Б.С. БРАТУСЬ АНОМАЛИИ ЛИЧНОСТИ Хакасская областная библиотека москва «мысль» ББК 88 Б87 РЕДАКЦИИ ФИЛОСОФСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ Рецензенты: д-р психол. наук-В. В. Давыдов, д-р филос. наук В. А. Лекторский 0304000000-129 gg 004(01 )-88 ISBN 5-244-00008-Х© Издательство «Мысль». 1988ПРЕДИСЛОВИЕ«Предисловие можно назвать громоотводом» — считал немецкий ученый Г. К- Лихтенберг. И действительно, в предисловии автор обычно старается заранее оправдаться, объяснить, почему он выбрал именно эту тему и данный угол ее рассмотрения, эти, а не другие методы исследования и способы изложения. Автор хорошо знает недостатки и слабости своей работы и потому стремится в предисловии первым назвать хотя бы некоторые (чаще, правда, не главные) из них, обезоружив тем самым своих будущих критиков и недоброжелателей. Этому же служит подчеркивание в предисловиях того, что исследование носит «предварительный характер», что «необходимы дальнейшие, более углубленные разработки» и т. п.Но на предисловие помимо оправдательных, «громо-отводящих» функций автор — осознанно или неосознанно — возлагает и надежду куда более важную и значимую для него,— надежду привлечь «своего» читателя, подать знак, что книга написана именно для него. Таким «своим», «заветным» читателем не обязательно может быть узкий специалист в данной области, которому в силу профессиональной необходимости надобно следить за выходящей литературой (данную категорию можно назвать читателями-потребителями, пользователями). Не обязательно это будет читатель, которому книга понравится и который найдет ее в ряде мест «полезной», «любопытной» или «забавной» (таких читателей можно условно отнести к «зрелищному» типу — им обычно нужна новая картинка, заставка на интересную тему, которая овладевает их вниманием лишь на краткое время, до появления следующей экспозиции). «Своим» является тот, порой еще не встреченный, но тем не менее вполне реальный для автора читатель — сегодняшний или будущий,— который незримо присутствовал при написании книги, спорил с автором, подбадривал его, требовал от него искренности иправды, все новых исправлений и переделок. Именно такого читателя-собеседника представлял себе автор. Для него он в конечном счете пишет книгу (а не для безликой «научной общественности»), его он боится оттолкнуть неряшливостью письма и поспешностью выводов, его суда он ждет. Но помимо читателей-собеседников, читателей-потребителей есть и те, кому предлагаемый подход, способ изложения и в конечном счете сама личность автора чужды, кому потребны иные книги и иные авторские позиции. Задача предисловия — предупредить этих читателей от пустой для них траты сил и внимания.^ О чем же данная книга, которую не воображаемый, а реальный читатель («свой» или «чужой» — пока неведомо) держит в руках? Эта книга об общих проблемах психологии личности, о том, что такое психическое и личностное здоровье, о том, по каким внутренним механизмам возможно уклонение от нормы, появление аномалий личности, о том, наконец, какие перспективы, пути предупреждения и коррекции этих аномалий может предложить психологическая наука. Разумеется (и здесь, как легко видит читатель, мы. используем «громоотводную» функцию предисловия), автор отнюдь не претендует на окончательное решение каждого из названных вопросов. Эти вопросы вообще не имеют окончательных решений, ибо относятся скорее к категории «вечных». Как все вечное, они актуальны в любое время, но все же бывают периоды, когда они становятся особенно остры. В психологической науке это связано с требованиями практического использования ее данных, с возрастанием роли «человеческого фактора» в производстве и общественной жизни. Отсюда возникает потребность нового пересмотра проблемы нормы и патологии, аномалий и здоровья личности. Попытка обосновать некоторые подходы к такому пересмотру и предпринята на последующих страницах. Проблема аномалий развития личности последовательно рассмотрена на трех основных уровнях: философско-мировоззренческом, общепсихологическом и конкретно-прикладном. Автор стремился показать живую связь философии, этики, психологии, практики и, следовательно, необходимость взаимопонимания, сближения, взаимодействия представителей этих областей в решении насущных задач современного человекознания....Предисловия в научных монографиях обычно заканчиваются перечнем лиц, которым автор во многом обязан, которым хотел бы выразить свою благодарность. И это справедливая традиция. Развернутое научное исследование лишь с достаточной долей условности можно приписать авторству исключительно одного человека. И коллега, дарящий тебя вдумчивой беседой, и любознательный студент, задающий «каверзный» вопрос, и испытуемый в психологическом эксперименте, и твой редактор, терпеливо исправляющий погрешности стиля,— все они участвуют, соавторствуют в работе, выполняют в ней свою незаменимую роль. Но есть люди, встреча и общение с которыми особенно памятны и важны для научной судьбы автора и назвать которых в первую очередь — его прямой долг. Такими людьми для автора данной книги были профессора П. Я. Гальперин, А. В. Запорожец, Б. В. Зейгарник, А. Н. Леонтьев, А. Р. Лурия. Уже один перечень этих славных для отечественной и мировой психологии имен говорит о том. как повезло автору.Хотелось бы также особо поблагодарить профессоров В. В. Давыдова и В. А. Лекторского, чьи суждения и оценки рукописи книги способствовали утверждению ее концепции; всех коллег, сотрудников, студентов, аспирантов и соискателей, участвовавших в совместных исследованиях, дискуссиях и спорах; Т. Н. Братусь за неоценимую помощь и поддержку в работе.ГЛАВА I^ ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ НОРМЫ ПСИХИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ1. ОСНОВНЫЕ ПОДХОДЫ К ДИХОТОМИИ «НОРМА — ПАТОЛОГИЯ» Хотелось бы начать эту главу с одного личного воспоминания — первого столкновения с реальной сложностью проблемы нормы и патологии. Лет двадцать тому, в конце 60-х годов, мне, тогда старшему лаборанту кафедры нейро- и патопсихологии факультета психологии Московского университета, доверили проведение нескольких демонстраций в клинике душевных заболеваний, которые приурочивались к соответствующим разделам общего курса лекций по патопсихологии, читаемых тогда на факультете профессором Б. В. Зейгарник. Студенты-третьекурсники, для которых готовились эти демонстрации, с нескрываемым любопытством впервые переступали порог психиатрической клиники, где им должны были показать проявления патологии мышления, нарушений личности и самосознания. Больные для демонстраций подбирались соответствующие, что на преподавательском жаргоне называется «студенческими случаями», т. е. с предельно ясным, без диагностических вариаций выражением именно тех нарушений, о которых шла речь в общем курсе лекций. Однако демонстрации на большинство студентов производили разочаровывающее впечатление. Дело в том, что студенты не видели в больных, которых приводили к ним, ничего особенно «патологического». Вместо ожидаемых с замиранием сердца «сумасшедших», «безумцев» с опасным и непонятным поведением, перед ними оказывались вполне по внешнему виду «нормальные люди», которые вели себя «как все»: здоровались, охотно беседовали, высказывали иногда весьма интересные мысли и т. п. А то, что они могли вдруг начать с жаром говорить о преследовании их со стороны соседей или инопланетян, казалось студентам поправимым, для чего надо лишь найти действенный способ убедить их, что они заблуждаются. Когда же я добросовестно выдвигал один за другим общепринятые критерии анормальности, указывая на явные ошибки в суждениях больных, на алогичность их высказываний, на отсутствие в реакциях психологически понятной связи с фактами реальной жизни и т. п., тo чуть ли не каждый студент спешил привести похожие, на его взгляд, случаи из своего опыта, из наблюдений за другими, из описаний художественной и популярной литературы, короче, сводил все к формуле — «а с кем этого не бывает». Словом, демонстрация рассыпалась, цели своей не достигала: студенты не видели искомого патологического явления, например бреда как такового, а видели в целом нормального, «как все», разве немного в чем-то ошибающегося и почему-то упорствующего в своих ошибках человека. Разумеется, тут сказывалась и моя неопытность как преподавателя — сам был лишь вчерашним студентом. Однако и позднее приходилось наблюдать подобную тенденцию — представления о патологии до тех пор кажутся ясными и очевидными, пока думаешь, как думает большинство непосвященных, усвоивших, что сумасшедший — это обязательно бросающийся на стенку и выкрикивающий непонятное. Когда же имеешь дело не с описанием в учебнике того или иного изолированного синдрома, а с его конкретным носителем — живым человеком, со своей судьбой, интересами и особенностями,— то вопрос, что есть норма и что — патология, теряет свою ясность и простоту, становится расплывчатым и трудноуловимым. И хотя профессиональные клиницисты — психиатры и психологи — научаются со временем безошибочно, иногда по одному лишь жесту, слову, внешнему виду человека определять его внутреннее состояние, относить его к нормальному или патологическому, сущность и теоретические (а не интуитивно-эмпирические) основания дихотомии «норма-патология» до сих пор остаются и для них самих недостаточно ясными. Впрочем, судите об этом сами. Пожалуй, самым расхожим остается для многих психологов и психиатров понимание нормы как, во-первых, чего-то среднего, устоявшегося, не выделяющегося из массы и, во-вторых (что необходимо связано с первым) — наиболее приспособленного, адаптированного к окружающей среде. Такое понимание хорошо согласуется со здравым смыслом и имеет весьма глубокие корни в житейском сознании, прочно отождествляющем нормальное и общепринятое (заметим, что и студенты не видели патологии именно на этом основании, поскольку демонстрируемые больные вели себя, по их мнению, «как все»). Данный статистически-адаптационный подход к пониманию нормы вызывает, однако, резкую и, видимо, столь же, как и сам этот подход, давнюю критику. Интересно, что его критиковали еще старые психиатры, хотя, казалось бы, они должны были первыми найти в нем опору для тех особых и редких, по статистике, отклонений психики, с которыми встречались в клинике душевных болезней. Они указывали на то, что отождествление нормальности с часто встречающимся резко снижает представление о человеческом развитии, низводя его до уровня приспособления к расхожим шаблонам поведения. Старый французский психиатр К. Кюльер говорил, что «в тот самый день, когда больше не будет полунормальных людей, цивилизованный мир погибнет, погибнет не от избытка мудрости, а от избытка посредственности». Согласно Ч. Ломброзо, «нормальный человек — это человек, обладающий хорошим аппетитом, порядочный работник, эгоист, рутинер, терпеливый, уважающий всякую власть, домашнее животное». М. Ферри сравнивал нормального человека с готовым платьем, которое продают в больших магазинах, и т. п.' Непринятие статистических и адаптивных критериев нормы как достаточных звучит и во многих современных исследованиях. Приведем для примера два критических рассуждения. Первое, касающееся принципа адаптивности и основывающееся на клинико-психологическом и общегуманистическом подходах (по сути парафраз и развитие вышеприведенных мнений старых психиатров), принадлежит известному польскому психологу и клиницисту К. Домбровскому. Он считает, что способность всегда приспосабливаться к новым условиям и на любом уровне свидетельствует о моральной и эмоциональной неразвитости. За этой способностью скрываются отсутствие иерархии ценностей и такая жизненная позиция, которая не содержит в себе элементов, необходимых для положительного развития личности и творчества 2. Второе критическое рассуждение исходит из более строгих, естественнонаучных оснований. Статистический подход предполагает необходимость количественного измерения свойств исследуемого объекта и установление с помощью математики соответствующих средних показателей. Понятно, что для столь сложного объекта, каким является психика, необходимы выделение и учет не одного и не двух, а по крайней мере нескольких свойств. Однако, даже если отвлечься от сложнейшей, не решенной до сих пор (и неизвестно, решаемой ли в принципе *) проблемы верификации этих свойств и адекватного перевода в количественные показатели, применение такого подхода сталкивается на практике с серьезными трудностями. Это убедительно показано Ю. Б. Гиппенрейтер. Она пишет: «Пусть «нормальными» будут считаться такие степени отклонения какого-нибудь свойства от математического среднего, которыми обладает половина популяции; тогда по '/4 популяции разместятся на обоих полюсах «оси» этого свойства в зонах «отклонения» от нормы. Если мы теперь возьмем не одно, а два независимых свойства, то при тех же условиях в «нормальной» зоне окажется уже '/4 часть популяции, а остальные 3/4 попадут в зоны «отклонения»; при пяти независимых свойствах «нормальным» окажется один человек из 32, а при десяти свойствах — один из 1024!» 4 Так что последовательное применение статистического подхода может обернуться парадоксом — среднестатистическим нормальным окажется крайне редкое явление вопреки исходному априорному представлению о среднем, нормальном как о наличном у большинства. * Согласно строгому определению ГОСТа, измерение — это нахождение значения физической величины опытным путем с помощью специальных технических средств. Сразу возникает вопрос: возможно ли представить все существенные показатели характера и личности в виде «физических величин», а если нет, то применимо ли к ним тогда само понятие «измерение» в строгом значении слова? Или здесь при-ложимо лишь менее жесткое представление? «Надо помнить,— писал академик А. Н. Крылов,— что есть множество «величин», т. е. того, к чему приложимы понятия «больше» и «меньше», но величин, точно не измеримых, например: ум и глупость, красота и безобразие, храбрость и трусость, находчивость и тупость и т. д. Для измерения этих величин нет единиц, эти величины не могут быть выражены числами...» 3 Чтобы обойти эти сложности, исследователи — осознанно или неосознанно — используют разные приемы. Наиболее простой и весьма распространенный из них — принятие негативных критериев нормы. Согласно этому подходу, норма понимается прежде всего как отсутствие каких-либо выраженных патологических симптомов. Если у человека не обнаруживается этих симптомов, значит, он нормален, значит, он здоров. Понятно, что данный подход в лучшем случае очерчивает границы круга, в котором следует искать специфику нормы, однако сам на эту специфику никоим образом не указывает. Не решает проблемы и подход с позиций культурного релятивизма, который является по сути вариацией статистически-адаптационного подхода. Согласно этой вариации, о норме и патологии можно судить лишь на основании соотнесения особенностей культуры определенных социальных групп, к которым принадлежат исследуемые индивиды: то, что вполне нормально для одной социальной группы, для другой будет выглядеть как патология. Существует целый ряд солидных исследований, дающих примеры межкультурных различий, как в макромасштабе (например, между Востоком и Западом), так и в микромасштабе (например, между различными слоями и социальными группами одного и того же общества). Однако, по справедливому суждению В. В. Лучкова и В. Р. Рокитянского, при таком подходе по крайней мере два обстоятельства делают невозможным однозначное определение нормального и патологического поведения: множественность социальных общностей, «социумов», к которым принадлежит любой индивид, и неоднородность предъявляемых каждым таким «социумом» требований. «В силу этих обстоятельств поведение индивида регулируется не единым набором норм, а множеством требований, хотя и связанных между собой, но не совпадающих и подчас не согласуемых друг с другом (требования семьи, референтной группы, рабочего коллектива, социальной среды и т. д.; явные и скрытые нормы, юридические и нравственные и т. п.)... Очевидно, что, последовательно придерживаясь этого подхода и переходя ко все более мелким подразделениям социальной среды, мы для каждого индивида получим множество критериев нормы и патологии, вплоть до представления, что «все нормально по отношению к самому себе».. » 5, или — если воспользоваться старой русской пословицей — «всяк молодец на свой образец». Однако такое представление в научном плане есть не что иное, как снятие проблемы нормы, капитулирова-ние перед ее сложностью и переход к описанию индивида только как особенного, уникального в своем роде. Наиболее последовательно эта точка зрения выражена в экзистенциалистском подходе к душевной болезни и в так называемом течении антипсихиатрии. Экзистенциалисты при этом больше упирали на уникальность внутреннего мира человека, на необходимость интуитивного проникновения, творческого сопереживания для его познания. Один из классиков этого направления, Л. Бинсвангер, например, писал: «Поскольку и в какой-то мере диагностические суждения врача исходят не из наблюдения организма пациента, а из его понимания как человеческого существа, понимания человеческого существования, постольку отношение его к больному — это уже не только отношение «медицинского работника» к своему научному объекту. Здесь уже имеет место его связь с пациентом,— связь, основанная на заботе и любви. Следовательно, сущность «бытия психиатра» в том, что он выходит за пределы всякого фактуального знания и соответствующих способностей, выходит за пределы научного знания, получаемого из психологии, психопатологии и психотерапии» 6. В высказываниях антипсихиатров больше звучали социальные ноты (недаром, видимо, это движение возникло в Англии, США и других западных странах в 60-е годы — годы высокого подъема социальной активности, бурных общественных протестов и манифестаций). Психически больные нередко рассматривались в рамках этого направления как жертвы плохого, патогенного общества, которое признает сумасшедшим того, кто не соглашается с предписаниями религии и государства. Движение, лидерами которого стали Д. Купер, Р. Лэинг, Т. Шаш и др., требовало отмены больничных порядков, отмены самих терминов «психиатрия», «психиатр». Согласно их взглядам, психиатрические больницы есть не что иное, как воплощение дегуманизирующего начала в обществе, ибо здесь «каста» врачей беспрепятственно творит насилие над беззащитной «кастой» больных. Что касается психиатрических понятий, то они расценивались как сбивчивая наукообразная классификация, цель которой — замаскировать социальные функции психиатрии, а именно функции репрессии, изоляции неугодных обществу лиц 7. Затушевывание проблемы критериев нормы (действительно столь «неудобной» и трудноуловимой) типично, однако, не только для экзистенциальных и антипсихиатрических подходов. Есть область исследования, сам объект которой заставляет усомниться в строгости таких критериев. Это область так называемой малой психиатрии, область пограничных между нормальными («как у всех») и патологическими («не как у всех») состояниями психики. Не случайно, что эта колеблющаяся, зыбкая область порождала и весьма колеблющиеся, зыбкие взгляды на разграничения патологии и нормы. Так, выдающийся отечественный исследователь пограничных психических состояний П. Б. Ганнуш-кин не раз подчеркивал относительность границ нормы. Вот например, характерные для него высказывания: «...в таком, с одной стороны, хрупком и тонком, а с другой — в таком сложном аппарате, каким является человеческая психика, можно у каждого найти те или иные, подчас довольно диффузные, конституционально-психопатические черты»; ««гармонические» натуры по большей части есть плод воображения». Эти представления во многом определяли для Ганнушкина и гуманистический смысл преподавания психиатрии врачам. Он писал: «Главная цель и изучения, и преподавания психиатрии должна состоять в том, чтобы научить молодых врачей быть психиатрами и психопатологами не только в больнице и клинике, но прежде всего в жизни, т. е. относиться к так называемым душевно здоровым, так называемым нормальным людям с тем же пониманием, с той же мягкостью, с той же вдумчивостью, но и с той же прямотой, как к душевно нездоровым; разница между теми и другими, если иметь в виду границы здоровья и болезни, вовсе не так уж велика» . Следует заметить, что приведенные взгляды не есть в строгом смысле полное снятие со счетов проблемы нормы, признание ее не существующей. Представление о норме здесь остается, правда, по большей части в скрытом, имплицитном виде. Оно в основном заключается в том, что человек здоров настолько, насколько он избегает крайностей невроза или психопатии, насколько он, даже имея в себе зачатки, признаки, скрытые процессы, относящиеся к этим страданиям, не дает им разрастись дальше положенной черты, границы (чаще всего эта граница, с теми или иными оговорками, усматривается в мере адаптивности, приспособленности к окружающему, т. е. на основании одного из уже разобранных выше критериев нормы). Иными словами, здоровье определяется через нездоровье, норма — через аномалию, но в отличие от описанных ранее чисто негативных критериев здесь дается и некоторое содержательное представление о здоровье, построенное, однако, на основе терминов и понятий психопатологии. По такому пути идут многие исследователи за рубежом, которые в своих тестах и опросниках исходят из представлений и категорий, заимствованных из психиатрии (причем не только «малой», но и «большой», занимающейся психозами, явными, часто необратимыми нарушениями психики), и на их основе строят структуру как больной, так и здоровой личности. Достаточно в качестве примера перечислить все 10 основных (базисных) шкал, используемых в одном из самых популярных опросников — так называемом Миннесотском многопрофильном личностном тесте (MMPI). Это шкалы ипохондрии, депрессии, истерии, психопатии, маскулин-ности-фемининности, паранойяльности, психастении, шизоидности, гипомании, социальной интраверсии. Сугубо клиническими являются и многие распространенные классификации характера, рассматривающие норму сквозь призму представлений об «эпилептоидности», «шизоидности» и т. п. Как реакцию на такой подход можно рассматривать появление описательных критериев психического здоровья, в которых взамен психиатрической терминологии стали звучать общечеловеческие принципы и понятия. Следует отметить общность взглядов большинства авторов, использующих подобные описательные критерии, по вопросу о том, какими свойствами должна обладать здоровая личность. Наиболее часто отмечаются такие черты, как интерес к внешнему миру, наличие «жизненной философии», которая упорядочивает, систематизирует опыт, способность юмористически окрашивать действительность, способность к установлению душевных контактов с окружающими, целостность личности, и ряд других. Как можно оценить такой подход? Прежде всего он представляется необходимым шагом в изучении проблемы нормы. Если негативные критерии указывают (и то весьма приблизительно) границу между обширными областями нормы и патологии, если статистические и адаптационные критерии определяют нормальность как по-хожесть на других и соответствие требованиям окружающих, если культурный релятивизм все сводит к микросоциальным установкам и отсутствию патологических с точки зрения рассматриваемой культуры симптомов, то данный подход пытается выделить то позитивное, несводимое к психопатологическим понятиям, что несет в себе нормальная личность. В отличие от узкосимпто-матических критериев предыдущих подходов здесь широко ставится вопрос о здоровье личности как о некотором особом достоянии, полноте, а не об одном отсутствии тех или иных ущербов и недугов *. Примечательной деталью, которую стоит еще раз отметить, является сходство в описании характерных черт здоровья личности. Таким образом, мы встречаемся как бы с методом «компетентных судей», которые независимо друг от друга сходятся в оценке интересующего нас феномена. Вместе с тем описательный подход имеет свои очевидные ограничения. Во-первых, большинство описаний не соотнесено с психологическим категориальным аппаратом и потому не может быть непосредственно использовано научной психологией. Во-вторых, как правило, описывается конечный продукт — ставшая личность, и ничего или крайне мало говорится о самом главном и ценном для теории и практики — о том процессе, который привел к ее появлению, и о тех внутренних закономерностях, что лежат в основе этого процесса. Кроме того, даже самые, казалось бы, распространенные, устоявшиеся описательные критерии при более внимательном их анализе часто оказываются неоднозначными, требующими для своего применения существенных оговорок и дополнений. Возьмем, например, такой критерий, как «целостность», на который часто указывается как на один из главных показателей нормального развития в противовес «расщеплению личности». И действительно, целостность — важный признак здорового* Эта тенденция согласуется с общим определением, данные в Уставе Всемирной организации здравоохранения: здоровье есть состояние полного физического, духовного и социального благополучия, а не только отсутствие болезней или физических дефектов. Такой подход все чаще находит отклик и в современной отечественной науке. Б. Д. Карвасарский констатирует, что в последние годы все более распространяется мнение, согласно которому психическое здоровье «определяется не негативным образом — лишь как отсутствие дезадаптации,— а с точки зрения позитивного ее аспекта как способность к постоянному развитию и обогащению личности за счет повышения ее самостоятельности и ответственности в межличностных отношениях, более зрелого и адекватного восприятия действительности, умения оптимально соотнести собственные интересы с интересами группы (коллектива)»9.14 функционирования любой живой системы личности в том числе. К. Г. Юнг указывал (и это не случайно, видимо, совпадает в немецком, английском и русском языках), что слова «целостность», «целый» и «целить», «исцелять» — однокоренные, подчеркивая тем самым связь психического здоровья с интегрированностью личности, а психических аномалий — с личностной дезин-тегрированностью 10. Напомним также, что «целостность», «интегрированность» — центральные категории такого важного течения, как гештальт-терапия. Однако нельзя не заметить, что «целостность» (как, впрочем, и многие перечисленные выше критерии такого рода) не отделяет однозначно норму от патологии, не является специфическим, присущим лишь норме признаком: клинический опыт дает множество примеров внутренней цельности явно патологических натур. Можно сказать больше: целостность должна иметь свои градации и степень, свою меру. Если внутренняя структура слишком монолитна, спаяна, жестко состыкована, то это может стать не меньшим тормозом для развития, чем отсутствие должного связующего, структурирующего начала (с некоторыми психологическими последствиями жесткого сцепления внутренних целей деятельности мы столкнемся в главе IV). Что касается внутренних закономерностей и механизмов нормального и аномального развития личности, то суждения о них «компетентных судей» обнаруживают все те принципиальные разногласия, которые существуют между разными психологическими концепциями и теориями. Далеко не в каждой из этих концепций специально ставится проблема нормального развития личности. Такая проблема в качестве самостоятельной и требующей сложного анализа по сути вообще не существует для бихевиоризма. Под нормальностью здесь изначально подразумевается приспособляемость, адаптивность, стремление (по аналогии с биологическими системами) к гомеостатическому равновесию со средой. Проблема специфики нормального развития фактически не ставилась и в теории психоанализа, поскольку не усматривалось отличие невротической личности от нормальной и свойства мотивации «невротика» распространялись на здорового индивида. Это прежде всего такие свойства, как генетическая и функциональная связь мотивации с либидозным, сексуальным влечением, бессознательность определяющих мотивов поведения15 человека, гомеостазис как главный принцип функционирования мотивации, и ряд других. В психологии бытует старая аналогия психического мира человека с всадником на лошади. Всадник — это «я», «самость», то, что воспринимает и ощущает, оценивает и сравнивает; лошадь — это эмоции, чувства, страсти, которыми призвано управлять «я». Воспользовавшись этой аллегорией, 3. Фрейд говорил о всаднике как о сознании, а о лошади — как о бессознательном. Сознание находится в безнадежном положении: оно пытается управлять значительно более сильным существом, сильным не только физически, но и своей хитростью, близостью к инстинктивной природе, умением обмануть прямолинейное сознание и поворачивать его в нужном направлении, оставляя при этом сознание в неведении относительно причин этих поворотов. Поэтому, чтобы понять механизмы развития психики, надо изучать бессознательное, ибо отдельные поступки и целые жизненные судьбы определяются этим конем, а не близоруким наездником *. Правда, Фрейд говорил, что идеалом человека был бы для него тот, кто на место «оно» (бессознательного) смог поставить «я». Но сам дух его сочинений оставляет слишком малую уверенность в возможности такого подчинения... Подобная точка зрения, критика которой широко дана в отечественной психологической литературе, конечно, не могла удовлетворить и многих зарубежных исследователей, прежде всего тех, кто пытался непосредственно изучать продуктивную здоровую личность. * Фрейду, не менее чем бихевиористам, западная психология обязана столь типичным для нее смешением, сближением психики животных и человека. К. Медсон, автор солидных обзоров и книг по проблемам мотивации, пишет, например: «В мотивационной психологии представляется весьма трудным продолжать верить в фундаментальное отличие людей от животных, по крайней мере после того, как Фрейд показал, что даже в вопросах, касающихся его собственной личности, «человек не является хозяином в своем доме», так как рациональное «я» детерминировано бессознательными силами сексуальной агрессивной природы». После этих слов Медсон с некоторым удивлением вынужден, однако, констатировать: «Несмотря на убедительные доказательства Фрейда, остаются психологи, даже американские психологи, которые уверены в том, что мотивация человека фундаментально отлична от мотивации животных» ". Под этими строптивыми и, мало того, «даже американскими» психологами Медсон разумеет прежде всего Абрахама Маслоу и Гордона Олпорта. Краткая оценка воззрений последнего на проблему нормы дана чуть ниже. 16 Наиболее ярким здесь стало направление гуманистической психологии (Бюллер, Гольдштейн, Олпорт, Маслоу, Роджерс и др.). Представители этого направления строили свои концепции в острой полемике с бихевиоризмом и фрейдизмом, особо подчеркивая роль самосознания в нормальном развитии, стремление здоровой личности к совершенствованию, ее уникальность и т. п. Следует отметить, однако, что гуманистический пафос этого направления нередко приводил его последователей к явному смещению внимания лишь на тех, кто заведомо импонировали как совершенные личности. Анализируя, например, концепцию Г. Олпорта, Л. И. Ан-цыферова констатирует, что основной метод, которым тот «руководствуется при построении своей теории,— это метод обобщения личностных качеств выдающихся, творческих, прогрессивных представителей человечества» 12. В самом обращении к выдающимся, творческим представителям человечества нет, разумеется, ничего предосудительного: их личности вполне заслуживают пристального внимания и исследования. Однако в этих совершенных образцах, как во всяком готовом продукте, умирает процесс, приведший к его появлению, здесь нам указывают на вершину (esse Homo), оставляя неизвестным путь к ней,— путь, который и есть не что иное, как нормальное развитие личности. Путь этот — общий для людей, а не прерогатива выдающихся. Последние более продвинуты, нежели остальные, но составляют с этими остальными единую цепь движения. Концепции типа олпортовской, фактически разрывая эту цепь, часто не в состоянии исходя из своих категорий, объяснить поведение обычных, «грешных» людей, природу отклонений личности от нормального развития,— отклонений как серьезных, так и достаточно преходящих, временных. Совершенно не случайно поэтому, когда надо описать аномалию, Олпорт приводит список патогенных, или, как он их называет, «катаболических механизмов» 13, который выглядит во многом попросту заимствованным из теоретических представлений фрейдизма *. Недаром приходится констатировать: теорией Олпорта многие восхищаются, но мало кто ею пользуется. О судьбе теории Фрейда в психологии можно было бы сказать обратное: ее столь же охотно критикуют, сколь часто и используют. И сам Олпорт, как мы видим пример тому. 17 Таким образом, концепция Олпорта лишний раз утверждает дилемму, которая весьма характерна для представлений психологов о норме: с одной стороны, «растворение» здоровой личности в невротической, психопатической, акцентуированной и т. п., а с другой — абсолютизация выдающейся, творческой, самоактуализирующейся личности и неспособность объяснить аномальное развитие. В результате понятие нормы как бы повисает в воздухе, оно не связано со всем многообразием реальной психической жизни. Задача же подлинной теории личности состоит в объяснении как случаев нормального развития, ведущих в своей перспективе к гармоническому и полному раскрытию личности, так и случаев аномалий этого развития. Для этого необходимо прежде всего выяснить и обосновать, что является критерием нормального человеческого развития, его исходным мерилом. Подходы, которые мы рассмотрели, не дают убедительного ответа, отсылая нас либо к выраженной патологии (раз не болен, то здоров), либо к статистике (раз «как все», то нормален), либо к адаптивным свойствам (здоров, если хорошо приспособлен), либо к требованиям культуры (нормален, если исполняешь все ее предписания), либо к совершенным образцам (здоровье личности как атрибут выдающихся, творческих представителей человечества) и т. д. Не спасают дело и различные вариации, объединения в разных пропорциях этих и других сходных с ними принципов. Например, известный польский ученый Я. Щепаньский предлагает называть нормальной среднюю (в статистическом смысле) личность; личность адаптировавшуюся и ведущую себя в рамках установленных социальных критериев; целостную личность, т. е. такую, все основные элементы которой функционируют в координации с другими 14. Но если каждый из представленных трех критериев (статистика, адаптация и целостность) оказался, как мы видели, недостаточным для определения нормы развития личности, то где гарантия, а главное, убедительное обоснование того, что, взятые вместе, они раскроют содержание этого понятия? Часто критерием нормы психического развития полагают оптимальные условия этого развития. С таким пон^ 2. ФИЛОСОФСКИЕ ОСНОВАНИЯ ПРОБЛЕМЫ Поскольку речь идет не о чем ином, как о человеке, то в представлениях о его «норме» мы должны исходить из понимания основной сущности человека, которая и делает его собственно человеком, отличая, отграничивая от других живых и обладающих психикой обитателей планеты. В наиболее общей форме сущность человека выражена К. Марксом в широко известном положении, согласно ко