«Поколение Китеж»Это сообщество приемных родителей. Они берут из детдомов «полуживых» детей и возвращают к жизни. И убеждают, что жизнь — это радость, за которую стоит боротьсяВ современной России не так уж много мест, в которых можно духовно продвинуться. С 1991 года немеряно, разумеется, вбухано денег в проекты, имеющие как будто отношение к духовности. Но не оставляет ощущение, что очень косвенное. А я имел в виду настоящий, глубокий прорыв вперед, настоящую атаку, которая у неизвестности, дикости отбивает еще один клочочек территории духа, на котором свободно и истинно жить человеку. Вольно дышать. К финансированию такой прорыв не имеет отношения. Видели вы атаку, успех которой обеспечивался бы щедростью спонсоров? Нет, настоящая атака — это чистый адреналин, безумная решимость умереть или победить. С этой решимостью несли на «бульдозерную выставку» свои картины художники-авангардисты, на этой решимости состоялся весь андеграунд. Просто потому, что время пришло, и нельзя стало больше петь-звучать-писать-думать-чувствовать по-старому. Но все, о чем я говорю, было так давно, что меня не на шутку стал занимать вопрос: а что же наше время — кроме чистого капитализма породило оно хоть что-нибудь настоящее или все ушло в «зелень»? И только вернувшись из последней командировки, с огромным облегчением я могу дать утвердительный ответ. Да! Породило! Я там был. Я его видел. И был счастлив. Это — детский дом для приемных детей и их родителей — удивительный поселок Китеж. Про Китеж, как ни странно, почти ничего не писали. А я не знаю, с чего начать. Начну с того, что по ощущению это был чистый восторг узнавания какой-то новорожденной подлинности. Как узнавание «настоящей» музыки на первом концерте «Аквариума» в Москве. Носился туда-сюда, записывал какие-то интервью, глуповато улыбался детям, совался то в один дом, то в другой и так и не угомонился, пока не настала ночь. Для жилья мне отвели отдельный дом с печью, которую я натопил так, что все осенние мухи проснулись и стали носиться под потолком, мешая мне заснуть. Но сон и так не шел, ибо сознание мое металось между «наконец-то!» и «не может быть!». Но ведь поселок — вот он, перед глазами — поздние огни в окнах сквозь упавший туман. А люди? Я же говорил с ними… Конечно! Я давно не получал такого наслаждения от общения с людьми. И детьми. Мы, видно, за минувшее время изрядно-таки поодичали, раз полноценное человеческое общение кажется чем-то невероятным. А что до детей… Хорошо, если в нормальной-то семье ребенок растет под призором хорошей няньки — папа с мамой вкалывают от и до. Если не пьют. А если пьют — ребенок быстро попадает в детдом. И вот чтобы оттуда ребенка вытянуть, сделать его нормальным — и нужен прорыв, атака. Собственно, свидетелем этой атаки я и был… Разумеется, если жизнь измерять деньгами, ничего в Китеже не поймешь. Но, к счастью, существует другая реальность. Как там сказано в этой книге? Называется: «Техника безопасности для родителей детей нового времени». Рекомендую. Но чтение будет непростым. От вас потребуют чуткости и терпеливости. У вас отнимут главные родительские манипуляторы — обвинение, деньги, заласкивание и обиду на ребенка. От вас потребуют учиться быть родителем. Готов ли я? Вы — готовы? Мне кажется, нам следует хотя бы постараться сделать шаг в этом направлении, потому что… Вот послушайте, почему. ^ 1. Морозов: ситуации выбора Дмитрий Морозов, основатель детской общины «Китеж»Автору книги и основателю Китежа Дмитрию Морозову сорок девять лет. Из них тридцать три года он вел обычную для каждого — тогда советского — человека жизнь. Учился в Институте стран Азии и Африки и по окончании даже защитил диссертацию на тему «Психология рабочего класса Южной Индии». Разумеется, о психологии класса трудно писать, ни разу не видя ни одного его представителя. Была оформлена загранкомандировка (в 1981 году!). Дмитрий выпивал с рабочим классом Южной Индии, чтобы глубже вникнуть в его психологию. А почувствовав, что вник достаточно, начал просто ездить по стране. Стал первым русским гражданином Ауровилля («города будущего», тогда коллективно создаваемого продвинутыми людьми всей планеты); крутил педали велосипеда; вдыхал пряный запах вагонов третьего класса. ...Повидал немало. И по возвращении испытал небольшую подвижку в сознании. Не то чтобы он разочаровался в родине. Нет. Просто вдруг ему стало понятно, что действительностей — много. И действительность развитого социализма ничуть не интереснее и не богаче той, в которую погружен, вместе со своей психологией, рабочий класс Южной Индии. И тогда он в первый раз в жизни решил подкорректировать свою собственную действительность. И отвергнув блестящую по тем временам карьеру дипломата — пошел работать иностранным корреспондентом радиостанции «Маяк». Быстро стал комментатором, много ездил за рубеж и, естественно, видел там еще много разных действительностей… Но тут пора напомнить (а новым поколениям — и узнать), что в годы развитого социализма существовала обязанность, которая называлась «общественная работа». С самого начала работы на «Маяке» товарищи из парткома поручили Дмитрию общественную работу быть вожатым в пионерлагере. Месяц летом и десять дней зимой. Он, разумеется, не хотел. Собственных детей у него не было, а чужих он, по его же словам, боялся. Но с парткомом шутки плохи — пришлось подчиниться. И так совсем неожиданно выяснилось, что он случайно нашел свою действительность. Т.е. дети полюбили его, а он полюбил детей. И ездил вожатым в пионерские лагеря целых десять лет. Ему уже и по возрасту было можно не ездить, и по чину. Старшие товарищи мягко журили: «Ты заигрался». А что поделаешь? Совершенно неожиданно он понял, что с детьми ему работать интереснее, чем на «Маяке». Ну, а потом, как это и бывает в жизни, свалилось все сразу: 91-й год, критические для мужчины тридцать три года и несколько капель, переполнивших чашу. Этими каплями стали известия о погубленных судьбах воспитанных им детей, очень любимых им детей. Две девочки стали наркоманками, несколько парней после развода родителей «в знак протеста» просто старательно и успешно спились в 16 лет. И тут он понял, что нужно что-то делать. Спасать детей. Так, собственно, и началась атака — он ушел с «Маяка» и уехал в деревню Чумазово глухого Барятинского района Калужской области, чтобы строить идеальный мир для детей-сирот. С ним поехали восемь человек — последних романтиков, поверивших его мечтам о Китеже, высказанным по радио, и семья беженцев из Прибалтики. В то время все поголовно шли в бизнес — а они ехали строить новый мир!^ 2. Штурм, натиск и немного стратегии — Мы думали, что все будет сравнительно легко, — проведем марафоны благотворительные, получим деньги, построим сразу всю структуру, школу. Землю, действительно, дали легко, в таком месте, что прости господи — ни дорог, ни электричества. Но мне тогда важнее показалась красота. Я не сомневался, что мир, который я собираю, — он реальный, он будет действовать. Потому что детский дом в плане работы с сознанием ребенка вреден — ибо мир не такой. В мире нет нянечек, в мире нет трехразового питания, в мире нет огораживающих заборов и такого, увы, равнодушия. И я понимал, что надо: перенести ребенка в живую среду, в поселок, где дети и учатся, и работают, и занимаются спортом, готовясь войти во взрослый мир. Несомненно, опыт Ауровилля сказался в этой убежденности, ну и идея детской «республики» Макаренко. Концепция была великолепная. За исключением одной вещи, которую я учесть не мог: что никаких денег я не получу. Немного мы собрали на радиомарафоне, но тут — финансовая реформа — и все деньги под ноль. Снова собрали — и снова под ноль. И я оказался на ровном поле при деревне Чумазово в недостроенном доме. Плюс один предприниматель — мой знакомый хороший — подарил мне вагончик строительный. В этот вагончик въехала семья Терентьевых с двумя детьми. А в недостроенный дом — восемь человек, таких же, как я, — сумасшедших. Все были молодые и все были романтики. Люди верили, что можно в тогдашней реальности построить другую реальность и для детей-сирот создать приемные семьи. Это сейчас — федеральная программа запущена, реклама по телевизору… А в то время с нами никто даже не разговаривал, ни на каких детей приемных мы ничего не получали, законодательной базы не было, и все, что я делал, я делал на собственный страх и риск. В первую зиму питались рисовой кашей и картошкой, потому что у меня денег не было вообще. Я ездил в Москву, мне братья-журналисты подбрасывали халтуру, я получал сто баксов и вез их обратно в Китеж. Мы покупали доски, гвозди, бревна, жрали картошку. Представляете, какой был изначальный пафос, чтобы выдержать все это? Бывало, я с ужасом просыпался ночью среди храпящих мужиков на железных кроватях, накрытых какими-то пледами… Сколько у нас было шансов победить? Я старался об этом не думать. В семь утра подъем. На завтрак — овсянка с подсолнечным маслом и пара сигарет, чтобы опять же не думать о том, что у нас впереди. И работа по десять часов. Но перезимовали же! Лето пришло, огородик разбили, еще пара ребят подъехала, я влюбился в девочку из стройотряда… В Ирину, свою жену будущую. И так постепенно из какого-то безумия проступили черты нормальной жизни и работы… В 94-м провели летний лагерь, потом Терентьевы взяли первых приемных детей в семью. Тогда же был построен первый дом. Мы так и строили: по дому в год. Сейчас этих домов — пятнадцать. Приезжали какие-то милиционеры, говорили: «Мы вас отсюда всех вышибем, потому что у вас люди не оформлены…». За ними — комиссия из Калуги: «У вас тут дети голодают». «Ну, чтоб они не голодали — дайте денег». — «С какой такой стати? Вы же это все сами придумали — живите, как хотите…». Гадости говорили быстро, с удовольствием, азартно… Но надо сказать, что с калужской администрацией отношения, в конце концов, выстроились. Сила Китежа в том, что если удается все-таки человека затащить внутрь, в эту реальность, то, действительно, удается завести друзей. Все калужские губернаторы нас, в конце концов, поддержали. Когда увидели, что бывшие хулиганы и беспризорники становятся нормальными и учатся, пишут стихи и играют в спектаклях. Просто для этого потребовался длительный срок. А то ведь сектой называли: не пьют, мол, не курят, живут замкнуто… Я когда услышал это от местных, спрашиваю: какая главная проблема, какое обвинение? Говорят: «Не компанейский, не пьешь». Я поехал в Москву, купил две бутылки водки, привез, сели в кабинете, выпили, закурили. Говорят: «Ладно, видим, нормальный мужик». С тех пор отношение хорошее. Ну, а потом, наконец, детей набрали… И тут же возникли проблемы! И с детьми, и с взрослыми, с нашими ближайшими товарищами. Казалось бы — дома построили, детей-сирот взяли — что еще? Понимаете, когда мы брали первых сирот, нам казалось, что они тут же нас полюбят. Ведь мы их спасли из детского дома! А они нас чего-то не любят. И уроки не учат совершенно. Полезли в психологию, пришлось книжки читать, с детьми разбираться… Оказалось, что ребенок, который с детства был в детском доме, — он не знает, что такое любовь. У него нет образа того, как надо жить, чтобы достичь чего-то. Тут очень много нюансов, к которым мы были не готовы. Скажем, все приемные дети были уверены, что мы их учим в школе, потому что мы садисты. И многие из основателей Китежа готовы были даже с этим примириться — так выложились за предыдущие годы. Ребенок одет? Сыт? Вот и хорошо. А не любит — и ладно. Я сказал: «Нет, так дело не пойдет». Начали развивать педагогическую сторону. Оказалось, что для многих это чересчур. Спрашивали: «Вы, может быть, еще институт для них захотите?» «Да, — отвечал я, — захочу». Так часть народа уехала отсюда. Но в то же время очень много прибыло других: и хотя перед ними стояли те же строительные и хозяйственные проблемы, стала уже складываться та «развивающая среда», о которой я мечтал изначально. Сейчас Китеж — это прежде всего психология. И приемная семья как таковая — это вещь необходимая, но недостаточная. Главное, чтобы эти семьи поддерживали тесный контакт друг с другом, с учителями, с психологами, вели общее хозяйство, развивались и таким образом находились бы уже в готовом социуме. Я называю это моделью развивающей среды, где мы делаем мир в миниатюре. Есть огромный мир, да? В нем ты не успеваешь сообразить: тебя мочат со всех сторон, тебе не с кем поговорить… И когда ты сирота, без родителей, как тебе понять — зачем этот забор, зачем эти машины, зачем одни богатые, а другие бедные и как стать миллионером? Вроде бы они такие же люди, как мы, — два глаза, два уха. Нет, они не такие. У них в головах какие-то совершенно дикие идеи: что можно подрасти, ограбить банк и стать миллионером. Или — пойти в банду и хорошо заработать. Или, наоборот, мысль о том, что вообще ничего нельзя сделать. А надо как можно быстрее спиться, чтобы не мучиться и забыть о том, что происходит. Нет стратегии, есть простейшие, инфантильные решения. А как сделать, чтобы ребенок свою старую негативную программу отбросил, а новую — конструктивную — принял? Захотел учиться, захотел понимать, как надо зарабатывать. Чтоб он знал, как бумажку заполнить официальную. Знал, как пойти на прием к чиновнику. Т.е. чтобы он в том, огромном мире мог адаптироваться. Большинство выпускников детских домов в этом смысле обречены. Они ничего не знают о жизни. И почти 90 процентов их гибнет. Потому что эти знания не в школе даются, они связаны с жизненным опытом. И надо было создать среду специальную, в которой дети как бы терлись о реальность. Скажем, хочешь заработать себе на шоколадку? Пожалуйста — сделай табуретку. Тебе гарантирован обед, завтрак, ужин. Но ты при этом моешь посуду, рубишь дрова… Ничто не возникает ниоткуда и задаром. Чтобы что-то получить, ты должен что-то сделать. Потому что ты — взрослая личность. Как личность ты должен уметь договариваться, ты должен выстраивать человеческие отношения. Ты должен… ну… любить людей, хотя это очень трудно. Но тогда ты можешь рассчитывать, что и они тебя будут любить и тебе помогать. Наверное, это то, что делал Макаренко у себя в «республике»…Педсовет 3. Тамара Китеж — это ведь еще и драма. Потому что никто не оказывается здесь случайно. Самые неслучайные персонажи здесь, естественно, дети. Все взрослые (как правило, молодые люди) тоже когда-то, как и основатель Китежа Дмитрий, сделали серьезный жизненный выбор. Потому что в двадцать-двадцать пять лет трудно взять на себя столько детского горя. Еще хочется резвиться, нравиться, «зажигать», терять голову, жить красиво, любить легко… И тем не менее один из тысячи вчерашних студентов педвузов Калуги, Москвы и чуть ли не Нарьян-Мара находит дорогу в Китеж. И именно здесь себя реализует. Эту свою молодежь Дмитрий называет «поколением Китеж». Это совершенно необыкновенные люди. Им — дальше развивать «иную реальность». Им принимать из детприемников и детдомов «полуживых» детей, опасно, а иногда почти смертельно больных недетской тоской. И совершать чудо, возвращая этих детей к жизни. Убеждать их, что жизнь — это радость, за которую стоит бороться. Может быть, первым шагом к этой новой реальности, к чувству защищенности и уюта, для детей является дом. У каждой китежской семьи есть свой дом. Как правило, в несколько комнат, с просторной столовой, где могла бы собираться вся семья, с разными лестницами и мансардами на втором этаже, а может, и с чуланом, где прячутся разные забавные вещи. Самый большой дом — у Тамары. Потому что у нее самая большая семья — семь приемных детей и двое своих. Она — самая опытная, самая чуткая, самая авторитетная мама в Китеже. Разумеется, по возрасту она принадлежит к другому поколению. Ее путь в Китеж — тоже драма протяженностью в восемь лет. Когда-то ее муж был военным, служил в ГДР. Все было отлично: муж-заботливый, дочка-умница, достаток… Праздничные открытки от двух взрослых сыновей… А потом Западную группу войск расформировали. Муж сказал ей «ауф видерзеен» — оказалось, что на родине, в Кемерово, у него давно уже есть вторая, «запасная» семья. Жить в столице или просто в большом городе Тамара не захотела. Купила дом в деревне Тверской области и уехала туда с семилетней дочкой, думая, по наивности, что там возможна нормальная жизнь. А там как раз все разваливалось, растаскивалось, и все, кто мог, бежали оттуда. И она поняла, что совершила какую-то ошибку. Не в отношении себя — собственная жизнь казалась конченой, — а в отношении дочери. Потому что там, в деревне, невозможно было представить себе ее будущее. В 1992 году по радио она случайно услышала один из радиомарафонов Дмитрия Морозова и узнала про Китеж. То есть про идею Китежа. И в 95-м приехала сюда — сначала только на месяц, в отпуск, посмотреть. Ей очень понравилось. Но остаться тогда Тамара не могла. Она ждала ребенка, а в Китеже тогда было еще очень трудно и бедно. И она решила, что уедет в деревню, родит ребенка, подрастит его, и тогда уже приедет навсегда. Когда вернулась — плакала несколько дней, потому что не знала, сможет ли она вытерпеть несколько лет жизни здесь, после того как побывала «на другой планете», в реальности Китежа. Только через четыре с половиной года, когда подросла ее дочка Нелли, она продала купленный когда-то дом....Потом в калужском детском доме она взяла трех братьев — Володю, Женю и Сашу Красновых. Но когда те немного освоились, то стали «маме» намекать, что в Калуге, в другом детском доме, у них остались еще братья-сестры и что их тоже надо забрать. Этот вопрос обсуждался на педсовете. Дмитрий, Тамара и психологи ездили смотреть детей. Семью решили объединить, поскольку разрыв ее на две части все равно ощущался бы детьми пожизненно. И заодно вообще решили попробовать создать в Китеже большую семью. Так появился тот самый «большой дом», а в семействе Тамары еще четверо детей. Вместе со своими — девять человек. Потом старшие подросли. Маша, Тамарина старшая дочь, — несомненно, из «поколения Китеж». Она с отличием окончила китежскую школу, поступила в Москве на психфак (заочное обучение) и сейчас возглавляет «Орион» — новое отделение Китежа недалеко от Москвы, где Дмитрий мечтает создать «педагогическую провинцию» для самых одаренных детей. Маше сейчас 22 года, и у нее самой трое приемных. А вот судьба старшего из воспитанников Тамары, Володи, сложилась не так благополучно. Он после школы поступил в калужский железнодорожный техникум — что, в общем, было круто. Но там, в городе, повстречал своего старшего брата — единственного, по возрасту не угодившего в детдом. Брат счел за благо ввести его в старую семью. А там драма: умирает отец. В общем, Володю все эти события выбили из колеи, и он техникум бросил. Теперь ждет призыва в армию. В Китеж приезжает. Надеется, что после армии все у него устроится. А Тамара, проводив в самостоятельную жизнь первых оперившихся птенцов, — как вы думаете, что она сделала? Взяла в «большой дом» еще двух. Чтобы большая семья не становилась меньше. В конце нашего разговора с Тамарой у меня оставался один вопрос: как она управляется с ними со всеми? И все-таки я его не задал. Я понял. По атмосфере дома. По тому, как, угощая меня чаем и уделяя мне максимум внимания, Тамара успевала сказать что-нибудь ободряющее детям. Тому дать блинчик. Этому — надеть шапку на голову. Этого попросить выучить все-таки уроки... Абсолютный слух на детей. Невероятная щедрость в разбрызгивании ярких красок жизни перед ними. Духовная щедрость гения. Как будто у нее внутри постоянно работает генератор волшебной энергии и греет, греет… Молодые из «поколения Китеж» очень внимательно прислушиваются к Тамаре. И я понимаю, что то, старшее поколение, оно не было беднее на духовно очень одаренных людей. Просто не было реальности, которая собрала бы их вместе. А поодиночке их рассеяло по свету, истерло о быт, отпрессовало «историей». И поколения не состоялось. 4. Дети В «большой дом» меня провожал последний приемный сын Тамары — Максимка, мальчуган лет шести. Поравнявшись на дороге с какой-то девочкой, он громко объявил ей: «К маме веду. Он не чужой. Он теперь наш, китежский. Потому что он к нам приехал». Максимка, как и почти все здесь, «социальный сирота» (родители алкоголики), но ему повезло: забрали его прямо из детприемника, детдомовской порчи в нем нет. Он очень общителен, активен, поет, смело общается с взрослыми и задает им вопросы. Примеривает роли: сегодня хочет себе фамилию «Пичугин» (по маме), завтра — уже «Краснов» (по братьям-сестрам). Активно рисует, помогает маме и мне, когда Тамара просит перенести в парник огромные тыквы, лежащие на огороде… Глядя на него, не верится, что в прошлом у него — большое несчастье.— Он мне сказал так, — рассказывает Тамара. — «Папу я люблю, а маму не люблю, поэтому я тебя не буду мамой называть. Я буду называть Тамара». — «Ладно, — говорю, — называй, как хочешь». — «Мама меня не кормила, она только папе варила кушать, я голодный был. Папа мне даст немножечко, вот я и ел». В Китеж он попал совершенно дикий, выживал, как зверек, как он в семье выживал и в детском приемнике. Из всего множества чужих людей он первым делом выбрал главного. Он решил, что главная — это я. Главная вообще в Китеже. И он стал всем грубить, хамить, матом ругаться. С остальными детьми пытался меня поссорить. Что-то врал про них. И когда я ему сказала, что он врет, то есть говорит неправду, он был поражен. Откуда я знаю? Он же не понимает, что я вижу его насквозь. У него тогда кризис случился, он расплакался и кричал: «Я не умею говорить правду! Я не умею говорить правду!». Но с тех пор очень изменился. С едой только пока никак не разберется. Многих вещей просто не знает. Если ему позволить, он бы ел одни макароны и хлеб. Но сейчас он уже ест салатики, супы…Слушаешь такие истории и думаешь: это вот как воспринимать? Ведь не война же? Не война. А что за напасть? Да это вырождением народа называется. Так народ платит за отсутствие рабочих мест, за полную заброшенность и непруху, с одной стороны, и нефтедоллары в швейцарских банках, покупку английских футбольных команд и коттеджи по «миллиону евро за коробку» — с другой.Среди психологических практик, принятых в Китеже, одна называется «Книгой жизни». Ребенок должен вспомнить свою жизнь до Китежа, какая бы она ни была. Не загонять ее в подсознание, а, наоборот, вытащить, осознать, отбросить, начать новую. Некоторые и вспомнить ничего не могут. А некоторые вспоминают: «Вечером мама приходила с каким-нибудь дядей, они сидели и пили. Утром мы наводили порядок. Мама чувствует себя плохо, у нее болит голова…»; «Папа меня бил, и я за это поджег в комнате занавеску…». Молодая мама Женя вспоминает про приемного сына: «Он когда из детдома приехал, не мог ни улыбаться, ни плакать — ничего. Никаких эмоций. Руки всегда холодные. И говорил так тихо, что я его почти не слышала. Через два года только стал он оттаивать. Стала я ему книжки читать — через предложение останавливались. Он спрашивает: «Мам, а что такое — «он изумился» или «разгневался»?». Сейчас он сам первую книжку прочитал, но у него так и осталось любимым занятием — выяснять значение непонятных слов».^ Сандра ПичугинаМладшие дети Тамары...Прошлое рядом, оно готово вырваться на поверхность из темных глубин памяти, сграбастать тебя и поглотить, как Великое Ничто из сказки Джоан Роулинг.Но темной бездне противостоят добрые волшебники. В Китеже разработана... ну, назовем это игрой. Помимо папы и мамы, учителя и психолога у каждого ребенка есть старший друг — наставник. Он учит мудрости жизни. Подсказывает шаги. Учит подниматься выше и выше по ступенькам духа. Кое на каких ступенях может и задержаться. Например, «красота и гармония». Нелегко ведь, согласитесь, поверить в то, что окружающий мир прекрасен и гармоничен. Еще труднее — в то, что прекрасен и гармоничен ты сам. Особенно после того, как тебя «повоспитывали» родители-алкаши и ты прожил несколько лет в детском доме, не нужный ни одному существу на свете. Наставник следит за внутренним ростом своего младшего друга, готовит его к переходу из младшего возраста в «ученики», из «учеников» — если, разумеется, ученик обнаружит к тому склонность — в «наставники». Я наблюдал процедуру «посвящения в ученики». Это настоящее испытание, духовное и физическое. Испытания подбираются индивидуально, в зависимости от проблем, которые ребенку прежде всего надо преодолеть. Но одно из них обязательно — второе рождение. Пройдя его, ты рождаешься новым для новой жизни. Прошлое остается позади. Для некоторых ребят это — самое важное — откинуть прошлое, как надоевший кошмар. 5. Комиссия Комиссия нагрянула, когда я заинтересованно наблюдал за уроком русского языка в третьем классе. Заинтересованность же моя объяснялась тем, как учительница Маша ведет урок. Потому что стоящий у доски паренек — он явно не справлялся с заданием. Трудно ему давался фонетический разбор слова, все эти мягкие и твердые согласные, ударные и безударные гласные... Но она умело вела его от одной догадки к другой, вовремя останавливала в слишком смелых озарениях, так что разбор получался, и неплохой. Мне было интересно, что она скажет в конце своему подопечному. Потому что особенно хвалить его вроде было не за что, а в то же время в Китеже принято поощрять любое старание. «Ну вот, — сказала она, оглядывая надписи на доске, по два-три раза поправленные и переписанные. — Это разбор на пятерку. Сейчас выполните задание сами…» То есть она нашла-таки способ похвалить ученика, не льстя ему и не говоря в то же время, что он сам выполнил этот разбор на пятерку и, следовательно, эту пятерку получит.И тут нагрянула комиссия. Она приехала на микроавтобусе с яркой надписью на борту: «Комиссия по делам приемной семьи». Прошествовав по школе, комиссия заняла неплохую, годящуюся для двустороннего охвата противника позицию в учительской. Вскоре появился Дмитрий. К нему множество вопросов. Или обвинений. Первое: Китеж — это «не в чистом виде приемная семья, а какое-то непонятное сообщество». — Ну почему же непонятное? — задает Дмитрий встречный вопрос. — Детей мы берем в семьи официально. Школа лицензирована… Просто… — говорит он и пускается в объяснения. Приехавшие осознают, что допустили ошибку, позволив своему оппоненту говорить так много и красно, и переводят вопросы в более доступный план:— У вас в семье Тамары Пичугиной записан Саша Краснов. Но, как мы выяснили, он сейчас находится в «Орионе». Почему вы разрешили ему уехать?— Ему сейчас по возрасту необходимо мужское общение. У Тамары семья неполная. А у Саши в «Орионе» наставник, Дима. Мы решили на педсовете, что Саше сейчас лучше поехать к нему. Он сам хотел этого. Саша там учится, столяркой занимается, так что ничего не теряет. И вообще, чтобы вы поняли: Китеж это не одна приемная семья и не несколько изолированных друг от друга приемных семей. Китеж — это система… — И в чем же главный результат этой системы? В том, что у вас дети в институты поступают? Хорошо социализируются? — Нет, — говорит Дмитрий. — Главный результат, что у них в головах появляется желание дальше что-то делать со своей жизнью. Мы не навязываем профессии, но мы пытаемся навязать мысль. Что надо жить честно, много работать, быть по возможности интеллигентным, построить собственную семью, помогать Китежу. И еще: у нас здесь нет ничего такого, чего нельзя было бы изменить. Главный закон Китежа — мы всегда можем все пересмотреть, чтобы помочь ребенку. Это очень важно…Лишь к моменту отъезда комиссии выяснилось, что вообще-то это не комиссия и ни в коем случае не проверка. Просто визит коллег для дружеского знакомства. А что нападали — ну, это привычка просто. Рефлекс.Василий Голованов 07.12.2007