Примененияязыка, на котором мы говорим, столь многообразны, что одно их перечислениевылилось бы в обширный список всех сфер деятельности, к каким только может бытьпричастен человеческий разум. Однако при всем их разнообразии эти примененияимеют два общих свойства. Одно заключается в том, что сам факт языка при этомостается, как правило, неосознанным; за исключением случая собственнолингвистических исследований, мы очень слабо отдаем себе отчет о действиях,выполняемых нами в процессе говорения. Другое свойство заключается в том, чтомыслительные операции независимо от того, носят ли они абстрактный иликонкретный характер, всегда получают выражение в языке. Мы можем сказать всечто угодно, и сказать это так, как нам хочется. Отсюда и проистекает то широкораспространенное и так же неосознанное, как и все, что связано с языком,убеждение, будто процесс мышления и речь — это два различных в самой основерода деятельности, которые соединяются лишь в практических целях коммуникации,но каждый из них имеет свою области и свои самостоятельные возможности; причемязык предоставляет разуму средства для того, что принято называть выражениеммысли. Такова проблема, которую мы рассмотрим здесь в общих чертах, главнымобразом с целью разобраться в некоторых неясностях, связанных с самой природойязыка.
Конечно,язык, когда он проявляется в речи, используется для передачи «того, что мыхотим сказать». Однако явление, которое мы называем «то, что мы хотимсказать», или «то, что у нас на уме», или «нашамысль», или каким-нибудь другим именем, — это явление есть содержаниемысли; его весьма трудно определить как некую самостоятельную сущность, неприбегая к терминам «намерение» или «психическаяструктура», и т. п. Это содержание приобретает форму, лишь когда оновысказывается, и только таким образом. Оно оформляется языком и в языке,который как бы служит формой для отливки любого возможного выражения; оно неможет отделиться от языка и возвыситься над ним. Язык же представляет собойсистему и единое целое. Он организуется как упорядоченный набор различимых ислужащих различению «знаков», которые обладают свойством разлагатьсяна единицы низшего порядка и соединяться в единицы более сложные. Эта большаяструктура, включающая в себя меньшие структуры нескольких уровней, и придаетформу содержанию мысли. Чтобы это. содержание могло быть передано, оно должнобыть распределено между морфемами определенных типов, расположенными вопределенном порядке, и т. д. Короче, это содержание должно пройти через язык,обретя в нем определенные рамки. В противном случае мысль если и непревращается в ничто, то сводится к чему-то столь неопределенному инедифференцированному, что у нас нет никакой возможности воспринять ее как«содержание», отличное от той формы, которую придает ей язык.Языковая форма является тем самым не только условием передачи мысли, но преждевсего условием ее реализации. Мы постигаем мысль уже оформленной языковымирамками. Вне языка есть только неясные побуждения, волевые импульсы,выливающиеся в жесты и мимику. Таким образом, стоит лишь без предвзятостипроанализировать существующие факты, и вопрос о том, может ли мышлениепротекать без языка или обойти его, словно какую-то помеху, оказываетсялишенным смысла.
Однакоэто всего-навсего констатация фактов. Установив, что мышление и язык взаимносвязаны и взаимообусловлены, мы еще не отвечаем на вопрос, как они связаны ипочему следует считать, что одно из этих понятий с необходимостью предполагаетдругое. Между мыслью, которая может материализоваться только в языке, и языком,у которого нет иной функции, как «означать», нужно выявитьспецифическую связь, ибо очевидно, что их отношения не симметричны. Говорить вэтом случае о содержащем и содержимом — значит упрощать картину. Такимпредставлением не следует злоупотреблять. Строго говоря, мысль не являетсяматериалом, которому язык придает форму, поскольку ни в один из моментов это«содержащее» нельзя вообразить лишенным своего«содержимого» или «содержимое» независимым от своего«содержащего».
Итак,проблема принимает следующий вид. Целиком признавая, что мысль можетвосприниматься, только будучи оформленной и актуализованной в языке, следуетпоставить вопрос: есть ли у нас основания признать за мышлением какие-либоособые свойства, которые были бы присущи только ему и которые ничем не были быобязаны языковому выражению? Мы можем описать язык ради него самого. Точно также надо было бы добираться и непосредственно до мышления. Если бы можно былоопределить мысль перечислением исключительно ей присущих признаков, мы тотчасувидели бы, как она соединяется с языком и какова природа отношений между ними.
Представляетсяудобным приступить к решению проблемы исходя из «категорий», играющихпосредствующую роль между языком и мышлением. Они предстают не в одном и том жевиде в зависимости от того, выступают ли они как категории мышления или каккатегории языка. Само это расхождение уже может про-, лить свет на сущность итех и других. Например, мы сразу отмечаем, что мышление может свободно уточнятьсвои категории, вводить новые, тогда как категории языка, будучипринадлежностью системы, которую получает готовой и сохраняет каждый носительязыка, не могут быть изменены по произволу говорящего. Мы видим и другоеразличие, заключающееся в том, что мышление стремится устанавливать категорииуниверсальные, языковые же категории всегда являются категориями отдельногоязыка. Все это на первый взгляд как будто подтверждает положение о приматемышления над языком и его независимости от языка.
Однакомы не можем и далее, подобно многим авторам, рассматривать эту проблему в стольобщей форме. Мы должны обратиться к конкретной истории и анализировать вполнеопределенные языковые и-мыслительные категории. Только при этом условии намудастся избежать субъективных точек зрения и умозрительных решений. К счастью,мы располагаем как будто специально приготовленными для нашего анализа данными,объективно обработанными и представленными в хорошо известной системе: этокатегории Аристотеля. Мы позволим себе, не вдаваясь в специально философскуюсторону вопроса, рассмотреть эти категории просто как перечень свойств, которыегреческий мыслитель считал потенциальными предикатами любого объекта и, следовательно,рассматривал как набор априорных понятий, организующих, по его мнению, опыт.Для наших целей этот источник представляет огромную ценность.
Напомнимсначала основной текст, содержащий самый полный перечень этих свойств, числомдесять («Категории», гл. IV; [Мы сочли излишним воспроизводитьоригинальный текст, поскольку все греческие термины приводятся ниже. Мыдословно перевели этот отрывок, чтобы передать его общее содержание, до тогокак будет сделан подробный анализ — Э.Б.; в электронном варианте текстагреческие термины не воспроизведены и заменены на комбинацию [xxx]; 10аристотелевских категорий помечены соответственно как [xxx1] — [xxx10]- СергейКатречко]):
«Каждоеиз выражений, не входящих в какую-нибудь комбинацию, означает: или субстанцию;или сколько; или какой; или в каком отношении; или где; или когда; или в какомположении; или в каком состоянии; или делать; или подвергаться действию. Обычно»субстанция" — это, например, «человек»,«лошадь»; «сколько» — например, «два локтя»,«три локтя»; «какой» — например, «белый»,«образованный» («сведущий в грамматике»); «в какомотношении»-например, «вдвое», «вполовину»,«больше»; «где» — например, «в Ликее», «наплощади»; «когда» — например, «вчера», «в прошломгоду»; «в каком положении» — например, «лежит»,«сидит»; «в ькаком состоянии» — например, «обут»,«вооружен»; «делать» — например, «режет»,«жжет»; «подвергаться действию» -o например, «разрезается»,«сжигается».
Такимобразом, Аристотель выделяет совокупность предикатов, которые можно высказать обытии, и стремится определить логический статус каждого из них. Однако намкажется — и мы попытаемся это показать,- что такие типы являются прежде всегоязыковыми категориями и Аристотель, выделяя их как универсальные, на самом делеполучает в результате основные и исходные категории языка, на котором онмыслит. Достаточно обратить внимание на именование категорий и иллюстрирующиеих примеры — такая интерпретация, до сих пор не высказывавшаяся в явной форме,подтверждается без дальнейших комментариев. Перейдем к последовательномурассмотрению этих десяти типов.
Здесьневажно, переводить ли [xxx1 («осия»)] как «субстанция» иликак «сущность». Поскольку эта категория на вопрос «что?»отвечает: «человек» или «лошадь», она представляет языковойкласс имен, указывающих на предметы, каковы бы ни были эти последние — понятияили существа. Ниже мы возвратимся к термину [xxx1], чтобы обозначить этотпредикат.
Дваследующих термина, [xxx2] и [xxx3], составляют пару. Они относятся к свойству«с-кольк-ий», откуда абстрактное [xxx2] «колич-ество», и ксвойству «как-ов», откуда абстрактное [xxx3] «кач-ество».Первое из них имеет в виду не собственно «число», являющееся лишьодной из разновидностей [xxx2], а в более общем смысле все, что может иметьмеру; таким образом, в теории различаются «количества» дискретные,такие, как число или язык, и «количества» непрерывные, такие, какпрямая линия, или время, или пространство. Категория [xxx3] охватывает«кач-ество» целиком, не разделяя его на виды. Что касается следующихтрех терминов, [xxx4], [xxx5], [xxx6], то они однозначно выражают«отношение», «место» и «время».
Остановимсяна природе и характере объединения этих шести категорий. Мы полагаем, что этипредикаты соответствуют вовсе не свойствам, открываемым в вещах, аклассификации, заложенной в самом языке. Понятие [xxx1] указывает на класссуществительных. Взятым вместе понятиям [xxx2] и [xxx3] соответствует не простокласс прилагательных вообще, но специально два типа прилагательных, которые вгреческом языке тесно объединены. Еще до пробуждения философской мысли, начинаяс первых текстов в греческом языке соединялись или противопоставлялись оба типаприлагательных, [xxx?] и [xxx?], и коррелятивные с ними формы [xxx?] и [xxx?],а также [xxx?] и [xxx?] [Здесь мы не принимаем в расчет разницу в ударениимежду рядом относительных и рядом вопросительных местоимений, это фактвторостепенный — Э.Б.]. Оба типа образования, производные от местоименныхкорней, были широко распространены в греческом языке, причем второй из них былпродуктивным: помимо [xxx?], [xxx?], [xxx?], мы имеем в этом ряду еще и [xxx?],[xxx?]. Значит, основа выделения двух этих предикатов заложена уже в системеязыковых форм. Если мы перейдем теперь к [xxx4], то и в этом классе подкатегорией «отношение» обнаружим еще одну фундаментальную особенностьгреческих прилагательных: свойство образовывать сравнительную степень (как,например, [xxx?], приведенную в качестве примера в другом месте), являющуюся«отношением» по функции. Два других примера, [xxx?], [xxx?],указывают на «отношение» иным способом: само понятие«вдвое» или «вполовину» является понятием об отношении ужепо определению, тогда как в случае [xxx?] на «отношение» указываетформа. Что касается [xxx5] «где» и [xxx6] «когда», то онивключают соответственно классы пространственных и временных обозначений, причемпонятия в этом случае отражают характер соответствующих наименований вгреческом языке: противопоставление слов [xxx5] и [xxx6] поддерживается нетолько параллельной оппозицией их производных, представленной в [xxx?], [xxx?],- они составляют часть целого класса, в который входят другие наречия (типа[xxx?], [xxx?]) или падежные обороты с локативом (как [xxx?], [xxx?] «вЛикее, на площади»). Следовательно, порядок, выделение этих категорий и ихгруппировка именно в таком виде не лишены оснований. Все шесть первых категорийотносятся к именным формам. Таким образом, основания для их объединения лежат вособенностях греческой морфологии.
Стой же точки зрения следующие четыре категории также образуют единство: все ониглагольные категории. Для нас они особенно интересны тем, что, как кажется,природа двух из них была определена неточно.
Двепоследние с первого взгляда ясны: [xxx9] «делать», с примерами[xxx?], [xxx?] «режет, жжет», и [xxx10] «испытывать воздействие,терпеть, страдать», с примерами [xxx?], [xxx?] «разрезается,сжигается» («его режут, его жгут»), представляют категорииактива и пассива, и сами примеры в данном случае выбраны таким образом, чтобы подчеркнутьязыковое противопоставление: эта морфологическая оппозиция двух«залогов», существующая для большинства греческих глаголов, ивыступает в виде полярных понятий [xxx9] и [xxx10].
Ночто подразумевается под двумя первыми категориями, [xxx7] и [xxx8]? Дажеперевод их неоднозначен: некоторые приравнивают [xxx8] к «иметь». Нуа какой интерес может представлять такая категория, как «положение»([xxx7])? Что это, предикат столь же общий, как «актив» или«пассив», или хотя бы предикат одинаковой с ними природы? А чтосказать об [xxx8], иллюстрированном примерами «обут; вооружен»?Комментаторы Аристотеля склонны считать эти категории эпизодическими, полагая,что греческий философ сформулировал их лишь затем, чтобы исчерпать применимые кчеловеку предикаты. «Аристотель,- говорит Гом-перц, — воображает человека,стоящего перед ним, например, в Ликее, и последовательно анализирует вопросы,которые можно задать применительно к нему, и ответы на них. Все предикаты,которые могут быть связаны с этим лицом, попадают в тот или иной из десяти основныхклассов, начиная с главного вопроса: „Каков объект, наблюдаемыйздесь?“ — и вплоть до вопросов второстепенных, относящихся только квнешнему виду, таких, как: „Во что обут этот человек и чемвооружен?“… Это перечисление задумано так, чтобы охватить максимумпредикатов, которые можно приписать какой-либо вещи или какому-либосуществу...» [Это высказывание вместе с другими ему подобными приводитГ.П. Кук (Н.P. Cooke), полностью с ним соглашающийся, в предисловии к своемуизданию «Категорий» (Loeb Classical Library) — Э.Б.] Таково, как мы видим, общее мнениекомментаторов. Если верить им, греческий философ довольно плохо отличал важноеот побочного и даже отдавал предпочтение этим двум заведомо второстепеннымкатегориям перед таким противопоставлением, как актив и пассив. Мы полагаем,что и эти понятия имеют языковую основу. Возьмем сначала [xxx7]. Чему можетсоответствовать логическая категория [xxx7]? Ответ содержится в приведенныхпримерах: [xxx11] «лежит»; [xxx12] «сидит». Они представляютсобой образцы глаголов среднего залога. Это важнейшая с точки зрения языкакатегория. Вопреки тому, что может показаться на первый взгляд, средний залог — понятие более важное, чем пассив, который из него развивается. В глагольнойсистеме древнегреческого языка, в том ее виде, как она сохраняется еще вклассическую эпоху, главную роль играет противопоставление активного и среднегозалогов [По этому вопросу см. статью в «Journal de psychologies, 1950, с.121 и сл., перепечатанную в настоящем сборнике, с. 184 и сл. — Э.Б.]. Греческиймыслитель мог с полным правом выделить в самостоятельную категорию предикат,который выражается особым классом глаголов, а именно глаголов, имеющих толькоформу среднего залога (media tantum) и указывающих, в частности, на»положение", «позу». Не сводимый ни к активу, ни к пассиву,средний залог обозначал столь же специфический способ бытия, как и оба другихзалога.
Подобнымже образом обстоит дело с предикатом, названным [xxx8]. Его не следует пониматьв обычном значении, как «иметь», в смысле материального обладания.Некоторая необычность этой категории, ставя нас сначала в тупик, разъясняетсяпримерами: [xxx13] «обут», [xxx14] «вооружен», и Аристотельвновь прибегает к тем же примерам, когда возвращается к этой теме (в IX главе«Трактата»), на этот раз он берет их в форме инфинитива: [xxx13-1] то[xxx14-1]. Ключ к интерпретации заложен в природе этих глагольных форм: [xxx13]и [xxx14] — формы перфекта. В строгом смысле слова они представляют собойперфект среднего залога. Но средний залог, как мы только что видели, уже связанс категорией [xxx7] и, между прочим, оба иллюстрирующие ее глагола — [xxx11] и[xxx12] — не имеют перфектной формы. В предикате же [xxx8] и в обеих выбранныхдля иллюстрации формах акцентирована как раз категория перфекта. Смысл [xxx8] — одновременно и «иметь» и, в изолированном употреблении, «быть вопределенном состоянии» — наилучшим образом гармонирует с категориальнымзначением перфекта. Не углубляясь в дальнейшие комментарии, которые легко можнобыло бы продолжить, подчеркнем только, что для выявления значения перфекта впереводе указанных форм мы должны включить в него идею «обладания»;тогда получаем: [xxx?] «он имеет обувь на ногах», [xxx?] «онимеет при себе оружие». Отметим также, что в соответствии с нашей трактовкойдве эти категории следуют в списке одна за другой и, по-видимому, образуютточно такую же пару, как следующие за ними [xxx9] «делать» и [xxx10]«испытывать (воз)действие, терпеть, страдать». Действительно, междуперфектом и средним залогом в греческом языке существуют многочисленные какформальные, так и функциональные связи, восходящие к индоевропейскому периоду иобразующие сложную систему. Например, форма перфекта активного залога [xxx?]«он родил, она родила» образует пару с формой настоящего временисреднего залога [xxx?] «рождаюсь, становлюсь». Эти отношенияпредставляли определенные трудности для греческих грамматиков стоической школы:перфект они определяли то как самостоятельное время, [xxx?] (букв,«положенное и наличное теперь») или [xxx?] (букв, «достигающийцели, законченный»), то относили его к среднему залогу, выделяя впромежуточный между активом и пассивом класс, названный [xxx?]«срединный». Во всяком случае, ясно, что перфект не входит вовременную систему греческого языка и стоит обособленно, указывая в зависимостиот условий употребления или особый способ представления действия во времени,или способ бытия субъекта. В этой связи, учитывая то количество понятий,которое в греческом можно передать только формой перфекта, мы понимаем, почемуАристотель рассматривал его как особый способ бытия — состояние (или habitus)субъекта.
Теперьсписок из десяти категорий можно переписать в терминах языка. Каждая изкатегории приводится в соответствующем обозначении, после которого дается его эквивалент:[xxx1] («субстанция»), имя существительное; [xxx2], [xxx3](«какой; в каком количестве»), прилагательные, образованные отместоимений, тип лат. qualis и quantus; [xxx4] («в каком отношении»),сравнительная степень прилагательного; [xxx5] («где»), [xxx6](«когда»), наречия места и времени; [xxx7] («находиться в[каком-либо) положении»), средний залог; [xxx8] («находиться [вкаком-либо] состоянии»), перфект; [xxx9] («делать»), активныйзалог; [xxx10] («испытывать [воздействие; терпеть»), пассивный залог.
Разрабатываяперечень этих категорий, Аристотель ставил своей целью учесть все возможные впредложении предикаты, при условии, что каждый термин имеет значение визолированном употреблении, а не в составе [xxx?], то есть, говоря современнымязыком, синтагмы. Неосознанно он принял в качестве критерия эмпирическуюобязательность особого выражения для каждого предиката. Таким образом, сам тогоне желая, он неизбежно должен был возвратиться к тем различиям, которые самязык выявляет между основными классами форм, потому что эти классы и формы какраз и имеют языковое значение только благодаря разнице между ними. Он полагал,что определяет свойства объектов, а установил лишь сущности языка: ведь именноязык благодаря своига собственным категориям позволяет распознать и определитьэти свойства.
Итак,мы получили ответ на вопрос, который поставили в начале и который привел нас кэтому результату. Какова природа отношений между категориями мысли икатегориями языка? В той степени, в какой категории, выделенные Аристотелем,можно признать действительными для мышления, они оказываются транспозициейкатегорий языка. То, что можно сказать, ограничивает и организует то, что можномыслить. Язык придает основную форму тем свойствам, которые разум признает завещами. Таким образом, классификация этих предикатов показывает нам преждевсего структуру классов форм одного конкретного языка.
Отсюдаследует, что под видом таблицы всеобщих и постоянных свойств Аристотель даетнам лишь понятийное отражение одного определенного состояния языка. Этот выводможно еще расширить. За приведенной категоризацией, за аристотелевскимитерминами проступает всеобъемлющее понятие «бытие». Само не будучипредикатом, «быть» является условием существования всех названныхпредикатов. Все многообразие свойств: «быть таким-то», «быть втаком-то состоянии», всевозможные аспекты «времени» и т. д. — зависит от понятия «бытие». Однако и это понятие отражает весьмаспецифическое свойство языка. В греческом языке не только имеется глагол«быть» (отнюдь не являющийся обязательной принадлежностью всякогоязыка), но он и употребляется в этом языке в высшей степени своеобразно. Нанего возложена логическая функция — функция связки (уже сам Аристотель отмечал,что в этой функции глагол «быть» не означает, собственно говоря,ничего и играет всего-навсего соединительную роль). В силу этого глагол«быть» получил более широкий смысл, чем любой другой. Кроме того,благодаря артиклю глагол «быть» превращается в именное понятие,которое можно трактовать как вещь; он выступает в разных обличьях, например какпричастие настоящего времени, Которое может субстантивироваться и в основномсвоем виде, и в некоторых своих разновидностях ([xxx? — «то он»]«сущее»; [xxx?] «сущие»; [xxx?] «подлинно сущее;истинное бытие» (у Платона); он может служить и предикатом к самому себе,как в выражении [xxx?], указывая на идею-сущность какой-либо вещи, не говоряуже о поразительном многообразии конкретных предикатов, с которыми он образуетконструкции при помощи предлогов и падежных форм… Его разнообразнейшиеупотребления можно перечислять без конца, но тогда речь идет уже о фактахязыка, синтаксиса, словообразования. И это следует подчеркнуть, ибо только втаких своеобразных языковых условиях могла зародиться и расцвести вся греческаяметафизика «бытия», и великолепные образы поэмы Парменида, идиалектика платоновского «Софиста». Разумеется, язык не определялметафизической идеи «бытия», у каждого греческого мыслителя она своя,но язык позволил возвести «быть» в объективируемое понятие, которымфилософская мысль могла оперировать, которое она могла анализировать и скоторым могла обращаться, как с любым другим понятием.
Мылучше поймем, что речь здесь идет главным образом о языковом явлении, еслирассмотрим, как ведет себя то же самое понятие в другом языке. С этой цельюполезно сопоставить с греческим язык совершенно иного типа, так как большевсего языковые типы разнятся внутренней организацией именно таких категорий.Уточним только, что то, что здесь сравнивается, суть факты языкового выражения,а не факты развития сознания.
Ввыбранном нами для сопоставления языке эве (разговорный язык в Того) понятие,обозначаемое по-французски словом etre «быть», распределяется междунесколькими глаголами [Более подробное описание этих фактов можно найти у Д.Вестермана (D. Westermann, Grammatik der Ewe-Sprache, §§ 110-111; его же,Wor-terbuch der Ewe-Sprache, I, стр. 321, 384) — Э.Б.].
Преждевсего, имеется глагол nye, который указывает, как мы сказали бы, на тождествосубъекта и предиката; он выражает идею etre qui, etre quoi «быть кем, бытьчем». Любопытно, что nye ведет себя как переходный глагол, и то, что длянас есть предикат тождества, является при этом глаголе в форме управляемогоаккузатива как прямое дополнение.
Другойглагол, le, выражает собственно «существование»: Mawu le «богсуществует». Но ему свойственно и предикативное применение; lеупотребляется с предикатами местоположения, локализации — «быть» вкаком-то месте, положении, времени, качестве: e-le nyuie «il est bien, емухорошо»; e-le a fi «он здесь»; е-lе ho me «он дома».Таким образом, всякая пространственная или временная определенность передаетсяс помощью lе. Однако во всех подобных случаях lе употребляется только в одномвремени — в аористе, который выполняет функции и прошедшего повествовательного,и перфекта-настоящего. Если предикативную фразу с lе надо перевести в другоевремя, например в будущее или время, обозначающее обычное, часто повторяющеесясобытие (l'habituel), то lе заменяется переходным глаголом по «пребывать,оставаться»; то есть, чтобы передать одно и то же понятие, требуется дваразличных глагола в зависимости от употребляемого времени — непереходный lе илипереходный no.
Глаголwo «делать, совершать, производить действие», употребляясь снекоторыми названиями веществ, близок к etre «быть» в конструкции сприлагательным, обозначающим вещество: wo плюс ke «песок» дает wo ke«быть песчаным»; плюс tsi «вода» дает wo tsi «бытьвлажным»; плюс kpe «камень» дает wo kpe «бытькаменистым». То качество, которое мы представляем себе как«быть» в явлениях природы, в языке эве передается подобноконструкциям французского языка с глаголом «fairei»: il fait du vent«ветрено».
Когдапредикатом является слово, обозначающее должность или сан, употребляется глаголdu; так, du fia «быть королем».
Инаконец, при предикатах со значением физического качества, а также состоянияидея «быть» выражается глаголом di: например, di ku «бытьтощим», di fo «быть в долгу».
Такимобразом, практически функциям французского глагола «etre» приблизительносоответствуют пять разных глаголов. Здесь имеет место не разделение на пятьучастков той же семантической зоны, а иная дистрибуция, результатом которойявляется иная структура всей области, причем это отличие распространяется и насмежные понятия. Например, для француза два понятия — etre «быть» иavoir «иметь» — столь же различны, как и выражающие их слова. Но вязыке эве один из упоминавшихся глаголов, глагол существования 1е, вконструкции с asi «в руке» образует выражение le asi — в буквальномпереводе «быть в руке», самый употребительный эквивалент французскогоavoir: ga le asi-nye «j'ai de l`аг-gent» (букв, «деньги в моейруке»), «у меня деньги».
Описаниеэтих фактов языка эве содержит долю искусственности. Оно сделано с точки зренияфранцузского языка, а не в рамках самого исследуемого языка, как подобало бы. Вязыке эве эти пять глаголов ни морфологически, ни синтаксически друг с другомникак не связаны. И нечто общее в них мы находим только на основе своегособственного языка — французского. Но в этом и состоит преимущество такого«эгоцентрического» сравнения: оно объясняет нам нас самих; онопоказывает нам, что многообразие функций глагола «быть» в греческомязыке представляет собой особенность индоевропейских языков, а вовсе не универсальноесвойство или обязательное условие для каждого языка. Конечно, греческиефилософы в свою очередь воздействовали на язык, обогатили его содержательнуюсторону, создали новые формы. Ведь именно из философского осмысления«быть» возникло абстрактное существительное, производное от eivai«быть» (инфинитив), и мы можем проследить его историческоестановление — сначала как [xxx?] у дорических пифагорейцев и Платона, затем как[xxx — «осия»], которое и утвердилось. Мы стремимся показать здесьлишь то, что сама структура греческого языка создавала предпосылки дляфилософского осмысления понятия «быть». В языке эве мы находимпротивоположную картину: узкое соответствующее понятие и его узкоспециализированные употребления. Мы затрудняемся сказать, какое место занимаетглагол «быть» в миросозерцании эве, но а priori ясно, что там этопонятие должно члениться совершенно иначе. Сама природа языка дает основаниядля возникновения двух противоположных представлений, одинаково ошибочных.Поскольку язык, состоящий всегда из ограниченного числа элементов, доступенусвоению, создается впечатление, что он выступает всего лишь как один извозможных посредников мысли, сама же мысль, свободная, независимая ииндивидуальная, использует его в качестве своего орудия. На деле же, пытаясьустановить собственные формы мысли, снова приходят к тем же категориям языка.Другое заблуждение противоположного характера. Тот факт, что язык естьупорядоченное единство, что он имеет внутреннюю планировку, побуждает искать вформальной системе языка слепок с какой-то «логики», будто бывнутренне присущей мышлению и, следовательно, внешней и первичной по отношениюк языку. В действительности же это путь наивных воззрений и тавтологий.
Безсомнения, не случайно современная эпистемология не пытается построить системукатегорий. Плодотворнее видеть в мышлении потенциальную и динамичную силу, а нежесткие структурные рамки для опыта. Неоспоримо, что в процессе научногопознания мира мысль повсюду идет одинаковыми путями, на каком бы языке ниосуществлялось описание опыта. И в этом смысле оно становится независимым, ноне от языка вообще, а от той или иной языковой структуры. Так, хотя китайскийобраз мышления и создал столь специфические категории, как дао, инь, ян, оно отэтого не утратило способности к усвоению понятий материалистической диалектикиили квантовой механики, и структура китайского языка не служит при этомпомехой. Никакой тип языка не может сам по себе ни благоприятствовать, нипрепятствовать деятельности мышления. Прогресс мысли скорее более тесно связансо способностями людей, с общими условиями развития культуры и с устройствомобщества, чем с особенностями данного языка. Но возможность мышления вообщенеотрывна от языковой способности, поскольку язык — это структура, несущаязначение, и мыслить — значит оперировать знаками языка.
Э.Бенвенист.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.rusword.com.ua/