А.В. Попова (науч. рук. С.Н.Филюшкина)Проблема творчества в романе Дж.М.Кутзее “Мистер Фо”Творчество Джона Максвелла Кутзее (р.1940) мало изучено в России, да и для западного литературоведения он во многом остается фигурой загадочной и непонятной. Лауреат Нобелевской (2003) и дважды – Букеровской премий (1983 и 1999), лингвист по образованию, доктор наук, профессор, преподающий в нескольких университетах на разных континентах, гражданин Австралии, родившийся и выросший в ЮАР, Кутзее пишет в своеобразной притчевой манере (“каждый роман – развернутая метафора”), оставляя многое недосказанным. Произведения Кутзее отличает яркая злободневность, автор поднимает темы постколониального насилия, взаимоотношений белого и темнокожего населения Южной Африки, жестокого обращения с животными, проблему противостояния отдельного человека цивилизации, политической системе в борьбе за право на свободу и жизнь. Ни один из десяти на сегодняшний день романов Дж.М.Кутзее не остался без литературной премии. Сюжет романа “Мистер Фо” (1986) непосредственно связан с известнейшим произведением – “Робинзоном Крузо” Даниэля Дефо. Повествование ведется от имени женщины – Сьюзэн Бартон, которая попадает на остров, где уже пятнадцать лет живут Крузо и Пятница; мятежники, убившие капитана, высадили ее с корабля, на котором она добиралась до Лиссабона из Бразилии в поисках похищенной дочери. Сама история жизни Крузо и Пятницы, в изложении Сьюзэн, переосмыслена Кутзее: по его версии, они попали на остров вместе, когда после бунта на корабле Крузо удается спастись вместе с темнокожим рабом Пятницей, которому в детстве работорговцы отрезали язык. Из вещей у Крузо оказался с собой лишь перочинный ножик, и, таким образом, ни инструментов, ни огнестрельного оружия, ни съестных припасов у Крузо на необитаемом острове изначально не было, и пятнадцать лет они с Пятницей занимались тем, что уничтожали буйно разросшиеся на острове колючки и другую растительность, выкладывая террасы из камней. Впрочем, у Сьюзэн есть сомнения в подлинности этой истории, так как Крузо порой противоречит сам себе и упоминает неких людоедов, от которых он вроде бы спас Пятницу. Перед Сьюзэн Крузо предстает скучным и нелюдимым стариком, не желающим в своей жизни никаких перемен, даже освобождения с острова. Пятницы Сьюзэн и вовсе боится: ее не покидает мысль о его увечье, неполноценности. Спустя год после появления на острове Сьюзэн приходит долгожданный корабль-избавление, но по дороге в Англию Крузо умирает от лихорадки, а Сьюзэн вынуждена искать жилье и пропитание в Лондоне, обремененная беспомощным и бессловесным Пятницей. Познакомившись с мистером Фо (настоящая фамилия Даниэля Дефо), писателем, которому Сьюзэн поведала свою историю с тем, чтобы он создал из нее книгу, героиня вскоре переселяется с Пятницей в дом Фо в Сток-Ньюингтоне. Сам Фо в это время покидает свой дом, скрываясь от кредиторов, и Сьюзэн пытается помочь писателю в создании книги, фиксируя свои воспоминания и мысли в виде писем, адресованных уехавшему Фо, и одновременно ищет возможность общаться с немым Пятницей – посредством, например, танца, игры на флейте. Затем в ее жизни появляется девочка, уверяющая, что ее также зовут Сьюзэн Бартон и она – та самая похищенная дочь героини. Новая встреча с мистером Фо, которого она искала, еще больше запутывает Сьюзэн – и читателя – относительно обстоятельств ее жизни и возможности создания об этом книги и оставляет в этом неведении вплоть до конца романа. Центральная тема романа “Мистер Фо” – проблема литературного творчества: соотношение реальных фактов и художественного вымысла в произведении, своеобразие и особое значение труда писателя, уникальность личности Художника. Тема разрабатывается прежде всего на материале образов двух главных героев романа – Сьюзэн Бартон и мистера Фо. Взгляды Сьюзэн на литературное творчество, или, как вернее будет сказать в ее случае, на написание книг и фигуру писателя, поначалу довольно поверхностны. Просьба написать ее историю означает для Сьюзэн простое художественное оформление тех фактов, которые она намерена сообщить Фо. Сьюзэн уважает его “дар слова” и недоступное ей умение Фо как писателя абстрагироваться, “отрешиться от суеты”, “видеть морские волны, когда перед глазами поля”, используя воображение, фантазию. Творческий процесс представляется Сьюзэн очень сложным, она сравнивает расположение букв на бумаге с перетаскиванием камней, тяжелым трудом, которым Пятница и Крузо были заняты на острове, а самого Фо – с “вьючным животным”, с вечным странником, обреченным следовать за своими героями “через темноту и холод, сквозь дождь, над полями, где, сбившись в кучу, лежат овцы, над лесами, морями – во Фландрию или куда-то еще, где ваш капитан и гренадеры тоже в этот момент приходят в движение и начинают новый день своей жизни” [Кутзее; 56]. После освобождения с острова создание книги, повествующей о проведенном Сьюзэн годе рядом с Крузо и Пятницей, становится смыслом существования для героини. Помимо того, что будущая книга “сделает нас знаменитостями по всей стране и богатыми тоже”, она ценна и другим: “Разве сочинение книг не прекрасное занятие, Пятница? Разве тебя не переполняет радость при мысли, что ты в некотором смысле будешь жить вечно?” [Кутзее; 61] И чем больше медлит мистер Фо, тем сильнее Сьюзэн ощущает свою зависимость от его работы: “Слишком многое поставлено на карту в рассказе, который вы пишете... Я надеюсь поэтому, что вы будете помнить о моей несчастной судьбе, которая зависит от окончания вашей работы”, “я жду, когда появитесь вы, жду окончания книги, которая освободит меня от Крузо и Пятницы” [Кутзее; 70]. К Сьюзэн приходит осознание того, что книга, творчество, литература могут сделать нечто гораздо большее, чем стать простым рассказом о пережитом. Такой рассказ, “оставаясь чистой правдой, не передает сущности этой правды”, и лишь писатель, Художник способен вернуть Сьюзэн “потерянную сущность” (“the substance I had lost” [Coetzee; 56]), осмыслить все то, что она пережила на острове (“я до сих пор остаюсь в неведении, как несмышленое дитя, относительно подлинной истории этого года, того, как выглядит эта история с точки зрения великого Божественного промысла”) [Кутзее; 129]. В нетерпении Сьюзэн пытается стать автором сама, и многие ее взгляды на процесс творчества изменяются. “Сочинение – занятие очень медленное”, - выясняет Сьюзэн, - медленное прежде всего потому, что Сьюзэн не знает, о чем писать: “Но что же я напишу? Ты знаешь, какой на самом деле унылой была жизнь у нас на острове. На наших берегах не высаживались пираты, грабители, людоеды... Начинаешь понимать, почему мистер Фо навострил уши, услышав слово “людоед”, почему ему так хочется, чтобы у Крузо был мушкет и сундучок с плотницкими инструментами. Без сомнения, он предпочел бы, чтобы Крузо был помоложе, а его сердце пылало бы ко мне страстью” [Кутзее; 87]. Оказывается, писать можно не о чем угодно, в частности, невозможно – да и не так необходимо – описывать только то, что имело место в действительности, важнее уметь особенным образом подать реальные факты, снабдив их определенной долей вымысла: “Раньше я считала, что в этом вашем желании таится презрение к правде. Я забыла, что вы писатель, который лучше всех знает, как много слов можно извлечь из людоедского пиршества и как мало – из фигуры женщины, съежившейся под порывами ветра. Все дело в словах и их количестве, не правда ли?” [Кутзее; 98] Без “удивительных и вымышленных событий” книги не получится – к такому выводу приходит героиня. Принятие Сьюзэн неизбежности вымысла в книге связано со следующим ее выводом: “То, что мы принимаем в жизни, кажется неприемлемым в рассказе” [Кутзее; 71]. Задача книги (в особенности книги XVIII столетия) состоит в осмыслении излагаемых фактов реальности, и автор должен давать внятное объяснение всему. Сьюзэн разделяет понятия рассказчика и художника: “Художник отбирает, сопоставляет, добавляет детали, чтобы картина радовала глаз полнотой своего содержания. Рассказчик же, напротив... должен предугадать, какие эпизоды рассказа обещают оказаться полнокровными, выявить их скрытый смысл и сплести их воедино, как сплетают канат. Выявлению и сплетению, как любому ремеслу, можно научиться. Но что касается выбора обещающих (как жемчужницы, таящие жемчуг) эпизодов, то искусство это по справедливости называют интуицией. Здесь автор сам по себе ничего не может добиться: он должен ждать, когда на него милостиво снизойдет озарение” [Кутзее; 92]. Себя она мыслит рассказчиком, а Фо хотя и художником, но зависимым от нее – рассказчицы (“Разве Крузо явился бы к вам по собственной воле? Разве вы сумели бы выдумать Крузо и Пятницу, остров с песчаными блохами, обезьянами и ящерицами? Думаю, нет. У вас много талантов, но вымысел – не из их числа” [Кутзее; 75]). Но Сьюзэн не удается задуманная роль, и, наконец, она вынуждена признать свое бессилие и обращается за помощью к Фо при их встрече. Образ мистера Фо в романе – это образ писателя, Художника, творца. Он в избытке наделен загадочностью (недаром Фо бóльшую часть романа находится в бегах). Многие детали его внешнего облика и биографии заимствованы у реального человека, писателя Даниэля Дефо, но и в создании этого образа вымысел принял участие настолько, насколько было необходимо для его цельности, целостности. Вообще же это классический, собирательный образ всезнающего автора, не желающего, однако, раскрывать секреты своего мастерства. По словам Фо, книгу можно создать лишь на основе выигрышного сюжета с использованием изрядной доли вымысла. Свои авторские, писательские лавры Фо не намерен делить ни с кем, и потому он настойчиво отстраняет Сьюзэн от своей работы и пресекает ее попытки диктовать ему, о чем и как он должен писать. С того момента, как Сьюзэн Бартон поведала ему свою историю, эта история ей более не принадлежит, – пытается доказать мистер Фо. Фо избегает ответов на вопросы Сьюзэн о ее дальнейшей судьбе и о судьбе ее книги. Вместо этого он рассказывает ей притчи, поучает ее и отвлекает, как ребенка, попутно вытягивая из нее остатки той информации, которая может понадобиться ему. Однажды сравнив Фо с пауком, отлично умеющим ждать, Сьюзэн и не предполагала, как серьезно ей предстоит увязнуть в его паутине. Сам образ Сьюзэн загадочен. Перед нами она раскрывается в двух планах: Сьюзэн как реально (в рамках сюжета) существовавший человек, передавший свою историю жизни на острове мистеру Фо, писателю, и в то же время Сьюзэн – это носитель речи в произведении, рассказчик, от лица которого ведется повествование. В своей второй ипостаси Сьюзэн становится дважды условной фигурой, образом образа. Сама ситуация, в которую она попадает со своей якобы дочерью, ее бессилие изменить свою судьбу и судьбу Пятницы, пребывание их на таком же, по сути, острове – в Британии (то есть опять-таки в замкнутом пространстве) свидетельствуют о том, что жизнь Сьюзэн бесповоротно изменилась, теперь она – героиня книги, а ее абсолютная автономность прекратила свое существование еще на острове Крузо. Сьюзэн чувствует эти перемены: “Когда я размышляю о том, что со мной произошло, мне начинает казаться, что я существую лишь как некий призрак, который попал на остров, все видел своими глазами, стремился вырваться оттуда: некое бестелесное существо, дух рядом с полнокровной фигурой Крузо. Или это судьба всех рассказчиков?” [Кутзее; 55] И все это удивляет и пугает ее: “Сначала я думала рассказать вам историю про остров, а затем вернуться к моей предыстории. Но теперь вся моя жизнь перерастает в некий рассказ, в котором мне ничто уже не принадлежит. Я считала себя самой собой, а девочку – созданием иного порядка, произносящим слова, которые вы ей внушили. Но теперь во мне не осталось ничего, кроме сомнений. Кто говорил моим языком? Неужели я тоже призрак? Существо иного порядка? А вы, кто же такой вы?” [Кутзее; 136-137] Но мистер Фо не дает ей прямого ответа на эти вопросы, а утверждает, что это совершенно не важно: “Давайте противостоять худшим страхам, то есть тому, что мы все призваны в этот мир из иных сфер (которые не сохранились в нашей памяти) неким не известным нам волшебником, подобно тому как, по вашим словам, я вызвал к жизни вашу дочь и ее компаньонку (к чему я на самом деле непричастен). Все же я спрошу: разве мы из-за этого лишились свободы? Вы, например, разве вы престали быть хозяйкой своей жизни? Разве мы неизбежно превращаемся в марионеток в каком-то фарсе, конец которого нам неизвестен, но к которому мы идем как осужденные на эшафот. Вы и я, каждый по-своему, понимаем, какое беспорядочное занятие – сочинительство, то же относится и к волшебству. Есть ли у нас какие-либо основания утверждать, что жизнь, которая нам дана, движется в соответствии с неким замыслом, а не подчинена причудам воображения?” [Кутзее; 138] Вкладывая в уста Сьюзэн многие суждения о литературном творчестве, типичные для обычного человека, читателя, подчас наивные, противоречивые, запутанные, Кутзее устами мистера Фо – писателя убеждает ее, что однозначного ответа на вопросы творчества не существует, что литературный герой может быть одновременно и марионеткой в руках всесильного писателя-творца, и достаточно самостоятельной фигурой, способной вести художника за собой, заставляя проживать множество новых жизней и изменять свое первоначальное представление о собственной книге и героях. Наконец, в своих рассуждениях Фо и Сьюзэн приходят к тому, что само человеческое существование – книга: “Мы привыкли верить, что наш мир был создан Богом, произнесшим Слово; но позвольте спросить: а может быть, Он его написал, написал Слово такой длины, что мы до сих пор не в состоянии прочитать его до конца? Может быть, Бог продолжает писать это Слово, выражающее мир и все, что он в себе заключает? мы – это то, что он пишет” [Кутзее; 147]. При всех противоречиях, Фо и Сьюзэн приходят к одному выводу и относительно творческого процесса – оба они говорят о неких вешках (“signs or markers” в речи Фо [Coetzee; 136], “poles” у Сьюзэн [Coetzee; 93]), необходимых для написания книги: “Снизу доверху, от дома и до острова, от девочки и до Пятницы: кажется, достаточно лишь расставить вешки – и здесь и там, теперь и тогда – и слова сами по себе отправятся в странствие”, – говорит Сьюзэн [Кутзее; 96]. А вот высказывание мистера Фо: “В своей жизни, отданной сочинению книг, я часто, поверьте, бродил в тумане сомнений. И вдруг меня осенило: надо ставить некую вешку на том месте, где я стою, чтобы в грядущих странствиях было куда возвращаться и не сбиться с пути... за неимением лучшего плана, вы бродите в тумане, ищете из него выход – если вы и в самом деле сбились с пути или вас сбили с пути – и постоянно возвращаетесь к этому знаку и начинаете все сначала столько раз, сколько будет нужно, пока не окажется, что вы спасены” [Кутзее; 139]. Споры мистера Фо и Сьюзэн Бартон прекращаются в романе еще более неожиданно, чем начались. Два завершающих эпизода книги Кутзее – как два отрывка из некоего путешествия: вначале по дому Фо (впервые названного Даниэлем Дефо), где неизвестный нам носитель речи находит тела людей, похожие на соломенных кукол или мумий, и плотно закутанного в ткань Пятницу, изо рта которого льются звуки острова, а затем дается описание подводного путешествия, предоставляющего гораздо большее количество разнообразных предметов, в том числе затонувший корабль, на котором находятся тела Сьюзэн и капитана, и снова Пятница, изо рта которого вместо дыхания льется ручеек. Невозможно определить, кто пишет эти строки, кто говорит с читателем на последних страницах. По мнению литературоведа Дэниса Донохью, мы слышим здесь “голос поэтического воображения” (“the voice of the poetic imagination”[Donoghue]). Все условно реальное, только что существовавшее, на наших глазах становится художественной реальностью. Это образ литературы как океана, почти безбрежного, почти бездонного, таящего в себе все больше загадок для того, кто осмелится нырнуть поглубже. Это пространство, в котором обитают и не живые, и не мертвые существа, осужденные на вечное пребывание в таком состоянии. Литература хранит множество тайн и каждому читателю каждый раз представляется в новом и уникальном свете – и остается в конечном счете не понятной до конца, сложной, но гармоничной и многогранной, как сама жизнь. Кутзее Дж.М. Мистер Фо/Дж.М.Кутзее// Пер. с англ. А.Файнгара. Пятница, или Тихоокеанский лимб/М.Турнье// Пер. с фр. И.Волевич. – СПб.: Амфора, 2004.- 415 с. Coetzee J.M. Foe / J.M. Coetzee // New York: Viking, 1987. – 157pp. Donoghue Denis. Her man Friday / Denis Donoghue // The New York Times: February 22, 1987, Sunday, Late City Final Edition Section 7, p.1, column 1.