Станислав Лем. Условный рефлексПер. с польск. - А.Борисов. Stanislaw Lem. Odruch warunkowy (1963). Изд. МП Фирма "Ф. Грег", 1992. "Станислав Лем Сочинения в двух томах"Перевод с польского - А. БорисовСлучилось это на четвертом году обучения, как раз перед каникулами. К тому времени Пиркс уже отработал все практические занятия, осталисьпозади зачеты на симуляторе, два настоящих полета, а также"самостоятельное колечко" - полет на Луну с посадкой и обратным рейсом.Он чувствовал себя докой в этих делах, старым космическим волком, длякоторого любая планета - дом родной, а поношенный -скафандр - излюбленнаяодежда, который первым замечает в космосе мчащийся навстречу метеоритныйрой и с сакраментальным возгласом "Внимание! Рой!" совершает молниеносныйманевр, спасая от гибели корабль, себя и своих менее расторопных коллег. Так, по крайней мере, он себе это представлял, с огорчением отмечаяво время бритья, что по его виду никак не скажешь, сколько ему довелосьпережить... Даже этот паскудный случай при посадке в Центральном Заливе,когда прибор Гаррельсбергера взорвался чуть ли не у него в руках, неоставил Пирксу на память ни одного седого волоска! Что говорить он понималбесплодность своих мечтаний о седине (а чудесно было бы все же иметьтронутые инеем виски!), но пускай бы хоть собрались у глаз морщинки, спервого взгляда говорящие, что появились они от напряженного наблюдения зазвездами, лежащими по курсу корабля! Пиркс как был толстощеким, так иостался. А поэтому он скоблил притупившейся бритвой свою физиономию,которой втайне стыдился, и придумывал каждый раз все более потрясающиеситуации, из которых в конце концов выходил победителем. Маттерс, который кое-что знал о его огорчениях, а кое о чемдогадывался, посоветовал Пирксу отпустить усы. Трудно сказать, шел ли этотсовет от души. Во всяком случае, когда Пиркс однажды утром в уединенииприложил обрывок черного шнурка к верхней губе и посмотрелся в зеркало,его затрясло - такой у него был идиотский вид. Он усомнился в Маттерсе,хотя тот, возможно, не желал ему зла;, и уж наверняка неповинна была вэтом хорошенькая сестра Маттерса, которая сказала однажды Пирксу, что онвыглядит "ужасно добропорядочно". Ее слова доконали Пиркса. Правда, вресторане, где они тогда танцевали, не произошло ни одной из технеприятностей, которых обычно побаивался Пиркс. Он только однаждыперепутал танец, а она была настолько деликатна, что промолчала, и Пиркснескоро заметил, что все остальные танцуют совсем другой танец. Но потомвсе пошло как по маслу. Он не наступал ей на ноги, в меру сил своихстарался не хохотать (его хохот заставлял оборачиваться всех встречных наулице), а потом проводил ее домой. От конечной остановки нужно было еще порядочно пройти пешком, а онвсю дорогу прикидывал, как дать ей понять, что он вовсе не "ужаснодобропорядочен", - слова эти задели его за живое. Когда они уже подходилик дому. Пиркс переполошился. Он так ничего и не придумал, а вдобавок из-заусиленных размышлений молчал как рыба; в голове его царила пустота,отличавшаяся от космической лишь тем, что была пронизана отчаяннымнапряжением. В последнюю минуту метеорами, пронеслись две-три идеи:назначить ей новое свидание, поцеловать ее, пожать ей руку (об этом онгде-то читал) - многозначительно, нежно и в то же время коварно истрастно. Но ничего не получилось. Он ее не поцеловал, не назначилсвидания, даже руки не подал... И если б на этом все кончилось! Но, когдаона своим приятным, воркующим голоском произнесла "Спокойной ночи",повернулась к калитке и взялась за задвижку, в нем проснулся бес. А может,это произошло просто потому, что в ее голосе он ощутил иронию,действительную или воображаемую, бог знает, но совершенно инстинктивно,как раз когда она повернулась к нему спиной, такая самоуверенная,спокойная... это, конечно, из-за красоты, держалась она королевой,красивые девушки всегда так... Ну, короче, он дал ей шлепок по одномуместу, и притом довольно сильный. Услышал тихий, сдавленный вскрик.Должно быть, она порядком удивилась! Но Пиркс не стал дожидаться, чтобудет дальше. Он круто повернулся и убежал, словно боялся, что онапогонится за ним... На другой день, завидев Маттерса, он подошел к нему,как к мине с часовым механизмом, но тот ничего не знал о случившемся. Пиркса беспокоила эта проблема. Ни о чем он тогда не думал (как легкоэто ему, к сожалению, дается!), а взял да отвесил ей шлепок. Разве такпоступают "ужасно добропорядочные" люди? Он не был вполне уверен, но опасался, что, пожалуй, так. Во всякомслучае, после истории с сестрой Маттерса (с той поры он избегал этойдевушки) он перестал по утрам кривляться перед зеркалом. А ведь одно времяон пал так низко, что несколько раз с помощью второго зеркала пыталсянайти такой поворот лица, который хоть частично удовлетворял бы еговеликие запросы. Разумеется, он не был законченным идиотом и понимал, каксмехотворны эти обезьяньи ужимки, но, с другой стороны, ведь искал-то онне признаков красоты, помилуй бог, а черты характера! Ведь он читалКонрада и с пылающим лицом мечтал о великом молчании Галактики, омужественном одиночестве, а разве можно представить себе героя вечной ночис такой ряшкой? Сомнения не рассеялись, но с кривлянием перед зеркалом онпокончил, доказав себе, какая у него твердая, несгибаемая воля. Эти волнующие переживания несколько улеглись, потому что подошла порасдавать экзамен профессору Меринусу, которого за глаза называли Мериносом.По правде сказать, Пиркс почти не боялся этого экзамена. Он всего лишь трираза наведывался в здание Института навигационной астродезии иастрогнозии, где у двери аудитории курсанты караулили выходящих отМериноса не столько для того, чтобы отпраздновать их успех, сколько чтобыразузнать, какие новые каверзные вопросики придумал Зловещий Баран. Таковабыла вторая кличка сурового экзаменатора. Этот старик, который в жизни неступал ногой не то что на Луну, а даже на порог ракеты! - благодарятеоретической эрудиции знал каждый камень в любом из кратеров Моря Дождей,скалистые хребты астероидов и самые неприступные районы на спутникахЮпитера; говорили, что ему прекрасно известны метеориты и кометы, которыебудут открыты спустя тысячелетие, - он уже сейчас математически рассчиталих орбиты, предаваясь своему любимому занятию - анализу возмущениянебесных тел. Необъятность собственной эрудиции сделала его придирчивым поотношению к микроскопическому объему знаний курсантов. Пиркс, однако, не боялся Меринуса, потому что подобрал к нему ключик.Старик ввел свою собственную терминологию, которой в специальнойлитературе никто другой не применял. Так вот. Пиркс, движимый врожденнойсметливостью, заказал в библиотеке все труды Меринуса и - нет, вовсе он ихне читал - попросту перелистал и выписал сотни две мериносовских словесныхуродцев. Вызубрил их как следует и был уверен, что не провалится. Так онои случилось. Профессор, уловив, в каком стиле Пиркс отвечает,встрепенулся, поднял лохматые брови и слушал Пиркса, как соловья. Тучи,обычно не сходившие с его чела, рассеялись. Он словно помолодел - ведь онслушал будто самого себя. А Пиркс, окрыленный этой переменой в профессореи собственным нахальством, несся на всех парусах, и, хотя полностьюзасыпался на последнем вопросе (тут нужно было знать формулы и всямериносовская риторика не могла помочь), профессор вывел жирную четверку ивыразил сожаление, что не может поставить пять. Так Пиркс укротил Мериноса. Взял его за рога. Куда больше страха ониспытывал перед "сумасшедшей ванной" - очередным и последним этапомнакануне выпускных экзаменов. Когда дело доходило до "сумасшедшей ванны", тут уж не помогалиникакие уловки. Прежде всего нужно было явиться к Альберту, которыйчислился обычным служителем при кафедре экспериментальной астропсихологии,но фактически был правой рукой доцента, и слово его стоило больше, нежелимнение любого ассистента. Он был доверенным лицом еще у профессора Балло,вышедшего год назад на пенсию на радость курсантам и к огорчению служителя(ибо никто так хорошо не понимал его, как отставной профессор). Альбертвел испытуемого в подвал, где в тесной комнатке снимал с его лицапарафиновый слепок. Затем полученная маска подвергалась небольшойоперации: в носовые отверстия вставлялись две металлические трубки. Наэтом дело кончалось. Затем испытуемый отправлялся на второй этаж, в "баню". Конечно, этобыла вовсе не баня, но, как известно, студенты никогда не называют вещи ихподлинными именами. Это было просторное помещение с бассейном, полнымводы. Испытуемый - на студенческом жаргоне "пациент" - раздевался ипогружался в воду, которую нагревали до тех пор, пока он не переставалощущать ее температуру. Это было индивидуально: для одних вода"переставала существовать" при двадцати девяти градусах, для других - лишьпосле тридцати двух. Но когда юноша, лежавший навзничь в воде, поднималруку, воду прекращали нагревать и один из ассистентов накладывал ему налицо парафиновую маску. Затем в воду добавляли какую-то соль (но нецианистый калий, как всерьез уверяли те, кто уже искупался в "сумасшедшейванне"), - кажется, простую поваренную соль. Ее добавляли до тех пор, пока"пациент" (он же "утопленник") не всплывал так, что тело его свободнодержалось в воде, чуть пониже поверхности. Только металлические трубкивысовывались наружу, и поэтому он мог свободно дышать. Вот, собственно, ивсе. На языке ученых этот опыт назывался "устранение афферентныхимпульсов". И в самом деле, лишенный зрения, слуха, обоняния, осязания(присутствие воды очень скоро становилось неощутимым), подобно египетскоймумии, скрестив руки на груди, "утопленник" покоился в состоянииневесомости. Сколько времени? Сколько мог выдержать. Как будто ничего особенного. Однако в таких случаях с человекомначинало твориться нечто странное. Конечно, о переживаниях "утопленников"можно было почитать в учебниках по экспериментальной психологии. Но втом-то и дело, что переживания эти были сугубо индивидуальны. Около третииспытуемых не выдерживали не то что шести или пяти, а даже и трех часов.И все же игра стоила свеч, так как направление на преддипломную практикузависело от оценки за выносливость: занявший первое место получалпервоклассную практику, совсем не похожую на малоинтересное, в общем-тодаже нудное пребывание на различных околоземных станциях. Невозможно былозаранее предсказать, кто из курсантов окажется "железным", а кто сдастся:"ванна" подвергала нешуточному испытанию цельность и твердость характера. Пиркс начал неплохо, если не считать того, что он без всякой нуждывтянул голову под воду еще до того, как ассистент наложил ему маску; приэтом он глотнул добрую порцию воды и получил возможность убедиться, чтоэто самая обыкновенная соленая вода. После того как наложили маску. Пиркс почувствовал легкий шум в ушах.Он находился в абсолютной темноте. Расслабил мускулы, как было предписано,и неподвижно повис в воде. Глаза он не мог открыть, даже если б захотел:мешал парафин, плотно прилегавший к щекам и ко лбу. Сначала зазудело вносу, потом зачесался правый глаз. Сквозь маску, конечно, почесаться былонельзя. О зуде ничего не говорилось в отчетах других "утопленников";по-видимому, это был его личный вклад в экспериментальную психологию.Совершенно неподвижный, покоился он в воде, которая не согревала и неохлаждала его нагое тело. Через несколько минут он вообще перестал ееощущать. Разумеется, Пиркс мог пошевелить ногами или хоть пальцами иубедиться, что они скользкие и мокрые, но он знал, что с потолка за нимнаблюдает глаз регистрирующей камеры; за каждое движение начислялисьштрафные очки. Вслушавшись в самого себя, он начал вскоре различать тонысобственного сердца, необычно слабые и будто доносящиеся с огромногорасстояния. Чувствовал он себя совсем не плохо. Зуд прекратился. Ничто егоне стесняло. Альберт так ловко приладил трубки к маске, что Пиркс и забыло них. Он вообще ничего не ощущал. Но эта пустота становилась тревожащей.Прежде всего он перестал ощущать положение собственного тела, рук, ног. Онеще помнил, в какой позе он лежит, но именно помнил, а не ощущал. Пирксначал соображать, давно ли он находится под водой, с этим белым парафиномна лице. И с удивлением понял, что он, обычно умевший без часов определятьвремя с точностью до одной-двух минут, не имеет ни малейшего представленияо том, сколько минут - или, может, десятков минут? - прошло послепогружения в "сумасшедшую ванну". Пока Пиркс удивлялся этому, он обнаружил, что у него уже нет нитуловища, ни головы - вообще ничего. Совсем так, будто его вообще нет.Такое чувство не назовешь приятным. Оно скорее пугало. Пиркс будторастворялся постепенно в этой воде, которую тоже совершенно пересталощущать. Вот уже и сердца не слышно. Изо всех сил он напрягал слух -безрезультатно. Зато тишина, целиком наполнявшая его, сменилась глухимгулом, непрерывным белым шумом, таким неприятным, что прямо хотелось ушизаткнуть. Мелькнула мысль, что прошло, наверное, немало времени инесколько штрафных очков не испортят общей оценки: ему хотелось шевельнутьрукой. Нечем было шевельнуть: руки исчезли. Он даже не то чтобы испугался -скорее обалдел. Правда, он читал что-то о "потере ощущения тела", но ктомог бы подумать, что дело дойдет до такой крайности? "По-видимому, так и должно быть, - успокаивал он себя. - Главное - нешевелиться; если хочешь занять хорошее место, надо вытерпеть все это". Этамысль поддерживала его некоторое время. Сколько? Он не знал. Потом стало еще хуже. Темнота, в которой он находился, или, точнее, темнота - он сам,заполнилась слабо мерцающими кругами, плавающими где-то на границе полязрения, - круги эти даже и не светились, а смутно белели. Он повелглазами, почувствовал это движение и обрадовался. Но странно: посленескольких движений и глаза отказались повиноваться... Но зрительные и слуховые феномены, эти мерцания, мелькания, шумы игулы, были лишь безобидным прологом, игрушкой по сравнению с тем, чтоначалось потом. Он распадался. Уже даже и не тело - о теле и речи не было - оноперестало существовать с незапамятных времен, стало давно прошедшим,чем-то утраченным навсегда. А может, его и не было никогда? Случается, что придавленная, лишенная притока крови рука отмирает нанекоторое время, к ней можно прикоснуться другой, живой и чувствующейрукой, словно к обрубку дерева. Почти каждому знакомо это странноеощущение, неприятное, но, к счастью, быстро проходящее. Но человек приэтом остается нормальным, способным ощущать, живым, лишь несколько пальцевили кисть руки омертвели, стали будто посторонней вещью, прикрепленной кего телу. А у Пиркса не осталось ничего, или, вернее, почти ничего, кроместраха. Он распадался - не на какие-то там отдельные личности, а именно настрахи. Чего Пиркс боялся? Он понятия не имел. Он не жил ни наяву (какаяможет быть явь без тела?), ни во сне. Ведь не сон же это: он знал, гденаходится, что с ним делают. Это было нечто третье. И на опьянениеабсолютно не похоже. Он и об этом читал. Это называлось так: "Нарушение деятельности корыголовного мозга, вызванное лишением внешних импульсов". Звучало это не так уж плохо. Но на опыте... Он был немного здесь, немного там, и все расползалось. Верх, низ,стороны - ничего не осталось. Он силился припомнить, где должен бытьпотолок. Но что думать о потолке, если нет ни тела, ни глаз? - Сейчас, - сказал он себе, - наведем порядок. Пространство - размеры- направления... Слова эти ничего не значили. Он подумал о времени, повторял "время,время", будто жевал комок бумаги. Скопление букв без всякого смысла. Ужене он повторял это слово, а некто другой, чужой, вселившийся в него. Нет,это он вселился в кого-то. И этот кто-то раздувался. Распухал. Становилсябезграничным. Пиркс бродил по каким-то непонятным недрам, сделалсягромадным, как шар, стал немыслимым слоноподобным пальцем, он весь былпальцем, но не своим, не настоящим, а каким-то вымышленным, неизвестнооткуда взявшимся. Этот палец обособлялся. Он становился чем-то угнетающим,неподвижным, согнутым укоризненно и вместе с тем нелепо, а Пиркс, сознаниеПиркса возникало то по одну, то по другую сторону этой глыбы,неестественной, теплой, омерзительной, никакой... Глыба исчезла. Он кружился. Вращался. Падал камнем, хотел крикнуть.Глазные орбиты без лица, округлые, вытаращенные, расплывающиеся, еслипробовать им сопротивляться, наступали на него, лезли в него, распиралиего изнутри, словно он резервуар из тонкой пленки, готовый вот-вотлопнуть. И он взорвался... Он распался на независимые друг от друга доли темноты, которыепарили, как беспорядочно взлетающие клочки обуглившейся бумаги. И в этихмельканиях и взлетах было непонятное напряжение, усилие, будто присмертельной болезни, когда сквозь мглу и пустоту, прежде бывшие здоровымтелом и превратившиеся в бесчувственную стынущую пустыню, что-то жаждет впоследний раз отозваться, добраться до другого человека, увидеть его,прикоснуться к нему. - Сейчас, - удивительно четко произнес кто-то, но это шло извне, этобыл не он. Может, какой-то добрый человек сжалился и заговорил с ним?С кем? Где? Но ведь он слышал. Нет, это был не настоящий голос. - Сейчас. Другие-то прошли сквозь это. От этого не умирают. Нужнодержаться. Эти слова все повторялись. Пока не утратили смысл. Опять всерасползалось, как размокшая серая промокашка. Как снежный сугроб насолнце. Его размывало, он, недвижимый, несся куда-то, исчезал. "Сейчас меня не будет",- подумал он вполне серьезно, ибо это походилона смерть, а не на сон. Только одно он знал еще: это не сон. Его окружалисо всех сторон. Нет, не его. Их. Их было несколько. Сколько? Он не могсосчитать. - Что я тут делаю? - спросило что-то в нем. - Где я? В океане?На Луне? Испытание... Не верилось, что это испытание. Как же так: немного парафина,какая-то подсоленная вода - и человек перестает существовать? Пиркс решилпокончить с этим во что бы ни стало. Он боролся, сам не зная с чем, будтоприподнимал придавивший его огромный камень. Но не смог даже шелохнуться.В последнем проблеске сознания он собрал остатки сил и застонал. И услыхалэтот стон - приглушенный, отдаленный, словно радиосигнал с другой планеты. На какое-то мгновение он почти очнулся, сосредоточился - чтобы впастьв очередную агонию, еще более мрачную, все разрушающую. Никакой боли он не ощущал. Э, если б была боль! Она сидела бы в теле,напоминала бы о нем, очерчивала бы какие-то границы, терзала бы нервы. Ноэто была безболезненная агония - мертвящий, нарастающий прилив небытия. Онпочувствовал, как судорожно вдыхаемый воздух входит в него - не в легкие,а в эту массу трепещущих, скомканных обрывков сознания. Застонать, еще раззастонать, услышать себя... - Если хочешь стонать, не мечтай о звездах, - послышался тот женеизвестный, близкий, но чужой голос. Он одумался и не застонал. Впрочем, его уже не было. Он сам не знал,во что превратился: в него вливали какие-то липкие, холодные струи, а хужевсего было то - почему ни один болван даже не упомянул об этом? - что всешло через него насквозь. Он стал прозрачным. Он был дырой, решетом,извилистой цепью пещер и подземных переходов. Потом и это распалось - остался только страх, который не рассеялсядаже тогда, когда тьма задрожала, как в ознобе, от бледного мерцания - иисчезла. Потом стало хуже, намного хуже. Об этом, однако, Пиркc не могвпоследствии ни рассказать, ни даже вспомнить отчетливо и подробно: длятаких переживаний еще не найдены слова. Ничего он не смог из себявыдавить. Да, да, "утопленники" обогащались, вот именно обогащались ещеодним дьявольским переживанием, которого профаны даже представить себе немогут. Другое дело, что завидовать тут нечему. Пиркc прошел еще много состоянии. Некоторое время его не было, потомон снова появился, многократно умноженный; потом что-то выедало у неговесь мозг, потом были какие-то путаные, невыразимые словами мучения - ихобъединял страх, переживший и тело, и время, и пространство. Все. Страха-то он наглотался досыта. Доктор Гротиус сказал: - Первый раз вы застонали на сто тридцать восьмой минуте, второй раз- на двести двадцать седьмой. Всего три штрафных очка - и никаких судорог.Положите ногу на ногу. Проверим рефлексы... Как вам удалось продержатьсятак долго - об этом потом. Пиркc сидел на сложенном вчетверо полотенце, чертовски шершавом ипоэтому очень приятном. Ни дать ни взять - Лазарь. Не в том смысле, что онвнешне был похож на Лазаря, но чувствовал он себя воистину воскресшим. Онвыдержал семь часов. Занял первое место. За последние три часа тысячу разумирал. Но не застонал. Когда его вытащили из воды, обтерли,промассировали, сделали укол, дали глоток коньяку и повели в лабораторию,где ждал доктор Гротиус, он мельком взглянул в зеркало. Он был совершеннооглушен, одурманен, будто не один месяц пролежал в горячке. Он знал, чтовсе уже позади. И все же взглянул в зеркало. Не потому, что надеялсяувидеть седину, а просто так. Увидел свою круглую физиономию, быстроотвернулся и зашагал дальше, оставляя на полу мокрые следы. Доктор Гротиусдолго пытался вытянуть из него хоть какие-нибудь описания пережитого.Шутка сказать - семь часов! Доктор Гротиус теперь по-иному смотрел наПиркса: не то чтобы с симпатией - скорее с любопытством, как энтомолог,открывший новый вид бабочки. Или очень редкую букашку. Возможно, он виделв нем тему будущего научного труда? Нужно с сожалением признать, что Пиркс оказался не особенноблагодарным объектом для исследования. Он сидел и придурковато хлопалглазами: все было плоское, двумерное; когда он тянулся к какому-нибудьпредмету, тот оказывался ближе или дальше, чем рассчитывал Пиркс. Это былообычное явление. Но не очень-то обычным был ответ на вопрос ассистента,пытавшегося добиться каких-нибудь подробностей. - Вы там лежали? - ответил он вопросом на вопрос. - Нет, - удивился доктор Гротиус, - а что? - Так полежите, - предложил ему Пиркс, - тогда сами увидите, каковотам. На следующий день Пиркс чувствовал себя уже настолько хорошо, что могдаже острить по поводу "сумасшедшей ванны". Теперь он стал ежедневнонаведываться в главное здание, где под стеклом на доске объявленийвывешивались списки с указанием места практики. Но до конца недели егофамилия так и не появилась. А в понедельник его вызвал шеф. Встревожился Пиркс не сразу. Сначала он стал считать свои прегрешения. Речь не могла идти о том, что впустили мышь в ракету"Остенса" - дело давнее, да и мышь была крошечная, и вообще тут говоритьне о чем. Потом была эта история с будильником, автоматически включавшимток в сетку кровати, на которой спал Мебиус. Но и это, собственно, пустяк.И не такое вытворяют в двадцать два года: к тому же шеф был снисходителен.До каких-то пределов. Неужели он знал о "привидении"? "Привидение" было собственной, оригинальной выдумкой Пиркса.Разумеется, ему помогали коллеги - есть же у него друзья. Но Барнаследовало проучить. Операция "Привидение" прошла как по-писаному. Набилипорохом бумажный кулек, потом из пороха же сделали дорожку, триждыопоясавшую комнату, и вывели ее под стол. Может, пороху насыпалидействительно многовато. Другим концом пороховая дорожка выходила черезщель под дверью в коридор. Барна заранее обработали: целую неделю повечерам только и говорили, что о призраках. Пиркс, не будь прост, расписалроли: одни парни рассказывали всякие страсти, а другие разыгрывали из себяневерующих, чтобы Барн не догадался о подвохе. Барн не принимал участия в этих метафизических спорах, лишь иногдапосмеивался над самыми ярыми апологетами "потустороннего мира". Да, нонадо было видеть, как вылетел он в полночь из своей спальни, ревя, словнобуйвол, спасающийся от тигра. Огонь ворвался сквозь щель под дверью,трижды обежал вокруг комнаты и так рванул под столом, что книгирассыпались. Пиркс, однако, переборщил - занялся пожар. Несколькимиведрами воды пламя погасили, но осталась выжженная дыра в полу и вонь. Визвестном смысле номер не удался. Барн не поверил в привидения. Пирксрешил, что, наверное, все дело в этом "привидении". Утром он всталпораньше, надел свежую сорочку, на всякий случай заглянул в "Книгуполетов", в "Навигацию" и пошел, махнув на все рукой. Кабинет у шефа был великолепный. Так, по крайней мере, Пирксуказалось. Стены были сплошь увешаны картинами неба, на темно-синем фонесветились желтые, как капельки меда, созвездия. На письменном столе стоялмаленький немой лунный глобус, вокруг было полным-полно книг, дипломов,а у самого окна стоял второй, гигантский глобус. Это было подлинное чудо:нажмешь соответствующую кнопку - и сразу вспыхивают и выходят на орбитулюбые спутники, - говорят, там были не только нынешние, но и самые старые,включая первые, уже ставшие историческими спутники 1957 года. В это день, однако, Пирксу было не до глобуса. Когда он вошел вкабинет, шеф писал. Сказал, чтобы Пиркс сел и подождал. Потом снял очки -он начал носить их всего год назад - и посмотрел на Пиркса, будто в первыйраз в жизни его увидел. Такая у него была манера. От этого взгляда мограстеряться даже святой, не имевший на совести ни одного грешка. Пиркс небыл святым. Он заерзал в кресле. То проваливался в глубину, принимая позунеподобающе свободную, словно миллионер на палубе собственной яхты, товдруг сползал вперед, чуть ли не на ковер и на собственные пятки. Выдержавпаузу, шеф спросил: - Ну, как твои дела, парень? Он обратился на "ты", значит, дела обстоят неплохо. Пиркс понял, чтовсе в порядке. - Говорят, ты искупался. Пиркс подтвердил. К чему бы это? Настороженность не покидала его.Может, за невежливость по отношению к ассистенту... - Есть одно свободное место для практики на станции "Менделеев".Знаешь, где это? - Астрофизическая станция на "той стороне"... - ответил Пиркс. Он был несколько разочарован. Была у него тайная надежда, настолькосокровенная, что он из суеверия даже самому себе в ней не признавался. Онмечтал о другом. О полете. Столько ведь ракет, столько планет, а он должендовольствоваться обычной стационарной практикой на "той стороне"...Когда-то считалось особым шиком называть "той стороной" не видимое с Землиполушарие Луны. Но сейчас все так говорят. - Верно. Ты знаешь, как она выглядит? - спросил шеф. У него было странное выражение лица - словно он не договаривалчего-то. Пиркс на миг заколебался: врать или нет? - Нет, - сказал он. - Если возьмешься за это задание, я передам тебе всю документацию. Шеф положил руку на кипу бумаг. - Значит, я имею право не взяться? - с нескрываемым оживлениемспросил Пиркс. - Имеешь. Потому что задание опасное. Точнее, может оказатьсяопасным... Шеф собирался сказать еще что-то, но не смог. Он замолчал, чтобылучше приглядеться к Пирксу; тот уставился на него широко раскрытымиглазами, потом медленно, благоговейно вздохнул - да так и замер, будтозабыл, что надо дышать. Зардевшись, как девица, перед которой предсталкоролевич, он ждал новых упоительных слов. Шеф откашлялся. - Ну, ну, - произнес он отрезвляюще. - Я преувеличил. Во всякомслучае, ты ошибаешься. - То есть как? - пробормотал Пиркс. - Я хочу сказать, что ты не единственный на Земле человек, откоторого все зависит... Человечество не ждет, что ты его спасешь. Пока ещене ждет. Пиркс, красный как рак, терзался, не зная, куда девать руки. Шеф,известный мастер на всякие штучки, минуту назад показал ему райскоевидение: Пиркса-героя, который после совершения подвига проходит покосмодрому сквозь застывшую толпу и слышит восторженный шепот; "Это он!Это он!", а сейчас, будто совсем не понимая, что делает, начал принижатьзадание, сводить масштабы миссии к обыкновенной преддипломной практике инаконец разъяснил: - Персонал станции комплектуется из астрономов, их отвозят на "тусторону", чтобы они отсидели положенный им месяц, и только. Нормальнаяработа там не требует никаких выдающихся качеств. Поэтому кандидатовподвергали обычным испытаниям первой и второй категории трудности. Носейчас, после того случая, нужны люди, более тщательно проверенные. Лучшевсего подошли бы, конечно, пилоты, но, сам понимаешь, нельзя же сажатьпилотов на обычную наблюдательную станцию... Пиркс понимал это. Не только Луна, но вся солнечная система требовалапилотов, навигаторов и других специалистов - их было все еще слишком мало.Но что это за случай, о котором упомянул шеф? Пиркс благоразумно молчал. - Станция очень мала. Построили ее по-дурацки: не на дне кратера, апод северной вершиной. С размещением станции была целая история, радисохранения престижа пожертвовали данными селенодезических исследований. Носо всем этим ты познакомишься позже. Достаточно сказать, что в прошломгоду обвалилась часть горы и разрушила единственную дорогу. Теперьдобраться туда можно лишь днем, и то с трудом. Начали проектироватьподвесную дорогу, но потом работу приостановили, так как уже приняторешение перенести в будущем году станцию вниз. Практически станция ночьюотрезана от мира. Прекращается радиосвязь. Почему? - Простите - что? - Почему, я спрашиваю, прекращается радиосвязь? Вот такой он был, этот шеф. Облагодетельствовал миссией, завелневинный разговор - и вдруг превратил все это в экзамен. Пиркс началпотеть. - Поскольку Луна не имеет ни атмосферы, ни ионосферы, радиосвязь тамподдерживается с помощью ультракоротких волн... С этой целью там построенырадиорелейные линии, сходные с телевизионными... Шеф, опершись локтями о письменный стол, вертел в пальцах самопишущуюручку, давая понять, что будет терпелив и дослушает до конца. Пирксумышленно распространялся о вещах, известных любому младенцу, чтобыотсрочить ту минуту, когда придется вступить в область, где его знанияоставляли желать лучшего. - Такие передаточные линии находятся как на этой, так и на "тойстороне", - тут Пиркс набрал скорость, как корабль, входящий в родныеводы. - На той стороне их восемь. Они соединяют Луну Главную со станциями"Центральный Залив", "Сонное Болото", "Море Дождей"... - Это ты можешь опустить, - великодушно разрешил шеф. - И гипотезу овозникновении Луны - тоже. Я слушаю... Пиркс заморгал. - Помехи в связи возникают тогда, когда линия оказывается в зонетерминатора. Когда некоторые ретрансляторы находятся еще в тени, а надостальными уже восходит Солнце... - Что такое терминатор, я знаю. Не надо объяснять, - задушевно сказалшеф. Пиркс закашлялся. Потом высморкался. Но нельзя же тянуть добесконечности. - В связи с отсутствием атмосферы корпускулярное излучение Солнца,бомбардируя поверхность Луны, вызывает... э-э-э... помехи в радиосвязи.Именно эти препятствия препятствуют... - Препятствия препятствуют - совершенно верно, - поддакнул шеф. - Нов чем же они состоят? - Это вторично возбуждаемое излучение, эффект. Но... Но... - Но?.. - благосклонно повторил шеф. - Новинского? - выкрикнул Пиркс. Вспомнил все же. Но и этого быломало. - В чем заключается этот эффект? Вот этого Пиркс и не знал. Вернее, раньше знал, но забыл. Вызубренныекогда-то сведения он донес до порога экзаменационного зала, как жонглернесет на голове целую пирамиду из самых невероятных предметов, нотеперь-то экзамен остался позади... Шеф сочувственно покачал головой,прерывая его бредовые измышления об электронах, вынужденном излучении ирезонансе. - Н-да, - произнес этот безжалостный человек, - а профессор Меринуспоставил тебе четверку... Неужели он ошибся? Пирксу показалось, что он сидит вовсе не в кресле, а на вулкане. - Мне не хотелось бы огорчать его, - продолжал шеф, - так что пустьон лучше ничего не узнает... Пиркс облегченно вздохнул. - ... но я попрошу профессора Лааба, чтобы на выпускном экзамене... Шеф многозначительно умолк. Пиркс замер. Не от этой угрозы: рука шефамедленно отодвигала документы, которые Пиркс должен был получить вместе сосвоей миссией. - Почему не существует связь посредством кабеля? - спросил шеф, неглядя на него. - Потому что это дорого. Коаксиальный кабель соединяет пока толькоЛуну Главную с Архимедом. Но в течение ближайших пяти лет намечают всюрадиорелейную сеть сделать кабельной. Не переставая хмуриться, шеф вернулся к первоначальной теме. - Ну, ладно. Практически каждую ночь на Луне станция "Менделеев"отрезана от всего мира на двести часов. До сих пор работа там шланормально. В прошлом месяце после обычного перерыва в связи станция неоткликнулась на позывные "Циолковского". На рассвете со станции"Циолковский" отправили специальную команду. Выяснилось, что главный люкоткрыт, а в шлюзовой камере лежит человек. Дежурными были канадцы Шалье иСэвидж. В камере лежал Сэвидж. Стекло его шлема треснуло. Он умер отудушья. Шалье удалось найти лишь сутки спустя на дне пропасти подСолнечными Воротами. Причина смерти - падение. В остальном на станции былполный порядок: нормально работала аппаратура, сохранились нетронутымизапасы продовольствия и не удалось обнаружить никаких признаков аварии. Тычитал об этом? - Читал. Но в газете писали, что произошел несчастный случай.Психоз... двойное самчасть, напоминавшая огромный газгольдер; корма покоилась глубоко подбетонным полом, в просторном колодце, а верхушка толстого тела ушла черезкруглое отверстие в верхний этаж помещения. Пиркс постоял, пока не вспомнил, что нужно заняться собственнымиделами. В управлении космодрома его принял какой-то служащий. Он устроил