Конец формы Аркадий и Борис Стругацкие. Обитаемый остров Вариант 1971 года. * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РОБИНЗОН * Глава первая Максим приоткрыл люк, высунулся и опасливо поглядел нанебо. Небо здесь было низкое и какоето твердое, без этойлегкомысленной прозрачности, намекающей на бездонность космосаи множественность обитаемых миров, -- настоящая библейскаятвердь, гладкая и непроницаемая. Твердь эта несомненноопиралась на могучие плечи местного атланта и равномернофосфоресцировала. Максим поискал в зените дыру, пробитуюкораблем, но дыры там не было -- там расплывались только двебольшие черные кляксы, словно капли туши в воде. Максимраспахнул люк настежь и соскочил в сухую траву. Воздух был горячий и густой, пахло пылью, старым железом,раздавленной зеленью, жизнью. Смертью тоже пахло, давней инепонятной. Трава была по пояс; неподалеку темнели заросликустарника, торчали кое-какие унылые кривоватые деревья. Былопочти светло, как в яркую лунную ночь на Земле, но не былолунных теней и не было лунной туманной голубизны. Все былосерое, пыльное, плоское. Корабль стоял на дне огромнойкотловины с пологими склонами. Местность вокруг заметноподнималась к размытому, неясному горизонту, и это былостранно, потому что где-то рядом текла река, большая испокойная, текла на запад, вверх по склону котловины. Максим обошел корабль, ведя ладонью по холодному, чутьвлажному его боку. Он обнаружил следы ударов там, где и ожидал.Глубокая, неприятная вмятина под индикаторным кольцом -- этокогда корабль внезапно подбросило и завалило на бок так, чтокиберпилот обиделся и Максиму пришлось спешно перехватитьуправление, и зазубрина возле правого зрачка -- это десятьсекунд спустя, когда корабль положило на нос и он окривел.Максим снова посмотрел в зенит. Кляксы были теперь еле видны.Метеоритная атака в стратосфере, вероятность -- ноль целых,ноль -- ноль... Но ведь всякое возможное событие когда-нибудьда осуществляется... Максим просунулся в кабину, переключил управление наавторемонт, задействовал экспресс-лабораторию и направился креке. Приключение, конечно, но все равно рутина. Скука. У нас вГСП даже приключения рутинные. Метеоритная атака, лучеваяатака... Приключения тела. Высокая, ломкая трава шуршала и хрустела под ногами,колючие семена впивались в шорты. С зудящим звоном налетелатуча какой-то мошкары, потолкалась перед лицом и отстала.Взрослые, солидные люди в группу свободного поиска не идут. Уних свои взрослые, солидные дела, и они знают, что все этичужие планеты в сущности своей достаточно утомительны иоднообразны. Однообразно -- утомительны. Утомительно --однообразны... Конечно, если тебе двадцать лет, если ты ничеготолком не умеешь, если ты толком не знаешь, чего тебе хотелосьбы уметь, если ты не научился еще ценить свое главное достояние-- время, если у тебя нет и не предвидется каких-либо особенныхталантов, если доминантой твоего существа в двадцать лет, как идесять лет назад, остаются руки и ноги, а не голова, если тынастолько примитивен, что воображаешь, будто на неизвестныхпланетах можно отыскать некую драгоценность, невозможную наЗемле, если, если, если... То тогда... Конечно. Тогда берикаталог, раскрывай на любой странице, ткни пальцем в любуюстрочку и лети себе. Открывай планету, называй ее собственнымименем, определяй физические характеристики, сражайся счудовищами, буде таковые найдутся, вступай в контакт, буденайдется с кем, робинзонь помаленьку, буде никого необнаружишь... И не то чтобы все это напрасно. Тебяпоблагодарят, тебе скажут, что ты внес посильный вклад, тебявызовет для разговора какой-нибудь видный специалист...Школьники, особенно отстающие и непременно из младших классов,будут взирать на тебя с почтительностью, но учитель при встречеспросит только: "Ты все еще в ГСП?" -- и переведет разговор надругую тему, и лицо у него будет виноватым и печальным, потомучто ответственность за то, что ты все еще в ГСП он берет насебя. А отец скажет: "Гм..." -- и неуверенно предложит тебеместо лаборанта, а мама скажет: "Максик, ты ведь неплохорисовал в детстве...", а Петер скажет: "Сколько можно?! Хватитсрамиться...", а Дженни скажет: "Познакомься, это мой муж". Ивсе будут правы, все, кроме тебя. И ты вернешся в управлениеГСП и, стараясь не глядеть на двух таких же остолопов, роющихсяв каталогах у соседнего стеллажа, возьмешь очередной том,откроешь наугад страницу и ткнешь пальцем... Прежде чем спуститься по обрыву к реке, Максим оглянулся.Позади топорщилась, распрямляясь, примятая им трава, чернели нафоне неба корявые деревья, и светился маленький кружокраскрытого люка. Все было очень привычно. "Ну и ладно -- сказалон себе, -- ну и пусть. Хорошо бы найти цивилизацию, мощную,древнюю, мудрую. И человеческую..." Он спустился к воде. Река действительно была большая, медленная, и простымглазом было видно, как она спускается с востока и поднимаетсяна запад. (Рефракция здесь, однако, чудовищная...) И виднобыло, что другой берег пологий и зарос густым тростником, а вкилометре вверх по течению торчат из воды какие-то столбы и икривые балки, перекошенные решетчатые фермы, мохнатые отвьющихся растений. "Цивилизация" -- подумал Максим без особогоазарта. Вокруг чувствовалось много железа, и еще что-точувствовалось, неприятное, душное, и когда Максим зачепнулгорстью воду, он понял, что это радиация, довольно сильная изловредная. Река несла с востока радиоактивные вещества, иМаксиму стало ясно, что проку от этой цивилизации будетнемного, что это опять не то, что контакта лучше и не затевать,а надо проделать стандартные анализы, раза два облететь планетупо экватору и убираться восвояси, и на Земле передать материалысерьезным, много повидавшим дядям из Совета ГалактическойБезопасности и поскорее забыть обо всем. Забыть обо всем... Он брезгливо вытер пальцы о шорты, потом присел накорточки и задумался. Он попытался представить себе жителейэтой вряд ли благополучной планеты. Где-то за лесами был город,вряд ли благополучный город: грязные заводы, дряхлые реакторы,сбрасывающие в реку ралиоактивные помои, некрасивые, дикие домапод железными крышами, много стен, мало окон, грязныепромежутки между домами, заваленные отбросами и трупамидомашних животных, большой ров вокруг города и подъемныемосты... Хотя нет, это было до реакторов. И люди. Он попыталсяпредставить себе этих людей и не смог. Он знал только, что наних очень много надето, они прямо-таки запакованы в толстуюгрубую материю, и у них были высокие белые воротнички,натирающие подбородок. Потом он увидел следы на песке. Это были следы босых ног. Кто-то спустился с обрыва и ушелв реку. Кто-то с большими широкими ступнями, тяжелый,косолапый, неуклюжий -- несомненно, гуманоид, но на ногах унего было шесть пальцев. Постанывая и кряхтя, сполз с обрыва,проковылял по песку, с плеском погрузился в радиоактивные водыи, фыркая и храпя, поплыл на другой берег, в тростники. Неснимая высокого белого воротничка... Яркая голубая вспышка озарила все вокруг, словно удариламолния, и сейчас же над обрывом загрохотало, зашипело,затрещало огненным треском. Максим вскочил. По обрыву сыпаласьсухая земля, что-то с опасным визгом пронеслось и упалопосредине реки, подняв фонтан брызг вперемешку с паром. Максимторопливо побежал вверх по обрыву. Он уже знал, что случилось,только не понимал, почему, и он не удивился, когда увидел натом месте, где только что стоял корабль, клубящийся столбраскаленного дыма, гигантским штопором уходящий вфосфоросцерирующую небесную твердь. Корабль лопнул, лиловымсветом полыхала керамитовая скорлупа, весело горели корявыедеревья. Яростный жар бил в лицо, и Максим заслонился ладонью ипопятился вдоль обрыва -- на шаг, потом еше на шаг, потом еще,еще... Он пятился, не отрывая слезящихся глаз от этоговеликолепной красоты факела, сыплющего багровыми и зеленымиискрами, от этого внезапного вулкана, от бессмысленного буйствараспоясавшейся энергии. "Нет, отчего же... -- потерянно думал он, - явиласьбольшая обезьяна, видит -- меня нет, забралась внутрь, поднялапалубу -- сам я не знаю, как это делается, но она сообразила,сообразительная такая была обезьяна, шестипалая -- подняла,значит, палубу... Что там в кораблях под палубой?.. Словом,нашла она аккумуляторы, взяла большой камень -- и трах!.. Оченьбольшой камень, тонны в три весом, -- и с размаху...Здоровенная такая обезьяна... Доконала-таки мой корабль своимибулыжниками -- два раза в стратосфере и вот здесь...Удивительная история... Такого, кажется, еще не бывало. Что жемне, однако, теперь делать? Хватятся меня, конечно, скоро, нодаже когда хватятся, то вряд ли подумают, что такое возможно:корабль погиб, а пилот цел... Что же теперь будет? Мама...Отец... Учитель..." Он повернулся спиной к пожару и пошел прочь. Он быстро шелвдоль реки. Все было озарено красным светом. Впереди металась,сокращаясь и вытягиваясь, его тень на траве. Справа началсялес, редкий, пяахнущий прелью, трава сделалась мягкой ивлажной. Две большие ночные птицы вырвались изпод ног и низконад водой потянули на ту сторону. Он мельком подумал, что огоньможет догнать его, и тогда придется уходить вплавь и это будетнеприятно, но красный свет вдруг померк и погас совсем, и онпонял, что противопожарные устроства, в отличие от него,разобрались все-таки, что к чему, и выполнили свое назначение сприсущей им тщательностью. Он живо представил себе закопченые,оплавившиеся баллоны, нелепые посреди торчащих обломков,испускающие тяжелые облака пирофага и очень собой довольные... "Спокойствие, -- думал он, -- главное -- не поротьгорячку. Время есть. Собственно говоря, у меня масса времени.Они могут искать меня до бесконечности: корабля нет и найтименя невозможно. А пока они не поймут, что произошло, пока неубедятся окончательно, пока не будут полностью уверены, мамеони ничего не сообщат... А я уж тут что-нибудь придумаю..." Он миновал небольшую прохладную топь, продрался сквозькусты и оказался на дороге, на старой, потрескавшейся бетоннойдороге, уходящей в лес. Он подошел к краю обрыва, ступая побетонным плитам, и увидел старые, обросшие вьюном фермы,остатки какого-то крупного решетчатого сооружения,полупогруженные в воду, а на той стороне -- продолжение дороги,едва различимое под светящимся небом. По-видимому, здеськогда-то был мост. И по-видимому этот мост кому-то мешал, и егосвалили в реку, от чего он не стал ни красивее, ни удобнее.Максим сел на край обрыва и спустил ноги. Он обследовал себяизнутри, убедился, что горячки не порет и стал размышлять. "Главное я нашел. Вот тебе дорога. Плохая, грубая, нодорога, а на всех обитаемых планетах дороги ведут к тем, кто ихстроил. Что мне нужно? Пищи мне не нужно, то есть, я бы поел,но это работают дремучие инстинкты, которые мы сейчас подавим.Вода мне понадобится не раньше чем через сутки. Воздухухватает, хотя я бы предпочел, чтобы в атмосфере было поменьшеуглекислоты и радиоактивной грязи. Так что ничего низменногомне не нужно. А нужен мне небольшой, прямо скажем примитивныйнуль-передатчик со спиральным ходом. Что может быть прощепримитивного нуль-передатчика? Только примитивныйнуль-аккумулятор..." Он зажмурился, и в памяти отчетливопроступила схема передатчика на позитронных эмиттерах. Будь унего детали, он собрал бы эту штуку в два счета, а когда открылглаза, передатчика не было. "Робинзон, -- подумал он даже снекоторым интересом, - Максим Крузое. Надо же, ничего у менянет. Шорты без карманов и кеды. Но зато остров у меня --обитаемый, а раз так, значит всегда остается надежда нануль-передатчик." Он старательно думал о нульпередатчике, но унего плохо получалось. Он все время видел маму, как ейсообщают: "Ваш сын пропал без вести", и какое у нее лицо, и какотец растерянно трет себе щеки и озирается, и как им холодно ипусто... "Нет, -- сказал он себе, -- об этом думать неразрешается. О чем угодно, только не об этом, иначе у меняничего не получится. Приказываю и запрещаю. Приказываю недумать и запрещаю думать. Все." Он поднялся и пошел по дороге. Лес, вначале редкий и робкий, понемногу смелел и подступалк дороге все ближе. Некоторые наглые молодые деревца взломалибетон и росли прямо на шоссе. Видимо, дороге было несколькодесятков лет, во всяком случае, несколько десятков лет ей непользовались. Лес по сторонам становился все выше, все гуще,все глуше. Кое-где ветви деревьев переплетались над головой.Стало темно. То справа, то слева в чаще раздавались громкиегортанные возгласы. Что-то там шевелилось, шуршало, топотало.Один раз шагах в двадцати впереди кто-то приземистый и темный,пригнувшись, перебежал дорогу. Звенела мошкара. Максиму вдругпришло в голову, что край настолько запущен и дик, что людейможет и не оказаться поблизости, что добираться до них придетсянесколько суток. Дремучие инстинкты пробудились и снованапомнили о себе. Но Максим чувствовал, что здесь вокруг оченьмного живого мяса, что с голоду не помрешь, что все это вряд либудет вкусно, но зато интересно будет поохотиться. И посколькуо главном ему думать было запрещено, он стал вспоминать, какони охотились с Петером и егерем Адольфом: голыми руками,хитрость против хитрости, разум против инстинкта, сила противсилы. Трое суток, не останавливаясь, гнать оленя через бурелом,настигнуть и повалить на землю, схватив за рога... Оленейздесь, возможно, и нет но в том, что здешняя дичь съедобна,сомневаться не приходится: стоит задуматься, отвлечься -- имошкара начинает неистово жрать, а как известно, съедообный начужой планете с голоду не умрет... Недурно было бы здесьзаблудиться и провести годик -- другой, скитаясь по лесам.Завел бы приятеля -- волка какого-нибудь или медведя, ходили бымы с ним на охоту, беседовали бы... Надоело бы, конечно, вконце концов, да и не похоже, чтобы в здешних лесах можно былобродить с приятностью: слишком много вокруг железа -- дышатьнечем... И потом, все-таки сначала нужно собратьнуль-передатчик... Он остановился, прислушиваясь. Где-то в глубине чащираздавался монотонный глухой рокот, и Максим вспомнил, что ондавно уже слышал этот рокот, но только сейчас обратил на неговнимание. Это было не животное и не водопад -- это былмеханизм, какая-то варварская машина. Она хрипела, взрыкивала,скрежетала металлом и распространяла ржавые запахи. И онаприближалась. Максим пригнулся и, держась поближе к обочине, бесшумнопобежал навстречу, а потом остановился, едва не выскочив сходуна перекресток. Дорогу под прямым углом пересекало другоешоссе, очень грязное, с глубокими, безобразными колеями, сторчащими обломками бетонного покрытия, дурно пахнущее и очень,очень радиоактивное. Максим присел на корточки и погляделвлево. Рокот двигателя и металлический скрежет надвигалисьоттуда. Оно приближалось. Через минуту оно появилось. Бессмысленно огромное,горячее, смрадное, все из клепаного металла, попирающее дорогучудовищными гусеницами, облепленное грязью, не мчалось, некатилось - перло горбатое, неопрятное, дребезжа отставшимилистами железа, начиненное сырым плутонием пополам слантаноидами, беспомощное, угрожающее, без людей, тупое иопасное перевалилось через перекресток и поперло дальше, хрустяи визжа раздавливаемым бетоном, оставив за собой хвостраскаленной духоты, скрылось в лесу и все рычало, ворочалось,взревывало, постепенно затихая... Максим перевел дух, отмахнулся от мошкары. Он былпотрясен. Ничего столь нелепого и жалкого он не видел никогда вжизни. "Да, -- подумал он -- позитронных эмиттеров мне здесь недостать". Он поглядел вслед чудовищу и вдруг заметил, чтопоперечная дорога не просто дорога, а просека, узкая щель влесу: деревья не закрывали над ней небо, как над шоссе. "Может,догнать его? -- Подумал он, -- остановить, погасить котел..."Он прислушался. В лесу стояли шум и треск, чудовище ворочалосьв чаще, как гиппопотам в болоте, а потом рокот двигателя снованачал приближаться. Оно возвращалось. Снова сопение, рык, волнасмрада, лязг и дребезг, и вот оно опять переваливает черезперекресток и прет туда, откуда только что вышло. "Нет, --сказал Максим, -- не хочу я с ним связываться. Не люблю я злыхживотных и варварских автоматов..." Он подождал, вышел изкустов и одним прыжком перемахнул через зараженный перекресток. Некоторое время он шел очень быстро, глубоко дыша,освобождая легкие от испражнений железного гиппопотама, а затемснова перешел на свободный шаг. Он думал о том, что увидел запервые два часа жизни на своем обитаемом острове, и пыталсясложить все эти целесообразности и случайности в нечтологически непротиворечивое. Однако это было слишком трудно.Картина получалась сказочной, а не реальной. Сказочным был этотлес, набитый старым железом, сказочные существа перекликались внем почти человеческими голосами; как в сказке старая,заброшенная дорога вела к заколдованному замку, и невидимыезлые волшебники старались помешать человеку, попавшему в этустрану. На дальних подступах они забросали его метеоритами --ничего не получилось, и тогда они сожгли корабль, поймаличеловека в ловушку, а потом натравили на него железногодракона. Дракон, однако, оказался слишком стар и глуп, и они,наверное, уже поняли свою промашку и готовят теперь что-нибудьпосовременнее... -- Послушайте, -- сказал им Максим -- я ведь не собираюсьрасколдовывать замок и будить ваших летаргических красавиц; яхочу только встретиться с кем-нибудь из вас, кто поумнее, ктопоможет мне с позитронными эмиттерами... Но злые волшебники гнули свое. Сначала они положилипоперек шоссе огромное гнилое дерево, затем разрушили бетонноепокрытие, вырыли в земле большую яму и наполнили ее тухлойрадиоактивной жижей, а когда и это не помогло, когда мошкарапритомилась кусать и разочарованно отстала, уже к утру,выпустили из леса холодный злой туман. От тумана Максиму сталозябко и он пустился бегом, чтобы согреться. Туман был липкий,маслянистый, попахивал мокрым металлом и тлением, но вскорезапахло дымом, и Максим понял, что где-то неподалеку горитживой огонь. Занимался рассвет, небо засветилось утренней серостью,когда Максим увидел в стороне от дороги костер и невысокоекаменное строение с провалившейся крышей, с пустыми чернымиокнами, старое, заросшее мхом. Людей видно не было, но Максимчувствовал, что они где-то неподалеку, что они недавно былиздесь и, может быть, скоро вернутся. Он свернул с шоссе,перескочил придорожную канаву и, утопая по щиколотку в гниющихлистьях, приблизился к костру. Костер встретил его добрым первобытным теплом, приятнорастревожившим дремучие инстинкты. Здесь все было просто. Можнобыло, не здороваясь, присесть на корточки, протянуть руки когню и молча ждать, пока хозяин, так же молча, подаст горячийкусок и горячую кружку. Хозяина, правда, не было, но над огнемвисел закопченый котелок с остро пахнущим варевом, поодальвалялась пустая плетеная корзина с круглым дном, моток тонкогометаллического троса и еще какие-то металлические ипластмассовые предметы непонятного назначения. Максим посидел у костра, погрелся, глядя на огонь, потомподнялся и зашел в дом. Собственно от дома осталась толькокаменная коробка. Сквозь проломленные балки над головойсветлело утреннее небо, на гнилые доски пола было страшноступить, а по углам росли гроздья малиновых грибов -- ядовитых,но, если их хорошенько прожарить, вполне годных к употреблению.Впрочем, мысль о еде сразу пропала, когда Максим разглядел вполутьме у стены чьи-то кости вперемешку с выцветшимилохмотьями. Ему стало неприятно, он повернулся, спустился поразрушенным ступеням и, сложив руки рупором, заорал на весьлес: -- Ого-го, шестипалые! Эхо почти мгновенно увязло в туманемежду деревьями, никто не отозвался, только сердито зацокаликакие-то пичуги над головой. Максим вернулся к костру, подкинул в огонь веток изаглянул в котелок. Варево кипело. Он поглядел по сторонам,нашел что-то вроде ложки, понюхал ее, вытер травой и сновапонюхал. Потом он осторожно снял сероватую накипь и стряхнул еена угли. Помешал варево, зачерпнил с краю, подул и, вытянувгубы, попробовал. Оказалось, недурственно, что-то вродепохлебки из печени тахорга, только острее. Максим отложилложки, бережно, двумя руками снял котелок и поставил на траву.Потом он огляделся и громко сказал: -- Завтрак готов! Его не покидало ощущение, что хозяева где-то рядом, новидел он только неподвижные, мокрые от тумана кусты, черныекорявые стволы деревьев, а слышал лишь треск да хлопотливуюптичью перекличку. -- Ну, ладно, -- сказал он вслух, -- вы как хотите, а яначинаю контакт. Он очень быстро вошел во вкус. То ли ложка была велика, толи дремучие инстинкты разыгрались не в меру, но он и оглянутьсяне успел, как выхлебал треть котелка. Тогда он с сожалениемотодвинулся, посидел, прислушиваясь к вкусовым ощущениям,тщательно вытер ложку, но не удержался -- еще раз зачерпнул ссамого дна этих аппетитных, тающих во рту коричневых ломтиков,похожих на трепанги, совсем отодвинулся, снова тщательно вытерложку и положил ее поперек котелка. Теперь было самое времяутолить чувство благодарности. Он вскочил, выбрал несколько тонких прутиков и направилсяв дом. Осторожно ступая по трухлявым доскам и стараясь неоглядываться на останки в тени, он принялся срывать грибы инанизывать на прутик малиновые шляпки, выбирая самые крепкие."Вас бы посолить, -- думал он, -- да поперчить немного, ноничего, для первого контакта сойдет и так. Мы вас подвесим надогоньком, и вся активная органика выйдет из вас паром, истанете вы объеденье и станете вы моим первым взносом вкультуру этого обитаемого острова..." И вдруг в доме стало чуть-чуть темнее, и он тотчас жеощутил, что на него смотрят. Он подавил в себе желание резкоповернуться, медленно сосчитал до десяти, медленно поднялся и,заранее улыбаясь, поднял голову. В окне смотрело на него длинное темное лицо с унылымиглазами, с уныло опущенными уголками губ, смотрело без всякогоинтереса, без злобы и без радости, смотрело не на человекадругого мира, а так, как на докучное домашнее животное, опятьзабравшееся, куда ему не велено. Несколько секунд они смотрелидруг на друга, и Максим ощущал, как уныние, исходящее от этоголица, затопляет дом, захлестывает лес, и всю планету, и весьокружающий мир, и все вдруг стало серым, унылым и плачевным:все уже было, и было много раз, и еще много раз будет, и непредвидится никакого спасения от этой серой, унылой, плачевнойскуки. Затем в доме стало еще темнее, и Максим повернулся кдвери. Там, расставив крепкие короткие ноги, загородив широкимиплечами весь проем, стоял сплошь заросший рыжим волосомкоренастый человек в безобразном клетчатом комбинезоне. Сквозьбуйные рыжие заросли на Максима глядели буравящие голубыеглазки, очень пристальные, очень недобрые, и тем не менеекакие-то веселые -- может быть, по контрасту с исходившим отокна всемирным унынием. Этот волосатый молодчик тоже явно невпервые видел пришельца из другого мира, но он привыкобходиться с этими надоевшими пришельцами быстро, круто и безлишних разговоров -- без всяких там контактов и прочих ненужныхсложностей. На шее у него висела на кожаном ремне толстаяметаллическая труба самого устрашающего вида, и выхлопноеотверстие этого орудия расправы с пришельцами он твердойгрязной рукой направлял Максиму прямо в живот. Сразу быловидно, что ни о высшей ценности человеческой жизни, ни одекларации прав человека, ни о прочих великолепных достиженияхгуманизма, равно как и о самом гуманизме, он слыхом не слыхал,а расскажи ему об этих вещах -- не поверил бы. Однако Максиму выбирать не приходилось. Он протянул передсобой прутик с нанизанными грибными шляпками, улыбнулся ещешире и произнес с преувеличенной артикуляцией: -- Мир! Все в порядке! Все хорошо! Унылая личность за окном откликнулась на этот лозунгдлинной неразборчивой фразой, после чего очистила районконтакта и, судя по раздавшимся снаружи звукам, приняласьнаваливать сучья в костер. Взлохмаченная рыжая бородаголубоглазого зашевелилась, и из медных зарослей понеслисьрыкающие, взревывающие, лязгающие звуки, живо напомнившиеМаксиму железного дракона на перекрестке. -- Да, -- сказал Максим, энергично кивая, - Земля! Космос!-- Он ткнул прутиком в зенит, и рыжебородый послушно погляделна проломленный потолок. -- Максим! -- Продолжал Максим, тычасебя в грудь, -- Максим! Меня зовут Максим! -- Для большейубедительности он ударил себя в грудь, как разъяренная горилла,-- Максим! -- Махх-сим! -- Рявкнул рыжебородый со странным акцентом.Не спуская глаз с Максима, он выпустил через плечо сериюгромыхающих звуков, в которой несколько раз повторялось слово"махсим", в ответ на что невидимая унылая личность приняласьиздавать жуткие тоскливые фонемы. Голубые глаза рыжебородоговыкатились, раскрылась желтозубая пасть, и он загоготал.Очевидно, неведомый Максиму юмор ситуации дошел наконец дорыжебородого. Отсмеявшись, он вытер свободной рукой глаза,опустил свое смертоносное оружие и сделал Максимунедвусмысленный жест, означавший: "А ну, выходи!" Максим с удовольствием повиновался. Он вышел на крыльцо иснова протянул рыжебородому прутик с грибами. Рыжебородый взялпрутик, повертел его так и сяк, понюхал и отбросил в сторону. -- Э, нет! -- Возразил Максим, -- вы у меня пальчикиоближете... Он нагнулся и поднял прутик. Рыжебородый невозражал. Он похлопал Максима по спине, подталкивая к костру, ау костра навалился ему на плечо, усадил и принялся что-товтолковывать. Но Максим не слушал. Он глядел на унылого. Тотсидел напротив и сушил перед огнем какую-то обширную грязнуютряпку. Одна нога у него была босая, и он все время шевелилпальцами, и этих пальцев было пять. Пять, а вовсе не шесть.^ Глава вторая Гай, сидя на краешке скамьи у окна, полировал обшлагомкокарду на берете и смотрел, как капрал Варибобу выписывает емупроездные документы. Голова капрала была склонена набок, глазавытаращены, левая рука лежала на столе, придерживая бланк скрасной каймой, а правая неторопливо выводила каллиграфическиебуквы. "Здорово у него получается -- думал Гай с некоторойзавистью, -- экий старый чернильный хрен: двадцать лет влегионе и все писарем. Надо же, как таращится, гордостьбригады... Сейчас еще и язык высунет... Так и есть -- высунул.И язык у него в чернилах. Будь здоров, Варибобу, старая тычернильница, больше мы с тобой не увидимся. Вообще-то как-тогрустно уезжать -- ребята хорошие подобрались, и господаофицеры, и служба полезная, нужная..." Гай шмыгнул носом ипосмотрел в окно.За окном ветер нес белую пыль по широкой гладкой мостовойбез тротуаров, выложенной старыми шестиугольными плитами;белели стены длинных одинаковых домов администрации иинженерного персонала; шла, прикрываясь от пыли и придерживаяюбку, госпожа Идоя, мужественная женщина, не побоявшаясяпоследовать с детьми за господином бригадиром в эти опасныеместа. Часовой из комендатуры, из новичков, в необмятомпыльнике и берете, натянутом на уши, сделал ей "на караул".Потом проехали два грузовика с воспитуемыми -- должно быть,делать прививки... Так его, в шею его: не высовывайся за борт,нечего тебе высовываться, здесь тебе не бульвар... -- Ты как все-таки пишешься -- спросил Варибобу, -- Гаал?Или, может, просто -- Гал? -- Никак нет,-- сказал Гай, -- Гаал моя фамилия. -- Жалко, -- сказал Варибобу, обсасывая перо. -- Если быможно было "Гал", как раз поместилось бы в строчку... "Пиши, пиши, чернильница, -- подумал Гай, -- нечего тебестрочки экономить. Капрал называется... Пуговицы зеленьюзаросли, тоже мне капрал. Две нашивки у тебя, а стрелять толкомне научился, это же все знают..." Дверь распахнулась, и в канцелярию стремительно вошелгосподин ротмистр Тоот с золотой повязкой дежурного на рукаве.Гай вскочил и щелкнул каблуками. Капрал приподнялся, а писатьне перестал, старый хрен. Капрал называется... -- Ага... -- Произнес господин ротмистр, с отвращениемсдирая противопыльную маску, -- рядовой Гаал. Знаю, знаю,покидаете нас. Жаль, но рад. Надеюсь, в столице будете служитьтакже усердно. -- Так точно, господин ротмистр! -- сказал Гайвзволнованно. У него даже в носу защипало от восторженности. Оночень любил господина ротмистра Тоота, культурного офицера,бывшего преподавателя гимназии. Оказывается, и господинротмистр тоже его отличал. -- Можете сесть, -- сказал господин ротмистр, проходя забарьер к своему столу. Не присаживаясь, он бегло прогляделбумаги и взялся за телефон. Гай тактично отвернулся к окну. На улице ни- чего не изменилось. Протопало строем на обед родимоекапральство. Гай грустно проводил его глазами. Придут сейчас вкантину, капрал Серембеш скомандует снять береты на"Благодарственное слово", а над кастрюлями уже пар поднимается,и блестят миски, и старина Дога уже готов отмочить своекоронное насчет солдата и поварихи... Ей-богу, жалко уезжать. Ислужить здесь опасно, и климат нездоровый, и паек уж оченьоднообразный - одни консервы, но все равно... Здесь ты вовсяком случае точно знаешь, что ты нужен, что без тебя необойтись, здесь ты на свою грудь принимаешь зловеший напор лесаи чувствуешь этот напор: одних друзей сколько похоронил, вон запоселком -- целая роща шестов с ржавыми шлемами... А с другойстороны -- столица. Туда всякого не пошлют, и раз уж посылают,то не отдыхать... Там, говорят, из дома Творцов все плацыпросматриваются, так что за каждым построением кто-нибудь изТворцов наблюдает, то есть, не то чтобы наблюдает, но нет-нетда и посмотрит. Гая бросило в жар: ни с того, ни с сего онвдруг представил себе, что вот вызвали его из строя, а он навтором шаге поскользнулся и брякнулся командиру под ноги,загремел автоматом по брусчатке, раззява, и берет неизвестнокуда съехал... Он передохнул и украдкой огляделся. Не дайбог... Да, столица! Все у них на глазах... Ну да ничего --другие же служат. А там Рада -- сестренка... Дядька смешной сосвоими древними костями, с черепахами своими допотопными... "Охи соскучился же я по вас, милые вы мои!.." Он снова глянул в окно и озадаченно приоткрыл рот. Поулице к комендатуре шли двое. Один был знакомый -- рыжая мордаЗеф, старшина сто четарнадцатого отряда саперов, смертник,зарабатывающий себе жизнь расчисткой трассы. А другой нусовершенное чучело и чучело жутковатое. Сперва Гай принял егоза выродка, но тут же сообразил, что Зеф вряд ли бы стал тащитьвыродка в комендатуру. Здоровенный голый парень, веськоричневый, здоровый, как бык; одни трусы на нем, какие-токороткие, из блестящей материи... Зеф был при своей пушке, ноне похоже было, чтобы он конвоировал этого чужака: они шлирядом и чужак, нелепо размахивая руками, все время что-то Зефувтолковывал. Зеф же только отдувался и вид являл совершенноодуревший. "Дикарь какой-то, -- подумал Гай. -- Только откудаон там взялся на трассе? Может быть, зверями воспитанный? Были,говорят, такие случаи. И похоже: вон мускулы какие, так ипереливаются..." Он смотрел, как эта пара подошла к часовому,как Зеф, утираясь, принялся что-то объяснять, а часовой --новичок, Зефа не знает, тычет ему автоматом под ребро, велитотойти на положенное расстояниие. Голый парень, видя это,вступает в разговор. Руки у него так и летают, а лицо совсем ужстранное: никак не поймать выражение -- как ртуть, а глазабыстрые, темные... Ну, все, теперь часовой совсем обалдел,сейчас тревогу поднимет. Гай повернулся. -- Господин ротмистр -- сказал он, -- разрешитеобратиться. Там старшина сто четырнадцатого когото привел. Невзглянете ли? Господин ротмистр подошел к окну, посмотрел, брови у негополезли на лоб. Он толкнул раму, высунулся и прокричал, давясьот ворвавшейся пыли: -- Часовой! Пропустить! Гай закрывал окно, когда в коридоре затопали, и Зеф сосвоим диковинным спутником бочком вошел в канцелярию. Следом,тесня их, ввалился начальник караула и еще двое ребят избодрствующей смены. Зеф вытянул руки по швам, откашлялся и,вылупив на господина ротмистра бестыжие голубые глаза,прохрипел: -- Докладывает старшина сто четырнадцатого отряда,воспитуемый Зеф. На трассе задержан вот этот человек. По всемпризнакам сумасшедший, господин ротмистр: жрет ядовитые грибы,ни слова не понимает, разговаривает непонятно, ходит, какизволите видеть, голый. Пока Зеф докладывал, задержанный бегал быстрыми глазами попомещению, жутко и странно улыбаясь всем присутствующим, --зубы у него были ровные и белые, как сахар. Господин ротмистр,заложив руки за спину, подошел поближе, оглядывая его с головыдо ног. -- Кто вы такой? -- спросил он. Задержанный улыбнулся еще жутче, постучал себя ладонью погруди и невнятно произнес что-то вроде "махсим". Начальниккараула гоготнул, караульные захихикали, и господин ротмистртоже улыбнулся. Гай не сразу понял, в чем дело, а потомсообразил, что на воровском жаргоне "мах-сим" означает "съелножик". -- По-видимому, это кто-то из ваших, -- сказал Зефугосподин ротмистр. Зеф помотал головой, выбросив из бородищи облако пыли. -- Никак нет, -- сказал он. -- Мах-сим -- это он так себяназывает, а воровского языка он не понимает. Т