14 меѓународен славистички конгрес охрид, 10-16 септември 2008 зборник од резимеа

14 МЕЃУНАРОДЕН СЛАВИСТИЧКИ КОНГРЕСОхрид, 10-16 септември 2008ЗБОРНИК ОД РЕЗИМЕАI делЛИНГВИСТИКААВСТРАЛИЈА И НОВ ЗЕЛАНДKevin WindleNabat and its Editors: the 1919 swansong of the Brisbane Russian Socialist Press In the period 1912-1919 five successive Russian-language newspapers were published by the Brisbane Union of Russian Workers or individuals linked with it. While Fedor Sergeev’s papers have been the subject of some historical research, the later Deviatyi val (1918-19) and Nabat (1919), in which Sergeev had no role, remain almost unknown. This study examines the first and possibly only issue of Nabat in the context of its time and in the light of related materials held in Australian and Russian archives. It is important (a) because it appeared in the aftermath of the Brisbane ‘Red Flag’ disturbances of March 1919 and is largely devoted to that event, and (b) on account of its presumed editors and writers. It is argued, with reference to archive documents, that the editors were Herman Bykov and Alexander Zuzenko, who were deported for leading the Red Flag demonstration. Zuzenko returned briefly to Australia as a Comintern agent, and later became a Soviet legend, before his execution in Moscow in 1938 as a ‘British spy’. Robert Lagerberg^ Variation in Russian Word StressThis paper examines the types of variation which obtain in modern Russian word stress, and gives their typological characteristics and (possible) developmental directions. Inflectional stress in derived words is generally of the non-mobile type, so that (paradigmatic) stress movement or variation as a rule is not an issue. A few forms may show variation, usually accompanied by a semantic difference, e.g. гла́зки ‘eyes’ (diminutive/affectionate), глазки́ ‘peepholes’. However, derived forms display variation of stress between their basic forms (i.e. nominative singular of nouns, infinitive of verbs), e.g. татуи́рова́ть ‘to tattoo’. In most cases, one of these variants is the result of historical factors, whereby a word’s stress was originally determined by the accentual characteristics of its individual morphemes. In such cases, variation of stress represents an incomplete ongoing shift from one system of stress to another (morphemic to syllabic). At this stage, i.e. before the suffix in question displays uniform stress position, the older system exists side by side with the newer, and, as a result, different words with the same suffix display different stress positions. Inflectional stress variation shares the basic character of derivational stress variation, insofar as it also represents an intermediate stage between two systems, though the ultimate goal of the tendency is unclear. Another type of stress variation is semantic/etymological. Different words may be differentiated by a different stress position (а́тлас ‘atlas’ vs. атла́с ‘satin’) or different stress positions may co-exist for one meaning (тво́ро́г ‘cottage cheese’). Professional stress variation occurs when members of a specific activity use an alternative stress to the standard (e.g. ката́лог ‘catalogue’ in the speech of librarians). While large-scale analogy is at work in derivational and inflectional stress variation, semantic/etymological and professional stress variation is more stable and less likely to have an effect on the standard language.Peter HillThe Metaphorical Use of Colour TermsIn this paper I examine the metaphorical use of colour terms in different Slavonic and other languages. The metaphorical use of colour terms is derived from their literal sense. Turning pale, a physiological response to stark emotions or to cold, can be perceived as going GREEN or BLUE. People may also go conspicuously red in the face under the influence of strong emotions or of alcohol. Sexual arousal can cause blood to rush to the face and so RED is associated with eros. RED as the colour of blood has come to be associated with martyrdom, with violence and revolution. BLUE is the colour of clear skies, which naturally incite positive emotions. On the other hand, BLUE can fade into BLACK (Pol granatowy ‘blue-black’, but e.g. Bg sin can designate anything from the colour of the sky on a bright, sunny day to the sensation of darkness at dusk), so BLUE is an ambiguous colour, hence the plethora of Sl colour terms in this area, and it may also explain E blue ‘obscene’, as in blue jokes. In the dark we cannot distinguish bright colours and so night is described as BLACK and it is a time when through the ages people have experienced anxiety. Night also provides a natural cover for crime and so BLACK is associated with illegality. Among the Slavs and the Germanic peoples blue-eyed, fair-haired people were familiar and were hence believed to be friendly and innocent, while swarthy, dark-eyed people were exotic and captivating but also sinister. Among the Turks the reverse was true. People respond positively to bright colours and so anything GREY tends to be seen as negative. GREY also means ‘lacking any positive qualities’. WHITE is also understood as ‘lacking colour, i.e. positive qualities’, but this is construed as innocence. GREEN is the colour of fresh foliage and unripe fruit and is hence used to designate a lack of experience in young people, but also spriteliness in old people. АВСТРИЈАХуберт Бергманн^ Неопубликованные каринтийско-словенские и градищанско-хорватские языковые материалы в фонде Немецкого этнографического атласаРабота над Немецким этнографическим атласом (Atlas der deutschen Volkskunde, ADV) была начата в 1920-е годы с целью визуализировать этнологические явления с помощью карт распространения. В качестве образца для этого атласа послужил Немецкий лингвистический атлас. С 1930 по 1935 г. по всей немецкоязычной территории того времени были разосланы пять анкет с 243 основными вопросами. Под влиянием принятых в германистике канонов среди заданных вопросов были вопросы не только о реалиях, но и вопросы о (диалектных) названиях этих реалий. На базе собранного таким методом материала с 1937 по 1939 г. были – заметим, весьма опрометчиво – изданы шесть выпусков атласа, содержащих карты без комментариев. С 1958 по 1979 г. были опубликованы семь выпусков так называемой Новой серии атласа, которые сопровождались тремя подробными томами с комментариями, содержащими критический анализ источников. При составлении анкет исследователи, видимо, не уделяли должного внимания проблеме национальных меньшиств. На территории австрийских земель Каринтия и Бургенланд информаторы неоднократно заполняли анкеты на местном варианте словенского или хорватского языка. В первой серии атласа эти ответы были проигнорированы, а в Новой серии частично зафиксированы и иногда даже прокомментированы. Тем не менее, бóльшая часть каринтийско-словенского и градищанско-хорватского материала до сих пор не опубликована и не была изучена славистами. Цель доклада - познакомить широкие круги славистов с этим материалом, который находится сегодня в архиве Института европейской этнологии Инсбрукского университета, а также представить проект его публикации.Juliane Besters-Dilger^ Typological Tendencies in the Development of Causality in Slavonic Languages Causality is defined as relation between two events/situations/propositions. One of them is the causing event (CGE) and the other the caused event (CDE). The causal relation can be expressed by an explicite causality marker (). Therefore, the maximally explicit structure contains three elements, their order can vary: CGE CDG or CGE CDG or CDG CGE. This structure is realized, for example, by a conjunction (connective) like “because” (), a dependent clause (containing the CGE) and an main clause (containing the CDE). Language typology distinguishes different possibilities to reduce the maximally explicit structure: CGE can be shortened to a simple noun ( cge CDG, CDG cge) which demands a preposition instead of a conjunction (connective) for ; the marker “” can dissappear, the relation of causality is then only semantically present; and finally, the maximal reduction is attained when the CGE and the CDE are both expressed in only one lingiuistic unit, one predicate realized by a causative verb. The contribution compares the development of several Slavonic languages (Russian, Old Church Slavonic etc.) with regard to their possibilities to express causality in different, typologically relevant ways and to their explicit means of expression for causality. Typologically relevant grammaticalization, as well as the question of why there are so many borrowings in this functional field are discussed. Brigitta Busch, Ursula Doleschal ^ Mehrsprachigkeit in KärntenIn den letzten beiden Jahrzehnten haben gesellschaftliche Entwicklungen eingesetzt, die das Verhältnis zwischen Österreich und den slawischen Ländern tiefgreifend gewandelt haben (z. B. Unabhängigkeit Sloweniens und Kroatiens, EU-Beitritt Österreichs und Sloweniens, Krieg im früheren Jugoslawien und dadurch bedingte Migration, EU-Kandidatur Kroatiens u.a.). Diese politischen und gesellschaftlichen Veränderungen ziehen Veränderungen der Konnotationen, die dem südosteuropäischen Raum und seiner Sprachenlandschaft anhaften, nach sich und haben damit einen besonderen Einfluss auf Sprachattitüden, Identitätsentwürfe und sprachliche Praktiken. Unser Beitrag beschäftigt sich mit der aktuellen Situation der Mehrsprachigkeit in Kärnten, die in mehrfacher Weise eine Transformation erfahren hat: Einerseits hat sich die Position der slowenischen Sprache durch die veränderten politischen Umstände gewandelt. Andererseits sind bedingt durch die Migration und berufliche Mobilität andere slawische Sprachen im Kärntner Raum stärker vertreten als früher. In den vergangenen 10-15 Jahren wurden jedoch kaum soziolinguistische Untersuchungen zur Mehrsprachigkeitssituation in Kärnten durchgeführt. Insbesondere fehlen empirische Arbeiten, die den konkreten Sprachgebrauch Mehrsprachiger in den Blick nehmen. In unserem Beitrag stützen wir uns auf empirische Untersuchungen bilingualer Situationen und auf sprachenbiographische Interviews, die am Institut für Slawistik der Alpen-Adria-Universität Klagenfurt im Rahmen von Projekten, Seminar- und Diplomarbeiten durchgeführt wurden. Die untersuchten Sprachen sind in erster Linie Slowenisch, Bosnisch, Kroatisch, Serbisch. Erste Ergebnisse weisen darauf hin, dass 'Normbiographien' angesichts der zunehmenden Migration, Mobilität und Teilhabe an territorial nicht gebundenen Kommunikationsnetzen, ihre zentrale Stellung verlieren. Die Diversifizierung von Lebensverläufen legt nahe, dass heute einerseits Slowenisch in einer größeren Vielzahl an Varietäten präsent ist und dass andererseits gelebte Mehrsprachigkeit eine größere Rolle spielt.Taťána Vykypělová^ Die Anfänge der Diskussion über die tschechische Schriftsprache im 16. Jh.Die Möglichkeiten und Voraussetzungen der Bildung von konfessionell geprägten Sprachen bei den Tschechen im Vergleich mit der Entwicklung der slowakischen und sorbischen Schriftsprache Die Diskussion über den Charakter der tschechischen Schriftsprache gehört noch heute zu den aktuellsten Fragen der Bohemistik. Der vorliegende Beitrag beschäftigt sich mit der Polemik über die tschechische Schriftsprache, die erstmalig die heimische Reformation (Jednota bratrská – Brüderunität) im ersten Drittel des 16. Jh. eröffnet hat. In den Vorwörtern zu Klaudians Neuem Testament (Jung-Bunzlau 1518) und zu Lukas' Neuem Testament (Jung-Bunzlau 1525) haben die Jung-Bunzlauer Brüder die modernisierende Sprachpraxis der 4. Redaktion der alttschechischen Bibelübersetzung (die sog. Prager Bibel 1487, die sog. Kuttenberger Bibel 1488 und v. a. die sog. Venediger Bibel, Venedig 1506) kritisiert. Ihre Forderung, das schnell veraltende Imperfekt weiterhin zu bewahren, wurde wenige Jahre später von den Verfassern der ersten Grammatik des Tschechischen (1533) als Impuls zur Fragestellung nach dem weiteren Schicksal von allen zu dieser Zeit bereits veraltenden oder veralteten Sprachmitteln in der tschechischen Bibelübersetzung bzw. allgemeiner im tschechischen Schrifttum interpretiert. Obwohl sich diese erste Diskussion über den Charakter der tschechischen Bibelübersetzung sehr schnell in eine Diskussion über die Stellung der Archaismen in der prestigereichen Variante des Tschechischen entwickelte, ist die Tatsache nicht zu übersehen, dass sich die Anfänge dieser Polemik nicht auf die Frage nach der Stellung von Archaismen in der tschechischen Bibel- und Schriftsprache einschränken lassen, sondern es scheint, dass die ersten Beiträge zur Diskussion über den Charakter der tschechischen Schriftsprache im ersten Drittel des 16. Jh. konfessionell bedingt gewesen sein können. Bekanntlich hat sich jedoch die Tendenz zur Bildung von zwei konfessionell geprägten Sprachen im tschechischen Milieu schließlich nicht durchgesetzt (frühe Bildung des eigenen Staatsgebildes mit einem starken politischen Zentrum und lange Tradition des vorhumanistischen heimischen Schrifttums, und ferner vielleicht auch undeutliches Gepräge des tschechischen Utraquismus), was vielleicht der Grund für die Tatsache ist, dass die Bohemistik in den bisherigen Beschreibungen der äußeren Geschichte der Sprache die These von den konfessionell bedingten Unterschieden in den Vorstellungen über die prestigereiche Variante des Tschechischen nicht überprüft (und auch nicht postuliert) hat, obwohl sie gerade im Licht der erwähnten sprachreflektierenden Texte des ersten Drittels des 16. Jh. nicht als ausgeschlossen erscheint.^ Stela Manova Closing Suffixes and the Structure of the Slavic Word: Movierung A recent proposal on affix ordering involves the notion of closing suffixes. These are suffixes that ‘close’ the word for the addition of further suffixes. So far, the idea has been used for analyses of the organization of German and English suffixation systems. According to Aronoff & Fuhrhop, an example of a closing suffix in derivation is the German Movierung suffix -in, after which no further derivational suffixes can be attached (Lehrer ‘teacher’  Lehrerin ‘female teacher’  *Lehrerinchen ‘little female teacher’). The proposed paper applies the notion of closing suffixation to Slavic data from Bulgarian, Russian and Polish and gives an answer to the question why in Slavic languages and German Movierung suffixes do not allow for further suffixation while in English they do (consider prince  princess  princessdom, princesship, princesshood, princessly, princessless). The main claim I will put forward is that Movierung in Slavic (and German) is not derivation but inflection, though suffixes forming females from males occupy the derivational slot of the Slavic word by default and require the inflection -a. Put differently, due to their inflectional nature, Movierung suffixes cannot be followed by derivational suffixes. In this way I explain why females formed from males by suffixation neither serve as bases for derivation of adjectives and verbs nor diminutivize, by rule. All these restrictions do not hold for nouns denoting males (consider R. učitel’ ‘teacher’  učitel’skij ‘teacher’s’ and učitel’ ‘teacher’  učitelit’ (colloq.) ‘to work as a teacher’). The discussion will be based on the generalized structure of the Slavic word and the criterion for distinguishing between derivation and inflection. For the correctness of my claim regarding the inflectional nature of Movierung speaks also the fact that if a Slavic Movierung suffix has a derivational homophone, the latter allows for further derivations. Thus, both Bg. brăčka ‘wrinkle’  brăčica ‘little wrinkle’ and brăčka  brăčkav ‘wrinkled’ are well-formed derivations (here the result noun brăčka is derived from the verb brăčkam ‘to wrinkle’), while Bg. (profesor ) profesorka ‘female professor’  *profesorčica ‘little female professor’ is unacceptable, though profesor  profesorče ‘little (male) professor’ is quite usual. Moreover, from profesorka no adjective can be derived. Since formation of females from males is a derivationally closing operation only in languages representing the inflecting-fusional type (Slavic languages and German) where the category of gender is type-specific but not in English that approaches the isolating type, a typologically based explanation of the closing character of Movierung suffixes will also be given. In other words, Movierung suffixes are closing only if gender is of importance to the inflectional system of a language.Heinrich Pfandl^ Identität und Sprache bei den Rusinen: Eine totgeschwiegende Ethnie und nicht anerkannte Sprache als Herausforderung für EuropaNach wie vor erfährt man in russ(ländisch)en und ukrainischen Darstellungen der Sprachenlandschaft Europas nichts, wenig oder nur Widersprüchliches über eine slawische Ethnie (mit ihrer eigenen Sprache), die geographisch im absoluten Mittelpunkt Europas liegt – die Rusinen. S.B.Bernštejn nannte sie eine "kleine Gruppe von Ukrainern, die über eine eigene Literatursprache mit einigen westslawischen Zügen verfügt" (Slavjanskie jazyki, Moskva 1977: 6), A.E.Suprun widmete ihrer Sprache zwar ein eigenes Kapitel im Abschnitt zu den slawischen Mikrosprachen und nannte sie beim Namen ("Rusinskij jazyk", Vvedenie v slav. filologiju, Minsk 1989: 132-134), konnte sich jedoch unter sowjetischen Bedingungen lediglich auf die Rusinen der Vojvodina beziehen und ihre Verbindung zum Muttervolk nur im historischen Kontext andeuten. Heute existieren Monographien über das Rusinische (M.Stegherr, Das Russinische, München 2003; P.R.Magocsi, Rusin'skyj jazyk, Opole 2004) sowie ein Kodifizierungsversuch des Rusinischen in Form einer Grammatik (D.Sidor, Gramatika rusins'kogo jazyka, Užhorod 2005), die darin formulierten Erkenntnisse werden jedoch im slawistischen, geschweige denn im öffentlichen Bewusstsein kaum zur Kenntnis genommen. Der Vortrag stellt es sich zur Aufgabe, einige Klarheit in die Begriffswelt zu bringen: Dies betrifft die Unklarheit der in Gebrauch stehenden Bezeichungen und deren historischen Implikationen (Ruthenen, Rusnjaken, Russinen etc.), die Transliteration des Rusinischen in der deutschen Slawistik, die Frage der Anerkennung von Ethnie und Sprache, sowie die mögliche Rolle dieser europäischen Regionalsprache in einem zukünftigen Europa der Regionen.Renate Rathmayr, Irina Jasnickaja^ Pragmatischer Wandel im Russischen und Ukrainischen am Beispiel der „neuen Höflichkeit“Der Grad an erforderlicher Höflichkeit zur sprachlichen Bewältigung einer konkreten Situation hängt nach G. Leech (1977) von drei sozialen Parametern ab: dem Statusunterschied, der soziale Distanz und der Verteilung von mit der Erfüllung des Sprechaktes verbundenen Kosten bzw. Nutzen für die KommunikationsteilnehmerInnen. Der Ansatz von Leech eignet sich gut für die Analyse der neuerdings verbreiteten höflicheren sprachlichen Umgangsformen der SprecherInnen des Russischen und Ukrainischen. Dieses Phänomen wird hier als „neue Höflichkeit“ bezeichnet. Zur Erhebung der Interpretation und Bewertung sowie der Prognosen für dessen weitere Entwicklung wurden im Jahr 2006 eine Reihe von Interviews geführt. Sie erlauben z.B. die Feststellung, dass die neue russische Höflichkeit als komplexe und widersprüchliche Wechselwirkung von Verwestlichung, Vermarktlichung und Individualisierung des Diskurses gesehen wird. Um die Repräsen­tativität der Aussagen in den qualitativen Interviews zu überprüfen, wurden die zentralen Aussagen in Fragebögen überprüft, die von über 300 ProbandInnen verschiedener Altersgruppen mit unterschiedlichem sozialen Hintergrund ausgefüllt wurden. Die analog dazu geführte Analyse in der Ukraine zeigt die bilinguale Situation des Phänomens Höflichkeit, infolge der ukrainisch-russischen Zweisprachigkeit. Die Ergebnisse für den russischsprachigen Teil der Ukraine decken sich weitgehend mit den für die RF erhobenen. Gleichzeitig war die formale Höflichkeit allerdings aus der ukrainischen Sprache zu keiner Zeit so verbannt wie aus der russischen, was sich aus einer Reihe von kulturhistorischen und geopolitischen Faktoren erklärt.Johannes ReinhartThe ^ Philosopher’s Speech of the Primary Chronicle and its Great Moravian and Preslavian PrehistoryThe Philosopher’s Speech of the Primary Chronicle was regarded as a text, whose arche­type originated in Bulgaria, already by Šachmatov (1940). From a linguistic point of view A. S. L’vov (1968) distinguished a Great Moravian as well as an East Bulgarian layer in the Old Russian text. L’vov’s arguments have been recently built upon and extended in an article by H. (= N.) Trunte (1993). Nowadays L’vov’s lexical criteria are hardly convincing. The same holds true of Trunte’s ar­gumentation: he tries to show that the copyists have confused numbers when copying the Cyrillic text from a Glagolitic antegraph. However, textological ar­guments adduced by Franklin (1981), Trendafilov (1990) and Trunte (1993) make it highly probable that the text or at least parts of it have a prehistory prior to Kievan Rus’. It is the aim of this paper to reassess the linguistic make-up of the ^ Philosopher’s Speech, a task which is greatly facilitated by the progress made in historical Slavonic lexi­co­graphy during the last decades. БЕЛОРУСИЈАMikalai AntropaŭDes similitudes biélorusso-macédoniennes dans l’espace ethnolinguistique slave oriental et slave du sudLes études comparatives de la culture spirituelle traditionnelle dans le continuum linguoculturel slave oriental et slave du sud sont d’une tradition bien établie dans l’ethnolinguistique slave; cependant, il n’y a pas encore eu de recherches portées sur les comparaisons biélorusso-macédoniennes de ce genre. Leurs représentativités particulières sont liées au fait que les deux zones ethnolinguistiques (macédonienne et biélorusse) n’ont jamais été en contact direct. Les influences mutuelles directes sont, par conséquent, exclues. Ces similitudes peuvent être représentées comme des plans concentriques convergeant coniquement vers le bas, où le plan le plus haut en représente un ensemble polyvectoriel étendu. Et le plus bas, en passant par une série différenciée des plans diminuants intermédiaires, représente leur quantité minimale jusqu’aux paires séparées. Parallèlement, les composants génétique et typologique seront inversement proportionnels à leur emplacement vertical sur le diagramme représentatif. La reconstruction des similitudes situées sur le plan supérieur mène vers la source commune. Par exemple, *dědъ proto-slave, chargé de la sémantique culturelle, et ses dérivés, parmi lesquels il y a le mot macédonien дедник ‘(première) bûche de Noël’ et le mot biélorusse дзед ‘première gerbe du rituel du début de la moisson’, sont motivés, finalement, par le culte des ancêtres. Les paires, situées sur le plan inférieur de la représentation, sont similaires typologiquement, à des éléments identiques du point de vue génétique. Par exemple, les actions maléfiques des personnages mythologiques (des sorcières, biélorusses comme macédoniennes) dans des locus frontaliers (aux carrefours). Les paires liées par l’homonymie interlinguale avec le développement de la signification rituelle potentiellement possible, se situent probablement dans la même série. Il se trouve que cette signification n’est réalisé dans aucune des deux langues. Pour corroborer ce type de similitude, on peut comparer le mot macédonien. прочкари ‘appellation des individus masqués de la semaine des sept jours gras’ ( Iryna Budzko Old Belarusian translations of the Bible: typology of the linguistic modelling against the background of written literary traditions Slavia Orthodoxa and Slavia LatinaModern literary Slavonic languages were formed in history by adjoining to a certain literary tradition: church-slavonic (Slavia Orthodoxa) and Czech-Polish (Slavia Latina). Both traditions are connected genetically with the first translations of sacrid texts. Each of them became a basis for a certain model of development of literary language and these models could exist in frames of one ethnic group. As a result different hybrid forms were synthesized. In translations of the Holy Writ into the old Belarusian language (or Belarusian redaction of church-slavonic language) texts are analysed by matrix superposition of coinciding fragments. Depending on degree of proximity of the translated old Belarusian texts’ language to the language of the original the convergent and divergent linguistical models are differentiated. There is a layer of linguistical hybrid formations between them. The models are distinguished on the basis of 18 relevant features on all language levels. The author’s notion about the language of translation is a separate relevant feature. Divergency is achieved in case if notion about “Russianness” of the translation coincides with “Russian” linguistical parameters.^ Сергей Важник Параметризация дистрибутивных свойств глагольного предиката в синтаксических словарях славянских языковПрошло уже достаточно времени, чтобы объективно оценить достижения синтаксической науки в плане создания синтаксических словарей (СИС). Славянская синтаксическая лексикография сделала значительный качественный скачок, пройдя путь от словаря управления – к словарю синтаксических моделей. В связи с тем, что в СИС описывается принципиально новый для лексикографической практики материал, авторы СИС вынуждены были разработать лексикографические параметры, которые существенно отличаются от параметров классических (толковых и переводных) словарей. Так, наиболее продуктивными уровнями параметризации явля­ются формально-грамматический и категориально-семантический, которые представлены во всех существующих СИС. Вторая по “продуктивности” группа представлена логико-синтаксическим уровнем (50 % продуктивности). Третью «рейтинговую» группу составляют логико-семантический и лексический уровни (17 %). В докладе представлены три традиции в создании СИС: «западноевропейская» (СИС Г. Хельбига, В. Шенкеля; К. Поляньского; М. Кавки; М. Поповой; Н. Свозиловой и др.); «советская (русская)» (СИС Н. Прокоповича; Д. Розенталя; П. Денисова, В. Морковкина и др.; Ю. Апресяна и Э. Палл; И. Мельчука, А. Жолковского; Л. Васильева; Г. Золотовой; Л. Бабенко и др.) и «собственно белорусская» (СИС В. Мартынова, М. Ярмош, П. Шубы и др.). Отметим специфику и новизну русских и белорусских СИС на общеславянском фоне.Siarhiej Zaprudski^ Belarusian and Czech linguistic purism: common and specificIn contrast to the Czech purism the Belarusian one hasn’t become the stably formed phenomenon and has not been given much attention up to the recent years (with the exception of a solid book by P.Wexler). General (and not similar) state of development of the literary language theory, on the one hand, in Belarus and, on the other hand, in the Czech Republic preconditions the different levels of investigation of the Belarusian and Czech purism. Purism became mainly a historic phenomenon to Czech linguists, brought up on the heritage of the Prague linguistic circle theoretically formed in the process of struggle with it. Purism for Belarusian linguists is not only a theory, but also a burning linguistic practice. The paper deals with the common and specific features of the Belarusian and Czech linguistic purism according to the social and historical parameters of the phenomenon. The following in particular is under consideration: psychological motivation for the purist activities, the choice of alternatives to foreign elements, the extent of integration of corresponding puristic movements into the nation building, purism as a constituent of some aesthetic streams, the symbolic function of purism, intensity, objects to differ from and models to follow, purism and the stage of literary language development, the involvement of various linguistic levels, effectiveness, the duration of cultivation, the role of certain individuals and institutions.Игорь Климов^ Текстология церковнославянского Евангелия согласно реформационной филологии Беларуси 16 в.Сведения западной науки 16 в. о славянских языках были очень скудны, не говоря уже о знаниях в области церковнославянской текстологии, которые до 18 в. были просто нулевыми (B. Metzger). Фактически, первые исследования в этой области начинаются со 2-й пол. 19 в., однако тогда лишь отдельные исследователи (К. Невоструев, М. Сперанский, В. Ягич и др.) начали связывать текстологию церковнославянского Евангелия с его функциональными типами. Это было осознано и обосновано к концу 20 в. (А. Пентковский). У белорусских протестантов 2-й пол. 16 в. существовали вполне точные представления о ранних редакциях церковнославянского Евангелия. Так, Симон Будный в своём трактате O przedniejszych wiary chrystyjańsiej artykulech (Лоск, 1574) упоминает aprakos też jako ji (православные) zową (bo dwój jest u nich przekład). В маргиналиях Евангелия в неполном издании В. Тяпинского (1570-е гг.) цитируются чтения из апракаса и тетра. Под тетром он понимал древнейшую редакцию (эпохи Кирилла и Мефодия?), которая представлена преимущественно тетрами, под апракосом – следующую за ней преславскую, репрезентированную в основном полными апракосами. Белорусские филологи 16 в. соотносили редакции с определёнными функциональными типами евангельского текста. Цитаты Тяпинского точно совпадают с чтениями церковнославянских кодексов 9-14 вв. и со списком Т. Славовой (1988), который обобщает преславские лексические особенности. Возможно, что особенности редакций Евангелия были известны и ранее Тяпинского, а до 16 в. текстология и лексика литургических текстов уже контролировались книжниками. Это может изменить прежние представления о переписке и редактировании таких текстов как хаотическом и спонтанном процессе.Уладзімір Коваль Вербалізацыя гендэрных стэрэатыпаў у славянскіх парэміях і фраземах У дакладзе на матэрыяле славянскіх парэмій і фразем падрабязна аналізуюцца ў этналінгвістычным і лінгва-кагнітыўным аспектах асаблівасці вербалізацыі асноўных гендэрных стэрэатыпаў – устойлівых культурна абумоўленых ўяўленняў аб мадэлях паводзін і характарыстыках мужчын і жанчын. Парэміялагічны матэрыял выяўляе, у прыватнасці, стэрэатып аб загадкавасці, таямнічасці і нават небяспечнасці жанчыны, аб яе сувязі са звышнатуральнымі сіламі: бел. Бог стварыў тры зла: чорта, бабу і казла; Кожная баба – ведзьма; руск. Куда черт не поспеет, туда бабу пошлет. У гендэрна апазіцыйных парэміях выяўляецца таксама кампраміснасць мужчынскага і схільнасць да канфліктаў жаночага характараў: руск. Семь топоров вместе лежат, а две прялки врозь; Смирен топор, да веретено бодливо. Славянскія фраземы адлюстроўваюць гендэрныя стэрэатыпы, характэрныя для вясельнай абраднасці і любоўна-шлюбнай сімволікі. Імі, напрыклад, стэрэатыпна вербалізуецца атрыманне жаніхом нязгоды пры сватанні: бел. аблізаць таўкача, атрымаць з гарохвін вянок, атрымаць гарбуза; руск. поехать со скипидаром, калитку съесть, шест получить; укр. потягти гарбуза, макогін облізати; пол. kosza otrzymać; чэш. pojiti s hrachovym věncem, dostat košik; харв. dobiti šipak. Традыцыйна эўфемістычны характар маюць устойлівыя словазлучэнні з агульнай семантыкай ‘стаць цяжарнай’: рус. гороху объесться, бел. рой улавіць, укр. наїстися гороху, пол. grochu (fig) się objadła, najadła się pasternaku, серб. наjела се боб. Фраземы з “зацемненай” унутранай формай падлягаюць ў дакладзе этымалагічнаму аналізу. Асобна разглядаюцца фраземы, якія вербалізуюць адхіленне ад гендэрных стэрэатыпаў: руск. кисейная барышня ‘спешчаны малады чалавек’ і чэш. hezký jako panenka ‘прыгажун’ у адпаведных моўных карцінах свету маюць негатыўную афарбоўку.Александр Лукашанец^ Межславянское языковое взаимодействие и динамика литературной нормы (белорусский язык между русским и польским) Формирование и становление норм современного белорусского литературного языка в ХХ веке во многом обусловлено влиянием русского и польского языков, которое в разные периоды носило различный характер и в той или иной степени затрагивало все уровни языковой системы. Наиболее отчетливыми, периодически сменяющими друг друга тенденциями, оказавшими существенное влияние на характер формирования и динамику литературных норм белорусского языка в ХХ веке, являются тенденции межъязыкового сближения и отталкивания. Тенденция межъязыкового сближения, которая особенно отчетливо проявилась на начальном этапе формирования литературных норм белорусского языка, способствовала закреплению в качестве литературного стандарта языковых элементов, общих (или сходных) с элементами соседних славянских языков. Пуристическая тенденция межъязыкового отталкивания, характерная для 20-х годов и конца ХХ столетия, наоборот, связана с ориентацией на собственные, национально маркированные (в сравнении с соседствующими славянскими языками) языковые средства и преимущественное закрепление их в качестве литературного стандарта. Взаимодействие обеих названных тенденций, по-видимому, следует считать определяющим в развитии современных национальных языков. Однако в белорусском стандартном языке эти тенденции в конце ХХ – начале ХХІ вв. имеют взаимоисключающий характер и по-разному соотносятся с соседними русским и польским языками, что приводит к изменениям литературной нормы, дублетности и конкуренции языковых элементов, в особенности в сфере лексики и словообразования. Елена Лукашанец^ Нормы современного славянского словообразования и их проявление в литературном языке и социолекте Арготическая (социолектная) деривация, будучи в целом основана на деривации литературного языка (ЛЯ), имеет также свою специфику. Эта специфика, обусловленная прежде всего вторичностью системы социолекта по отношению к системе литературного языка, а также конкретными функциями данного социолекта (экспрессивной, криптолалической и др.), проявляется как в наличии собственных словообразовательных средств социолекта, так и в особенностях использования в нем средств ЛЯ. Под собственными средствами социолекта подразумеваются арготические аффиксы и модели словообразования. Для славянских социолектов свойственно наличие арготических суффиксов, возникающих вследствие семантического смещения суффиксов ЛЯ, формальной модификации суффиксов ЛЯ, заимствования суффиксов из других языков, влияния «фонетической суффиксации» более старых славянских социолектов, а также чресступенчатой мотивации, квазимотивации, псевдомотивации, «отраженной мотивации», оживления внутренней формы и контаминационных процессов разного характера. К особенностям использования литературных средств в арго относятся 1) различная продуктивность способов словообразования и словообразовательных типов в арго и в ЛЯ, 2) формальная мотивированность некоторых социолектизмов, 3) наличие семантических переносов при образовании социолектизмов, 4) зависимость мотивированности арготических дериватов от наличия их омонимов в ЛЯ, 5) выделение особой семантической сферы деривации – асемантического словообразования.Ганна Мезенка^ Традыцыйнае і новае ў славянскай урбаніміі Глабальныя палітычныя, сацыяльныя, эканамічныя і культурныя пераўтварэнні, што адбыліся на мяжы ХХ і ХХІ стст., заканамерным чынам адбіліся на моўнай і культурна-маўленчай сітуацыі не толькі былых савецкіх рэспублік, але і на ўсёй еўрапейскай супольнасці. Яны ярка праявіліся ў дынаміцы лексічнага складу моў і найперш на ўласных імёнах, у тым ліку ўнутрыгарадскіх назвах. Па-свойму рэагуючы на грамадскія змены і па-свойму адлюстроўваючы мадыфікацыі сацыяльнага кантэксту, урбананімія жыве па ўласных законах, захоўваючы стабільнасць і вернасць традыцыям. Аднак, нягледзячы на лінгвасеміятычную спецыфіку і звязаны з гэтым пэўны аўтаномны статус гэтых анімічных адзінак, у іх, як ніколі, многа прыкмет новага часу. Даклад прысвечаны вызначэнню традыцый і навацый ва урбананімных сістэмах Славіі. Актуальнасць праблемы тлумачыцца ў першую чаргу тым, што, паколькі урбананімія ў пэўным сэнсе з’яўляецца люстэркам культуры грамадства, пастолькі стан і змены назваў унутрыгарадскіх аб’ектаў – важныя паказчыкі духоўнай атмасферы соцыума. Першая частка даклада дэманструе традыцыйнае агульнае і спецыфічнае ў беларускай урбананімнай сістэме ў параўнанні з рускай, польскай, балгарскай, чэшскай; вызначае яе месца ва урбананіміконе славян. У другой частцы разглядаюцца змены, што адбыліся ў славянскай урбананіміі на мяжы стагоддзяў і грунтуюцца, з аднаго боку, на інтэнсіўных міжнародных кантактах, з другога – на імкненні да захавання нацыянальнай самабытнасці.Ніна МячкоўскаяКласы iдыём i iх карэляты ў механiзмах дыяхранiчнай фразеалогii (на матэрыяле ўсходнеславянскiх, славенскай i польскай моў)Асноўныя класы фразем вылучаюцца па наяўнасці або адсутнасці ў фраземы чатырох дыферэнцыяльных прыкмет: ідыёматычнасць, вобразгасць, устойлівачсць, кампаратыўнасць. Вылучаныя 10 класаў фразем адрозніваюцца, акрамя характэрнага набору прыкмет, таксама па генезісу – па таму, якія фактары і працэсы вядуць да з'яўленння адзінак кожнага разраду. Так, фразеалагічныя адзінствы і вобразныя фраземы- параўнанні (I і II класы, у кожнай мове гэта самыя прадуктыўныя тыпы фразем) узнікаюць у выніку шматкратнага ўзнаўлення спалучэння слоў, якое перадае пэўны вобраз з'явы, што ствараецца неузуальнасцю семантыкі хаця б аднаго з кампанентаў або ўсяго спалучэння. Нявобразныя устойлівыя ідыёмы (ІІІ клас, падвід фразеалагічных зрашчэнняў, як бел. бібікі біць) і нематываваныя параўнанні (IV клас, як рус. аки тать в нощи) утвараюцца ў выніку ўзнаўлення словаспалучэнняў, у якіх адзін або некалькі кампанентаў выйшлі з ужытку; пры гэтым, калі адзін з кампанентаў існуе ў сучаснай мове, то ў фраземе ён выступае ў неузуальным значэнні (рус. притча во языцех). Неустойлівыя зрашчэнні (V клас, як бел. пад шапачны разбор), а таксама нявобразныя і неўстойлівыя фраземы-параўнанні (VІ клас, як славенск. hudoben je, kar ga je pod klobukem, польск. głup jak stołowe nogi) узнікаюць у выніку страты вобразнай матываванасці фраземы, калі яна стала ўжывацца за межамі першапачатковага кантэксту. Неідыёматычныя, але ўстойлівыя фразмеы (злучэнні, VII клас, як бел. гордзіеў вузел, укр. козубом стати, польск. chodzić na wagary) узнікаюць з такіх свабодных (вобразных і нявобразных) спалучэнняў, у якіх адзін з кампанентаў паступова звузіл сваю спалучальнасць і стаў семантычна недастатковым. У выніку аналагічных працэсаў з'яўляюцца ўстойлівыя параўнанні з архаічным эталонам (VIII клас, як рус. черный, как смоль). Неідыёматычныя і неўстойлівыя фраземы (ІХ клас, па М.М. Шанскаму, – фразеалагічныя выразы, па І.А. Мельчуку, – квазі-ідыёмы, ці квазі-фраземы, як бел. шалець з раскошы, славен. prisilni jopič), а таксама неідыёматычныя фраземы-параўнанні (Х клас, як белы як снег) узнікаюць у выніку частага паўтору актуальнага спалучэння слоў (якія ў дадзенай фраземе выступаюць у сваіх узуальных значэннях).Boris Norman^ Paradoxes of Slavonic verbal reflexivity Reflexivity in the contemporary Slavonic languages is a purely formal and inwardly heterogeneous feature of deverbatives, which relates to different language system aspects: word-formation, inflexion, syntax and stylistics. The most manifest and global paradox of reflexivity in the Slavonic languages is an extremely extensive poly-functionality of the reflexive morpheme (-ся/-сь, -ся/-ца, се, se, sa, się). It enables such content categories as the passive, impersonal, reciprocity, alethic and deontic modality, etc. to be conveyed. In addition, the following phenomena can be attributed to paradoxes of Slavonic verbal reflexivity:in some languages, the reflexive morpheme is retained in verbal nouns; in some languages, the reflexive morpheme preserves relative positional freedom and the possibility of “incorporation” with several verbs; in some languages, presence of the reflexive morpheme in a verb does not exclude availability of a direct object; in individual cases, the reflexive morpheme can lose its meaning altogether;in the derivational history of a verb, the reflexive morpheme can correlate semantically not only with the subject but also with other actants.Alexej Nikitevich ^ Complex derivative fragments as objects of comparative research The study of complex units of the word-building system leads to the conclusion that the word-building types, sets and paradigms as models of word-building categorization proper, with the boundaries rigidly limited for them by the system of word-building, can be viewed as the basis of semantically and structurally more complex combinations of related units of different structure. The specificity of these interlevel combinations is connected with different types of interaction between synthesism and analytism which depend on the structural and semantic peculiarities of the word-building nest in a concrete Slavic language. A fragment of any word-building nest is a manifestation of some derivational-semantic space by means of affixation. The boundaries of that space are determined to a great extent by the actual possibilities of the world-building system, affixation, the presence or absence of certain groups of deriving and derived nominations. On the other hand, the study of lexicality potential of affixes in the structure of various groups of derivatives allows to discover the place of derivationally related combinations in the affixation-joint semantic field. It is evident that affixation may be realized only in a definite domain of lexical semantics, while derivational combinations may denote such types of meanings that cannot be expressed through affixation. The analysis of such synthetic-analytical micro-systems, as presented in the given report, allows to reveal several peculiar functional-semantic correlations of the interlevel type in some Slavic languages (Russian, Belarusian, Polish) different according to the degree of their genetic proximity.Valyantina Rusak^ Lingvageographic of slavic morphonological phenomenon in materials of common Slavic linguistic atlas Over the history of development of the Belarusian language system has been taking place considerable changes. In its modern linguistic structure there are on one side, elements that common for all Slavic languages or only for Eastern, on the other side there are elements that differs Belarusian language from others. As known it is explained that ones linguistic process appeared before Slavic languages and gave identical or different reflexes in the three groups of Slavic languages, another appeared as results of self-dependent development of each language and brought to essential distinctions. New possibilities in learning history and current status of Slavic languages are represented nine issues of Common Slavic Linguistic Atlas that has become the original results of the PLA International Commission activity during the last 50 years. The Atlas issue materials permits to establish consecution, history conditionality of concrete events and processes, steadiness of morphonological characteristics in modern languages of Slavic community but using new approaches to interpretation of collected Slavic dialect materials, specify safety Slavic models: , *ovьca > by. авечка, ukr. вівця, ru. овца, sln. ovca, mk. овца, bg. овца, shr. овца // оvca, cz. ovce, sk. ovca, luž. wowca // wojca. Representing type consecution under digital processing illustrated the level of intensification morphological phenomenon in the structure of Slavonic languages. Людміла РычковаКорпусныя тэхналогіі ў даследаванні полілінгвізму, уласцівага славянскім народам Рух інфармацыі, тэхналогій і людзей ва ўмовах глабалізацыі вядзе да ўзрастання ўзаемадзеяння моў і моўных варыянтаў. Павялічваецца колькасць людзей, якія “жывуць больш чым у адным месцы псіхалагічна, сацыяльна і эканамічна” (Роозэнс, 2000). Гэта абумоўлівае сітуацыю, калі раней двухмоўныя (або нават аднамоўныя) нацыі становяцца шматмоўнымі, а індывідуальны плюралінгвізм складае правіла, а не выключэнне. Гістарычна шматмоўныя, культурна і лінгвістычна гетэрагенныя славянскія нацыі забяспечваюць спрыяльнае асяроддзе для пашырэння індывідуальных плюралінгвальных рэпертуараў.. "Шыфты" кодаў назіраюцца не толькі на ўзроўні моў, што ў сінхраніі, перш за ўсё, праяўляецца праз"моўны канфармізм" (Цыхун, 2006), а ў дыяхраніі - праз ўзнікненне "гібрыдных варыянтаў славянскіх літаратурных моў" (Запольская, 1993), але і на ўзроўні разнастайных лінгвістычных варыянтаў, што мае (не заўсёды дадатны) уплыў на існуючыя нормы. Выявіць актуальныя працэсы выкарыстання моў і лінгвістычных варыянтаў, а таксама тэндэнцыі іх ўзаемадзеяння дазваляюць не столькі існуючыя карпусы моў, колькі прыцягненне корпусных тэхналогій да даследавання крэалізаваных (у шырокім сэнсе) тэкстаў. Крэалізацыя тэксту разглядаецца як свядомае выкарыстанне вербальных і невербальных кодаў, што выступаюць як сімвалы, у тым ліку этнічнай, культурнай і/ці сацыяльнай ідэнтычнасці, на фоне базавага (звычайнага) кода – прынятай у пэўным (макра- ці мікра-)соцыуме мовы ці лінгвістычнага варыянта. Полілінгвальны дыскурс уяўляе сабой не толькі лінгвістычны аб'ект, бо дазваляе выявіць адносіны да тых ці іншых моў ці варыянтаў, а таксама вызначыць сістэмы спрадвечных і "запазычаных" каштоўнасцей, закадзіраваных праз сумеснае ўжыванне моў/ варыянтаў.Алена Суркова^ Лексікон і структура прадстаўлення навуковых ведаў у старажытнаславянскім дыскурсе (на матэрыяле помнікаў Кірыла-Мяфодзіеўскага корпуса)Праблематыка даклада звязана з уяўленнем аб ведах як аб феномене навукі і культуры, які ахоплівае цэлы комплекс анталагічных і гнасеалагічных аспектаў кагнітыўнай дзейнасці. У сувязі з гэтым разглядаюцца важнейшыя логіка-філасофскія катэгорыі і ідэі, якія ўжываліся для абгрунтавання і прадстаўлення сутнасці навуковага, рэлігійнага і мастацкага гносіса, а таксама прапануюцца некаторыя методыкі аналізу старажытнага тэксту з пункту погляду інтэрпрэтацыі змешчаных у ім экспліцытна і/ці імпліцытна спецыяльных (тэарэтычных) ведаў. У прыватнасці, даследаванне прадугледжвае рэканструкцыю і аналіз лексікону і сістэмы сувязяў паміж элементамі навуковых ведаў, прадстаўленых у сярэднявечным метамоўным дыскурсе. Маладаследаванымі з гэтага пункту погляду з’яўляюцца помнікі Кірыла-Мяфодзіеўскага корпусу, што аб’ядноўваюць разнастайныя ў жанравых адносінах тэксты, сярод якіх трэба вылучыць сачыненні філалагічнага зместу. Аналіз гэтых помнікаў накіраваны на сістэмнае прадстаўленне асноў паняційнага ладу і канцэптуальнага апарата эксплікаванай у іх структуры ведаў аб мове. Пры гэтым мы не імкнемся перакласці на мову сучаснай навукі лінгвістычныя канцэпцыі старажытнаславянскіх аўтараў ІХ-Х стст., паколькі ўсведамляем, што рэканструіруемыя тэрміны і навуковыя паняцці мелі ў час стварэння гэтых канцэпцый іншае значэнне, паколькі былі інтэграваны ў іншую сістэму ведаў. Наша мэта – прадставіць веды аб мове на дадзеным этапе славянскай гісторыі як адзіную структуру, якая вызначала тэндэнцыі станаўлення ўласна лінгвістычных ведаў у наступныя перыяды развіцця літаратурна-пісьменнай і граматычнай культуры славян.Геннадий Цыхун^ Балканославянский языковой типЕсли под языковым типом понимать некоторую совокупность черт, противопоставляющую данную языковую типологическую общность другой типологической общности, то балканославянский языковой тип обнаруживается прежде всего на фоне некоторой гипотетической "общеславянской" типологической общности, как общности более высокого порядка, сформировавшейся на определенном этапе развития славянства на базе генетической бли