ТРАГЕДИЯ ЦЕРКОВНОГО РАЗДЕЛЕНИЯ
«РЕЧЬ ИДЕТ ОБ ОППОЗИЦИИ ВОСТОК-ЗАПАД»
Беседа с главнымредактором журнала «Cинопсис», клириком греческого прихода св. вмч.Екатерины г. Киева священником Петром Зуевым
«Кровоточивою раною продолжает истощать Церковь раскол.Мы тяжело переживаем эту трагедию и всячески стремимся к единству. Мы ко всемлюдям относимся с любовью, как заповедал нам Господь, и к друзьям, и кнедругам, и даже к раскольникам. Мы очень надеемся на объединение, но не такимиспособами, как планируют сегодня некоторые политики. Путь к единству толькоодин — через строгое следование Преданию и канонам Церкви».
Из Рождественского Послания Предстоятеля УкраинскойПравославной Церкви Митрополита Киевского и всея Украины ВЛАДИМИРА
— Какие причины лежат в основе современного раскола вУкраинском Православии и существует ли реальная возможность его уврачевания?
— Если Вы позволите, я начну со второй части вопроса. Да, ядумаю, что Церковь, Главою Которой есть всесовершенный Врач — Христос,безусловно обладает благодатной силой врачевства, а значит существующий расколможет и должен быть уврачеван. Что же касается его глубинных оснований, тоздесь, как мне кажется, можно особо выделить два момента — внутренний ивнешний.
Первый момент — это характерное для нашего времениослабление догматического сознания. Мы перестаем переживать церковное единствокак таинство, перестаем дорожить этим единством как залогом нашего спасения,забывая о том, что Церковь — это таинственное созидание новой твари. Забываем отом, что вне соборного единства, вне евхаристического общения с церковнойполнотой — наше спасение уже невозможно, ибо наш образ бытия не сообразенгорнему, не будучи отобразом бытия тринитарного, отобразом единения в любви…Святые Отцы обосновывают созидаемое в Церкви един-ство человеческого рода егосообразованием единству Божественных Ипостасей. В этом смысле единство Церквинесет на себе отблеск абсолютного, есть понятие безусловное. Когда же мыумаляем значимость жизненного осуществления этого единства, когда мыутверждаем, что разрыв общения в Таинстве Причастия лишь «несущественнаяподробность», одно только «историческое недоразумение», тосбиваемся с «узкого пути» верности Святому Преданию, представляя Церковькак некую «развоплощенную» абстракцию.
И возникает раскол… Возникает раскол, а мы находим длянего оправдание… Появляются какие-то иные, доминирующие над церковнымединством ценности, и ради них некоторые христиане покидают ту церковнуюобщину, к которой ранее принадлежали, и оказываются в ситуации, когда онилишены возможность пребывать в общении с Кафолической Церковью.
— Вы говорите «мы». Но разве мы находимся запределами Церкви?
— Я имел в виду иное. Вы правы, в точном смысле словаоправдания для раскола находим не «мы», а «они». Но дело втом, что среди тех, кого мы привыкли называть в третьем лице, есть люди, лицакоторых нам хорошо знакомы. Эти люди были членами наших общин, молились вместес нами, разделяли с нами радость Пасхи и Рождества… И вот теперь есть«мы» и «они» — Кафолическая Церковь и те, кто от нееотпал…
Здесь имеет смысл задуматься… «Их» винабесспорна. «Они» покинули свои общины, «они» дерзнулипротивопоставить себя Церкви, предпочли общению — опыт эгоистической самости,опыт греховной замкнутости на себе… Но свидетельствует ли то, что«они» ушли, а «мы» остались, о том, что мы не несем в этойситуации никакой ответственности за происшедшее? И можем ли мы сказать, чтосуществующий раскол возник, так сказать, «сам собой», чтодогматическое сознание ослаблено только в схизматических юрисдикциях? Или, бытьможет, ослабление догматического сознания вообще характерно для нашего времени,а значит и для нас самих? Мы сами нередко воспринимаем догматы как безжизненныеабстракции. Не только от «них», но и от тех, кто с «нами»нередко можно услышать мысль о том, что догматическое учение Церкви это суть нестоль важное для спасения, и богословие это удел «профессионаловтеологов», а не «простых христиан». «Западноепленение» не прошло для нас бесследно. Не опознавая в «школьномбогословии» выражения своего опыта, наше церковное сознание нередко вообщес большим подозрением относится как к формулировкам этого богословия, так и ксамому трактуемому ими догмату.
Поэтому, мне кажется, что в известном смысле раскол был быневозможен, или, во всяком случае, был бы существенно минимизирован, если бынаше церковное сознание сохранило верность святоотеческой традициибогословствования и само понятие церковного единства осмысливалось в перспективетроического богословия.
Схизма — это не «административное преступление», атрагедия. Трагедия для нас — ибо мы реально лишились «ушедшего», неимея возможности молитвенно участвовать в его бытии. И это величайшая, ни с чемне сравнимая трагедия для того, кто оказался вне общения с Церковной полнотой истал насельником «тьмы внешней»… Человек призван к любви, призван ктому, чтобы изменить свою жизнь через причастность к «иной» жизни.Другими словами, «мы призваны в общение», как замечательно выразилсаму сущность христианства один современный мыслитель. Вне Христа это общениеневозможно, оно утрачивает глубину и онтологизм. Подлинное же общение — общениемо-литвенное, евхаристическое, когда Господь всех «от единаго Хлеба и Чашипричащающихся» воссоединяет «друг ко другу, во единаго Духа Святагопричастие».
Церковь — это Тело Христово. Христос не по одной видимости,а действительно стал человеком, действительно вознес наше естество, нашучеловеческую природу одесную Славы. И наше общение — общение в ТаинствеЕвхаристии — должно носить реальный, видимый характер. Евхаристическое общениедолжно быть осязаемо так же, как и воскресшее Тело Спасителя. А этого«осязаемого» общения между Православной Полнотой и теми, ктонаходится в расколе — не существует. Его нет, и это, прежде всего, трагедия…
Полнота Божественной Любви открылась человеку во Христе,Который есть всецелое, живое Свидетельство этой Любви. Ведь свидетель — этотот, кто приносит свидетельство, кто самим своим бытием являет образ той реальности,о которой он свидетельствует. Главным свидетелем Божественной Любви должен бытьназван не сонм Христовых учеников, апостолов, мучеников и святых всех времен, аСам Христос, Который, «будучи сияние славы и образ ипостаси» Отца,«совершил Собою» дело нашего спасения (см. Евр. 1,3).
Но мы знаем, что и при жизни Божественного Свидетеля в самойблизком к Нему кругу Его учеников нашелся тот, кто исшел из горницы, гдесовершалась Евхаристия… Другими словами, любое, богодухновенное или дажеБожественное свидетельство, оставляет человеку свободу это свидетельство непринять. Человек волен не принять не только ученика, не только иерархаХристовой Церкви, но и Самого Спасителя… Гос-подь ни в чем не был«виновен» перед Иудой. Следовательно, ни государство, ни нашенецерковное общество не могут упрекнуть Церковь в том, что она в чем-то«виновата перед раскольниками», ссылаясь на известную сентенцию,гласящую, что «в любом конфликте всегда виновны обе стороны». Христоси Его апостолы были лучшими свидетелями. Но в мире все равно нашлись люди,которые не захотели разделить со Христом Его жизнь и покинули евхаристическуютрапезу.
И все же… И все же каждому из нас следует честно спроситьсебя: может ли он назвать себя достойным свидетелем Христовой любви и дарованногоИм Своей Церкви единства? Вразумить брата — это не «право», аобязанность. Не мы вразумляем. Кто мы, чтобы вразумлять? Однако, не взирая навсю нашу греховность, на всю нашу немощь — устами христианина вразумляетХристос. Не самоутверждением, а страданием исполнено это вразумление. И еслинас не слышат, если мы приносим некое свидетельство, а наш собеседник непридает этому никакого значения — стоит задуматься над тем, что, возможно, мыоказались плохими свидетелями и не способны умалиться настолько, чтобы в насбыло ощутимо Присутствие Христа.
— Но любовь и единение возможны лишь в свободе. Как же ямогу принудить человека «находиться в единстве и любви»? Какимобразом я могу «повлиять» на него, не нарушая его свободы?
— Самоумаляясь. Через самоумаление, через исход из своейсобственной, человеческой любви и пребывание в любви Христовой. Помните в чемновизна Господней заповеди о любви? «Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбилвас; пребудьте в любви Моей» (Ин. 15,9). Надо «потесниться»,умалить в себе — самого себя, свое собственное существование и дать возможностьприйти Христу и Его любви… В этом как раз и заключается наша ошибка: мыпытаемся кого-то «принудить» признать свое заблуждение, обрушить насвоего оппонента шквал логических доказательств и, так сказать,«заставить» его вернуться в Церковь, вернуться в пространствообщения, прийти в единство… Здесь очень легко ошибиться и незаметно длясамого себя впасть в гордыню, заставляя своего заблудшего собрата признать своюсобственную правоту, а не правоту Христа. А мы должны просто любить и простосвидетельствовать о полноте христианской жизни. «Принуждать» и«влиять» — это не тождественные понятия. Христос никого не понуждал.Но, вочеловечевшись, став человеком, Он оказал влияние на каждого из нас, допредельной глубины преображая само наше существо… Христова Церковь сообщаетчеловеку новый способ его бытия. И творцом этого нового способа существованиячеловечества является Бог, Который стал человеком. Никто нас ни к чему не«принуждает». Каждый из нас совершенно свободно может выбрать илиобраз существования «ветхого Адама», гибель во грехе, или образ жизни«Адама Нового», то есть Христову Церковь. И не только наша свободанигде не поколеблена, но напротив — она обрела глубину. Христово Воплощение,Голгофа и Воскресение, все то, что мы привыкли называть«домостроительством нашего спасения» — создало новую бытийнуюситуацию. Нам теперь доступно не одно только существование, но Сама Жизнь. Намдоступна Жизнь безначальная — жизнь со Христом и во Христе. И в недрах этойжизни, в глубине этого нового, дарованного Христом человеку бытийного модуса ипокоится последняя глубина свободы.
— Значит «внутренний» аспект — это ослаблениечувства единства, ослабление догматического сознания...
— Я бы сказал не «чувства», а«переживания». Единство это не «часть существования», этоего, существования, образ. А значит, здесь уместнее будет слово, которое сродниимени существительному «жизнь».
— Допустим, «переживание единства». В чем же,однако, заключается аспект «внешний», о котором Вы упомянули выше?
— Это вечный, мучительный «вопрос Востока иЗапада»… «Автокефалия» или «автономия» — это вопрос,имеющий подчиненное, инструментарное, можно сказать, значение… Он не касаетсявероучения, не касается догматов или же, скажем, аскетической традиции, котораяво многом определяет наш духовный опыт. Речь идет просто о более уместномспособе организации церковной жизни на определенной территории. И никакогоособого влияния на мистическую жизнь это не имеет… Однако прошло десять лет смомента возникновения автокефального движения и очевидным становится, что речьидет не только о каких-либо традициях Украинского Православия, которые были«преданы забвению со времени присоединения Киевской Митрополии к РусскойЦеркви», и даже не о вопросе национальном, а об оппозиции«Восток-Запад».
Окончился период исторического «межвременья»… Яимею в виду позднее советское время, когда у империи уже не было достаточносил, чтобы «кровожадничать» в массо-вом масштабе, и государственная машинапредпочла массовому террору — террор, так сказать, «индивидуальный».Распалась последняя в мире империя… Рухнула берлинская стена, а за нею и всеостальные, отделяющие нас от западного мира стены… И стало очевидным, что мы«оказались на Западе», что на смену старой, «нелегитимной»с ис-торической точки зрения, цивилизационной модели — пришла новая, которуютакже нельзя назвать «легитимной»…
— Но разве марксизм — это не возникшая в контексте западногомышления идеоло-гия? Неужели советский строй в смысле историческойпреемственности может быть назван более «легитимным», чемсуществующий, — для которого, как Вы говорите, характерна западнаяцивилизационная модель?
— Я имел в виду нечто иное. Когда стало очевидным, чтораспад советской системы — дело времени, многие задавались вопросом: что жедальше? что придет на смену? И многие ожидали, что грядет религиозноевозрождение, что Восточная Европа не только сама религиозно и национальновозродится, но и принесет в западноевропейский мир новое, животворящее дыхание- дыхание Православия… Дыхание, которое привнесет в европейское бытие новыйсмысл и новые силы, способствуя тем самым религиозному возрождению ивоссоединению Европы… Украина, древняя киевская земля — всегда была«ключевой точкой» европейского бытия. И здесь всегда существовал (иостается еще) огромный потенциал православного возрождения, возрожденияправославной ци-вилизации. Мы близки Западу, более того волею судеб западнаятрадиция отчасти стала нашей собственной. Вместе с этим, не взирая натрагический опыт унии и сильные западные влияния в богословии и церковнойжизни, — Украина это «органическая часть православного Востока», а,значит, чаемое нами религиозное возрождение должно происходить под знакомвозвращения к византийским, святоотеческим истокам. Мы расколоты. Оказавшисьмежду Востоком и Западом, Украина претерпела трагическое внутреннее разделениев самой себе, так как наше современное единство есть опыт со-существования двухразличных религиозно-культурных универсумов: Восточной и За-падной Украины. Ноот того, как сегодня определиться эта «срединная», простирающаясямежду двумя полярными мирами, земля — отчасти зависит и сама судьба Запада.Нищая, голодная, во всем и от всех зависящая страна тем не менее способна оказатьрадикальное влияние на европейскую историю уже в силу своего положения… И какни парадоксально это может показаться нецерковному сознанию, если дальнейшееразви-тие этой страны будет происходить под знаком секуляризации и радикального«озападнивания» — вместе с Украиной и Востоком проиграет и самаживущая ныне западным духом Европа. Эпоха европейской истории, котораяразвивалась исключительно по западным «канонам», пришла к концу. Икак мне кажется, единственная альтернатива «американизации»европейской культуры — это установление новых отношений с Восточной Европой,где еще не угас религиозный дух…
В этом и состоит особенность нашего современного положения:мы должны быть открыты к Западу и в то же время мы должны сохранить верностьПравославию. Открытость невозможна без терпимости, без сопереживания, безжелания не только «говорить», но и «слышать». И вместе стем, как сказал один современный богослов, «задачей современного поколенияхристиан является противостояние западной цивилизации».
— Вы ссылаетесь на кого-то из консервативных русскихбогословов?
— Нет. Эти слова принадлежат греческому богослову ХристосуЯннарасу, которому, напротив, «консервативные» богословы нередкооппонируют. И я думаю, что мои слова о «нелигитимности» западнойцивилизации на православном Востоке подтвердили бы многие современныебогословы. Дело не в политических антипатиях… Западная модель действительноздесь «нелигитимна» и действительно противоречит самим основамправославного мировоззрения и церковности… Кроме того, в данном случае слово«противостоять» означает «оставаться самим собой», чтоявляется необходимым условием для диалога с той же западной цивилизацией.
— Не могли бы Вы уточнить, что значит«нелегитимна»? Ведь известную новизну, а значит и известную«нелегитимность», предполагает уже сам ход истории?
— Я говорю об исторической преемственности, об органичностиразвития. Мы привыкли по-обывательски пользоваться словом«цивилизация». Мы думаем, что современная цивилизация это нечтоуниверсальное, что единственная альтернатива западной цивилизации — это ееотсутствие, так сказать, «нецивилизованность». Но это не так. Еслипрактически все православные страны существуют сегодня в условияхокцидентальной (западной) цивилизации, из этого еще не следует, что православнаяцивилизация вообще невозможна. Это лишь особенность нашей исторической эпохи.Цивилизация не сводится к сумме своих компонентов — к дому, в котором мы живем,к вещам, кото-рыми мы пользуемся или телевидения, при помощи которого мы можемстать очевидцем события, происходящего в другой части мира. В основецивилизации лежит мировоззрение, те или иные метафизические установки, та илииная система базисных ценностей. И если мы говорим о современнойзападноевропейской цивилизации, то ее генезис, по утверждению современныхисследователей, восходит ко времени Каролингского Ренессанса, когда в основуновой культуры закладывается некритически воспри-нятая мысль блаж. Августина изападный образ жизни формируется под знаком трех нецерковных по своей сутидоминант: «правового формализма», «абсолютизированногоинтеллектуализма» и «утилитаристского позитивизма».
— Другими словами, Вы хотите сказать, что в основесовременной цивилизации лежит неправославное мировоззрение, и поэтому она неимеет права на существование в православной стране.
— Я не думаю, что мы можем прибегать к таким выражениям как«право на существование». Христианин не должен прельщаться идеейсозидания «рая на земле». Это уто-пия, и как любая иная утопическаяидея, она чревата насилием.
Земная жизнь есть путь человека к своему предельномусовершенству. Уже здесь, на земле Христос призывает нас быть совершенными каксовершенен наш Небесный Отец… Господь заповедал нам быть «нищимидухом», «милостивыми», «алчущими и жаждущими правды»,«миротворцами», «правдолюбцами»… И мы всецело должныстремиться к стяжанию этих добродетелей, ясно отдавая себе отчет в том, чтополнота их жизненного воплощения достижима лишь в Царствии Славы, ЦарствииНебесном.
Цивилизация — это область кесарева… Не все, далеко не все,что есть в нашей жизни — войдет в Царствие Небесное… Но если, скажем, в этомЦарстве не будет дорожных знаков или такой чисто земной институции, как суд, тоэто еще не значит, что мы должны упразднить суд и дорожные знаки здесь, наземле. Ведь иначе нашу жизнь захлестнет хаос. Просто мы должны сделать так,чтобы человеческий суд был как можно более милосердным. В этом смысле ивозможно говорить о той или иной степени «воцерковления» или«православности» цивилизации.
Смысл цивилизации — дать человеку возможность жить, дать емусвободу от внешней среды, от насилия, от хаоса. Но она не должна заслонятьсобою Присутствия. Она не должна поглощать собой человеческое существование.Свобода, которую дает нам цивилизация, не должна быть иллюзорной. Важно, чтобычеловек чувствовал себя свободным и от цивилизации, понимая при этом, что онаесть не самоцель, но лишь средство — средство реализации Божией правды.
— И вы думаете, что восточная цивилизационная модель такуюсвободу человеку дает?
— Именно. Только я предпочел бы говорить не о«восточной», а о «православной» модели. Сегодня тольколенивый не пишет о «западной и восточной ментальности», об отличиидвух созерцательных установок — западной, выражающей себя в«горизонтальном», социальном действии, в оформлении и усовершенствованиимира и восточной: созерцательной, направленной «перпендикулярно» мируи сосредоточенной на Боге. И надо признать, эти высказывания, в той или иноймере правомерны. Запад, действи-тельно, расположен к действию, а Восток,действительно, расположен к созерцанию. Но Православие это не только Восток, нетолько «восточная ментальность». Православие — это сама, обретшаяисторическую плоть, Истина. Мы верим, что именно в православном Предании,окрыленная благодатью мысль может видеть «как Он есть», может обрестиистинное видение как Самого Первообраза, так и его отображения — человека. Нашеглубинное отличие от западного мировоззрения не в той или иной«ментальности», которая суть производное, вторичное, а в понятииличности. Западноевропейское сознание традиционно склонно к схоластическому(рациональному) представлению о Боге как о Сущности… Божие Самооткровение«Аз есмь Сущий» воспринимается в этой традиции как откровение преждевсего природное. Истоки этого мировоззрения в догматическом нововведении Запада- догмате Filioque, который подчеркивает во внут-рибожественном бытии единствоприроды в ущерб Троичности Лиц, ибо утверждение того, что Дух исходит от Отца иСына как единого (сущностного) начала «возможно лишь при допущениионтологического первенства Сущности перед Ипостасями в Бо-жественномБытии». И именно в этом принижении личностного начала, по слову ВладимираЛосского, и заключается основной порок латинского богословия. Восточное жеумозрение избирает иной путь и, смиренно умолкнув в преддверии тайны, — обнаруживает реальность личностного Бога. Реальность, которая не может бытьпостигнута ни в рамках «платоновского и аристотелевскогопротивопоставления абстрактного и конкретного», ни в рамках античногомышления вообще… Так, «согласно каппадокийцам, ипостась не может бытьсведена ни к понятию „особенного“, ни к понятию»отношения". Ипостась — не производное от природы, но то, в чемприрода существует, самый принцип ее существования" (прот. ИоаннМейендорф). Отсюда и свойственный восточному богословию и образу жизни акцентна личностном. Общение между Богом и человеком в православной традиции сутьобщение личностное…
В бытии человека отображена тайна Троичности… В его бытииесть «нечто» неподдающееся никакому определению, есть некая таинственная,ускользающая от всяческого определения сообразность Богу… Все мы единосущныдруг другу, имеем одну и ту же природу. И вместе с тем все мы друг от другаотличаемся, являемся различными личностями. Таким образом, человечество иединосущно и многоипостасно. И именно в этом строе человеческой жизни ипроявляется сообразность человека Богу.
— Позвольте, но разве западное христианство отрицаетединосущие человечества и то, что каждый из нас является личностью?
— Нет. Дело не в теоретическом отрицании, которого там,конечно же, нет. Я говорю об ином — о том, что в силу неких догматическихпричин понятие личности на Западе сведено к чему-то вторичному. Это темаотдельного разговора. Повторюсь лишь, что истоки таковой антропологии лежат взападном догмате об исхождении Духа Святого «от Отца и Сына», то естьв догмате Filioque. Рациональное представление о Боге — неминуемо ведет и крациональному представлению о человеке.
— Мы возвращаемся к теме нашего разговора — к западнойцивилизации и Украине, в которой сейчас эта цивилизация утверждается. Однако,как мне помнится, разговор о цивилизации зашел у нас в контексте украинскойавтокефалии. Признаюсь, мне еще не вполне понятно, в какой связи находятся этидва явления — споры об автокефалии и западная цивилизационная модель. К томуже, как мы видим, эти споры ведутся и между учеными, и между простымихристианами.
— Вы правы, острые дискуссии ведутся сегодня не только междубогословами или культурологами, но и между простыми верующими. Это значит, чтопроблема обуславливается актуальными для всех причинами. Ведь цивилизация этоне какая-то «выспренняя», отделенная от нашего обыденногосуществования сфера. Напротив, нет ничего более «обыденного», чемцивилизация. А значит, нельзя говорить о том, что мнение «обычногочеловека» здесь, так сказать, некомпетентно. Дело не в том, какова«теоретическая подготовка» христианина: знает ли он, что такое«апофатика» и «катафатика», осознает ли в полной мересодержание понятий «усия» и «ипостась». Важно, что каждыйхристианин, пребывающий в общении с Кафолической Церковью в послушании Еесвятым канонам, опытно знает, что значит «пребывать в Христовойлюбви», пребывать в несказанном единстве с Богом. И было бы ошибочнымдумать, что этот христианин не чувствует, что значит цивилизация, которая непосягает на его свободу, и что значит цивилизация, которая редуцирует его бытиек сугубо рационалистическим схемам, и тем самым скрадывает у него глубинноеизмерение его свободы — личностность…
— Но разве не на Западе, о котором Вы только что выразились,что он якобы отнимает у человека свободу, родилась идея суверенных правличности? И разве Византия или Российская империя могут быть названы свободнымиобществами, где уважительно относились к личной и национальной свободе?
— Действительно, Запад в ходе своего развития пришел к идее«прав человека». Но это еще не значит, что в созданной им цивилизациичеловеку предоставляется свобода — свобода в глубинном смысле слова. Западноесознание трактует человека как субъект социума, субъект социальных отношений.Поэтому и та свобода, которую предоставляет человеку западная цивилизация сутьсвобода внешняя.
— А о какой еще свободе может идти речь? Разве «свободавнутренняя» — не от одного лишь Бога?
— Речь идет не о предоставлении этой свободы. Онадействительно от Бога, и дать ее человеку цивилизация не способна. Но, ксожалению, предоставляя внешние права, западная цивилизация внутренне человекапорабощает. Она не нуждается в нем как в личности, не нуждается в еготворчестве, не воспринимает его как абсолютно уникальное, неповторимое бытие.Напротив, человек в этом строе жизни воспринимается только как часть общего,как часть социального организма. В западной цивилизации, особенно в современнойцивилизации, которая является цивилизацией преимущественно атеистической,отсутствуют вертикальная «система соотношений». Западное сознаниевсегда очень высоко ценило «человечность». И это бесспорно являетсяодним из главных преимуществ западного общества. Но человек не самодостаточен,и он не может быть поставлен во «главу угла». Человек — образ Бога.Поэтому, для того чтобы увидеть истинную красоту человеческого бытия — человекунеобходимо обрести иное видение. «Точка зрения человека»недостаточна. Тайна человека может открыться лишь взгляду, который обращен кБогу.
— Но вправе ли мы утверждать, что человеку доступна иная«точка зрения»?
— Да, религиозный человек превосходит самого себя. В актелюбви человек исступает из себя, перестает быть «только человеком». Истановится богом, богом по благодати. Христианин — тварь«двухприродная», он обладает и присущей ему по рождению природойчеловеческой и «природой» божественной — благодатью, которую даруетсяему Духом Святым. И когда человек исходит из самого себя, из своего опыта, изсвоих мыслей и чувствований навстречу Невечернему Свету, в Котором приходит всердце человека Бог, человек обретает иную «точку зрения». И с этойновой, благодатной, «точки зрения» он видит свое существование ужепо-иному. Он видит в глубине своего собственного существования таинственноеПрисутствие. И все бытие человека в свете этого Присутствия видится уже иначе.
— Другими словами, если Восток отчасти ограничивает свободувнешнюю, но предоставляет личности свободу внутреннюю, Запад, напротив, всвободе внешней как бы «срастворяет» свободу внутреннюю?
— «В человеке я вижу тайну богословия», — сказалкак-то святой патриарх Фотий. И здесь православное сознание «почитаетневедомое — молчанием». В известном смысле, Восток о человеке«молчит». В этом и заключается залог свободы, возможность свободногосуществования. Действительно, исторические судьбы Византии или Россиипоказывают, что здесь нередко царил деспотизм, а человек был внешне угнетен,лишен определенных прав. Было бы несправедливым об этом забывать и совсемнесправедливо было бы это внешнее ограничение свободы человека оправдывать.Нельзя забывать о том, что и Византия, и царская Россия никогда бы не пали,если бы на то не было Божьего попущения…
Но ведь на Востоке легче «быть самим собой». Жизньздесь душевнее, сердечнее, прозрачнее. Человек, живущий на Западе, одинок. Иэто объясняется тем, что духовный опыт вытеснен на Западе на перифериючеловеческого существования. В каком же пространстве нам предлагаютсуществовать? Это пространство секулярной культуры. Религиозный опытвытесняется опытом секулярным. На вопрос «что есть человек?» отвечаютныне из опыта культурного. Есть ли здесь место тайне? Свободен ли этот человек?Если мы обратимся к современной культуре, то увидим: человек сведен к своейсоциальной проекции. А истоки этого — в тех метафизических установках, которыележат в основе западной цивилизации. Для западной теологии преимущественнохарактерна тенденция редуцировать личность к отношению, умаляя при этом еесубстанциональное ядро. Отсюда и проистекает стремление к подмене личностнойжизни «социальной проекцией»… Ведь современная западная культурапришла к таким устрашающим антропологическим «выводам» несамостоятельно. В известном смысле она шла вослед схоластической мысли.
— И если теология может представляться современному человекусуммой неких абстракций, то этого не скажешь о культуре, жить в пространствекоторой обречен каждый из нас...
— Хотим мы того или нет, но мы живем не в культурномвакууме, а в конкретной культурной ситуации. А эта культурная ситуация в своюочередь рождается не из вакуума, а из нашего мироощущения, ибо культура всегдасуть объективизация — объективизация состояния нашего духа.
— Да, но тогда неправославная культурная ситуация длячеловека с православным мировоззрением...
— Есть ситуация «культурной шизофрении», когдачеловеческое существование как бы раздваивается между «внутреннимчеловеком», который живет религиозным опытом, и человеком«внешним», живущим в ситуации культуры… Культура, в которой мыживем, — неправославна. И более того — она является «плотью» иногомиросозерцания, миросозерцания, которое Православию предельно чуждо…
— И именно этого, по Вашему мнению, боятся люди, которыепротестуют против поместности Украинской Церкви?
— В начале нашего разговора я заметил, что в основецерковного разделения лежит оппозиция «Восток-Запад». Это не значит,что христиане, не желающие чтобы Украинской Православной Церкви былпредоставлен статус Церкви Поместной, боятся именно Запада — они могут боятьсяи так называемой «филаретовщины». Но до тех пор, пока автокефальноедвижение будет оставаться верным могилянской концепции «восточной веры изападной культуры», идея поместности на Восточной Украине будетвосприниматься как нечто чужеродное. Автокефальное движение родилось наЗападной Украине и впитало в себя соответствующие настроения. Автокефалия здесьмыслится не как способ организации церковной жизни, а как «бегство отМосквы». На Востоке же «бежать от Москвы» православные не хотят.Напротив, в молитвенном единстве с Русской Православной Церковью, в пребываниипод омофором Московского Патриарха, здесь видят залог того, что «западныйветр» не проникнет в церковные стены… «Автокефалисты это скрытыеуниаты», — говорят несведущие в церковных вопросах люди. И за этим стоитбоязнь Запада, боязнь окцидентальной цивилизации, неким олицетворением которойпочему-то (и, надо сказать, сегодня уже не совсем верно) выступает католицизм.С большей или меньшей степенью осознанности значительная часть наших согражданне приемлет «западного выбора» Украины. И это неприятие невозможносвести лишь к политическому моменту — к сильным прокоммунистическим тенденциямна Восточной Украине. Не приемлют скорее саму цивилизацию, саму западнуюкультуру.
— Но разве можно не принимать западную культуру и ходить взападной одежде, смотреть западные фильмы, а отчасти и вести себя на западныйманер?
Думаю, что да. И более того — мне кажется, что в такойситуации неприятие Запада может носить еще более жесткий характер.
— И вы думаете, что выход в том, чтобы выработать модельцивилизации, которая бы удовлетворила как Западную, так и Восточную Украину?
— Я не вижу иного реального выхода из ситуации, кромедолгого, кропотливого труда по воцерковлению культуры. «Православная вераи православная культура» — вот единственная концепция, которая можетобъединить православный Запад и Восток Украины. Если же поместность УкраинскойЦеркви будет инструментом «озападнивания», то она обречена нарегионализм: на востоке и юге Украины в этом случае поместности будут ожесточеннопротивиться…
— Но ведь Украина все дальше «уходит» на Запад.Разве не логично предположить, что в связи с этим «озападниванием»она будет постепенно выпадать из зоны притяжения Русского Православия?
— Такая вероятность существует, и видимо сторонники КиевскогоПатриархата на это и рассчитывают. Но ведь западная культура, котораядействительно неумолимо распространяется на Восток, носит далеко неправославный характер. Она свидетельствует о другом опыте: атеизм, агностицизм,либеральный протестантизм — вот к чему тяготеет современная западная культура.Почему же мы должны предположить, что в результате окцидентальной«культурной революции» в Украине успех гарантирован именноавтокефальному православному движению, а не агностическим насроениям или протестантизму?
— Так что же, Вы считаете, что для блага УкраинскогоПравославия нам необходимо совместно с Россией и другими славянскими странамиукрыться от западной цивилизации за «китайской стеной».
— Я знаю, что со мной многие не согласятся. Но мне кажется,развитие церковной жизни на Украине рано или поздно приведет к возникновениюновой Поместной Церкви. Вопрос лишь в том, когда и каким образом этопроизойдет, — и вопрос этот совсем не праздный, поскольку от ответа на негозависит то, как повлияет приобретение нашей Церковью нового каноническогостатуса на Православие в целом. Что же касается высказанного Вами опасенияизоляционизма, то в современном мире это практически невозможно. В мире, вкотором существует Internet, отгородиться от чего-либо «китайской стеной»не представляется возможным. И в этом новом, информационном, мире существуютсовершенно иные законы. Возьмем, к примеру, официальную страницу УПЦ«Православие в Украине». Посетите этот сайт и обратите внимание нассылки в разделе «ресурсы» — вы убедитесь, что ознакомившись сматериалами, помещенными на интернет-странице УПЦ, вы можете перейти на любойдругой христианский сайт — будь то УАПЦ, «Истинно-ПравославнаяЦерковь» либо вообще инославные. Я думаю, этот подход вполне оправдан. Мыне ставим знак тождества между расколом и кафолическим опытом, не пытаемся вугоду времени скрыть тот факт, что между нашей верой и западным христианствомсуществуют глубинные различия. Но мы открыты христианскому миру и не имеемничего против того, чтобы человек, посетивший наш сайт, ознакомился синформацией о жизни иных Церквей… Не принимать что-либо не значит несопереживать, не разделять трагедии западного мира. Поэтому я думаю, что намследует оставаться собою и быть открытыми другим. «Быть собой» неозначает не видеть никого кроме себя самого. Но «быть открытымдругому» — это не значит предавать забвению собственную церковнуютрадицию. Думается, здесь уместна аналогия со средневековым градом. Чем былидля средневекового человека городские стены, что они символизировали?Изоляционизм? Отказ от любви и участия к тем, кто не являлся его согражданами?Нет, городские стены как бы завершали человеческое бытие, делая место егообитания — «ойкуменой», «огражденным» пространством, тоесть отобразом града Небесного. Стены не только «отделяли»… Онипрежде всего «собирали», делали человеческое существование целостным,откуда, между прочим, семантическая параллель между стенами христианского градаи девством, которое входит в сердцевину церковнославянского слова«целомудрие»… «Строительство града», тяжелая каждодневнаяработа по воцерковлению жизни и культуры — вот как, мне кажется, можнооп-ределить задачу, которая стоит перед украинским церковным сознанием.
— Но ведь Россия — это не Запад, а Восток, и, следовательно,исходя из Вашей логики, наши с нею «стены» должны быть общими ...
— И все же православная цивилизация существует, вероятно,ныне лишь в одном единственном месте, где вообще сведена к минимуму цивилизация- на Святой Горе Афон. Следует употреблять эти понятия, — я имею в виду понятия«Восток» и «Запад», — не отрывая их от своего религиозногосодержания, то есть говорить о Православии и ино-славном Западе. Украина иРоссия — это православные страны. И любая политика по отношению к России,которая не будет исходить из этой глобальной предпосылки, обречена на провал.Но проблема кризиса православного мира не сводима к оппозиции«Украина-Россия». Современные церковные нестроения, в том числе и вУкраине, показывают, что их причина в отсутствии «православнойойкумены», в том, что не только Украина и Россия, но и все остальныеправославные страны живут сегодня «сами по себе», не осознавая, чтотаковое положение ненормально и ведет к величайшему историческому умалениюПравославия. В чем причина современных конфликтов, и что вообще разделяетсегодня православных? Дело в том, что мы замкнулись в своихрелигиозно-национальных мирах и не хотим знать, что есть Православие как целое.Парадоксально, но православный, восточный мир разделяют сегодня чисто западныеидеи, к примеру тот же национализм, омрачивший европейское сознание со врементак называемой «Великой Французской Революции». Национализм — этогрех, и в этом смысле нет необходимости указывать на его западноепроисхождение. И все же в историческом контексте «секулярный национализм»есть явление сугубо западное… Думается проблему необходимо рассматривать наином, более масштабном уровне, чем уровень современного конфликта политическихэлит и национальных интересов восточнославянских стран. Православный мир несуществует сегодня как целое. Крушение коммунизма и церковное возрождение,начатки которого явственны ныне во многих постсоветских странах, до сих пор непривели к какой-либо форме самоорганизации православного мира.«Общих», придающих его бытию целостность и завершенность,«стен» у православного мира сегодня нет, и нам, как некогдаСпасителю, просто «негде приклонить голову», так как западнаяцивилизация является обителью иного духа. Другими словами, я думаю, что преждечем пытаться уврачевать существующий конфликт национальных интересов необходимоосмыслить, что есть Православие как целое. Конфликтную двойственность нашегосознания можно преодолеть лишь на качественно новом уровне — уровне«тройственных» отношений любви.
Вместе с тем мы должны быть открыты и к инославию. Наши«стены» должны быть обращены «вовнутрь», а не«вовне». «Христианский Запад, — пишет С.С. Аверинцев, — остронуждается сегодня в православном чувстве тайны, „страха Божия“,онтологиче-ской дистанции между Творцом и тварью, в православной помощи противэрозии чувства греха… Но и христианскому Востоку не обойтись без западногоопыта более чем двухвековой жизни веры перед лицом вызова, брошенногоПросвещением, без всего, что оказалось „наработано“ западнойрефлексией над проблемами нравственного богословия и сопряженного с нимбогословия права, без западного вкуса к терпеливому различению нюансов, безпримата императива интеллектуальной честности». Иными словами построение«стен» это лишь первый этап нашего строительства. Не в меньшей степени,чем в «стенах» мы нуждаемся и в «мостах общения», которыеоткрыли бы нам возможность стать смиренными паломниками и странноприимнымидомоправителями. Помните слова одного из персонажей Достоевского: «намдороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого Божьего мира, эти осколкисвятых чудес»? Мало дорожить «своими» камнями. Необходимонаучиться дорожить и ценить «чужое», а вернее увидеть в«чужом» самое что не есть нам близкое, то есть Живой КраеугольныйКамень — Христа… Одна из моих любимых книг — это «Господь» РоманоГуардини. Это очень простая и не «научная» книга: в ней нет длинныхпримечаний и ссылок на литературу. Но я знаю многих православных, которые бысогласились отправиться в другой город, будь это единственный способ вновьвзять ее в руки. И я не сомневаюсь, что точно также поступил бы и сам Гуардини,не будь у него иной возможности читать Достоевского.
-Вернемся к разговору о взаимоотношениях с Россией. Согласныли Вы с тем, что именно там ощутимо сегодня возрождение православногомировоззрения и православной культуры? А если это так, то каким образом этодолжно повлиять на взаимоотношение наших стран?
-Вы правы. В России действительно явственно сегодняцерковное возрождение. Там издается множество православных книг, открываютсяправославные учебные заведения, ощутимо воцерковление интеллигенции. Но ведьРоссия и Украина это все же не одно и то же. Украина — это отдельныйнациональный универсум. Здесь иное небо, иная поэтика, иное мироощущение…Россия близка нам… И этого не стоит стыдиться. От России не нужно«убегать»… Однако, если мы признаем, что Украина — это не Россия, анечто иное, если мы признаем, что у нее иная историческая судьба, то мы несможем более утверждать, что вместо творческой, ответственной позиции, вместовоцерковления культуры собственной, нам необходимо жить в пространстве культурыроссийской. Я понимаю, что многие православные люди, между прочим, и западные,живут в пространстве русской культуры, живут, собеседуя Достоевскому, Пушкину,Чехову. И все же задача воцерковления стоит перед каждой культурой. И мы неможем отказаться от украинской культуры на том основании, что она«недостаточно православна». Любая национальная культура не может бытьправославной a priori. Воцерковленность культуры это не данность, а заданностьили цель. Цель, которая достигается лишь подвигом тех, кто определяет лицо этойкультуры. И если наша интеллигенция отказывается от этого подвига, если онаутверждает, что этот крест «слишком тяжел» — значит недостаточноправославны мы сами, а не украинская культура.
— Кроме того и церковная ситуация в Украине иная…
— Россия не находится в такой трагической ситуации, когдаПравославие разделено на три конфессии. И в России нет униатской проблемы, каку нас, когда Православие, особенно в западных регионах, оказалось в ситуациипостоянного идейного противостояния и силового давления со стороныГреко-Католической Церкви… Мы не можем укрыться от Запада за «китайскойстеной», хотя бы потому, что Запад уже давно существует на нашейсобственной «территории». В том то и дело, что здесь иная церковная икультурная ситуация и иные церковные и культурные традиции… Поэтому,благодарно и со смирением принимая все то, что может дать нам сегодня РусскоеПравославие, мы должны самостоятельно обустраивать свою церковную жизнь,выработать свою собственную православную модель культурного и цивилизационногоразвития… Быть самим собой — это не значит быть врагом кого-либо. И еслиУкраина рано или поздно придет к тому, чтобы обустроить свою церковную жизнь наначалах поместности, это не значит, что мы должны дистанцироваться от техпроцессов возрождения православной богословской мысли и православной культуры,которые происходят сейчас в России. «Независимость» — это все жевыражение в церковной сфере не вполне уместное. Мы зависимы от Христа, Которыйпо воле Отца, соединил нас в единое Тело — Святую Церковь. Мы зависимы от Духа,Который исполняет эту Церковь благодатью. И мы зависимы от своих собратьев — оттех, кто из послушания Отцу принадлежит к тому же Телу и напоен тем же Духом.
Славяне склоны рассматривать автокефалию как своего рода«завершение» национального бытия. Патриархат видится нами как некийзаключительный аккорд национального «самостояния», как символ преждевсего национальный… Однако это неверно. К истине очевидно ближе иной подход,когда акцент делали на том, насколько древни традиции христианства на этойтерритории, освящена ли она апостольской проповедью, какова заслуга этой Церквив деле утверждения правоверия и благочестия… Такая позиция, мне кажется, болеецерковной. И она более созвучна идее «территориальности», которойпридает такое большое значение Православие, да и вообще церковная древность.Слово «поместность» происходит от «места», то есть от«территории», а не от «нации». Это немаловажно. В НовомЗавете Бог спасает не тот или иной народ, а ту или иную личность… И церковныетрадиции Украины — в известном смысле традиции именно«территориальные», «поместные»… Национализация Церкви,как в России, так и в Украине — уже более позднее явление. Киевские церковныетрадиции восходят к Киевскому Христианству, а не к могилянской эпохе, со временкоторой украинское церковное сознание начало развиваться под знаком латинскихвлияний. И если мы действительно искренне желаем церковного единения, то намдолжно обратить свой взгляд к Киевскому Христианству, которое может воистинусчитаться «золотым веком» Православия на нашей земле. Украиненеобходима универсальная, бесспорная и для Запада и для Востока, модельцерковности. А этот универсализм мы можем найти в византинизме Киевской Руси, вКиевском Христианстве… Утверждение поместности Украинской Церкви не можетбыть неким «оружием», которым будет «сражена» Россия или тецерковные силы, которые сегодня на нее ориентированы. Славянским Церквям естьсмысл обратиться к византийскому опыту, где вследствие своей древности изначения в церковной истории статус автономной Церкви имеетСвято-Екатерининский монастырь на Горе Синай, а уроженец Греции не видит вСинайской Архиепископии какой-то «иной» Церкви… Греки, как этоверно заметил о. Александр Шмеман, довольно редко прибегают к термину«автокефалия» имея в виду грекоязычные Церкви, хотя«технически» говоря церкви Кипра и Греции или даже патриархатыАлександрии и Антиохии не что иное как автокефальные Церкви. В этом смыслеГреческое Православие так сказать «полипатриархально». И я не думаю,чтобы это вредило развитию церковной жизни или богословской мысли. Ведь ихобъединяет византинизм… Греческое Православие полифонично, многоголосие здесьне приводит к хаосу, так как существует общая тема, общая устремленность иголос каждого одновременно и самостоятелен и зависим. Зависим и от общегозвучания и от иного голоса, без которого это общее звучание невозможно…
Мне кажется этот опыт может быть ценен и для нас. Подобнотому как грекоязычные Церкви объединяют византийские традиции,восточно-славянский православный мир способно объединить сознаниепринадлежности к Киевскому Христианству. Нам необ-ходима общая«тема», общая модель церковности, в которой мог бы обрести «свою»заветную правду каждый. И такой «темой», как это показал ГеоргийФедотов, могла бы быть тема «киевская». В отечественной истории, — пишет Федотов, — «было немало болезненных уклонов. В Москве нам угрожалаопасность оторваться от вселенской жизни в гордом самодовлении, в Петербурге — растворится в романской, то есть латинской по своему корню, цивилизации… Ноистинный путь дан в Киеве: не латинство, не бусурманство, а эллинство. Нашдикий черенок привит к стволу христианского человечества именно в греческойветви его, и это не может быть незначащей случайностью»… Единство должнобыть сложным, симфоническим. Оно не должно никого «угнетать».
В единстве, которое принес Христос и которым живет Церковь — нет «подчиняющего» и «подчиненного». Здесь все соподчиненыдруг другу и потому — все равны. Поэтому я думаю, что в связи с уврачеваниемраскола и реальным развитием церковной жизни голос Украинского Православия вправославном мире будет звучать более отчетливо, а единство восточнославянскогобудет приобретать более «симфонический» характер…
— Быть может именно в этом и состоит роль ВселенскогоПатриарха?..
-Мы не располагаем текстами каких-либо официальных заявленийКонстантинополя и, следовательно, можем говорить лишь предположительно. Но еслипринять во внимание, что Патриархия до сих пор не дезавуировала заявлениялидеров схизматических церковных групп и парламентариев, посетивших недавноФанар, можно придти к выводу, что Константинополь действительно может вмешатьсяв дела нашей Церкви, тяготея скорее к политическому, а не экклезиологическомурешению проблемы. Перед нами опять-таки все то же, поразившее православноесознание «административное» осмысление церковного единства. Ведьраскол — это не только «отсутствие канонического признания». Этоопределенное духовное состояние. Раскол — это некий, противоположныйтринитарному (сообщаемому человеку в Церкви) модус бытия. Следовательно, когдамы говорим об «уврачевании раскола» (а я бы хотел напомнить, чтоименно с такой просьбой обратился к Его Всесвятости Варфоломею Филарет), речьидет не о каком-то юридическом акте, не об «официальном признании», аоб изменении модуса бытия.
— Другими словами, Вы хотите сказать, что «реальноеизменение модуса бытия» для тех, кто находится в расколе, возможно лишьчерез принесение покаяния?
— Реально изменить способ бытия возможно лишь через покаяниеи примирение, то есть через деяние сугубо внутреннее, а не внешнее. Когда жевместо принесения покаяния в грехе раскола предлагается принести покаяние«за самовольный отход от Константинопольской кафедры» — экклезиологическая логика извращается, а покаяние превращается в какую-то«военную хитрость», прибегнув к которой можно выиграть сражение сосвоим «конфессиональным противником». Покаяться же, напротив, значитизжить из себя само это агрессивное стремление. У того, кто покаялся — такогопротивника просто нет… Необходимо личное обращение. Необходимо, чтобы человекпрошел сквозь сомнение, чтобы он преодолел самого себя, избавился от своейгреховной «тени»… И уже тот факт, что каяться в грехе своихпредшественников легко, что в этом покаянии душа не страдает, не молит опощаде, не пытается в последнюю минуту «сбежать» — свидетельствует отом, что здесь нет ни истинного обращения, ни истинного покаяния… Церковь этоне «консенсус», не «совпадение позиций и интересов».Церковь — это жизнь во Святом Духе, единство по образу бытия Пресвятой Троицы,единство Тела, множество членов которого живут одной и той же жизнью… И скаким бы сочувствием не относилась церковная иерархия к своим отделившимсясобратьям, как бы не желала она вновь обрести общение с теми, кто в силукаких-либо причин оказал-ся вне общения с полнотой Церкви — радикально изменитьситуацию может лишь тот, к кому обращено это сочувствие. Если бы обретениецерковного единства было бы возможно через какие-то внешние деяния, тогда быпозиция Украинской Православной Церкви действительно была бы деструктивной. Новедь дело не в том, что наш Предстоятель и епископат «обиделись» наФиларета и ждут теперь «сатисфакции» в виде его отставки и«публичного унижения» тех, кто находился с ним в общении молитв. Эточисто политическое видение проблемы и тот, кто его обнаруживает, не понимаетсамих основ православного учения о Церкви…
В каноническом праве существует такое понятие как икономия.А икономия — это дело сострадательной любви. Прибегая к икономии, Церковь идетна нарушение какого-либо канонического предписания, дабы облегчить приход коХристу для его нарушителя. Но каноны существуют не сами по себе, они сутьвоплощения догматического учения Церкви в дисциплинарной сфере. Поэтомуприменение принципа икономии не беспредельно, оно не может покрывать все и вся.Уврачевание можно познать по плоду: врач исцеляет, приводит к целостному бытию.Но о каком исцелении и уврачевании раскола в Украине может идти речь, если врезультате этого «уврачевания» может возникнуть раскол болеемасштабный? Наша позиция в этом вопросе, как ни парадоксально это покажется длямногих, обусловлена не защитой собственных «конфессиональных»интересов, а глубокой богословской позицией, верной Священному Преданию. ВедьПредание — это не сумма абстрактных положений, а передаваемый из века в векопыт Богообщения. Поэтому, когда Блаженнейший Митрополит Владимир говорит опокаянии, как о предварительном условии для дальнейшего молитвенного общения — он выражает некое богословское свидетельство о том, что есть церковноеединство. Да и какой смысл, прибегать для уврачевания раскола в Украине кгрубому нарушению канонов, если, в конце концов, это все равно не привнесет внашу церковную жизнь единство и гармонию, а вызовет лишь «кризис или дажераскол в православном мире, который по своим последствиям может напомнитьцерковную трагедию 1054 года», как и заявил об этом епископат УПЦ в своемобращении к Константинопольскому патриарху?
Поэтому думается, что роль Вселенского Патриарха в делеобретения церковного единства в Украине должна заключаться не в тех или иных«дипломатических» действиях, а в догматическом свидетельстве — свидетельстве о том, что есть это самое церковное единство. Мы столкнулисьсегодня не с одной лишь канонической проблемой. Раскол в Украине произошел неоттого, что «каноны Православной Церкви не предусматривают каноническогомеханизма провозглашения автокефалии». Перед нами прежде всего проблемабогословская: раскол произошел, так как для многих христиан национальноечувство стало более значимой экзистенциальной реальностью, чем церковноеединство. И его можно преодолеть лишь через богословское свидетельствоцерковной полноты и «изменения ума» тех, кто по каким-либо причинамот нее отошел. Вернуться к церковному единству можно лишь осознав, что оновыражает собою таинство Троичного бытия… Если же существующий раскол не будетизжит изнутри, а преодолен какими-либо внешними, административными мерами, тократковременный и иллюзорный церковный «мир» станет лишь прелюдией кновым, уже более масштабным, церковным нестроениям.
— Вы имеете в виду, возможный церковный конфликт междуКонстантинополем и Русской Православной Церковью?
— Слово «конфликт» не совсем уместно. Конфликт этоскорее столкновение интересов, а нам здесь угрожает несравненно более трагичнаяситуация — прекращение евхаристического общения и практическое разделениемВселенского Православия на две противостоящие друг другу части: греческую иславянскую. Хотя мне лично трудно представить себе, чтобы в случае признанияФиларета и его иерархии Константинополем, это решение было бы одобрено, скажем,такой авторитетной и древней кафедрой как Иерусалимская, либо ГрузинскойЦерковью, которая также как и Иерусалимский Патриархат серьезно озабоченаэкуменистической политикой Константинополя. Во Вселенском Православии естьсегодня серьезные разномыслия по ряду церковных вопросов, в том числе и повопросу об отношению к инославию. И этот вопрос уже разделил сам греческийправославный мир, где существуют довольно многочисленные схизматические группы,так называемых «старостильников», отпадение которых было вызванопопыткой константинопольских иерархов найти общий язык с западным христианством,что в частности выразилось во введении нового стиля. По этой же причине — различному отношении к инославию, и, прежде всего, к католицизму — существуетныне известное противостояние между Константинополем и Элладской ПравославнойЦерковью, иерархия которой более сдержано относится к экуменическойдеятельности. Осознаем ли мы до конца, что может произойти, если будет прерваноевхаристическое общение между Русской Церковью и Константинополем, которыеявляются сегодня двумя «полюсами притяжения» и выразителями двух различныхподходов к ряду насущных богословских вопросов? Можем ли мы быть уверены, чтоэто вообще не будет началом долголетнего и трудноизлечимого церковногоразделения, которое ввергнет Православие в столетия внешнего,«исторического умаления» — период расколов и ересей? Я понимаю, чтомногие православные христиане в Украине, искренне желая православноговозрождения, считают, что путь к таковому может пролегать лишь через обретениестатуса поместности для Украинской Церкви. Но вся история Церкви свидетельствуето том, что нарушение кафоличности, отход от благодатного «единения вомножестве» всегда ведет к трагическим нестроениям… Вспомним сравнительнонедавнюю церковную историю: обновленческий раскол в России был признанКонстантинополем, признан также, как и «лишение» обновленцамисвященного сана св. Патриарха Тихона, о чем «злорадно», радуясь злу,писали советские газеты. Но принесло ли это «юридическое», формальнолишь существующее признание, «высшего авторитета ВселенскогоПравославия», церковный мир для России и авторитет для самогоКонстантинополя? Нет, это признание ничего, кроме позора дляконстантинопольской патриархии, не принесло и со временем о нем, как обисторическом курьезе, вспоминают одни лишь церковные историки… В сегодняшнейситуации этот случай нам было бы полезно припомнить, так как онсвидетельствует, что, к великому сожалению, Вселенская Патриархия в своейдеятельности может руководствоваться не только исключительно ЦерковнымПреданием, но и политической конъюнктурой… Мне неприятно это говорить. И яискренне надеюсь, что Святейший Варфоломей как мудрый архипастырь и известный вправославном мире богослов далек от того, чтобы повторять ошибки своихпредшественников по кафедре, вмешиваясь в дела нашей Церкви.
«Признание» — это не нормативный акт, а выражениереально совершившегося в жизни Церкви. Каноническое признание не создаетединства, а служит его окончательным выражением, ибо в основе церковной жизнилежат не юридические нормы, а таинственная, благодатная жизнь… Поэтомуговорить о каком-либо «каноническом признании» Киевского Патриархата- значит просто извращать понятия и называть вещи, чужими, не свойственными им,именами. Первенство чести еще не простирает канонической власти ВселенскогоПатриархата на иные Поместные Церкви. Следовательно, возможное вмешательствоКонстантинополя в дела нашей Церкви не может быть определено с помощью иногоимени прилагательного как «неканоническое». И дело не в том, чтопоступая таким образом, Константинопольская патриархия нарушит некие«предписания» канонического права. Опасность заключается в ином.Ведь, те, кто пытается подтолкнуть его на этот шаг в сущности стремятся«легализовать» грех, привнести в Церковь модус бытия, который ейпредельно чужд. Вспомним, какие планы строил глава Киевского Патриархата ещесравнительно недавно, когда говорил об уместности существования во ВселенскомПравославии «двух самодостаточных семей Православных Церквей». Тогдавысокий сан Вселенского Патриарха для него не значил ничего, и в своемвыступлении в Америке (Клифтон, 14-го ноября 1998 г.) он говорил о том, что«признание» или «непризнание» Константинополя не имеет длянего существенного значения, так как в «любом украинском сельском храме заЛитургией молится большее число верующих, чем в полупустых храмах Константинополя».Теперь ситуация изменилась, и, упоминая Вселенского Патриарха, он уже именуетего «Всесвятейшим» и «Константинопольским», а не«турецким», как он это позволял себе ранее. Но можно ли утверждать,что позиция Филарета теперь стала иной? Опроверг ли он озвученную им ранеееретическую концепцию «двух семей»? Покаялся ли он в том, что творилранее? Нет, просто этот способ давления на кафолическую Церковь уже устарел, исегодня он прибегает к другой богословской фальсификации, пытаясь навязатьЦеркви свою позицию уже не при помощи мировой схизмы, а через мнимое«признание» Константинополя. Но вдумаемся: как первое, так и второе — ни что иное, как шантаж и попытка перенести раскол из Украины в мировоеПравославие. Вселенская схизма — вот что ждет Вселенское Православие, еслиФиларет и его иерархия будут приняты Константинополем в общение без принесенияпокаяния и примирения со всей церковной полнотой.
Любой вопрос в Церкви должен рассматриваться прежде всего сточки зрения богословской, в свете Предания. Это единственно возможный подход кпроблеме и если в угоду различных церковных и политических групп он будетпроигнорирован, то последствия наших ошибок могут превзойти наихудшие опасения.
Разделение — это трагедия. Но преодолеть ее можно лишь напути жертвенной отдачи себя в любви по образу Того, Кто есть Сама Любовь…
Киев, 8-го января 2001 г.
Список литературы
1. Максим Белецкий «Трагедияцерковного разделения»