ЦентральныйБанк Российской Федерации
Банковскаяшкола
Реферат по философии
Тема: «Категорический императив
И. Канта».
Работу выполнила:
Петрозаводск
2002
Содержание.
Введение……………………………………………………….…………..3
Категорическийимператив И. Канта…………………………………4
Заключение………………………………………………………………..7
Списоклитературы………………………………………………………8
Введение.
Во второй половине XVIII века – первойполовине XIX века в Германии работали ученые-философы Кант, Фихт,Шеллинг, Гегель, Фейербах. Несмотря на различия их учения тесно связаны междусобой узами преемственности: после Канта каждый из мыслителей этого направленияопирался на воззрения своего предшественника и вдохновлялся творческимиимпульсами его наследия. В их учениях нашли выражение наиболее значительныеидеи немецкой философской мысли рассматриваемого периода. К концу XVIII века учения Канта,Фихте, Шеллинга заняли ведущее в западноевропейской философии, а затем в полномсвоем развитии, завершаемом учениями Гегеля и Фейербаха, немецкая классическаяфилософия всемирное историческое значение. Эту линию в развитии новойевропейской мысли Энгельс назвал «немецкой классической философией».
К числу крупнейшихдостижений немецких мыслителей от Канта до Фейербаха относится уяснение того,отнюдь не очевидного факта, что при всем многообразии проблем у философииимеется основной вопрос и он состоит в определении отношения между мышлением ибытием. В отличии от английских, а особенно французских философов XVIII века, стремившихсяпопуляризировать свои учения среди возможно более широких слоев читателей инаходивших подходящий для этого способ изложения, немецкие мыслители от Кантадо Гегеля предназначали свои сочинения большей частью для весьма ограниченногокруга читателей, состоящего из тех, кто профессионально занимается философией вкачестве компетентных специалистов или в качестве готовящихся стать таковымистудентов. В традициях немецкой университетско-академической философии былосоздание трудных для восприятия сочинений, изобилующих абстрактными дедукциямии написанных сухим языком с массой понятных лишь посвященным специальныхтерминов в том числе вновь изобретаемых. Имея в виду немецких философов, Гегельс известной долью самокритичности отмечал; «О нас идет слава как о глубоких, ночасто неясных мыслителях». Начиная с Канта, плеяда мыслителей первой величиныпредала небывалую интенсивность и глубину развитию немецкой философской мысли.
Само это развитиепредставляло собой своего рода философскую революцию. Кант и другие философывносили своими учениями радикальные новации в развитии философской мысли:каждый из них даиалектически, то есть с сохранением определеннойпреемственности, отрицало предшествующее. Все названные мыслители сами считалисебя радикальными новаторами в философии. Кант, созидая первую ступень немецкойклассической философии в процессе преодоления ранее господствовавшей в Германииметафизике, полагал, что он вместе с тем совершает «коперниканскую революцию»по отношению ко всей предшествующей философии.[1]
Категорический императив И.Канта.
В этике, как и в других сферах, существует традиция нетолько консервативности и застоя, но и радикальных преобразований. Последняясвязана не с «ростом и дальнейшим совершенствованием» тех или иных добродетелей(ведь вместе с ними «растут и совершенствуются» соответствующие сопутствующиеим пороки), а с решительным очищением и коренным обновлением сознания,
как бысо вторым рождением души. В этой второй традиции видное место принадлежит автору«Критики практического разума». Произведенный им коперниканскийпереворотв философии касается и этики, где Кант развивает учение об автономииморали: утверждая свободу, человек выступает творцом собственного нравственногомира, он сам себе предписывает закон действий.
Кант провозглашает нравственную установку, характеркоторой, законы которой существенно отличаются от тех, что преобладают впериоды спокойного и размеренного, постепенного развития, отличаютсярадикализмом предъявляемых требований: «эти законы повелевают безусловно, каковбы ни был исход их исполнения, более того, они даже заставляют совершенноотвлечься от него»; людям «достаточно того, что они исполняют свой долг, что быни было с земной жизнью и даже если бы в ней, быть может, никогда не совпадалисчастье и достойность его» (Кант И. Критика практического разума 1908, с.81-82).
В отличие от необязательных, только относительных иусловных правил поведения долг выступает по самой своей сущности абсолютнымтребованием, следовать которому, как закону, надлежит безусловно. Очень важно,что в обстановке бурных обсуждений и громких требовании прав — прав человека, его свобод —Кант своим категорическим императивом напомнил требование поступатьвсегда так, чтобы максима поступка могла в то же время стать принципомвсеобщего законодательства. Действие не «сообразно с долгом», а «из чувствадолга» — вот что имеет истинную нравственную ценность. Человек поистиненравствен только тогда, когда исполняет долг не ради какой-либо внешней цели, аради самого долга.
Поведение, закон которого совпадает с законом природы,не имеет, по Канту, никакого отношения к нравственному закону. То, чего нет: вестественном законе,— это внутреннее принуждение. Моральную способность«свободного самопринуждения» Кант называет добродетелью, а поступок, исходящийиз такого умонастроения (из уважения к закону),—добродетельным (этическим) поступком."Добродетель есть твердость максимы человека при соблюдении своегодолга.— Всякая твердость узнается через те препятствия, которые она можетпреодолеть; для добродетели же такие препятствия — это естественные склонности,могущие прийти в столкновение с нравственным намерением… Всякий долг содержитпонятие принуждения со стороны закона; этический долг содержиттакое принуждение, для которого возможно только внутреннее законодательство».
Кант заботится о чисто интеллектуальном, «строгом образемыслей», подчиняющем эмпирические суждения и действия «принципу исключениявсего среднего между добрым и злым», о моральном «ригоризме», непримиримомк примирениям добра и зла: «Для учения о нравственности вообще очень важно недопускать, насколько возможно, никакой моральной середины ни в поступках, ни вчеловеческих характерах, так как при такой двойственности всем максимам грозитопасность утратить определенность иустойчивость».
Какой-нибудь определенный нравственный долг, непреложныйдля одних культурно-исторических условий, может, однако, стать безнравственнымтребованием при изменившихся условиях. Еще Ф. Г. Якоби в своих возраженияхКанту приводил целый ряд примеров из истории, поэзии и саг, доказывающих, чтопоступки, которые согласно формальной этике, по общепринятым моральнымпредставлениям могли бы показаться преступлением, в действительности являютсявыражением высокой человеческой нравственности. Поэтому Якоби прямо требовалправа на такое «преступление». С ним солидаризировался Гегель, напоминая, чтозакон создан для человека, а не человек для закона.
Гегель признает возвышенность кантовской практическойфилософии, ее заслугу в выдвижении долга ради него же самого. Однако долг втакой форме не содержит в себе особенных, положительных определений. Долг естьдолг. А ведь интересно знать, что же именно составляет долг. Кант делает такойвопрос бессмысленным, потому что устраняет из нравственного закона как развсякое содержание, и попытка установить какое-либо содержание должна быть внутреннеепротиворечивым действием. В таком виде нравственный закон оказывается на делени к чему не пригоден. Он просто невыполним, ибо требуется в качестве должноговыполнять «что-то, неизвестно что». Остаются только пустые декларации, чтозакон должен выполняться ради закона, долг — ради долга. Этот закон говоритлишь, чего нельзя делать, но не говорит, что нужно делать при различныхобстоятельствах.
С другой стороны, Гегель далее показывает, чтополучается, если подойти к нравственному закону, «полностью лишенному материизаконов».- отправляясь от поступков, максимы которых мы испытывали бы напригодность быть принципами всеобщего законодательства. Тут уж любой императивсразу же может быть возведен в долг. Произвол может свободно выбирать междупротивоположными требованиями. Ведь для всякого поступка можно указать какое-нибудьобщее основание и даже возвести его в обязанность. А в таком случае максималюбого поступка может стать принципом всеобщего законодательства, «и нетничего, что таким способом не могло бы сделаться нравственным законом».Рабство, крепостничество может стать, как это бывает на самом деле, не толькопринципом всеобщего законодательства, но и внутренней нормой, так что благодаряэтому человек, если следовать кантовской логике, сделается «подлинноморальным». Кантовским «наивысшим законом» в силу — его формальности могут бытьоправданы «все неправые и неморальные действия», максима любого произвола.Таким образом, нельзя считать оправданием нравственного правила то, что ономожет быть признано желательным как общий закон.
Гегель обращает внимание на то совершенно выпадающее изкантовского анализа обстоятельство, что при возведении во всеобщий принципмаксима по необходимости претерпевает преобразование: в ней происходит снятиеопределенности, которая сначала подразумевалась, так что содержание этоймаксимы начинает противоречить себе и, если оно делается принципом всеобщего-законодательства разрушает саму моральность. Всегда справедлива проверканастораживающим вопросом: а что если и вправду все будут всегда поступать так,как требует максима, претендующая на всеобщность? Что если, например,требование помогать бедным станет всеобщим принципом? Бедных не станет, имаксима будет излишней, вообще непригодной к существованию. И так относительнобесчисленного множества максим.
Неразумно возводить частный и условный императив«помогай бедным» в общий, поскольку в нем определенность (бедность) уничтожаетсяи уничтожается также условие помощи, так что императив обессмысливается. Ночастная определенность (помогай) заключает в себе возможность другой частнойопределенности (противоположной: не помогай), и в этом «возможном инобытии»заключается, по Гегелю, безнравственность (помогать надо, но можно и не помогать).Если же какой-нибудь частности придается самодовлеющее значение, то в отношениинравственности допускается безнравственность..
Попытка взять долг в какой-либо определенностипредставляет для кантовской системы неодолимую трудность. Но даже будь онаразрешена, все же долг, в какой бы из ипостасей добродетели он ниявился, оказался бы ограниченной добродетелью, исключающей другие, а этонеминуемо ведет к коллизиям между ними. По Канту, такие коллизии легкоустранимы. Из двух добродетелей, если они конфликтуют друг с другом,действительно добродетелью может быть только одна, та, что составляет долг.Либо долг не может противоречить долгу, либо он не есть истинный долг и можетотноситься к области морали только как негативное, аморальное. Гегельразъясняет эту кантовскую точку зрения: «Если человек обладает даннойопределенной добродетелью, то, оставаясь ей верным, т.е. добродетельным вданном отношении, вне границ этой добродетели он может быть в своих действияхтолько порочным». Гегель восстает против негибкости, окостенелости, узости,односторонности такого понимания долга: диктатура долга ведет лишь к обострениюнесчастной «разорванности» человека, вразрез его целостности, вразрезгуманности. Если следовать Канту, то горе человеческим отношениям, несодержащимся в этом понятии долга, исключающего все остальные отношения.
Кант знает о многообразии отношений, которыеГегель относит к нравственным,— у Канта они не носят собственно нравственногохарактера. Он усматривает в них не единство нравственной идеи, а скореедесубстанцивирование нравственности, утрату прочности моральных устоев, возвратк произволу, даже известное оправдание его.
Кант знает о разрушающей веление долга естественнойдиалектике, под которой он разумеет «наклонность умствовать наперекорстрогим законам долга и подвергать сомнениям их силу, по крайней мере ихчистоту и строгость, а также, где это только возможно, делать их болеесоответствующими нашим желаниям и склонностям, т.е. в корне подрывать их илишать всего их достоинства, что в конце концов не может одобрить дажеобыденный практический разум». Но Кант знает и другую диалектику,которая возникает и в обычном нравственном сознании, когда оно развивает своюкультуру и восходит к философии (практической), чтобы избавиться отдвусмысленности, расшатывающей нравственные принципы).
Кантовское учение о долге в ней превращается изсамостоятельного элемента в исчезающий момент широкого и многостороннегосинтеза. Категорический императив Канта допущен лишь постольку, поскольку онсам себя упраздняет: он наперед «снят» и заранее принят в аспекте егонеавтономности. По Канту, долг — односторонняя и прочная цельность —реальная альтернатива моральной мягкотелости и противостоит последней, какпринципиальность — компромиссам, как строгость — расплывчатости инеопределенности, дряблости и попустительству, как аскетизм — гедонизму, какпоследовательность — половинчатости, как решительность — бесхарактерности.
Заключение.
Разумеется, гегелевская точка зрения оцениваеткантовскую и свою в совсем иных категориях: оценивает как некую односторонностьи частность в противоположность многосторонности и полноте, как формальность иабстрактность, пустоту и бессодержательность в противоположность содержательностии конкретности. Обвинения в безнравственности при этом, ясное дело, выдвигаютсяс обеих точек зрения взаимные.
В плане самооценок один подход указывает насвоидостоинства: бескомпромиссность, принципиальность, непримиримость,непреклонность: другой подчеркивает свои: уступчивость, гибкость, терпимость,пластичность, гуманность, мягкость. Оба подхода необходимы, оба должны бытьсоединены и дополнены друг другом, но они явно перечат друг другу, и трудностьзаключается в отыскании формы их сочетания (если это вообще возможно). Не будемобольщаться при этом уже известной точкой зрения «целостности» — противополагаемаяодносторонности, она сама в некотором смысле оказывается односторонней.
Списоклитературы
1. Ф. Павленков «Жизньзамечательных людей». С.-Пб. «Глория кристалл» 1998г.
2. В.Н. Кузнецов«Немецкая классическая философия второй половины XVII – начало XIX века» М. «Высшая школа».1989г.
3. А. Гулыга «Кант». М.«Молодая гвардия» 1981г.
4. А. Гангнус«Рискованное приключение разума». М. «Знание» 1982г.