Александр Исаевич Солженицын Публикация Наталии Дмитриевны Солженицыной Пе­да­го­гом на­до ро­дить­ся. На­до, чтоб учи­те­лю урок

ЛичностьШкольный учитель Александр Исаевич СолженицынПубликация Наталии Дмитриевны СолженицынойПе­да­го­гомна­доро­дить­ся.На­до,чтобучи­те­люурокни­ког­данебылвтя­гость,ни­ког­данеутом­лял, — аспер­вымпри­зна­комто­го,чтоурокпе­ре­сталпри­но­ситьра­дость, — на­добро­ситьшко­луиуй­ти.Иведьмно­гиеоб­ла­да­ютэтимсча­ст­ли­вымда­ром.Ноне­мно­гиеуме­ютпро­не­с­тиэтотдарче­резго­дыне­по­гас­шим.^ Александр Солженицын. «Люби революцию»Окончив в 1936 году среднюю школу в Ростове-на-Дону с «золотым» аттестатом, 17-летний Александр Солженицын поступил в Ростовский государственный университет на физико-математический факультет, который окончил с отличием в 1941 г. Одновременно два предвоенных года (1939/1940 и 1940/1941) он проучился в МИФЛИ (Москов-ский институт философии, литературы и истории) на заочном отделении факультета искусствоведения. На долгом жизненном пути — сквозь войну, тюрьму, лагеря, ссылку, изгнание — Солженицыну пришлось сменить немало профессий и ремесел. Был он и школь-ным учителем, преподавал в пяти школах (четырех государственных и одной домашней). Вот «послужной список» учителя А.И.Солженицына:Морозовск Ростовской обл. — учитель математики в средней школе: 1 сентября — 16 октября 1941 г., до призыва в Действующую армию.^ Аул Кок-Терек Джамбульской области Казахской ССР — учитель матема­тики и физики в средней школе: с апреля 1953 по май 1956 г.Поселок Мезиновский Курловского района Владимир-ской обл. — учитель математики, физики, астрономии: 1956/1957 учебный год.^ Рязань — учитель физики и астрономии: с сентября 1957 по декабрь 1962 г.Кавендиш (штат Вермонт, США) — учитель математики, физики и астрономии своих сыновей, в домашней школе: конец 1970-х — начало 1980-х гг.В этой публикации мы предлагаем читателю фрагменты из произведений Солженицына, посвященные его учительской работе, а также отрывки из воспоминаний его бывших учеников и коллег-учителей.МОРОЗОВСК Солженицын приехал в Москву на очередную экзаменационную сессию в МИФЛИ 20 июня 1941 года. Наутро объявили о нападении Германии. Война. Вернувшись в Ростов, кинулся в военкомат, но, как «ограниченно годный», мобилизации не подлежал, велели ждать. «Начинался учебный год, военкомат не брал, — так не сидеть же без дела, надо работать». И по путевке облоно Солженицын едет в Морозовск Ростовской области, где в школе нужен математик. Учит детей полтора месяца, а в середине октября получает долгожданную повестку и уходит на войну. Это время описано в его автобиографической ранней повести «Люби революцию»*, где впервые появляется Глеб Нержин, alter ego автора. «…И вот, до­сроч­но сдав у се­бя в Рос­то­ве по­след­ний го­су­дар­ст­вен­ный эк­за­мен на физ­ма­те, — с лег­ким серд­цем пе­ред про­сто­ром, те­перь сво­бод­ным для всех на­ук и ис­кусств, — Глеб не­мед­ля, в ию­не же, вы­ехал на сес­сию и эк­за­ме­ны в свой за­вет­ный МИ­Ф­ЛИ — про­слав­лен­ный Мос­ков­ский ин­сти­тут фи­ло­со­фии, ли­те­ра­ту­ры и ис­то­рии. Сда­вать он вез — в го­ло­ве, а боль­ше в кон­спек­тах: ла­тынь и цер­ков­но-сла­вян­ский, не­сколь­ко ли­те­ра­тур — ан­тич­ную, все­об­щую до Воз­рож­де­ния и рус­скую до Ка­рам­зи­на, еще ис­то­рию Сред­них ве­- ков, — но оби­лие пред­ме­тов не тя­го­ти­ло его, — на­про­тив, ра­до­ва­ло сво­им раз­но­об­ра­зи­ем и сво­ей не­по­хо­же­с­тью на ана­ли­ти­че­с­кую те­о­рию диф­фе­рен­ци­аль­ных урав­не­ний и мо­но­дром­ные мно­же­ст­ва. Рас­счи­тав­ши це­лые го­ды по се­кун­дам, Не­ржин не знал и не же­лал от­ды­ха, не раз с бла­го­дар­но­с­тью про­ве­ряя на се­бе пра­ви­ло Ла­мар­ка, что от­дых со­сто­ит в сме­не ра­бо­ты. Бе­речь! Бе­речь вре­мя и уп­лот­нять его! — был на­пряжен­ный де­виз Гле­ба еще со школь­но­го вре­ме­ни. Ни на ка­кое ре­бя­че­с­кое бор­ты­жа­нье, пу­с­тое сло­ня­нье, кро­ме един­ст­вен­но­го толь­ко фут­бо­ла, его не­воз­мож­но бы­ло за­влечь. Над ним на­по­ми­­на­тель­но па­ри­ла не­сча­ст­ная смерть от­ца в 27 лет. (А Лер­мон­тов? А Эва­рист Га­луа?) И Глеб дей­ст­во­вал так, как ес­ли б и ему бы­ло оп­ре­де­ле­но столь­ко же. Раз­ры­ва­ясь меж­ду ма­те­ма­ти­­­кой, ли­те­ра­ту­рой и ис­то­ри­ей, он уже по­сле третьего кур­са физ­ма­та изо­б­рел: од­но­вре­мен­но, за­оч­но, учить­ся и в МИФЛИ».(«Люби революцию». Глава первая:Размолотные недели)«Мо­ро­зовск — спер­ва ста­ни­ца, по­том ра­бо­чий по­се­лок, а те­перь пе­ре­на­зван­ный в го­род — был гол, ма­ло­зе­лен, под­вер­жен пыль­ным ве­т­рам Дон­ской сте­пи и ее из­ну­ри­тель­но­му солн­цу. Он ле­жал при же­лез­ной до­ро­ге — од­ной из тор­ных до­рог ве­ли­ко­го от­ступ­ле­ния — и сво­и­ми ог­нен­ны­ми кры­ла­ми оно уже кос­ну­лось Мо­ро­зов­ска и не­ис­це­ли­мо обо­жг­ло. Как пор­ции кро­ви по пуль­си­ру­ю­щей жи­ле, про­тал­ки­ва­лись на вос­ток эше­ло­ны — они вез­ли обо­ру­до­ва­ние за­во­дов, склад­ские то­ва­ры, но это те­ря­лось в га­му­зе уз­лов, че­мо­да­нов, в су­мя­ти­це на­пу­ган­ных и из­му­чен­ных лю­дей… Вспух­ши­ми це­на­ми ба­за­ра, фан­та­с­ти­че­с­ким оби­ли­ем бу­маж­ных де­нег у мно­гих «вы­ко­вы­рен­ных», как на­зы­вал на­род эва­ку­и­ро­ван­ных, раз­бух­ши­ми ужа­са­ми рас­ска­зов, де­ла­ю­щих вой­ну ощу­ти­мо ог­не­ды­ша­щей, — всем этим был раз­но­ха­рак­тер­но взбу­до­ра­жен ма­лень­кий го­ро­док. Но… хо­тя вну­т­рен­нее чув­ст­во раз­ме­рен­но­с­ти жиз­ни уже дав­но бы­ло по­те­ря­но все­ми — ее внеш­ний от­стук ка­зал­ся по-преж­не­му ме­рен: в чи­таль­не парт­про­са об­нов­ля­ли ви­т­ри­ны по ис­то­рии пар­тии, в рай­и­с­пол­ко­ме шли за­се­да­ния по гра­фи­ку, … эле­ва­тор при­ни­мал хлеб, рем­за­во­дик над­ры­вал­ся ре­мон­ти­ро­вать сель­хо­зо­бо­ру­до­ва­ние, в ко­ги­зе про­да­ва­лись учеб­ни­ки к но­во­му учеб­но­му го­ду, а Глеб… си­де­л в ме­- тод­ка­би­не­те рай­о­но и впер­вые в жиз­ни пи­са­л по­лу­го­до­вые ка­лен­дар­ные пла­ны. Гле­бу да­ли ве­с­ти ма­те­ма­ти­ку и ас­тро­но­мию. С тре­пе­том свя­щен­но­дей­ст­вия вхо­ди­л он на со­рок пять ми­нут в за­мк­ну­тый, взве­шен­ный, ему од­ному под­вла­ст­ный мир клас­са. Бе­лый мел яр­ко сле­дил по гу­с­то­чер­ной до­с­ке. Дро­жа­ли ви­х­ры, су­жи­ва­лись и рас­ши­ря­лись гла­за, фи­о­ле­то­вые пет­ли вы­пи­сы­ва­ли пе­рья — стро­ка за стро­кой вы­ше­лу­ши­ва­лась идея вы­во­да — не­по­движ­ные стек­ла окон не чу­я­ли дро­жи да­ле­ко­го за­па­да — и бук­вы фор­му­лы кра­си­во вы­ст­ра­и­ва­лись, об­ве­ден­ные за­мк­ну­тым пря­мо­уголь­ни­ком, как за­мк­ну­ты бы­ли эти со­рок де­тей пря­мо­уголь­ни­ком ком­на­ты от вой­ны и тре­вож­ных дум о бу­ду­щем. Пе­да­го­гом на­до ро­дить­ся. На­до, чтоб учи­те­лю урок ни­ког­да не был в тя­гость, ни­ког­да не утом­лял, — а с пер­вым при­зна­ком то­го, что урок пе­ре­стал при­но­сить ра­дость, — на­до бро­сить шко­лу и уй­ти. И ведь мно­гие об­ла­да­ют этим сча­ст­ли­вым да­ром. Но не­мно­гие уме­ют про­не­с­ти этот дар че­рез го­ды не­по­гас­шим. Зве­зд­ны­ми ве­че­ра­ми Не­ржин ино­гда со­би­рал де­ся­ти­класс­ни­ков в школь­ном дво­ре и, ус­та­но­вив Га­лил­е­е­ву тру­бу, по­ка­зы­вал им коль­ца Са­тур­на, учил на­хо­дить мно­го­цвет­ный Ан­та­рес, го­лу­бое серд­це Ор­ла — Аль­та­ир, в клю­ве у Ле­бе­дя — Де­неб. Не­ржин знал, как оба­я­ют ас­тро­но­ми­че­с­кие ис­ти­ны и до­гад­ки юно­ше­с­кие умы, он звуч­ным го­ло­сом да­вал по­яс­не­ния у тем­не­ю­ще­го по­ста­мен­та — и слы­шал сам, как пре­ры­вал­ся его го­лос. Он уво­дил ду­ши мо­ло­дых маль­чи­ков и де­во­чек к звез­дам, но те­ла их ос­та­ва­лись на зем­ле, от­да­лен­но под­ра­ги­ва­ю­щей под гу­се­ни­ца­ми на­сту­па­ю­щих тан­ко­вых ар­мий вра­га. Пыл Гле­ба уга­сал, ра­дость учить отем­ня­лась без­на­деж­но­с­тью».(«Люби революцию». Глава вторая:Утлое)^ АУЛ КОК-ТЕРЕК В начале войны пройдя ускоренный курс артиллерийского училища, Солженицын на фронте был командиром звукоразведывательной батареи. 9 февраля 1945 года, уже в чине капитана, был арестован контрразведкой СМЕРШ за критические высказывания в адрес Сталина в переписке с другом-офицером. Провел 8 лет в тюрьмах и лагерях, после чего был сослан «навечно» в аул Кок-Терек Джамбульского района Казахской ССР. В аул он прибыл этапом 2 марта 1953 года. Своему учительству в Кок-Тереке Солженицын посвятил несколько страниц в книге «Архипелаг ГУЛАГ»*. «…В райпо внезапно пришел молодой завуч школы, казах. До меня он был единственный универсант в Кок-Тереке и очень этим гордился. Одна­ко мое появление не вызвало у него зависти. Хотел ли он укрепить школу перед ее первым выпуском, но предложил мне: «Несите быстро ваш дип­лом!» Я сбегал, как мальчик, и принес. Он положил в карман и уехал в Джамбул на профсоюзную конференцию. Через три дня опять зашел и положил передо мной выписку из приказа облоно. За той же самой бесстыдной подписью, которая в марте удостоверяла, что школы района полностью укомплектованы, я теперь в апреле назначался и математиком и физиком — в оба выпускных класса да за три недели до выпускных экзаменов! Говорить ли о моем счастье — войти в класс и взять мел? Это и бы­ло днем моего освобождения, возврата гражданства. Остального, из чего состояла ссылка, я уже больше не замечал. Когда я был в Экибастузе, нашу колонну часто водили мимо тамо­шней школы. Как на рай недоступный, я озирался на беготню ребятишек в ее дворе, на светлые платья учительниц, а дребезжащий звонок с крылечка ранил меня. Так изныл я от беспросветных тюремных лет, от лагерных общих! Таким счастьем вершинным, разрывающим сердце, казалось: вот в этой самой экибастузской бесплодной дыре жить ссыльным, вот по этому звонку войти с журналом в класс и с видом таинственным, открывающим необычайное, начать урок. …Это были дети особенные. Они вырастали в сознании своего угнетенного положения. На педсоветах и других балабольных совещаниях о них и им говорилось, что они — дети советские, растут для коммунизма и только временно ограничены в праве передвижения, только и всего. Но они-то, каждый, ощущали свой ошейник — и с самого детства, сколько помнили себя. Весь интересный, обильный, клокочущий жизнью мир (по иллюстрированным журналам, по кино) был недоступен для них… Там, в метрополии, дети уже развыкли учиться, потеряли вкус, учились — как повинность отбывали, чтобы числиться где-то, пока выйдет возраст. А нашим ссыльным детям, если хорошо преподавать, то это было им единст­венно важное в жизни, это было все. Учась жадно, они как бы поднима­лись над своим вторым сортом и сравнивались с детьми сорта первого. …При таком ребячьем восприятии я в Кок-Тереке захлебнулся преподаванием, и три года (а может быть, много бы еще лет) был счастлив даже им одним. Мне не хватало часов расписания, чтоб исправить и восполнить недоданное им раньше, я назначал им вечерние дополнительные занятия, кружки, полевые занятия, астрономические наблюдения, — и они явля­лись с такой дружностью и азартом, как не ходили в кино».(«Архипелаг ГУЛАГ». Часть шестая,глава 6: Ссыльное благоденствие)В начале 1965 г., в алмаатинской газете появились рассказы учителей и учеников Коктерекской школы имени Кирова, ставших впоследствии учителями.Фридия Ивановна Черноусова, преподаватель немецкого языка в Коктерекской школе тех лет: — Нравился он мне своей эрудицией. Хорошо владел немецким языком, читал на английском. Был очень приятным собеседником... Когда сказали, что Исаевич стал писателем, я очень удивилась. Зря это он сделал. Его призвание — педагогика. Педагог он был на редкость талантливый... Исаевич умел подбирать ключи к сердцу любого ребенка.Елизавета Ивановна Шмидт, преподаватель немецкого языка: — Знаете, я горжусь, что училась у Солженицына. Школу я окончила в 1956 году, это был последний выпуск Александра Исаевича. Вскоре он уехал в Россию... И не потому, что он стал известным писателем. Это был самый лучший, самый мой любимый учитель. Он для меня навсегда останется идеалом. Е.И.Шмидт вспоминает, как в теплые вечера у мазанки учителя собиралось полно народу. Кто не мог осилить трудную задачу, кому нужно было повторное растолкование теоремы. Ведь Александр Исаевич требовал прочных знаний и никому поблажки не давал. На первом же экзамене он «завалил» человек пятнадцать. И сам не меньше пострадавших был раздосадован на скверное преподавание математики в школе. Зато через год картина изменилась неузнаваемо, его классы показывали отличные знания основ точных наук. Ученики запомнили бесконечные беседы, споры о вещах простых и сложных. Со степи прилетал ветер, напоенный запахами весенних трав. Тысячеглазо мерцали звезды. Говорили о дальних неведомых мирах, о таинственном космосе. Александр Исаевич изготовил с ребятами макет купола звездного неба. Когда под купол ставили лампу, четко проступали названия созвездий. Ребята задирали головы и старательно искали эти созвездия на настоящем небе. Надо ли говорить, как они любили уроки астрономии!Турсунбек Мейркулов, преподаватель физики: — Солженицын заражал нас своей энергией. В класс врывался, как вихрь, на табурет садился, как в седло. И сходу начинал вести урок: «Дюсанов, к доске! Кукеева, покажите, как вы справились с заданием!» И хотелось попасть в темп, который тебе предлагали.Ульмес Баяубаев, преподаватель истории: — Есть учителя, для которых класс — безликая масса. Или еще хуже — несмышленыши, которых нужно всегда и во всем наставлять. Полного понимания между таким преподавателем и детьми не может быть. Секрет обаяния Александра Исаевича: он никогда не выказывал превосходства взрослого, много знающего человека, держался с нами просто, как с равными. Бывал и строгим, требовательным, если кто-то нарушал слово, приходил не вовремя к месту условленной встречи. Сам он никогда не опаздывал и всегда выполнял то, что обещал, будь то дополнительное занятие по геометрии или простое фотографирование...(Ю.Кунгурцев. «Солженицын в Казахстане» // Ленинская смена, Алма-Ата, 10 января 1965)Б.Скоков,ученикСолженицынавыпуска1955года,прислалему,ужевернувшемусяизизгнаниянародину,письмосотчетомосебеиодноклассниках:«Я учился у Вас три года, прошли мы с Вами все фундаментальные предметы, все 300 задач из учебника Худобина. Мне, Вашему ученику, который получал тройки и четверки по математике, удалось получить отличные оценки при поступлении в Новосибирский институт и с отличием его окончить. Я больше не встречал ни в учебе, ни в жизни человека более честного, трудолюбивого, знающего все на свете. Я помню Ваши слова на выпускном вечере, когда мы восхищались Вашим знанием математики, тогда Вы сказали: “Ребята, я знаю лучше русский язык и литературу”».(Архив А.И.Солженицына)Ученик казахского класса, Сейткерим Кожаназар, написал письмо в газету:«Хочу через АиФ обратиться к Солженицыну. После восьми лет тюрем Александр Исаевич 3 года жил в ссылке… Преподавал в русских классах математику, физику, астрономию. Осенью 1955 г. замещал учительницу математики в казахском классе. У Александра Исаевича была исключительно своеобразная манера ведения урока: чистейшая русская речь и разносторонняя эрудиция держали нас под гипнозом этого сложного предмета. Через месяц вернулась наша учительница, и я перешел на «двухсменное» обучение: с утра сидел на ее уроках, потом, на ходу перекусив, бежал на уроки Александра Исаевича. Широким шагом он устремлялся к столу, принимал стойку “смирно” и произносил: “Здорово, орлы!” Это определило мою судьбу. Я выбрал профессию учителя математики, окончил КазГУ. И даже служил 3 года кадровым офицером-артиллеристом, как Александр Исаевич. Я шел по его стопам, учил детей заниматься самовоспитанием. Уроки Солженицына стали для меня стандартом мастерства. Почти полвека Александр Исаевич, как маяк в океане, помогает мне плыть по морям жизни».(Учитель математики А.И.Солженицын» // Аргументы и факты, № 32, август 2004)Т.Д.Лызлова, преподававшая в Коктерекской школе после Ярославского педагогического училища, вспоминает:«Он сразу покорял своим внутренним обаянием, эрудированностью, всесторонней образованностью, и особенно в литературе, что меня всегда изумляло. Все дети в нашей школе были влюблены в математику и в Солженицына. Дети не очень хорошо владели русским языком. И вот им преподают математику на русском. И как! И они великолепно ее усваивают. И легко пишут всякие замысловатые формулы, и бегают стайкой за своим учителем, который ходит по поселку в поношенных ботинках и таких же поношенных брюках. И никто не обращает внимания, что у него всего, почитай, две рубашки, одна в желтую полосочку, другая — белая, единственная белая, с прохудившимся воротником, который некому заштопать».(Мне довелось работать с Солженицыным в одной школе // « Золотое кольцо».Ярославль, 1994. 14 июля)МЕЗИНОВКА В апреле 1956 г., после ХХ съезда КПСС, была снята ссылка с осужденных по 58-й статье. Солжени­цын уехал из Казахстана и поселился в сель­ской ме­ст­ности Сред­ней Рос­сии, во Вла­ди­мир­ской об­ласти. В 1956/1957 учеб­ном году пре­по­да­вал математику и электротехнику в 8–10-х классах средней шко­лы в поселке Мезиновка, а жил в дерев­не Мильцево, в доме крестьянки Матрены Васильевны Захаро­вой, которую позже обессмертил в рассказе «Матренин двор»*. «Ле­том 1956 го­да из пыль­ной го­ря­чей пу­с­ты­ни я воз­вра­щал­ся на­у­гад — про­сто в Рос­сию. Ни в од­ной точ­ке ее ни­кто ме­ня не ждал и не звал, по­то­му что я за­дер­жал­ся с воз­вра­том го­ди­ков на де­сять. Мне про­сто хо­те­лось в сред­нюю по­ло­су — без жа­ры, с ли­ст­вен­ным ро­ко­том ле­са. Мне хо­те­лось за­те­сать­ся и за­те­рять­ся в са­мой ну­т­ря­ной Рос­сии — ес­ли та­кая где-то бы­ла, жи­ла. За год до то­го по сю сто­ро­ну Ураль­ско­го хреб­та я мог на­нять­ся раз­ве та­с­кать но­сил­ки. Да­же элек­т­ри­ком на по­ря­доч­ное стро­и­тель­ст­во ме­ня бы не взя­ли. А ме­ня тя­ну­ло — учи­тель­ст­во­вать. Го­во­ри­ли мне зна­ю­щие лю­ди, что не­че­го и на би­лет тра­тить­ся, впу­с­тую про­ез­жу. Но что-то на­чи­на­ло уже стра­ги­вать­ся. Ко­г­да я под­нял­ся по ле­ст­ни­це Вла­ди­мир­ско­го об­ло­но и спро­сил, где от­дел кад­ров, то с уди­в­ле­ни­ем уви­дел, что кад­ры уже не си­де­ли здесь за чер­ной ко­жа­ной две­рью, а за ос­те­к­лен­ной пе­ре­го­род­кой, как в ап­те­ке. Все же я по­до­шел к око­шеч­ку роб­ко, по­кло­нил­ся и по­про­сил: — Ска­жи­те, не нуж­ны ли вам ма­те­ма­ти­ки? Где-ни­будь по­даль­ше от же­лез­ной до­ро­ги? Я хо­чу по­се­лить­ся там на­все­г­да. Ка­ж­дую бу­к­ву в мо­их до­ку­мен­тах пе­ре­щу­па­ли, по­хо­ди­ли из ком­на­ты в ком­на­ту и ку­да-то зво­ни­ли. То­же и для них ред­кость бы­ла — все ведь про­сят­ся в го­род, да по­круп­ней».(«Матренин двор». Глава 1)«…Раз, при­дя из шко­лы, я за­стал в на­шей из­бе гос­тя. Вы­со­кий чер­ный ста­рик, сняв на ко­ле­ни шап­ку, си­дел на сту­ле, ко­то­рый Ма­т­ре­на вы­ста­ви­ла ему на се­ре­ди­ну ком­на­ты, к печ­ке-«гол­ланд­ке». Он си­дел ров­но, сло­жив ру­ки на по­со­хе, по­сох же от­вес­но упе­рев в пол, — си­дел в по­ло­же­нии тер­пе­ли­во­го ожи­да­ния… Ко­г­да я при­шел, он плав­но по­вер­нул ко мне ве­ли­ча­вую го­ло­ву и на­звал ме­ня вне­зап­но: — Ба­тюш­ка!.. Ви­жу вас пло­хо. Сын мой учит­ся у вас. Гри­горь­ев Ан­тош­ка… Даль­ше мог бы он и не го­во­рить… При всем мо­ем по­ры­ве по­мочь это­му поч­тен­но­му ста­ри­ку, за­ра­нее знал я и от­вер­гал все то без­по­лез­ное, что ска­жет ста­рик сей­час. Гри­горь­ев Ан­тош­ка был круг­лый ру­мя­ный ма­лец из 8-го «Г», вы­гля­дев­ший как кот по­с­ле бли­нов. В шко­лу он при­хо­дил как бы от­ды­хать, за пар­той си­дел и улы­бал­ся ле­ни­во. Уж тем бо­лее он ни­ко­гда не го­то­вил уро­ков до­ма. Но, глав­ное, бо­рясь за тот вы­со­кий про­цент ус­пе­ва­е­мо­сти, ко­то­рым сла­ви­лись шко­лы на­ше­го рай­она, на­шей об­ла­с­ти и со­сед­них об­ла­с­тей, — из го­ду в год его пе­ре­во­ди­ли, и он яс­но ус­во­ил, что, как бы учи­те­ля ни гро­зи­лись, все рав­но в кон­це го­да пе­ре­ве­дут, и не на­до для это­го учить­ся. Он про­сто сме­ял­ся над на­ми. Он си­дел в 8-м клас­се, од­на­ко не вла­дел дро­бя­ми и не раз­ли­чал, ка­кие бы­ва­ют тре­уголь­ни­ки. По пер­вым чет­вер­тям он был в цеп­кой хват­ке мо­их дво­ек — и то же ожи­да­ло его в треть­ей чет­вер­ти. Но это­му по­лу­сле­по­му ста­ри­ку, год­но­му Ан­тош­ке не в от­цы, а в де­ды, и при­шед­ше­му ко мне на уни­жен­ный по­к- лон, — как бы­ло ска­зать те­перь, что год за го­дом шко­ла его об­ма­ны­ва­ла, даль­ше же об­ма­ны­вать я не мо­гу, ина­че раз­ва­лю весь класс, и пре­вра­щусь в ба­ла­бол­ку, и на­пле­вать дол­жен бу­ду на весь свой труд и зва­ние свое? И те­перь я тер­пе­ли­во объ­яс­нял ему, что за­пу­ще­но у сы­на очень, и он в шко­ле и до­ма лжет, на­до днев­ник про­ве­рять у не­го по­ча­ще и кру­то брать­ся с двух сто­рон. — Да уж ку­да кру­тей, ба­тюш­ка, — за­ве­рил ме­ня гость. — Бью его те­перь, что не­де­ля. А ру­ка тя­же­лая у ме­ня».(«Матренин двор». Глава 2)Вот учитель Солженицын сравнивает Коктерекскую и Мезиновскую школы:«Преподавание в торфопродуктской («Мезиновской») школе я пытался оживить, но не достиг и отдаленно коктерекских результатов: дети были из семей, придавленных нуждой, а многие и в школу-то ходили за 5 верст по полю напрямик из окружных деревень — только чтоб здесь в лавке хлеба купить, а можно остаться и на 2-й и на 3-й год. (Русский район! — тут было много погибших на войне отцов и оттого дети их получали хоть и ничтожную пенсию, но — «до окончания средней школы». Для нищих колхозниц и это был заработок: не спеши, сынок, кончать…)»(Архив А.И.Солженицына)Ученики Мезиновской школы говорят, однако, о том, какой глубокий след оставил в их жизни тот год, что они учились у Солженицына. Сергей Фролов, будучи в 1960-х студентом Владимирского пединститута, предложил многотиражке «Молодой учитель» статью о Солженицыне-учителе. Тогда напечатать ее не решились, выдержки опубликовали только в 1993 г.: «С первого дня мы полюбили Александра Исаевича. С нетерпением ждали его уроков. Урок проходил живо, интересно. Масса решенных примеров на доске, индивидуальные задания, устное решение примеров, новый материал, повторение, закрепление — итог проделанной работы за урок. На контрольных никакой возможности списать не было. А.И. каждому из учеников давал задание на листочке и потом проверял в течение двух-трех дней. Рецензировал, например: «Молодец, соображаешь!» Или еще: «Начал правильно, хорошо, но в конце не хватило духу!» И так каждую работу не оставлял без внимания. Не считаясь со временем, старался в любое время помочь ученику. В перемену его можно было видеть только в кругу учеников. Однажды он объявил, что скоро начнет работать математический кружок, записывайтесь у старосты класса. Желающих было очень много, на первом занятии 40 человек. А.И. предупредил, что кто не явится на одно из ближайших занятий, могут вообще не посещать кружок: интересного много, а повторять уже пройденное нет времени. На следующем занятии было 15–17 человек, с которыми он и занимался до конца учебного года. В кружке мы знакомились с лучшими математиками мира, с доступными нам открытиями в математике. Каждый из кружковцев делал тот или иной измерительный при- бор — астролябия, пантограф, эккеры двухзеркальный, крестообразный».(Николай Лалакин. «Память благовеста». М.: Современный писатель, 1993)Другие ученики: «Он не вел журнал. Переписал всех в простую ученическую тетрадь и на следующем уроке уже помнил все фамилии. Был очень строгий. Чтобы получить у него “4”, надо было несколько контрольных написать на “5”. Если видел, что человек чего-то не понимает, пытался докопаться до причин непонимания и спрашивал на каждом уроке» (В.Кишев, 1993). «В класс приходил с указкой и журналом, который лежал на столе и оставался нераскрытым. Никаких учебников и других книжек. Сразу же двое шли к доске, называлась страница учебника, параграф, номер задачи — работайте! А сам занимался с классом. И так все по памяти. Можно было не проверять — точно. Планку знаний он нам, конечно же, завышал. На логарифмической линейке сразу же начали с трехзначных цифр. Хоть и трудно, но освоили, а потом все как бы само пошло. На оценки был скуп, четыре с плю- сом — потолок, на пять, шутил он, я и сам не знаю» (В.Птицына / Яшина / 2003). И опять ^ Сергей Фролов: «Я был тогда, в 56-м, 1 сентября, деревенским пареньком, учеником 8 «Г». В первый же день учитель буквально ворвался в класс — здравствуйте, товарищи! — и через минуту шесть человек уже сидели с контрольными листочками, двое пыхтели у доски, а еще через день-два он перетасовал всю нашу колоду в двести, примерно, гавриков и девчонок: сильных самых собрал в «А» и «Б», послабее — в «В» и «Г» классы. И началась математика! Времени на урок нам всегда не хватало: 45 длились 5, казалось, минут. Он научил нас рабо- тать — мыслить точно, при этом не потеть, а играть. Он жил стремительно, жадно, мы ринулись за ним в поток жизни, который из деревенского, сонного, вдруг оказался головокружительно интересным, едва ли не сбивающим с ног». (Л.Королев. «Один день АлександраИсаевича» / «Городские новости» /^ Ярославль / 4 марта 1998)РЯЗАНЬ В Рязани А.И.Солженицын преподавал физику и астрономию в средней школе № 2, старейшей в городе, служившей экспериментальной базой Академии педагогических наук. Школа размещалась в здании Рязанского духовного училища, созданного по указу Петра I. Там в середине XIX века учился будущий великий физиолог И.П.Павлов. Все годы рязанского учительства Солженицын тайно, увлеченно и много писал. Он начал преподавать в 1957/1958 учебном году, а ушел из школы, завершив первое полугодие 1962/1963 года, после того как был напечатан «Один день Ивана Денисовича» и скрывать далее писательство стало невозможно. Вот выдержки из «журналистского расследования» того времени: «Прямая улица, ведущая к Оке, замкнутая в конце соборами Рязанского кремля. На этой улице — здание средней школы, где до последних дней преподавал физик Александр Солженицын. Достаточно было одного месяца, чтобы имя рязанского учителя узнали в Москве и Владивостоке, в Париже и на зимовьях Антарктиды. ...Шли последние дни учебного полугодия и последние дни декабря, когда я открыл двери этой школы. Солженицын — человек двух призваний. Его педагогический талант столь же бесспорен, как и литературный. Он не просто знает свой предмет. [Он преподает] с той свежестью и увлечением, которые можно объяснить лишь истинным призванием. Он следит за технической периодикой, он делает пространные доклады и сообщения, он постоянно «выходит из берегов» обычной школьной программы. Вот что сказал один из учеников Александра Исаевича: — Он интересно ведет уроки. Раньше я не любил физику... И другой: — Не знаю, какой из него получился писатель, но учитель он первоклассный. То, что у Солженицына незаурядный литературный талант, никому из его коллег не приходило в голову. На мой вопрос они пожимают плечами. «Мы ничего не подозревали. Учитель как учитель. Лучше многих из нас. Не более». Он дорожит временем, и это главное, что бросается в глаза при знакомстве с Солженицыным. Он приходит в школу за минуту-две до занятий. Он не задерживается после окончания уроков и без веской причины не заглядывает в учительскую. Он по возможности избегает долгих собраний, совещаний, не стесняясь воспользоваться помощью одного из своих учеников, чтобы проскользнуть незамеченным мимо распахнутой двери актового зала. В то же время он все успевает сделать. Он не нарушает обещаний, не опаздывает и требует самой щепетильной обязательности от других. Аккуратность Александра Исаевича стала почти нарицательной. Солженицын несколько лет вел в школе фотокружок. Его лучшим помощником и любимым учеником был Саша Дмитриев. Я попросил юношу дать своему учителю характеристику в трех словах. — Умен, аккуратен, бережлив, — сказал Саша. На стенах школьной фотолаборатории висят инструкции и рекомендации для тех, кто здесь занимается. Все они аккуратно отпечатаны Солженицыным на той самой машинке, на которой была написана повесть “Один день Ивана Денисовича”».(Виктор Буханов. «У Солженицынав Рязани» // Литературная Россия,^ 25 января 1963 года)А вот свидетельства рязанских коллег и учеников Солженицына, опубликованные спустя четверть века:«Как преподавателя А.Солженицына очень уважали и ценили. Он всегда работал с выдумкой, ученикам было интересно на его уроках. Впервые о его книгах я разговаривал с Александром Исаевичем уже после его ухода из школы. Мы встретились в филармонии. Спросил — не собирается ли он писать книгу о школе. А.И. ответил, что, может быть, и написал бы, но написанное им все равно не напечатают» (О.Б.Суслович, в то время учитель истории школы № 2). «Мы сталкивались с Солженицыным только по работе. Он энергичный, темпераментный человек. Объяснения его на уроках были захватывающими, эмоциональными. Ребята слушали его с большим вниманием. Я часто был свидетелем его блестящих уроков. О том, что он пишет, не знал» (И.А.Петров, учитель физики школы № 2). «С приходом нового учителя у меня появился интерес к предмету. Он умел вдохновлять, вселять веру в себя. Все в классе занимались физикой с большой радостью, удовольствием. А.И. ввел систему преподавания по типу институтской. У нас были коллоквиумы, мы сдавали зачеты, часто ставили интересные опыты. Мне кажется, он с таким же успехом мог бы преподавать литературу. Главное было в том, как он это делал» (Н.Торопова / Сафонова / выпускница 1962 года). (Свой среди чужих, чужой среди своих // Рязанский комсомолец, 28 ноября 1989)С1957по1961годучилсяуСолженицынаврязанскойшколеСергейГродзенский,впоследствииопубликовавшийсвоивоспоминанияв«Книжномобозрении»ижурнале«Звезда»(1994, № 6):«Стиль Солженицына-педагога отличался от большинства учителей. Как-то на одном из первых его уроков класс хором «уличил» его в том, что в записи условия задачи он пропустил традиционные и казавшиеся нам тогда обязательными слова: «Дано», «Требуется определить», «Решение». Исаич, демонстрируя всем видом полнейшее недоумение, произнес: «Зачем?? Давайте экономить время и место в тетрадях». С тех пор исходные данные к задаче записывались в столбик и подчеркивались снизу и вертикальной чертой справа. Внизу (под чертой) символом и вопросительным знаком обозначалась цель задачи, а справа приводилось решение. Урок А.И.Солженицына строился не совсем традиционно… классу в течение всех 45 минут приходилось работать активно. Для получения оценки не обязательно было выходить к доске. Достаточно в ходе урока 2–3 раза удачно ответить с места. Он требовал всегда ответа на поставленный вопрос, не допуская рассуждений вокруг да около. Делился с учениками не только знаниями, но и сомнениями. Если причина того или иного физического явления была ему (или науке того времени) неизвестна, он этого не скрывал. Довольно часто Исаич устраивал контрольные работы. В вариант входили две задачи. Первая — элементарная, на школьном жаргоне — «задача в один вопрос». Вторая задача формулировалась так, чтобы ученик мог показать свои знания. Тут учитель учитывал, логичны ли рассуждения, насколько рационально решение. Черновик сдавался вместе с контрольной. «Может оказаться, что именно в черновике вы были рядом с решением», — говорил Александр Исаевич и в этом случае ставил отметку по черновику. Исаич старался дать возможность ученику поверить в свои силы. Говаривал, что человек порой сам свои потенциальные возможности не в состоянии оценить. И я, и почти все другие ученики А.И.Солженицына нашего выпуска на вступительных экзаменах по физике получили «пятерку». Уроки астрономии Исаич вел, пожалуй, еще увлеченнее, чем физики. Он трепетно относился к русской речи. Болезненно реагировал на ее искажение. Догадывались ли мы, что он — писатель? Нет, могу сказать определенно. Вообще его жизнь за школьным порогом была нам неведома. Мы знали о нем меньше, чем об иных учителях». (Исаич // Книжное обозрение, № 34,24 августа 1990)КАВЕНДИШ В 1974 году, когда А.И.Солженицына выслали из СССР, его сыновьям было, соответственно, три года, полтора и шесть месяцев. Их детство проходило в лесистом северо-американском штате Вермонт, где уединенно жила семья близ маленького городка Кавендиш, и где они учились в местной школе. Но еще до американской школы началась их интенсивная учеба в школе домашней, одним из учителей которой был их отец. Он вспоминает об этих уроках в своих «Очерках изгнания»*: А вот, затеваю я с двумя старшими и занятия по математике. (…Учу сыно- вей — привезла Аля из России — по тем книгам, что и сам учился.) Есть у нас и доска, прибитая к стенке домика, мел, ежедневные тетради и контрольные работы, все, что полагается. Вот не думал, что еще раз в жизни, но это уж последний, придется преподавать математику. А — сладко. Какая прелесть — и наши традиционные арифметические задачи, развивающие логику вопросов, а дальше грядет кристальная киселевская «Геометрия». …А малыши первые годы росли на нашем участке как в русском заповеднике, Аля торопилась напоить их, до выхода в американскую среду, русским языком, ежедневно читала им вслух, они рано пристрастились и к собственному чтению, и к стихам наизусть (свою большую библиотеку Аля привезла почти целиком из Москвы). А я с Ермолаем–Игнатом, соединенно, вел алгебру и геометрию, со Степой позже, отдельно… Стало ребятам от 7 до 10 — повел с ними физику и астрономию, и в конце августа, когда рано выступает звездное небо, водил их с горы и мимо пруда на единственную у нас открытую полянку, откуда можно было видеть распах звезд. Там разглядывали и запоминали созвездия и элементы математические, основные линии н