Робер МерльЗа стекломRobert Merle "Derriere la vitre", Paris, 1970Перевод с французского Л. ЗОНИНОЙПредисловие Е. АМБАРЦУМОВА КАК РАЗБИВАЕТСЯ СТЕКЛО И ПОЧЕМУ БЫЛ НАПИСАН ЭТОТ РОМАН Один французский критик назвал Робера Мерля "романистом идей".Действительно, в его романах идеи выступают как равноправные наряду слюдьми, герои жизни и искусства, как двигатели человеческих поступков. В нашсугубо интеллектуальный век это делает Мерля художником глубоко современным.Современность эта не внешняя. Ей чужда погоня за преходящей модой новейшихлитературных приемов. Каждый, кто знаком с творчеством Мерля -- а в нашейстране издано шесть его книг, -- мог убедиться, что они написаны крупныммастером, верным традициям французского реализма. Мерль почти всегдавыдерживает тон подчеркнутой бесстрастности повествования. Впрочем,бесстрастность оказывается внешней, она не скрывает, а лишь оттеняетдемократичность убеждений автора. Он привлекает острым восприятием жгучихпроблем, волнующих нас сегодня, непримиримостью к любым формам социальногогнета и подавления личности. Роман, который вы взяли в руки, подтвердит этиощущения. И все же "За стеклом" -- не роман в традиционном смысле слова. Этоскорее беллетризованное описание студенческих волнений, действительнопроисшедших 22 марта 1968 года на гуманитарном факультете Парижскогоуниверситета, размещенном в Нантере -- городе-спутнике французской столицы.В книге действуют и вполне реальные люди, имена которых еще недавно несходили с газетных полос, и персонажи вымышленные, однако же не менеедостоверные как социальные типы. День, рассказ о котором составил объемистую книгу, трудно назватьисторическим. Но он оказался одним из первых, почти незаметных толчков передполитическим землетрясением, неожиданно охватившим Францию, -- движениеммая--июня 1968 года. Начавшись с массовых выступлений студентов, которыепротестовали против полицейских репрессий и требовали реформы высшей школы,это движение вылилось в общенародную забастовку, сопровождавшуюся почтиповсеместным занятием французскими рабочими и служащими предприятий иучреждений. Движение привело к отставке правительства и в конечном счете --президента Франции генерала де Голля. Оно вызвало глубокие сдвиги всоциально-экономических и политических условиях жизни французского народа.Оно дало толчок цепной реакции студенческих волнений, которые прокатились в1968--1970 годах едва ли не по пятидесяти странам. Во всех этих событияхпроявился острейший социально-политический кризис развитого капитализмаэпохи научно-технической революции. Они -- в который уж раз! -- подтвердилиправильность ориентации на революционный путь общественных преобразований,показали глубочайшее прогрессивное, в конечном счете общечеловеческоезначение упорной и многолетней борьбы коммунистического движения противбуржуазного строя, за социализм, борьбы, которая оказалась необходимойпредпосылкой этих событий, хотя не все их участники это осознают. События эти убедительно опровергли домыслы как консервативных, так иультралевых идеологов об "обуржуазивании" рабочего класса, об утрате имреволюционности. Именно участие широчайших слоев французских трудящихсяпридало столь грандиозный размах майско-июньскому движению, которое необрело бы сколько-нибудь внушительного характера, не имело бы стользначительных последствий, если бы осталось чисто студенческим. Отсюда ивпечатление снежного кома, которое производили демонстрации в Париже в мае1968 года: 6 мая -- от 6 до 10 тысяч участников, 7 мая -- 50--60 тысяч, 13мая -- уже 800 тысяч. Массовые выступления недавних лет, и прежде всего студенческие волненияво Франции, породили целую библиотеку публицистической, социологической да ихудожественной литературы. Но и в этой библиотеке книга Мерля выделяетсявдумчивостью, непредвзятостью подхода, стремлением к максимально верномуизображению предмета, к выявлению наиболее существенных его черт. Здесь дляМерля на первом месте точность в обрисовке событий, пусть даже кое-где вущерб романической стороне повествования. Именно потому, что автор но ставилсебе целью вынести студенческому движению ту или иную априорную оценку, апытался передать его дух, его настрой, противоречивый и парадоксальный,роман "За стеклом" дает больше для понимания этого феномена, чем многиесугубо научные исследования. Правда, авторское предисловие в том его месте, где Мерль говорит оботсутствии "определенной точки зрения", может быть воспринято как декларацияобъективизма. Однако же сам роман чаще всего опровергает такую декларацию.Читатель, оценивающий позицию писателя прежде всего по его произведениям иуж потом -- по комментариям к ним, воспримет роман "За стеклом" какпроявление объективности, а не объективизма, беспристрастности, а небеспринципности. Но почему все началось с Нантера? ^ Почему именно студенты? (Так, междупрочим, называлась одна из книг о майских событиях во Франции.) Ответить на этот вопрос невозможно, не выяснив, какое воздействиеоказывают на студенчество изменения, происходящие в развитомкапиталистическом обществе. Главное здесь заключается в небываловозрастающем экономическом, а следовательно, и общественном значенииинтеллектуального фактора, фактора научных и технических знаний, в растущейэффективности капиталовложений в образование, в невозможности даже для самойразвитой страны идти в ногу с веком без расширенного воспроизводстваспециалистов. Студенческий муравейник, в который вводит нас Мерль и гдечитатель в первый момент даже теряется-- как он растерялся бы, неожиданнопопав во время перемены в холл любого университета, -- знамение времени.Если в 1950 году во Франции насчитывалось около 140 тысяч студентов, то в1968 году, в момент действия романа, -- уже 600 тысяч. Рост более чем вчетыре раза -- рекордный среди всех социально-профессиональных групп! Приэтом в Парижском университете, частью которого является факультет в Нантере,обучалось 115 тысяч человек. Считая другие парижские вузы, техникумы истаршие классы лицеев, это десятая часть всего населения столицы, пятаячасть трудоспособного взрослого населения. "Демографическое эхо войны" -- резкий рост рождаемости в послевоенныегоды, необычный особенно для Франции, население которой до войны дажесокращалось, -- отозвалось небывалым приливом восемнадцатилетних. С кудабольшим трудом, чем прежде, протискиваются они в чуть шире приоткрывшиесядвери вузов. Из книги Мерля мы узнаем, что только что построенный Нантерскийфакультет становится мал: предназначенный для 10 тысяч студентов, он ужевынужден приютить 12 тысяч. Один из героев романа, профессор Фременкур, вкотором угадываются некоторые черты автора (ведь Мерль в 1968 году тоже велкурс английской литературы в том же Нантере), сетует: студентов на лекциислишком много, лектор не может установить контакт со слушателями, он неразличает даже их лиц. Тем не менее условия в Нантере еще приличны. Их несравнить с построенным в 1900 году главным зданием Сорбонны. Рассчитанное на15 тысяч студентов, оно приняло в свои стены втрое больше в год майскогодвижения. "Отсюда переполненные аудитории, которые, того и гляди, лопнут",-- как образно выразился один из исследователей этого движения социологМаттеи Доган. Естественным следствием роста потребностей общества в кадрах высшейквалификации оказывается известная демократизация студенческой структуры.Буржуазные слои сами по себе не в состоянии обеспечить расширенноевоспроизводство специалистов. Однако в многоликой толпе юношей и девушек,населяющих роман Мерля, почти не видно детей рабочих. Автор не погрешилпротив истины: накануне майских событий лишь 8 процентов французскихстудентов были выходцами из рабочих семей. "Сын высшего служащего илипредставителя свободной профессии имеет у нас в 60 раз больше шансовпоступить в университет, чем сын сельскохозяйственного рабочего, и в 30 разбольше шансов, чем сын рядового промышленного рабочего", -- писал в книге"Новые французы", изданной в 1967 году, Жерар Марен. Но отдаленность -- и не только генетическая -- студенчества от рабочего класса предопределила тупиковую ситуацию, в которой в конце концов оказалось движение 1968 года, его внутренние конфликты, его затухание и спад. В этом же, как мы увидим дальше, отражаются слабости не одного студенчества, но и всей современной западной интеллигенции. Среди французского студенчества преобладают дети тех, кого многиесоциологи объединяют расплывчатым понятием "средние слои". К ним относятсямелкие лавочники и рестораторы, учителя и врачи, чиновники и инженеры --словом, не только рантье, но и те, кто собственным трудом зарабатывают себена жизнь. Не удивительно, что иные персонажи "За стеклом" испытываютпостоянные материальные трудности. Чувство голода, которое гложет прилежногои способного Менестреля, сына состоятельной женщины, развеивает миф о чутьли не всеобщей "сладкой жизни" на Западе и свидетельствует о том, чтоскаредность, известная нам по романам Бальзака и рассказам Мопассана,осталась и по сей день характерной чертой французских буржуа. ЗарисовкиМерля подтверждаются фактами: студенческих стипендий мало, уровень их низок,40% французских студентов вынуждены совмещать учебу с работой, 80% оставляютуниверситет, не закончив курса. Но кстати сказать, преимущественномелкобуржуазное происхождение большинства студентов в немалой степенипредопределило взлеты и спады их политической активности, прямо-такиэпидемическую заразительность, с которой распространялись в их средеультрареволюционные, левацкие взгляды. Американские социологи супруги Раунтри, вдохновленные массовостьюстуденческого протеста, объявили студенчество новым революционным классом.Общность стиля жизни, общность студенческой "субкультуры" -- явлениябесспорные. Они как бы размывают исходные социальные грани, подрывают корнифамильной верности своему классу. Но это еще не значит, что можно обнаружитьклассовую общность у Франсуазы Доссель, которая пользуется услугами папиныхмашинисток для перепечатки лекций с собственного портативного магнитофона, утого же Менестреля и у дочери рабочего Дениз, из экономии отказывающей себево многом. Размежевание студенчества происходит и в политическом плане.Верно, что правые, открыто буржуазные группировки пользуются в университетекуда меньшим влиянием, чем прежде. Но верно и то, чтостудентам-революционерам приходится -- Мерль это наглядно показал -- вестиповседневную и нелегкую политическую борьбу со своими противниками. Вотслучаи, когда роман оказывается точнее социологического исследования. Мадемуазель Доссель не будет испытывать трудностей после окончанияуниверситета. Но большинству героев Мерля придется столкнуться с проблемойзанятости. За пять лет до бурного мая французский футурологический журнал"Анализ э превизьон" точно предсказал взрыв недовольства студентов после1966--1967 годов, когда они, закончив вузы, обнаружат резкое сокращениевакансий по самым модным специальностям. А участники дискуссии, проведеннойпо горячим следам майских событий другим обществоведческим журналом "Ом эсосьете", констатировали, что перепроизводство социологов и психологов(напомним, что именно их готовят в Нантере) немало способствовало подъемустуденческого движения. Перепроизводство, впрочем, относительное -- при общей постояннойнехватке специалистов. Причина этого парадокса заключается в архаичнойсистеме высшего образования, особенно присущей домайской Франции. Советского читателя удивит, каким образом студенты, которые, подобноБушюту, "ни фига не делают -- ни одного перевода, ни одного разбора, ниодной курсовой", удерживаются в университете. Причина в том, что дляпоступления во французский университет достаточно иметь звание бакалавра --нечто вроде нашего аттестата зрелости. Вступительных отборочных экзаменовнет -- посещать лекции и ходить на семинары может всякий записавшийся.Правда, получит диплом только выдержавший все необходимые экзамены. Но дажеесли он не сдал ни одного из них, он все равно продолжает числиться всписках -- подобно "вечным студентам" в дореволюционной России, иные изкоторых десятилетиями пребывали в этом качестве. Именно эти"студенты-призраки", как их называет Доган, и составляют большую частьотсева. На политических собраниях герои Мерля спорят по поводу реформы Фуше.Речь идет о плане, выдвинутом в 1966 году тогдашним министром национальногообразования. План предусматривал конкурсные экзамены при поступлении вуниверситет, перемещение студентов, не сдавших своевременно экзамены большечем за два курса, в университетские технологические институты -- нечтосреднее между вузом и техникумом, введение новых обязательных дисциплин нагуманитарных факультетах (последние были главным объектом реформы),ужесточение условий получения стипендии. Одним словом, план должен был обеспечить столь желанную "селекцию" --отбор студентов не при окончании университета, как раньше, а при поступлениив университет и в процессе учебы. Но направленность реформы Фуше на узкуюспециализацию студентов, что в конечном счете противоречило потребностямсовременного производства, авторитарный дух плана, полное нежеланиеучитывать предложения самих студентов, бюрократический характер реформы,которая должна была усилить и без того невыносимую централизацию управлениявысшей школой, -- все это вызвало резкое сопротивление со стороны какстудентов, так и преподавателей. По мнению многих наблюдателей, толчокмайскому движению дала именно реформа Фуше. В конце концов правительствовынуждено было отказаться, от нее. Едва вернувшись из Румынии, где он был сгосударственным визитом в разгар майских волнений, де Голль, посвидетельству летописца событий, с завистью поведал своим министрам, чторумыны успешно проводят "селекцию". Неосуществленная мечта. Устарелость системы французского высшего образования заключалась и втом, что, хотя страна нуждалась прежде всего в пополнении техническойинтеллигенции, поддерживалась традиционная ориентация на гуманитарныедисциплины, которые к тому же преподавались в эзотерическом, дажеснобистском духе, не имеющем ничего общего ни с практическими нуждамизавтрашних специалистов, ни с реальной жизнью. Студенты и их опекунысуществуют как бы в искусственном мире и питаются уже не абстракциями, амифами. Мерль как художник философствующего склада склонен к символике --неявной, подспудной, но тем более значимой. Выражаясь его же словами:"Решительно, символы играли важную роль во всей этой истории". Главнымсимволом автор избирает застекленную коробку факультетского здания (отсюда изаголовок): то ли гигантский аквариум, то ли теплица, где осуществляетсяпрямо-таки конвейерное производство специалистов. Чтобы производственныйпроцесс шел бесперебойно, он проводится в искусственной, выключенной из мирасреде, как говорят химики и биологи -- in vitro. Удастся ли персонажамромана разбить окружающее их стекло? Этот вопрос молчаливо и ненавязчивоставит Робер Мерль. Символика Мерля заставляет вспомнить остроумную и жуткую утопию ОлдосаХаксли "Прекрасный новый мир" о людях XXVI века, которые зачаты и выращены влабораторных колбах. Ибо у Мерля дело не ограничивается стеклянными стенами:каждый обитатель нантерского аквариума как бы замкнут в невидимую, нонепроницаемую оболочку. Скопленность только усиливает разобщенность, потомучто социальные условия превращают индивидуалистичность устремлений вэгоистичность. Фременкура не слышно в зале еще и потому, что профессор вещает как бы впустоту: элемент дискуссии в лекции отсутствует, после лекции лишь немногиеуспевают получить ответы на вопросы, система семинаров слабо развита воФранции, да и ведут их не профессора, а рядовые преподаватели. Студентууделяется роль покорного и пассивного слушателя; на словах его призывают ксамостоятельному мышлению, а требуют духовного повиновения. Не удивительно,что выборочная, но представительная социологическая анкета показала: 52%опрошенных французов оценивают майский студенческий бунт как "восстаниемолодежи против устаревших структур" школы и общества. Авторитарность преподавания дискредитирует само знание и его носителя-- профессора, превращает его в глазах студента в воплощение чуждого и дажевраждебного мира. Иному читателю, возможно, покажутся необоснованными такиеощущения: ведь нравы французского университета, и в частности Нантера, каквидно из романа, довольно либеральны. Но замаскированность, неявностьавторитарности, как выяснилось в мае, не смягчает, а обостряет ответнуюнетерпимость студентов, возможно, потому, что усиливает у них ощущениесобственной неполноценности. Атмосфера отчужденности, обидной длядоброжелательной к студентам профессуры, живо передана в романе Мерля, Стоитли удивляться, что его герои отвергают традиционные формы контроля знаний, ипрежде всего экзамены, поскольку они воплощают внешнюю, навязываемую сверхудисциплину. Уже после 22 марта среди студентов Нантера, а затем и всегоПарижского университета распространилось движение за бойкот очереднойэкзаменационной сессии. Формой "репрессии" -- подавления -- считают экзаменыи разнузданный Кон-Бендит, один из ультралевых студенческих лидеров, которыйиграет немаловажную роль в романе Мерля, и респектабельный Эпистемон(псевдоним профессора Анзье, коллеги Мерля по Нантеру), автор книги "Идеи,которые потрясли Францию". "Экзамен-сервильность, социальное продвижение,иерархическое общество" -- гласил один из лозунгов, запечатленных майскимибунтарями на стенах университета. В этом доведенном до абсурда неприятии установившейся, пустьбюрократизированной, традиции есть, однако же, рациональное, демократическоезерно -- требование диалога, стремление к самовыражению. Не все этопонимают, но автор романа "За стеклом", умный и благожелательныйнаблюдатель, понял. Прочтите размышления по поводу "Отелло" юной Дениз,которая считает благородного мавра попросту болваном. Ее рассуждения,возможно, напомнят об "остранении", о котором писал Виктор Шкловский, --когда свежий, незамутненный взгляд подвергает переоценке сугубо условнуюритуальную ситуацию. Если не чувствовать себя скандализованным, легкоубедиться, насколько велики эвристические возможности непосредственноговосприятия, какие потенции скрыты в самостоятельном мышления учащегося,насколько порочна система образования, оставляющая эти потенции втуне. Мерль повествует о муках, которые испытывает Дельмон, корпя над никомуне нужной объемистой диссертацией, -- после того как ее прочтут два-триоппонента, она будет мирно пылиться на библиотечной полке. Но этот тягостныйпуть к докторской степени и по сей день является единственным. Можно понятьДениз, которая заявляет: порочна не только структура высшего образования,отравлено само его содержание. Но в анализе причин этого максимализма есть одна опасность, одноискушение, в которое впадает Мерль как последовательный "романист идей".Одну идею перекидывают персонажи "За стеклом" друг другу, как мячик, одинкомплекс кочует со страницы на страницу. Это -- "эдипов комплекс", эта идея-- фрейдизм. Ища мотивы своих и чужих поступков, герои романа, можносказать, беспрерывно фрейдируют. Фрейдирует Менестрель, удрученныйматеринским гнетом, фрейдируют либеральные профессора, рассуждающие о корняхстуденческого движения, фрейдирует скромный трудяга Дельмон, находящийся врабской зависимости от своего шефа, фрейдирует и великолепный Фременкур влекции о "Гамлете", объясняя поступки принца Датского сексуальной ревностьюк матери -- королеве. В этом -- ирония автора, который подшучивает, как мывидим, и над собой, и над своими героями, и, конечно, над прикованностью кфрейдизму, которая характерна для столь многих исследователей студенческогодвижения, как консерваторов, так и левых радикалов. Ведь в ироническомключе, рассчитанном на понимающего читателя, написана вся книга.Саркастический прищур, вольтеровская улыбка автора дают ощущение дистанции,подчеркивают стремление к объективности. Но замечает ли Мерль, что он сампринимает неизменную, а потому комичную позу психоаналитика -- уже какавтор, а не как Фременкур, -- укладывая всех своих юных героев наисповедальную кушетку и заставляя их обнаруживать в подсознании пресловутый"эдипов" конфликт с родителями? Верно, конечно, что резкое ускорение темпов развития во всех сферахжизни -- характернейшая черта научно-технической революции -- усиливаетразличия между поколениями, их образом жизни, их системами ценностей. Новерно и то, что перехлестывающая поколения общность взглядов и идей от этогоне исчезает. Социологические исследования показали, что большинствоактивистов студенческого движения вышло из семей либеральной интеллигенции,где у детей и отцов -- наилучшие отношения. Глубокие корни мая следует искать в области социальной, а непсихологической или сексуально-патологической. В одном документе, вышедшемиз стен бунтующей Сорбонны, студенты точнее сказали о себе: "Понятиеконфликта поколений должно исчезнуть -- это всего лишь маскировка борьбы завласть". Грандиозны юношеские планы -- в этом блаженном возрасте любойголовокружительный успех кажется достижимым, жизненный опыт еще не подрезалкрылья фантазии. Но грезы героев Мерля, если не считать разве его любимцаМенестреля, робки, пугливы и приземленны. Они вянут в казарменной обстановкенантерской "общаги", которую даже рецензент респектабельно-буржуазного"Фигаро литерер", в отличие от всех других газет довольно кисло -- noblesseoblige! -- отозвавшийся о романе Мерля, назвал "бесчеловечной". Ощущениехолодности окружающего мира и собственной ненужности может сломать не однухрупкую натуру. Статистика свидетельствует: 3% молодых французов страдаетпсихическими болезнями, более 25% -- нервным перенапряжением, каждую неделюкончает с собой школьник или студент. В такой обстановке политический активизм или даже имитация егооказывается для одних соломинкой, за которую хватается утопающий, для других-- якорем спасения. Порожденное студенческим движением требованиесамоуправления, ставшее в мае всеобщим, оказалось формой самоутверждения, а"контестация", иначе говоря, оспаривание авторитета университетскогоначальства, предстала как вызов Власти вообще. Не случайно за выпадами вадрес профессоров в мае последовали непочтительные возгласы в адреспрезидента де Голля. Изображенная в романе картина повседневных сторон жизни французскогоуниверситета выявляет тонкий расчет автора, который описал не эвфориюмайских событий, а обычный, как тогда казалось, день до их начала.Будничность обстановки, массовое одиночество студентов, олимпийскаяснисходительность профессоров, мелкие житейские заботы -- все это лишьоттеняет напряженность, конфликтность ситуаций, лишь усиливает предощущениенадвигающейся грозы. Тенденция к демократизации высшего образования -- сама по себебесспорно прогрессивная -- в условиях порочной социальной системыоборачивается для самих студентов потерей былой привилегированности, утратойавтоматизма проникновения в общественную элиту. Что ждет героев Мерля и их товарищей? В лучшем случае -- местопреподавателя в лицее, средненькая административная должность в какой-нибудьфирме или же чиновничья рутина в государственном учреждении. Квартира,машина, современный, ставший уже традиционным набор вещей, нужных иненужных, не скрасят серой повседневности, а, наоборот, усугубят твоепревращение в такую же Вещь, в винтик этой отлаженной, но бесчеловечноймашины. Винтик, который в случае твоего несогласия заменит другой такой жестандартный винтик, отштампованный в Нантере или на ему подобной "фабрикеумов". Высшее образование, таким образом, -- девальвирующаяся валюта,которая отнюдь не всегда обеспечивает лучшую работу, но зато всегда -- болеевысокие требования к работнику все на тех же подчиненных ролях. Перспективабыстрого продвижения -- это почти полная монополия питомцевпривилегированных "больших школ" (об одной из них, Высшей административнойшколе, мельком упоминает Мерль). Выпускник университета может сделатькарьеру разве что с помощью родственных связей. Но так ли уж онапривлекательна? Ведь буржуа в сорок лет -- это мертвец, заметил один изинтеллектуальных кумиров французского студенчества. Не удивительно, что такое будущее отталкивает одного из героев Мерля --Давида Шульца, сына крупного врача, который по своему рождению принадлежит ксоциальной верхушке. Но отталкивает еще и потому, что даже сильных мира сего-- кто об этом знает лучше социолога, изучающего "массовое общество"? --несет по течению, и выплыть у них еще меньше шансов, чем у других.Манипулируемый манипулятор -- вот суть блестящей карьеры. В начале майских событий в Бурбонском дворце на заседании палатыдепутатов произошел любопытный диалог. Лидер Федерации левых сил Миттеран(теперь он возглавляет социалистическую партию Франции) подверг критике"общество потребления, которое пожирает своих детей". В унисон с оппозициейнеожиданно выступил деголлевец, бывший министр Пизани: "Когда я оказываюсьнаедине со своим сыном-студентом, мне приходится либо молчать, либо лгать,потому что я не всегда нахожу ответ на его вопросы". Шум на скамьяхправительственного большинства. Не знамение ли времени? Столь часто поминаемый ныне Герберт Маркузе, предпринявший оструюкритику современных форм капиталистической манипуляции, которая порождаетконформистского, "одномерного человека" (название его книги), приходил,однако, в этой книге к обескураживающему выводу: внутри индустриальногообщества нет никакой надежды на сопротивление, все его слои прочноинтегрированы в систему. Бунтующие студенты, бывшие в своейантикапиталистической критике маркузианцами, сами того не подозревая(французский перевод книги Маркузе появился только в мае 1968 года), своимидействиями опровергли его утешительный для капитализма прогноз. Ибо майскоедвижение убедительно показало, что пресловутая "одномерность" -- иллюзия,что казавшееся столь прочным здание всеобщей социальной и идеологическойинтеграции -- всего лишь воздушный замок, что не только периферия, но ижизненные нервные центры капиталистического общества таят в себе критическийзаряд высокого напряжения. Бунт рабов в трюме буржуазного корабля -- делопривычное, но искры мятежа залетают сегодня и в кают-компанию. Впрочем, этоможно было заметить еще в 1964 году, когда взбунтовались студенты Беркли,одного из американских университетов высшей лиги. Между прочим, в 1968 годуи "большие школы" не миновало студенческое движение. Говорят, что учащиесятам будущие представители политической и экономической элиты страны,приверженцы левокатолической доктрины, дали обет: добиваться глубокихобщественных преобразований, справедливого и разумного строя. Тема, за которую взялся Мерль, есть, следовательно, отражение сдвигов вположении и самосознании интеллигенции в современном капиталистическом мире.В нантерской вспышке и в майском пожаре мы видим и ностальгию по былойисключительности, и интеллектуальный протест против стандартизацииумственного труда, против самого явления массового духовного производства, иострое ощущение несовместимости Человека и его Сознания с безликим,бесчеловечным обществом. События последних лет на Западе подтверждают, чтоумонастроения современной интеллигенции -- это лакмусовая бумажка социальнойнапряженности. Если ограничивать характеристику сложного социальногофеномена одним лишь словом "прослойка", можно забыть о революционныхпотенциях интеллигенции, проистекающих из самой сути ее творческого труда, отом, что именно она "всего сознательнее, всего решительнее и всего точнееотражает и выражает развитие классовых интересов и политических группировокво всем обществе" (Ленин). Майское движение об этом напомнило, поскольку участие в неминтеллигенции оказалось одной из наиболее примечательных его черт. В занятиепредприятий небывало активно включились инженеры и техники, ранее обычноподдерживавшие администрацию. К всеобщей забастовке примкнул цветнаучно-технической интеллигенции, сосредоточенный в Национальном советенаучных исследований (своеобразный сплав министерства науки и Академиинаук). Огромное новое здание радио и телевидения было занято сотрудниками,которые вели передачи по своему разумению, без правительственного контроля-- позже они поплатились за это особенно жестокими полицейскими репрессиями.Бессрочную забастовку объявили актеры театра и кино. В знак солидарности сбастующими прекратил работу фестиваль в Каине: просмотры фильмов уступилиместо заседаниям новоявленного якобинского клуба. "Бросают вызов все", --подвел в своей книге итог майским событиям известный буржуазный журналистФерньо. Но интеллигенция далеко не едина. Из романа мы узнаем, что деканНантера Граппен решил разделаться с бунтарями -- это исторический факт --при помощи полиции. Мерль, однако, не пишет, что в ночь с 22 на 23 мартаполиция прибыла через какой-нибудь час после того, как студенты разошлись.Не будь этого опоздания, общенациональный кризис разразился бы, возможно, наполтора месяца раньше. Профессор Граппен считал себя левым и действительносидел в тюрьме при нацистах. Но обращение к полиции бесповоротно бросило еюв лагерь буржуазной реакции, на сторону тех правых газет, которые писали:"Студенты, эти сосунки? Им место скорее в исправительном доме, чем вуниверситете" ("Фигаро", 4 мая 1968 года). И во Франции, и в других капиталистических странах с яростныминападками на мятежных студентов обрушились корифеи официальной,охранительной идеологии. Пример -- пресловутый американский антикоммунистБжезинский, выступивший с теорией "исторического несоответствия", по которойбунтовщики из Беркли и Сорбонны сравнивались с луддитами -- разрушителямимашин. В книге "За стеклом" выведен злобный профессор Рансе, самовлюбленныйтупица, сделавший ученую карьеру пролаза. Рансе потому и ненавидитстудентов, что дрожит за высиженные привилегии. Персонаж хотя и вымышленный,но достоверный. "Дикие крики озлобленья" Бжезинского, Рансе и им подобныхнаводят на мысль о неосмотрительности предвзято негативных оценокстуденческого движения. Однако консервативные критики составляют меньшинство. По подсчетамнаблюдателей, в мае 1968 года к бунтующим студентам присоединились третьпрофессоров и две трети преподавателей Парижского университета. В началемая, когда смутьянов попытались предать дисциплинарному суду, четырепрофессора Нантера-- Рикер, впоследствии сменивший Граппена на посту декана,Лефевр (имя его упоминается в романе), Турен и Мишо заявили, что берут насебя функции их защитников. Публицист Жан-Раймон Турну, написавший хроникусобытий, цитирует драматический телефонный диалог, происшедший 11 мая междупрофессором социологии Туреном и министром национального образованияПейрефиттом, которые когда-то вместе учились в Эколь нормаль. ^ Турен: "Умоляютебя. Дай твоей полиции приказ уйти из университета. Иначе скоро будутдесятки убитых". -- Пейрефитт: "Это не моя полиция. Это полиция Республики,и она не будет стрелять". -- Турен: "Ну что ж! Мне, увы, больше нечегосказать. Потечет кровь!" Десятков убитых, к счастью, не было, а неблагодарные анархисты сочинилина мотив "Карманьолы" непристойную "Граппеньолу", где досталось не толькодекану, но и доброжелателям -- Лефевру и Турену. Рансе словно в воду глядел, когда говорил: "Источник бунта в Нантере --ассистенты". Он чует классовый конфликт, потому что эксплуатирует труд своихподчиненных. Коллизия профессор Рансе -- ассистент Дельмон великолепноиллюстрирует бурно развивающийся процесс социальной поляризации современнойзападной интеллигенции. Франция не составляет исключения: с одной стороны,"мандарины" (привившееся там словцо) -- создатели и монополисты большойкультуры, конструкторы идей, с другой -- их копировщики и распространители.Младшие преподаватели -- те же пролетарии умственного труда. Не случайно ихпрофсоюз занял крайне левые позиции во время майских событий. Но было бы упрощением сводить причины раскола интеллигенции кэкономическому расслоению. Известно, что на естественных факультетахстуденческое движение возглавили молодые профессора и ассистенты. На этотраз приверженность современной науке и технике способствовала занятиюпередовых политических позиций. Однако у студенчества как "прединтеллигенции" есть не только своипроблемы, но и свои особенности видения, мироощущения. Разные персонажиМерля повторяют одну и ту же мысль: они ждут, когда начнут жить. Этоощущение ожидания -- следовательно, неуверенности и бездействия, хотя бы сперспективой на что-то, -- довольно точно отражает двойственность вположении современных студентов. Духовно и физически они вполне развиты,^ Хулиганы? Хулиганы. Лучше сунуть пальцы в рот, чем закиснуть куликами буржуазовых болот. (А. Вознесенский) Вседозволенность (лозунг "Запрещено запрещать") логично выродилась всексуальный разгул, супрематический плевок в лицо буржуазному ханжеству иразобщенности "массового общества". Вольные разговоры и поступки героевромана будут, можно полагать, ошарашивать иных читателей, но, если их невразумит авторская ирония, стоит учесть: Мерль описы