Андрей Платонов Сокровенный человек Андрей Платонов Сокровенный человек I Фома Пухов не одарен чувствительностью: он на гробе жены вареную колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки.– Естество свое берет! – заключил Пухов по этому вопросу.После погребения жены Пухов лег спать, потому что сильно исхлопотался и намаялся. Проснувшись, он захотел квасу, но квас весь вышел за время болезни жены – и нет теперь заботчика о продовольствии. Тогда Пухов закурил – для ликвидации жажды. Не успел он докурить, а уж к нему кто-то громко постучал беспрекословной рукой.– Кто? – крикнул Пухов, разваливая тело для последнего потягивания. – Погоревать не дадут, сволочи!Однако дверь отворил: может, с делом человек пришел.Вошел сторож из конторы начальника дистанции.– Фома Егорыч – путевка! Распишитесь в графе! Опять метет – поезда станут!Расписавшись, Фома Егорыч поглядел в окно: действительно начиналась метель, и ветер уже посвистывал над печной вьюшкой. Сторож ушел, а Фома Егорыч загоревал, подслушивая свирепеющую вьюгу, – и от скуки, и от бесприютности без жены.– Все совершается по законам природы! – удостоверил он самому себе и немного успокоился.Но вьюга жутко развертывалась над самой головой Пухова, в печной трубе, и оттого хотелось бы иметь рядом с собой что-нибудь такое, не говоря про жену, но хотя бы живность какую.По путевке на вокзале надлежало быть в шестнадцать часов, а сейчас часов двенадцать – еще можно поспать, что и было сделано Фомой Егорычем, не обращая внимания на пение вьюги над вьюшкой.Разомлев и распарившись, Пухов насилу проснулся. Нечаянно он крикнул, по старому сознанию:– Глаша! – жену позвал; но деревянный домик претерпевал удары снежного воздуха и весь пищал. Две комнаты стояли совсем порожними, и никто не внял словам Фомы Егорыча. А бывало, сейчас же отзовется участливая жена:– Тебе чего, Фомушка?– А ничего, – ответит, бывало, Фома Егорыч, – это я так позвал: цела ли ты!А теперь никакого ответа и участия: вот они, законы природы!– Дать бы моей старухе капитальный ремонт – жива бы была, но средств нету и харчи плохие! – сказал себе Пухов, шнуруя австрийские башмаки.– Хоть бы автомат выдумали какой-нибудь: до чего мне трудящимся быть надоело! – рассуждал Фома Егорович, упаковывая в мешок пищу: хлеб и пшено.На дворе его встретил удар снега в лицо и шум бури.– Гада бестолковая! – вслух и навстречу движущемуся пространству сказал Пухов, именуя всю природу.Проходя безлюдной привокзальной слободой, Пухов раздраженно бурчал – не от злобы, а от грусти и еще отчего-то, но ничего он вслух не сказал.На вокзале уже стоял под парами тяжелый, мощный паровоз с прицепленным к нему вагоном – снегоочистителем. На снегоочистителе было написано: «Система инженера Э. Бурковского».«Кто этот Бурковский, где он сейчас и жив ли? Кто ж его знает!» – с грустью подумал Пухов и отчего-то сразу ему захотелось увидеть этого Бурковского.К Пухову подошел начальник дистанции:– Читай, Пухов, расписывайся, и – поехали! – и подал приказ:«Приказывается правый путь от Козлова до Лисок держать непрерывно чистым от снега, для чего пустить в безостановочную работу все исправные снегоочистители. После удовлетворения воинских поездов все паровозы поставить для тяги снегоочистителей. В экстренных случаях снимать для той же тяги дежурные станционные паровозы. При сильных метелях – впереди каждого воинского состава должен неотлучно работать снегоочиститель, дабы ни на минуту не было прекращено движение и не ослаблена боеспособность Красной Армии. Пред. Глав. Рев. Комитета Ю.-В. ж. д. Рудин.Комиссар Путей Сообщения Ю.-В. ж. д. Дубинин».Пухов расписался – в те годы попробуй не распишись!– Опять неделю не спать! – сказал машинист паровоза, тоже расписавшись.– Опять! – сказал Пухов, чувствуя странное удовольствие от предстоящего трудного беспокойства: вся жизнь как-то незаметней и шибче идет.Начальник дистанции, инженер и гордый человек, терпеливо слушал метель и смотрел поверх паровоза какими-то отвлеченными глазами. Его раза два ставили к стенке, он быстро поседел и всему подчинился – без жалобы и без упрека. Но зато навсегда замолчал и говорил только распоряжения.Вышел дежурный по станции, вручил начальнику дистанции путевку и пожелал доброго пути.– До Графской остановки нет! – сказал начальник дистанции машинисту. – Сорок верст! Хватит ли воды у вас, если топку придется все время форсировать?– Хватит, – ответил машинист. – Воды много – всю не выпарим!Тогда начальник дистанции и Пухов вошли в снегоочиститель. Там уже лежали восемь рабочих и докрасна калили чугунку казенными дровами, распахнув для свежего воздуха окно.– Опять навоняли, дьяволы! – почувствовал и догадался Пухов. – А ведь только что пришли и харчей жирных, должно, не едали! Эх, идолы!Начальник дистанции сел на круглый стул у выпуклого окна, откуда он управлял всей работой паровоза и снегоочистителя, а Пухов стал у балансира.Рабочие тоже встали у своих мест, у больших рукояток, посредством которых по балансиру быстро перекидывался груз – и балансир то поднимал, то опускал снегосбросный щит.Метель выла упорно и ровно, запасшись огромным напряжением где-то в степях юго-востока.В вагоне было не чисто, но тепло и как-то укромно. Крыша вокзала гремела железами, отстегнутыми ветром, а иногда этот скрежет железа перемежался с далеким артиллерийским залпом.Фронт работал в шестидесяти верстах. Белые все время прижимались к железнодорожной линии, ища уюта в вагонах и станционных зданиях, утомившись в снежной степи на худых конях. Но белых отжимали бронированные поезда красных, посыпая снега свинцом из изношенных пулеметов. По ночам – молча, без огней, тихим ходом – проходили броневые поезда, просматривая темные пространства и пробуя паровозом целость пути. Ночью ничего не известно; помашет издали поезду низкое степное дерево – и его порежут и снесут пулеметным огнем: зря не шевелись!– Готово? – спросил начальник дистанции и посмотрел на Пухова.– Готово! – ответил Пухов и взял в обе руки рычаги.Начальник дистанции потянул веревку к паровозу – тот запел, как нежный пароход, и грубо дернул снегоочиститель.Выскочив со станционных путей, начальник дистанции одной рукой резко и коротко дернул за веревку паровозного свистка, а другой махнул Пухову. Это означало: работа!Паровоз крикнул, машинист открыл весь пар, а Пухов передвинул оба рычага, опуская щит с ножами и развертывая крылья.Сейчас же снегоочиститель сдал скорость и начал увязать в снегу, прилипая к рельсам, как к магнитам.Начальник дистанции еще раз дернул веревку на паровоз, что означало – усилить тягу! Но паровоз весь дрожал от перенапряжения и сифонил так, что из трубы жар вылетал. Колеса его впустую ворочались в снегу, как в крутой почве, подшипники грелись от частых оборотов и плохого масла, а кочегар весь взмок от работы с топкой, несмотря на то что выбегал за дровами на тендер, где его прохватывал двадцатиградусный ветер.Снегоочиститель и паровоз попали в глубокий снежный перевал. Один начальник дистанции молчал – ему было все равно. Остальные люди на паровозе и на снегоочистителе грубо выражались на каком-то самодельном языке, сразу обнажая задушевные мысли.– Пару мало! Прошуруй топку и просифонь, чтоб баланец1 загремел – тогда возьмем!– Закуривай! – крикнул рабочим Пухов, догадавшись о том, что делается на паровозе.Начальник дистанции тоже вынул кисет и насыпал в кусочек газеты зеленой самогонной махорки.К метели давно притерпелись и забыли про нее, как про нормальный воздух. Покурив, Пухов вылез из вагона и здесь только обнаружил гром бури, злобу холода и пальбу сухого снега.– Вот сволота! – сказал Пухов, еле управляясь с тем, с чем ему нужно было управиться.Вдруг, бешено заревел баланс паровоза, спуская лишний пар. Пухов вскочил в вагон – и паровоз сейчас же и разом выхватил снегоочиститель из снежного бугра, пробуксовав колесами так, что огонь посыпался из рельс. Пухов даже увидел, как хлестнула вода из паровозной трубы от слишком большого открытия пара, и оценил машиниста за отвагу:– Хорош парень у нас на паровозе!– А? – спросил старший рабочий Шугаев.– Чего «а»? – ответил Пухов. – Чего акаешь-то? Горе кругом, а ты разговариваешь!Шугаев поэтому замолчал.Паровоз прогудел два раза, а начальник дистанции крикнул:– Закрой работу!Пухов рванул рычаг и поднял щит.Подъезжали к переезду, где лежали контррельсы. Такие места проезжали без работы: щит снегоочистителя резал снег ниже головки рельса и не мог работать, когда у рельса что-нибудь находилось, – тогда снегоочиститель опрокинулся бы.Проехав переезд, снегоочиститель понесся открытой степью. Укрытый снегом, лежал искусный железный путь. Пухов всегда удивлялся пространству. Оно его успокаивало в страдании и увеличивало радость, если ее имелось немного.Так и теперь – поглядел в запушенное окно Пухов: ничего не видно, а приятно.Снегоочиститель, имея жесткие рессоры, гремел, как телега по корчагам, и, ухватывая снег, тучей пушил его на правый откос пути, трепеща выкинутым крылом; это крыло назначено было швырять снег на сторону – то оно и делало.В Графской сделали значительную стоянку. Паровоз брал воду, помощник машиниста чистил дымовую коробку, топку и прочее огневое хозяйство.Обмерзший машинист ничего не делал, а только ругался на эту жизнь. Из штаба какого-то матросского отряда, стоявшего в Графской, ему принесли спирту, и Пухов тоже прошел в долю, а начальник дистанции отказался.– Пей, инженер, – предложил ему главный матрос.– Благодарю покорно. Я ничего не пью, – уклонился инженер.– Ну, как хочешь! – сказал матрос. – А то выпей – согреешься! Хочешь, рыбы принесу – покушаешь?Инженер опять отказался по неизвестной причине.– Эх ты, тина! – сказал тогда оскорбленный матрос. – Ведь тебе с душой дают – нам же не жалко, – а ты не берешь! Поешь, пожалуйста!Машинист и Пухов пили и жевали все напролом, улыбаясь насчет начальника.– Отстань ты от него! – обрубил другой матрос. – Он есть хочет, но идея его не велит!Начальник дистанции смолчал. Есть он действительно не хотел. Месяц назад он вернулся из командировки – из-под Царицына, где сдавал восстановленный мост. Вчера он получил депешу, что мост просел под воинским поездом: клепка моста шла наспех, неквалифицированные рабочие ставили заклепки на живую нитку, и теперь фермы моста расшились – от одного чувства веса мало-мальски грузного поезда.Два дня назад началось следствие по делу моста, и дома у начальника дистанции лежала повестка от следователя железнодорожного Ревтрибунала. Назначенный в экстренную поездку, инженер не мог пойти в Ревтрибунал, но помнил об этом. Поэтому ему не пилось и не елось. Но страха он тоже не имел, терзаясь сплошным равнодушием; равнодушие, он чувствовал, может быть страшнее боязливости – оно выпаривает из человека душу, как воду медленный огонь, и когда очнешься – останется от сердца одно сухое место; тогда человека хоть ежедневно к стенке ставь – он покурить не попросит: последнее удовольствие казнимого.– Теперь куда поедете? – спросил у Пухова главный матрос.– Должно, на Грязи!– Верно: под Усманью два. эшелона и броневик в сугробах застряли! – вспомнил матрос. – Казаки, говорят, Давыдовку взяли, а снаряды за Козловом в заносах стоят!– Расчистим, сталь режем, а снег – вещество чепуховое! – уверенно определил Пухов, спешно допивая последние капли спирта, чтобы ничто не пропадало в такое время.Тронулись на Грязи. Пассажиром напросился старичок – будто бы ехал от сына с Лисок, – а кто ж его знает!Поехали. Загремел балансир – кидая щит то вниз, то вверх, – и забурчали рабочие, которым не досталось матросской жирной рыбы.– Яблок бы моченых я теперь поел! – сказал на полном ходу снегоочистителя Пухов. – Ух, и поел бы – ведро бы съел!– А я бы сельдь покушал! – ответил ему старичок пассажир. – Люди говорят, что в Астрахани сельди той миллионы пудов гниют, только маршрутов туда нету!..– Тебя посадили, ты и молчи сиди! – строго предупредил Пухов. – Сельдь бы он покушал! Будто без него съесть ее некому!– А я, – встрял в разговор помощник Пухова, слесарь Зворычный, – на свадьбе в Усмани был, так полного петуха съел – жирен был, дьявол!– А сколько петухов-то было на столе? – спросил Пухов, чувствуя на вкус того петуха.– Один и был – откуда теперь петухи?– Что ж, тебя не выгнали со свадьбы? – допытывался Пухов, желая, чтоб его выгнали.– Нет, я сам рано ушел. Вылез из стола, будто на двор захотел, – мужики часто ходят, – и ушел.– А тебе, старик, не пора слезать – деревня твоя не видна еще? – спросил Пухов пассажира. – Гляди, а то разбалакаешься – проскочишь!Старик подскочил к окну, подышал на стекло и потер его.– Места будто знакомые пошли – будто Хамовские выселки торчат на юру!– Раз Хамовские выселки – тебе к месту! – сказал сведущий Пухов. – Слезай, пока на подъем прем!Старик почухался с мешком и покорно возразил:– Машина ходко бежит, аж воздух журчит – жутко убиваться, господин машинист! Может, окоротить позвольте на одну минуту – я враз.– Обдумал! – осерчал Пухов. – Окоротить ему казенную машину в военное время! Теперь до самых Грязей остановки не будет!Старик смолчал, а потом спросил особо покорным голосом:– Сказывали, тормоза теперь могучие пошли – на всякую скороту окорот дают!– Слазь, слазь, старик! – серчал Пухов. – Скороту ему окоротить! Не на каменную гору прыгаешь, а в снег! Так мягко придется, что сам полежишь – и потянешься еще!Старик вышел на наружную площадку, осмотрел веревку на мешке – не для прочности, конечно, а для угона времени, чтобы духу набраться, – а потом пропал: должно, шлепнулся.С Грязей снегоочистителю вручили приказ: вести за собой броневик и поезд начальника, пробивая траншею в заносах вплоть до Лисок.Снегоочистителю дали двойную тягу: другой паровоз уступил поезд начальника – громадную спокойную машину Путиловского завода.Тяжелый боевой поезд всегда шел на двух лучших паровозах.Но и два паровоза теперь обессилели от снега, потому что снег хуже песка. Поэтому не паровозы были в славе в ту мятежную и снежную зиму, а снегоочистители.И то, что белых громила артиллерия бронепоездов под Давыдовской и Лисками, случилось потому, что бригады паровозов и снегоочистителей крушили сугробы, не спя неделями и питаясь сухой кашей.Пухов, например, Фома Егорыч, сразу почел такое занятие обыкновенным делом и только боялся, что исчезнет махорка с вольного рынка; поэтому дома имел ее пуд, проверив вес на безмене.Не доезжая станции Колодезной, снегоочиститель стал: два могучих паровоза, которые волокли его, как плуг, влетели в сугроб и зарылись по трубу.Машинист-петроградец с поезда начальника, ведший головной паровоз, был выбит из сиденья и вышвырнут на тендер от удара паровоза в снег и мгновенной остановки. А паровоз его, не сдаваясь, продолжал буксовать на месте, дрожа от свирепой безысходной силы, яростно прессуя грудью горы снега впереди.Машинист прыгнул в снег, катаясь в нем окровавленной головой и бормоча неслыханные ругательства.К нему подошел Пухов, с четырьмя собственными зубами в кулаке – он стукнулся челюстью о рычаг и вытащил изо рта ослабшие лишние зубы. В другой руке он нес мешочек со своими харчами – хлеб и пшено. Не глядя на лежащего машиниста, он засмотрелся на его замечательный паровоз, все еще бившийся в снегу.– Хороша машина, сволочь!Потом крикнул помощнику:– Закрой пар, стервец, кривошипы порвешь!С паровоза никто не ответил.Положив харчи на снег и зашвырнув зубы, Пухов сам полез на паровоз, чтобы закрыть регулятор и сифон.В будке лежал мертвый помощник. Его бросило головой на штырь и в расшившийся череп просунулась медь – так он повис и умер, поливая кровью мазут на полу. Помощник стоял на коленях, разбросав синие беспомощные руки и с пришпиленной к штырю головой.«И как он, дурак, нарвался на штырь? И как раз ведь в темя, в самый материнский родничок хватило!» – обнаружил событие Пухов.Остановив бег на месте бесившегося паровоза, Пухов оглядел все его устройство и снова подумал о помощнике:«Жалко дурака: пар хорошо держал!»Манометр действительно и сейчас показывал тринадцать атмосфер, почти предельное давление, – и это после десяти часов хода в глубоком, плотном снегу!Метель стихла, переходя в мокрый снегопад. Вдалеке дымили на расчищенных путях броневик и поезд.Пухов с паровоза ушел. Рабочие снегоочистителя и начальник дистанции лезли по живот в снегу к паровозу. Со второго паровоза тоже сошла бригада, перевязав разбитые головы обтирочными концами.Пухов подошел к петроградскому машинисту. Тот сидел на снегу и прикладывал его к окровавленной голове.– Ну что, – обратился он к Пухову, – как стоит машина? Закрыл поддувала?– Все на месте, механик! – ответил по-служебному Пухов. – Помощник только твой убился, но я тебе Зворычного дам, парень умственный, только жрать здоров!– Ладно, – сказал машинист. – Положи-ка мне хлебца на рану и портянкой окрути! Кровь, сатану, никак не заткну!Из-за снегоочистителя выглянула милая усталая морда лошади, и через две минуты к паровозу подъехал казачий отряд – человек пятнадцать.Никто на них не обратил нужного внимания.Пухов со Зворычным закусывали; Зворычный советовал Пухову непременно вставить зубы, только стальные и никелированные – в Воронежских мастерских могут сделать: всю жизнь тогда не изотрешь о самую твердую пищу!– Опять выбить могут! – возразил Пухов.– А мы тебе их штук сто наделаем! – успокоил Зворычный. – Лишние в кисет в запас положишь!– Это ты верно говоришь, – согласился Пухов, соображая, что сталь прочней кости и зубов можно наготовить массу на фрезерном станке.Казачий офицер, видя спокойствие мастеровых, растерялся и охрип голосом.– Граждане рабочие! – нарочито сказал офицер, ворочая полубезумными выветрившимися глазами. – Именем Великой Народной России приказываю вам доставить паровозы и снегочистку на станцию Подгорное. За отказ – расстрел на месте!Паровозы тихо сипели. Снег падать перестал. Дул ветер оттепели и далекой весны.У машиниста кровь на голове свернулась и больше не текла. Он почесал сухую корку сукровицы и трудным, ослабевшим шагом пошел на паровоз.– Пойти воды покачать и дров подложить – машину морозить неохота!Казаки вынули револьверы и окружили мастеровых. Тогда Пухов рассерчал:– Вот сволочи, в механике не понимают, а командуют!– Што-о? – захрипел офицер. – Марш на паровоз, иначе пулю в затылок получишь!– Что ты, чертова кукла, пулей пугаешь! – закричал, забываясь, Пухов. – Я сам тебя гайкой смажу! Не видишь, что в перевал сели и люди побились! Фулюган, черт!Офицер услышал короткий глухой гудок броневого поезда и обернулся, подождав стрелять в Пухова.Начальник дистанции лежал на шинели, постеленной на снег, и о чем-то мрачно размышлял, рассматривал хилое, потеплевшее небо.Вдруг на паровозе по-плохому закричал человек. То, наверно, машинист снимал с штыря своего разбитого помощника.Казаки сошли с лошадей и бродили вокруг паровоза, как бы ища потерянное.– По коням! – крикнул казакам офицер, заметя вывернувшийся из закругления бронепоезд. – Пускай паровозы, стрелять начну! – и выстрелил в голову начальника дистанции – тот и не вздрогнул, а только засучил усталыми ногами и отвернулся вниз лицом ото всех.Пухов вскочил на паровоз и заревел на всю сирену прерывистой тревогой. Догадливый машинист открыл паровой кран инжектора, и весь паровоз укутался паром.Казачий отряд начал напропалую расстреливать рабочих, но те забились под паровозы, проваливались, убегая, в сугробы, – и все уцелели.С бронепоезда, подошедшего к снегоочистителю почти вплотную, ударили из трехдюймовки и прострочили из пулемета.Отскакав саженей на двадцать, казачий отряд начал тонуть в снегах и был начисто расстрелян с бронепоезда.Только одна лошадь ушла и понеслась по степи, жалобно крича и напрягая худое быстрое тело.Пухов долго глядел на нее и осунулся от сочувствия.С бронепоезда отцепили паровоз и подвели его сзади к снегоочистителю толкачом.Через час, подняв пар, три паровоза продавили снежный перевал на путях и вырвались на чистое место.II В Лисках отдыхали три дня.Пухов обменял на олеонафт десять фунтов махорки и был доволен. На вокзале он исчитал все плакаты и тащил газеты из агитпункта для своего осведомления.На стенах вокзала висела мануфактура с агитационными словами:В рабочие руки мы книги возьмем, Учись, пролетарий, ты будешь умен!– Тоже нескладно! – заключил Пухов. – Надо так писать, чтоб все дураки заочно поумнели!Каждый прожитый нами день – гвоздь в голову буржуазии. Будем же вечно жить – пускай терпит ее голова!– Вот это сурьезно! – расценивал Пухов. – Это твердые слова!Подходит раз к Лискам поезд – хорошие пассажирские вагоны, красноармейцы у дверей, и ни одного мешочника не видно.Пухов стоял в тот час на платформе у дверей и кое-что обдумывал.Поезд останавливается. Из вагонов никто не выходит.– Кто это прибыл с этим эшелоном? – спрашивает Пухов одного смазчика.– А кто его знает? Сказывают, главный командир – один в целом поезде!Из переднего вагона вышли музыканты, подошли к середине поезда, построились и заиграли встречу.Немного погодя выходит из среднего мягкого вагона толстый военный человек и машет музыкантам рукой: будет, дескать, доволен!Музыканты разошлись. Военный начальник не спеша сходит по ступенькам и идет в вокзал. За ним идут прочие военные люди – кто с бомбой, кто с револьвером, кто за саблю держится, кто так ругается, – полная охрана.Пухов прошел вслед и очутился около агитпункта. Там уже стояла красноармейская масса, разные железнодорожники и жадные до образования мужики.Приехавший военный начальник взошел на трибуну – и тут ему все захлопали, не зная его фамилии. Но начальник оказался строгим человеком и сразу отрубил:– Товарищи и граждане! На первый раз я прощаю, но заявляю, чтобы впредь подобных демонстраций не повторялось! Здесь не цирк, и я не клоун – хлопать в ладоши тут не по существу!Народ сразу примолк и умильно уставился на оратора – особенно мешочники: может, дескать, лицо запомнит и посадит на поезд.Но начальник, разъяснив, что буржуазия целиком и полностью – сволочь, уехал, не запомнив ни одного умильного лица.Ни один мешочник в порожний длинный поезд так и не попал: охрана сказала, что вольным нельзя ехать на военном поезде особого назначения.– А он же порожняком все едино лупить будет! – спорили худые мужики.– Командарму пустой поезд полагается по приказу! – объяснили красноармейцы из охраны.– Раз по приказу – мы не спорим! – покорялись мешочники. – Только мы не в поезде сядем, а на сцепках!– Нигде нельзя! – отвечали охранники. – Только на спице колеса можно!Наконец поезд уехал, постреливая в воздух – для испуга жадных до транспорта мешочников.– Дела! – сказал Пухов одному деповскому слесарю. – Маленькое тело на сорока осях везут!– Нагрузка маленькая – на канате вошь тащут! – на глаз измерил деповский слесарь.– Дрезину бы ему дать – и ладно! – сообразил Пухов. – Тратят зря американский паровоз!Идя в барак за порцией пищи, Пухов разглядывал по дороге всякие надписи и объявления – он был любитель до чтения и ценил всякий человеческий помысел.На бараке висело объявление, которое Пухов прочитал беспрерывно трижды:^ ТОВАРИЩИ РАБОЧИЕ! Штабом IX Рабоче-Крестьянской Красной Армии формируются добровольные отряды технических сил для обслуживания фронтовых нужд Красных Армий, действующих на Северном Кавказе, Кубани и Черноморском побережье. Разрушенные железнодорожные мосты, береговые оборонительные сооружения, служба связи, орудийные ремонтные мастерские, подвижные механические базы – все это, взятое в целом, требует умелых пролетарских рук, которых не хватает в действующих Красных Армиях юга. С другой стороны, без технических средств не может быть обеспечена победа над врагами рабочих и крестьян, сильных своей техникой, полученной задаром от антантовского империализма. Товарищи рабочие! Призываем вас записываться в отряды технических сил у уполномоченных Реввоенсовета IX на всех ж.-д. узловых станциях. Условия службы узнавайте от товарищей уполномоченных. Да здравствует Красная Армия! Да здравствует рабоче-крестьянский класс!Пухов сорвал листок, приклеенный мукой, и понес его к Зворычному.– Тронемся, Петр! – сказал Пухов Зворычному. – Какого шута тут коптить! По крайности, южную страну увидим и в море покупаемся!Зворычный молчал, думал о своем семействе.А у Пухова баба умерла, и его тянуло на край света.– Думай, Петруха! На самом-то деле: какая армия без слесарей! А на снегоочистке делать нечего – весна уж в ширинку дует!Зворычный опять молчал, жалея жену Анисью и мальчишку, тоже Петра, которого мать звала выпороточком.– Едем, Петруш! – увещевал Пухов. – Горные горизонты увидим; да и честней как-то станет! А то видал – тифозных эшелонами прут, а мы сидим – пайки получаем!.. Революция-то пройдет, а нам ничего не останется! Ты, скажут, что делал? А ты што скажешь?..– Я скажу, что рельсы от снегов чистил! – ответил Зворычный. – Без транспорта тоже воевать нельзя!– Это што! – сказал Пухов. – Ты, скажут, хлеб за то получал, то работа нормальная! А чем ты бесплатно пожертвовал, спросят, чему ты душевно сочувствовал? Вот где загвоздка! В Воронеже вон бывшие генералы снег сгребают – и за то фунт в день получают! Так же и мы с тобой!– А я думаю, – не поддавался Зворычный, – мы тут с тобой нужней!– То никому не известно, где мы с тобой полезней! – нажимал Пухов. – Если только думать, тоже далеко не уедешь, надо и чувство иметь!– Да будет тебе ерунду лить, – задосадовал Зворычный, – кто это считать будет – кто что делал, чем занимался? И так покою нет от жизни такой! Тебе теперь все равно – один на свете, – вот тебя и тянет, дурака! Небось думаешь бабу там покрасивше отыскать, – чувство-то понимаешь! Мужик ты не старый – без бабы раздуешься скоро! Ну, и вали туда рысью!..– Дурак ты, Петр! – оставил надежду Пухов. – В механике ты понимаешь, а сам по себе предрассудочный человек!С горя Пухов и обедать не стал, а пошел к уполномоченному записываться, чтобы сразу управиться с делами. Но когда пришел, съел два обеда: повар к нему благоволил за полудку кастрюли и за умные разговоры.– После гражданской войны я красным дворянином буду! – говорил Пухов всем друзьям в Лисках.– Это почему ж такое? – спрашивали его мастеровые люди. – Значит, как в старину будет, – и землю тебе дадут?– Зачем мне земля? – отвечал счастливый Пухов. – Гайки, что ль, сеять я буду? То будет честь и звание, а не угнетение.– А мы, значит, красными вахлаками останемся? – узнавали мастеровые.– А вы на фронт ползите, а не чухайтесь по собственным домам! – выражался Пухов и уходил дожидаться отправки на юг.Через неделю Пухов и еще пятеро слесарей, принятых уполномоченным, поехали на Новороссийск – в порт.Ехали долго и трудно, но еще труднее бывают дела, и Пухов впоследствии забыл это путешествие. На дорогу им дали по пять фунтов воблы и по ковриге хлеба, поэтому слесаря были сыты, только пили воду на всех станциях.В Екатеринодаре Пухов сидел неделю – шел где-то бой и на Новороссийск никого не пропускали. Но в этом зеленом отпетом городке давно притерпелись к войне и старались жить весело.«Сволочи! – думал обо всех Пухов. – Времен не чувствуют!»В Новороссийске Пухов пошел на комиссию, которая якобы проверяла знания специалистов.Его спросили, из чего делается пар.– Какой пар? – схитрил Пухов. – Простой или перегретый?– Вообще... пар! – сказал экзаменующий начальник.– Из воды и огня! – отрубил Пухов.– Так! – подтвердил экзаменатор. – Что такое комета?– Бродящая звезда! – объяснил Пухов.– Верно! А скажите, когда и зачем было восемнадцатое брюмера? – перешел на политграмоту экзаменатор.– По календарю Брюса восемнадцатое октября – за неделю до Великой Октябрьской революции, освободившей пролетариат всего мира и все разукрашенные народы! – не растерялся Пухов, читавший что попало, когда жена была жива.– Приблизительно верно! – сказал председатель проверочной комиссии. – Ну, а что вы знаете про судоходство?– Судоходство бывает тяжельше воды и легче воды! – твердо ответил Пухов.– Какие вы знаете двигатели?– «Компаунд», «Отто-Дейц», мельницы, пошвенные колеса и всякое вечное движение!– Что такое лошадиная сила?– Лошадь, которая действует вместо машины.– А почему она действует вместо машины?– Потому, что у нас страна с отсталой техникой — корягой пашут, ногтем жнут!– Что такое религия? – не унимался экзаменатор.– Предрассудок Карла Маркса и народный самогон.– Для чего была нужна религия буржуазии?– Для того, чтобы народ не скорбел.– Любите ли вы, товарищ Пухов, пролетариат в целом и согласны за него жизнь положить?– Люблю, товарищ комиссар, – ответил Пухов, чтобы выдержать экзамен, – и кровь лить согласен, только чтобы не зря и не дуриком!– Это ясно! – сказал экзаменатор и назначил его в порт монтером для ремонта какого-то судна.Судно то оказалось катером, под названием «Марс». В нем керосиновый мотор не хотел вертеться – его и дали Пухову в починку.Новороссийск оказался ветреным городом. И ветер-то как-то тут дул без толку: зарядит, дует и дует, даже посторонние вещи от него нагревались, а ветер был холодный.В Крыму тогда сидел Врангель, а с ремонтом «Марса» большевики спешили – говорили, что Врангель морской набег думает сделать, так чтоб было чем защититься.– Так у него ж английские крейсера, – объяснял Пухов, – а наш «Марс» – морская лодка, ее кирпичом можно потопить!– Красная Армия все может! – отвечали Пухову матросы. – Мы в Царицын на щепках приплыли, кулаками город штурмовали!– Так то ж драка, а не война! – сомневался Пухов. – А ядро не классовая вещь – живо ко дну пустит!Керосиновый мотор на «Марсе» никак не хотел вертеться.– Был бы ты паровой машиной, – рассуждал Пухов, сидя одиноко в трюме судна – я б тебя сразу замордовал! А то подлецом каким-то выдумана: ишь, провода какие-то, медяшки... путаная вещь!Море не удивляло Пухова – качается и мешает работать.– Наши степи еще попросторней будут, и ветер еще почище там, только не такой бестолковый; подует днем, а ночью тишина. А тут – дует и дует, дует и дует, – что ты с ним делать будешь?Бормоча и покуривая, Пухов сидел над двигателем, который не шел: Три раза он его разбирал и вновь собирал, потом закручивал для пуска – мотор сипел, а крутиться упорствовал.Ночью Пухов тоже думал о двигателе и убедительно переругивался с ним, лежа в пустой каютке.Пришел раз к Пухову на «Марс» морской комиссар и говорит:– Если ты завтра не пустишь машину, я тебя в море без корабля пущу, копуша, черт!– Ладно, я пущу эту сволочь, только в море остановлю, когда ты на корабле будешь! Копайся сам тогда, фулюган! – ответил как следует Пухов.Хотел тогда комиссар пристрелить Пухова, но сообразил, что без механика – плохая война.Всю ночь бился Пухов. Передумал заново всю затею этой машины, переделал ее по своему пониманию на какую-то новую машину, удалил зазорные части и поставил простые – и к утру мотор бешено запыхал. Пухов тогда включил винт – мотор винт потянул, но тяжело задышал.– Ишь, – сказал Пухов, – как черт на Афон взбирается!Днем пришел опять морской комиссар.– Ну что, пустил машину? – спрашивает.– А ты думал, не пущу? – ответил Пухов. – Это только вы из-под Екатеринодара удрали, а я ни от чего не отступлю, раз надо!– Ну ладно, ладно, – сказал довольный комиссар. – Знай, что керосину у нас мало – береги!– Мне его не пить – сколько есть, столько будет! – положительно заявил Пухов.– Ведь мотор с водой идет? – спросил комиссар.– Ну да, – керосин топит, вода охлаждает!– А ты норови керосину поменьше, а воды побольше, – сделал открытие комиссар.Тут Пухов захохотал всем своим редким молчаливым голосом.– Что ты, дурак, радуешься? – спросил в досаде комиссар.Пухов не мог остановиться и радостно закатывался.– Тебе бы не Советскую власть, а всю природу учреждать надо, – ты б ее ловко обдумал! Эт ты, мехоноша!Услышав это, комиссар удалился, потеряв некую внутреннюю честь.А в Новороссийске шли аресты и разгром зажиточных людей.«Чего они людей шуруют? – думал Пухов. – Какая такая гроза от этих шутов? Они и так дальше завалинки выйти боятся».Кроме арестов, по городу были расклеены бумаги: «Вследствие тяжелой медицинской усталости ораторов, никаких митингов на этой неделе не будет». «Теперь нам скучно будет», – скорбел, читая, Пухов.Меж тем в порту появился маленький истребитель «Звезда». Там пробоину заклепывали и якорную лебедку чинили. Пухов туда ходил смотреть, но его не пустили.– Чего это такое? – обиделся Пухов. – Я же вижу, там холуи работают. Я помочь хотел, а то случится в море неполадка!– Не велено никого пускать! – ответил часовой красноармеец.– Ну, шут с вами, мучайтесь! – сказал Пухов и ушел, озабоченный.К вечеру того же дня пришло в порт турецкое транспортное судно «Шаня». В клубе говорили, что это подарок Кемаля-паши, турецкого вождя, но Пухов сомневался.– Я же видел, – говорил он красноармейцам, – что судно исправное! Станет вам турецкий султан в военное время такие подарки делать – у него самого нехватка!– Так он друг наш, Кемаль-паша! – разъясняли красноармейцы. – Ты, Пухов, в политике – плетень!– А ты снял онучи – думаешь, гвоздем стал? – обиделся Пухов и уходил в угол глядеть плакаты, которым он, однако, особенно не доверял.Ночью Пухова разбудил вестовой из штаба армии. Пухов немного испугался:– Должно быть, морской комиссар гадит!На дворе штаба стоял большой отряд красноармейцев в полном походном снаряжении. Тут же стояли трое мастеровых, но тоже в военных шинелях и с чайниками.– Товарищ Пухов, – обратился командир отряда, – вы почему не в военной форме?– Я и так хорош, чего мне чайник цеплять! – ответил Пухов и стал в сторонке.Стояла ночь – огромная тьма, – и в горах шуршали ветер и вода.Красноармейцы стояли молча, одетые в новые шинели, и ни о чем не говорили. Не то они боялись чего-то, не то соблюдали тайну друг от друга.В горах и далеких окрестностях изредка кто-то стрелял, уничтожая неизвестную жизнь.Один красноармеец загремел винтовкой, – его враз угомонили, и он почуял свой срам до самого сердца.Пухов тоже что-то заволновался, но не выражал этого чувства, чтобы не шуметь.Фонарь над конюшней освещал дворовую нечистоту и дрожал неясным светом на бледных ночных лицах красноармейцев. Ветер, нечаянно зашедший с гор, говорил о смелости, с которой он воюет над беззащитными пространствами. Свое де