--PAGE_BREAK--Лейденская школа. Одна из крупнейших религиоведческих школ Запада, так называемая Лейденская школа (журнал — Numen), организованная в старинном нидерландском городе Лейдене. К ней принадлежат такие ученые как: крупнейший ассириолог А. Лео Оппенхейм, С. Мовинкель. Не интересуясь степенью объективности, подлинности религиозных устремлений, это направление исследуют с большой тщательностью формы религиозной жизни, будучи уверенными, что суть религиозного существования или непознаваема в принципе, или вовсе отсутствует.
Теистическая школа. Последователи этого направления признавали реальность Бога, как объекта религиозных стремлений. Основоположник, в научном религиоведении, лютеранский богослов и философ священник Фридрих Шлейермахер (1768—1834) в «Речах о религии» объяснял веру «чувством полной зависимости» человека от обстоятельств жизни, а, в конечном счете, от Творца. Все зависит от Бога, но эта зависимость выражается в общей связи природы, а не в Откровении или благодати, ибо Бог не есть личность. В начале XX века идеи Шлейермахера развивали видный американский религиевед Джеймс Уильям, немецкие ученые Макс Мюллер и Рудольф Отто, лютеранский епископ Упсалы — швед Натан Содерблом. Их подход к религиоведению часто именуют историко-феноменологическим, ибо задачей теистической школы является изучение проявлений божественного в истории человечества.
Рудольф Отто предположил, что религия возникает от благоговения перед святыней, перед Богом, может быть даже не сознаваемым, которому предстоит человек. Эдвин Оливер Джеймс и С. Брэндон в книге «Человек и его судьба» предположил, что религия возникает от переживания факта собственной смертности. Крупнейший историк религии нашего времени, Мирча Элиаде (1907— 1986), является продолжателем более ранних направлений теистического религиоведения. В университетах Чикаго им была основана историко-феноменологическая школа изучения религий, ныне ставшая господствующим теоретическим направлением этой науки. Ее главный периодический орган — журнал «The History of Religions». M. Элиаде был убежден, что «любое религиозное празднество, любое установление богослужебного порядка представляют собой воспроизведение священных событий, которые имели место во «время оно», в начале бытия»[16].
Современные реалии в религиоведении таковы, что уже нигде, кроме стран с коммунистической идеологией, не занимается ни доказательством бытия Божия, ни разоблачением обманов «церковников». Оно вышло из тупика неразрешимого «основного вопроса философии», разработав ряд методов анализа, которого придерживаются сейчас все уважающие себя ученые. Религиозный феномен исследуется сам по себе в системе его собственной логики, принимается как реальность постольку, поскольку в него верят не исследователи, а исследуемые. По мнению А.Зубова: «Данные полевой этнографии и археологии разрушили красивые теоретические конструкции религиоведов — гегельянцев. Почти не осталось приверженцев и у популярной в 1920-е годы теории Эмиля Дюркгейма. Те религиоведы, которые не приемлют для себя объективность бытия Божия, предпочитают ныне быть не воинствующими безбожниками, а агностиками-эмпириками, отдав сторонникам историко-феноменологической школы общую теорию происхождения и существования религии»[17].
В этом исследовании приемлемыми религиоведческими концепциями для нас являются теория прамонотеизма и отчасти методология историко-феноменологической школы.
I.5 Социально-когнетивная теория
Человек с глубокой древности использует символы. До появления письменности это был единственный невербальный источник передачи информации. Благодаря единству природы нас и наших предков мы можем понимать дошедшие до нас древние символические изображения.
Социально-когнетивная теория появилась в 60-е годы, ее автором является Альберт Бандура. Частным следствием этой теории, является способность человеческого социума к символизации абстрактных понятий. Символы возникают, живут и изменяются по определенным законам. Эта теория выделяет следующие когнитивные способности человека: символизация, саморегуляция, саморефлексия, замещение.
Глава II. Древнее общество
II.1 Ашельская археологическая культура
Ашельская археологическая культура[18] уникальна, возникает внезапно, без фиксируемых археологическими методами «корней»[19]. Более ранняя олдувайская археологическая культура, по всей вероятности, есть результат активности археопитека умелого.[20]
Носители ашельской культуры заселили Африку и Евразию достаточно быстро. Несмотря на различия в климате и вероятные особенности в хозяйственной деятельности, особой региональной специфики в изготовлении характерных для эпохи орудий не проявилось. Рубила из Европы, Южной Африки и с Индостанского полуострова являются, по существу, однотипными орудиями, и это также относится к остальному крупному и мелкому инвентарю.
Изучение ашельских орудий однозначно свидетельствует о возможности, древним человеком, решать сложные технические задачи, связанные с расщеплением камня. Подобные операции требуют исключительно человеческих качеств мышления. Любопытна следующая деталь: в древности «ученики» демонстрировали удивительно стабильные успехи. Археологам крайне редко удается обнаружить следы неумелого расщепления. Похоже на то, что существовавший в палеолите теоретический курс обучения был очень эффективен. Это косвенно свидетельствует о развитой речи древних людей.
Тема семьи. Археологи достаточно уверенно говорят о том, что люди древнего каменного века, нежили стадом. Жилье чаще было временным (пригодная для долговременного проживания пещера большая редкость) построенным из жердей, и рассчитанным на семью из 10-20 человек.
В эту эпоху косвенными свидетельствами религиозности могут служить артефакты которые допустимо отнести к категории «культовых». По мнению проф. Волков П.: «Вполне вероятно, что среди артефактов, именуемых археологами инструментарием, существовали орудия, предназначенные для периодического выполнения поистине необычных операций. Это могла быть особая иррациональная деятельность, к каковой можно отнести действия культовые, т.е. стимулированные не утилитарным, а особым, религиозным, чувством»[21].
За обычным завтраком человек мог с успехом пользоваться «столовым ножом» из отщепа. Для совершения аналогичного, но уже ритуального действия требовался, конечно, неординарный по красоте инструмент. В инструментарии ашельской ахеологической культуры присутствует такого рода орудие, это так называемые «ашельские бифасы». Они обладают практически всеми признаками, которые можно считать обязательными для характеристики культовых орудий: монофункциональностью, признаками изготовления по особой технологии, подчеркнутой неординарностью в инструментарии эпохи[22]. Трасологический метод подтверждает специализацию этих инструментов, как мясных ножей.
Образ жертвы. Если предположить, что для совершения первых в истории жертвоприношений человеку реально необходим был только один инструмент – жертвенный нож, то этим орудием вполне могли быть листовидные бифасы, явно находящиеся вне ряда обычных, бытовых, повседневно используемых предметов.
II.2 Археологическая культура мустье
В дальнейшем ашельская технология расщепления камня постепенно эволюционирует в мустьерскую[23], которая, в свою очередь, перерастает в позднепалеолитические и неолитические технологии. Фиксируемая специалистами изменчивость способов обработки камня в это время обуславливалась преимущественно внешними обстоятельствами (особенностями природного окружения). Но сам человек, носитель выделяемых поздних археологических культур, — похоже, не изменялся. Археология как наука об артефактах не свидетельствует об эволюции человека. Со времени возникновения культуры ашеля его способности остались на прежнем, достаточно высоком уровне.
В археологии прямым доказательством религиозности человека обычно принято считать факты погребения умерших. Это убедительно. Явные следы таких ритуальных действий в период позднего палеолита хорошо известны[24]. Есть захоронения, датированные средним палеолитом. Более древних могил пока не найдено. И обнаружить их крайне трудно.
Мустьерские захоронение по времени относятся к среднему палеолиту. Они свидетельствует о преднамеренном характере погребения. Так неандертальцы[25] не бросали умерших на произвол судьбы, но тщательно и с немалой затратой сил предавали земле. В погребениях, на территории Европы, покойнику придавали позу спящего человека. Можно с большой долей уверенности предположить, что, придавая умершему позу сна, неандертальцы хотели на символическом языке сказать — он уснул, но он проснется. Найденые в могиле кремневые орудия и куски жареного мяса говорят о том же. Давая мясо и орудия труда умершему, его близкие символически показывали, что он жив и будет жить.
Эмбриональная поза трупоположения особено была распространена среди неандертальцев Переднего Востока — так были похоронены десять человек в пещере эс-Сукхул на горе Кармил. Специально отрытые для них могилы были очень малы и имели круглую или овальную форму, что, наверное, должно было символизировать материнскую утробу земли, беременную умершим, призванным родиться к новой жизни[26].
Тема семьи. Примечательно, что неандертальцы не делали различий между взрослыми и детьми, когда хоронили умерших. В Крыму, в гроте Киик-Коба в 1925 году было найдено погребение неандертальской женщины, радом с которой с соблюдением всех обрядовых правил был предан земле годовалый ребенок. В Ла Феррассе (Дордонь, Франция) среди иных была найдена и могила, где похоронен был выкидыш 6—7 месяцев беременности. В этом же погребении тела детей оказались снабженными орудиями и оружием, которые они в земной жизни не могли еще употреблять. Видимо, неандертальцы ожидали, что умершие дети станут взрослыми в ином мире[27].
Мустьерские погребения свидетельствуют о надежде на воскресение тела. Мы настолько свыклись с обычаем хоронить умерших, что как-то не придаем значения его символической стороне. Только в словах заупокайного канона — «земля ты еси и в землю отыдеши», являющихся воспоминанием «проклятия Адаму» — «возвратишься ты в землю, из которой ты взят; ибо прах ты, и в прах возвратишься» [Быт. 3, 19], содержится для современного человека объяснение этого древнейшего обычая предавать умерших земле.
Среди находок относящихся к культуре мустье также есть «бесполезные орудия» — особо «красивые» но малопроизводительные изделия в инструментарии древнего человека. Это скорее всего культовые орудия. Например «иволистный» нож вполне мог быть тем самым ритуальным орудием, которое требовалось человеку в сакральных трапезах. «В данном случае для инструмента существенна уже не его производительность, а именно яркий, запоминающийся, отличительный внешний вид. Представьте себе нож из прозрачного, кровавого цвета сарда или полосатого желто-туманного агата»[28],- замечает археолог П. В. Волков.
Следы культовой деятельности в среднем палеолите. В 1917—1923 годах палеонтологи Эмиль Бахлер и Нигг обнаружили, в высокогорной пещере Швейцарских Альп Драхенлох, находки свидетельствующие о так называемом медвежьем культе в среднем палеолите. Вскоре аналогичные находки были сделаны и в иных альпийских пещерах. Кроме типологически близких швейцарскому Драхенлоху находок, имелись случаи воздвижения медвежьих голов на отдельно стоящие высокие камни (Марингер назвал эти памятники «древнейшими из ныне известных алтарей»[29]) и закапывания-погребения частей жертвенных животных у входа в пещеру под специально положенной плитой. В настоящее время памятники неандертальского поклонения медведю обнаружены на пространствах от испанских Пиренеев до нашего Кавказа. Культ медведя безусловно существовал среди европейских неандертальцев. Но в чем была его суть?
Чаще всего культ этот именуют охотничьим, то есть охотились на медведя из чисто утилитарных целей. Но дело в том, что громадный медведь (до трех метров длиной и более двух метров высотой в холке), являлся слишком опасным объектом охоты для человека плейстоцена. И действительно, неандерталец, судя по его кухонным отбросам, в повседневной жизни предпочитал питаться безобидными копытными. Вряд ли это было и соперничества за обладание жильем. Большинство пещер, где были найдены медвежьи головы, не удобны для проживания. Судя по тому, как обращались с останками убитых медведей, эти они потребны были неандертальцу для каких-то религиозных целей. То есть, не культ медведя был следствием охоты, но охота на медведя была следствием культа.
Человеку извечно стремление к Небу, к преодолению смерти. Профессор Андрей Б. Зубов предполагает: «Для достижения же Неба начинают использоваться иные приемы (кроме погребений – Л. М.) и, в первую очередь, соединение с существом, символизирующим всемощного и вечного Бога. Соединение наиболее естественно происходит при вкушении пищи, а символом Творца всего естественней могло выступить особенно сильное и внушающее страх животное…»[30].
Фаллический культ (связанный с медвежьим и зафиксированный для пещеры Зальцзофен) еще более убеждает в том, что медведю поклонялись не как охотничьему трофею и не с магическими целями привлечения новых животных в охотничьи сети, но ради самой жизни, ради соединения с Богом, символом которого стал для неандертальца пещерный медведь.
II.3 Археологические культуры верхнего палеолита
По особенностям памятников материальной культуры верхний палеолит обычно подразделяют на следующие временные периоды, наименованные по местам классических для этого периода находок:
65—35 тысяч лет до Р.Х. Поздний Мустье;
35—25 тысяч лет до Р.Х. Ориньяк;
25—20 тысяч лет до Р.Х. Солютр;
20—10 тысяч лет до Р.Х. Мадлен.
Находок эпохи верхнего палеолита – неолита достаточно много для того чтобы увидеть их значение в духовных исканиях древнего человека.
Ориньякские захоронения кроманьонца имеют для нас новую интересную деталь. Дно могил заранее посыпано охрой. Тело покойного снова посыпали охрой, накрывали лопатками мамонта и только после этого засыпали землей. Охра очень часто, почти повсеместно используется кроманьонцем как в заупокойном ритуале, так и при иных религиозных обрядах. Она символизирует кровь, жизнь и, говоря словами религиоведа Э.О. Джеймса, «выражает намерение оживить умерших через соединение с веществом, имеющим цвет крови»[31]. Не исключено, что именно этот обычай положил начало устойчивой ассоциации «того света» с цветом крови во многих религиозных традициях.
Нахождение рогов копытных, бивней мамонтов в могилах позднего неолита становится более распространенным, чем в захоронениях неандертальцев. Эта широко известная в человеческой культуре символика, наверняка должны были означать присутствие божественного покрова над человеком. Свидетельствовать не просто об уповании воскресения, но о надежде на воскресение в лучшем, чем этот, божественном мире.
Умерших полагали в расшитых раковинами моллюсков одеждах, не очень-то удобных в носке. Видимо, мы имеем дело со специально сшитым заупокойным облачением. Так хоронили и женщин, и детей, и даже новорожденных.
Но не все погребения имеют такой торжественно спокойный характер. В полной противоположности к ним оказываются находки связанных после смерти тел, иногда лишенных каких-либо заупокойных даров; людей, похороненных лицом вниз под грудой тяжелых камней; расчлененных трупов.
Согласно методу историко-феноменологической школы можно предположить, что бросали в яму без облачений, без правильного погребения, со связанными руками и ногами не из-за страха, что умерший встанет, но желая изобразить, как с законопреступником поступят на загробном суде. Тело грешника становилось своеобразной иконой мучений и гибели его души в инобытии, и, одновременно, поскольку образ и первообраз, тело и личность до конца, скорее всего, не разделялись по представлениям древних, должно было усиливать страдания души, лишенной божественного блаженства и воскресения.
Так ли думали ориньякские охотники на мамонтов, или они руководствовались иными мотивами, торжественно погребая одних из умерших и «казня» тела других, но ясно одно — «Люди последней ледниковой эпохи хоронили своих мертвецов в безусловной уверенности их будущей телесной жизни. Они, кажется, также считали, что в телах умерших продолжает длиться какая-то жизнь»[32],- пишет Дж. Марингер.
Если бы кроманьонские охотники не были убеждены в воскресении своих умерших, они наверняка не стали бы придавать такого значения заупокойному ритуалу и сохранению их физических останков. Простой опыт, безусловно, свидетельствовал им, что такое воскресение не наступит вскоре. Кости предков продолжали истлевать в земле, несмотря на охру, бивни мамонтов и ракушки каури. И то, что это не обескураживало древних охотников, не взращивало в них безверие, заставляет предполагать, что кроманьонцы[33] ожидали победы над смертью не вскоре, но в далеком будущем, когда все их ритуальные усилия принесут бесценный плод полносоставного телесного воскресения.
продолжение
--PAGE_BREAK--Связь с умершим.Но ожидание воскресения умерших отнюдь не означало для кроманьонца их полного исчезновения из жизни живых до наступления этого чаемого мига. Хотя кости покойников лежали в могилах, их души и силы оставались частью племени и принимали какое-то участие в жизни. О том, что так думали верхнепалеолитические охотники, мы можем догадываться по некоторым странным, на первый взгляд, находкам. Это так называемые ревуны, изделия из рога с доминирующей трехчастной символикой. Применяя метод сопоставления с практикой современных внеисторических народов, можно утверждать, что они использовались для общения с предками. Когда по ревуну проводят специальными предметами (гребнем, шкурой тотемного животного) он издает звуки, в которых аборигены слышат голоса предков. На ревуне из Ля Рош сохранились следы охры, что безусловно указывает на связь предмета с заупокойным ритуалом и потусторонним миром.
Большей частью люди верхнего палеолита хоронили своих умерших, но иногда они, хранили черепа в жилищах живых или в специальных святилищах. Изготавливали из черепной коробки чашу для питья. Последователи чикагской школы склонны интерпретировать эти факты следующим образом: «…череп, бывший вместилищем мозга, сохраняет какое-то духовное, незримое содержание, какую-то частичку личности умершего, которой могут приобщиться живые. Материальные останки умершего были для кроманьонцев не бесчувственным прахом, но одним из элементов, одной из составных частей их умершего сородича, оставшейся в их мире, дабы с ее помощью можно было вступать в общение с ушедшим в инобытие. Эта часть хранила что-то от личности усопшего, она была символом умершего человека. Но, как и в случае с иными символическими образами, здесь он сохранял качества и силы первообраза, самого умершего предка. Заупокойный ритуал кроманьонцев, в котором, судя по остаткам в них охры, использовались чаши из черепов, еще более укреплял эту связь и делал умерших предков частью мира живых»[34].
Религиозный смысл верхнепалеолитической живописи. Верхнепалеолитическая живопись была открыта в 1879 году испанским дворянином Марчеллино де Сатуоло. Поначалу казалось само-собой очевидным, что в человеке просто проснулось чувство прекрасного, и он стал вдохновенно творить. «Искусство для искусства» — было девизом того времени в культуре, и воззрение это с решимостью перенесли на 20—30 тысяч лет в прошлое, приписав кроманьонцу. В XX веке эти находки стали интерпретировать по иному. В начале было обращено внимание, что и в живописи пещер, и в найденных позднее скульптурах животных, изваянных в то же время, немалое число сюжетов составляют сцены охоты, вернее, изображения поражаемых стрелами, копьями и камнями животных, иногда — истекающих кровью. И хотя при всей многочисленности такие сюжеты далеко не главенствовали в пещерном искусстве. Палеоантропологи к концу 1930-х годов согласились на том, что побудительным мотивом кроманьонского искусства являлась симпатическая магия, то есть убеждение, что, изобразив перед охотой пораженного стрелой зверя, можно с уверенностью надеяться поразить его и в грядущей травле.
Предположение было основано на данных этнографии. Некоторые примитивные племена, например пигмеи, — перед охотой действительно рисуют на песке животное, которое они собираются убить и на рассвете дня охоты, с первыми лучами солнца, поражают изображение охотничьим оружием, рецитируя определенные заклятия. Охота после этого, как правило, бывает удачной, и животное поражается именно в то место, которое пронзило копье на рисунке. Но после завершения охоты рисунок никогда не сохраняется. Напротив, на него изливают кровь (то есть жизнь-душу) убитого животного, а потом изображение изглаживается пучком отстриженной от шкуры шерсти.
При казалось бы полном сходстве охотничьей магии пигмеев с памятниками палеолитической живописи сразу же заметны очень важные отличия. Во-первых, большинство животных все же остается на пещерных «фресках» непораженными, часто художник тщательно рисует их мирную жизнь, любит изображать беременных самок и животных во время брачных игр (впрочем, с завидной стыдливостью). Во-вторых, изображения делаются «на века» прочнейшими, имеющими долгую и очень трудоемкую технологию изготовления красками. Для пигмейского волхва важно изобразить животное, поразить его, потом, полив кровью, как бы вернуть убитому жизнь. После — изображение пораженного животного только мешает его возрождению и потому немедленно уничтожается удачливым колдуном. Палеолитический охотник почему-то вовсе не стремился после успешной охоты считать дело оконченным. Его стремления были противоположного свойства. В-третьих, колдуну, как правило, важно приблизить свое волхование к месту и времени события, на которое он хочет повлиять. Желая убить антилопу, пигмеи «убивали» ее изображение на рассвете дня охоты, на той же земле и под тем же небом, которые должны были стать свидетелями их охотничьего искусства.
Совсем иначе поступали художники франке-кантабрийских пещер. Они казалось бы намеренно избирали самые темные, потаенные уголки, часто исключительно труднодоступные и, по возможности, поглубже уходящие в землю. Иногда, после завершения работ, вход заделывался каменной стенкой, вовсе препятствуя проникновению людей. Древние художники, в отличие от их нынешних собратьев, кажется, вовсе лишены были профессионального честолюбия. Они избегали работать там, где жили их соплеменники. Кроманьонцы селились, как правило, недалеко от входа в пещеру, если уж избирали этот вид жилища, а рисовали подальше от стойбищ, в сокровенной тишине подземелий. Но особенно любили они избирать галереями пещеры, вовсе не приспособленные для жилья, где никаких следов повседневной жизни кроманьонца археологи так и не обнаружили. Знаменитая пещера Ляско (Lascaux. Дордонь, Франция), с ее труднодоступностью и промозглостью, оказалась особенно желанным местом для древнего художника.
Крупнейший специалист в области палеолитической живописи А. Леруа-Гуран указал на интереснейшую ее особенность — «исключительное единообразие художественного содержания» — «образный смысл изображений, кажется, не изменяется с тридцатого до девятого тысячелетия до Р.Х. и остается одним и тем же от Астуриидо Дона». Это явление сам французский ученый объяснил существованием «единой системы идей — системы, отражающей религию пещер»[35].
Вот какую интерпретацию дает феноменологический подход в религиоведении: «Кроманьонцы навыкли хоронить в земле своих мертвецов. И если они стремились поглубже в глубинах земли оставить изображения, то скорее всего и эти изображения имеют отношение не к этому надземному, но к тому подземному (инфернальному) миру. Они пытались скрыть изображения от глаз случайных зрителей, а часто — и от зрителей вообще — следовательно не человеку были предназначены они, или уж точно — не всякому человеку. Это были картины, предназначенные для обитателей подземного мира, для душ умерших и духов преисподней. Картины того охотничьего рая, куда уходили предки и в котором они пребывали в ожидании воскресения. Духи, в отличие от живых, не могут поражать животных стрелами и копьями, но они нуждаются в крови жертвенных животных, чтобы там вести полноценную (полнокровную) жизнь и помогать обитателям этого мира. И потому изображены на сценах охоты истекающие кровью, умирающие животные. Это — вечно длящиеся жертвоприношения усопшим»[36].
Идея Бога в верхнем палеолите. Среди находок, относящихся к археологическим культурам ориньяк и солютр, изобилуют кости мамонтов. Охотится из чисто утилитарных целей, на такое огромное животное, не имеет смысла. Мамонтов между тем убивали не как исключение, но регулярно, как будто без них кроманьонец никак не мог обойтись. Есть даже мнение, что это замечательное животное исчезло по причине слишком пристального интереса к нему древнего человека. И интерес этот, кажется, был не столько гастрономического, сколько религиозного свойства. Мамонт был необходим верхнепалеолитическому охотнику в ритуале.
Примечательно, что и современные пигмеи Тропической Африки никогда не охотятся на слона просто ради мяса. Эта опасная и трудная для них охота всегда сопряжена с жертвоприношением. Слона они считают воплощением Высшего Бога, духом, покровителем человека. Перед ним извиняются за то, что его убили, самые вкусные части (например, хобот) хоронят в земле, а мясо едят с благоговением, в надежде сопричаститься высшей Небесной Силе. Аналогию этих обрядов с обычаями кроманьонца впервые усмотрел П. Вернер[37].
Видимо, и для древних охотников Европы общение с мамонтом в жертвоприношении, присутствие бивней и костей мамонта в могиле, в святилище было знаком богоприсугствия, богообщения. Отдавая своих умерших покрову Того Существа, символом которого являлся мамонт, кроманьонцы скорее всего уповали на приобщение своих умерших к Его свойствам вечности, всемощности.
Культ мамонта безусловно доминирует в позднем палеолите Евразии, но и более древние культы медведя не забылись полностью. Некоторые племена отдавали предпочтение им. В силезской пещере, Хелльмишхёхлль, Л. Зотз сделал в 1936 году еще более интересную находку. Недалеко от входа он обнаружил специально захороненную голову молодого (2—3 года) пещерного медведя вместе с костями бурого медведя. Археолог обратил внимание, что зубы пещерного медведя были тщательно спилены незадолго до его гибели (дентин на спилах не успел восстановиться полностью). В черепе были найдены орудия ориньякской археологической культуры. Вскоре после опубликования Л. Зотзом этой находки, этнолог В. Копперс подсказал современную аналогию находке Зотза. Оказывается у гиляков и айнов Сахалина и Курилл еще в начале XIX века был замечен обычай так называемого «медвежьего праздника». Зимой, после солнцеворота, специально выращенный в неволе 2—3-летний медведь, после торжественных ритуалов приносится в жертву. Его полагают посланцем к великому духу и, по убеждению айонов, он будет ходатайствовать за племя перед этим духом в течение всего года и особенно будет споспешествовать охотникам. Примечательно, что незадолго до жертвоприношения зубы жертвенного медведя спиливаются «дабы он не причинил вреда во время празднеств»[38].
Но сохранение обряда у айнов и гиляков вовсе не значит, что и объяснения его сути дошли до нас в неизменном виде. Обитатели Курильской гряды и Сахалина не в состоянии разумно объяснить зачем они мучают и без того обреченного на жертву и при том весьма почитаемого в принципе зверя. Вероятно это позднейший домысел. Обряд избиения медведя, появляющийся в верхнем палеолите, не мог не иметь тогда ясного и хорошо сознаваемого людьми смысла. Скорее всего он как-то был связан с идеей страдания Высшего Существа за грехи людей, он был ритуальным воспроизведением какого-то божественного события, бывшего «во время oно» и связанного со страданием Бога.
Однако ни древний культ медведя, ни рога оленей и бивни мамонта в могилах соплеменников не могли в эпоху верхнего палеолита полностью успокоить рвущуюся за пределы этого земного и временного мира человеческую душу. В пещере Ляско, нас встречают некоторые изображения по сей день никем не объясненные сколько-нибудь удовлетворительно. Начать с того, что в первом же зале процессию разнообразных животных «ведет» по сводам странное трехметровое существо. Оно имеет хвост оленя, заднюю часть дикого быка, горб зубра. Задние ноги напоминают слоновьи, передние — конские. Головой животное это подобно человеку, а от темени отходят два длинных прямых рога, каких вовсе не нет в животном мире. Зверь этот, по мнению ряда исследователей, являет собой женскую особь с подчеркнутыми признаками беременности.
Если бы целью древнего художника была «охотничья магия», то он никогда бы не изображал подобных монстров. Ведь чтобы поразить животное во время охоты, надо, с точки зрения колдуна, как можно более точно воспроизвести его образ, а потом убить изображение. Даже если согласиться (а это весьма сомнительно), что темные пятна на шкуре чудовища из Ляско — это следы от камней охотничьей пращи, то непонятно зачем надо было стараться колдуну над трехметровым изображением, занимающим центральное место среди изображений первого зала, если животное такое все равно не встретишь в полях охоты. Комбинированные изображения животных убедительно свидетельствуют против объяснения палеолитического искусства как «охотничьей магии».
Скорее всего, и вышеописанное существо, и так называемый рисунок «умерший перед Великим Зубром» из следующего зала, отражают идею Бога в верхнем палеолите. О последней сцене А. Зубов пишет: «Здесь, в этой таинственной фреске из Ляско, перед нами предстает самое сокровенное упование палеолитических людей — надежда на победу над смертью, и предстает не в виде элементов заупокойного ритуала, но в символическом изображении. Стоящий над умершим зубр поражен кажется тяжелым копьем. Он и податель жизни — и жертва за жизнь»[39]. Представление это может показаться слишком сложным для ориньякских охотников, но вспомним, что именно с таким представлением о гибели и победе над смертью подателя жизни (Осирис в Египте, Думузи в Шумере, Яма — в ведах) входит человечество в религиозную историю 4—5 тысяч лет назад. Идея единства жертвоприношения, жертвы и жертвователя — идея очень древняя.
С фреской Ляско совпадает изображение на палетке из пещеры Раймондон (Франция). Только здесь люди приносят в жертву зубра, надеясь, должно быть, через эту жертву соединиться с первообразом, с тем великим Существом, символом Которого был для кроманьонца зубр. На палетке безусловно изображено жертвоприношение. Голова зубра на уже освобожденном от мяса костяке и две передние ноги, отсеченные и лежащие перед головой. По обе стороны зубра стоят люди. Это — участники жертвоприношения, жертвенной трапезы. У одного из них в руке нечто наподобие пальмовой ветви.
Фреска Ляско и палетка из Раймондон — две части целостной картины религиозных упований человека верхнего палеолита. На палетке мы видим жертвоприношение в мире людей, на стенах пещеры — результат (и одновременно причину) этого жертвоприношения в мире богов, куда так желал попасть человек, пройдя рубеж земной жизни. Зачастую животные для жертвы были взаимозаменяемы, но смысл жертвоприношения от этого не менялся.
Палеолитические Венеры. Еще одним кругом верхнепалеолитических находок, имеющих значение, выходящее за пределы этой обыденной посюсторонней жизни, являются многочисленные фигурки, рельефы и рисунки женщин. Фигурки палеолитических «венер», относящиеся большей частью к Ориньяку показывают, что интерес к женщине тридцать тысяч лет назад весьма отличался от нынешнего. Лицо, руки и ноги проработаны в этих фигурках очень слабо. Подчас вся голова состоит из одной пышной прически, но вот все что имеет отношение к рождению и кормлению ребенка — все это не просто тщательно прописано, но, как кажется, преувеличено. Все это свидетельствует о том, что палеолитическая Венера это многорождавшая мать[40].
Возможна следующая интерпритация. Скорее всего, эти «венеры» являлись изображениями «Матери Земли», беременной умершими, которым надлежит еще родиться вновь к вечной жизни. Может быть, сущность так изображавшаяся была самим родом в его протяжении от предков к потомкам, Великой Матерью, всегда производящей на свет жизнь. Для хранительницы рода не важны индивидуальные «личные» признаки. Она — вечно беременное жизнью чрево, вечно кормящая своим молоком мать. Вряд ли размышления древних поднимались до высоких абстракций, но коль хоронили они своих мертвецов в землю, то стало быть верили и в их воскресение, а если верили, то не могли не поклоняться Матери-Сырой-Земле, дающей пишу, жизнь и возрождение[41]. Поклонение Матери Земле, столь естественное у земледельческих народов, в действительности оказывается древнее земледелия, так как целью поклонения был для древнего человека не земной урожай, но жизнь будущего века.
II.4 Религиозные представления раннего неолита
Теории неолитической революции.Приблизительно 13—10 тысяч лет назад в жизни древнего человечества происходят глубокие изменения. Бродячий охотник и собиратель, кочующий за стадами диких животных и питающийся главным образом их мясом, в эти переломные тысячелетия превращается в оседлого земледельца и в пастуха-скотовода. Некоторые из основанных в X тысячелетии до Р.Х. поселений до сих пор являются обитаемыми, например знаменитый Иерихон. Этот глубинный сдвиг в образе жизни человека именуют «неолитической революцией». Термин этот был предложен в 1925 году британским археологом Виром Гордоном Чайлдом в книге «На заре европейской цивилизации». Суть процесса «неолитической революции» можно выразить так: сохранение каменной индустрии при переходе от добывающего к производящему хозяйству.
продолжение
--PAGE_BREAK--