Александр Боханов Любовь без границ. Святая Царица Александра Федоровна была наделена удивительным Даром любви. Она умела любить так беззаветно и преданно, на что способны только избранные люди. Никогда не принижала этого высокого и светлого чувства, никогда не произносила слово «любовь» по отношению к кому-то и чему-то, если это чувство не владело Ею целиком, если Она не готова была отдать во имя этого Свою жизнь. Подобная самозабвенность свидетельствовала об исключительных душевных качествах Царицы. Их часто не замечали, им старались не придавать значения, нередко им предписывали какую-то бытовую мотивацию. Но все это — из области мелкой, завистливой и корыстной человеческой суетности. У Нее же не было подобных греховных побуждений и себялюбивых устремлений. Ее любовь — это неизменно беспредельная правда сердца. Она умела разглядеть великое в простом и обиходном. Потому что для христианина Правда Божия — всегда рядом, во всем и везде. Ее надо лишь ощутить, понять и с благодарностью принять. Последняя Царица на это была способна. В одном из своих писем, написанном в конце 1916 года и адресованном своей фрейлине графине Анастасии Васильевне Гендриковой1 («Настеньке») (1886–1918), Александра Федоровна сформулировала принципы сохранения «душевного равновесия» даже в самые безрадостные моменты жизни. «Я сожалею, что Ваше настроение снова ухудшилось, но такие моменты неизбежны. Если бы мы могли всегда соблюдать наше душевное равновесие (как нам, вообще-то говоря, следует), мы были бы совершенны. Это одна из самых трудных вещей. А когда наше внешнее состояние оставляет желать много лучшего, настроение наше падает, и тогда милость Божия оставляет нас на время. Но не тревожьтесь: с помощью молитвы Вы снова воспрянете. Было бы слишком легко жить, если бы благополучие всегда было с нами; Вы должны его достичь и укрепить собственный характер. Нужно подавлять вспышки гнева. Нужно усердно работать, чтобы стать совершенным. Имейте мужество и молитесь, как нас учили. Зло всегда старается победить и тревожить нас в те времена, когда мы падаем духом. Жизнь — вечная борьба, и всемогущий Бог поможет нам победить, если мы будем смиренны перед Ним и подчиним себя Его воле». Она действительно всю жизнь боролась за нравственное совершенство; с присущей Ей целеустремленностью старалась преодолевать слабости, вне зависимости от того, как и по какому поводу они проявлялись. Александра Федоровна переживала, когда не сдерживалась и в состоянии минутного возбуждения говорила что-то и так, как было недопустимо. Это проявлялось даже в незначительных деталях каждодневного уклада. Не терпя лжи, Она иногда позволяла себе повышенный тон в разговоре с горничной, уличенной во вранье. Когда возбуждение момента проходило, неизменно говорила: «Зачем Я сорвалась?» и просила прошения у Всевышнего за несдержанность. При всем том, Она всегда оставалась сердечной и отзывчивой, и всегда интересовалась текущими или семейными нуждами горничных, нянь, камердинеров и вообще, как сказали бы сейчас, «обслуживающего персонала». Здесь не было никакого праздного любопытства сентиментальной барыни. Во всех, вне зависимости от социального статуса, Она умела видеть Человека и всегда готова была протянуть руку помощи. Душевность Царицы вызывалась и питалась великим духовным чувством православной христианки. Няня Царских детей А.А. Теглева2 , прослужившая в Семье семнадцать лет, уже после революции говорила о Государыне: «Она была властна. Но Она была добра и весьма доступна. К Ней можно было пойти всегда, и Ей можно было сказать все. Она была сердечна». Горничная Е.Н. Эрсберг, проведшая в Царском Доме шестнадцать лет, свидетельствовала: Императрица «была властная, с сильным характером. Но для нас Она была весьма доступна и простая». По словам баронессы С.К. Буксгевден, Царица Александра «проявляла интерес ко всем при Дворе: от первой фрейлины до последней служанки, и часто помогала скромным людям и их семьям так, чтобы никто не знал об этом. Она была справедлива в истинно христианском смысле и помогала людям независимо от их положения в обществе. Она с готовностью навещала как больную служанку, так и любую из фрейлин». Имелись просто поразительные случаи Ее заботы о людях, которых при Дворе никогда ранее не наблюдалось. Когда ее молодая фрейлина княжна С.И. Орбелиани (Джамбакуриан-Орбелиани) тяжело заболела в 1906 году, то Александра Федоровна восприняла это так свое личное дело. Молодая девушка (ей только исполнилось 23 года) была сиротой и Императрица окружила ее материнской лаской и заботой. Соня была помещена во Дворце, в комнате рядом с комнатами Великих Княжон. Александра Федоровна ежедневно навещала неизлечимую больную (у нее был прогрессирующий паралич позвоночника), нередко оставалась рядом с ней на ночь. Когда, по прошествии девяти лет, Соня умерла в 1915 году, то Царица писала Супругу: «Вот и еще одно верное сердце ушло в страну неведомую. Я рада, что здесь для нее все кончилось, потому что в дальнейшем ей суждены были тяжелые страдания. Да упокоит Господь ее душу с миром и да благословит ее за великую любовь ко Мне во все эти годы». Царица умела распознавать душевные качества человека. И не удивительно, что большинство из тех, кого лично Императрица принимала на службу, сохранили верность Семье до самого конца. Некоторые заплатили за преданность собственной жизнью: доктор Евгений Сергеевич Боткин, «комнатная девушка» Анна Степановна Демидова, фрейлина графиня Анастасия Васильевна Гендрикова, лакей Иван Дмитриевич Седнев3 , камердинер Государя Алексей (Алозий) Егорович Трупп, повар Иван Михайлович Харитонов, «дядька» Цесаревича Климентий Григорьевич Нагорный. Их расстреляли в том, страшно памятном июле 1918 года… «Вера, Надежда, Любовь — это все, что имеет значение», — не раз говорила Александра Федоровна. И то не была пустопорожняя декларация. Это — убеждение души. Она умела любить, и Она умела дружить. Дружба для Нее тоже являлась проявлением любви. Она была и здесь преданной и верной, а мнение других в данном случае не играло никакого значения. Она слушала голос Своего сердца, лишь ему доверяла. Однажды призналась Лили Ден: «Меня не заботит, богато то или иное лицо или же бедно. Для Меня друг, кем бы он ни был, всегда останется другом». Сколько возмущенных и даже гневных голосов прозвучало по поводу того, что Она дружит с теми, кто не прошел «апробацию» в столичных аристократических салонах. Подруги Царицы — Анна Вырубова и Юлия Ден — не имели при Дворе никакого официального положения, но были желанными и близкими для всей Царской Семьи. Александра Федоровна твердо придерживалась принципа Своей бабушки Королевы Виктории: каждый имеет право на личные привязанности. Все разговоры о необходимости присвоить друзьям Дома некий придворный чин Царица оставляла без внимания. Однажды со всей определенностью высказалась по поводу положения Вырубовой: «Я никогда не дам Анне официального места при Дворе. Она Моя подруга, и Я хочу, чтобы она ею и оставалась. Неужели Императрицу можно лишить права, какое имеет любая женщина — права выбирать себе друзей?» Знать что-то наполовину — нехорошо, делать что-то кое-как — недопустимо, любить кого-то и что-то без сердечной привязанности — непредставимо. Эта триединая формула не была сочиненной «философией» жизни, неким рационалистическим умозрением Александры Федоровны. Просто Она иначе не могла чувствовать окружающий мир и все ценности его. А ценностей этих было много. Воспринимать их всей полнотой Своей натуры у Нее хватало сил, у Нее хватало доброты сердца. Все что просто, искренне, бесхитростно — сразу же вызывало у Нее симпатию. Это проявлялось и в большом, и в малом. Дети, животные, пробуждение природы, солнечный свет, щебетание птиц— вызывало радостное настроение в душе, способствовало приливу жизненной энергии. Она видела красоту Мира Божия и была счастлива, что Ей позволено было это видеть и ощущать. Природную подлинность Императрица неизменно ставила выше самого изысканного произведения рук человеческих. Она, например, не пользовалась косметикой, не делала маникюр, не прибегала к различным ухищрениям, чтобы скрыть седину в волосах, которая у Нее стала проступать к сорока годам. Тяга к безыскусности сказывалась даже в Ее пристрастиях к цветам и ароматам. Больше всего любила ландыши и сирень, как и парфюмерию на их основе. При всей бескомпромиссности натуры, Александра Федоровна никогда не была человеком с «зашоренным» кругозором. Если Она что-то или кого-то не принимала и не воспринимала, то это не значит, что Она начинала по этому адресу отпускать какие-то критические замечания, не говоря уже о злословии. Она и Николай II являлись удивительно незлобивыми людьми. Хотя в Ее письмах Супругу и можно найти иногда некоторый излишний эмоциональный всплеск и нелицеприятные характеристики, но это исключительно настроение минуты. Супругу Она доверяла то, что «наболело», что тревожило и возмущало. Никакому другому адресату Александра Федоровна ничего подобного не писала. Никто из тех, кто имел возможность близко находиться около Императрицы, не зафиксировал случая, чтобы Она позволяла Себе отзываться о ком-то пренебрежительно или уничижительно. Конечно, Она ошиблась в людях. Порой принимала видимое за истинное, но по-другому и быть не могло. Мир, окружавший Ее, настолько был лицемерным и изолгавшимся, что степень этого морального падения для таких искренних натур как Царь и Царица была просто непредставима. Когда же Царица убеждалась, что кто-то оказался совсем не тем, за кого Она его держала, то порывала с таким человеком все связи раз и навсегда. Никогда не опускалась ни до «выяснения отношений», ни до шельмования. Так случилось, например, с флигель-адъютантом князем В.Н. Орловым (1868–1927), одно время входившим в «ближний круг» Царя и Царицы. Когда же Александра Федоровна узнала, что некогда «милый Влади» позволяет себе заглазно злословить по Ее адресу и даже — ужас! — намекать на то, что Она «изменяет» Мужу, то разорвала с ним всякое общение. Орлова Она просто перестала замечать. Или другой, столь же показательный случай. Две сестры великие княгини Милица Николаевна (1866–1951) и Анастасия Николаевна (1866–1935) почти десять лет числились в «подругах» Александры Федоровны. Император и Императрица встречалась с ними часто. Они представлялись такими искренними, необычайно одухотворенными, что сразу же выделялись из общей массы Императорской фамилии. «Черногорки» открыли «первого Друга» (Филиппа) и «второго Друга» (Распутина), за что Александра Федоровна была благодарна. Удостоверившись же, что сестры совсем не те, за кого себя выдавали, что они пытаются использовать неформальные отношения с Ней для получения определенных выгод и для себя, и для Черногории, откуда были родом и где правил их отец Николай Негош (1841–1921), то симпатия быстро сошла на нет. Она знала, что княгини упражнялись в злословии по Ее адресу, но ни разу не пыталась, что называется, поставить их на место. Императрица вынуждена была встречаться с этими «черными женщинами», — они ведь члены Фамилии, но никаких знаков внимания не оказывала. Многие годы Она с ними ни разу даже не заговорила, ограничиваясь лишь кивком головы при встречах. Характерную деталь передала в своем письме княгиня Юсупова (1861–1939)4 , побывавшая на Царском приеме в Ливадийском дворце 6 ноября 1913 года. По ее словам, “Черные сестры” ходили как зачумленные, так как никто из царедворцев к ним не подходит, видя, что Хозяева их вполне игнорируют». Дружба Царицы была великодушной; Она друзьям многое прощала, если те сохраняли к Ней и Ее Дому любовь. Так было с Вырубовой (Танеевой). Анна была самым доверенным человеком, от которой у Венценосцев практически не имелось секретов, хотя у Александры Федоровны поведение подруги вызывало не только положительные эмоции. Но Она ей многое прощала, зная, что Анна искренне преданна Ее Семье. Родилась Анна Александровна Танеева в 1884 году в семье крупного сановника, Главноуправляющего «Собственной Его Величества Канцелярии», музыканта, композитора и коллекционера А.С. Танеева (1850–1918). Матерью ее была Надежда Илларионовна, урожденная Толстая (1859–1937). Дочь получила хорошее домашнее образование, знала языки, была музыкально образована и прекрасно играла на фортепиано5 . В шестнадцать лет Анна тяжело заболела, и во время кризиса ей привиделось, что к ее постели подошла Императрица, протянула руку и спасла от смерти. Узнав об этом, Александра Федоровна посетила больную и благословила ее. Так Императрица познакомилась с той, кто должна была стать Ее главной дружеской привязанностью. В 1902 году Анна Танеева выдержала экзамен при Петербургском учебном округе на звание домашней учительницы, а в 1903 году получила «шифр» и стала фрейлиной Большого Императорского Двора. Сближение Ани Танеевой с Царской Семьей началось в 1905 году, когда фрейлина была приглашена на летнюю поездку по Финским шхерам на Императорской яхте. На следующий год повторилось то же самое. К этому времени Александра Федоровна имела к молодой фрейлине несомненное расположение. Анна покорила Ее свой простотой, искренностью, добротой, ну, и конечно, очевидной верой в Бога. Александра Федоровна, исповедовавшая культ семьи, приложила немало усилий к устройству семейного счастья «дорогой Анечки». 30 апреля 1907 года в церкви Большого Царскосельского дворца состоялось бракосочетание Анны Танеевой и лейтенанта Александра Вырубова (1880–1937). Церемония происходила в присутствии Царской Семьи, которая потом приняла новобрачных в Своем Доме, где им были вручены подарки. Несмотря на Высочайшее покровительство, брак оказался несчастьем Анны. Муж страдал приступами острого психического расстройства, маниакальными садистическими наклонностями и импотенцией6 . Прожив в муках и слезах с мужем несколько месяцев, Анна Вырубова фактически бежала от него, получив предварительно полное одобрение Императрицы. Александра Федоровна, покровительствуя неудачной брачной партии, чувствовала Себя невольной виновницей этой печальной истории. Отныне для Нее «бедная Аня» стала объектом заботы. Та платила Ей преданностью, граничившей с обожанием. Никакие сплетни, интриги, несчастья, общественные потрясения не смогли разрушить этот дружеский союз. Анна была для Царицы как бы пятой дочерью. Порой капризная, своенравная, непослушная — но любимая. В августе 1917 года Царица-Узница писала Анне: «Дорогая Моя мученица, Я не могу писать, сердце слишком полно, Я люблю тебя, Мы любим тебя, благодарим тебя и благословляем и преклоняемся перед тобой… Я не могу найти слова, но ты все знаешь и Я знаю все, расстояние не меняет нашу любовь, души наши всегда вместе и через страдание мы понимаем еще больше друг друга». Анна Вырубова, в 1917 году вернувшая себе девичью фамилию Танеева, оказалась достойной ученицей своей Венценосной Подруги-Наставницы. Испытав после Революции невероятные страдания— аресты, допросы, казематы, издевательства, — она в 1920 году чудом выбралась из России и поселилась в Финляндии. Но и там не обрела жизненного покоя. Русская эмиграция встретила Анну Александровну злобным улюлюканьем. Ее обвиняли во всех смертных грехах, ее продолжали изображать чуть ли не виновницей гибели Империи. Для значительной части эмиграции она так навсегда и осталась «наложницей Распутина». Она молчала, в общественной жизни эмиграции не принимала никакого участия, но до самой смерти в 1964 году свято берегла память о незабвенных Царственных Мучениках. В 1923 году она опубликовала воспоминания, где написала о тех, полных радости годах, когда была своей в Царском Доме, написав много проникновенных слов о всех членах Царской Семьи. В том же году, 14 ноября, она в Смоленском скиту Валаамского монастыря приняла постриг с именем Марии, во имя Святой Равноапостольной Марии Магдалины. Александра Федоровна не ошиблась в Анне. Она оказалась морально стойкой и благодарной ученицей. Она оказалась настоящим другом. Незадолго до смерти Царица написала, что «гордится ею». Там же где дружба — там бескорыстие, там самопожертвование. Выгода и корысть с дружбой несовместимы. Этот максимализм Царицы близкие хорошо знали, боясь даже заикнуться о каких-то материальных «вспомоществованиях». В своих мемуарах А.А. Вырубова писала, что ей и в голову не могло прийти просить какие-то деньги, хотя средств постоянно не хватало. Фрейлины получали жалование (четыре тысячи рублей в год), а Вырубова после замужества в 1907 году, являлась лишь «подругой» (замужние женщины не носили фрейлинского звания). В конце концов, министр Императорского Двора В.Б. Фредерикс сообщил Александре Федоровне о тяжелом положении Анны. Дальнейшее выглядело следующим образом. «Она спросила, сколько я трачу в месяц, но точной цифры я сказать не могла. Тогда, взяв карандаш и бумагу, Она стала со мной высчитывать: жалованье, кухня, керосин и т.д. Вышло 270 рублей в месяц. Ее Величество написала графу Фредериксу, чтобы Ей высылали из Министерства Двора эту сумму, которую и передавала мне каждое первое число». Завершая рассказ, Вырубова заметила: «После революции во время обыска нашли эти конверты с надписью “270 рублей” и наличными 25 рублями. После всех толков как были поражены члены Следственной Комиссии. Искали во всех банках, и ничего не нашли!». Александра Федоровна не была скаредной. Она была расчетливой, и это качество унаследовала от Королевы Виктории. Но когда надо проявить заботу по отношению к действительно нуждающимся, то ни минуты не церемонилась. Множество людей постоянно получали поддержку от Императрицы, в том числе и денежную. Чего стоили только Ее благотворительные базары во время пребывания в Крыму. Как правило, они устраивались в Ялте, на молу, и длились иногда по нескольку дней. Все изделия, продававшиеся на них, Царица и Великие Княжны делали собственноручно, а подготовка занимала не один месяц. Усилия не пропадали даром, результаты оказывались впечатляющими. Так, благотворительный базар 1911 года принес 45000 рублей, что в современных ценах составляет более миллиона долларов. Все эти средства шли на благотворительные цели, на помощь больным и неимущим. При всей безграничности любви, Александра Федоровна не была слепым поводырем ее. Она умела видеть предмет любви во всех его противоречиях и даже несуразностях, что никоим образом не умаляло степени Ее душевной преданности. Так было с Ее высоким и светлым чувством по отношению к России. Еще Принцессой, Она видела на Родине Ники много такого, что Ей было непонятно и необъяснимо. Тогда Она лишь удивлялась, не позволяя Себе что-то обсуждать. Не Ее — значит и не Ей судить. Когда же Она стала Царицей и Россия стала для Нее Родиной, то увидела здесь не только то, что приятно было наблюдать. Неорганизованность, «несбалансированность» людей и жизненного уклада не столько удивляли, сколько озадачивали. Бросался в глаза непрофессионализм многих. Люди часто брались делать дело, но не знали и не хотели знать, как это дело выполнить наилучшим образом. При всем огромном штате прислуги, окружавшей Царский Двор, нередко нельзя было найти того, кто бы мог бы осуществить самое необходимое «как надо». Когда Она стала обустраивать Свой Дом, то быстро выяснилось, что Ей надлежит во все вникать и все держать под контролем, а иначе порядка не добьешься. Доходило до курьезов. Сохранился рассказ Императрицы об одном из примечательных эпизодов. «Я хотела, — рассказывала Александра Федоровна Лили Ден, — чтобы у Меня каминные решетки покрывали графитом каждый день. Они были в ужасном состоянии, поэтому Я вызвала к Себе одну из Моих служанок и велела ей привести в порядок решетки. Но тут выяснилось, что она даже не знает, о чем идет речь». Затем послали за лакеем, но и он не имел понятия о чистке каминных решеток. В конце концов Императрице Всероссийской пришлось Самой показывать прислуге, как это надлежит делать! Невзирая на все бестолковости русской жизни, Александра Федоровна полнокровно любила Россию. Это была страна простых и, в общем-то, добрых людей, а эти качества Она превыше всего ценила. Потому никогда не позволила высказать критику или возмущение по поводу русских, даже после революции, когда бывшие подданные творили невероятные жестокости в стране, а к Ним Самим не проявляли никакого великодушия. Она-то как раз его проявляла, воспринимая эти безумства как поведение распоясавшихся детей. А на детей разве можно обижаться? За несколько месяцев до гибели, написала Вырубовой из Тобольска: «Какая Я старая стала, но чувствую себя матерью этой страны и страдаю, как за своего ребенка и люблю Мою Родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешения. Ты знаешь, что нельзя вырвать любовь из Моего сердца и Россию тоже, несмотря на черную неблагодарность к Государю, которая разрывает Мое сердце, — но ведь это не вся страна. Болезнь, после которой она окрепнет. Господь, смилуйся и спаси Россию!». Александра Федоровна была русской патриоткой. В этом чувстве не было никакого высокомерия или нелюбви к другим народам и культурам. Она была русской, потому что была православной. Именно Православие испокон веков открывало людям путь в Русский Дом, смысл существования и историческое предназначение Которого вне Православия, помимо Православия понять и ощутить невозможно. Царица же была здесь своя, став истинно русской не по «составу крови», а именно органически, по духу. Замечательно точно об этом написала Лили Ден: «Государыня была более русской, чем большинство русских, и в большей степени православной, чем большинство православных». Госпожа Ден могла это ответственно утверждать. Она не только любила Александру Федоровну, но она достаточно хорошо знала Ее. Уже в заточении в Тобольске Александра Федоровна сказала доктору Е.С. Боткину: «Я лучше буду поломойкой, но Я буду в России». Это фраза отразила всю глубину той меры любви, которую испытывала Царица по отношению к стране, ставшей для Нее навсегда родной. В Записных книжках Александры Федоровны за 1915 год встречается поразительное по глубине размышление о любви к Родине, о тех видимых и невидимых источниках, которые питают и одушевляют это великое чувство. «Истинная патриотическая любовь к Родине не бывает мелочной. Она великодушна. Это не слепое обожание, но ясное видение всех недостатков страны. Такая любовь не озабочена тем, как ее будут восхвалять, а больше думает о том, как помочь ей выполнить ее высшее предназначение. Любовь к Родине по силе своей близка к любви к Богу. Любовь к своей Отчизне сочетает в себе преданную сыновнюю любовь и всеобъемлющею любовь отцовскую, часто трудную, и эта любовь не исключает любви к другим странам и всему человечеству. Во всех видах любви, которые выше простых инстинктов, есть что-то таинственное, и это же можно сказать о патриотизме. Патриот видит в своей стране больше, чем видят другие. Он видит, какой она может стать, и в то же время он знает, что много в ней остается такого, что увидеть невозможно, так как это является частью величия нации. Хотя и видимы ее поля и города, ее высшее величие и главные святыни, как и все духовное — это сфера невидимого». Александре Федоровне «сфера невидимого» была доступна. Она обладала зрелым метафизическим зрением, которое развивала и совершенствовала с ранней юности. Потому жизнь святых чудотворцев, подвижников, простых странников и отшельников была ей близка, понятна, была Ей желанна. Когда Она встречалась с монахами и юродивыми, когда входила в келью затворницы, куда до того «не ступала нога» ни одной аристократки, то руководствовалась христианским порывом прикоснуться к подлинному духовному величию русского народа. Те, кто посвятил себя целиком служению Богу, и являлись истинными предстателями Святой Руси, мечта о которой запечатлелась в русском народном сознании прочно и давно. Это была тоска по Идеалу, алкание Его. Царица всей душой стремилась стать «своей» для этого заповедного мира. И Она ей стала. Эта устремленность среди прочего проявлялась в Ее отношении к Распутину. Ничего «личного» в этих отношениях никогда не существовало, хотя по этому поводу было сказано и написано невероятное количество гнусностей. Но это все не о Ней, а о тех, кто сочинял (и сочиняет) скабрезные небылицы. Грязным людям всегда ведь кажется, что все кругом погрязли в «тенетах порока». Надо прямо сказать: среди современников и среди последующих сочинителей такого рода «свидетелей» и «исследователей» всегда оказывалось предостаточно. Александра Федоровна знала, что имя «Друга Григория» окружено разного рода домыслами, причем самого низкого свойства. Ему приписывали невесть что, вплоть до грубых насилий над женщинами. Она не верила сплетням, прекрасно зная всю злонамеренность их. Ведь про Нее Саму без устали сочиняли дискредитирующие небылицы, как и про всех тех, кто был вхож в Царский Дом и считался другом этого Дома. То же касалось и Распутина, вызвавшего просто приступ злобной истерики в кругах великосветской черни. Его начали беззастенчиво шельмовать, как только весть о том, что Царь и Царица неофициально встречаются с каким-то мужиком, достигла пределов петербургских гостиных. Никто еще ничего не знал, еще и в глаза «этого мужика» никто не видел, но все уже «точно знали», что он — «грязный» и «развратный». По представлениям высшего света, только таким и мог быть «мужик». Публика с «хорошим родословием» не сомневалась: простой крестьянин не может представлять никакого интереса. Он ведь «необразован», не знает иностранных языков, у него не может быть надлежащих «манер», он не бывает в опере, не посещает спектакли во Французском театре. О чем с ним говорить, и как можно вообще с ним говорить? Кучер или лакей — другое дело. Они при «исполнении», они ведь обслуживают. Но им нет места в господских апартаментах. Тут же происходило форменное безобразие! Приглашать какого-то мужика в дом, да еще Царский, и общаться с ним часами — это представлялось необъяснимым, а потому и предосудительным. Такова была дворянско-чиновная мировоззренческая фанаберия, взрастившая фактически весь «ужас» Распутинской истории. Летом 1917 года, давая интервью американской журналистке Рите Дорр, Анна Вырубова очень точно определила придворные нравы английским словом «rotten», переводимым как «гнилой», «разложившийся», «подлый». С полным правом эту характеристику можно отнести не только к владельцам придворных званий, но и вообще к носителям психологии «светской дворни», фактически всего петербургского «бомонда». Нельзя сказать, что слухи о неподобающем поведении Григория Распутина Царь и Царица совсем оставляли без внимания. На родину Распутина в село Покровское Тюменского уезда Тобольской губернии выезжали доверенные лица, мнение о нем запрашивалось у епархиального начальства. Поступавшие сведения были или нейтральными или благожелательными. Ничего компрометирующего ни в прошлом Распутина, ни в его настоящем узнано не было. Царица в том и не сомневалась, так как сердцем чувствовала правоту «Друга». В который уж раз убедилась, что близкие к Царскому Дому — непременно враги столичного «общества». Это — главное, здесь корень сплетен и пересудов, а отнюдь не моральный облик самого человека. Будучи подлинной христианской, была убеждена: не людям выявлять и судить «грехи» других. Каждый отвечает за себя пред Всевышнем, и надо в первую очередь бороться с самим собой, со своими слабостями, искушениями, со своими «грехами». Уже после Революции Александра Федоровна произнесла слова, в полной мере раскрывающие Ее понимание слабостей и силы человеческой. Касались они Николая II, и навсегда остались одной из лучших нравственных характеристик Последнего Царя. «Его обвиняют в слабоволии. Он самый сильный, а не самый слабый… Он преодолел непреодолимое — научился владеть Собой, и за это Его называют слабовольным. Люди забывают, что самый великий победитель — это тот, кто побеждает самого себя». В окружающем же мире люди действительно часто забывали об этой евангельской мудрости. О критической оценке собственной персоны никто не помышлял; почти все лишь придумывали «вину» другим, уличали какого-то стороннего в греховности7 . Это себялюбие, это торжество гордыни не имело ничего общего с Православием, здесь не было ничего от Завета Спасителя. Александра Федоровна с горечью вновь и вновь убеждалась, хотя это так трудно было принять, что Истинная Вера уже ничего (почти ничего) не определяет в жизни большинства из тех, кто окружал Ее по праву должности или по статусу происхождения. Но Она точно знала и другое: там, где кончаются золоченые палаты, там, где завершается светская «ярмарка тщеславия», там и начинается подлинность человеческих отношений. И Распутин являлся как раз человеком из того дальнего, но такого близкого по духу мира. Он нес любовь к Богу, он умел сказать трепетное слово о Боге. Замечательно полно об этом высказалась Сама Императрица. По Ее словам, Распутин «совсем не то, что наши митрополиты и епископы. Спросишь их совета, о они в ответ: “Как угодно будет Вашему Величеству!”. Неужели Я их спрашиваю затем, чтобы узнать, что Мне угодно?». Конечно, Распутин не был святым. За такого Александра Федоровна его никогда не держала, чтобы там не писали и не говорили. Но Григорий отмечен благодатью Божией, его молитва угодна Господу. Он слышит ее и посылает милость. Царица не раз воочию убеждалась в этом чудесном явлении Милости Всевышнего. А потому и верила Распутину, как поверила бы любому другому подобному человеку. Он спасал Цесаревича. Во время обострения болезни, он предсказывал день и даже время суток, когда Ему станет лучше. Он уверял Мать, что Цесаревич, дожив до 14–15 лет, пойдет на поправку и станет со временем вполне здоровым мужчиной. Все это сбывалось. Какое сердце могло бы не испытывать благодарности? Александра Федоровна никогда не относилась к числу неблагодарных. Допущенная во внутренний мир Семьи, Анна Вырубова потом поясняла. «Что бы ни говорили о Распутине, что бы ни было необычного в его личной жизни, что бы он ни сделал в политическом смысле, в одно я всегда буду верить относительного этого человека. А именно в то, что он был ясновидящим, у него было второе зрение, и он использовал это, по крайней мере, иногда, для благородных, святых целей. Предсказание выздоровления Цесаревича было одним из примеров. Он часто говорил нам, что произойдут определенные вещи, и они на самом деле происходили». Александра Федоровна придерживалась точно такого же взгляда. Сохранилось свидетельство великой княгини Ольги Александровны об удивительном примере благотворного вмешательства Распутина в, казалось бы, безнадежные обстоятельства. Дело происходило в 1907 году. Именно тогда Александра Федоровна впервые воочию узрела силу молитвы Распутина. Сообщение Ольги Александровны тем более значимо, что она никогда не входила в число распутинских «симпатизантов» и была очевидцем событий, о которых другие или не знали вовсе, или судили с чужих, часто недоброжелательных слов. Летом 1907 года, Цесаревич, гуляя в парке, упал. Произошло внутренне кровоизлияние. Начались страшные боли, ребенок корчился в страшных муках. Все это и дальнейшее лично наблюдала Ольга Александровна. «Бедное Дитя так страдало, вокруг глаз были темные круги, тельце Его как-то съежилось, ножка до неузнаваемости распухла. От докторов не было совершенно никакого проку. Перепуганные больше нас, они все время перешептывались … Было уже поздно, и меня уговорили пойти к себе в покои. Тогда Аликс отправила в Петербург телеграмму Распутину. Он приехал во Дворец около полуночи, если не позднее. К тому времени я была уже в своих апартаментах, а поутру Аликс позвала меня в комнату Алексея. Я глазам своим не поверила. Малыш был не только жив, но и здоров. Он сидел на постели, жар словно рукой сняло, от опухоли на ножке не осталось и следа, глаза ясные, светлые. Ужас вчерашнего вечера казался невероятным, далеким кошмаром». Царица рассказала золовке, что Распутин даже не прикасался к Цесаревичу, он только стоял в ногах у кроватки и молился. Завершая свой рассказ, Ольга Александровна заметила: «Разумеется, нашлись люди, которые сразу же принялись утверждать, будто молитвы Распутина просто совпали с выздоровлением моего Племянника». Это был расхожий аргумент, которыми всегда старались отмести все разговоры о чудодейственных способностях Друга Царской Семьи. Ольга Александровна об этом прекрасно знала, но она знала и другое, и о том не умолчала. «Во-первых, любой доктор может вам подтвердить, что на такой стадии недуг невозможно вылечить за какие-то считанные часы. Во-вторых, такое совпадение может произойти раз-другой, но я даже не могу припомнить, сколько раз это случалось!». Это было чудо, которое Императрица с радостью и благодарностью принимала… Что же касается вообще сплетен, то они Александру Федоровну мало задевали. Исключение составляли лишь случаи, когда им начинали верить близкие люди. Некоторым Она сама старалась объяснить абсурдность их: свекрови Императрице Марии Федоровне или добродушной золовке Ольге Александровне. Другим ничего не объясняла, лишь удивляясь их легковерию и податливости к чужому и недобросовестному мнению. В некоторых случаях сплетни даже вызывали улыбку, например, когда Вырубова с хохотом рассказывала, что, как она узнала в Петербурге, оказывается, она «живет с Распутиным» и даже регулярно «ходит с ним в баню!». Как можно было подобным глупостям верить? Но верили же! Распутин никогда не представал перед Царской Семьей в неподобающем виде, никогда нее позволил себе ничего, что хоть как-то могло задеть или оскорбить общепринятые нормы приличия. Да, он обращался к Царю и Царице на «ты», троекратно христосовался при встречах, называл Императрицу «Мамой», но в том не могло быть ничего предосудительного. Русский крестьянин испокон веков именовал Царя «Батюшкой», а Царицу — «Матушкой». Это была старая русская традиция, о существовании которой Венценосцы знали, а критики и хулители и не подозревали, видя в этом какое-то «умаление», «дискредитацию» Царского Сана. При этом сами распространяли грязные небылицы, совсем и не думая, о том, что тем сокрушают авторитет и Монарха, а значит и Монархии. Инсинуаторам мало было того, что они сочиняли «демонический образ» Распутина, приписывая ему разнузданное поведение на стороне. Они хотели замарать и Царский Дом, сначала намекая, а потом, уверенно утверждая, что этот «грязный Гришка» ведет себя таким же образом во Дворце. Самый вопиющий факт подобной лжи связан с «делом Вишняковой», которое было раздуто до невероятных размеров. О нем, как о достоверном факте, рассказывал направо и налево председатель Государственной Думы камергер М.В. Родзянко (1859–1924), этим делом интересовались депутаты, журналисты, хозяева и завсегдатаи столичных салонов. После революции это «дело» расследовала Чрезвычайная Следственная Комиссия (ЧСК) Временного правительства! Речь шла о няне Царских Детей Марии Ивановне Вишняковой, которую называли в Семейном Кругу «Мари», и которой Александра Федоровна долго доверяла. В 1909 году Она наставляла дочь Ольгу: «Вежливой будь с прислугой и нянями. Они так хорошо смотрят за тобой. Подумай о Мари, как она вынянчила вас всех, как делает для вас все, что может, и когда она устала и плохо себя чувствует, ты не должна еще и волновать ее». Столь заботливое отношение к няне через год после этого закончилось совершенно неожиданно: Вишнякова была уволена. Об этом частном случае, может быть, никто бы никогда и не узнал, если бы вдруг столичное общество не «открыло правду». Оказывается, как говорили «сведущие люди», няня стала жертвой Распутинской похоти. Царский Друг ее якобы растлил и, чтобы скрыть это обстоятельство, Вишнякову «тихонько» и выгнали из Дворца! Главной «сведущей» оказалась внучка поэта Ф.И. Тютчева (1803–1879), наставница Царских Дочерей Софья Ивановна Тют