ВЛАДИМИР ВАСИЛЬЕВ, СЕРГЕЙ ЛУКЬЯНЕНКО ДНЕВНОЙ ДОЗОРЛюбые совпадения имен, названий и событий являются случайными и не имеют никаких аналогий с человеческой действительностью.Данный текст запрещен к распространению, как порочащий дело Света. Ночной Дозор.Данный текст запрещен к распространению, как порочащий дело Тьмы. Дневной Дозор.ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПОСТОРОННИМ ВХОД РАЗРЕШЕНПРОЛОГПодъезд не внушал уважения. Кодовый замок — сломан и не работает, подногами — растоптанные окурки дешевых сигарет. Лифт исписан безграмотнымиграффити, где слово «Спартак» встречается с той же частотой, как нецензурнаябрань, кнопки прожжены сигаретами и заботливо залеплены окаменевшей жвачкой. И дверь в квартиру на четвертом этаже оказалась под стать подъезду. Какой-то убогий, советских еще времен дерматин, дешевые алюминиевые накладные цифрыедва держащиеся на косо вкрученных шурупах. Наташа на мгновение замешкалась, прежде чем нажать кнопку звонка. Нелепобыло на что-то надеяться, приходя сюда. Уж если сдурела до такой степени, чторешила прибегнуть к магии — то открой газету, включи телевизор, послушайрадио. Серьезные салоны, опытные экстрасенсы с международными дипломами...Все равно — надувательство, понятное дело. Но, по крайней мере, вокруг будетприятная обстановка, серьезные люди... а не этот приют неудачников. Она все-таки позвонила. Жалко было времени, затраченного на дорогу.Несколько минут казалось, что квартира пуста. Потом послышалисьторопливые шаги — характерные шаги спешащего человека, у которого с ногсваливаются разношенные тапочки. На миг потемнел дешевый крошечный глазок,потом лязгнул замок и дверь распахнулась. — Ой, Наташа? Входи, входи... Ей никогда не нравились люди, мгновенно переходящие на «ты». Нет, она исама предпочитала такое обращение, но хотя бы для порядка спросить разрешениенужно? А открывшая дверь женщина уже втягивала ее внутрь, бесцеремонно схватив заруку — при этом с выражением такого искреннего гостеприимства на немолодом,ярко накрашенном лице, что и возражать сил не было. — Мне подруга сказала, что вы... — начала Наташа. — Да, знаю, знаю милая, — замахала руками хозяйка. — Ой, да ты неразувайся, я как раз убираться собиралась... или нет, сейчас тапочки поищу. Наташа, с трудом скрывая брезгливость, огляделась. Не то, чтобы маленькая, но чудовищно захламленная прихожая. Лампочка подпотолком — тусклая, дай бог, если тридцать ватт, но и это не скрывает общееубожество. На вешалке — горы одежды, даже зимняя шуба из ондатры на радостьмоли. Отстающий от пола линолеум — невнятного серого цвета. Давно, наверное,хозяйка собирается провести уборку. — Тебя Наташа зовут, дочка? А меня Даша. «Даша» была старшее ее лет на пятнадцать-двадцать. Как минимум. В материНаташе она действительно годилась, только от такой матери удавитьсязахочется... Пухлая, с немытыми тусклыми волосами, с ярким, но облезлым лакомна ногтях, в застиранном халате, разваливающихся тапочках на босу ногу. Наногах ногти тоже поблескивали лаком — ну что за вульгарность, господи! — Вы — ворожея? — спросила Наташа. И мысленно крикнула «А я — дура!» Дашаg`jhb`k`. Нагнулась, извлекая из сваленной в беспорядке горы обуви резиновые тапочки. Самые идиотские из придуманных человечеством — смножеством торчащим вовнутрь резиновых штырьков. Мечта йога. Часть этихрезиновых гвоздей давно отвалилась, что, впрочем, комфорта не прибавляло. — Обувайся! — радостно предложила Даша. Словно загипнотизированная, Наташа скинула босоножки и надела тапочки.Прощайте, колготки. Наверняка будет пара затяжек. Пусть и хваленые «Омсо» схваленой лайкрой. Все в мире — надувательство, придуманное хитрыми дураками.А умные люди, почему-то, ему поддаются. — Да, ворожея, — бдительно контролируя процесс обувания сообщила Даша. —Это у меня от бабушки. И от мамы. Все они ворожеями были, все людям помогали,семейное это у нас... Пойдемте на кухню, Наташа, у меня в комнатахнеубрано... Прокляв себя мысленно в очередной раз, Наташа пошла за хозяйкой. Кухня ееожидания оправдала. Гора грязной посуды в раковине, грязноватый стол, скоторого при их появлении лениво сполз куда-то под столешницу таракан. Липкийпол. Окна, конечно же, немытые по весне, плафон засижен мухами. — Садись, — Даша ловко извлекла из-под стола табуретку, придвинула кпочетному месту — между столом и холодильником, конвульсивно подергивающимся«Саратовом». — Спасибо, я постою, — Наташа твердо решила не садиться. Табуретка внушалаей еще меньше доверия чем стол или пол. — Даша... Дарья? — Дарья. — Дарья, я, собственно говоря, только хотела узнать... Женщина пожала плечами. Щелкнула кнопкой электрического чайника — пожалуй,единственной вещи на кухне, что не выглядела подобранной на помойке.Посмотрела на Наташу. — Узнать? А что узнавать-то, милая. И так все видно, как на духу... На мигНаташу охватило неприятное, томительное ощущение, будто на кухне не хватает света. Все посерело, стих болезненный ропот холодильника,шум машин на недалеком проспекте. Она отерла лоб, покрывшийся ледянойиспариной. Это все жара. Лето, жара, долгая поездка в метро, давка втроллейбусе... ну почему не взяла такси? Отослала водителя с машиной — ладно,стыдно было даже намеком показать, куда и зачем она собралась... но такси-топочему не взяла? — Муж у тебя ушел, Наташенька, — ласково сказала Дарья. — Две недели назад.Враз ушел, собрался, вещички в чемодан покидал и ушел. Без ссор, без споров.Квартиру оставил, машину оставил. Ушел к разлучнице, стерве чернобровой,молоденькой... да и ты ж не старая, доченька. На этот раз Наташа на «доченьку» даже не отреагировала. Отчаянновспоминала, что она говорила подруге, а что нет. О «чернобровости» — вроде бынет. Хотя она и впрямь смуглая, черноволосая... Наташу вновь охватилобезумное, слепящее бешенство. — И почему ушел, знаю, Наташенька... уж извини, что дочкой тебя называю, тыженщина сильная, привыкла своим умом жить, да вы для меня все как дочкиродные... Детишек у вас не было, Наташенька. Верно? — Верно, — прошептала Наташа. — Что ж так, милая? — ворожея укоризненно покачала головой. — Дочку онхочет, да? — Дочку... — Ну и родила бы, — пожала плечами Дарья. — У меня, вон, пятеро. Двое повоенной части пошли, старшенькие. Одна дочка замужем, дите нянчит, другаяучится. Да еще младший, шалопай... — она взмахнула рукой. — Да ты садись,садись... Наташа неохотно опустилась на табуретку, крепко сжимая на коленях сумочку.Сказала, пытаясь перехватить инициативу: — Жизнь так сложилась. Ну родила бы я ему ребенка, нельзя же карьеру из-заэтого рушить. — Тоже правильно, — ворожея спорить не стала. Потерла лицо ладонями. — Воля твоя... Ну что, вернуть его хочешь? Он ведь почему ушел? Разлучницауже понесла от него... да ведь и сил приложила немало. И выслушать, иonf`ker|, и в постели что-нибудь такое вытворить... Мужик у тебя хороший был,такого каждая заполучить норовит. Хочешь вернуть? Все равно хочешь? Наташа сжала губы. — Да. Ворожея вздохнула. — Можно и вернуть... можно. Ее тон вдруг неуловимо изменился, сделался тяжелым, давящим: — Только ведь трудно будет. Вернуть — несложно, удержать труднее! — Все равно хочу. — В каждой из нас, доченька, своя магия есть, — Дарья перегнулась черезстол. Глаза ее будто сверлили Наташу. — Простая, исконная, женская. Ты сосвоими амбициями совсем ее позабыла, а зря! Ничего. Помогу тебе. Толькоделать все в три этапа придется. Она легонько стукнула кулаком по столу. — Первое. Дам я тебе приворот. Это грех небольшой... Приворот муженька вдоме вернет. Вернуть — вернет, но удержать не удержит. Наташа неуверенно кивнула. Деление ворожбы на «три этапа» казалось чем-тонеуместным — особенно от этой женщины и в этой квартире... — Второе... Дите у разлучницы родиться не должно. Если родится — ты своегомуженька не удержишь. Придется большой грех творить, невинный плод травить.. — Да что вы такое говорите! — Наташа вздрогнула. — Я под суд идти несобираюсь! — Речь не об отраве, Наташенька. Я ладонями-то разведу, — ворожея и впрямьразвела руки, — а потом как хлопну... Вот и весь труд, вот и весь грех. Какойсуд? Наташа молчала. — Только этот грех я на себя брать не хочу, — Дарья истово перекрестилась.— Если хочешь — помогу, но тогда ты перед богом отвечать будешь! Видимо, истолковав молчание как согласие, она продолжила: — Третье... Сама дите родишь. Тоже помогу. Будет дочка, красавица даумница, тебе помощница, мужу радость. Тогда все твои беды и кончатся. — Вы это серьезно говорите? — тихо спросила Наташа. — Вы все это... — Я вот что тебе скажу, — Дарья встала. — Скажешь «да» — все так и будет.Завтра муж твой вернется, а послезавтра разлучница нагулянное выкинет. Иденег я с тебя не возьму, пока сама не понесешь. Но потом возьму — и много,это сразу говорю, Христом-богом клянусь. Наташа криво улыбнулась. — А если обману, не принесу денег? Все ведь уже сделано будет... Она осеклась. Ворожея молча и строго смотрела на нее. С легким сочувствием,как мать на несмышленую дочку... — Не обманешь, Наташенька. Сама подумай, и поймешь, что не стоитобманывать. Наташа сглотнула вставший в горле ком. Попыталась пошутить: — Значит, оплата по факту? — Бизнесменка ты моя, — с иронией сказала Дарья. — Кто ж тебя такуюполюбит, деловую да умную? В бабе всегда дурость должна быть... эх... Пофакту. По трем фактам. — Сколько? — Пять. — Чего пять? — начала Наташа, и осеклась. — Я думала, это стоит гораздодешевле! — Хочешь мужа вернуть — будет дешевле. Только пройдет срок, и снова уйдет.А я тебе настоящую помощь предлагаю, верное средство. — Хочу, — Наташа кивнула. Ее охватило ощущение легкой нереальностипроисходящего. Значит — хлоп в ладоши, и не будет нерожденного еще ребенка?Хлоп другой — и она родит своему любимому идиоту дочку? — Берешь на себя грех? — требовательно спросила ворожея. — Какой там грех, — с прорвавшимся раздражением отозвалась Наташа. — Даэтот грех каждая женщина хоть раз, да делала! Там может и нет совсем ничего! Ворожея задумалась, будто вслушиваясь во что-то. Покачала головой: — Есть... Кажется, и верно — дочка. — Беру, — с прорвавшимся раздражением отозвалась Наташа. — Все грехи насебя беру, какие хочешь. Мы договорились? Ворожея посмотрела строго и неодобрительно: — Так нельзя, дочка... Про все-то грехи. Мало ли что я на тебя навешу? Исвое, и чужое...будешь потом перед Богом отвечать. — Разберется. Дарья вздохнула: — Ох, молодые... глупые. Да есть ему дело — в грехам человеческих копаться?Каждый грех свой след оставляет, по следам и суд идет... Ладно, не бойся.Чужого тебе не припишу. — Я и не боюсь. Ворожея уже будто и не слушала ее. Сидела, настороженно вслушиваясь во что-то. Потом пожала плечами: — Ладно... давай дело делать. Руку! Наташа неуверенно протянула правую руку, с тревогой следя за дорогимбриллиантовым кольцом. Хоть и туго слезает с пальца, но... — Ой! Ворожея уколола ее в мизинец так быстро и ловко, что Наташа даже ничего непочувствовала. Застыла в остолбенении, глядя на набухающую красную каплю.Дарья, как ни в чем не бывало, бросила в немытую тарелку с застывшимиостатками борща крошечную медицинскую иглу — плоскую, с остреньким жалом.Такими берут кровь в лабораториях. — Не бойся, у меня все стерильно, иглы одноразовые. — Да что вы себе позволяете! — Наташа попыталась было отдернуть руку, ноДарья перехватило ее неожиданно сильным и точным движением. — Стой, глупая! Снова колоть придется! Из кармана она достала аптечный пузырек темно-коричневого стекла. Этикеткабыла отмыта, но плохо: даже угадывались первые буквы: «На...» Ловко открутилапробку, подставила пузырек под Наташин мизинец, встряхнула. Капля сорваласьвнутрь пузырька. — Некоторые считают, — удовлетворенно произнесла ворожея, — что чем большекрови в привороте — тем сильнее он будет. Неправда. Кровь необходимакачественно, но совершенно не важна количественно... Ведунья открыла холодильник. Достала пятидесятиграммовую бутылочку водки«Привет». Наташа вспомнила, что ее шофер как-то называл такие«реаниматорами»... Несколько капель водки ушло на клочок ватки, которой Наташа послушнозалепила палец. Бутылочку ведунья протянула Наташе. — Будешь? Почему-то Наташе живо представилось пробуждение завтра утром — где-нибудьна другой конце города, обобранной, изнасилованной, и ничего не помнящей опроисшедшем. Она замотала головой. — Ну я выпью, — Дарья поднесла «реаниматор» ко рту, и одним глотком всосалаводку. — Так оно лучше... работается. А ты... ты зря меня боишься. Не разбоемживу. Несколько остававшихся в бутылке капель тоже ушли в пузырек с приворотнымзельем. Потом, не стесняясь любопытного взгляда Наташи, ведунья добавила туда— соль, сахар, горячую воду из чайника и какой-то порошок с сильным запахомванили. — Это что? — спросила Наташа. — У тебя насморк? Ваниль это. Ведунья протянула ей пузырек. — Держи. — И все? — Все. Напоишь мужа. Сумеешь? Можно в чай вылить, можно в водку — но этонежелательно. — А где тут... волшебство? — Какое волшебство? Наташа вновь почувствовала себя дурой. Сказала, почти срываясь на крик: — Тут капля моей крови, капля водки, сахар, соль и ваниль! — И вода, — добавила Дарья. Уперла руки в бока. Иронически посмотрела наM`r`xs: — А ты чего хотела? Сушеный глаз жабы? Яйца иволги? Или мне тудавысморкаться? Тебе что нужно — ингредиенты, или эффект? Наташа молчала, ошеломленная этой атакой. А Дарья, уже не скрывая насмешки,продолжала: — Милая ты моя... да если бы я хотела впечатление на тебя произвести — произвела бы. Не сомневайся. Важно не то, что в пузырьке, важно — ктоделал. Не бойся, иди домой, и пои мужа. Зайдет он еще к тебе? — Да... вечером, звонил, что вещи заберет кое-какие... — пробормотала она. — Пусть забирает, только чайком его напои. Завтра обратно вещички потащит.Если пустишь, конечно, — Дарья усмехнулась. — Ну что ж... последнее осталось.Берешь на себя тот грех? — Беру, — Наташа вдруг поняла, что уже не может с полным основаниемпосмеяться над сказанным. Что-то здесь было не смешно. Уж слишком серьезнообещала ворожея. И если завтра и впрямь вернется муж... — Твое слово, мое дело... — Дарья медленно развела руки. Заговориласкороговоркой: — Красная вода, чужая беда, да гнилое семя, да лихоеплемя...Что было — того нет, чего не было — не будет... Вернись в никуда,растворились без следа, по моей воле, по моему слову... Ее голос упал до нечленораздельного шепота. Минуту ворожея шевелила губами.Потом с силой хлопнула ладонями. Видимо, разыгралось воображение — Наташе показалось, что по кухне пронессяпорыв ледяного ветра. Зачастило сердце, кожа пошла мурашками. Дарья тряхнула головой, посмотрела на Наташу, кивнула: — Все. Иди, милая. Иди домой, дочка, жди мужа. Наташа встала. Спросила: — А что... когда мне... — Как понесешь — сама про меня вспомнишь. Ждать буду три месяца... а еслине дождусь — не обессудь. Наташа кивнула. Сглотнула возникший в горле комок. Почему-то сейчас онатвердо верила во все, обещанное знахаркой... и при этом до боли яснопонимала, что через три месяца, если и впрямь все получится, ей будетнестерпимо жалко отдавать деньги. Появится искушение списать все насовпадение... ну не отдавать же пять тысяч долларов этой грязной шарлатанке? И в то же время она понимала — отдаст. Может быть, до последнего дняпротянет, но принесет. Потому что будет помнить этот легкий хлопок неухоженных ладоней, и этуволну холода, внезапно распространившуюся по кухне. — Иди, — с легким напором повторила ворожея. — Мне еще ужин готовить, вквартире убираться. Давай, давай... Наташа вышла в темную прихожую, с облегчением скинула тапочки и наделатуфли. Колготки, кажется, выдержали... надо же, и не надеялась... Она посмотрела на ворожею, пытаясь найти какие-то слова — поблагодарить,уточнить, может быть даже — пошутить, если получится, конечно... Но Дарье было не до нее. Глаза ворожеи округлились, она смотрела прямо взапертую дверь, слабо водила перед собой руками, и шептала: — Кто... кто... кто? А в следующий миг дверь за спиной Наташи с грохотом распахнулась. Прихожаявраз оказалась заполненной людьми: двое мужчин крепко держали ворожею заруки, еще один быстрым шагом прошел на кухню — не оглядываясь, видимо хорошознал планировку. Рядом с Наташей оказалась молодая черноволосая девушка. Всемужчины были одеты просто, и как-то нарочито неприметно: шорты, в которых послучаю невиданной жары ходило девяносто процентов мужского населения Москвы,футболки. У Наташи вдруг мелькнула неожиданная и пугающая мысль, что сейчастакая одежда — нечто вроде неброских серых костюмов работников спецслужб. — Как нехорошо, — осуждающе сказала девушка, глядя на Наташу и качаяголовой. — Как гнусно, Наталья Алексеевна. В отличии от мужчин она была в темных джинсах и джинсовой куртке. На шеепоблескивал кулон на серебряной цепочке, на пальцах — несколько массивныхсеребряных колец: вычурных, фигурных, с головами драконов и тигров,переплетающимися змеями, какими-то странными, похожими на буквы неизвестногоалфавита, узорами. — О чем вы... — упавшим голосом спросила Наташа. Вместо ответа девушка молча расстегнула ее сумочку, достала пузырек.Поднесла Наташе к самым глазам. И вновь укоризненно покачала головой. — Есть! — крикнул с кухни ушедший туда парень. — Все налицо, ребята. Одиниз державших ворожею вздохнул, и каким-то скучным голосом произнес: — Дарья Леонидовна Ромашова! Именем Ночного Дозора — вы арестованы. — Какой еще дозор? — в голосе ворожеи звучало явное непонимание,перемешанное с паникой. — Вы кто такие? — Вы имеете право отвечать на наши вопросы, — продолжал парень. — Любоемагическое действие с вашей стороны будет рассматриваться как враждебное, икараться без предупреждения. Вы имеете право просить об урегулировании вашихчеловеческих обязанностей. Вам вменяется в вину... Гарик? С кухни вернулся ушедший туда парень. Как во сне Наташа отметила, что унего очень интеллигентное, задумчиво-печальное лицо. Ей всегда такиенравились... — Я полагаю, набор стандартный, — сказал Гарик. — Незаконное занятие черноймагией. Вмешательство в сознание людей на уровне третьей-четвертой степени.Убийство. Неуплата налогов... впрочем, это уже не к нам, это к Темным. — Вам вменяется в вину незаконное занятие черной магией, вмешательство всознание людей и убийство, — повторил державший Дарью мужчина. — Вы поедете снами. Ворожея закричала, пронзительно и страшно. Наташа невольно посмотрела наоткрытую настежь дверь — конечно, надеяться, что соседи прибегут на помощьнаивно, но вот вызвать милицию-то они могут? Странные визитеры на крик никак не отреагировали. Только девушкапоморщилась, и спросила, кивнув в сторону Наташи: — Что с ней делать? — Приворот — изъять, память — стереть, — Гарик посмотрел на Наташу безвсякого сочувствия. — Пусть считает, что никого в квартире не застала. — И все? — девушка достала из кармана пачку сигарет, неторопливо закурила. — Катя, ну а какие варианты? Она человек, что с нее взять? Это было уже даже не страшно. Сон, кошмарный сон... и действовала Наташакак во сне. Резким движением вырвала у девушки драгоценный пузырек, ирванулась к двери. Ее отбросило назад. Будто она на невидимую стенку налетела. Наташавскрикнула, падая к ногам ворожеи, пузырек вылетел из руки и неожиданно легкоразбился о стену. Крошечная лужица липкой бесцветной жидкости пролилась налинолеум. — Тигренок, собери осколки для отчета, — спокойно сказал Гарик. Наташа заплакала. Нет, ни от страха, хотя тон Ильи не оставлял сомнений — память сотрут.Хлопнут в ладоши, или еще что-нибудь сделают — и сотрут. И останется онастоять на улице, в твердой уверенности, что дверь в квартиру ворожеи передней не открылась. Она плакала, глядя, как растекается по грязному полу ее любовь. В открытую дверь кто-то ворвался из подъезда. «Ребята, у нас гости!», — услышала Наташа тревожный голос, но даже не обернулась. Это было ненужно.Все равно — все забудется. Все разобьется, разлетится колючими осколками,прольется в грязь. Навсегда.ГЛАВА 1Утром никогда не хватает времени на сборы. Можно встать в семь утра, аможно в шесть. Но все равно — пяти минут не хватит. Интересно, почему так происходит? Я стояла перед зеркалом, торопливо подкрашивая губы. Опять же — как всегда,когда торопишься, помада ложилась неровно, будто у школьницы, впервые, тайкомвзявшей мамину помаду. Уж лучше было и не начинать... выйти без всякойкосметики. У меня в этом плане предубеждений нет, внешность позволяет. — Аля! Ну вот. И это тоже обязательно случается! — Что, мамуля? — крикнула я, торопливо натягивая босоножки. — Подойди, малышка. — Мама, я уже обутая стою! — поправляя сбившийся ремешок крикнула я. — Мама, я опаздываю! — Аля! Бесполезно спорить. Нарочито громко цокая каблучками — хотя в общем-то, я совсем не сердилась,я прошла на кухню. Мама, как водится, сидела перед включенным телевизором,пила очередную чашку чая с очередным кексом. Ну что она находит в этихпротивных датских кексах? Дрянь ведь страшная! Уж не говоря о вреде дляфигуры. — Малышка, ты сегодня опять собираешься задержаться? — даже не повернувшисьв мою сторону, спросила мама. — Не знаю. — Алиса, я думаю, ты не вправе этого допускать. Есть рабочее время, азадерживать тебя до часу ночи... — мама покачала головой. — За это платят, — невзначай сказала я. Вот теперь мама на меня посмотрела. У нее задрожали губы. — Ты ставишь это мне в укор? Да? Голос у мамы всегда был хорошо поставлен. Как у актрисы. Ей бы в театреиграть. — Да, мы живем на твою зарплату, — с горечью сказала мама. — Государствообокрало нас, и бросило умирать на обочине. Спасибо, доченька, что незабываешь. Мы с папой очень тебе благодарны. Но не надо нам постояннонапоминать... — Мама, я вовсе это не имела в виду. Мама, ну ты же знаешь, что у меняненормированный рабочий день! — Рабочий день! — мама всплеснула руками. На подбородке у нее висела крошкакекса. — Скажи уж лучше — рабочая ночь! И еще неизвестно, чем ты занимаешься! — Мам... Конечно, ничего такого она не думает. Наоборот, всегда с гордостьюрассказывает подругам, какая я примерная и славная девочка. Просто ей с утрахотелось поругаться. Может быть — новости посмотрела, и услышала какую-нибудьочередную гадость о нашей жизни. Может быть с утром поутру поцапалась — незря же он так рано ушел. — И бабушкой в сорок лет я становиться не собираюсь! — без особого переходапродолжила мама. Да и зачем ей тут переход? Она давно боится, что я выйдузамуж, уйду из дома, и им с отцом придется жить вдвоем. А может и не придется— я как-то посмотрела линии реальности, и очень вероятно, что папа уйдет кдругой женщине. Он на три года моложе мамы... и в отличии от нее за собойследит. — Тебе в этом году пятьдесят, мама, — сказала я. — Извини, я очень спешу. Уже в прихожей меня догнал полный справедливой обиды мамин крик: — Ты никогда не хотела поговорить с матерью по человечески! — Когда-то хотела, — сказала я себе под нос, выскакивая за дверь. — Когдабыла человеком, хотела. А где ты тогда была... Понятное дело, что сейчас мама тешит себя мыслью, какой скандал устроит мневечером. И еще мечтает привлечь к этому папу. Когда я об этом подумала,настроение сразу стало гадким. Что за манера — вмешивать любимого человека в скандал? А ведь мама еголюбит! До сих пор любит, я точно знаю, я проверяла. И не понимает, что своимхарактером убила в отце его любовь. Никогда так не буду делать. И маме не позволю! В подъезде никого не было, да это меня бы и не остановило. Я обернулась кдвери, и посмотрела — по-особому, слегка прищурившись... так, чтобы увидетьсвою тень. Настоящую тень. Ту, что рождена сумраком. Это выглядит так, будто впереди сгущается мрак. До самой пронзительнойтемноты, до такого черного цвета, рядом с которым беззвездная ночь станетднем. И на фоне этой темноты — вздрагивает сероватый, клубящийся; и не объемный,и не плоский силуэт. Будто его вырезали из грязной ваты. А может, наоборот —прорезали великую Тьму, и оставили в ней дверь в сумрак. Я шагнула, наступая на тень, та скользнула вверх, принимая мое тело. И миризменился. Краски почти исчезли. Все застыло в сероватой, смазанной мгле — такаябывает, если у телевизора убрать до минимума цветность и контрастность. Звукизамедлились, и наступила тишина, остался лишь едва уловимый рокот... слабый,будто шум далекого моря. Я была в сумраке. И видела, как пылает в квартире мамина обида. Лимонно-желтый, кислотныйцвет, перемешанный с жалость к себе и едко-зеленой неприязнью к отцу, так невовремя ушедшему в гараж возиться с машиной. А еще над мамой потихонечку формировался черный вихрь. Узконаправленноепроклятие, пока еще хиленькое, на уровне «чтоб ты сдурела на своей работе,сволочь неблагодарная!», но зато — материнское. Особо мощное и цепкое. Ну уж нет, мамочка! Отец твоими стараниями в тридцать семь инфаркт получил, а три года назад яего от второго едва спасла... такой ценой, что и вспоминать не хочется.Теперь и на меня нацелилась? Я потянулась через сумрак — изо всех сил, даже заныло под лопатками.Схватила мамино сознание — то дернулось, и оцепенело. Так... сделаем-ка вот что... Я вспотела, хотя в сумраке всегда прохладно. Я потратила силу, котораяпригодилась бы на работе. Зато через мгновение мама уже не помнила, чторазговаривала со мной. И вообще — ей очень нравилось, что я такая трудяга,что на работе меня ценят и любят, что я убегаю ни свет, ни заря, ивозвращаюсь заполночь. Вот так. Скорее всего, это даст временный эффект, я ведь не хотела лезть слишком ужглубоко в мамино сознание. Но пара месяцев спокойной жизни мне обеспечена. Ипапе тоже, а я папина дочка, и люблю его куда больше, чем маму. Это толькодетям трудно ответить, кого больше любишь, папу или маму, у взрослых оченьдаже запросто получается... Закончив, я снесла полусформировавшийся черный вихрь — тот поплыл сквозьстены, ища, к кому бы прицепится, и перевела дух. Критическим взглядомоглядела подъезд. Да, давненько не убиралась. Опять наползло синего мха, причем у нашихдверей его больше всего. Понятно... с мамиными истериками ему всегда есть чемпитаться. Когда я была маленькой, то думала, что мох разводят Светлые, чтобынам досадить. Потом мне объяснили, что синий мох — коренной обитательсумрака, паразит, поедающий человеческие эмоции. — Лёд! — скомандовала я, вскидывая руку. Холод послушно собрался у пальцеви тугой щеткой прошелся по стенам. Промороженные иголочки мха посыпались напол, мгновенно истлевая. Вот так-то! Это тебе не человеческими мыслишками кормиться! Это настоящая сила — сила Иного. Я вышла из сумрака — в людском мире еще и пары секунд не прошло, оправилаприческу. На лбу была испарина, пришлось достать платочек и промокнуть пот. Иконечно же, когда я посмотрелась в зеркало, то убедилась, что тушьразмазалась. Возиться со внешностью времени уже совсем не было. Я просто набросилалегкий покров привлекательности, который не позволит ни одному человекузаметить изъяны макияжа. У нас это называется «паранджа», и, в общем-то,никто случая не упустит посмеяться над Иным в «парандже». Но все при этом ееиспользуют. Когда не хватает времени, когда надо произвести гарантированнохорошее впечатление, ради забавы. Одна молоденькая ведьмочка из Пскова,mhwecn толком не умеющая, кроме как «паранджу» на себя набрасывать, уже годатри работает манекенщицей. Тем и живет. Одна беда — через фотографии и видеозаклятие не действует, так что от бесконечных предложений сниматься в рекламеей приходится отказываться... Все сегодня было против меня. И лифт шел долго, а второй у нас давным-давноне работает, и выходя из подъезда я наткнулась на Виталика, парнишку,живущего над нами. Когда он увидел меня в «парандже», то просто остолбенел,тупо улыбаясь. Он в меня влюблен лет с тринадцати, влюблен глупо, безответнои молчаливо. Моя же недоработка, если честно. Я осваивала заклятия приворота,и решила потренироваться на соседском мальчишке — раз уж все равно неупускает случая поглазеть на меня, когда я сижу на балконе в купальнике изагораю. Вот... потренировалась. Упустила ограничительные факторы. Онвлюбился раз и навсегда. Когда не видит меня долго, то у него вроде всепроходит, а стоит встретиться хоть мимолетно — и по новой. Никогда у него небудет счастья в любви. — Виталик, я спешу, — улыбаясь, сказала я. Но парень все стоял, загораживая проход. Потом решился на комплимент. — Алиса, какая ты сегодня красивая... — Спасибо, — я мягко отстранила его, и почувствовала, как парень вздрогнул,когда моя рука коснулась его плеча. Небось, неделю будет вспоминать этоприкосновение... — Я сдал последний экзамен, Алиса! — торопливо сказал он мне в спину. — Все, теперь студент! Я обернулась, и посмотрела на него повнимательнее. Неужели этот потребитель лосьона от прыщей строит какие-то иллюзии?Надеется, что поступив в институт, «начав взрослую жизнь», сможет на что-топретендовать? — От армии увиливаешь? — спросила я. — Мужики пошли какие-то бесполые.Тряпки. Нет, чтобы отслужить, обрести жизненный опыт, а потом уже идтиучится. Его улыбка медленно увядала. Заглядеться! — Пока, Виталька, — сказала я. И выскочила из подъезда в душное лето. Нонастроение у меня слегка улучшилось. Всегда смешно наблюдать за такими влюбленными щенками. Флиртовать с нимискучно, заниматься сексом противно, но вот наблюдать — одно удовольствие.Надо будет как-нибудь его поцеловать... Впрочем, через минуту влюбленный сосед уже выскочил у меня из головы. Япроголосовала. Первый автомобиль проехал мимо — водитель посмотрелтоскливыми, жадными глазами, но рядом с ним сидела жена. Следующая машинаостановилась. — Мне в центр, — сказала я, чуть пригнувшись к окну. — На Манежную. — Садитесь, — водитель, интеллигентного вида шатен лет сорока, потянулся,открывая дверь. — Такую симпатичную девушку обязательно подвезу. Юркнув на переднее сиденье старенькой «девятки» я опустила стекло доотказа. Ветерок ударил в лицо — хоть какое-то облегчение. — На метро быстрее бы добралась, — честно предупредил водитель. — Не люблю метро. Водитель кивнул. Он мне понравился — пялится не особо сильно, хотя я явнопереусердствовала с «паранджой», машина ухоженная. А еще у него были оченькрасивые руки. Сильные, мягко, но цепко лежащие на руле. Жалко, что я спешу. — На работу опаздываете? — предположил водитель. Он обращался на «вы», нокак-то очень лично, интимно. Оставить, что ли, ему номер? Я ныне девушкасвободная, могу делать все, что захочу. — Да. — Интересно, кем работают такие красивые девушки? — это даже не былопопыткой знакомства, или комплиментом, скорее — искренним любопытством. — Про всех не знаю. А я работаю ведьмой. Он засмеялся. — Работа как работа... — я достала сигареты, зажигалку. Водитель мимолетноглянул с легким неодобрением, и поэтому спрашивать разрешения я не стала.Opnqrn закурила. — А в чем состоят обязанности ведьмы? Мы вывернули на Русаковскую, и водитель прибавил скорости. Может быть,успею вовремя? — Когда как, — уклончиво ответила я. — В основном — противостоять силамСвета. Водитель, похоже, принял игру — которая игрой вовсе не являлась. — Значит, ты на стороне мрака? — Тьмы. — Здорово. У меня есть одна знакомая ведьма. Теща, — водитель хохотнул. —Но она уже на пенсии, слава Богу. А чем тебе не нравятся силы света? Я украдкой проверила его ауру. Нет, все в порядке — человек. — Они мешают. Вот скажите — что для вас главное в жизни? Водитель подумал секунду: — Жизнь. И чтобы не мешали жить. — Правильно, — согласилась я. — Каждый хочет быть свободным. Правда? Он кивнул. — Вот мы, ведьмы, и боремся за свободу. За право каждого делать то, что емухочется. — А если человек хочет зла? — Это его право. — Но если он при этом нарушает права других людей? Вот я сейчас подрежукого-нибудь, и нарушу его права. Мне стало смешно. Мы вели почти классический диспут на тему «Что есть Свет,и что есть Тьма». И мы, Темные, и те, кто называет себя Светлыми — все мыпромываем новичкам мозги на эту тему. — Пытаются нарушить твои права — помешай это сделать. Ты имеешь на этоправо. — Понятно. Закон джунглей. Кто сильнее, тот и прав. — Сильнее, умнее, дальновиднее. И это вовсе не закон джунглей, это законжизни. Разве бывает иначе? Водитель подумал, и покачал головой. — Нет, не бывает. Значит я имею право сейчас свернуть куда-нибудь,наброситься на вас, и изнасиловать? — Вы уверены, что сильнее меня? — спросила я. Мы как раз остановились на перекрестке, и водитель внимательно посмотрел наменя. Покачал головой: — Нет... не уверен. Но я же не потому не нападаю на девушек, что они могутдать отпор! Он начал слегка нервничать. Разговор вроде бы был шутливый, но что-тонеладное он чувствовал. — Еще потому, что могут посадить в тюрьму, — сказала я. — И все. — Нет, — твердо сказал он. — Да, — я улыбнулась. — Именно поэтому. Вы ведь нормальный, здоровый мужик,и реакции у вас правильные. Но есть закон, и поэтому вы предпочитаете ненападать на девушек, а