--PAGE_BREAK--Изречение «познай самого себя», принадлежащее родоначальнику античной философии древнегреческому мыслителю Фалесу и ставшее впоследствии центральным тезисом философии Сократа, показывает, какое большое значение придавалось в древнем мире постижению человека, его духовной жизни.
При этом уже у Фалеса наблюдается разграничение души и тела, как не сводящихся друг к другу сущностей человеческого бытия. Главное отличие души от тела, по его представлению, заключается в том, что душа наделена свойством разумности, в то время как тело не обладает данным свойством. Представление о разумности души, положенное в основу многих философских систем древности, в более поздние века переросло в учение о сознательности психической жизни человека.
В XVII веке Декарт сформулировал тезис о тождестве психического и сознательного. В последующие столетия картезианскую линию сведения всего психического к сознательному продолжили Брентано, Бунд, а также приверженцы рационалистического направления в философии, психологии, социологии.
Многие мыслители прошлого пытались понять внутреннюю жизнь человека, скрытое от непосредственного наблюдения содержание его души, врожденные и приобретенные в процессе воспитания качества, свойства, черты характера индивида. Их волновал вопрос о том, каков человек: является ли он от природы добрым или злым, разумным, способным контролировать свои действия, или существом, которое не в состоянии сдерживать и обуздывать свои страсти?
Древнекитайский философ Мэн-цзы выступил с учением о доброй природе человека, повинующейся естественному движению чувств, а его соотечественник Сюнь-цзы выдвинул противоположное положение о злой природе человека, будто бы с момента рождения проникнутого ненавистью.
От эпохи к эпохе менялось содержание понятий добра и зла, смещались акценты в направлении развития природных и приобретенных качеств человека. Однако вопрос о том, добр человек от природы или зол, постоянно всплывал на поверхность философского сознания. В зависимости от решения этого вопроса возникали различные концепции человека, выдвигались обоснования сущности человеческой природы, предъявлялись определенные требования к соблюдению моральных норм поведения индивида в обществе.
Дилемма «добр человек от природы или зол» ставила мыслителя перед проблемой соотношения разума и страстей, рассудка и чувств, осознанных желаний и неясных влечений. Уже древнегреческие философы подмечали, что душу человека нельзя свести только к разумному началу. Согласно Платону, в душе каждого человека незримо дремлет дикое, звероподобное начало, которое под влиянием сытости и хмеля, отбросив всякий стыд и разум, стремится к удовлетворению своих вожделений. Даже в тех, кто на первый взгляд кажется разумным, умеренным и добродетельным, таится «какой — то страшный, беззаконный и дикий вид желаний...».
В истории философии трудно найти такого мыслителя, который бы отрицал возможность проявления в человеке безудержных страстей. Даже Декарт, провозгласивший тождество сознательного и психического, в последние годы своей жизни специально обратился к исследованию страстей души человеческой. В трактате «Страсти души» он не только попытался дать классификацию страстей, но и писал о борьбе, происходящей между «низшей» частью души, названной им «чувствующей», и «высшей» ее частью — «разумной». Для Платона ответ на этот вопрос был предельно однозначным: разум может и должен подчинить себе вожделения, он способен осуществлять контроль над желаниями иррационального начала души.
По убеждению Декарта, человек приобретает абсолютную власть над страстями посредством своей воли. Но были мыслители, которые считали, что страсти человека не поддаются разумному контролю: разум бессилен в своем стремлении сдержать натиск страстей, единственное, на что он способен, это осознать свое бессилие перед ними. Против абсолютизации власти разума над страстями выступил, например, Спиноза, утверждавший, что эта власть не безусловна. Еще более категорическую позицию по данному вопросу занял Юм, который утверждал, что «разум есть и должен быть лишь рабом аффектов и не может претендовать на какую-либо другую должность, кроме служения и послушания им».
Проблема соотношения разума и страстей постоянно поднималась в философии и психологии и в дальнейшем, постепенно перемещаясь в плоскость рассмотрения взаимоотношений между сознательными и бессознательными восприятиями, идеями, побуждениями, мотивами поведения человека.
В философии Лейбница эта проблема ставилась в связи с рассмотрением так называемых «малых» «незаметных восприятий», которые человек не осознает. Он и предпринял попытку проникновения во внутренний мир человека, различая в личности сферу явлений «Я» и сферу сознания «Я». Лейбницево представление о бессознательных психических актах нашло отражение в ряде философских систем, в которых проблематика бессознательного психического стала объектом самого пристального внимания. Так, отзвуки этого представления содержатся в работах Канта, Гегеля, Гельмгольца, Гербарта, а также в философских рассуждениях Шопенгауэра, Ницше, Э. Гартмана.
Перед И. Кантом проблема бессознательного обнажила свою остроту в связи с допущением им возможности существования в душе человека «смутных» представлений, доставляющих беспокойство рассудку, пытающемуся подчинить их своему влиянию, но не всегда способному «избавиться от тех нелепостей, к которым его приводит влияние этих представлений...».
Если допустить возможность существования данных представлений, возникает вопрос: как человек может знать о них, если он их не осознает? Такой вопрос был поставлен в свое время Локком, и именно на основании этого, как полагает Кант, английский философ пришел к отрицанию наличия в душе человека «смутных» представлений. Согласно же Канту, хотя непосредственно человек и не осознает подобных представлений, тем не менее опосредствованное опознание их возможно.
Философские рассуждения о бессознательном имели место и у Гегеля. В гегелевской «Философии духа» рассмотрение бессознательных актов духа соотносилось с освещением темного «бессознательного тайника», в котором «сохраняется мир „бесконечно многих образов и представлений без наличия их в сознании“. При этом Гегель подробно прослеживает, как именно образы и представления, дремлющие в глубинах человеческого существа, поднимаются на поверхность сознания, включаясь в житейский опыт человека. Нечто внешне похожее имеет место и в психоаналитическом учении Фрейда.
Некоторое сходство с гегелевским пониманием „бессознательного тайника“ человеческой души обнаруживается и в философских рассуждениях одного из последователей Фрейда — Юнга, который уделял особое внимание процессу восхождения образов, представлений, „древних осадков души“ на поверхность сознательного „Я“.
Описание блужданий „бессознательного духа“ носило у Гегеля рациональный характер. Оно органически вписывалось в рациональные конструкции гегелевской философии. Но была и другая линия в философии, где проблема бессознательного рассматривалась в иррациональном плане. А. Шопенгауэр, выступивший с критикой гегелевского рационализма, в своем главном философском труде „Мир как воля и представление“ выдвинул учение, согласно которому началом всего сущего является бессознательная воля, а первым фактом сознания — представление. В понимании Шопенгауэра, именно бессознательная воля создает реальные объекты, которые посредством представления становятся доступными человеческому сознанию. Отсюда вывод Шопенгауэра о примате бессознательного над сознанием: „Бессознательность — это изначальное и естественное состояние всех вещей; следовательно, она является той основой, из которой, в отдельных родах существ, как высший цвет ее, вырастает сознание: вот отчего бессознательное даже и на этой высокой ступени все еще преобладает“.
К аналогичным выводам приходит и Ф. Ницше, для которого „бессознательность есть необходимое условие всякого совершенства“.
Но в отличие от Шопенгауэра, бессознательное у Ницше не имеет глобальных характеристик, так как для него не существует понятия онтологического бессознательного. Ницше апеллирует непосредственно к человеку, постулируя тезис об изначально присущей человеческому существу бессознательной „воли к власти“, которая является движущей: силой как любых человеческих деяний, так и исторического процесса в целом. Вопрос же о соотношении сознательного и бессознательного решается у Ницше в шопенгауэровском духе: сознание человека индифферентно, оно осуждено, возможно, вообще исчезнуть, уступить место полнейшему автоматизму, ибо по отношению к бессознательному сознание играет вторичную роль. Эти воззрения Ницше были использованы фрейдистами при конструировании своих теорий, Отзвуки его идей находят отражение в психоанализе самого Фрейда, а такое основное понятие его философии, как „воля к власти“, стало одним из центральных пунктов индивидуальной психологии А. Адлера.
Проблемы бессознательного рассматриваются и в работах Э. Гартмана, а его объемистый труд „Философия бессознательного“ (1869) целиком посвящен данной проблематике. Немецкий философ не ограничился анализом психического бессознательного, а попытался, подобно Шопенгауэру, хотя и в иной форме, перевести это понятие в онтологический срез. В его теории- „метафизике бессознательного“ — бессознательное выступает как неотъемлемый элемент человеческой психики, источник жизни и ее движущая сила.
В гартмановской философии содержатся все элементы, позднее вошедшие в психоаналитическое учение Фрейда: это-признание важности бессознательного в жизнедеятельности каждого человека, выступление против сведения психики только к сознательным актам, подчеркивание роли бессознательного в творческом процессе личности, попытка осмысления тех сложных взаимосвязей между сознанием и бессознательным, которые существуют во внутреннем мире человека, но далеко не всегда осознаются им. В философии Гартмана поднимается вопрос о возможности осознания бессознательного, что стало предметом специального рассмотрения в психоаналитическом учении Фрейда. В этом плане для обоих мыслителей сознание человека представляется более важным, чем бессознательное. По крайней мере гартмановская философия внешне ориентирована на необходимость расширения сферы сознательного, разума.
Решаемая на философском уровне, проблема содержания психической реальности совершенно четко выявила, таким образом, полярные позиции, занимаемые различными теоретиками: традиционную точку зрения, согласно которой в содержании психики нет ничего, чего не было бы в сознании, и точку зрения, признающую, что в психике человека наряду с сознанием имеется сфера бессознательного, которая по своим масштабам значительно превосходит область сознательного. Во второй половине XIX века эта последняя широко проводилась не только философами, но и в работах естествоиспытателей. Таким образом к началу XX столетия была подготовлена почва для возникновения такого учения, как психоанализ, который поставил проблему бессознательного в центр своих теоретических и практических изысканий.
В философских системах прошлого анализ духовной деятельности человека и постижение его субъективно личностных характеристик осуществлялись с помощью отвлеченного мышления, абстрактного рассуждения о человеческой душе. Наиболее доступным и единственным методом познания внутри психических явлений на протяжении многих столетий оставался метод интроспективного видения человека, основанный на способности и умении субъекта проникнуть в существо своих внутренних переживаний. Предполагалось, что только при помощи сознания, благодаря способности человека направлять сознание на самого себя, пристально всматриваться в глубины своей души можно выявить в чистом виде и описать внутрипсихические процессы.
Этот взгляд на возможность познания человека обусловливался состоянием естественнонаучного знания, которое не позволяло при исследовании психических процессов использовать методы точных наук. Именно поэтому интроспективный метод исследования человека, его внутренней духовной жизни оставался преобладающим вплоть до XIX века.
Успехи развития естествознания в XIX столетии заставили теоретиков усомниться в эффективности и надежности интроспективного изучения внутреннего мира человека и поверить в плодотворность использования естественнонаучных методов при анализе психической деятельности. Физиологическое исследование органов чувств, использование физико-математических методов при анализе ощущений, двигательных актов, экспериментальный подход к анализу нервной системы человека, изучение физико-химических реакций в человеческом организме и рефлексов головного мозга — все это вселяло надежду, что и собственно психическая жизнь человека может быть лучше понята и объяснена на основе соотнесения с экспериментальными данными физиологии.
Однако в основе классического психоанализа лежали идеи не только „описательной“, но и „объяснительной психологии“. Фрейдовский психоанализ в известной степени был попыткой синтезирования двух плоскостей исследования человеческой природы рассмотрения природных элементов человеческого существа, раскрытия психических влечений человека, его внутреннего мира, смысла человеческого по ведения и значения культурных и социальных образований для формирования психической жизни человека и его психологических реакций. Метод „описательной“ и „объяснительной психологии“ органически переплетаются между собой в учении Фрейда, образуя своеобразный метод психоаналитического исследования человеческой природы, особый подход к анализу человека.
2.2. Логика бессознательного конфликта.
Давно было замечено, что человек нередко не осознает смысл и значение мотива своего поведения. А если при этом попросить объяснить свое поведение, то он часто называет такие причины, которые не отражают его подлинных намерений. Многие поступки человека, если он впоследствии задумывается над ними, оказываются загадочными не только для окружающих, но и для него самого. Не удивительно поэтому, что мотивационная деятельность индивида, движущие силы, стоящие за его поступками, причины, побуждающие его поступать так, а не иначе, всегда привлекали внимание пытливых умов человечества, стремившихся постичь сущность человеческой природы. Не мог пройти мимо рассмотрения скрытых мотивов поведения человека и Фрейд. Анализ человеческого поведения стал для него одним из важнейших аспектов осмысления динамики психической деятельности и „логики“ бессознательных конфликтов, драматически разыгрывающихся в глубинах личности.
В противоположность теоретикам, которые причину человеческого поведения пытались отыскать во внешней среде, вызывающей ответную реакцию человеческого организма, основатель психоанализа обратился к внутренним стимулам, под воздействием которых, по его мнению, приходят в движение все психические процессы, обусловливающие мотивационную структуру поведения человека. Наиболее приемлемым в этом смысле Фрейду представлялось понятие бессознательного влечения, которое он в качестве условного допущения и положил в основу мотивации поведения человека. Понятие бессознательного влечения стало в его теории тем реально-значимым концептом, при помощи которого объяснялась эволюция всего живого от примитивного организма до высокоразвитой психической организации человека.
Фрейд далеко не первый подошел к рассмотрению влечения в качестве основной движущей силы поведения человека.
Начиная с древнегреческой философии и вплоть до ХХ столетия, предпринимались самые разнообразные попытки обоснования аналогичного взгляда на сущность человеческого поведения. Аристотель одним из первых попытался рассмотреть влечение как основу деятельности человеческой души. Однако, сопоставив значение влечений, стремлений и ума в душе человека, он пришел к заключению, что главным двигателем человеческой души является не ум, не влечение, а такая способность души, которая называется стремлением. К осмыслению роли влечений не раз обращались такие мыслители, как Декарт, Локк, Спиноза, Кант, Гегель.
Наиболее близкой фрейдовскому подходу была позиция Спинозы.
Согласно его взглядам, влечение есть не что иное, как „самая сущность человека“: природа человека такова, что именно благодаря влечению происходит сохранение его как вида, и, следовательно, „человек является определенным к действованию в этом направлении“. В спинозовской трактовке влечения, таким образом, содержатся все элементы, которые позднее легли в основу психоаналитической концепции Фрейда: представление о влечении как движущей силе человеческого поведения; мысль о том, что сердцевиной влечений являются такие стремления, которые направлены прежде всего на сохранение человеческого вида. К таким выводам Фрейд пришел прежде всего на основе изучения симптомов неврастении. Но вполне возможно, что и соответствующие философские идеи и теории, в том числе идеи Спинозы, оказали определенное влияние на Фрейда.
продолжение
--PAGE_BREAK--При всем этом проблему влечений, которая была объектом размышлений многих мыслителей прошлого, Фрейд не просто поставил в центр своих психоаналитических концепций. Через призму бессознательных влечений он попытался рассмотреть как поведение отдельного человека, так и всю историю развития человечества. Это было неправомерной экстраполяцией частных выводов на более общие закономерности исторического процесса. Выдвинув гипотезу о бессознательных влечениях как основе мотивационного поведения человека, Фрейд задался целью выявить так называемые «первичные влечения», составляющие ядро бессознательного. Он долгие годы посвятил исследованию данной проблемы, постоянно внося коррективы в понимание природы «первичных влечений». Но проблема «первичных влечений» оказалась намнем преткновения как для Фрейда, так и для его последователей. Вся история психоанализа в этом плане служит наглядной иллюстрацией опровержения первоначальных теоретических допущений его основателя.
В качестве основы «первичных влечений», движущей силы бессознательного, Фрейд первоначально принял сексуальные влечения, которые, как он ошибочно полагал, являются не только причиной возникновения невротических заболеваний, но и мощным стимулом творческой деятельности психически нормального человека и культурных достижений общества.
Фрейд был убежден, что симптомы невротических заболеваний следует искать в остатках и символах воспоминаний о сексуальных переживаниях, которые будто бы имеют место в детском возрасте каждого человека. Эти забытые переживания детства не исчезают, по Фрейду, автоматически, а оставляют неизгладимые следы в душе человека, и только раскрытием и переведением в сознание этих следов воспоминаний можно добиться устранения болезненных симптомов. Отсюда — особая психоаналитическая процедура лечения невротиков, которая определяется Фрейдом как своего рода продолжение воспитания и направлена на устранение остатков детства.
Учение о сексуальной этимологии неврозов переросло затем у Фрейда в более общую теорию, согласно которой сексуальные влечения принимают самое непосредственное участие в творчестве высших культурных, художественных, этических, эстетических и социальных ценностей человеческого духа.
Сам же Фрейд за подтверждением своей гипотезы обратился к мифологическим сюжетам, художественным и литературным памятникам истории, в частности к древнегреческому мифу о царе Эдипе. Миф рассказывает о трагической судьбе Эдипа, который убивает царя Фив, не ведая, что это его отец, и, став царем, женится на своей матери.
Когда же ему открылась истина, то, мучимый сознанием тяжкой вины, Эдип ослепляет себя. В этом мифологическом сюжете Фрейд усматривает не только доказательства того, что сексуальные влечения являются основой деятельности человека, но и подтверждение идеи о существовании тех сексуальных комплексов, которые якобы с детства заложены в человеке. Так родился известный фрейдовский постулат об извечно существующем «эдипове комплексе», согласно которому мальчик постоянно испытывает влечение к матери и видит в отце своего соперника. Под углом зрения инфантильных сексуальных влечений, кровосмесительных желаний Фрейд и рассматривает такие феномены как человеческую способность к образному мышлению, фантазии, творческую деятельность художников и даже поведение людей в обществе.
Разумеется, фрейдовская интерпретация сексуальных влечений не имела ничего общего со строго научным подходом к проблеме. В рассуждениях философов, которые еще задолго до Фрейда задумывались над тем, какую роль играют влечения в человеческой жизнедеятельности, явственно обнаружились две тенденции: одни говорили о сексуальных влечениях как движущем начале человека, сводя к ним всю человеческую любовь; другие давали более широкое толкование понятию любви, принимая любовные влечения за первооснову всего сущего. К первым может быть отнесен А. Шопенгауэр, ко вторым — древнегреческие мыслители, включая Платона, а также Л. Фейербах, для которого любовь представляла собой единство мышления и бытия.
Теоретическая позиция Фрейда в этом отношении не была однозначной. Первоначально в качестве «первичных» он рассматривал лишь сексуальные влечения. Затем он начинает различать две группы «первичных влечений»: сексуальные влечения и влечения «Я» (или самосохранения). Еще позднее, по мере того как фрейдовское понимание сексуальных влечений получало более широкую трактовку, близкую к платоновскому. понятию Эроса, включая в себя уже всю сферу человеческой любви (любовь родителей, дружбу, общечеловеческую любовь и т. д.), более расширительное содержание Фрейд начинает вкладывать и в понятие «первичные влечения». Он приходит к выводу, что «первичные влечения» составляют полярную пару созидательной любви и деструктивности. В конечном счете он выдвигает гипотезу о том, что деятельность человека обусловлена наличием как биологических, так и социальных влечений, где доминирующую роль играют «инстинкт жизни» (Эрос) и «инстинкт смерти» (Танатос).
Предположение о существовании в человеческой существе такого инстинкта, который он назвал «влечением к смерти», Фрейд выводит из эволюции всего живого, которое, «достигнув органического бытия, вследствие внутренних причин со временем умирает и возвращается к неорганическому состоянию. Все остальные влечения, включая и влечение к сохранению жизни, рассматриваются основателем психоанализа как обеспечивающие живому организму собственный путь к смерти: эти „сторожа жизни“, по Фрейду, были первоначально слугами смерти, поскольку „целью всякой жизни является смерть“ Фрейдовское предположение о существовании „влечения к смерти“ относилось к тем его гипотетическим построениям и допущениям, на которых покоилось психоаналитическое учение, окончательно сложившееся в 20-е годы. Но именно оно является одной из наиболее мрачных и неубедительных гипотез в творческом наследии основателя психоанализа, в котором, несмотря на его замысел создать строго научную психоаналитическую теорию, не только не проводятся последовательно принципы научной объективности, но отчетливо видны элементы субъективной предвзятости. Что же касается постулата об „инстинкте смерти“, то он вызвал, пожалуй, самую резкую критику даже среди буржуазных теоретиков.
Рассматривая развитие отдельного человеческого индивида и цивилизации в целом как арену борьбы между Эросом и Танатосом, Фрейд неоднократно подчеркивал, что подобное понимание является не более чем гипотезой, выдвинутой для того, чтобы как-то объяснить загадку жизни. И как всякая гипотеза, оно, следовательно, может быть опровергнуто новыми открытиями науки. Биология в этом отношении представлялась Фрейду царством неограниченных возможностей: нельзя предсказать, какие поразительные открытия она принесет и какие ответы на заданные психоанализом вопросы она даст через несколько десятков лет, быть может, как раз такие, что „все наше искусное здание гипотез распадется“.
Казалось бы, подобное признание Фрейда свидетельствует о том, что он готов отказаться от тех теоретических допущений, которые опровергаются данными науки, Однако на деле поступить так он не смог. Все его коррективы носили частный характер, замыкались на различном понимании природы „первичных влечений“ и не касались того допущения, согласно которому бессознательные влечения составляют скрытую сущность жизнедеятельности человека, то есть не затрагивали основ психоаналитического учения.
Со всеми поправками бессознательное влечение оставалось для Фрейда тем краеугольным камнем, который лежал в фундаменте психоанализа.
Но как раз именно этот постулат и является не только недоказанным, но и по существу ошибочным. И дело, конечно, не в том, что бессознательные влечения как таковые не существуют или не оказывают никакого влияния на человека. Их существование и значение для жизнедеятельности человека бесспорно.
Согласно материалистическому пониманию, определяющим моментом в истории является, как указывал Ф. Энгельс, производство и воспроизводство непосредственной жизни, то есть „производство самого человека, продолжение рода“. Однако бессознательные влечения, участвующие в этом процессе, составляют только одну его сторону, причем далеко не доминирующую. Поэтому глубоко ошибочно переоценивать их значение в жизни отдельного человека и тем более в историческом развитии человечества, как это имеет место в психоаналитическом учении Фрейда.
По замыслу Фрейда, раскрытие природы бессознательных влечений должно было способствовать пониманию динамики и способа функционировании всех психических процессов. Согласно его предположению, человеческая психика функционирует по своим собственным законам: ее деятельность автоматически регулируется „принципом удовольствия“, направляющим бессознательные влечения в русло получения максимального удовольствия. То, что не доставляет удовольствия, отвергается психическим аппаратом, который как бы блокирует все другие выходы психическим актам, ориентируя их только в том направлении, где возможно достижение удовольствия.
Можно предположить, что, выдвинув „принцип удовольствия“, Фрейд полностью примкнул к той философской традиции, в русле которой сложилось гедонистическое понимание человека. Однако это не так.
Гедонизм прошлого покоился на рационалистических установках, согласно которым стремление человека к удовольствиям и достижению их сопровождается не разгулом бессознательных страстей, а деятельностью человеческого разума. Действие же выдвинутого Фрейдом „принципа удовольствия“ происходит на уровне бессознательных влечений человека.
Это изначально заданная, внутренне присущая каждому человеческому существу программа функционирования бессознательных психических процессов, которая не только не распространяется на сознательную деятельность человека, но и нередко противоречит ей, совершенно не вписываясь в установки сознания.
Но функционирование человеческой психики по принципу получения максимальных удовольствий имеет, по Фрейду, и обратную сторону, заключающуюся в том, что, во-первых, удовлетворение происходит только в рамках самой психики, без выхода за ее пределы, и, во-вторых, оно сопровождается непредвиденными страданиями, ибо, как отмечал в свое время еще Эпикур, человек имеет потребность в удовольствии лишь тогда, когда страдает от его отсутствия, а в ином случае он не нуждается в удовольствии. Так Фрейд приходит к мысли, что в человеческой психике наряду с „принципом удовольствия“ формируется такое самоорганизующее начало, функциональная деятельность которого сообразуется уже не только с запросами человека, но и с условиями внешней реальности. Этот новый принцип — »принцип реальности" — выступает некой противодействующей силой «принципу удовольствия», которая вносит соответствующие коррективы в протекание психических процессов.
Фрейдовский «принцип реальности» предполагал, что для человека представляется важным не то, что приятно и доставляет ему удовольствие, а то, что действительно, реально, даже если оно и неприятно. Подобно тому как стремящийся к удовольствию человек руководствуется желанием получить удовольствие и избежать неудовольствия, так и придерживающийся «принципа реальности» ориентируется на поиск пользы и путей, застраховывающих его от вреда. Разумеется, Фрейд был далек от мысли, что психоаналитический «принцип реальности» устраняет всякую возможность получения человеком удовольствия, Нет, этот принцип не исключает конечной цели — достижения удовольствия, он лишь отодвигает возможность непосредственного удовлетворения, ведя окольными путями к удовольствию: мгновенное — значит, и неполное — удовольствие устраняется для того, чтобы обеспечить человеку более надежное, хотя и отсроченное удовлетворение. Таким образом, фрейдовский «принцип реальности» является не чем иным, как модификацией «принципа удовольствия», программное действие которого сохраняет свою значимость для функциональной деятельности человека.
Исходя из описанного выше соотношения между «принципом реальности» и «принципом удовольствия», Фрейд соответствующим образом истолковывает и возникновение конфликтных ситуаций между сознанием и бессознательным: психический аппарат не всегда в состоянии согласовать деятельность «Оно», руководствующегося «принципом удовольствия», с деятельностью «Я», подчиняющегося «принципу реальности»; поскольку «принцип удовольствия» является господствующим в сфере бессознательных влечений, он часто берет верх над «принципом реальности», что, в свою очередь, неизбежно ведет к внутрипсихическим конфликтам. Так структурно-функциональный анализ личности привел Фрейда к признанию трагичности человеческого существования: сложные взаимосвязи между различными пластами личности, принципами функционирования человеческой психики, влечения одновременно к созиданию и разрушению, стремления к продолжению жизни и уходу в небытие — все это во фрейдовской интерпретации человека служило подтверждением тех непримиримых антагонистических отношений, которые якобы существуют с момента рождения человеческого существа и до самых последних лет его жизни между сознанием и бессознательным, разумом и страстями.
3. Обоснование культуры как сублимации эроса
3.1 . Психоаналитические концепции культуры
Значение фрейдовской концепции человека выходит далеко за пределы медицины. Философское обобщение психоанализа — фрейдизм — стало учением, вторгающимся в сферу философии и культурологии.
Суть фрейдовского открытия состоит в том, что Фрейд открыл в человеке бессознательное. О наличии неосознанного содержания в человеческой психике знали и раньше, но это содержание сводили к тому, что было сформировано в сознании, а потом вытеснено из него. Фрейд же открыл бессознательное как самостоятельное, независящее от сознания безличное начало человеческой души: «… Все вытесненное бессознательно, но не все бессознательное есть вытесненное». При этом бессознательное активно вмешивается в человеческую жизнь. Фрейд считает, что это только иллюзия, будто нашей жизнью руководит наше «Я». На самом же деле властвует природное безличное начало, которое образует бессознательную основу нашей души (т. е. психики). Фрейд называет это бессознательное начало «Оно» и полагает, что наше «Я» есть лишь игрушка в руках этой древней и темной психической силы. Фрейдовское «Оно» имеет чисто природное происхождение, в нем сосредоточены все первичные влечения человека. Эти первичные влечения сводятся к двум: во-первых, сексуальные желания, а во-вторых, влечение к смерти, которое, будучи обращено вовне, становится влечением к разрушению. Темная бурлящая бездна «Оно» таится под тонкой пленкой сознания, которое даже не подозревает о том, что клокочет под его приглаженными образами и рафинированной логикой.
Наше «Я», стремящееся выжить в мире природы и общества, все время сталкивается с безрассудной силой «Оно». Если «Я» руководствуется принципом реальности (т. е. стремится приспособиться к объективным условиям жизни), то «Оно» целиком исходит из принципа удовольствия. Отсюда вытекает неизбежная борьба между «Я» и «Оно».
«По отношению к «Оно», «Я», подобно всаднику, который должен обуздать превосходящую силу лошади...». Однако «Я» не может своевольно управлять своим могучим «партнером». «Как всаднику, если он не хочет расстаться с лошадью, часто остается только вести ее туда, куда ей хочется, так и «Я» превращает обыкновенно волю «Оно» в действие, как будто бы это было его собственной волей».
Если Гегель замечает «хитрость разума», то Фрейд открывает «хитрость бессознательного», способного проводить в жизнь свои влечения, маскируя их под сознательные решения «Я». Однако человек способен выжить лишь постольку, поскольку разум и культура могут подчинять «Оно» своим важнейшим целям.
Конечно, культура не может победить «Оно» в столкновении, ибо в нем сосредоточена вся психическая энергия человека. Поэтому Фрейд указывает на способ, которым культура проводит в жизнь свои цели, не совпадающие с примитивными влечениями «Оно». Этот способ Фрейд назвал сублимацией.
Сублимация — это использование сосредоточенной в «Оно» сексуально-биологической энергии не по прямому биологическому назначению (для удовольствия или продолжения рода), а в целях разума и культуры. Если имеет место сублимация, то примитивные влечения «Оно» обретают форму влечения к познанию, искусству, высокому идеалу. Тем самым фрейдовскую «сублимацию» по аналогии с гегелевской «хитростью разума» можно было бы назвать «хитростью культуры». При этом культура, по Фрейду, выражает систему общественных норм и всегда стоит над отдельным человеком. Но во фрейдовском варианте «хитрость» культуры имеет более благородный характер, ибо у Гегеля те, с кем хитрит культура (мировой разум) — это люди, а у Фрейда в роли «обманутых» выступают темные страсти.
продолжение
--PAGE_BREAK--Однако для того, чтобы хоть немного овладеть энергией «Оно», культуре самой приходится проникать в его сферу — сферу бессознательного. Культура может руководить человеком лишь постольку, поскольку она сама стала частью его бессознательного, оформилась в качестве особой бессознательной установки. В этом и есть важный вывод Фрейда.
Эту установку Фрейд называет «Сверх-Я». «Сверх-Я» выполняет роль внутреннего цензора, который господствует над душевной жизнью человека, и благодаря которому человек способен жить как культурное существо, а не как марионетка собственных темных страстей.
Таким образом, человеческое Я, по Фрейду, замкнуто между двумя противоположными полюсами — природной стихией и требованиями культуры. Оба этих полюса представлены в соответствующих бессознательных структурах человеческого «Я» и сталкиваются в нем, пытаясь, подчинить себе это Я и друг друга. И чем выше развита культура, тем неутешительнее оказываются ее побочные эффекты.
Если культура требует от человека больше, чем он может, «то у индивида это вызывает бунт или невроз, либо делает его несчастным». Культура делает жизнь более безопасной, блокируя человеческие инстинкты, человеческую агрессивность, но платой оказывается психическое здоровье человека, который разрывается между природной психической стихией и культурными нормами, между сексуальностью и социальностью, агрессивностью и моралью. И Фрейд с горечью констатирует: «Сколь же сильным должно быть выдвинутое культурой против агрессивности средство защиты, если последнее способно делать людей не менее несчастными, чем сама агрессивность!»
Если Зигмунд Фрейд исследовал бессознательное в качестве природной сущности человека, то Карл Густав Юнг (1875—1961) открыл изначальные культурные истоки бессознательного. Юнг некоторое время сотрудничал с Фрейдом, и многое воспринял из психоанализа, но основы концепции были заложены им самостоятельно.
Как и Фрейд, Юнг начинал в качестве врача-психиатра, однако он не остановился на сексуально-биологической трактовке бессознательного. Исследования Юнга привели его к иному выводу. Юнг обнаружил типичные образы, являвшиеся его пациентам в снах и видениях. И эти образы совпадали с символами, проходящими через всю историю мировой культуры и выражающими приобщенность человека к таинственной (мистической, божественной) стороне жизни. Но большинство пациентов Юнга, в силу своего образования и своей биографии, просто не могли знать про эти достаточно сложные культурные символы. Эти символические образы не пришли извне и не изобретались сознательно, поэтому оставалось только заключить, что они рождены общим для всех людей бессознательным.
Однако это бессознательное уже нельзя было понимать как чисто природную силу, подобную фрейдовскому «Оно». Открытое Юнгом бессознательное имеет не природный, а культурный характер и родилось на заре человеческой истории в коллективном психическом опыте. Юнг называет это бессознательное коллективным бессознательным, а его первичные формы (структуры) — архетипамиколлективного бессознательного. Архетипы коллективного бессознательного — это своего рода осадок от первичного душевного опыта человечества. По Юнгу, коллективное бессознательное имеет культурное происхождение, но передается по наследству биологическим путем. Юнга иногда упрекают за тезис о биологическом наследовании культурных форм, однако этот упрек не вполне справедлив. Дело в том, что, по Юнгу, архетипы коллективного бессознательного сами по себе вовсе не тождественны культурным образам или символам. Архетип — это не образ, а некое фундаментальное переживание, «тяготение» человеческой психики, которое само по себе лишено какой-либо предметности. Архетип — это психический смысл в чистом виде, но не просто смысл, а первосмысл, незримо организующий и направляющий жизнь нашей души.
Юнг сравнивает архетипы с осями кристаллической структуры, по которым растет кристалл в насыщенном растворе. Подобно этому на архетипах построена вся психика человека: все сознательные смыслы имеют свою архетипическую основу и, так или иначе, выражают соответствующий архетип. Например, два архетипа — архетип «священного» и архетип «тени». Священное, по Юнгу, есть чувство чего-то всемогущего, таинственного, ужасающего и в то же время неодолимо притягивающего и обещающего полноту бытия. Этот архетип выражен в самых разнообразных представлениях и символах, в образах богов различных религий. «Тень» — это темный бессознательный двойник нашего Я
Самой древней, исходной формой психического опыта является миф, поэтому все архетипы так или иначе связаны с мифологическими образами и переживаниями. Миф лежит в самой основе человеческой души, в том числе и души современного человека, — таков вывод Юнга. Именно миф дает человеку чувство единения с первоосновами жизни, приводит душу к согласию с ее бессознательными архетипами. Отсюда, по Юнгу, вытекает универсальная роль мифа: «Мифы религиозного происхождения можно интерпретировать как вид ментальной терапии для обеспокоенного и страдающего человечества в целом — голод, война, болезнь, старость, смерть».
Как и Фрейд, Юнг считает, что современный человек, гордящийся своим сознанием и волей, отнюдь не является господином своей душевной жизни. Напротив, он сам подвластен таящимся в нем бессознательным силам. Различие между Фрейдом и Юнгом состоит в понимании сущности «демонических» сил и их отношения с культурой.
По Фрейду, жизнь культурного человека составляет неразрешимое противоречие, так как человеческая душа разрывается между своей изначальной природой и внедренными культурными запретами. Юнг исходит из других представлений о соотношении человека и культуры. Для него основа души (бессознательное), хотя и имеет архаическое происхождение, но все же может жить в мире с культурой. Конечно, нельзя укротить «демонов души», но их можно приручить, сделать их проявление относительно безопасным и даже поставить их на службу культуре.
Человек призван не игнорировать бессознательные силы, а найти для них адекватное культурно-символическое выражение. Ведь бессознательное — это «податель всего», подлинный источник жизненных сил, без которых нет ощущения красочности жизни, полноты жизни. Именно архетипы дарят человеку вдохновение и являются источником творческой энергии. Вместе с тем, символическое выражение бессознательного необходимо для того, чтобы оградить человека от опасностей непосредственной встречи с «демонами души» (например, от переживания всемогущества и притягательного ужаса смерти («священное») или от беспомощности перед темной стороной собственного Я, то есть перед собственной «тенью»).
«У человечества никогда не было недостатка в могучих образах, которые были магической защитной стеной против жуткой жизненности, таящейся в глубинах души. Бессознательные формы всегда получали выражение в защитных и целительных образах...». Использование культурных символов позволяет контролировать «психических демонов», противопоставив темной силе одного светлое могущество другого. Особая роль здесь принадлежит религии.
Таким образом, культура, по Юнгу, призвана вести не борьбу, а диалог с бессознательным, стремясь обеспечить целостность человеческой души. Однако этот диалог постепенно утрачивается с развитием цивилизации и рационализацией жизни. Жизнь рационализируется, но человек не становится более рациональным по своему психическому устройству. Рушится прежний символический мир, и вместе с ним уходит в прошлое культурное выражение и осуществление архетипов. Крушение символов означает также утрату символического управление могучими «демонами души», остающимися теперь без присмотра. «Современный человек не понимает, насколько его «рационализм» (расстроивший его способность отвечать божественным символам и идеям) отдал его на милость психической «преисподней». «Демоны» вырываются из-под контроля слабеющей культуры, и XX век становится веком неслыханных психических эпидемий, распространяющихся под маскирующей их подлинную природу идеологической окраской. «… Любого рода внешние исторические условия — лишь повод для действительно грозных опасностей, а именно социально-политических безумий, которые в главном были порождены бессознательным».
Юнг делает вывод, что задача человека состоит в том, чтобы проникнуть в бессознательное и сделать его достоянием сознания, ни в коем случае не оставаясь в нем, не отождествляя себя с ним. Единственный смысл человеческого существования в том, чтобы зажечь свет во тьме примитивного бытия. Юнг раскрыл органическую связь культуры и человеческого бессознательного.
3.2. Философия истории и культуры
Учение Фрейда уже на первых стадиях своего развития далеко перешагнуло рамки медицины. Буквально через несколько лет после изложения Фрейдом основных идей психоанализа вокруг него образовался небольшой кружок, где горячо обсуждались общие психоаналитические проблемы.
Позднее, прослеживая историю возникновения и развития психоанализа, Фрейд писал, что, его работы о толковании сновидений, об остроумии и ряд других с самого начала показали, что психоаналитическое учение не ограничивается областью медицины, а может быть использовано и в различных науках о духе. Одной из областей приложения психоаналитического учения Фрейда стала философия истории и культуры. Считая, что с помощью психоаналитического исследования отдельного человека можно осветить многие загадки истории человечества, Фрейд использовал психоанализ для конструирования своей собственной философии истории. При этом Фрейд исходил из того, что психическое развитие отдельного человека сокращенно повторяет ход развития всего человечества, а протекание бессознательных процессов обусловливает специфику возникновения как этических и моральных норм человеческого поведения, так и общественных связей, культурных достижений и социальных институтов, свидетельствующих о прогрессе человеческой цивилизации от примитивных первобытных сообществ до современной организации буржуазного общества.
Объяснение многих явлений, характерных для первобытного общества (механизмов функционирования психики примитивного человека, процессов образования первобытных запретов — табу, возникновения анимизма и тотемизма), осуществлялось Фрейдом на основе данных, полученных при изучении типичных детских неврозов — так называемых фобий (боязни) детей, а теоретической установкой при этом служил «эдипов комплекс».
Возникающие у детей неврозы, называемые фобиями, выражаются в боязни какого-то определенного животного. При этом, как правило, обнаруживается двойственная установка ребенка: с одной стороны, он боится животное, а с другой — проявляет к нему всяческий интерес, фиксируя на нем свое внимание и подражая ему. Эти чувства к животному являются, по Фрейду, бессознательными замещениями в психике тех скрытых чувств, которые ребенок испытывает по отношению к родителям (мальчик — к отцу).
Благодаря такому замещению, как считает Фрейд, происходит разрешение внутрипсихических конфликтов. Это бессознательное замещение призвано скрыть реальные причины детского страха, обусловленного не столько отношением отца к сыну (строгость, суровость), сколько неосознанным и противоречивым отношением самого ребенка к отцу. Мальчик одновременно и любит, и ненавидит отца: он хочет стать таким же сильным, как его отец, и вместе с тем устранить его, чтобы занять место отца в отношениях с матерью. Такие бессознательные влечения ребенка противоречат установкам, которые он получает в процессе воспитания. Разрешение этого внутрипсихического конфликта в душе ребенка как раз и осуществляется путем бессознательного сдвига с одного объекта на другой: те влечения, которых ребенок стыдится, вытесняются из сознания и в бессознательной форме направляются на иносказательный объект, по отношению к которому можно уже в неприкрытом виде проявлять свои чувства.
В конструировании психоаналитической философии истории Фрейд опирался также на гипотезы, которые существовали в то время в биологии и этнологии. От Дарвина он позаимствовал представления о примитивной человеческой орде, управляемой сильным отцом; от шотландского этнографа Аткинсона — идеи о так называемой циклопической семье, когда сыновья, объединившись между собой, восстают против тирании отца и убивают его; от Робертсона Смита — представления о возникновении тотемизма. Описанная Фрейдом на основе использования всех этих гипотез фантастическая картина первобытного общества выглядела следующим образом. На заре своего становления человек жил в первобытной орде, в которой главенствующую роль играл отец. Его силе и воле подчинялись все сыновья. Он один имел право на обладание женщиной, и те из его сыновей, которые, подрастая, пытались предъявить свои права, просто изгонялись отцом из первобытной орды. Возможность возникновения конфликтных ситуаций на почве завоевания женщин предотвращалась решительными действиями отца, который благодаря своей физической силе отстаивал свое право на монопольное обладание ими. Однако такое положение не могло продолжаться вечно. Изгнанные отцом братья объединились между собой, убили и съели отца, положив тем самым конец первобытной отцовской орде. Но братья находились под властью амбивалентных чувств, которые обнаруживаются и сегодня у детей и невротиков: они ненавидели отца и восхищались им. Удовлетворив чувство ненависти убийством отца, они оказались во власти нежных родственных чувств, на основе которых возникло сознание вины и раскаяние. Это побудило их навечно запечатлеть образ отца в виде тотема, объявив недопустимость убийства заместителя отца. Осознание вины за совершенное деяние заставило также братьев отказаться от желанных женщин и установить инцестуозный запрет. Так возникли основные табу тотемизма, совпадающие с вытесненными желаниями «эдипова комплекса». Человеческая культура, по мнению Фрейда, и началась с этого великого события, постоянно напоминающего человеку о преступлении его предков. Таким образом, в психоаналитической трактовке получается, что на сознании вины за совершенное преступление, которое незримо присутствует в душе каждого человека, покоится вся современная культура с ее предписаниями морали и все возрастающими ограничениями.
Психоаналитическое толкование философии истории исходит из того, что религия, мораль, социальные чувства первоначально составляли одно целое: они вырабатывались на базе «эдипова комплекса», а именно: религия и нравственность — посредством подавления этого комплекса, социальные чувства — в результате необходимости преодоления сопернических чувств между сыновьями за право обладать женщинами в первобытной орде. Однако, встав на такую точку зрения в толковании происхождения религии, морали и социальных отношений между людьми, основатель психоанализа сразу же столкнулся с целым рядом проблем. Возник, например, вопрос, какая часть психики дикаря — «Я» или «Оно» — послужила основой для создания религии, морали. Если последние возникли из «Я», тогда следует говорить о наследственности, сохраняющейся в структуре «Я». Если религия, нравственность и мораль вытекают из «Оно», тогда необходимо раскрыть механизм возникновения религиозных представлений, этических и моральных предписаний, исходя не из осознания человеком чувства вины, а из чего-то другого. Напрашивался также вопрос, насколько правомерно распространение дифференциации психики культурного человека, ее составных частей — «Я», «Оно» и «Сверх-Я» — на человеческое существо, живущее в первобытном обществе.
Фрейд попытался ответить на эти вопросы. Дифференциацию психики на «Я» и «Оно» он признает не только в современном или первобытном человеке, но и в более примитивных живых существах. Такая дифференциация, в его представлении, является необходимым условием возможности воздействия внешнего мира на живой организм. Но поскольку бессознательное «Оно», по Фрейду, не может испытывать и переживать реальность иначе, как при помощи «Я», которое замещает для него внешний мир, постольку моральные и религиозные аспекты вытекают как бы из «Я» и имеют значимость только для «Я». Однако это не означает, что Фрейд признает прямую наследственность в «Я». Разница между фрейдовским «Я» и «Оно» относительна, поскольку «Я» является дифференцированной частью «Оно». Поэтому переживания «Я» рассматриваются Фрейдом как превратившиеся в переживания «Оно», которые сохраняются и передаются по наследству. Иными словами, хотя фрейдовское «Я» черпает «Сверх-Я» (совесть) из «Оно», тем не менее это свидетельствует лишь о том, что на поверхность всплывают старые образования, изначально сохраняющиеся в самом «Я», что наследственные бессознательные влечения в своих конкретных проявлениях обнаруживают осадки некого морального закона.
продолжение
--PAGE_BREAK--