среднерусской деловой письменности). Автореф.дисс. … к. филол. н. Вологда: ВГПУ, 1997. — 17 с.
Борисова Е. Н. 1998 — О проблемах просторечия висторическом аспекте // Четвертые Поливановские чтения: Сб. научных статей. Ч.1. История славянских языков и диалектология. — Смоленск: СГПУ, 1998. С. 26–34.
Булич С. К. 1893 — Церковнославянские элементы всовременном литературном языке. Ч. I. СПб., 1893.
Виноградов В. В. 1982 — Очерки по истории русскоголитературного языка XVII–XIX вв.: Учебник. — 3-е изд. — М.: Высш. школа, 1982.— 528 с.
Виноградов В. В. 1994а — Из истории лексики русскоголитературного языка XVII–XIX вв. // История слов / Отв. ред. Н. Ю. Шведова. —М.: Толк, 1994. С. 4.
Виноградов В. В. 1994б — Слово как предметисторико-лексикологического исследования // Виноградов В. В. История слов… С.5–38.
Винокур Г. О. 1959а — Русский литературный язык впервой половине XVIII века // Винокур Г. О. Избранные труды по русскому языку.— М.: Учпедгиз, 1959 Указ. соч. С. 111–137.
Винокур Г. О. 1959б — Русский литературный язык вовторой половине XVIII века // Винокур Г. О. Указ. соч. С. 138–161.
Владимиров П. В. 1878 — Несколько данных для изучениясеверновеликорусского наречия в XVI и XVII ст. (По рукописям Соловецкой библиотеки).Казань, 1878.
Волков С. С. 1974 — Лексика русских челобитных XVIIвека. Формуляр, традиционные, этикетные и стилевые средства. Л.: Изд-во ЛГУ, 1974.— 164 с.
Грот Я. К. 1876 — Филологические разыскания. Т. II.СПб., 1876.
Даль В. И. I–IV1994 — Толковый словарь живоговеликорусского языка. В 4-х т. — М.: А/О Издательская группа «Прогресс», «Универс»,1994.
Иванчук И. А. 1982 — Становлениесемантико-стилистических норм в русской разговорной речи и роль Пушкина в этомпроцессе: (На материале лексики писем Пушкина и его современников). Автореф.дисс. … к. филол. н. Саратов: Сарат. гос. ун-т им. Н. Г. Чернышевского, 1982. —18 с.
История лексики 1981а — История лексики русскоголитературного языка конца XVII – начала XIX века. М.: Наука, 1981. — 375 с.
История лексики 1981б — Лексика русского литературногоязыка XIX – начала XX века. М.: Наука, 1981. — 360 с.
Карташов А. В. 1928 — Влияние Церкви на русскуюкультуру // Путь: Орган русской религиозной мысли. № 9. Париж, 1928.
Качалкин А. Н. 1972 — Памятники местной письменностиXVII в. как источник исторической лексикологии // Вопросы языкознания. 1972. №1. С. 104–113.
Кириллова Т. В., Кузнецова Р. Д. и др. 1995 — Тверскойязыковой регион в историко-функциональном и лингвогеографическом аспектах:Коллективная монография / Кирилова Т. В., Кузнецова Р. Д. и др. —Тверь: ТГУ, 1995.— 280 с.
Князькова Г. П. 1974 — Русское просторечие второйполовины XVIII в. Л.: Наука, 1974. — 253 с.
Ковалевская Е. Г. 1992 — История руского литературногоязыка. — 2-е изд., перераб. — М.: Просвещение, 1992. — 303 с.
Колосов М. А. 1874 — Материал для характеристикисеверновеликорусского наречия. Варшава, 1874.
Копосов Л. Ф. 1991 — Изучение истории русского языкапо памятникам деловой письменности: Учеб. пособие к спецкурсу. – М.: МОПИ им.Н. К. Крупской, 1991. — 83 с.
Кораблев С. П. 1853 — Очерк нравоописательнойэтнографии г. Онеги Архангельской губернии, с собранием онежских песен иреэстром слов, отличающих тамошнее наречие. М., 1853.
Кортава Т. В. 1998 — Московский приказный язык XVIIвека как особый тип письменного языка. М.: МГУ, 1998. — 109 с.
Котков С. И. 1963 — Южновеликорусское наречие в XVIIстолетии. (Фонетика и морфология). М.: Изд-во АН СССР, 1963. — 235 с./>
[i] При воспроизведении текстов памятников потехническим причинам произведены следующие замены: “ять” – Ъ, “ук” – У, “Юсмалый” и “юс малый йотированный” – Я. Титлы и некоторые надстрочные знакиупрощены.
[ii] Здесь и далее в круглых скобках приводятсяпримеры из фондов Крестного Онежского (№ 1195) и Антониево-Сийского (№ 1196)монастырей XVIII в., хранящихся в РГАДА: вначале следует номер фонда, далеечерез двоеточие — номера описи, единицы хранения и использованного листа. Вслучае цитирования подряд одного и того же документа указывается только номерлиста. При этом выносные литеры и слова вставлены в строку и выделены курсивом.
[iii]Вообще же, надо сказать, корень благо- нередковстречается и в других морфологических моделях. Интересно в этом контекстевысказывание В. В. Виноградова: «… едва ли можно сомневаться в том, что словаблагодушие и благодушествовать, получившие особенное распространение в русскомлитературном языке со второй половины XIX века, все-таки восходят ксоответствующим книжным славянизмам. Здесь трудно было бы допустить вторичноеобразование этого слова или его «воскрешение» под влиянием возродившегосяинтереса к древнерусской письменности. В самом деле, слова благодушие(ср.добродушие) и даже глагол благодушествовати отмечены в памятниках древнерусскойписьменности XII–XVI вв. … Глагол благодушествовати, по-видимому, имел дваоттенка 1) быть бодрым; 2) находиться в радостном настроении… Вцерковнославянском языке слова благодушие и благодушествовать широкоупотреблялись и в XVII–XVIII вв.… Они не чужды были высокому и среднемустилю русского литературного языка этого времени» [Виноградов 1994б, 26–27].
[iv] А. О. Подвысоцкий [1885: 149] фиксирует это словов своем «Словаре» в двух значениях: 1) кровь; 2) пятно. В говорах былираспространены многочисленные образования с этим корнем: «рудомётъ, рудометка —‘кровопускатель, кровопускательница’; безружь — ‘бледность лица’; ружоной —‘запачканный, грязный’ (говорят: ружоное белье)».
[v] Ранее было я, исправлено писцом на и.
[vi] Г. П. Князькова [1974, 9] полагает, чтопросторечие как функционально-стилистическая категория формируется во второйполовине XVIII века.
[vii] Над строкой приписано: j по домам людским.
[viii] Так в рукописи. Возможно, описка автора.Предположительное прочтение: рu[га]ться.
[ix] Предлог со словом приписаны над строкой.
[x] В рукописи предлог со словом написаны слитно.Может быть, это название реки?
[xi] Особенно актуализирована такая работа всинхронических исследованиях ненормативной речи, языковой антикультурыпублицистики и т. д. В отличие от современных подходов, гдесоциально-коммуникативная функция просторечия выделяется по иным критериям, висторических исследованиях именно эта сторона вопроса, полагаем, имеет немалыеперспективы. Ср. высказывание о нынешней ситуации в разработке данной проблемы:«…при всей коммуникативной ущербности просторечие продолжает выступать какисточник, питающий литературный язык новыми средствами выражения. Кроме того, некоторыемодели, действующие в просторечной семантике, словообразовании, синтаксисе, современем могут проникать в разговорную речь носителей литературного языка, активизируясистемные отношения и преодолевая сопротивление традиции и нормы» [Крысин 1995:268[.
[xii] Происходит это еще и потому, что одной изхарактерных особенностей конфессионального языка является его подвижность, т.е.возможность использовать свои функции в других типах речи и формах ее выражения,например, в просторечии и разговорном языке, и сохранять их взаконсервированном виде на долгое время. Проникновению церковнославянизмов (втом числе и фонетических) в речевой обиход способствовала церковная служба, котораяна протяжении многих веков имела не только сакральный смысл, но иобразовательное значение. «Школа, книга и наука были столетиями почтиисключительно церковными. И все литературное и умственное творчество или былоцерковным или проникнуто церковным духом. Мир других искусств, доступныхдревней Руси, также естественно был почти всецело миром религиозным» [Карташов1928: 36]. Такова оценка роли Церкви в истории русского искусства. Ср.:талантливый исследователь культовой музыки А. В. Преображенский, замечает:«Народная жизнь древней Руси была так тесно связана с культом, была так глубокопропитана его воздействием, что искусство в своих высших формах у русскогонарода могло быть только искусством, вытекавшим из потребностей культа»[Преображенский 1924: 5].
[xiii]Первоначало слово начиналось буквой з.
[xiv] Вторая цифра написана нрзб.
[xv] Прочтение предположительное; вероятно, опискаавтора. Возможен другой вариант: и.
[xvi] Так в ркп. Прочтение предположительное.
[xvii] Зачеркнуто рукой писца.
[xviii] Конечный гласный — а исправлен писцом на — и.
[xix] Так в ркп.
[xx] Так в ркп.
[xxi] Конечная буква слова нрзб. Прочтение предположительное.
[xxii] Справа на полях запись рукой архимандрита: Поразмотр#нiю [так в ркп.] wтца казначеЯ и всей братiи и по согласiюпредставлЯемагw прибавит емu сь неслuжащихъ и с пономарей.
[xxiii] Так в ркп.
[xxiv] Так в ркп.
[xxv] Так в ркп.
[xxvi] Подписи монахов представлены их почерками.
[xxvii] Подписи монахов представлены их почерками.
[xxviii] Так в ркп. Возможно, описка автора.Предположительное прочтение: поздно.
[xxix] Написано по другой букве; прежняя запись:jеромонаху.
[xxx] Далее рукой архимандрита дописано. Подпись егоже.
[xxxi] Так в ркп. Возможно, описка автора.Предположительное прочтение: поздно.
* В Список основных источников включены публикациирукописных и изданных деловых текстов, а также сочинений, ориентированных натрадиции утилитарной письменности. Отдельные источники, помещенные в качествеприложений к научным трудам, а также словари включены в раздел Литература.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованыматериалы с сайта www.portal-slovo.ru/