Cопоставительная русистикаНекоторые общие тенденции развития русского и польского языков в новейшее времяН. Е. Ананьева Московский государственный университет им. М. В. Ломоносовановые явления в языке конца XX века, русский и польский языки, лексика, словообразованиеSummary. The paper discusses the mutual processes in modern Russian and Polish languages which take place at the end of the twentieth century. 1. Общность процессов, характерных для современных русского и польского литературных языков, как и совпадение конкретных языковых форм, бытующих в их разных функциональных стилях, могут быть обусловлены различными причинами: 1) общеславянским генезисом, определяющим как формальное тождество ряда языковых средств, так и направление тех или иных тенденций, наблюдаемых в двух связанных близкой степенью родства славянских языках, которые по многим признакам образуют так называемую северославянскую группу; 2) взаимодействием между собой двух родственных славянских идиомов; 3) общностью экстралингвистических условий функционирования сравниваемых идиомов, глобальным характером изменений этих условий. 2. Примером совпадения между современными русским и польским языками, обусловленного восхождением к одному «прародителю», является активизация в обоих языках глагольного префикса за- / za- в качестве средства так называемой «чистой» перфективации. 3. Направление взаимодействия между русским и польским языками в XIX–XX вв., как известно, противоположно истории их взаимоотношений в XVI–XVII вв., когда польский язык выступал в роли источника языковых средств и «проводника» латинизмов для различных сфер употребления русского языка. В XIX–XX вв. функция языка-«реципиента» перешла к польскому языку, в котором заимствования из русского языка распространялись главным образом в официально-канцелярском стиле прессы и разговорном языке. В последнем русизмы использовались в качестве экспрессивных средств выражения. В настоящее время преобладает второй пласт русизмов (ср. apiać, ment, posiać — потерять). 4. Основное внимание в докладе уделено общим тенденциям в области лексики современного русского и польского языков, связанным с глобальными изменениями, произошедшими в жизни носителей языков за последнее десятилетие XX века. 4.1. Изменение социально-политического строя, политических ориентиров и оценок пройденного в XX в. исторического пути, возникновение новых общественных институтов и движений (ср. рус. коммуняки, красно-коричневые; пол. komuchy, beton, рус. совок — латинизм homo soveticus, введенный О. Ю. Тышнером в польский язык; рус. аббревиатура «Яблоко» и производное яблочник и пол. «Solidarność» и производные solidarnościowiec / пейоративное solidarnościuch). Наблюдается перемещение в разряд историзмов многих частотных в 60–70-е гг. клише (ср.: встречный план — plan alternatywny, соцсоревнова-ние — współzawodnictwo socjalistyczne, аббревиатура СЭВ — RWPG и мн. др.). Возрастает частотность ранее малоупотребительных номинаций социально-политических реалий, происходит актуализация некоторых известных в XIX в. понятий (ср. историю лексемы перестройка в значении ‘социально-политические преобразования’). 4.2. Изменение социально-экономических отношений, появление новых экономических реалий (ср. новый русский — nowobogacki, теневая экономика, черный нал — szara strefa, отмывать деньги — prać pieniądze, заимствования киллер, рэкет, дилер и др.). 4.3. Появление и распространение новых технологий, бытовой техники, компьютеризация общества (ср. клон, клонировать, шунтирование, чат, давшее название новой поэме А. А. ВознесенскогоÜангл. chat, сайтÜангл. site, скачать, неосемантизм мышь, мышка — mysz, всемирная паутинаÜангл. World Wide Web и мн. др.) Отмечается, что в номинировании предметов и явлений и использовании заимствований, как и в других сферах номинации, русский и польский языки могут использовать как совпадающие, так и не совпадающие средства (ср.: принтер — drukarka, ксерокс — kopiarka / ksero, компакт-диск — płyta kompaktowa и др.). 4.4. Демократизация общества, появление новых социальных и культурных явлений, изменение нравственных норм (шоу-бизнес, наркомания и др.). 4.5. Тесно связанное с демократизацией общества усиление влияния на литературный язык, с одной стороны, стихии разговорного языка и просторечия, проникновение в СМИ молодежного сленга (ср., например, в названиях вузов и культурных учреждений: Плешка, Горбушка, Щука, Табакерка, Керосинка — пол. Pоlibuda), а с другой — иностранных языков, в первую очередь английского. Приводятся конкретные примеры русских и польских жаргонизмов и англицизмов (американизмов) из области шоу-бизнеса, лексики, связанной с наркоманией, компьютерной терминологии и др. Отмечается увеличение в русском и польском языках вследствие распространения англицизмов «агглютинативных» образований типа ноу-хау, ток-шоу, рок-тусовка, sex-shop, porno-shop и под. Указывается на некоторые несоответствия в написании этих слов в русском и польском языках (ср. уик-энд и weekend) и особую частотность формаций с морфами видео-, аудио-, секс-, супер-. 5. Со стремлением к экономии языковых средств связаны такие общие для русского и польского языков тенденции в области словообразования, как универбизация и употребление сложносокращенных слов. ^ Характерологическая типология как метод сопоставительного изучения языков (на материале русского и чешского языков)В. Ф. Васильева Московский государственный университет им. М. В. Ломоносовамикротипология, сопоставительное языкознание 1. Контрастивная (сопоставительная) лингвистика как самостоятельное направление в языкознании, уверенно заявившая о себе почти полвека назад, продолжает активно развиваться в настоящее время. Неослабевающий интерес ученых к проблемам сопоставительного изучения языков расширяет методологическую базу исследований, которая пополняется новыми методами и методиками. Результативным, на наш взгляд, является использование в целях сопоставительного исследования характерологической микротипологии. 2. Понятие «лингвистическая характерология», введенное одним из основоположников Пражской лингвистической школы В. Матезиусом, предполагает не только выявление «важных и фундаментальных» характеристик того или иного языка в данный момент времени, но, что особенно важно отметить, анализ этих характеристик через призму системных отношений. Установление причинно-следственных связей относится к числу важнейших методических приемов в лингвистической характерологии. Именно эта особенность отличает прежде всего чисто структурную типологию от типологии характерологической. Характерологическая типология в нашем понимании имеет ярко выраженную функциональную направленность и нацелена на анализ синхронного языкового среза. 3. В центре внимания характерологической микротипологии, в отличие от типологии структурной, формальной, находятся отдельные языковые уровни и частные системы. Сопоставительный анализ микросистем отдельных языков на характерологической основе позволяет объяснить их системно-структурные и системно-функциональные особенности. 4. Выявление причинно-следственной связи между отдельными языковыми сущностями, обнаруживающейся на разных языковых уровнях, не только позволяет понять природу анализируемых явлений, но также объясняет причины возможной межъязыковой асимметрии при объективации результатов мыслительной деятельности носителей сопоставляемых языков. Со всей очевидностью сказанное подтверждается, в частности, результатами сопоставительных исследований деривационных процессов в русском и чешском языках. 5. Неодинаковая функциональная нагрузка аналогичных в структурном и семантическом отношениях грамматических категорий в двух родственных языках, каковыми являются русский и чешский, во многом объясняет разные способы представления языковыми коллективами онтологических категорий бытия, воссоздания образов статического и динамического миров. Важное место в этом отношении имеет сопоставительное изучение морфологической категории числа существительных. Несмотря на максимальное структурное сходство указанных категорий в сопоставляемых языках, чешский язык обнаруживает большую по сравнению с русским склонность к выражению плюральности. Чешский язык отдает предпочтение форме множественного числа во всех тех случаях, когда имеет место дистрибутивная множественность. 6. Для выявления различий в способах объективации динамического мира в русском и чешском языках весьма показательны результаты сопоставительного исследования функциональной нагрузки форм сослагательного наклонения. Разнообразная палитра модальных значений имеет в русском языке дифференцированное выражение: путем употребления форм различных грамматических категорий — форм сослагательного и повелительного наклонений, форм инфинитива. В чешском языке та же самая палитра значений выражается недифференцированно — формами кондиционала. Таким образом, языковые средства «диктуют» свои условия отражательной деятельности мышления. ^ Речи судебных ораторов Франции и России: сопоставительный анализР. С. Гусейнов Высшая школа права «Адилет», Алматы, Казахстансудебная речь, красноречие, стилистические приемы, психологизм речи, художественность речи, аргументацияSummary. The influence of lawyer’s eloquence of France over the Russian lawyers speech of 19 century is considered In this article. The original language-psychological special features of judicial speech of Russian speakers of the last century are mentioned. Известно и нет особой необходимости доказывать, что одной из главных составляющих литературного языка, «инструментом» развития его уровня культуры является судебная речь. Данное положение приобретает особенное значение, когда речь идет о таком богатом, обширном и сложном языке, как русский. Русское судебное красноречие начало развиваться со второй половины XIX в. в связи с судебно-правовыми реформами, в частности с введением суда присяжных и учреждением присяжной адвокатуры. Бурный расцвет судебного красноречия был порожден под влиянием не только внутренних факторов, но и внешних — имеется в виду воздействие специфических черт судебного красноречия других стран, среди которых первое место занимает Франция. Судебные ораторы Франции конца XVIII и XIX вв. вписали свои страницы в историю мирового судебного красноречия. Их речи, произносимые в суде, не только являлись кульминационной частью судебного разбирательства, но они по праву считаются неотъемлемой частью всей истории развития ораторского искусства вообще. Речи таких ораторов, как Жюль Фавр, Беррье, Лашо, Шэ д Эст Анж, Лабори, Дюпен, Морнар и других, становились известными далеко за пределами Франции, в том числе и в России. Красноречие судебных ораторов Франции изучали К. К. Арсеньев, Н. П. Карабчевский, А. Ф. Кони, Ф. Н. Плевако, В. Д. Спасович и другие русские юристы. Более того, произносимые в суде речи французских ораторов и сведения о самих ораторах нередко публиковались и обсуждались в российской печати. То есть для представителей русской юриспруденции XIX в. французское судебное красноречие, характеризующееся ясностью изложения защитительного и обвинительного доказательственного материала, точностью и последовательностью мысли, высокой культурой использования языка, а также определенными новаторскими композиционно-логическими и стилистическими качествами, представляло большой интерес, причем как с теоретической, так и с практической стороны. С практической — не в том смысле, что судебное красноречие французских юристов являлось своего рода методологией правильного применения языка в судебных речах, а в том, что адекватная интерпретация материала (судебных речей) предполагала выработку системы рекомендаций, советов, аргументаций, которые при должном критическом анализе и субъективном для отдельного оратора восприятии могли быть реализованы (русскими юристами) как в обвинительных, так и в защитительных речах. Русское судебное красноречие многое переняло из традиции французского судебного ораторского искусства, и это, на наш взгляд, является объективным процессом, так как вплоть до конца XIX в. в России не было ни одного комплексного исследования, которое могло бы использоваться как практическое пособие построения судебных речей. Россия XIX в. не имела деятелей русской филологии, занимавшихся именно проблемами русского судебного красноречия и стилистики судебного слова. При этом заметим, что в трудах Макария (XVII в.), Феофана Прокоповича (XVII–XVIII вв.), М. В. Ломоносова, Амвросия Серебренникова (XVIII в.), А. С. Никольского, И. С. Рижского, А. С. Шишкова (XVIII–XIX вв.) и других затрагивались вопросы судебного красноречия, однако в основном их работы были посвящены проблемам ораторского искусства вообще. И только в 1910 г. выходит в свет работа судебного деятеля, теоретика судебного красноречия П. Сергеича (П. С. Пороховщикова) «Искусство речи на суде», представляющая собой первое подробное, высокоуровневое исследование судебного красноречия, его условий, методов и сущности. К концу XIX в. русское судебное красноречие, представленное такими талантливыми и высокообразованными русскими юристами, как А. Ф. Кони, Ф. Н. Пле-вако, Арсеньев, Н. П. Карабчевский, В. Д. Спасович, К. Ф. Халтулари, П. А. Александров, С. А. Андреевский, М. Ф. Громницкий, В. И. Жуковский, А. В. Лохвицкий, П. Г. Миронов, Н. В. Муравьев, А. И. Урусов, начинает закономерно порождать свои самостоятельные, оригинальные черты — это яркая художественность, гуманность, психологизм и эмоциональность, идейно-нравственный анализ речей. Кроме того, прослеживается тенденция очищения языка от иностранных элементов, использования в судебных речах простых языковых формулировок, рассчитанных на воздействие и подчинение широкой аудитории. Таким образом, начинает складываться теория русского судебного красноречия, специфичность которой находит свою реализацию и в речах французских юристов. Так, французские судебные ораторы весьма мало внимания уделяли художественности и психологическому анализу причин преступления, как в целом, так и отдельным составляющим. И лишь со второй половины XIX в. психологические и особенно литературные приемы, в основном разработанные А. Ф. Кони, начинают проникать в судебные речи французских юристов. Русское судебное красноречие, испытавшее в период своего становления известное влияние других традиций, но не потерявшее своей самобытной культуры, заслуженно может считаться самостоятельной теорией судебного красноречия, оно есть важная и неотделимая составляющая языка в целом, ставящее своей задачей глубокое, осмысленное, разностороннее и разноуровневое познание русского языка. Поэтому русское судебное красноречие необходимо считать не только объектом внимания юриспруденции, но и непременным объектом изучения русской филологической науки. ^ Познавательный потенциал сравнения (на материале русского и казахского языков)А. М. Еримбетова ШО МКТУ имени А. Ясави, Шымкент, Казахстансравнение, сходство, подобие, познание, национально-культурная спецификаSummary. In the paper the role of comparison in the cognitive process described (on the materials of two languages with different structures in comparative aspect). Типологическое изучение разнопорядковых единиц, способствующее созданию концептуальной карты бытия с учетом семантического компонента «сравнение», представляется интересной теоретической и практической проблемой. Сравнение относится к числу универсальных средств развития языка, участвующих практически в любой сфере познания. Оно связано с таким фундаментальным понятием человеческой деятельности, как понятие категоризации, предполагающим способность человека классифицировать явления, систематизировать наблюдаемое и видеть сходство одних сущностей в противовес различию других. Специфические черты предметной деятельности той или иной лингвокультурной общности находят отражение в различных компонентах духовной культуры. Одним из постулатов когнитивного подхода считается представление языка как способа организации информации о мире. Потребности процесса познания порождают логические формы мышления, на которые наслаиваются национальные формы мышления, связанные со спецификой грамматического строя конкретного языка. С помощью познавательной функции человек получает информацию, накапливает знания, осуществляет коммуникацию с другими людьми, предохраняет и исправляет информацию от искажений. И здесь важная роль отведена сравнению как познавательной операции, наиболее часто выполняемой человеком. При сравнении идет процесс взаимодействия различных характеристик сопоставляемых сущностей, при этом актуализируются одни и оставляются в тени другие характеристики. Сравнение соответствует элементарным потребностям человека мерить себя по другим или сопоставлять что-либо с другим, то есть определять степень совпадения или различия в рамках определенных признаков. Сравнение как лингво-понятийное образование, то есть как специфическая мыслительная форма, обладающая когнитивным (познавательным) статусом, связано с логикой развития научного знания. Иными словами, оно определяется не просто как языковое явление, обладающее эстетической ценностью, но и как способ создания языковой картины мира. Его основная функция сводится не только к передаче эмоций, но и, формулированию различных видов знания. Наряду с другими элементами эмоционального воздействия сравнительные единицы оказываются совместимыми с общей логической направленностью научной практики, а в ряде случаев становятся необходимыми ее элементами. Осуществляя когнитивную функцию в языке науки, они способствуют освоению действительности, а также формированию новых гносеологических образов. Условное отождествление семантических областей различного уровня, характера приводит к установлению нового смыслового содержания человеческих знаний. Структура сравнения не представляет собой простое соединение отдельных фрагментов, смысловых спектров понятий, сопоставляемых в нем, но является сложным взаимодействием разнообразных логических операций. Уподобление двух сущностей друг другу не обязательно обусловливается высокой степенью их действительного подобия. Сравнение служит средством создания сходных ассоциаций и свойств, а не просто констатации уже имеющегося в окружающей действительности подобия. Метафорические сходства не присущи предмету познания как таковому, а приписываются ему в соответствии с волею интерпретатора. Сравнение приобретает качественно различный характер в зависимости от того, сравниваются ли однопорядковые, эквивалентные объекты или же объекты, такими свойствами не обладающие. В познавательной деятельности человеческого общества часто используется прием соединения разнопорядковых элементов в целостную систему. Именно столкновение нетождественных, но пересекаемых значений часто порождает качественно новую информацию, раскрывает ранее неизвестные стороны содержания понятий, включенных в структуру сравнения. Всевозможные варианты отождествления различных аспектов объективного мира способствуют более адекватному его описанию. Компоненты образного сравнения представляют собой разнопорядковые элементы. Сопоставление их носит характер не собственно сравнения, при котором выясняется сходство или различие двух сущностей, а уподобления одного элемента другому, причем уподобления по определенному признаку. Столкновение различных ассоциативных комплексов в ряде случаев воспринимается как нарушение привычных стереотипов мышления. Однако в научной практике целенаправленное нарушение стандартов довольно часто используется в качестве эвристического приема. Сравнения становятся тем самым концептуальным средством, которое соединяет образные и аналитические компоненты. «Необразные» компоненты сравнения оказываются содержательно осмысленными именно благодаря слитности с элементами наглядными, связанными семантически с привычным смыслом языковых выражений. Сопоставление «несопоставимых» понятий и предметов, значительно отстраненных друг от друга, способствует реализации всех скрытых семантических и стилистических потенций слов и выявляет их выразительные возможности. Система понимания не представляется адекватной в разных культурах в силу различий концептуальных и лингвистических единиц. В коммуникативных структурах, подобных сравнительным единицам, фиксируется социальный и культурный опыт языковой общности, находящий отражение в общей картине мира. На познавательную деятельность общества накладывает отпечаток его социальный опыт. Используемые в процессе познания сравнения способны выполнять как теоретико-познавательные функции, так и функции социокультурно-интерпретативные, связанные с объяснением тех или иных процессов, происходящих в обществе. Образ, лежащий в основе сравнения, во многих случаях является представлением, адекватно отражающим мир. В каждом языке существует определенная точка отсчета, через которую преломляется формирование представлений у носителей данного языка. Сопоставление образных сравнений казахского языка с их русскими коррелятами выявляет ряд семантических классов сравнений, показательных с точки зрения отражения национально-культурной специфики эталона сравнения. В зависимости от грамматического строя в русском и казахском языках сравнения получают конкретное воплощение в соответствующих семантических формах мышления. Иными словами, сравнение в разных языках может реализовать не только разное формальное выражение, но и разную семантику. Одно и то же содержание передается различными формами его объективации, что определяется выбором разных единиц в качестве исходных. Сравнительные единицы являются отражением той интерпретации мира, которая принадлежит тому или иному народу. Различия в восприятии и концептуализации мира языковыми средствами в разных языках могут оказаться существенными даже при их родственности. Тем более это является актуальным при сопоставлении неродственных языков. В каждом языке есть система специфических средств, свойственных лишь данному языку, с помощью которой выражаются универсальные понятийные категории, свойственные естественным языкам. В этой связи представляется своевременным рассмотрение сравнения не только как языкового, но и одновременно как когнитивного средства, поскольку очень важен учет его познавательного потенциала. ^ Типологическая характеристика русских причастийСейед Хасан Захраи Тегеранский университет, Ирантипология и сопоставительное изучение грамматики, русское причастие, свернутая пропозицияSummary. In this paper the system of function of russian participle being a mean to express the secondary proposition is investigated. Furthemore, the system of expression method of denotative and interpretation meanings of russian participle in persian language is analyzed. Доклад посвящен рассмотрению типологической характеристики русского причастия и изучению адекватных способов выражений значений русских причастных форм в языках мира (основным объектом сопоставления является персидский язык). Причастные формы существуют во многих (но далеко не всех) языках мира. Прежде всего, причастия отмечаются в славянских языках, например в чешском. В докладе на материале чешского языка показывается, что система причастий может различаться даже в близкородственных языках. Причастие в алтайских языках принадлежат к числу инфинитивных форм. Алтайские причастия свободно функционируют как сказуемые простых предложений. Инфинитивными формами они становятся, принимая падежное и притяжательное оформление. Будучи преимущественно определениями, русские причастия склоняются, а алтайские причастия в роли определений примыкают к определенному имени. Склонение алтайских причастий прямо обусловлено ролью сказуемого зависимой части в сложных предложениях определенных типов. В ряде тюркских языков также можно обнаружить причастные формы. Например, в казахском языке причастие представляет собой форму глагола, в которой благодаря ее именному характеру глагольные черты соединяются с атрибутивными. Подчеркивая наличие одинаковых по значению причастных конструкций в казахском и русском языках, необходимо обратить внимание на существенные различия между причастиям в данных языках в плане их функционирования, в средствах синтаксической связи причастий с доминирующими в контексте синтаксемами и ряд других особенностей. Что касается персидского языка, то следует отметить, что в нем не существует морфологической глагольной формы, адекватной русским причастиям. Способы выражения в персидском языке значений, присущих русскому причастию, давно уже стали предметом изучения русских лингвистов и частично иранских лингвистов. Существует разные мнения по поводу определения природы и свойства персидских языковых форм, эквивалентных причастиям. В самом начале разработки этой проблематики эти формы по аналогии с русскими причастиями также получили название причастий, что некорректно с лингвистической точки зрения, поскольку речь идет лишь о различных способах передачи в персидском языке значений, характерных для русских причастий. В докладе рассматривается как система функций русского причастия, являющегося средством выражения вторичной (свернутой) пропозиции, так и вся представленная в персидском языке система способов выражения денотативных и интерпретационных значений, присущих русскому причастию. ^ Семантика глаголов положения в пространстве в русском и шведском языкахН. В. Зорихина-Нильссон Гетеборгский университет, Швециясопоставительная лингвистика, лексикo-семантические группы глаголов, глаголы положения в пространствеSummary. This paper aims to reveal similarities and differences in the meanings of 4 position verbs (eng. to stand, to lie, to sit, to hang) in Russian and Swedish. The meanings of the position verbs in both languages form a polycentric structure where several groups can be distinguished, e. g., position group, locational group, state group, existence group etc. The languages differ with respect to which verb and which semantic component of its prototypical meaning is chosen and modified. Многозначность глаголов положения в пространстве (русск. стоять, лежать, сидеть, висеть), их употребление в высказываниях различной семантики, их участие в выражении языкового содержания мыслительной категории пространства делают эти глаголы постоянным объектом исследований лингвистов разных стран и научных направлений. Значения глаголов описывались при помощи метода компонентного анализа, метода толкований, определялось их место в семантических классификациях предикатов. В последнее время глаголы положения стали предметом изучения в когнитивной лингвистике. В настоящем сообщении предлагается возможный путь сопоставительно-типологического анализа значений глаголов положения на примере двух языков: русского и шведского. Исходным пунктом анализа является положение о том, что развитие полисемии исследуемых глаголов происходит в первую очередь на основе усиления роли того или иного компонента толкования их основных прототипических значений. В обобщенном виде эти компоненты можно представить по отдельности в следующем виде (принцип ступенчатости и нетавтологичности не учитывается): 1) А находится в определенном положении Б; 2) А находится в пространстве XYZ; 3) А имеет опору в Х; 4) А держится на Х посредством части А1; 5) А соприкасается с Х посредством части А1. 6) А не перемещается. Для глагола висеть компоненты 3 и 4, а также, как правило, компонент 5 имеют отрицательную характеристику. Языки различаются, в частности, тем, какой из этих компонентов и у какого глагола выделяется в языковом сознании в качестве основного, т. е. образующего новое значение, а также в том, какую интерпретацию эти компоненты получают. Целью сопоставительного анализа будет выявление сходств и различий, универсального и идиоэтнического содержания языкового членения действительности, отраженного в значениях исследуемой группы глаголов. Значения глаголов положения образуют полицентрическую структуру, в которой можно выделить несколько основных групп, обозначающих: 1) положение субъекта, 2) нахождение субъекта в пространстве, 3) деятельность, 4) состояние, 5) существование. Далее мы рассматриваем языковые различия в рамках этих групп. 1. При помощи описываемых глаголов и в русском, и в шведском языках обозначается положение (вертикальное, горизонтальное, сидя, отсутствие опоры снизу) одушевленного субъекта: человека, животных, птиц, насекомых. Различия касаются способа выражения отдельных поз: если по-русски на коленях стоят, то по-шведски на коленях могут лежать (ligga pе knд), а также выбора глагола при описании положения специфических субъектов. Ср.: На воде сидели утки. — Pе vattnet lеg (букв. лежали) дnder. В обоих языках различаются три типа вертикальности неодушевленного субъекта: 1) геометрическая: ^ Столб, карандаш стоят. — Stolpen, pennan stеr; 2) метафорическая, или функциональная: Тарелка стоит на столе. — Tallriken stеr pе bordet; 3) ориентационная (предмет поднимается кверху): ^ Волосы стоят дыбом. — Hеret stеr pе дnda. 2. Для выражения значения ‘нахождение неодушевленного субъекта в пространстве’ в русском языке употребляются глаголы стоять, лежать и значительно реже сидеть, в то время как в шведском преобладают глаголы ligga (лежать) и sitta (сидеть). ‘Вертикальность’ во многих случаях оказывается сопутствующим признаком, требующим своего обязательного выражения в русском языке. Ср.: Их дом стоял на краю Москвы. — Deras hus lеg (лежал) i utkanten av Moskva. В глаголе сидеть (sitta), который не выражает четкой позиционной противопоставленности глаголам стоять / лежать, обозначая промежуточное положение, активизируются другие компоненты его прототипического значения: ‘А держится на Х посредством части А1’ ( прикрепленность предмета), ‘А не перемещается’ ( фиксированность предмета на одном месте), получает развитие семантический признак, который в общем виде можно представить как ‘связанность с пространством пребывания’. В русском языке выделяется ряд типов употребления с ограниченной лексической сочетаемостью: сидят, например, артефакты, временные или постоянные образования на теле и частях тела, предметы внутри других. В шведском языке глагол sitta (сидеть) используется шире: глагол может обозначать, например, что предмет находится где-либо и прочно прикреплен / хорошо держится на этом месте. Ср.: Tavlan hдnger pе vдggen (Картина висит на стене). — Tavlan sitter pе vдggen (букв. *Картина сидит на стене). 3. В группе значений семантического комплекса ‘деятельность’ выделяются в первую очередь значения, связанные с выполнением каких-либо функций в том или ином положении (позиционный компонент, как правило, ослаблен): стоять у станка, stе i affдr (букв. стоять в магазине), сидеть в приемной комиссии, sitta vid makten (букв. сидеть у власти). В исследуемых языках наблюдается и ряд несовпадающих значений. Так, например, пребывание где-либо в связи с учебой в университете может по-шведски выражаться при помощи глагола ligga (лежать): Han ligger i Lund (букв. *Он лежит в Лунде). — Он учится в университете в Лунде. 4. В группу значений ‘состояние’ входят значения, выражающие состояние неподвижности и бездействия (стоять / stе), а также значения, развившиеся на основе способности глаголов положения выступать в синтаксической функции составного именного сказуемого: Комната стоит пустая. — Rummet stеr tomt; Huset stеr i brand (букв. *Дом стоит в пожаре). — Дом охвачен пожаром. 5. Развитие значений группы ‘существование’ основывается на модификации компонента ‘А находится в пространстве XYZ’ 1) ‘А имеет место’; 2) ‘А существует’. Примером реализации первого значения в русском языке могут служить высказывания, описывающие состояние окружающей среды: Стояла осень. В шведском языке это значение выступает в сочетании с событийными именами существительными: Nдr skall brцllopet stе? (букв. *Когда будет стоять свадьба?) — Когда состоится свадьба? Во втором значении идея существования представлена как отсутствие изменений в субъекте, сохранение его свойств: Варенье может стоять долго. — Sylten stеr sig lдnge. В шведском языке это значение выражается при помощи возвратного глагола stе sig (стоять). В заключение рассматриваются некоторые значения глаголов положения, которые не вошли в основную классификацию. ^ Семантика глаголов звучания в русском, польском и английском языкахА. В. Жулего Гомельский государственный университет им. Ф. Скорины, Беларусьсопоставительное языкознание, языковая группа, лексико-семантический класс, полисемия, соответствие, глагол, звучаниеSummary. The author uses the comparative method along with formal and semantic analysis techniques, which allows us to determine the typology of the onomatopoeic verbal units in Russian, Polish and English languages as the ones with different degree of genetic proximity; just as to describe the formal and semantic parallels and their peculiarities both in the formal aspect and in the aspect of correlative rows lexical filling. В работе излагаются результаты исследования семантического класса глаголов звучания, выделенных из системы лексико-семантических классов глаголов. Выбранный семантический класс исследуется в сопоставительном плане на материале русской, польской и английской глагольной лексики. Сам термин «звучание» характеризуется в словарных источниках как ‘1. Действие по глаголу «звучать». 2. Производимые этим действием звуки’ [ТСРЯ Уш. 1, 1087]. Поскольку исследуемые глаголы обозначают действия, связанные со звучанием, т. е. названные по глаголу «звучать», то доминантным семантическим компонентом, необходимым для идентификации глаголов звучания, является сема ‘издавать звук’ (пол. ‘wydawać dźwięk’, англ. ‘to make a noise / sound’). Формальной базой данной семантической группы являются глаголы со звукоподражательной (ономатопоэтической) семантикой. С точки зрения денотативной соотнесенности в плане содержания среди глаголов, обозначающих действие, связанное со звучанием, можно выделить следующие основные семантические подгруппы, пересекающиеся между собой: а) глаголы, характеризующие действия людей и звуки, сопровождающие эти действия: рус. лепетать — пол. gaworzyc — англ. babble, рус. стонать — пол. jeczeć — англ. moan, рус. визжать, повизгивать (характеристика речи) — пол. jazgotac — англ. squeal, рус. звонить — пол. dzwonic — англ. ring, рус. стрелять — пол. strzelac — англ. shoot; б) лексемы, характеризующие действия животных и издаваемые ими звуки: рус. блеять — пол. beczeć — англ. bleat, рус. чирикать — пол. ćwierkać — англ. chirp, twitter, рус. кудахтать — пол. gdakac — англ. cackle; в) лексемы, называющие звуки неживой природы: рус. звенеть — пол. brzmiec — англ. jingle, clink, рус. гудеть — пол. furczec — англ. buzz. Характерно, что чем сложнее природный звук, тем труднее воспроизвести его языковыми средствами. Чем проще и элементарнее природный звук, тем точнее он передается языком. С большей простотой природного звука, вероятно, связан тот факт, что некоторые глаголы во всех трех языках имеют схожую или совпадающую фонетическую структуру: рус. куковать — пол. kukać — англ. cuckoo, рус. мяукать — пол. miauczeć — англ. meow, рус. тикать — пол. cykać — англ. tick, рус. чавкать — пол. ciamkać — англ. champ, рус. икать — пол. czkać — англ. hiccup, рус. кричать — пол. krzyczeć — англ. cry, рус. булькать — пол. bulgotać (gulgotać) — англ. gurgle. При этом, за исключением англ. cry, приобретающего также значение ‘to make tears’ [H, 124] (‘плакать’), во всех приведенных примерах практически не наблюдается расхождений в семантике. Имеются случаи расширения семантического объема славянских лексем за счет формирования переносных значений. Ярким примером подобного явления служит польский глагол gruchać и его русское соответствие ворковать, семантика которых полностью идентична (ср.: gruchać 1 ‘o gołębiach: wydawać głos’ # przen. żart. ‘o zakochanych: okazywać czułość, przymilać się, czulić się’ [СПЯ, 249] — ворковать ‘1. О голубях: издавать свойственные им звуки. 2. перен. О влюбленных: нежно разговаривать (разг. шутл.)’ [СРЯ, 87]). Им соответствует английский глагол coo со значением ‘to make soft noises (like a pigeon)’ [H, 113], т. е. обозначающий собственно звук, воркование голубей. Наблюдаются и случаи расхождения в плане выражения русского слова со структурой его лексического соо