Немецкая философия

План работы: 1. Введение. 2. Классическая немецкая философия 3. Философия Имманула Канта 4. Философия ГЕГЕЛЬ ГЕОРГ ВИЛЬГЕЛЬМ ФРИДРИХ
5. Антропологический материализм Фейербаха 6. Заключение 7. Список использованной литературы. 1. Введение. Ныне, вряд ли кто-то будет оспаривать, что произведения философов удаленной от нас исторической эпохи воспроизвести в полном объеме таковым, какими они были созданы невозможно. Часть трудов просто исчезла в глубине времени, часть просто потеряла свою актуальность многие годы назад. Но любой крупный философ всегда оставит что-то, что будет полезно не только его поколению, но и все последующим. В тоже время отыскать эти крупинки знаний не всегда просто. Если даже оставить в стороне случаи явной недобросовестности и фальсификации по отношению к философскому наследию Гегеля, нельзя не признать, что вся последующая человеческая философская мысль, за исключением, может быть, небольшого числа правоверных гегельянцев, полагавших, что только они понимают систему учителя целиком, только и занималась, что отрывала кусочки от его учения, выборочно и по частям принимая и опровергая положения гегелевской философии, делая это односторонне, фрагментарно и неадекватно. Я считаю так : или принимаешь философское учение целиком, либо целиком его отвергаешь, но так к сожалению в истории философской мысли не бывает. Всего лишь одна иллюстрация. В нашем веке наиболее цитируемым стал отрывок из введения к «Философии истории», где Гегель обратил внимание на индивидуальность, неповторимость исторического состояния и обстоятельств каждой эпохи. Причины того, что именно этот отрывок был удостоен внимания общественности прост - это наиболее соответствовало духу после гегелевского историзма, поставившего во главу угла принцип уникальности, несравнимости исторических состояний и непреложности к ним каких бы то ни было общеисторических масштабов оценки. Не надо доказывать всю ошибочность этого положения. Обобщения в истории зачастую не только полезны, но и просто необходимы. Однако, все забыли, что в тексте Гегеля указанное замечание сформулировано по вполне конкретному поводу в связи с критикой прагматической историографии, и он вряд ли согласился бы со столь широкой интерпретацией этого положения.
2.Классическая немецкая философия Немецкая философия конца XVIII — первой трети XIX в., представленная именами Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля, Фейербаха, заслуженно именуется классической. Она знаменует собой важный этап в истории мировой философской мысли. В ней нашли свое продолжение прогрессивные идеи философии Нового времени — вера в могущество разума, гуманизм, неотчуждаемые права личности. Но главное ее завоевание — разработка диалектического метода, обоснование мирового закона вечного развития. В этой философии нашли свое отражение как основные черты эпохи становления нового, капиталистического строя, так и конкретно-исторические особенности, присущие тогдашней Германии. Классики немецкой философии были идеологами своей буржуазии, которая значительно отставала в социально-экономическом и политическом развитии от буржуазии передовых стран. Со времени Реформации и до конца XVIII в. Германия не представляла собой единого экономического целого, капиталистический рынок находился в процессе становления. Не представляла она и единого политического целого: страна была разделена почти на 300 самостоятельных государств, большинство из которых были карликовыми. Экономическое благосостояние бюргерства в значительной степени зависело от заказов двора и феодалов, от поставок для армии. Это определило политическую дряблость немецкой буржуазии. И хотя ее интересы не совпадали полностью с интересами юнкеров, она покорно шла в фарватере политики дворянского государства. Указанные обстоятельства не могли не найти своего отражения в немецкой философии того времени, определяя ее двойст­венный, компромиссный, подчас противоречивый характер. Если труды французских просветителей запрещались и сжигались, а сами они подвергались судебным преследованиям, вплоть до заключения в Бастилию, то немецкие философы-идеалисты были заслуженными профессорами германских университетов, при­знанными наставниками юношества, а их труды издавались и распространялись без всяких препятствий. Но хотя они не вы­ступали против существующих в германских государствах поли­тических учреждений, их учения по сути дела были враждебны, несовместимы с феодальными порядками, отжившими свой век. Диалектический метод, особенно обстоятельно и последовательно разработанный Гегелем, мог быть легко обращен против этих порядков. Что и сделали наиболее радикально настроенные уче­ники берлинского профессора. Поэтому Маркс называл филосо­фию Канта, родоначальника классической немецкой философии, немецкой теорией французской революции. С не меньшим осно­ванием данное определение может быть, распространено на дру­гих представителей классической немецкой философии. 3.Философия Имманула Канта Философия есть система философических знаний или рациональных знаний из понятий. Таково школьное понятие этой науки. По мировому же понятию она есть наука о последних целях человеческого разума. Это высокое понятие сообщает философии достоинство, т. е., абсолютную ценностью. И действительно, она есть то, что одно только и имеет внутреннюю ценность и впервые придает ценность всем другим знаниям. Ведь всегда спрашивают в конце концов, чему служит философствование и его конечная цель – сама философия, рассматриваемая согласно школьному понятию? В этом схоластическом значение слова философия имеет в виду лишь умение, в смысле же её мирового понятия – полезность. В первом смысле она есть, следовательно, умение об умении; в последнем – учение о мудрости, законодательница разума, и постольку философ – не виртуоз ума, но законодатель. Виртуоз ума или, как его называет Сократ, филодокс, стремится только к спекулятивному знанию, не обращая внимания на то, насколько содействует это знание последним целям человеческого разума: он дает правила применения разума для всевозможных произвольных целей. Практический философ – наставник мудрости учением и делом – есть философ в собственном смысле. Ибо философия есть идея совершенной мудрости, указывающей нам последние цели человеческого разума. К философии по школьному понятию относятся две вещи: во-первых, достаточный запас рациональных знаний; во-вторых, систематическая связь этих знаний, или соединение их в идее целого. Философия не только допускает такую строго систематическую связь, но и является единственной наукой, которая имеет систематическую связь в собственном смысле и придает всем другим наукам систематическое единство. Что же касается философии по мировому понятию то её можно назвать также наукой о высшей максиме применения нашего разума, поскольку под максимой разумеется внутренний принцип выбора между различными целями. Ибо и в последнем знании философия есть наука об отношении всякого знания и всякого применения разума к конечной цели человеческого разума, которой, как высшей, подчинены все другие цели и в которой они должны образовать единство.
Сферу философии в этом всемирно – гражданском значении можно подвести под следующие вопросы: 1. Что я могу знать? 2. Что я должен делать? 3. На что я смею надеяться? 4. Что такое человек?
На первый вопрос отвечает метафизика, на второй – мораль, на третий – религия и на четвертый – антропология. Но в сущности все это можно было бы свести к антропологии, ибо три первых вопроса относятся к последнему. Итак, философ должен определить: 1) Источник человеческого знания , 2) Объем возможного и полезного применения всякого знания и, наконец, 3) Границы разума. Последнее есть нужнейшее, но также – пусть не огорчается филодокс – труднейшее. Философу требуется главным образом две вещи: 1) культура таланта и умения, чтобы применять их ко всевозможным целям; 2) навык в применении того или другого средства к каким – либо целям. То и другое должно соединяться, ибо без знаний никогда нельзя стать философом, но также и одни знания никогда не создают философов, если целесообразная связь всех знаний и навыков не образует единства и не возникает создание соответствия этого единства высшим целям человеческого разума. Вообще нельзя называть философом того, кто не может философствовать. Философствовать же можно научиться лишь благодаря упражнениям и самостоятельному применению разума. Да и как, собственно, можно научиться философии? – Всякий философский мыслитель строит свое собственное здание, так сказать, на развалинах предыдущего, но и оно никогда не достигает того состояния, чтобы стать прочным во всех своих частях. Поэтому философию нельзя изучать уже по той причин, что таковой еще не существует. Но если даже и предложить, что таковая действительно имеется, то все-таки ни один из тех, кто её и изучил, не мог бы сказать о себе, что он философ, потому что его знание философии всегда было лишь субъективно – историческим. Иначе обстоит дело в математике. Эту науку вполне можно до известной степени изучить, ибо доказывать здесь столь очевидны, что каждый может в них убедиться; вместе с тем, в силу своей очевидности, она может, так сказать, сохраняться как надежное и прочное учение. Напротив, кто хочет научиться философствовать, тот все системы философии должны рассматривать лишь как историю применения разума и как объект для упражнения своего философского таланта. Следовательно, истинный философ как самостоятельный мыслитель должен применять свой разум свободно и оригинально, а не рабски подражательно. Но он не должен также применять свой разум диалектически, направлять его лишь на то, чтобы сообщить знаниям видимость истины и мудрости. Последнее есть занятие одних софистов и совершенно несовместимо с достоинством философа как знатока и учителя мудрости. Ибо наука имеет внутреннюю истинную ценность лишь как орган мудрости. Но в качестве такого она также необходима для мудрости, так что можно утверждать: мудрость без науки есть лишь тень совершенства, которого нам никогда не достичь. Ненавидящего науку ради любви к одной мудрости называют мисологом. Мисология обыкновенно возникает при отсутствии научных знаний и непременно связанного с этим своего рода тщеславия. Иногда же в ошибку мисологии впадают и те, которые сначала с большим прилежанием и успехом отдались наукам, но в конце концов во всех ее знаниях не нашли никакого удовлетворения. Философия есть единственная наука, которая способна дать нам это внутреннее удовольствие, ибо она бы замыкает научный круг, и благодаря ей наука впервые только и получают порядок и связь. Итак, для навыка к самостоятельному мышлению или философствованию нам следует обратить внимание больше на методы нашего применения разума, чем на сами положения, к которым мы пришли с помощью этих методов. Всякое основанное на разуме познание исходит или из понятий, или из конструирования понятий; первое познание называется философским, а второе – математическим. Из всех наук разума (априорных наук) можно научить только математике, но не философии ( за исключением исторического познания философии), а, что касается разума, можно в лучшем случае научиться только философствованию. Система всякого философского познания есть философия. Мы берем её объективно, если разумеем под ней образец критического рассмотрения всех попыток философствовать, имеющего целью рассмотреть всякую субъективную философию, знание которой столь многообразно и изменчиво. В этом смысле философия есть только идея возможной науки, которая нигде не дана, но к которой мы пытаемся приблизиться различными путями, пока не будет открыта единственная, сильно заросшая чувственностью тропинка и пока человеку не удастся, насколько это дозволено ему, сделать до сих пор не удававшуюся копию равной образцу. Пока этого не случится, нельзя обучить философии; в самом деле, где она, кто обладает ею и по какому признаку можно её узнать? [Теперь] можно обучать только философствованию, т. е. упражнять талант разума на некоторых имеющихся примерах в следовании общим принципам её, однако всегда сохраняя право разума исследовать самые источники этих принципов и подтвердить эти принципы или отвергнуть их. Однако пока что понятие философии есть лишь школьное понятие, а именно понятие о системе знания, исследуемого лишь в качестве науки с одной только целью – систематическое единство этого знания, стало быть, логическое совершенство его. Но существует еще мировое понятие, которое всегда лежало в основе термина философия, в особенности когда это понятие, так сказать, персонифицировалось и представлялось как бы в идеале философа как образца. В этом смысле философия есть наука об отношении всякого знания к существенным целям человеческого разума, и философ есть не виртуоз разума, а законодатель человеческого разума. Называть себя философом в таком смысле и претендовать на то, чтобы сравняться с образцом, мыслимым только в идее, было чересчур смело. Математик, естествоиспытатель, логик, как бы далеко ни продвинулась первые в познаниях разума, а последний особенно в философском познании, все же могут только быть только виртуозами разума. Но у нас есть еще идеал учителя, руководящего всеми ими и пользующего ими как орудиями для содействия существенным целям человеческого разума. Только такого учителя следует бы называть философом; но так как такого учителя нигде нет, а идея его законодательства встречается во всяком человеческом разуме, то мы будем держаться исключительно этой идеи и определим более точно, какое систематическое единство предписывает философия с точки зрения целей согласно этому мировому понятию. Существенные цели не означают еще высших целей; высшей может быть только одна цель (при совершенном систематическом единстве разума). Поэтому она – или конечная цель, или подчиненные цели, необходимо относящиеся к первой как средства. Конечная цель есть не что иное, как все предназначение человека, и философия, исследующая эту цель, называется моралью. Ввиду этого преимущества моральной философии перед всеми остальными видами деятельности разума древние разумели под именем философа одновременно и главным образом моралиста; даже и теперь внешний вид самообладания, достигаемого при помощи разума, дает повод по аналогии называть человека философом, хотя бы его знание было ограниченным.
Законодательство человеческого разума (философия) имеет два предмета – природу и свободу и, следовательно, содержит себе как естественный, так и нравственный закон, первоначально в двух различных системах, а затем в одной философской системе. Философия природы имеет дело со всем, что есть, а нравственная – только с тем, что должно быть.
Всякая философия есть или знание, основанное на чистом разуме, или знание разума, основанное на эмпирических принципах. Первая называется чистой, а вторая эмпирической философией. Философия чистого разума есть или пропедевка (предварительное упражнение), исследующая способность разума в отношении всего чистого априорного знания, и называется критикой, или же эта философия есть система чистого разума(наука), т.е. все (истинное и мнимое) философское знание, основанное на чистом разуме в систематической связи, и называется метафизикой; впрочем, этим термином можно называть также всю чистую философию, включая и критику, чтобы охватить и исследование всего, что может быть познано и изложено, что составляет систему чистых философических знаний этого рода, отличаясь от всякого эмпирического, а также математического применения разума. Метафизика делится на метафизику спекулятивного и практического применения чистого разума и бывает, следовательно, или метафизикой природы, или метафизикой нравов. Первая содержит, в себе все чистые принципы разума, построенные на одних лишь понятиях (стало быть, без математики) теоретического знания всех вещей, а вторая – принципы, а определяющие и делающие необходимым все наше поведение. Моральность есть единственная закономерность поступков, которая может быть выведена совершенно из принципов. Поэтому метафизика нравов есть, собственно, чистая мораль, в основу которой вовсе не положена антропология (эмпирического условия). Метафизикой в более узком понимании называют обычно метафизику спекулятивного разума. Но поскольку чистое учение о нравственности все же принадлежит к особому стволу человеческого, и притом философского знания, основанного на чистом разуме, то мы сохраним за ним это название, хотя не будем касаться его здесь, так как теперь оно к нашей цели не относится. Чрезвычайно важно обособлять друг от друга знания, различающиеся между собой по роду и происхождению, и тщательно следить за тем, чтобы они не смешивались со знаниями, которые обычно связаны с ними в применении. То, что делает химик, разлагая вещества, то, что делает математик в своем чистом учении о величинах, в еще большей мере должен делать философ, чтобы иметь возможность точно определить долю, цен­ность и влияние особых видов знания в разнообразном применении рассудка. Поэтому человеческий разум, с тех пор как он начал мыслить или, вернее, размышлять, никогда не обходился без метафизики, но в то же время не мог изобразить ее достаточно очищенной от всего чужеродного. Идея такой науки столь же стара, как и спекулятивный человеческий разум; а какой разум не спекулирует, будь то по-ученому или по-простому? Однако приходится признаться, что различение двух элементов наших знаний, из которых одни совершенно находятся в нашей власти, а другие могут быть получены только из опыта, даже у мыслителей по профес­сии осталось лишь весьма неясным и поэтому никогда не могло привести к определению границ особых видов знания, стало быть, не могло привести к осуществлению подлинной идеи науки, столь давно и столь глубоко занимающей человеческий разум. Называя метафизику наукой о первых принципах человеческого знания, имели при этом в виду не особый вид знания, а только степень его общности, не давая возможности ясно отличить его от эмпирического, так как ц среди эмпирических принципов имеются кое-какие более общие принципы, которые поэтому стоят выше других; в ряду такой субординации (в которой то, что познается совершенно, мы не отличаем от того, что познается только ), где же мы должны провести черту, отделяющую первую часть и высшие члены [ряда] от второй части и подчиненных членов? Что сказали бы мы, если бы эпохи сущест­вования мира в летоисчислении обозначались лишь путем деления протек­шего времени на первые столетия и столетия, следующие за ними? Тогда пришлось бы задать вопрос: принадлежат ли пятое, десятое и т. д. столетия к числу первых? Точно так же я спрашиваю: принадлежит ли понятие протяженного к метафизике? Вы отвечаете: да! Ну, а понятие тела? Да! А понятие жидкого тела? Вы приходите в замешательство, так как если это продолжить далее таким именно образом, то все окажется принадлежащим метафизике. Отсюда видно, что одна лишь степень субординации (частного общему) не может определить границы науки, а в нашем случае — совер­шенную разнородность и различие в происхождении [знания]. С другой стороны, основная идея метафизики затемнялась еще тем обстоятельством, что она как априорное познание оказывается в известной степени одно­родной с математикой, которая родственна ей, если иметь в виду априорное происхождение; но что касается свойственного философии способа позна­ния из понятий в сравнении со свойственным математике способом судить а рпоп на основании одного лишь конструирования понятий, то обнару­живается такая глубокая разнородность философского и математического познания, которая, правда, всегда как бы чувствовалась, но никогда не была сведена к отчетливым критериям. Вот почему, поскольку сами филосо­фы имели неправильное представление о развитии идеи своей науки, разработка ее не могла иметь определенную цель и точно установленное направление; из-за того, что философы произвольно чертили план, не знали дороги, которой следует идти, и постоянно спорили между собой из-за открытий, которые каждый стремился сделать на своем пути, их науку стали презирать сначала другие, а в конце концов даже в их собственной среде. Итак, всякое чистое априорное знание благодаря особой познаватель­ной способности, служащей для него единственным источником, образует особое единство, и метафизика есть философия, которая должна изложить это знание в таком систематическом единстве. Спекулятивная часть ее, главным образом присвоившая себе это название, а именно та часть философии, которую мы называем метафизикой природы и которая иссле­дует на основании априорных понятий все, что есть (а не то, что должно быть), делится следующим образом. Метафизика в более узком понимании состоит из трансцендентальной философии и физиологии чистого разума. Первая рассматривает только сам рассудок и разум в системе всех понятий и основоположений, относящихся к предметам вообще, причем объекты, которые были бы даны (оп1о1о$1а), не принимаются в расчет; вторая из этих наук исследует природу, т. е. совокупность данных предметов (все равно, даны ли они чувствам или, если угодно, другому виду созерцания), и есть, следовательно, физиология (хотя лишь рациональная физиология). Применение же разума в этом рациональном исследовании природы бывает или физическим, или сверхфизи­ческим, точнее говоря, или имманентным, или трансцендентным. Первое относится к природе, поскольку познание ее может быть применено в опыте (in concrete), а второе — к той связи предметов опыта, которая выходит за пределы всякого опыта. Вот почему эта трансцендентная физиология имеет своим предметом или внутреннюю, или внешнюю связь, однако и в том и в другом случае выходящую за пределы всякого возможного опыта; в нервом случае она есть физиология всей природы, т. е. трансцендентальное познание мира, а во втором — физиология связи всей природы с сущностью, стоящей над природой, т. е. трансцендентальное познание Бога.
Имманентная же физиология рассматривает природу как совокупность всех предметов чувств, стало быть так, как они даны нам, но только на основе тех априорных условий, при которых они вообще могут быть нам даны. У нее есть только двоякого рода предметы: 1) предметы внешних чувств, стало быть, их совокупность, телесная природа; 2) предмет внутрен­него чувства, душа, и, согласно основным понятиям о ней вообще, мыслящая природа. Метафизика телесной природы называется физикой, но так как она должна a priori содержать в себе только принципы познания природы, то это рациональная физика. Метафизика мыслящей природы называется психологией, и по той же самой причине под этим названием здесь следует разуметь только ее рациональное познание.
Таким образом, вся система метафизики состоит из четырех главных частей: 1) онтологии, 2) рациональной физиологии, 3) рациональной космо­логии, 4) рациональной теологии. Во второй части, а именно в учении чистого разума о природе, есть два раздела: physica rationalis и psychologia rationalis. Первоначальная идея философии чистого разума сама предписывает такое деление; следовательно, оно имеет сообразно существенным целям разума архитектонический, а не только технический характер, т. е. основы­вается не на случайно воспринимаемом сродстве и не рассчитана как бы на удачу и потому имеет неизменный и законодательный характер. Здесь имеется, однако, несколько пунктов, которые могли бы вызвать сомнение и ослабить убежденность в закономерности этого деления. Во-первых, каким образом я могу ожидать априорного познания, стало быть, метафизики относительно предметов, раз они даются нашим чувст­вам, стало быть, a posteriori? Как возможно познать природу вещей согласно априорным принципам и прийти к рациональной физиологии? Наш ответ таков: мы берем из опыта только то, что необходимо, чтобы дать нам объект отчасти внешнего, отчасти внутреннего чувства. Первое достигается бла­годаря одному лишь понятию материи (непроницаемая безжизненная протяженность), а второе — благодаря понятию мыслящего существа (в эмпирическом внутреннем представлении: я мыслю). Впрочем, во всей метафизике, исследующей эти предметы, мы должны совершенно воздер­жаться от всех эмпирических принципов, которые прибавили бы к понятию еще какой-нибудь опыт, чтобы на этом основании что-то судить об этих предметах. Во-вторых, где же остается эмпирическая психология, которая всегда отстаивала свое место в метафизике и от которой в наше время ожидали так много для выяснения метафизики, после того как утратили надежду достигнуть чего-то стоящего априорным путем? Я отвечаю: она переходит в ту область, где место всему собственному (эмпирическому) естествозна­нию, а, именно в область прикладной философии, которая связана, правда, с чистой философией, содержащей в себе принципы для нее, но не должна быть смешана с ней. Следовательно, эмпирическая психология должна быть совершенно изгнана из метафизики и уже совершенно исключена из нее самой идеей метафизики. Однако, согласно обыкновению в ученом мире, все же приходится еще оставить для нее местечко в метафизике (хотя лишь в качестве эпизода) из соображений экономии, так как она еще не настолько богата, чтобы самостоятельно составить предмет изучения, и в то же время слишком важна, чтобы совершенно исключить ее или придать ее какой-нибудь другой науке, от которой она еще более далека, чем от метафизики. Следовательно, она лишь пришелец, который пользуется приютом до тех пор, пока не создаст себе собственное жилище в обстоя­тельно разработанной антропологии (составляющей подобие эмпирическо­го учения о природе). Такова, следовательно, общая идея метафизики, от которой сначала ожидали большего, чем по справедливости можно было требовать, льстя себя приятными надеждами, и которая в конце концов стала предметом общего презрения, когда надежды не оправдались. Весь ход нашей критики в Достаточной степени убеждает нас, что, хотя метафизика не может быть фундаментом для религии, все же она остается оплотом ее и что человеческий разум, диалектический уже по природе своей, не может обойтись без такой науки, обуздывающей его и предохра­няющей его посредством научного и совершенно ясного самопознания от опустошений, которые в противном случае непременно произвел бы в морали и религии не подчиненный закону спекулятивный разум. Поэтому можно быть уверенным, что, как бы равнодушно или пренебрежительно ни относились к метафизике те, кто оценивает науку не по ее природе, а только по ее случайным результатам, они во всяком случае вернутся к ней, как к поссорившейся с ними возлюбленной, так как разум, поскольку здесь задеты его существенные цели, должен неустанно работать или над при­обретением основательных знаний, или над разрушением уже имеющихся знаний. Следовательно, метафизика природы и нравов и в особенности пред­варительная (пропедевтическая) критика разума, отваживающегося летать на собственных крыльях, составляют, собственно, все то, что можно назвать философией в подлинном смысле. Она все ставит в связь с мудростью, но на пути науки, единственном пути, который, раз он проложен, никогда не зарастает и не допускает заблуждений. Математика, естествознание и даже эмпирические знания человека имеют высокую ценность как средства главным образом для случайных целей, а если они в конце концов становятся средством для необходимых и существенных целей человечест­ва, то это достигается не иначе как при посредстве познания разума на основе одних лишь понятий, которое, как бы мы ни называли его, есть, собственно, не что иное, как метафизика. Именно поэтому метафизика есть также и завершение всей культуры человеческого разума, необходимое даже и в том случае, если мы будем игнорировать ее влияние как науки на некоторые определенные цели. В самом деле, она рассматривает разум с точки зрения его начал и высших максим, которые должны лежать в основе самой возможности некоторых наук и применения всех наук. Как чистая спекуляция она служит больше для предотвращения ошибок, чем для расширения знаний, но это не наносит никакого ущерба ее ценности, а скорее придает ей достоинство и авторитет, как цензуре, которая обеспечивает общий порядок, согласие и даже благополучие в мире науки и требует, чтобы мужественная и плодо­творная разработка ее не отвлекалась от главной цели — от всеобщего блаженства.
5. Философия ГЕГЕЛЬ ГЕОРГ ВИЛЬГЕЛЬМ ФРИДРИХ Эта наука постольку представляет собой единство искусства и религии, поскольку внешний по своей форме способ созерцания искусства, прису­щая ему деятельность субъективного созидания и расщепления его суб­станциального содержания на множество самостоятельных форм, становится в тотальности религией. В религии в представлении разверты­вается расхождение и опосредствование раскрытого содержания и само­стоятельные формы не только скрепляются вместе в некоторое целое, но и объединяются в простое духовное созерцание и, наконец, возвышаются до мышления, обладающего самосознанием. Это знание есть тем самым познанное посредством мышления понятие искусства и религии, в котором все то, что различно по содержанию, познано как необходимое, а это необходимое познано как свободное.
Соответственно этому философия определяется как познание необхо­димости содержания абсолютного представления, а также необходимости обеих его форм, — с одной стороны, непосредственного созерцания и его поэзии, как равным образом и объективного и внешнего откровения, которое предполагается представлением, а с другой стороны, прежде всего субъективного вхождения в себя, затем также субъективного движения вовне и отождествления веры с предпосылкой. Это познавание является, таким образом, признанием этого содержания и его формы и освобождением от односторонности форм, возвышением их до абсолютной формы, самое себя определяющей как содержание, остающейся с ним тождественной и в этом тождестве представляющей собой познавание упомянутой в-себе-и-для-себя-сущей необходимости. Это движение, которое и есть филосо­фия, оказывается уже осуществленным, когда оно в заключении постигает свое собственное понятие, т. е. оглядывается назад только на свое же знание.
Если . для появления философии необходимо сознание свободы, то этот принцип должен лежать в основании характера народа, у которого философия получила начало. Народ, обладающий этим сознанием свободы, основывает свое существование на этом принципе, так как законодатель­ство и все состояние народа имеет свое основание лишь в понятии, которое дух составляет о себе, в категориях, которыми он обладает. С практической стороны с этим связан расцвет действительной политической свободы; последняя появляется лишь там, где самостоятельный индивидуум, как индивидуум, знает себя всеобщим и существенным, где он обладает бесконечной ценностью, или, иначе говоря, там, где субъект достиг созна­ния личности и, следовательно, хочет без дальнейшего быть признанным самим по себе. Вследствие этой общей связи политической свободы со свободой мысли философия выступает в истории лишь там и постольку, где и поскольку образуется свободный государственный строй философия поэтому начинается лишь в греческом мире. .всякое философствование требует наличия известной ступени духов­ной культуры народа. «Лишь после того, как озаботились об удовлетворении жизненных нужд, начали философствовать,— говорит Аристотель (Ме-taph., I, 2): ибо так как философия есть свободная, бескорыстная деятель­ность, то раньше должен исчезнуть напор вожделений, должно наступить укрепление, возвышение, утверждение духа внутри себя, должны быть изжиты страсти, и сознание должно далеко продвинуться, чтобы думать об общих предметах. Философию можно поэтому назвать чем-то вроде рос­коши постольку, поскольку именно «роскошь» обозначает те удовольствия и занятия, которые не входят в область внешней необходимости как таковой. Философия в этом отношении кажется, во всяком случае, чем-то, без чего можно обойтись, но весь вопрос в том, что мы называем необхо­димым. Со стороны духа мы можем философию признать как раз более всего необходимой . Хотя философия, как мышление и постижение духа времени, и апри­орна, она, однако, есть вместе с тем существенным образом результат, так как мысль есть порождение и даже, можно сказать, живая сила, деятель­ность, сама себя порождающая. Эта деятельность содержит в себе сущест­венный момент отрицания, так как порождение есть также и уничтожение, ибо философия, дабы она порождала себя, имеет своей исходной точкой природное, чтобы затем снять его. Философия выступает, следовательно, в эпоху, когда дух народа уже освободился как от состояния безразличного прозябания первобытной естественной жизни, так и от точки зрения страстной заинтересованности, так что эта направленность на единичное изжила себя. Но подобно тому, как дух выходит за пределы, своего природного образа, так он переходит и от своей реальной нравственности и силы жизни к рефлектированию и пониманию. Следствием такого перехода является то, что он подвергает нападкам этот субстанциональный способ существования, эту нравственность, эту веру и расшатывает ее, благодаря чему наступает период порчи нравов. Дальнейший ход развития состоит в том, что мысль сосредоточивается в себе. Можно сказать, что там, где народ выходит вообще из пределов своей конкретной жизни, где возникает разделение и различие сословий, и народ идет навстречу своей гибели, там, где наступает разрыв между внутренним стремлением и внешней деятельностью, где прежняя форма религии и т. д. уже больше не удовлетворяет, где дух высказывает равнодушие ко всему живому сущест­вованию или пребывает в нем неудовлетворенным и нравственная жизнь разлагается, — лишь там философствуют. Именно в такие эпохи дух ищет прибежища в области мысли, чтобы в противовес действительному миру создать себе царство мысли, и философия есть примирение, которое сама мысль приносит с собою после начатой ею порчи реального мира. Когда философия со своими абстракциями пишет серыми красками на сером фоне, тогда уж миновала свежесть и живость юности, и даваемое ею примирение есть примирение не в действительности, а в идеальном мире. Философы в Греции держались поэтому вдали от государственных дел, и народ называл их праздношатающимися, ибо они уходили в мир мысли. Это явление подтверждается всей историей философии. Так, например, ионийская философия появилась одновременно с падением ионийских государств в Малой Азии. Сократ и Платон уже не находили удовольствия в афинской государственной жизни, которая переживает в их время процесс разложения. Платон стремился создать лучшее государство у Дионисия; таким образом, в Афинах вместе с падением афинского народа наступает время пробуждения философии. В Риме философия распространилась лишь после гибели подлинно римской жизни, республики, под деспотиз­мом римских императоров; она распространилась в эпоху бедствия мира и гибели политической жизни, когда прежняя религиозная жизнь зашаталась и все разлагалось, было охвачено стремлением к новому. С гибелью Римской империи, которая была такой великой, богатой и великолепной, но внутренне мертвой, связана высочайшая ступень развития древней философии, достигнутая в лице неоплатоновских философов в Александ­рии. Точно так же в XV и XVI веках, когда германская средневековая жизнь получила другую форму и наступил разрыв между государством и церковью (раньше политическая жизнь еще находилась в единстве с религией, или, если государство и боролось против церкви, последняя все же оставалась господствующей), — лишь тогда философия стала сначала предметом уче­бы, а затем выступила самостоятельно в новейшее время. Философия, таким образом, появляется лишь в определенную эпоху развития всей культуры народа . Не только наступает время, когда вообще начинают философствовать, но у данного народа появляется определенная философия, и эта опреде­ленность, эта точка зрения мысли, есть та же самая определенность, которая пронизывает все другие исторические стороны народного духа; она нахо­дится с ними в теснейшей связи и составляет их основу. Определенный образ философии одновременен, следовательно, с определенным образом народов, среди которых она выступает, с их государственным устройством и формой правления, с их нравственностью, с их общественной жизнью, с их сноровками, привычками и удобствами жизни, с их попытками и работами в области искусства и науки, с их религиями, с их военными судьбами и внешними отношениями, с гибелью государств, в которых проявил свою силу этот определённый принцип, и с возникновением и выступлением новых государств, в которых высший принцип находит свое рождение и развитие. Дух каждый раз разрабатывал и распространял достигнутый им принцип определенной ступени своего самосознания во всем его многогранном богатстве. Этот богатый дух народа есть организа­ция, собор, в котором имеются своды, залы, ряды колонн, разнообразные части,— и все это произошло, как целое, по одному плану. Философия есть одна из форм этих многообразных сторон. Какова же эта форма? Она есть высший цвет, она есть понятие всего образа духа, сознание и духовная сущность всего состояния народа, дух времени как мыслящий себя дух. Многообразное целое отражается в ней, как в простом фокусе, как в своем знающем себя понятии.
Философия, необходимо существующая в пределах христианского мира, не могла иметь места в Риме, так как все стороны целого суть лишь выражения одной и той же определенности. Отношение между философией и политической историей, формами государственного устройства, искус­ствами и религией поэтому не таково, что они являются причинами фило­софии или что, наоборот, первая является причиной последних, а скорее они все вместе имеют один и тот же общий корень, дух времени. Опреде­ленная сущность, определенный характер проникает все стороны и вопло­щается, как в различных элементах, в политической, религиозной и научной жизни. Это — единое состояние, связанное внутри себя во всех своих частях, и различные его стороны, как бы они ни выглядели много­образными и случайными, как бы даже они ни казались противоречивыми, не содержат ничего чужеродного в своей основе. Данная определенная ступень произошла из предыдущей. Здесь, однако, мы не может показать, как дух эпохи кует, согласно свЪему принципу, всю свою действительность и ее судьбы; изображать в понятиях все это строение в целом здесь не место, это является предметом философской всемирной истории. Нас же касаются лишь те образования, которые принцип духа выковывает в родственном с философией духовном элементе.
Таково положение философии среди других областей; следствием такого положения является то, что она совершенно тождественна со своей эпохой. Но если философия по своему содержанию и не стоит выше своего времени, то она все же выше его по своей форме, ибо она, как мышление и знание того, что представляет собою субстанциальный дух ее эпохи, делает его своим предметом. Поскольку она мыслит в духе своего времени, он является ее определенным отображающим мир содержанием; но вместе с тем она в качестве знания также и выходит за его пределы, так как она противопоставляет его себе; но это противопоставление лишь формально, ибо она поистине не обладает никаким другим содержанием. Само это знание есть, во всяком случае, действительность духа, то знание духом самого себя, которого раньше еще не существовало; таким образом, формальное различие есть также и реальное, действительное различие. Посредством знания дух выявляет различие между знанием и существую­щим. Это же знание порождает затем новую форму развития. Новые формы суть сначала лишь способы знания, и, таким образом, появляется новая философия; но так как она представляет собою уже дальнейший характер духа, то она является внутренней колыбелью духа, который позднее при­ступит к созданию действительной формации. О конкретной картине этого развития мы будем говорить ниже; мы там увидим, что то, чем была греческая философия, получило действительность в христианском мире. Первая область [наука] . родственна философии благодаря вообще своему формальному свойству самостоятельности познания; религия же по своему содержанию представляет собою, правда, противоположность этому первому способу и сфере мышления, но именно этим своим содержанием она родственна философии. Ее предметом является не земное, мирское, а бесконечное. С искусством и, главным образом, с религией философия имеет то общее, что ее содержанием служат совершенно всеобщие пред­меты. Искусство и религия суть те формы, в которых высшая идея существует для нефилософского, для чувствующего, созерцающего, пред­ставляющего сознания. В религиях народы, несомненно, выразили свои представления о сущности вселенной, о субстанции природы и духа и об отношении человека к ним. Абсолютное существо является здесь для их сознания предметом, и, как таковой, он сначала представляет собою для них другое, потустороннее, близкое или далекое, дружественное или страшное и враждебное. В благоговейном преклонении и в культе человек снимает эту противоположность и возвышается до сознания своего единства с абсо­лютным существом. Философия стоит на той же почве, на которой стоит и религия, имеет тот же предмет: всеобщее, в себе и для себя сущий разум. Дух хочет усвоить себе этот предмет, подобно тому, ,как это происходит в религии через благоговейность и культ. Но форма, в которой это содержание наличие, отлична в религии от той формы, в которой оно налично в философии, и поэтому история философии необходимо отлична от истории религии. Благоговейность является лишь соприкосновением мышления с предме­том; философия же хочет свершить это примирение посредством мысля­щего познания, так как дух хочет цринять в себя свою сущность. Отношение философии к своему предмету принимает форму мыслящего сознания, отношение же религии не таково. Но это различие двух сфер не должно быть понимаемо так абстрактно, как будто мыслят лишь в философии, а не в религии; в последней также имеются представления, общие мысли. Так как эти две сферы столь близко родственны между собою, то в истории философии установилась старинная традиция говорить о персидской, индусской и т. д. философиях; эта привычка отчасти еще, соблюдается во многих курсах истории философии. Дух — бесконечно выше, чем природа; в нем божественность проявля­ется больше, чем в природе. Но той формой, лишь благодаря которой само по себе всеобщее содержание входит в философию является форма мышления, форма самого всеобщего. В религии же это содержание, благодаря искусству, предстает непосредственному внешнему созерцанию и, далее, представлению и чув­ству. Значение открывается вдумчивой душе; оно есть свидетельство духа, понимающего такое содержание. Хотя в истинной религии открывало и открывает себя бесконечное мышление, абсолютный дух, все же сосудом, в котором он проявляется, служит сердце, представляющее сознание и разумение конечного. Религия не только обращается вообще к людям, стоящим на всех ступенях культуры («евангелие проповедуется бедным»), но оно должно в качестве религии определенно обращаться к сердцу и душе, вступать в сферу субъективности и, значит, в область конечного способа представления. В воспринимающем и рефлектирующем над восприятиями сознании человек для выражения спекулятивных по своей природе отношений абсолюта имеет в своем распоряжении лишь конечные отношения, которые, будь это в буквальном или символическом смысле, единстве по только и могут ему служить средством для постижения высказывания природы и отношений беско­нечного. В религии, как ближайшем и непосредственном откровении Бога, форма представления и рефлектирующего конечного мышления не только является единственной возможной формой, в которой бог дает себе суще­ствование в сознании, но она должна быть вместе с тем той формой, в которой он является нам, ибо единственно эта лишь форма и понятна для религиозного сознания. Что же касается различия форм знания в религии и философии, то философия выступает как разрушительница того религиозного аспекта, в котором всеобщий дух прежде всего представляется чем-то внешним, носит в сознании предметный характер. Начав с внешнего, благоговейность сама, как мы указали выше, снимает это отношение; таким образом, философия оправдывается благоговейным поклонением и культом и делает лишь то же самое, что они. Для философии здесь важны две вещи; во-первых, подобно религии в благоговейности, для нее важно субстанциальное содержание, духовная душа, и, во-вторых, для нее важно порождение этого содержания перед сознанием, порождение его как предмета, но в форме мысли; философия мыслит, постигает то, что религия представляет как предмет сознания, безразлично, будет ли этот предмет созданием фантазии или чем-то историческим. В религиозном сознании форма знания о предмете есть форма, принадлежащая области представления, содержащая в себе, следовательно, нечто более или менее чувственное. В философии мы не будем выражаться, что Бог родил сына (отношение, заимствованное из физической жизни); но мысль, субстанциальное содержание этого отно­шения получает, однако, признание в философии. Так как философия мыслит свой предмет, то она обладает тем преимуществом, что две стадии религиозного сознания, представляющие в религии различные моменты, объединены в философской мысли в одно единство.
Таким образом, религия имеет общее содержание с философией, и лишь их формы различны; дело идет поэтому лишь о том, чтобы форма понятия достигла такого завершения, которое делает возможным пости­жение содержания религии. Если религия, противопоставляя мысли неподвижность своего абст­рактного авторитета, утверждает о себе, что «врата адовы не одолеют ее», то врата разума сильнее врат адовых, и силой своей они не одолевают церковь, а примиряются с нею. Философия, как постигающее мышление этого содержания, обладает перед представлением, являющимся формой религии, тем преимуществом, что она понимает и то, и другое: она может понимать религию, она понимает также рационализм и супранатурализм, понимает также и себя, но обратное не имеет места; религия, стоя наточке зрения представления, понимает лишь то, что стоит на одной и той же точке зрения с нею, а не философию, понятие, всеобщие определения мысли.
Философия имеется лишь там, где мысль, как таковая, делается абсолютной основой и корнем всего остального, а в изложениях, подобных индусским, этого нет. Из двух родственных философии сфер, как мы установили выше, одна — частные науки, не может, с нашей точки зрения, быть причисленной к философии, так как она обладает тем недостатком, что, как самостоятельное введение и самостоятельное мышление, погруженное в конечный материал, как стремление к познанию конечного, она имеет общим с философией не содержание, а лишь формальный субъективный момент; вторая сфера — религия, страдает тем недостатком, что имеет общим с философией лишь содержание, объективный момент, самостоятельное же мышление не является ее существенным моментом, и предмет представляется в ней в образной форме; иначе говоря, он историчен. Философия требует единства и взаимопроникания этих двух сторон; она соединяет в себе два момента человеческой жизни: праздник жизни, когда человек смиренно отказывается от, себя самого, и будни, когда человек стоит на своих ногах, является хозяином и действует согласно своим интересам. Философия начинается там, где всеобщее понимается как всеобъем­лющее сущее, или, иначе говоря, там, где сущее постигается всеобщим образом, где выступает мышление мышления . Мышление должно суще­ствовать для себя, получить существование в своей свободе, оторваться от природного и выйти из созерцательной погруженности; она должна, как свободная, войти в себя и таким образом достигнуть сознания свободы. Началом философии в собственном смысле мы должны признать тот момент, когда абсолютное уже больше не существует как представление и когда свободная мысль не только мыслит абсолютное, но и постигает его идею, т. е. когда мысль постигает 6j>njre (которое может быть также и самое мыслью), познаваемое ею как сущность вещей, как абсолютную целост­ность и как имманентную сущность всего на свете, — постигаемое ею, следовательно, как мысль, хотя бы оно и выступало как внешнее бытие.
5. Антропологический материализм Фейербаха Плеяду классиков немецкой философии замыкает Людвиг Фейербах (1804—1872) - выдающийся представитель философского материализма и атеизма. Его философские взгляды формировались под воздействием Гегеля, лекции кото­рого он слушал в Берлинском университете. Однако правовер­ным гегельянцем Фейербах не был. Перейдя на позиции мате­риализма, он подверг систематической критике философский идеализм и религиозное мировоззрение. В течение двух лет Фей­ербах преподает в одном из германских университетов, однако его увольняют за публикацию труда, в котором он сомневается в личном бессмертии человека, полагая, что бессмертными могут быть лишь великие деяния человеческого разума. Перед Фейербахом закрываются двери всех университетов Германии, и он вы­нужден вести уединенную жизнь в деревне, где у его жены была небольшая фабрика. Фейербах создает серию философских трудов, самым значи­тельным из которых признается «Сущность христианства» (1841). Материализм Фейербаха оказал сильнейшее влияние на формирование мировоззрения Маркса и Энгельса. Под конец жизни Фейербах вступил в германскую социал-демократическую партию, изучал «Капитал» Маркса. Однако ни марксистом, ни революционером Фейербах не стал. Всю жизнь он сторонился активной политической деятельности, не принимал участия в ре­волюции 1848 г. и отказался баллотироваться в национальное (Франкфуртское) собрание. В историю философии он вошел как последний великий представитель классической немецкой фило­софии. Свою философскую систему Фейербах называл «новой фило­софией» и «философией будущего". Преодолев идеализм Гегеля, Фейербах называет человека продуктом природы, а его мыслительную деятельность единственным носителем разума. Мыслить может только человек, никакого сверхчеловеческого божествен­ного разума в мире не существует. Об этом свидетельствуют данные естествознания, всех опытных наук. Материалистически решая основной вопрос философии, Фейербах убежден в познаваемости мира. Он последователь­ный сторонник материалистического сенсуализма, противник агностицизма. Новая философия должна исходить не из абстракций, а из чувственных данных, из опыта. Органы чувств человека в этом смысле Фейербах называет органами филосо­фии. Тех органов чувств, которые имеет человек, вполне до­статочно для адекватного познания вещей, полагает философ. Чувственные восприятия бывают непосредственными и опосре­дованными. Как пишет Фейербах, «не только внешнее, но и внутреннее, не только тело, но и дух, не только вещь, но и Я составляют предметы чувств. Поэтому все является чувственно воспринимаемым, если не непосредственно, то опосред­ствованно, если не обычными грубыми чувствами, то изощрен­ными, если не глазами анатома или хирурга, то глазами философа, поэтому совершенно законно эмпиризм усматривает источ­ник наших идей в чувствах». Человеческие чувства качественно отличны от чувств живот­ных. Ощущение у животных животное, у человека — человечес­кое, подчеркивал Фейербах. Выступая против спекулятивного, т.е. оторванного от эмпирической базы философствования, он отдает должное теоретическому мышлению, способному отобра­зить внутреннюю суть вещей, их закономерные связи. Истин­ность теоретических положений, по мнению философа, проверя­ется их сопоставлением с чувственными данными. Конечно, такой критерий истины нельзя признать надежным, он не явля­ется универсальным. В результате справедливой в целом крити­ки философского идеализма Фейербах потерял то ценное, что было заключено в трудах его великих предшественников, и, прежде всего Гегеля, — диалектику, в том числе, диалектику познания. Предметом новой философии, считал Фейербах, должен стать человек, а сама философия — учением о человеке, или антропологией. Единство бытия и мышления для философа имеет смысл лишь тогда, когда основанием, субъектом этого единства берется человек. «Новая философия превращает чело­века, включая природу как базис человека, в единственный, универсальный и высший предмет философии, превращая, следовательно, антропологию, в том числе физиологию, в универсальную науку.
Человек — часть природы, природное живое существо. Есте­ствознание, в первую очередь физиология, доказывает неразрыв­ность мышления и физиологических процессов, протекающих в мозге. Фейербах отмежевывается от взглядов вульгарных мате­риалистов, утверждавших, будто мысль есть вещество особого рода, которое выделяется мозгом. Мысль — продукт мозга, но она нематериальна. Не желая, чтобы его отождествляли с вуль­гарными материалистами, Фейербах не решается называть свою философию материализмом. Разумеется, от этого материалисти­ческая сущность его философии не исчезает.
Антропологическая философия Фейербаха исходит из природной сущности человека, который стремится к счастью, любит и страдает, нуждается в общении с себе подобными. Его свобода зависит от окружающей среды, которая либо способствует, либо препятствует проявлению его сущности. Как говорит Фейербах, птица свободна в воздухе, рыба — в воде, человек же — там, где ему ничто не препятствует реализовать естественное стрем­ление к счастью. Фейербах говорит о человеке вообще как о родовом существе. Такой взгляд грешит абстрактным, натуралис­тическим подходом к человеку, игнорирует его социальные ха­рактеристики. Как гуманист и демократ Фейербах понимал, что сословные перегородки и привилегии противоречат человеческой природе. Но как избавиться от этого зла, он не знал. Будучи далеким от политики, философ уповал главным образом на нрав­ственность, этику. Как и французские материалисты, Фейербах полагал, что правильно понятый интерес индивида в конечном счете совпадает с общественным интересом. Это теория «разумного эгоизма», до­полняемая альтруизмом. «Я» не может быть счастливым без «Ты». Человек не может быть счастлив в одиночку, следователь­но, любовь к ближним — предпосылка социальной гармонии, цель человеческого существования. Однако подобная философ­ская конструкция сильно упрощает действительность, абстраги­руется от прозы жизни, где наряду с любовью часто встречается недоброжелательство, зависть, злоба, вражда. Фейербах признает существование как индивидуального, так и группового эгоизма. Столкновение разного рода группо­вых эгоизмов создает напряженность, порождает социальные конфликты. Фейербах говорит о «вполне законном эгоизме» угнетенной массы, о том, что «эгоизм ныне угнетенного боль­шинства должен осуществить и осуществляет свое право и на­чнет новую эпоху истории». Эти рассуждения можно рассмат­ривать как зародыш исторического материализма, но только как зародыш. В конечном счете социальные противоположнос­ти философ пытается объяснять антропологическими особен­ностями людей. Опираясь на антропологический принцип, Фейербах критику­ет характерное для кантианства противопоставление этических норм естественным потребностям человека, его стремлению к счастью. Мораль, противопоставленная человеческой природе, немногого стоит. Поэтому нельзя считать чувственные влечения чем-то греховным. Не существует никакого «первородного греха», на котором основывается религиозное учение. Наши по­роки — это неудавшиеся добродетели, говорил философ. Они не стали добродетелями потому, что условия жизни не соответ­ствовали требованиям человеческой природы. Значительное место в творчестве Фейербаха занимает крити­ка религии. Происхождение религиозных чувств и верований он пытался объяснить с позиций антропологического материализма. Религиозные чувства порождаются не только страхом перед сти­хийными силами природы и обманом жрецов, как считали мате­риалисты XVII—XVIII вв. По мнению Фейербаха, не только и не столько страх, а стремления, надежды, страдания, идеалы, свойственные природе человека, весь его эмоциональный мир в решающей степени способствуют порождению религиозных веро­ваний. Религия, таким образом, имеет реальное жизненное со­держание, она не случайна, а необходима людям. Место рожде­ния богов, считал Фейербах, в сердце человека, в его страдани­ях, упованиях, надеждах. В отличие от холодного рассудка серд­це стремится любить и верить. В религии выражается весь че­ловек, но превратным образом. Человек верит в богов не только потому, что у него есть фантазия и чувства, но также и потому, что у него есть стрем­ление быть Счастливым. Он верит в блаженное существо не толь­ко потому, что он имеет представление о блаженстве, но и по­тому, что сам хочет быть блаженным. Он верит в совершенное существо потому, что сам хочет быть совершенным. Он верит в бессмертное существо потому, что сам не желает умирать. Фейербах выводил религиозное сознание из особенностей человеческой природы, но саму эту природу понимал не исто­рически, абстрактно. Отсюда и его трактовка религии носила неисторический, абстрактный характер. Натуралистический подход к человеческой сущности помешал ему увидеть соци­альное содержание религиозных представлений, их историчес­кий характер. Если религия рождается в сердце человека, то она так же неистребима, как неистребимы человеческие эмоции. Фейербах, однако, предполагал, что религиозно-фантастические представлений когда-нибудь исчезнут. Но когда? Тогда, отвечал философ, когда любовь человека к человеку станет религиозным Чувством и заменит собой традиционную религию. Человек добьется на земле того, что религия обещает на небе. Атеизм есть истинная религия, религия без Бога, религия человеческого братства и любви. Религиозные верования и чувства основаны на отчуждение некоторых свойств человека. Ум, сила, справедливость и другие качества отрываются от своих конкретных носителей, обобщаются и многократно умножаются. Тогда они приписываются фантастическим существам — персонажам многочисленных религий. Если бы у птиц была религия, говорил Фейербах, то их 6оги представлялись бы могучими птицами. Человек же создает богов по своему образу и подобную, отчуждая от себя и приписывая им свои лучшие качества, но в фантастическом и гипертрофированном виде. Надо покончить с этим процессом отчуждения, вер­нуть человеку отнятые у него качества, свести религиозные ве­рования к их земной, реальной основе. 6. Заключение В объем понятия «классическая немецкая философия» входят философские системы Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля и Фейербаха. Созданные за сравнительно короткий ис­торический срок и образуя преемственный ряд, эти системы обладают некоторыми общими признаками. К их числу относится, во первых, развитие диалектики не только как способа критики «чистого разума» (Кант), но и как универсального метода познания и целостной системы логических категорий. Во-вторых, применение; диалектического метода к историческому процессу, попытки сформулировать законы общественного развития, правда, на базе объ­ективного идеализма. В-третьих, вера в исторический прогресс, в плодотворность научного, в том числе философского познания. И, наконец, гуманизм, глубокое уважение к человеку, который высту­пает как цель, а не средство (Кант) и как универсальный предмет философии (антропологический материализм Фейербаха). Классическая немецкая философия наложила заметный отпе­чаток на последующий ход развития мировой философской мысли. Она послужила теоретическим источником формирова­ния философских взглядов Маркса и Энгельса, Герцена и Чер­нышевского. На ее базе возникли влиятельные философские школы неокантианства и неогегельянства, расцвет деятельности которых падает на последнюю треть XIX и первую треть XX сто­летий.

7. Список использованной литературы.

1. Алексеев П. В. Панин А. В. Хрестоматия по философии: Учебное пособие. Издание второе, пер. и доп.- М.: “Проспект”. 1997.-576 с. 2. Миронов В. В. Философия. Учебник. - М.: ПРОСПЕКТ, 1998. - 240 с.
3. Философия: Ч 1, История философии. Изд. 2-е., М., ЮристЪ., 1998