Сухина Т.С.
Московский Государственный Университет
Москва 1997 Введение.
В последние два десятилетия происходит активное проникновение философско-религиозных идей в российское сознание. Тысячными тиражами издаются книги философских авторов и, в первую очередь, представителей современной французской мысли. Многочисленные рецензии, пересказы, небольшие исследования творчества философов, а также статьи полемического характера публикуются на страницах периодических изданий и в Интернете. Особенно острой на сегодняшний день является полемика среди переводчиков и исследователей современной французской мысли. Именно здесь, по выражению автора рецензии на исследование творчества Ж.Батая В.Славчука, “проходит вектор актуальности, здесь – сфера распределения квот популярности, здесь же – наиболее раскупаемые тиражи переводов, дискурс которых апроприируется интеллектуалами…”. В журнале «Новое литературное обозрение» была развернута дискуссия по вопросу: «Актуальна ли философско-религиозная мысль для России?» Выразители крайней негативной точки зрения утверждают, что «наследие философии религии в России не актуально, оно сделано актуальным и продолжает делаться актуальным», что «популярность философии религии в России никак не связана с ценностью работ авторов» и приписывают мыслителю роль «ангажированного интеллектуала в начавшем стремительно массовизироваться обществе». Другие мыслители полагают, что идеи философов могут быть плодотворными для России и рекомендуют «растождествить их с уже готовым набором интерпретаций, сглаживающих многочисленные противоречия и даже ошибки, содержащиеся в их книгах». Почитатели творчества Фуко видят в многообразии его восприятия родство с поэзией Пушкина, указывают на «индивидуальную систему мысли» философии религии, которая «требует особого таланта и остается привилегией избранных», в отличие от науки, ограниченной рамками той или иной парадигмы, что делает ее положения доступными добросовестному, но не наделенному особыми дарованиями, исследователю. Пристальное внимание российского читателя к творчеству мыслителей философского направления не случайно. Философы затрагивают мировоззренческие проблемы, порожденные постиндустриальной и постинформационной цивилизацией Запада, в той или иной степени, назревшие в российском обществе: несостоятельность неумеренных притязаний разума на овладение абсолютной истиной и плоского сциентизма, разочарование в идеях научно-технического прогресса, глобализации мирового сообщества и т.п.; духовный кризис и переоценка ценностей, утверждаемых традиционными религиями и внерелигиозными гуманистическими концепциями. В условиях духовного кризиса, переживаемого российским обществом, наблюдается усиление интереса к религии в самых широких его слоях и повышенное внимание к философским интерпретациям религии в среде интеллектуалов, что делает проблему философского отношения к религии особенно актуальной для России. Основная часть
В концепциях почти всех мыслителей как религиозной, так и внерелигиозной ориентации обнаруживается обращение к проблеме Абсолюта, рассматриваемого в качестве основания существующего мира. Философы утверждают невыразимость Абсолюта, трактуя его по- разному. Обращение к невыразимому и непредставимому, вероятно, связано с нежеланием философских мыслителей принимать современное посткапиталистическое общество, в котором господствует насилие, а ценность определяется, прежде всего, денежным измерением, в качестве подлинной реальности. Ответственность за социальные пороки, как указывалось выше, они возлагают на западно-европейскую культурную традицию, являющуюся, с их точки зрения, прежде всего, рационалистической. Поэтому в концепциях философов отдается предпочтение художественным, мистическим и интуитивным формам познания.
Философы религиозной ориентации — Д.Р.Гриффин и Х.Смит* рассматривают невыразимую божественную реальность в качестве причины и источника смысла всего существующего. При этом, следуя пантеистической традиции, они полагают, что божественная реальность не существует сама по себе, а воплощается в конечных вещах и их взаимодействиях. «Это Абсолют или метафизическое совершенство, потому что он-то и воплощается в каждой существующей и определенной вещи».
Гриффин называет абсолютную реальность „творящим опытом“ (»creative experience"). Изначально «творящий опыт», по мнению философа, воплощен в Боге и без Бога не существует. В свою очередь, и Бог немыслим без творящего опыта". Гриффин рассматривает эти проявления единой сущности как в равной степени изначальные и совершенные. Но понятие Бога, согласно Гриффину, обладает некоторой спецификой. Он рассматривает Бога в качестве аксиологического совершенства. Бог изначально предусматривает моральные, эстетические, логические и математические ценности, определяя воплощения «творящего опыта» в конечных существованиях. В соответствии с антитоталитаристской направленностью философии Гриффин пытается ограничить власть, которой наделяется Бог в христианской теологии.
* Теологические взгляды Гриффина мы излагаем по разделу «Премодерн и философская философская теология» (с.17-60), а Смита по разделу «Критика учения о вневременной и внепространственной общей сущности философии и религии. Ответ Д.Гриффину» (с.61-86) в книге Гриффин Д.Р. Смит Х. Изначальная истина и теология постмодерна. Изд-во нью-йоркского университета. 1989.
С его точки зрения, творцом целостной Вселенной является единая сущность, представленная Богом и «творящим опытом», каждый из которых обладает собственными функциями. Мир является продуктом деятельности «творящего опыта», в то время как духовные ценности творит Бог.
Бога, в отличие от «творящего опыта», Гриффин наделяет свойствами индивидуальности. Бог является единственной индивидуальностью, существующей необходимо и вечно. Он обладает «совершенной симпатией, совершенным знанием, совершенной силой, необходимым существованием, непреходящестью и неизменностью». Гриффин выступает с позиций пантеизма, трактуя Бога как имманентное миру и человеку начало. Однако в пантеистическую позицию не вписывается теистическое наделение Бога чертами индивидуальности.
»Творящий опыт", так же, как в Боге, изначально воплощен и в мире конечных существ. Мир не существует без «творящего опыта», и «творящий опыт» не может существовать без множества конечных воплощений. Мир в равной степени совечен «творящему опыту» и Богу. Действующей причиной происходящих в действительности событий Гриффин считает изначально присущую «творящему опыту» творческую энергию. Эта энергия актуализирует то, что существует потенциально. Процесс актуализации и есть, с точки зрения мыслителя, событие опыта. Гриффин считает возможным причинение и смыслопорождение, осуществляемые не только верховными инстанциями, существенно отклоняясь тем самым от теистических концепций. С его точки зрения, творящей силой обладает не только Бог, но и сами вещи. «Каждое событие – продукт божественного влияния, творящего воздействия всех предшествующих событий и своей собственной творящей самодетерминации».
Гриффин отказывается от сведения смыслополагания к соотнесению смысла каждого отдельного события с изначальным смыслом, в отличие от теистических представлений. Наряду с признанием смыслопорождения и причинения высшей силой, он признает наличие причинно-следственных связей в мире и возможность их детерминистского объяснения. Судя по всему, положение Гриффина о „творящей самодетерминации“ обусловлено его представлением о значительных достижениях современной науки в области изучения саморегулирующихся систем кибернетического типа. Возможно также, что положение о „самодетерминации“ навеяны распространенной среди американских социологов концепцией современного американского общества как саморегулирующейся системы.
Cледуя философской реконструкции традиционной метафизики, Гриффин пытается осуществить замену сущностей на события, не обладающие неизменными сущностями, но при этом оставляет незыблемыми абсолютные ценности, обеспеченные, согласно философу, божественным совершенством.
Он нередко ссылается на положения философии А.Н.Уайтхеда, рассматривавшего действительность как становление, а объективность как возможность для становления.
В духе мистико-пантеистической традиции Гриффин называет Бога „душою Вселенной“, а мир конечных вещей ее „телом“. „Творящий опыт“, Бог, мир конечных вещей составляют, согласно мыслителю, единое Целое и являются в равной степени изначальными.
В соответствии с мистико-пантеистической онтологией решается и проблема познания Абсолюта. Гриффин полагает, что познание Абсолюта может осуществляться лишь посредством интуиции: „Мы можем иметь интуитивное знание о “творящем опыте», так как мы являемся его воплощением. Он выразим, но у него нет характеристик, посредством которых он может быть описан». Философ полагает, что понять Абсолют можно только по аналогии с нашим опытом существования. Невыразимым, с точки зрения Гриффина, является Абсолют, существующий в качестве конкретного всеохватывающего опыта в любое время.
Гриффин полагает, что «творящий опыт» абсолютно реален, воплощен во всех конкретных существованиях, обеспечивает основу для нечувственного восприятия как универсального и, следовательно, естественного свойства мира.
Чувственное восприятие, с точки зрения философа, является производным от нечувственного. Оно включает в себя нечувственное. «Так как мы имеем нечувственное восприятие всех вещей нас окружающих, мы также воспринимаем Бога, кто, будучи вездесущим, всегда находится в том, что нас окружает. Поэтому у нас есть определенное интуитивное знание Бога». Бог – аксиологический предел и источник ощущения нами важности Правды, Красоты, Добра. «Это нечувственное долингвистическое восприятие обеспечивает основание, общее для истин, которые известны всем людям, везде и во все времена». Эти истины и, в первую очередь, признание существования божественной реальности, с точки зрения Гриффина, составляют ядро верований, благодаря которому можно сопротивляться полному релятивизму и опробовать разные идеи в русле общезначимых истин.
Гриффин считает, что теологические версии, близкие его концепции, обеспечивают основание для нового альянса между наукой и теологией.
«Философская наука будет поддерживать философскую теологию.
Философская наука не будет материалистичной или дуалистичной: она не будет редуцировать сущности более сложные к менее сложным, а будет учитывать конечные причины, дальнодействие, свободу конечных существ, причинение сверху. Она не будет настаивать на одном методе изучения вещей»
Теологической версией, близкой собственной концепции, Гриффин считает взгляды Х.Смита. Смит также признает сходство своих теологических представлений с концепцией Гриффина, но с оговоркой, что между ними имеются и важные различия. Философ утверждает существование абсолютной реальности, не имеющей каких-либо определенных качеств. В отличие от Гриффина, Смит полагает, что Бог не является индивидуальностью.
«Совершенство Бога не допускает каких-либо ограничений его сущности. Бог абсолютно один – абсолютно целостный и единый». Он выступает с более последовательной, чем Гриффин, пантеистической позиции, лишая Бога индивидуальных качеств. Смит, в отличие от Гриффина, считает возможным причинение и смыслопорождение, осуществляемые только верховными инстанциями, игнорируя как положения лапласовского, так и диалектического детерминизма. События, происходящие в мире, несут в себе, согласно Смиту, отблеск предустановленного божественного смысла. Называя себя философскими мыслителями, Гриффин и Смит, вместе с тем, в ряде существенных моментов отходят от общих установок философии.
Ядром мировоззрения Смита, по его собственному утверждению, является так называемая „исконная традиция“, которая существовала в любое время и в любой точке человеческой истории. Это „воззрение, которое полностью согласуется с природой человека и окончательно утвердилось в культуре“. Смит не дает определенного критерия распознавания истины, полагая, что его не существует, так как в противном случае, любой такой критерий подобен Прокрусту, укладывающему на свое ложе, то есть является предвзятым. Обращение к „исконной традиции“, по мнению Смита, обычно для „донаучного“ человека и поддерживается „человеческим единодушием“.
Философ полагает, что философия и религия имеют общую сущность, которая первоначально обнаруживается в Веданте и является основанием для преодоления полного плюрализма, который Смит отождествляет с релятивизмом.
В трактовке богопознания Смит, подобно Гриффину, отрицает выразимость божественной реальности вне ее конкретных воплощений в событиях, происходящих в мире. С точки зрения Смита, мы имеем направленный, непосредственный опыт божественной реальности. „Мы не ограничиваемся чувственным восприятием и соответствующим ему причинением. Мы имеем нечувственные доконцептуальные, долингвистические метафизические интуиции природы действительности“. Следуя мистико-пантеистической традиции, философ отдает предпочтение интуитивным и мистическим способам познания, отказываясь от рационализма и сциентизма философии модерна.
Невозможность рационального познания и невыразимость Абсолюта утверждают и представители внеконфессиональной позиции философии. Ж.Деррида полагает некое иное, не постижимое ни чувственным, ни рациональным путем. Познание невыразимого существования возможно только через особый род творчества, включающий в себя мистические элементы, называемый философом „деконструкцией».
Посредством деконструкции, по мнению Дерриды, можно освободиться от традиционных форм религии и атеизма, основанных на рационалистической традиции.
Деррида наделяет деконструкцию магической силой и определяет ее подобно тому, как в негативной теологии трактуется Бог — через перечисление того, чем она не является. Деконструкция не есть анализ, так как “демонтаж структуры не есть регрессия к простому элементу — некоему неразложимому истоку». Деконструкция не есть критика, так как критика сама является темой или объектом деконструкции. Деконструкция не является методом, особенно, когда акцентируются его технические и процедурные стороны.
Деконструкция не есть акт или операция, так как они предполагают участие субъекта. Деррида игнорирует субъекта творческой деятельности, трактуя деконструкцию как анонимное, спонтанное, самопроизвольное „событие“, предшествующее наделению понятий смыслом и не нуждающееся ни в мышлении, ни в сознании, ни в организации со стороны субъекта: „Чем Деконструкция не является? Да всем! Что такое Деконструкция? Да ничто!».
Деконструкция, с одной стороны, является ничем, а с другой, включает в себя и критику, и анализ, и метод. Деррида уподобляет деконструкцию священнодействию, посредством которого человек приобщается к иному, которая при этом она не поглощается и не снимается (в гегелевском смысле), но остается сама собой, абсолютно иной по отношению к субъекту деконструкции (если таковой обнаруживается), и приобретает порой черты таинства — Евхаристии1. Деррида понимает деконструкцию как процесс, не ограниченный ни лингвистическими, ни грамматическими, ни семантическими измерениями. Деконструкция возвращает нас к истокам бытия, так как, по мнению мыслителя, помогает понять, как оно устроено. “Скорее, чем разрушить, надлежало так же и понять, как некий ансамбль был сконструирован, реконструировать его для этого».
Деконструкция, по мнению философа, приносит человеку удовлетворение и эстетическое наслаждение.
Деррида традиционным способам познания противопоставляет особый род творчества, имеющий внеметодологический характер, то есть не предполагающий строгих правил осуществления его процедур. Посредством деконструкции философ пытается преодолеть сформировавшиеся в традиционной западно-европейской философии смыслы, которые во многом определяют сознание современного человека. Деррида видит в господстве традиционных понятий один из главных источников духовного кризиса, постигшего современное цивилизованное общество. Деррида продолжает критику западно-европейской метафизики, в русле которой построена и христианская теология, но в отличие, скажем, от Хайдеггера, не стремится к прояснению „фундаментального опыта бытия“, отказываясь от понятия „бытия“ и других традиционных метафизических понятий ввиду невозможности их адекватной содержательной экспликации.
Деррида отказывается от понятия христианского Бога, рассматривая его трактовку в теологии в качестве „трансцендентального означаемого“ и источника смыслов всего существующего как проявление „логоцентризма“. --PAGE_BREAK--
Истина не должна, с точки зрения мыслителя, быть центрирована, иерархизирована, рациональна. Абсолютизация роли разума, по Дерриде, привела к трактовке Бога как сущности, обладающей имманентным смыслом, подчиняющимся рациональному осмыслению и законам линейного детерминизма.
В представлении христианских теологов об истине как запредельной, трансцендентной, недоступной, обольстительной и манящей, мыслитель видит проявление «фаллоцентризма». «Истина становится женщиной, становится христианской – означает: она себя кастрирует, оскопляет. Оскопляет, поскольку оскоплена сама, разыгрывает свое оскопление в эпоху скобок, притворяясь оскопленной — обиженной и оскорбленной — чтобы повелевать повелителем издалека, чтобы производить желания и, одновременно… убивать его». Под „фаллоцентризмом“ Деррида понимает мужской стиль мышления, абсолютизируя сексуальную окраску христианского представления об истине.
В христианстве философ видит осуществление процедуры „вслушивания“ в трансцедентальный мужской голос Бога, что разоблачается Дерридой и как „фоноцентризм“.
1 Деррида Ж. Шпоры: стили Ницше // Философские науки. М., 1991. No2. С129.
2 Деррида Ж. Письмо японскому другу// Вопросы философии. М., 1992. No4. С.53.
Он выступает против предпочтения устной речи письму, характерного для западно-европейской культурной традиции, в том числе и для христианства. Так, в христианстве истинным словом Бога считается его первое слово, слово сказанное. Звучащее слово, по мнению Дерриды, сливает в единое целое означаемое и означающее, не отсылая при этом к истокам смыслопорождения, что ведет к потере первоначального смысла слова.
Христианскому вероучению Деррида противопоставляет Письмо, под которым понимает различные виды зрительных начертаний, не обязательно лингвистических, устанавливающих определенные формы артикуляции или различения. Письмо, с точки зрения философа, противостоит „наличию“, под которым Деррида подразумевает область данного и несомненного. ( Деррида Ж. Шпоры: стили Ницше // Философские науки. М., 1991. No2. С.136.)
обнаруживает гетерогенную и динамичную природу Абсолюта, получившую первоначальное воплощение в культурном опыте, предшествующем речи, который мыслитель называет „Архиописьмом“. Письмо Деррида наделяет качествами, противоположными характеристикам, которыми наделяется христианский Бог: »… далекое от всего возвышенного и всякого богатства, является совершенно незначительным, «отверженным» или «блудным сыном», «сиротой»". Письмо Деррида называет «отцеубийцей», усматривая в нем проявление агрессивности, «кровожадности». Оно разрушает само себя, принимая форму «обрезания», «кастрации», «четвертования». Письмо порывает со всеми традиционными понятиями, принципами, нормами, правилами.
Отказ от традиционных понятий западно-европейской метафизики, в том числе и христианских, мы находим и в философии Ж.-Ф.Лиотара. Он утверждает невыразимость Абсолюта посредством утвердившихся в западно- европейской культуре понятий. У.Бердсли усматривает истоки его концепции в кантовском описании возвышенного2. Лиотар видит задачу художников- авангардистов не в том, чтобы реконструировать реальность, а в том, чтобы придумывать намеки к возможному, которое не может быть представлено3. То, что может быть представлено, уже известно, значит, имеет смысл. Но есть «большее» — то, что не может быть представлено, но что-то говорит о его существовании. Именно произведения авангардного искусства, по мнению Лиотара, поднимают вопрос о непредставляемом. Поиск неизведанного, по Лиотару, — это постоянное возобновление языковой игры, не допускающее полного впадения в бессмысленное повторение или энтропию. Только этот путь, с точки зрения Лиотара, соответствует современным условиям существования знания. (См: Ильин И.П. Постмодернизм // Словарь терминов. М. 2001. С.132. )
Вера в истину, с точки зрения Лиотара, была лишь длительной демистификацией, лишь долгим упадком способности мистифицировать, выдумывать богов. На деле же, по Лиотару, мир – выдумка. Человечество готовится выйти из исторического времени, чтобы войти во «время мифа».
Забвение прошлого, с точки зрения Лиотара, есть предварительное условие создания новых богов. Мыслитель полагает, что философия должна сбросить былую маску, которую она носила при царствовании единственной истины (во времена христианства) и надеть языческую, политеистическую маску.
Ж.Бодрийяр не принимает трактовок Бога и богопознания традиционными религиями, как и философских концепций, отрицающих божественную реальность, к которым он, в первую очередь, относит различные варианты психоанализа и его критического переосмысления. В качестве некоего Абсолюта Бодрийяр полагает невыразимую реальность, в которой господствует «соблазн».
«Философию соблазна» Бодрийяр излагает в эссеистической форме в своей книге «Соблазн», вышедшей во Франции в 1979 году. «Соблазн» не вписывается, согласно философу, ни в одну из философских концепций. «Для всех ортодоксий соблазн продолжает быть пагубным ухищрением, черной магией совращения и порчи всех истин, заклятием и экзальтацией знаков в злокозненном их употреблении».1 В современном обществе сила соблазна проявляется в царстве видимости.
Философ полагает, что манипулирование видимостями имеет большую силу, чем познание законов природы. Он наделяет соблазн чертами сходства с любовным обольщением, протестуя против взаимнопринудительных отношений, свойственных современной цивилизации. Соблазн устанавливает отношения особого рода: дуально-дуэльные, состязательные и обладает свойственной этим отношениям разрушительной силой. Соблазн, с точки зрения Бодрийяра, разрушает всякий смысл и любую целесообразность. (Бодрийяр Ж. Соблазн. М. 2000., C.26.)
«Соблазн подстегивает случай разрушить божественный строй, пусть даже и трансформированный в строй производства и желания». Соблазн вовлекает в игру, которая уподобляется Бодрийяром особому символическому ритуалу.
Игра, по мнению философа, серьезнее жизни, – это ясно видно из того парадоксального факта, что сама жизнь может сделаться в ней ставкой. Главной движущей силой этой игры является «колдовское очарование правила и описываемой им сферы – но это вовсе не сфера иллюзии или развлечения, а область иной логики, искусственной и посвятительной, в которой упраздняются естественные определения жизни и смерти».
Бодрийяр провозглашает тщетными поиски психологического или метафизического основания у правила игры. В это правило нельзя даже верить.
Его можно только соблюдать или не соблюдать. Философ, в духе традиций французского Просвещения, разоблачает лицемерие католической церкви, наложившей, по его мнению, проклятие на соблазн, но с успехом пользовавшейся приемами обольщения. Церковь наделяла несуществующую сущность эзотерическими качествами. На самом же деле, „папа, великий инквизитор, великие иезуиты и теологи – все они знали, что Бога не существует, в этом их секрет и их сила». Бодрийяр, по всей видимости, испытал влияние концепций игровой культуры, получивших широкое распространение в значительной степени благодаря работе Йох.Хейзинги “Homo Ludens» (1938), признанной классической в современной культурологии4. Игра, понимаемая как особый род деятельности, лишенной практической целесообразности, и предоставляющей возможность индивиду реализовать себя вне его актуальных социальных ролей, является ключевым понятием в современной культурологии. Интерес Бодрийяра к игровому аспекту культуры вероятно связан со стремлением выявить дорефлексивные и долингвистические основания человеческого существования. (Бодрийяр Ж. Соблазн. М. 2000., C.26.)
Сила, на которой держится, с точки зрения Бодрийяра, институт церкви представляет собой игру видимостей, скрывающую отсутствие истины.
Стремлением к искажению истины Бодрийяр объясняет движения иконоборцев и почитателей икон. «Манящей иллюзией иконоборцев было отбросить видимости, чтобы дать истине Бога раскрыться во всем блеске иллюзий, потому что никакой истины Бога нет, и в глубине души они, наверно знали это, так что неудача их была подготовлена той же интуицией, которой руководствовались и почитатели икон: жить можно только идеей искаженной истины. Это единственный способ жить истиной. Иначе не вынести (потому именно, что истины не существует)».
В противовес существующим в современном обществе религиозным и светским ритуалам Бодрийяр предлагает обратиться к особой ритуальной форме, которая, с его точки зрения, является достоянием аристократической культуры, — игре соблазна. Бодрийяр протестует против тотального разоблачения действительности наукой и философией, лишающего ее тайны и очарования. Место игры видимостей в современном обществе занимает скудная, выставленная на показ гиперреальность. Тело превратилось в считываемый и воспроизводимый генетический код, что сулит полный контроль над воспроизводством человека. Разгадана „истина пола“, что привело к движениям феминисток и сексуальных меньшинств.
Мы видим, что в соответствии с популярной в эпоху Просвещения теорией обмана Бодрийяр считает понятие христианского Бога выдумкой, которая используется церковью для осуществления своего господства и манипуляции сознанием верующих. Он утверждает существование некоего Абсолюта как невыразимой первоосновы мира, которая обладает силой соблазна и сущность которой приоткрывается в игровой деятельности. В противовес религиозным ритуалам Бодрийяр предлагает особую форму культуры, в основании которой лежит азартная игра, делающая жизнь более интенсивной и насыщенной. (Бодрийяр Ж. Соблазн. М., 2000. C.115.)
Трактовку Бога традиционными религиями не принимает и М.Фуко, провозглашая существование Абсолюта как первоосновы мира. C точки зрения Фуко, трактовка Бога должна строиться на основании „эпистемы“, под которой мыслитель, в соответствии со структуралистскими представлениями, понимает структуру, определяющую условия восприятия и осмысления мира. История культуры, по мнению Фуко, распадается на отдельные периоды, в основании каждого из которых лежит определенная „эпистема“. Упорядочивающим принципом внутри каждой эпистемы Фуко полагает соотношение „слов“ и „вещей“. Мыслитель вычленяет в европейской культуре Нового времени три „эпистемы“: Ренессансную (ХVI в.), классическую (ХVII-ХVIII вв) и современную (начинается на рубеже ХVIII-ХIХ вв).
Во времена Ренессанса Бог, с точки зрения Фуко, трактуется как некая благая сущность, имманентная миру, чья благосклонность рассматривается как условие сходства или даже тождественности „слов“ и „вещей“. Познание понимается как погружение в божественную сущность посредством поиска неисчерпаемых подобий, „знание осуществляется благодаря “зазору» между подобиями, образующими начертания, и подобиями, образующими речь».
В классическую эпоху «слова» и «вещи», по мнению Фуко, утрачивают непосредственное сходство и соотносятся через мышление. Знак начинает что- либо означать только внутри познания и через него. «И если бог еще применяет знаки, чтобы говорить с нами через посредство природы, то он пользуется при этом нашим познанием и связями, которые устанавливаются между впечатлениями, чтобы утвердить в нашем уме отношение знания».2 Фуко отмечает смещение целей познания с содержания текстов на рассмотрение форм выражения, "…посредством каких фигур и образов, следуя какому порядку, каким экспрессивным целям и, словом, какой истине такая-то речь была произнесена… …в той форме, в какой она была передана». (Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. С.66. )
Тем самым обнаруживается зависимость христианских религиозных представлений от языка, что сильно пошатнуло веру в их абсолютность.
В современную эпоху соотношение «слов» и «вещей» опосредуется, с точки зрения Фуко, языком, жизнью, трудом, препятствующим постижению Абсолюта. Провозглашая в качестве цели новой метафизики вопрошание всего того, что лежит за пределами всякого представления и является его источником и первоначалом, Фуко склоняется к представлению о невыразимости и непостижимости первоосновы мира.
Мыслитель отрицает христианскую трактовку Бога, так как она, по его мнению, предполагает рассмотрение Абсолюта не столько по ту сторону нашего знания, сколько по сю сторону наших фраз. «Неразлучность западного человека с Богом» мыслитель объясняет обусловленностью представления о Боге языком, диктующим свои законы: "…интерпретация, которая сложилась в ХIХ в., идет от людей, Бога, от наших познаний или химер к словам, которые делают их возможными, и обнаруживается при этом не суверенность первозданной речи, а то, что мы, не раскрыв еще рта, подвластны языку и пронизаны им». На самом деле, по мнению Фуко, мы не можем утверждать существование или несуществование Бога, так как человек не в состоянии выйти за рамки наличного опыта: "…человеческий опыт всецело создан и ограничен вещами, определить его (опыта – М.Т.) первоначало невозможно».
Истина ищется человеком через посредство его слов, организма и производимых им предметов. Фуко предвещает появление новой мысли и видит свою задачу в том, «чтобы устроить человеку надежное убежище на той земле, где больше нет богов». Поскольку именно человек убил христианского Бога, раскрыв его языковую природу, он в полной мере должен нести ответственность за свое конечное бытие, осознавая преходящий характер собственной формы. 1 (Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. С.11. )
Тем не менее, Фуко, как и другие философы, не принимает атеистических концепций, в том числе и гуманистический атеизм Ж.П.Сартра.
Взгляды философов на гуманистический атеизм, судя по всему, обусловлены влиянием „Письма о гуманизме“ Хайдеггера, где он объясняет, что между его теорией, неизменно почитаемой философами, и гуманизмом Сартра нет никакой связи.1 „Атеистический экзистенциализм“ или „гуманизм“, по Хайдеггеру, представляет собой повторение традиционной метафизики, потому что последняя превращала смыслопорождающую деятельность преимущественно в божественный атрибут. Утверждение Хайдеггера справедливо в отношении христианской метафизики, но едва ли с ним можно согласиться в отношении концепций гуманистического атеизма, отрицающего не только божественное творение, но и сверхъестественную реальность, как таковую.
Итак, философы утверждают непостижимость Абсолюта ввиду невыразимости его атрибутов, отказываясь от представлений о Боге и богопознании, выработанных в традиционной западно-европейской теологии, и не принимая атеистических концепций. Трактовка Абсолюта и его познания представителями религиозной ориентации — Гриффином Д.Р. и Смитом Х. не является последовательной. Эти мыслители пытаются совместить теистические и пантеистические концепции, уповают одновременно на мистический опыт и на достижения современной науки. Объявляя Абсолют невыразимым, они наделяют его не только абстрактными характеристиками, но и индивидуальными качествами. В их концепциях просматривается резкое неприятие материалистических и атеистических идей.
Представители внеконфессионального течения лишают представление об Абсолюте каких-либо определенных качеств, рассматривая его как невыразимую и непостижимую реальность, смутно проявляющуюся в продуктах человеческого творчества. (Хайдеггер М. Письмо о гуманизме // Проблема человека в западной философии. М., 1988.C.314-356.)
Эти мыслители пытаются преодолеть противоположность материализма и идеализма, теологии и атеизма, выступая против рационалистических принципов познания действительности и пытаясь выявить дорефлексивные и долингвистические основания существования. Их концепции нередко неопределенны, многозначны, непоследовательны, эклектичны. Они обращаются к поискам особых форм религиозности, некодифицированных никакими конфессиями, при этом не пренебрегая опытом критики христианских представлений, выработанным предшествующими атеистическими и материалистическими концепциями. Рациональному познанию эти мыслители противопоставляют игровую деятельность, художественный опыт и мистическую интуицию.
В результате осуществленного исследования мы пришли к выводу, что постмодернизм представляет собой совокупность социально-политических, научно-теоретических, философских, художественно-эстетических, теологических представлений, с трудом поддающихся сведению в одно культурное направление. Тем не менее, о постмодернизме можно говорить как о своеобразном культурном феномене, прошедшем длительную фазу формообразования, начиная приблизительно со времени окончания второй мировой войны и до начала 80-х годов ХХ века, когда постмодернизм приобрел статус философского понятия и получил широкое осмысление. Заключение.
В исследованной литературе обнаружено три основные подхода к постмодернизму различными мыслителями. Существо первого подхода сводится к отрицанию свойственной философскому направлению в культуре специфики и утверждению, что в его основании лежит вера в прогресс и могущество разума, характерная для эпохи Просвещения. Наиболее радикальными выразителями этой точки зрения являются немецкие мыслители Ю.Хабермас и Х.Кюнг. Для второго подхода к осмыслению постмодернизма характерно признание его в качестве своеобразного культурного направления и отрицательная оценка его основных принципов. В качестве выразителей этой точки зрения мы рассмотрели положения Л.Мочалова и А.Н.Гулыги и пришли к выводу, что утверждения этих мыслителей далеко не всегда убедительно обоснованы. К третьему подходу к осмыслению постмодернизма можно отнести мыслителей, в целом признающих продуктивность философского направления в культуре, но относящихся критически к ряду его положений. Мы рассмотрели точки зрения Автономовой Н.С., Малявина В.В., Вельша В. и пришли к выводу, что позиция этих мыслителей в отношении постмодернизма является наиболее перспективной.
Анализ учений ряда философов привел нас к выводу, что их отношение к религии в значительной степени определяется особенностями их мировоззрения. В качестве основного философско- мировоззренческого принципа, принимаемого философами, можно назвать провозглашенный впервые Ж.Ф.Лиотаром отказ от общих положений, организующих знание, и провозглашение плюрализма, оправдывающего сосуществование локальных, конкурирующих между собой теорий, построенных на принципиально различных мировоззренческих основаниях.
В исследованной литературе по философии в отношении к религии можно выделить два основных течения: религиозное и внеконфессиональное. Представители первого исходят из тезиса о невозможности существования ценностных установок вне религиозного сознания. Они признают изначальный смысл бытия, исходящий от Абсолюта как причины мира, полагая при этом, что он проявляется в изменчивой, лингвистически невыразимой форме и постигается мистической интуицией.
Признание единства бытия и изначальности смысла противоречит провозглашаемой этими мыслителями установке на плюрализм, которая предполагает сосуществование по-разному мировоззренчески ориентированных концепций. Рассмотренные нами в работе представители религиозного течения (Д.Р.Гриффин, Х.Смит) лишь отчасти принимают установки философии, так как они плохо увязываются с содержанием их концепций.
Представители внеконфессионального течения отказываются от представления о единстве, как субстанциональном свойстве реальности и отрицают существование изначального смысла. Они релятивизируют представление о смысле, рассматривая постоянно сменяющие друг друга и не сводимые к единству частные смыслы. Сущность бытия, с их точки зрения, является лингвистически невыразимой и смутно улавливается в произведениях представителей авангардного искусства. Они признают возможным существование ценностей вне религиозного мировоззрения и нередко в своих взглядах склоняются к материалистической и атеистической философской традиции, пересматривая ее в соответствии со своими задачами. Представители внеконфессионального течения строят концепции, близкие средневековым версиям негативной теологии (Ж.Батай, Ж.Ф.Лиотар, Ж.Деррида) или предлагают особые внерелигиозные формы организации жизни (Ж.Бодрийяр, М.Фуко, Ж.Делез), противопоставляя их предписаниям традиционных религий и, прежде всего, христианству.
В результате мы обнаружили, что историко-философские истоки постмодернизма Ж.Делеза и других представителей внеконфессионального течения обнаруживаются, в первую очередь, в античной натуралистической традиции, творчестве представителей французского Просвещения и в философии Ницше. Философы усвоили и трансформировали ряд идей этих философов в соответствии с их представлениями о необходимости пересмотра рационалистической философской традиции и опираются на них в критике традиционных религиозных представлений и в конструировании собственных псевдорелигиозных концепций.
Рассмотрев специально отношение к религии Ж.Батая и Ж.Делеза, мы пришли к выводу, что в отличие от традиционных религий и атеистических учений эти философы предлагают своеобразное внерелигиозное мировоззрение, предполагающее интенсификацию человеческой жизни, невозможную в рамках существующих социальных и религиозных ограничений. Батай предлагает обратиться к „внутреннему опыту“, в экстатическом переживании которого стираются границы между реальностью и иллюзией, жизнью и смертью, и человек обретает свою утрачиваемую по мере развития общества природу. Ж.Делез отстаивает ценности „культурного номадизма“, существующие в пределах микрогрупп, объединяющих людей, обладающих самосознанием без корней. Объединение людей в микрогруппы, с точки зрения философа, способно преодолеть насаждение единой, общеобязательной, в том числе и религиозной идеологии.
Таким образом, мы пришли к выводу, что отношение философии к религии определяется, в значительной степени, мироощущением современного человека, уставшего от конфликтов и насилия, ставших привычными в современном обществе. Философы сопротивляются любым формам насилия и противостояния, отстаивая идеологию плюрализма и толерантности. Они выступают за свободу и защиту всех лояльных форм самоопределения и объединения людей. Тем не менее, следует отметить, что философские тенденции, выражающиеся в стремлении к деидеологизации и иррационализации культуры, могут привести к полному хаосу и анархии. Чтобы предотвратить крайние формы, в которые они могут трансформироваться, необходимо целостное изучение современной эпохи и ее глобальных тенденций, получивших своеобразное выражение в философской трактовке религии. Список литературы
Автономова Н.С. Фуко М. // Современная западная философия: Словарь / Сост.: Малахов В.С., Филатов В.П.- М.: Политиздат, 1991. 414 С.
Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика / Пер. с франц., сост., общ. ред. и вступ. ст. Косикова Г.К. – М., 1989. 616 С…
Гельвеций К.А. О человеке. Соч. в 2-х т., т.2.- М.: Госполитиздат, 1974. 483 С…
Герменевтика субъекта // Социо-логос. Вып.1. – М.: Прогресс, 1991. С.284-311…
Губман Б.Л. Общечеловеческие ценности и эпоха постмодернизма // Культура и ценности. Сборник научных трудов. — Тверь: изд-во Тверского университета, 1992. С.3-7…
Гудков Л. Ответ на интеллигентские вопросы социолога //Новое литературное обозрение. М., 2001. No49. С.76-78…
Гулыга А.В. Что такое постсовременность // Вопросы философии. М., 1988. No12. С.153 – 159…
Гулыга А.В. Что такое постсовременность // Опыты. Лит.-филос.
Обозрение / Редкол. А.В.Гулыга (отв. ред.) и др. — М.: Сов.писатель, 1990. С.68-91…
Декомб В. Современная французская философия / Пер.Федоровой М.М. — М.: Весь мир, 2000. 344 С…
Делез Ж. По каким критериям узнают структурализм? / Пер.
Соколовой Л.Ю. // Метафизические исследования. Вып.5. Культура. – Спб.: Алетейя, 1998. С.275-288…
Пономарева Г.М. Философия ХХ века. – М., 1997. Учебное пособие. 284 С…
Постмодернизм и культура. Сборник статей / Отв.ред.Е.Н.Шапинская — М.: АН СССР, Институт философии. 1991. 137 С…
Философы о посткультуре: Интервью с современными писателями и критиками. – М.: Элинин, 1996. 213 С…
Рыклин М.К. Философия без оснований // Логос. М., 1996.
Эко У. Заметки на полях „Имени Розы“ // Иностранная литература.- М., 1988. No10. С.88-10.