Образ немцев в русской прессе во время франко-прусской войны 1870-1871

Введение. Крупные столичные издания. “Санкт–Петербургские ведомости.” “Голос.” “Московские ведомости.”
“Биржевые ведомости.” Мелкие столичные и частные провинциальные издания. “Русские ведомости.” “Сын Отечества.” “Рижский вестник.” “Киевлянин.” Официальные газеты. “Правительственный вестник.” “Русский инвалид.” Региональные издания. Еженедельные и ежемесячные издания. Заключение. Источники и литература: Введение. Объединение Германии— одна из целей и одно из последствий франко–прусской войны— не могло не повлиять на восприятие немцев представителями других народов. Теперь перед их глазами были не просто пруссаки, баварцы, саксонцы и т.п., а единый немецкий народ, обладающий государственностью и большими политическими амбициями. Естественно, в новых представлениях о немцах должны были отразиться и отношение к Пруссии, и тот факт, что окончательное объединение Германии стало результатом войны с Францией. В историографии затрагиваются подобные метаморфозы— Шнеерсон, рассматривая русское общественное мнение во время франко–прусской войны, делает вывод о том, что враждебное и настороженное отношение к Пруссии сложилось у многих еще в начале войны, а после Седанской катастрофы французской армии и пленения Наполеона 23 августа с. ст., что привело к установлению республики во Франции, большинство увидели в Пруссии завоевателя[1]; Оболенская, исследуя этот вопрос более подробно, приходит к таким же по сути выводам, отмечая, что русское общественное мнение 1870–1871 гг. во многом подготовило будущее сближение с Францией[2]; в более поздних работах Оболенская касается влияния франко–прусской войны на восприятие немцев русским обществом и русским народом: в 1870–1871 гг. формируется устойчивый шаблон восприятия немца как крайнего милитариста и захватчика и Германии как угрозы миру, шаблон распространяется только в достаточно образованных слоях, а в простонародной культуре сохраняются прежние представления, сформировавшиеся на рубеже XVIII–XIX веков[3]; затрагиваются подобные метаморфозы фрагментарно, в основном рассматриваются, весьма подробно, позиции и оценки по поводу франко–прусской войны, работ, посвященных именно образу немцев, стереотипам восприятия не существует. Частично восполнить пробелы историографии— цель настоящей работы, частично, поскольку объект анализа— только русские периодические издания 1870–1871 гг., а не вся совокупность источников, от дневниковых записей устных бесед в высших слоях русского общества и до лубочных картинок, отражающую общественные стереотипы восприятия в самом широком смысле, вплоть до простонародных представлений. Специфика периодических изданий в том, что с одной стороны, они отражают определенные тенденции общественного мнения, а с другой, оказывают влияние на формирование последнего. По этому поводу категорично высказывался Тимашев, министр внутренних дел в 1868–1878 гг.— “общественного мнения самостоятельного в России не существует. Известно, как оно слагается у нас: каждый читает утром за чашкой кофе газету и в течении дня прибавляется той мудростью, которую он в газете прочитал.”[4] Естественно, Тимашев слишком категоричен, хотя определенная доля правды в его словах, вероятно, есть. Характерно, что периодические издания обвиняли друг друга в стремлении навязать читателю определенные позиции, пропрусские или профранцузские, наиболее любопытно выразился Скворцов в “Русских Ведомостях”, обвинив “Московские Ведомости” в том, что они “сознательно обрабатывают общественное мнение в пользу Франции” [09.07.1870]. В то же время, стремление навязать определенные позиции и реальное воздействие на общественное сознание далеко не одно и тоже. Стремление навязать свои позиции, убедить читателя в их истинности, вероятно, наложило определенный отпечаток на образ немцев, складывающийся на страницах периодики, хотя сознательного, жесткого, искуственного формирования стереотипов воприятия, видимо, не было. По сравнению с началом 60–х гг. в 70–х количество газет увеличилось вдвое— в 1870 в России—36 газет “общего содержания”, увеличились тиражи, возрос интерес к прессе в самых широких слоях.[5] Наибольший интерес представляют крупные столичные газеты— либеральные “Санкт–Петербургские Ведомости”, умеренно–либеральные “Голос”, “Биржевые Ведомости”, реакционные “Московские Ведомости”[6], события франко–прусской войны подробно освещалась на их страницах, позиции и симпатии редакции проявлялись в комментариях в обширных обзорах иностранной прессы, размещаемых в разделах “внешние известия”, “зарубежная хроника” и подобных, также эти позиции могли проявляться в избирательном подходе к самому обзору иностранной прессы, на формирование определенного отношения к немцам и Германии могли повлиять передовицы, статьи и очерки, где более четко излагались позиции редакции и где проговаривались, вскользь или как вывод, определенные шаблоны восприятия, более полно и более обоснованно образ немцев рисовался в многочисленных и регулярных корреспонденциях из Германии и с театра военных действий.· Столичные малотиражные и региональные газеты— “монархические” “Рижский Вестник”, “Киевлянин”, скорее реакционный “Сын Отечества”, и либеральные “Русские Ведомости”[7]— не публиковали корреспонденций из–за рубежа, как исключение— случайные корреспонденции в “Русских ведомостях”, их иностранные разделы в основном состояли из перепечаток из более крупных изданий, в то же время некоторые из них уделяли определенное внимание франко–прусской войне, занимали какие–то позиции, и старались формировать определенное отношение у своих читателей, хотя, естественно, их материалы не могут дать целостного образа.·· Официальные газеты— “Правительственые Вестник”, газета военного министерства “Русский Инвалид”, региональные “Губернские Ведомости”[8]— придерживались государственных позиций в освещении военых событий— нейтралитета в пользу Пруссии, в целом не увлекались корреспонденциями, также как мелкие частные издания формировали определенное отношение, но не давали целостного образа. Характер источника— стремление к манипуляции общественным мнением и определенный круг читателей у каждой газеты— обуславливает структуру настоящей работы— механическое сопоставление материалов хотя бы и близких по направлению газет нецелесообразно— более рациональный путь— анализ образа немцев в каждом издании отдельно. Крупные столичные издания. “Санкт–Петербургские ведомости.” “Санкт–Петербургские ведомости”, одна из крупнейших либеральных газет, стремилась на своих страницах к действительному нейтралитету в отношении воюющих сторон. (Также для этой газеты характерно, то что авторы корреспонденций и статей не обязательно разделили позиции редакции, например Боборыкин, нескрывающий своих симпатий к Франции [01.08.1870].) Анализируя ситуацию до официального объявления войны, указывая на попытки противоборствующих сторон переложить вину друг на друга, отмечая при этом шовинизм ряда парижских газет и сдержанность немецких, вызывающий тон французских заявлений и более правдивый характер, более спокойный, без “громких, трескучих фраз” тон прусских заявлений, делает вывод о том, что Пруссия лишь виновата в меньшей степени [02.07.1870]. Говоря о причинах войны Корш, главный редактор, называет пересечение стратегических интересов Франции и германских государств, развитие идеи национального единства Германии, желание второй империи “подновить себя новыми победами”; отмечая при этом, что сочувствие должно быть на стороне Германии до тех пор пока ее политика не является завоевательной[29.08.1870]. Говоря о необходимость для России политики невмешательства [01.01.1870] и поддерживая аналогичное решение русского правительства, отмечается, что победа Пруссии будет выгодна только Германии [24.07.1870]. Как отмечалось в литературе, после Седана многие, в том числе и “Санкт–Петербургские ведомости” увидели в Германии завоевателя[9],— “ .кровавая борьба блистательно веденная Германией в ответ на дерзкий вызов интриганов и проходимцев и победоносно сразившая врагов спокойствия и свободы в Европе, приняла характер войны завоевательной, со всеми ужасами племенной вражды, со всеми возможными насилиями и захватами. Германия, представлявшая собою в начале интересы и идеи человечества, стала после победы лишь представительницей худших сторон своего народного характера [01.01.1871]”. В то же время редакция старается не отождествлять полностью действия прусского правительства и немецкой нации, указывая на позитивные черты в немецком движении [21.02.1871], хотя отмечает, что “подвиги насилия не могут не развращать народа” [12.01.1871]. Корш на протяжении всей франко–прусской войны, сохраняет надежды на развитие политической свободы в будущей Германии, в сентябре замечая, что ожидать от Германии “одного только политического мрака” в будущем никак нельзя [27.09.1870], а апреле 1871— рассматривая империю Бисмарка как переходный этап, находя предпосылки к этому в аналогичных настроениях некоторых немецких деятелей, например у Беты, который предрекает Германии федеративное будущее [07.04.1871].
В первые месяцы войны материалы из раздела “Внешние Известия” дают картину крайнего воодушевления и единодушия немцев по всей Германии: все политические партии объединились в одном стремлении, “самые красные республиканцы” слились в одном порыве с “самым заскорузлым юнкерством” [07.07.1870], студенты из Силезии, Магдебурга, Бонна и т.п. записываются в армию, растет количество крупных и мелких пожертвований [11.07., 14.07.1870], война крайне популярна [15.07.1870]. Об этом же повествуется в корреспонденциях Боборыкина из Мюнхена и с Рейна: в Мюнхене разрастается патриотическая деятельность, различного рода дамы жертвуют свои сбережения в пользу раненных и назначают награды солдатам за захват митральез(французских картечниц, считавшихся чрезвычайно грозным видом оружия), студенты организуют собственный легион, граждане выказывают готовность отдать свои помещения “Обществу попечения раненных” и т.п. [22.07., 26.07.1870]; на Рейне все население захлестнула “волна патриотизма”: “Все прирейнское население помогает провиантом и деньгами. . Во Франкфурте, этом центре пруссофобии, образуется отряд волонтеров. . Между резервистами такое рвение, что в каждой роте насчитывается лишних людей, по десятку и больше. Мальчики 14–15 залезают в солдатские вагоны и никакими средствами нельзя их возвратить на лоно родительское. . Все государственные прусские, гессенские и южно–немецкие железные дороги объявили даровой проезд для лиц, посвятивших себя уходу за ранеными. Их примеру следуют многие частные компании. [29.07.1870]”, “ .школьники, зарабатывающие на отпевании по 4 крейцера, отдают эти деньги в пользу раненных. [31.07.1870]”. Другой корреспондент из Гейдельберга сообщает, что на каждой самой ничтожной железнодорожной станции бездна народа, жаждущая “хоть взглянуть на светлые пуговицы”, встречая любого, носящего “хоть признак милитаризма” радостными приветствиями, криками “Ура” и т.д., единственная тема разговоров пассажиров железных дорог—”рассказы о необыкновенной силе, храбрости войск, ловкость полководцев”, при этом никто не сомневается в победе немцев, “выражение “победа или смерть” сделалось общим лозунгом”[19.07.1870].
Немецкий патриотизм обладает, согласно корреспонденциям, некоторыми специфическими чертами. В корреспонденции некого В.Б. из Майнца сообщается, что патриотизм в новоприсоединненых провинциях, в Ганновере, Гассен–Касселе, а также южных выражается преимущественно распиванием в колоссальных количествах пива и пением патриотических песен [22.07.1870]. “Ужасающее пьянство” описывается и в корреспонденциях Боборыкина— из Бамберга он пишет, что патриотическое воодушевление ландвера выражается прежде всего в “возлияниях Бахусу”[21.07.1870], в письме из Нюренберга специально оговаривает, что “вакхченское состояние войска” не “скороспелый вывод впечатлительного туриста”, ссылаясь на жалобы знакомого офицера, и на новое выражение, обозначающее крайнюю степень опьянения, распространенное среди ландвера, — “Пьяны как пушка”, Боборыкин даже выражает сомнение в силе воинского духа, “который нуждается в поглощении целых ушатов пива”[22.07.1870], еще более будоражащая воображение картина рисуется в его корреспонденции из Мюнхена: “Вечером . по народным пивным садам сидят массы солдат ландвера и угощаются пивом. . Буйства я не заметил, но истребление пивной жидкости колоссальное. Приятель сообщил мне, что есть специалисты”, выпивающие по 20 “масс” пива в день, а в “массе”— по две кружки в добрую бутылку”[25.07.1870]. Знаменательно, что в корреспонденции из Нюренберга Боборыкин замечает, что пьяные баварцы в хвастовстве и шовинизме ничуть на уступают французам [22.07.1870], через некоторое время, он употребляет выражение “пивные органы прессы” по отношению к ультрапатриотическим газетам [11.08.1870], затем термин “пивные патриоты”[04.09.1870]. Очевидно, выражение “пивные патриоты” обязано своим появлением июльским впечатлениям Боборыкина, хотя в июле речь шла только о солдатах ландвера; характерно, что другой корреспондент, из Берлина, по аналогии с русским выражением обозначает немецкий “ура–патриотизм” “колбасным”[30.11.1870]. Шовинистический оттенок немецкий патриотизм приобретает не сразу. В начале войны большинство публикуемых материалов говорят о сдержанности, умеренности немцев. Даже в Париже скромный тон немецких газет накануне войны произвел, по мнению редакции, благоприятное впечатление [01.07.1870]. В корреспонденции из Ганновера отмечается, что несмотря на крайнее воодушевление, во время исполнения национального гимна не только не сбивают ни с кого ни шляп, ни шапок, но даже и не снимают их [17.07.1870]. Сообщается об отсутствие какого–либо шума(ура–патриотического) среди военных [26.08.1870]. Тургенев из Бадена сообщает, что в Бадене никто не кричит: “Смерть французам!”, наоборот французские семьи, здесь проживающие, пользуются совершенным уважением со стороны властей и населения [1?.08.1870]. Несмотря на огромную популярность войны, далеко не все, особенно жители прирейнских областей, рады предстоящей бойне, возможной гибели близких и материальным трудностям, связанных с военной обстановкой[24.07.1870]. О том же пишет Боборыкин, по выражению одного его знакомого немца, “степень культуры, делает и солдатам войну почти омерзительною” [29.07.1870]. Ситуация начинает меняться уже в конце июля, после первых успехов германских войск. Реакция немцев на военные успехи описывается в серии корреспонденций из Берлина, характерен эпизод, описанный в первой из них— направляясь в Берлин и беседуя с попутчиками–немцами, автор корреспонденции был поражен внезапной и несколько комичной переменой, происшедшей с немцами, после известия об освобождении пруссаками Саарбрюкена, оказавшегося впоследствии ложным,— “ .возвысился тон, явилась самоуверенность, быстро повеселели лица — и все это одним мигом,” сразу же после этого немцы заговорили о необходимости и выгоде присоединения к Германии Эльзаса и Лотарингии [28.07.1870]. В двух других корреспонденциях описывается патриотические демонстрации в Берлине, усиливающиеся после каждой новой победы. После победы при Верте, “празднование перешло границы, ибо пруссаки чуть не целый день кричали “ура”, одновременно усиливаются антифранцузкие настроения— немцы уже собираются в Париж. Однако далеко не все, по мнению корреспондента, всерьез поддерживают подобные настроения— одна из подобных демонстраций закончилась “интермедией”, для прекращения которой потребовалось вмешательство полиции— мастеровая молодежь, “наскучив патриотическими криками”, начала развлекать себя тем, что с криками: “Шляпу долой!” сбивала цилиндры, проходивших мимо буржуа [29.07., 30.07.1870]. Наиболее заметна эволюция образа немца в корреспонденциях Боборыкина с Рейна— в августе— немцы опьянены успехом, но в то же время с их стороны нет ни ожесточения ни грабежа [01.08.1870], более того у немцев “гораздо более умеренности, такта, добродушия, рядом . с самодовольством, неразлучным с победой”, хотя присоединения Эльзаса и Лотарингии теперь уже всеобщее требование [11.08.1870], германские военные внушают уважение, в них не видно никакой заносчивости, они объективны в оценке военных событий [18.08.1870], германская расе свойственны задушевность, глубина, мягкость сердечных ощущений [20.08.1870]; после Седана— немцев опьяняет жажда к завоеваниям, лишь единицы, солидарные с прогрессивными идеями века, против несправедливых захватов, но их голоса — “капля в море немецкого высокомерия, разбушевавшегося превыше всякой меры” [31.08.1870], война потеряла смысл, немецкий патриотизм действует в ретроградных целях, на территории Франции действует уже не германская армия, а “полчища, руководимые честолюбцами,” немцы уже не гнушаються мародерством, смысл которого скорее расхищение и истребление, чем потребление, пленным вместо уважения — удары прикладами по лицу за неумение ходить по прусски [13.09.1870]; из под Меца— в побежденных французах нет ожесточения против немцев, хотя те изводили их голодом, только подавленность своим горем и позором, в победителях “каждое слово, каждый звук дышит неумолимой жестокостью и высокомерием,” особым “сухим, методическим, ретроградным высокомерием”; солдаты ландвера, по сути мирные граждане, не испытывают особого желания продолжать войну, но испытывают ненависть к французам; единство и дисциплина германского войска результат не всеобщего воодушевления, а следствие обезличивания человека— для немецких офицеров солдаты не сограждане, а “Leute” или “Kerls”, каждый прапорщик говорит солдату “ты” и трактует его, как своего денщика [19.10.1870]. Не все корреспонденты были столь категоричны— Тургенев из Бадена сообщает об уважительном отношении местного, гражданского, населения к пленным — при появлении колонны пленных из Страсбурга “публика”, как выражается Тургенев, “вела себя очень прилично”, не позволив себе ни каких оскорбительных выходок или криков, лишь одна старая крестьянка засмеялась, увидев “действительно карикатурного тюркоса”, но ее тотчас осадил работник в блузе, промолвив: “Alles zu seiner Zeit; heute lacht man nicht”. (Все в свое время; сегодня не смеются)[13.09.1870]. Решающее значение для формирования штампа о высокомерии, заносчивости, шовинизме немцев имел вопрос о присоединении Эльзаса и Лотарингии— захватническая политика не могла вызывать сочувствия, редакция солидаризируется с Боборыкиным, отмечая слабую аргументацию немецких ученых и публицистов необходимости присоединении— это пойдет на пользу цивилизации, Эльзасу и Лотарингии гораздо выгоднее быть немецкими, и вообще можно пренебречь интересами меньшинства (Эльзаса и Лотарингии) ради интересов большинства (Германии), — но все эти аргументы, как бы они не хромали, отражают общие, национальные настроения в Германии [18.10.1870]. (Позиция Тургенева выглядит в этом вопросе исключением— истинная причина притязаний на Эльзас и Лотарингию— стремление обеспечить гарантии безопасности и мира, который является немецкой idee fixe, со стороны Франции, республика, по ошибочному мнению немцев, таких гарантий не дает [13.09.1870].) Шаблон о высокомерии, заносчивости развивается и в корреспонденциях из Берлина в декабре–апреле; важно, что корреспондент не очень часто иллюстрирует свои выводы непосредственно наблюдаемыми им событиями и явлениями; — в немецком характере “самомнение и неуважение к другим народам, к их священнейшим и элементарнейшим правам,” черта народов полуобразованных, сохранившаяся у цивилизованных немцев как результат прошлого политического унижения Германии и прошлой школы знаменитого “стремления на восток” [01.01.1870]; в прессе формируется особый “самодовольный” лексикон— “Staatsburger Zeitung” не стесняется называть Гамбетту “сумасшедшим”, а Гарибальди— ”старым дураком” [06.02.1871], немцы дошли до крайнего национального эгоизма и самоослепления, а немецкая публицистика— в своем чванстве до невменяемости— жестокость германских войск оправдывается жестокостью наполеоновских маршалов в 1813 году, раздувается славянский вопрос — раздаются требования положить предел дерзости России, стремящейся укрепиться на Дунае [01.01., 02.03., 03.03.1871], одна из газет совершенно серьезно в качестве доказательства, того что немецкие солдаты и на войне сохраняют нежность чувств опубликовала сомнительно лирическое послание унтер–офицера из под Парижа: “Белый медведь живет в Сибири,/В Африке живет гну,/Пьяница живет в бреду/В моем сердце живешь ты./”[03.03.1871] и т.п.; причем немецкая заносчивость, приобретает некий кровожадный оттенок· — юмор доходит до крайней степени цинизма— никто не смущается шуткам над голодающим населением осажденного Парижа, вроде того, что бомбы вытеснили крыс и мышей из Парижа и теперь парижанам нечего есть, а в берлинских магазинах перед Рождеством появились шоколадные бомбы с надписями “Мец”, “Седан”, “Париж” [01.01.1871], хотя в то же время корреспондент замечает, что подобный юмор мог возникнуть в аналогичных обстоятельствах у любой нации [12.02.1871]; параллельно описанию парадоксального чванства приводятся сведения о моральном разложении победоносной германской армии— участившихся хищениях провианта и оружия, нарушениях дисциплины, стремлении немецких солдат, не видящих перед собой врага вернуться домой [01.01.,26.04.1871].
Новое политическое устройство Германии не признается достаточно прочным и отвечающим даже самым скромным желаниям немецкого народа [28.11.1870], но в то же время ни редакция, ни большинство корреспондентов не ставят под сомнение существования единой немецкой нации. Эволюция образ немца на страницах “Санкт–Петербургских ведомостей” вполне закономерна, если учитывать позицию редакции по франко–прусской войне, следовательно, в какой–то степени стереотипы восприятия создавались сознательно, и главное, сознательно навязывались.
“Голос.” В июле–декабре образ немцев формируется в основном в передовицах и статьях, корреспонденции случайны, нерегулярны и малосодержательны, с декабря, когда уже на страницах “Голоса” уже сформировались определенные стереотипы, появляются регулярные корреспонденции от Н. Родионова ( декабрь–январь) из областей, оккупированных немцами, и из Берлина, подписанные В.А. (декабрь–апрель). С самого начала Краевский и К° заняли антипрусские позиции— основная ответственность за развязывание войны была возложена на Пруссию [05.07.1870], которая стремиться к военной гегемонии в Европе и потому спровоцировала Францию [01.01.1871], хотя признавалась и определенная роль французского шовинизма [05.07.1870]. Политика Бисмарка с самого начала была завоевательной, лишь в начале прикрываясь национальными принципами [17.09.1870]. Пруссофобия подкреплялась балтийским вопросом— отмечалось, что Пруссия не имеет никаких юридических прав на остзейские провинции, но в то же время оговаривалось, что Пруссия никогда не считается ни с какими юридическими нормами [04.08., 05.08.1870]. В начале войны в иностранном обзоре и нескольких корреспонденциях отмечалось всеобщее воодушевление в Пруссии, Баварии и других областях— “пожертвования сыпяться со всех сторон, волонтеры являются тысячами” [11.07., 17.07.1870]. Однако существование прочного национального единства ставилось под сомнение— немецкий патриотизм и идея германского единства, несмотря на уверения самих немцев, появились “чуть ли не вчера”, большую роль в их распространении играет Пруссия и Бисмарк, подходящий к немецкому единству “по–прусски, с феодально–милитаристкой точки зрения”, объединяющий Германию посредством военной дисциплины [12.07.1870], “кровью и железом” [01.01.1871]; идея национального единства более всего развивалась в Пруссии [30.07.1870], и прочно укоренилась в пруссаках благодаря прусскому начальному образованию [30.09., 01.10.1870], однако пруссаки и остальные немцы понимают это единство совершенно по–разному, в корреспонденции из Гейдельберга отрицается желание южных немцев объединяться— ” .нынешние немцы— не германцы и они против всего, что нарушает их личное благополучие, хотя бы то была даже идея о единстве Германии” [22.07.1870], Германия стремиться объединится, объединится под “черно–красно–желтым знаменем Барбароссы”, Бисмарк же стремиться покрыть “прусской каской каждого немца”, Пруссия стремится не объединить Германию, а подчинить ее и округлить свои границы [05.07., 31.07.1870]. Современное объединение Германии удолетворяет лишь Пруссию, и скорее вредным для ее развития, поскольку Пруссия, превосходящая остальные немецкие государства в политическом отношении, слабее их в нравственном [16.10.1870]. Искусственный прусско–немецкий патриотизм построен лишь на племенных страстях, национальной ненависти, поэтому способствует скорее разрушению, чем созиданию— поведение прусских войск во Франции подобно поведение израильтян в Ханаане и гуннов в Средней Европе [01.09.1870]. Естественно такой патриотизм не очень прочен— свидетельства в корреспонденциях Н. Родионова— из Эльзаса— “патриотизм почтенных бюргеров ландвера охлаждается по мере недостатка в топливе и излишка однообразия в полевой жизни .” [25.12.1870], из Страсбурга— любовь к Отечеству у немцев сочетается с любовью к барышничеству— несколько немцев были отданы под суд за продажу оружия французам— “натуру не переделаешь” [09.01.1871]. Война не объединяет немцев, а деморализует их, развивает в них неуважение к другим и крайнюю жестокость [03.01.1871]; война делает их истинными поборниками завоевательной политики Пруссии— как пишет Родионов, привычка к захватам становится у них “зудом второй натуры” [06.01.1871]; свою свирепость— сожжение деревень и убийства мирных жителей— они высокомерно оправдывают тем, что последние смеют оказывать им “незаконное” сопротивление [07.01., 26.01.1871], сочетая свою жестокость с проявлениями лицемерного сердоболия— то помилуют портного, вербовавшего крестьян в франтирерские банды, то какой–нибудь генерал поможет инвалиду–зуаву пересечь какую–нибудь площадь .[07.01.1871]. О ультрапатриотических настроениях немцев свидетельствуют корреспонденции из Берлина— Германия тяготится войной, война невыгодна, но любое слово против войны встречается яростными нападками опьяненого победами большинства [22.12.1870] (два месяца спустя другой корреспондент из Германии— простой народ устал от войны, а большинство образованного сословия “закрикивают себя с тем азартом, с каким всегда оправдываются люди, чувствующие, что, что–то у них неладно” [02.02.1871].); отмечается крайнее хвастовство и самодовольство немцев, причем они не только хвалят себя гласно, но и в душе уверены, что они великолепны [13.01.1871]; в то же время отмечается, что наряду с ликованием, присутствуют и траур, хотя признаки последнего не столь заметны,— снег на улицах Берлина, который некому убрать, белые флаги общества в пользу раненных, даже прусский крест— черный с белой каймою— орден за военную доблесть— свидетельствует о трауре, а не о самодовольном ликовании [06.01.1871]; да и ликования берлинцев отмечены некой умеренностью— немцы отличаются практичностью— иллюминации (свечам и газу) они предпочитают флаги, поскольку их можно использовать не один раз [15.01.1871], иллюминация же всегда соразмерна значению события, и то часто огни в окнах— из приличия или для рекламы [10.03.1871]; наиболее пылкие патриоты, видимо, мальчишки, которые все поголовно носят военные фуражки, и авторы многочисленных патриотических стихов и куплетов, патриотическая поэзия печатается даже в так называемых “столовых газетах”— что–то вроде меню, причем сочинители настолько усердствуют в патриотизме, что некоторые слова цензуре приходиться вымарывать [10.03.1871], патриотизм в ходу и в народных театрах, характерно, что в ура–патриотических пьесах встречаются достаточно грубые шутки в адрес немецких собратьев— баварцев–“жирных пьяниц”, саксонцев и др. [21.03.1871]; увлечение победами крайне велико— на каждом углу копии телеграмм, депеш, продаются также наборы литографированных депеш на карточках, большим спросом пользуются военные карты, лавочники вывешивают в витринах портреты пруских военачальников, правда, они это делают больше для рекламы [06.01.1871], иногда эта страсть к военной славе и самопрославлению принимает комические или даже кощунственные формы— в берлинских лавках продается суповой концентрат в виде статуэтки Вильгельма I, обещают и Бисмарка [04.02.1871], везде изображения прусских крестов— из сахара, выдавленные на мыле, на книгах, и т.д., на пасхальных яйцах можно увидеть изображения прусских военных деятелей [16.04.1781]; апогея патриотизм берлинского населения достиг во время торжества, видимо, по поводу перемирия— торжества, далеко не соответствующего представлениям о немецкой флегматичности, неэмоциональности, прусской дисциплине, — бестолково, безвкусно размещенная иллюминация, давка, несмолкающие крики “Ура”, кучи мальчишек с флагами, фонарями, песнями, ружейная пальба, 72 флага— проявление патриотических способностей купечества— на городской ратуше, которую ночью смирные немцы под влиянием пива брали штурмом, на следущий день— траур— берлинцы с поникшими головами отправляются пить пиво (картины пивопития в корреспонденциях потрясают воображение не меньше боборыкинских— даже своих четырехлетних детей берлинцы поят пивом из ведрообразных сосудов, характерно, что корреспондент не употребляет выражения “пивной патриотизм”, наоборот сомневается в том, чтобы истый немец, потребляющий пиво в соответствующих количествах, был способен выражать какой–либо пафос, даже патриотический [26.01.1871] ) [21.02.1871]; при всем буйстве патриотизма, немцы не испытывают ненависти и презрения к французам, они могут презирать полудиких тюркосов или Наполеона III, но не Францию, перед которой всегда преклонялись и будут преклоняться, Германия слишком много приобрела от французской культуры, чтобы от нее отказаться, рассуждения отдельных ультра–патриотов о победе тевтонской расы над романской совершенно нелепы [04.02., 11.02.1871]; Пруссии необходима Франция; Пруссия— страна полиции в высшем смысле (хотя и обычные полицейские находятся особом положении—в военные дни берлинцы мерзнут, и только полицейские одеты тепло и удобно), вся внутренняя жизнь подчинена строгой дисциплине— все учатся, потому что приказано учиться, все воины, потому что приказано быть воинами, и сама власть отдает приказания, потому что обязана их отдавать [26.01.1871], приверженность дисциплине ведет к застою, Пруссия — “Срединная империя”, не способная к развитию— в которой любовь к порядку всегда будет сочетаться с выливанием нечистот на улицу, а всеобщая грамотность никогда не перейдет в образованность [27.04.1871].
Для корреспонденций из Берлина характерно то, что в них практически не употребляется термин “пруссаки”, вместо этого “немцы”; более основательно разбирается немецкий патриотизм, в существовании которого сомневались и Краевский, и Родионов, правда, патриотизм носит, даже не шовинистический, просто несерьезный оттенок, а проявления немецкого патриотизма, описанные в корреспонденциях, — проявления восторга берлинцев, возможно, самых ревностных пруссаков, по поводу военных успехов Пруссии; в то же время в рассуждениях корреспондента прослеживается определенное влияние позиций редакции.
“Московские ведомости.” В первую очередь образ немцев формируется в передовицах Каткова, хотя определенное значение имели немногочисленные корреспонденции, статьи. “Московские ведомости” обладали стабильными резко антипрусскими позициями, вызывавшими крайнее раздражение у германской прессы.[10] На страницах газеты регулярно подчеркивалась агрессивность Пруссии — Пруссия была причиной всех войн в которых она участвовала [15.08.1870 и т.д.], опасность усиления Пруссии для Европы и России [25.07.1870 и т.д.], появляется тезис о неизбежности будущего столкновения германской и славянской рас, причем не только в катковских передовицах, но и в публикуемых письмах читателей— например, в письме Столыпина [22.10.1870]. Объединение Германии расценивалось негативно, как шаг назад— “мрачному единству” при Саксонской династии, “битвам и походам полудиких тевтонских племен, ничем не отличавшихся от гуннских и татарских вторжений”, противопоставлялось духовное единство политически раздробленной, но свободной Германии, оказывающей культурное влияние на всю Европу [19.08.1870], теперь в новой Германии, созданной “кровью и железом”, проснулась натура Германской империи старого времени, новая Германия неудержимо завоевательна по своей природе, причем она и еще прекрасно организованна для наступления [15.12.1870]. Главную причину объединения Германии Катков видел не в духовных потребностях немецкого народа, а во влиянии внешних обстоятельств, южногерманские государства присоединились к Пруссии только из–за военной необходимости [10.07.1870]. Так же оценивается ситуация в корреспонденции из Бадена— немцы ненавидят и Бисмарка, и двоедушную Францию, и из двух зол на время выбирают первое [12.07.1870]. После того как война теряет оборонительный характер, по мнению Каткова, как следствие, усиливается рознь партий на юге и севере [10.10.1870]. В корреспонденции из Франфуркта также отмечается ненависть немцев к пруссакам, хотя они все же радуются успехам прусских войск, но лишь из патриотизма, в то же время немцы опасаются того, что в результате войны выиграет только Пруссия [09.01.1871]. Характерно, что последняя мысль раннее высказывается в одном из писем к издателям— “Немцы понимают, что они пали жертвой честолюбия пруссаков” [21.08.1870]— Катков подталкивал к подобным выводам своего читателя. Параллельно с подобными рассуждениями описывается воодушевление немцев, но на страницах газеты это воодушевление приобретает шовинистический оттенок— в той же корреспонденции из Бадена говорится о всеобщем исступлении [12.07.1870], в корреспонденции из Гейдельберга нет этого оттенка, но в то же время образы патриотически настроенных немцев несколько комичны, возможно, подобный комизм возникает по мимо воли корреспондента, — “Вражда к французам есть историческое чувство немцев и эта война будет народной войной для Германии. . “Против французов и мы пойдем,”— говорила мне одна толстая немка, едва поворачиваясь в своей кондитерской. . Немцы, сидя за кружками пива, сильно храбрятся против французов.” [30.07.1870]. С первыми военным успехами шовинизм получает еще большее развитие (хотя в то же время немцы восхищаются своим противником— “ отрицание достоинств неприятеля не входит в их систему . они превозносят французскую армию до небес.” [21.11.1870]). В корреспонденции из Тегернзее причиной восторженного патриотизма и воодушевления жителей Гамбурга— поезда на фронт отправляются каждые 10–15 дней, налоги увеличены втрое, проводятся дополнительные рекрутские наборы, однако Гамбург не выказывает неудовольствия, наоборот собирает добровольные пожертвования— причиной называется “тщеславие успехом”, военные победы очаровали и Баварию, ненавидевшую Пруссию всего год назад, и даже Франкфурт [03.09.1870]. Сразу же после Седана Катков отмечает, что война окончилась, кровь может еще литься, но это будет уже не война, а бойня [25.08.1870]; Германия же опьянена мыслью о территориальных присоединениях и не хочет остановиться [19.09.1870], наоборот степень шовинизма и жестокости— “дикие страсти нынешних преемников Гердеров, Кантов, Гегелей,” до которой они доходят,— не имеет ничего подобного в истории; причем те, кто ранее был гордостью Германии— ее ученые и мыслители— теперь всячески стараются раздуть эти страсти [17.12.1870]. Достаточно цельного образа немцев на основе материалов “Московских ведомостей” не складывается, последовательно создаваемые стереотипы об агрессии и шовинизме относятся скорее к Пруссии, чем к немцам, о единой германской нации речи не идет. “Биржевые ведомости.” “Биржевые ведомости” часто подвергались критике со стороны других периодических изданий за слишком вольное отношение с фактами. Публикуемые корреспонденции мало чем отличаются от передовиц— в них преобладают оценки и рассуждения, факты, сообщаемые корреспондентами, часто берутся ими из местной прессы. Еще до начала войны редакция заявила о своих симпатиях к Франции [06.07.1870]. Ответственность за войну сваливалась на Пруссию (в корреспонденции из Гессена высказывалась мысль о провокации Бисмарка против Франции [24.07.1870]), с самого начала Пруссия на страницах газеты предстает завоевателем— история Пруссии— история войн и только война 1813 года— война за независимость, остальные — “войны честолюбия династии, войны захвата, войны против слабых,” Пруссия появилась в результате завоеваний; сейчас создавая империю вместо безобидной германской федерации, Пруссия создает и угрозу спокойствию Европы [26.07.1870], лицемерные заявления Бисмарка о Франции как о зачинщике войны подразумевают угрозу для любого государства [22.09.1870]. Патриотическое воодушевление против Франции объединило всю Германию [09.07., 10.07.1870], корреспондент из Саксонии пишет, что осуществилась мечта Шиллера о слиянии всех немцев [22.07.1870], в Берлине война крайне популярна, публика требует чтения телеграмм о последних военных событиях прямо во время спектаклей [17.07., 30.07.1870]. После первых побед патриотизм легко трансформируется в шовинизм— корреспондент из Франфуркта— “читающая публика” все более и более электризуется рассказами и восхвалениями о немецкой храбрости во время “трехдневной бойни” под Мецом, забывая какими жертвами покупается “величие прусской армии”; в результате “немецкий патриотизм растет в страшной прогрессии и доходит до остервенения”; скромность, миролюбие, кротость— прежние качества немцев, в них уже не заметны, и теперь “мирные филистеры, которые прежде считали преступным цинизмом, являться домой к дрожайшей половине позже 9 часов вечера, теперь просиживают в кабаках за пивом далеко за полночь, поощряя и наставляя друг друга в патриотизме, т. е. в дикой ненависти ко всему французскому” [23.08.1870], немцы опьянели от неожиданных побед, даже обезумели [22.09.1870]. Развивается немецкое чванство— по сообщению русского врача с линии фронта— “немецкие врачи действуют не лучше, но кичатся и смотрят с пренебрежением [21.10.1870]. Шовинизм, естественно, не мог быть прочной основой для национального единства, как отмечали “Биржевые ведомости”, Пруссия не создаст Германии, но может ее задушить [11.09.1870], позже— объединение Германии— свершившийся факт, но не факт, что это объединение германской нации [30.09.1870], время для естественного рождения немецкой нации прошло и не факт, что Пруссия может создать ее искусственным путем [06.10.1870]. По сообщению корреспондента из Штутгарда — немалая часть немцев не хочет продолжения войны и выражает недовольство навязываемой им прусской солдатчиной [07.10.1870], к концу года подобные настроения испытывает большинство населения Германии, “война надоела даже самым ярым патриотам” [14.01.1871], большая· антивоенная партия появляется и в самой Пруссии— Якоби и К° [20.09.1870], повсеместно осуждается “прусский вандализм”— варварские методы ведения войны [15.10.1870].
Случайные, немногочисленные корреспонденции и шаблонные выводы передовиц создают еще менее цельный образ, чем “Московские ведомости”. Стереотипы о шовинизме, чванстве возникают, но они иллюстрированны единичными корреспонденциями, исключение— стабильно формируемый стереотип об агрессивности Пруссии, стремлении к завоеваниям.
Мелкие столичные и частные провинциальные издания. “Русские ведомости.” Газета последовательно занимала пропрусские позиции, которые не изменились и после Седана, Скворцов отметил, что война из династической превратилась в национальную [28.08.1871]. Главный виновник войны— сознательно к ней стремившаяся Франция [05.07.1870]. Война воспринимается немцами как народное, общегерманское дело, война объединяет Германию, немецкий патриотизм сдержан, без “трескучих манифестаций” [19.07.1870], немецкий патриотизм не минутные настроения— в корреспонденции из Германии отмечается высокое культурное развитие нации, которое и обеспечило успехи прусского войска, развитие, отражающееся в приверженности общему делу, так в Висбадене потребовалось собрать урожай— собрали в 24 часа, потребовалась гужевая сила— крестьяне сами пришли и сдали лошадей, солдат везде угощают бесплатно, но многие из них платят, поскольку деньги могут понадобиться на общее дело, воплощение культурного развития— немецкий солдат— чисто одетый, опрятный, образованный, главное, ясно осознающий свой долг, сознательно его исполняющий [08.08.1870]. Патриотизм не переходит разумные рамки— затянувшаяся война не вызывает у немцев особого восторга— указывается на контраст между газетными дифирамбами и тягостное чувством между унынием и отчаянием простых немцев [09.01.1871]. “Сын Отечества.” Нет четко выраженных позиций, хотя симпатии скорее не на стороне Пруссии. Пруссия—истинным виновник войны— “Франция только подняла перчатку, которую ей бросила Пруссия” [05.08.1870]. Немецкий патриотизм сразу же приобретает радикальный, шовинистический оттенок— после объявления войны во Франции шумели три–четыре дня и то какие–то “блузники”, немцы “свирепствуют” гораздо дольше, самыми отборными ругательствами сыплют журналисты, во Франции еще можно иметь свое суждение и восставать против войны, в свободной, высокообразованной Германии “грозят вздернуть на фонарь всякого, кто только дерзнет сказать слово против войны”[15.07.1870], с военными успехами шовинизм усиливается [12.08.1870], притязания немецких газет становятся “час от часу” высокомернее”[17.08.1870], немецкие газеты вскоре уже требуют наказания для всей французской нации [19.08.1870], “ .с каждым днем все громче и громче раздается в Германии крик: ”Горе побежденным!” Это уже не простое ликование весьма понятное в народе, упоенным своими быстрыми успехами, а желание раздавить врага, которого заранее считают поверженным на землю”[26.08.1870]. Одновременно отмечается, что немцы через силы терпят пруссаков [15.07.1870], а октябре— немцы устали от войны, многие желают мира, многие не разделяют жажды присоединений [15.10.1870]. Подтверждения своим рассуждениям редакция находит в книге Шербюлье, изданной накануне войны— Германия стремиться политическому единству, Германия стремиться к “звенящей и бряцающей славе”, любой ценой немцы хотят быть сильнейшими, но им мешает, во–первых, их желание быть едиными, оставаясь независимыми; во–вторых, их совесть (немцы— один из самых “серьезно–либеральных народов”), которая после короткого увлечения должна воспротивиться их славе [21.10., 30.10.1870]. “Рижский вестник.” В целом стоит на антипрусских позициях, в иностранном отделе преобладают перепечатки из “Голоса”, “Московских ведомостей”, “Биржевых ведомостей”, отражающих “мысли и мнения чисто русских людей”, другие издания обвиняются в “европейничестве, германолюбии, пруссофилии” [19.08.1970]. В статье некого М.П. причинами войны названы провокационные действия Франции, нежелающей усиления Пруссии [21.07.1870]. Развивается мысль об агрессивности Пруссии— Германия стремится “властвовать над народами путем захватов, путем насилия и беззаконий” [28.08.1870], новая Германия— обладает наступательной программой и не ограничится одной Францией; германцы сделались “чем–то в роде древних Вандалов” [27.01.1871]. Новая Германия— не то к чему стремилось большинство немцев— у М.П. — Пруссия— “самолюбивая и зазнавшаяся нация”— силой присоединяя германские земли, навязывает немцам особый род объединения— объединение с прусским солдатом, тягостными повинностями и т.п. [21.07.1870], “многие, даже весьма многие, жаждущие национального единства, недовольны тем, что исполнение задачи единства попало в руки феодальной Пруссии, обращающей беэ всякой церемонии немцев в пруссаков” [28.08.1870], Германия превращается в Пруссию, в государство, в котором милитаризм и соединенные с ним захват и насилие являются на первом плане [15.10., 30.12.1870]. Стереотип о шовинизме стандартно развивается по линии немецкой прессы— отмечается ее крайняя несдержанность— немцы часто “просто выходят из себя” [18.07.1870], стремление доказать первенство немцев в Европе [28.08.1870], безудержное самовосхваление— немцы “трубят во всеуслышанье о всяком даже очень обыкновенном деле или поступке на поле войны” [17.09.1870]. Шовинизм прессы, как и прусский милитаризм поддерживается далеко не всеми, особенно в вопросе о войне— многие не желают продолжения войны, ставшей почти бесцельной [08.09., 10.10.1870]. “Киевлянин.” Антипрусские позиции. Отмечается жестокость пруссаков, их несправедливые притязания[08.08., 18.08., 05.09.1870], искушеность в выворачивании чужих кошельков посредством реквизиций [04.08.1870]; отсутствие безоговорочной поддержки среди немцев— последний заем на военные издержки потерпел полное фиаско [04.08.1870]. В статьях Юзефовича, Пруссия противопоставляется христианской цивилизации, под которой подразумевается Россия,— Пруссия (германская раса) побеждая Францию(романскую), достигла в политическом отношении невиданной высоты, однако основные начала германской культуры— порабощение, разобщение, каста,— полезные в прошлом,— не способствуют, а препятствуют духовному развитию, будущее принадлежит христианской цивилизации, обращенной к духовным ценностям; Пруссия подобие чингисхановских орд не столь опасна как кажется, она побеждает численностью, России легко будет превзойти ее в этом отношении (понимая это, Германия будет стремиться к союзу с Россией) [13.10., 15.10.1870]. Официальные газеты. “Правительственный вестник.” Отражал государственные позиции в войне—нейтралитет в интересах Пруссии, в “зарубежной хронике” в основном публиковались материалы официальных французских и немецких изданий, определенные стереотипы формировались в “общем обозрении” зарубежной хроники. В “общих обозрениях” нет крайних, резких суждений по поводу воюющих сторон, неоднократно— сочувственное отношение к французам, восхищение их патриотизмом[24.11., 01.12., 08.12., 22.12.1870], определенные пропрусские симпатии отражаются в некотором “облагораживании” их деяний—ничего не сообщается об их жестокости, в описаниях разрушенных французских городов—ни одного слова о тех, кто это сделал[20.09.1870], причиной срыва октябрьских мирных переговоров видится в том, что парижское правительство выдвинуло такие условия—пропуск жизненых припасов в осажденный город,—на которое “осаждающий неприятель не захотел согласиться никак”[01.11.1870], бомбардировки Парижа вынуждены, у тому же война всегда означает кровавые жертвы[12.01.1871]. Положение Пруссии с самого начала видится более выгодным, надежды Франции на внутригерманские разногласия неосновательны, несмотря на то, что пруссаки, отличающиеся, “заносчивостью и надменным презрением ко всему чужому,” вызывают некоторое недовольство у других немцев[05.07.1870], за несколько дней войны дело германского единства продвинулось и выиграло значительно больше, чем за весь предыдущий период”[19.07.1870], идея восстановления Германской Империи крайне популярна[29.12.1870], свершившееся объединение Германии— ее главное моральное вознаграждение в войне[12.01.1871], патриотизм, охвативший Германию, проявляется в сдержанных формах, возможно, из–за характера самих немцев[26.07.1870], выражается патриотизм в военном энтузиазме[15.12.1870], который не ослабевает несмотря на затянувшуюся войну — патриотически настроенные германцы обладают твердой решимость не заключать мира, не получив гарантий на будущее[29.12.1870]; сдержанность германцев (пруссаков и баварцев) проявляется и в их поведении в Париже— они символически заняли лишь несколько кварталов на несколько часов, они отказались от посещения Дома Инвалидов, чтобы не огорчать свои присутствием ветеранов, которым “тяжело было бы видеть торжествующих неприятелей”, по тем же причинам, многие отказались от посещения Лувра, немцы отнеслись с понимание к несчастью Франции, проявив терпимое отношение к траурным украшениям—черным креповым покрывалам на статуях, траурным флагам и т.п.[02.03.1871].
“Русский инвалид.” Газета военного министерства. Перепечатки из “Правительственного вестника”, иностранных газет, часто французские события—по немецким газетам, а немецкие по—швейцарским и другим, также собственные корреспонденции и статьи; затрагиваются проблемы германского единства, единодушия, патриотизма, дается подробный облик немецкого солдата. Общегерманским войскам присуща менее прочная внутренняя связь, чем французским, это компенсируется общностью интересов Пруссии и южногерманских государств[07.07.1870]. Корреспонденции Петра К–ва— вся южная Германия за Пруссию, все обвиняют Францию, но в то же время большинство винит и Бисмарка, “приписывая поведению его какую–то скрытность и самоуверенность, повлекшую Германию в такое неожиданно–затруднительное положение”, к Вильгельму отношение более благожелательное[15.07.1870]; южнонемецкие новобранцы выглядят бодро, но на войну идут апатически, хотя каждый готов умереть за дело Германии[15.07.1870]; в Дрездене так же пребразование “провинциального блузника в солдата делается весьма скоро и просто”, в моменты проводов ни слез, ни всхлипываний, ни причитаний, все тихо и безмятежно, все сосредоточено молчат, прихлебывая пиво, в Берлине более оживленная военная деятельность [17.01.1870], прусские солдаты и офицеры собираются дойти неприменно до Парижа (многие, отправляясь на фронт, спешат в скорочном порядке обвенчаться—тогда в случае их гибели подруги будут получать законную вдовью пенсию), по мнению многих, Наполеон, объявив войну, оказал Германии услугу— война объединит немцев [19.07.1870]. “В заметках по поводу войны”— военная система Пруссии, обеспечившая победы, существует не только благодаря огромным затратам и пожертвованиям, но главное благодаря немецкой честности и добросовестности в исполнении всех мелочей; сила Германии обусловлена сознанием общей цели, которой проникнуты все государственные учреждения Пруссии, как высшие, так и низшие; сила Германии— в высоком уровне нравственной и умственной подготовки, в “спартанской простоте” войска(скромность в быту офицеров, небольшие оклады, продвижение по службе медленное и заслуженное); Пруссия подобна Древнему Риму, только высшее значение имеет не гражданин, а солдат[21.08., 02.09., 13.09., 04.10.1870]. Корреспонденции А[нненкова] из Берлина— в Берлине очень много рослого, молодого и здорового люда, занятого конторскими делами, и в то же время прекрасно подходящего для фронта; “ .поражает во внешности прусского солдата не один рост, не одна сила, не один здоровый цвет лица; прежде всего, останавливает на себе внимание настроение его духа. Он всегда весел, смотрит бодро, подшучивает, ведет себя иногда как школьник”, он образован и умственно развит, ему присущи бодрость, энергия, сила, и в то же время в нем нет ничего страшного, отталкивающего; положение солдата в Пруссии далеко небедственно— в его рацион входит мясо, сало и ряд других продуктов, которые в Пруссии не каждый состоятельный бюргер может себе позволить [23.01.1871]; в Берлине повсеместно увлечение военной славой, которое выглядит иногда комичным, даже против воли Анненкова,— по его сообщению, в берлинских магазинах продается подделка под казенный суповой концентрат т.н. “гороховую колбасу”, уступающая по качеству и превосходящая в цене оригинал[19.02.1871]. То, что солдат в Пруссии не является “пушечным мясом”, подтверждают сообщения об успехах военной медицины и прекрасном уходе за раненными— подобное отношение и к пленные французы— “Пруссия сберегла Франции 300–тысячную армию”, причем пленным не только оказывают медицинскую помощь, но и помогают наладить связь с родными, товарищами[10.03., 12.03., 14.03., 04.04.1871].
Региональные издания. В основном перепечатывали “зарубежную хронику” из “Правительственного вестника”, иногда разбавляя ее сообщениями из других газет— после ряда сообщений о жестокости прусских войск в “Самарских губернских ведомостях”, в “Вятских губернских ведомостях”, специальным циркулярным письмом от 30 сентября Главное управление печати посоветовало региональным изданиям придерживаться в дальнейшем направления “Правительственного вестника”[11]. Е.Л. Лебедев, редактор Симбирских губернских ведомостей, занял крайне радикальные пропрусские позиции— Францию он обвинил в том, в чем многие столичные издания обвиняли Пруссию,— в стремлении доминировать Востоке и препятствии распространению там влияния России; естественно, Франции обвинялась в шовинизме и называлась единственным виновником войны [11.07.1870], речь прусского короля по поводу начала войны, сравнивал с речью Александра I, сказанную последним во время нашествия Наполеона I на Россию[25.07.1870], в дальнейшем, видимо, под влиянием совета Главного управления, Лебедев умерил свой радикальный пафос, в основном ограничившись перепечатками из “Правительственного вестника”, правда, выбирая материалы по своей германофильской душе. “Виленский вестник” советами Главного управления руководствовался в меньшей степени, занимавший в целом нейтральные позиции— отмечалась лживость французских газет[13.08., 18.08.1870] и самовосхваление обеих сторон [14.07.1870], в то же время цели Франции представлялись более безопасными, чем цели Пруссии, в стремлении к национальному объединению и, главное, прусский способ определения германской национальности виделась угроза для всей Европы [28.07.1780], свидельством агрессивных намерений— новая карта Германии, изданная в Лейпциге в начале августа, Лотарингия, Эльзас, Франш–Конте, часть Швейцарии и Австрии на ней залиты тем же цветом, что и Германия, балтийские провинции цветом чуть бледнее немецкого[25.08.1870] (из столичных газет об этой карте сообщал “Голос” 16.10.1870), об агрессивности свидетельствовало и требование Пруссии половины французского флота[03.09.1870], и срыв Бисмарком осенних переговоров[03.11.1870]. Еженедельные и ежемесячные издания. В русских журналах периода франко–прусской войны почти нет корреспонденций из Германии, стереотипы, мелькавшие на газетных страницах, повторялись в кратких политических обзорах и развивались в более объемных, но не более оригинальных, аналитических статьях. Еженедельная “Неделя” развивая тезис о национальном характере войны для Германии, отмечает возможность увлечения милитаризмом на какое–то время, но в дальнейшем после упрочения своего внешнего положения, Германия должна будет упрочить свое внутренее положение развитием политических свобод и материальным благосостоянием, старания Бисмарка опруссачить Германию должны закончится онемечиванием Пруссии[№28,29 1870]. После Седана— “у немцев . совершенно вскружилась голова от неожиданных военных успехов и хищнических подстрекательств прусского правительства”[№36 1870], национальная война превратилась в войну в интересах берлинского комитета[№47 1870], главными распространителями шовинизма стали немецкие ученые, дошедшие до невменяемости в своем “пивном патриотизме”[№8 1871], “Неделя” все же сохраняет веру в “нравственный прогресс наций”, указывая на нетождественность Бисмарка и народа, видит в будущем мирный путь для германского народа[№11 1870].
“Нива”, в силу своей специфики— “журнал для семейного чтения”— не занимала никаких позиций, основное внимание концентрируется на военных событиях, предпочтение отдается корреспонденциям иностранных газет, описывающим батальные сцены, в нескольких собственных корреспонденциях, описывается патриотическое воодушевление— война воспринимается немцами как святое дело, как крестовый поход, и успехи медицины[№29, №37 1870].
В “Русском вестнике” Каткова развивались те же антипрусские позиции, что и в его газете,— в статье Щебальского говорилось об агрессивности Пруссии, о опасности ее усиления для России в связи с остзейским вопросом, о вреде “берлинской централизации” для Германии, единой в культурном отношении[№7 1780]; высказывалась мысль неизбежности столкновения германской и славянской рас[№8 1780]. Подобные позиции занимали славянофильские журналы “Заря” и “Беседа”— отмечается агрессивность Пруссии— Пруссия спровоцировала войну [Заря №7.1780], Пруссия угроза для Европы и России[Заря №8 1870, Беседа №2 1871]; отсутствие всякого цивилизующего элемента в современной войне[Заря №1, №3 1781] и нарушение всех основных начал человечности и права со стороны пруссаков [Беседа №1 1871]; современное единство— механический характер, не учитывающее внутригерманских различий и негативное для культурного развития[Заря №10.1870, Беседа №3 1781]; в “Заре” возникает стереотип о “пивном патриотизме”— “для поддержания патриотического духа и фатерландских разговоров имеется в готовности пиво— это скверное французское пиво, которое, конечно, остановилось бы в горле баварских солдат, если бы оно не обладало тем .преимуществом, что за него .не надо платить ни единого из пфеннингов, которых доброкачественный немец так не любит вынимать из своего кошелька”[Заря №10 1870]. На страницах “Вестника Европы” были отражены две тенденции— война для Германии— путь к национальному единству и в статье Утина— война в интересах Пруссии, которая поглощает Германию, неся милитаризм, абсолютизм и реакцию[№8 1870], точка соприкосновения тенденций— прусские милитаризм и реакция, различия— перспективы развития немецкой нации, первая тенденция, отраженная более полно,— рост шовинизма временный, Германия не имеет в себе столько завоевательных элементов, прусский милитаризм растворится в соединенной Германии[№9, №10, №11 1870], в то же время пока,что Германия— лишь увеличившаяся Пруссия, дальнейшее политическое развитие будет зависеть от развития общегерманского парламента, в котором пока только по сути прусские партии[№5 1871]. Антипрусских позиций придерживались “Отечественные записки” и “Дело”, по замечанию Оболенской, главной причиной этих настроений, в отличии от большинства либеральных и консервативных органов, для которых причиной были— проблемы равновесия в Европе, славянский вопрос и будущие русско–германские отношения, — для демократические изданий были пути и характер объединения Германии[12]. Но повторяют эти издания те же самые стереотипы— шовинизм— немцев охватило “состояние такого ожесточения и бешенства, что в них, видимо, исчезает последний след рассудка”[От.з–и №10 1870], “тевтомания так овладела филистерской Германией, что она смотрит и не видит, слушает и не слышит”[Дело №9 1870], даже женщины захвачены ура–патриотической истерией— “Женщины в современной войне”[От.з–и №2 1871]; крайняя жестокость немцев[От.з–и №9, №10, №11 1870, №2 1871; Дело №9 1870, №1 1871]; развивается мысль о том, что Германия побеждает за счет численности и варварских методов— “азиатское коварство и варварство”, “по составу и численности своей германская армия весьма близко подходит к армиям монгольских орд ”[От.з–и №9 1870], “единство Германии достигается миллионной армией которую не жалеют . победы немцев обусловлены не грамотностью и не цивилизацией— причины успеха— игольчатые ружья, масса, ненависть к Франции .”[Дело №9 1870]. Журналы не создают новых стереотипов восприятия, но, в какой–то степени, закрепляют и развивают стереотипы, сформированные чуть ранее. Заключение. В освещении русской прессой событий франко–прусской войны проявилось определенное стремление к манипуляции общественным мнением. Под влиянием политических позиций, которые стремились навязать, создавались определенные стереотипы восприятия немцев. Схожие стереотипы создавались на страницах совершенно разных по направлению изданий. Наиболее стабильным и наиболее сознательно создаваемым был стереотип восприятия Германии и немца как агрессора, захватчика, завоевателя— часть изданий— “Московские ведомости”, “Биржевые ведомости”, “Голос”, “Рижский вестник”, “Заря и др. с самого начала войны развивали этот шаблон, часть— “Санкт–Петербургские ведомости”, “Неделя”, “Вестник Европы”— после Седана, сохраняя некоторые надежды на развитие “нравственного прогресса”. Этот стереотип, прежде всего связанный с Пруссией, с этой “самолюбивой и зазнавшейся нацией”, автоматически переносится и на единую Германию. Распространенным является и шаблон о шовинизме и высокомерии — в “Санкт–Петербургских ведомостях” патриотический восторг и “самодовольство, неразлучное с победой” постепенно превращаются в “море высокомерия”, в “Биржевых ведомостях”— патриотизм доходит до остервенения уже после первых военных успехов, а в “Сыне Отечества” немцы с самого начала свирепствуют и готовы вешать на фонарях. Вместе с шовинизмом формируется, не так последовательно и, возможно, не так сознательно, “пивной патриотизм”— подробно эта тема развивается в корреспонденциях Боборыкина, термин “пивной патриотизм” употребляет “Неделя”, так или иначе пиво стоит рядом с патриотизмом в “Московских ведомостях”, “Биржевых”, “Заре”. Ряд изданий— “Санкт–Петербургские ведомости”, “Московские”, “Неделя” сообщают о “ученом” шовинизме. Вместе с шовинизмом и высокомерием разрастается и комическое чванство— в “Голосе”, “Санкт–Петербургских ведомостях”, и даже в официальном “Русском инвалиде”. Образ завоевателя и многочисленные сообщения о жестокости, видимо, способствовали возникновению образа свирепых варваров, диких племен, несущих смерть и разрушение цивилизованному миру— в “Голосе” действия немцев сравниваются с действиями израильтян в Ханаане и гуннов в Средней Европе (в “Московских ведомостях” с гуннами сравниваются предки современных немцев), с монгольскими ордами, побеждающими числом и азиатским коварством— в “Отечественных записках” (мысль о том, что пруссаки побеждают численностью высказывается корреспондентом “Санкт–Петербургских ведомостей”[ Спб. вед–ми, 30.07.1870]), в “Киевлянине”— идентичный образ— только орды не “монгольские”, а “чингисхановские”, в “Рижском вестнике”— с вандалами, образ бесчисленной разрушительной силы возникает в Сыне Отечества—“ .здесь каждый житель в то же время и воин, и потому военная сила Пруссии и является чем–то вроде той гидры, которой сколько ни руби голов, а они все живы. эта сила, в мирное время не заметная, может при первом крике о войне быстро сформироваться в огромные массы, которые и летят потом вроде саранчи на чужие поля” [ Сын От. 28.10.1870].
В образе немцев пресса подчеркивает прежде всего те черты, как правило негативные, которые появились под влиянием войны. Война, согласно газетам, чрезвычайно быстро развращает немцев. Столь быструю трансформацию отмечал в своих мемуарах Боборыкин— еще весной 1870 года он не наблюдал в Берлине ничего похожего на “дух милитаризма и захвата”, охвативший Германию после первых побед[13]. В то же время, пока что пресса подчеркивает неестественный характер этих явлений, эти явления объясняются не желаниями немцкой нации, а амбициями берлинского комитета и опьянением воеными успехами, ряд изданий— “Санкт–Петербургские ведомости”, “Неделя”, “Вестник Европы”— считают эти явления времеными.
Источники и литература: Периодические издания июль 1870—май 1871: Газеты: Биржевые ведомости. Виленский вестник. Вятские губернские ведомости. Голос. Киевлянин. Московские ведомости. Неделя (с апреля по сентябрь 1871 издание было приостановлено). Правительственный вестник. Рижский вестник. Русские ведомости. Русский инвалид. Санкт–Петербургские ведомости. Симбирские губернские ведомости. Сын Отечества. Журналы: Беседа (изд. с 1871). Вестник Европы. Дело. Заря. Нива. Отечественные записки. Русский вестник. Другие источники: Боборыкин П. Д. Воспоминания. Т.2. М., 1965. Феоктистов Е. За кулисами политики и литературы. М., 1967. Литература: Есин Б. И. Русская дореволюционная газета. 1702–1917. М., 1971. Оболенская С.В. Франко–прусская война и общественное мнение Германии и России. М., 1977. Оболенская С.В. Образование Германской империи и русское общество.// Метаморфозы Европы. М.,1993. Оболенская С.В. Немцы в глазах русских XIX века: черты общественной психологии.// Вопросы Истории 1997 №12 с.102–116. Оболенская С.В. Германский вопрос и русское общество конца XIX века.// Россия и Германия. Вып.1. М., 1998. с. 190–205. Русская периодическая печать. 1702–1896. М., 1959. Шнеерсон Л.М. Франко–прусская война и Россия. Минск, 1976. · Также во всех газетах, и более мелких и в региональных, помещались официальные документы— телеграммы военных ставок, депеши, воззвания и т.п. ·· Возможно, подобные издания в какой–то степени отражают стереотипы, создаваемые в крупных столичных газетах. · О некоторой кровожадности говорит еще “довоенная” корреспонденция из Ганновера— “ На железной дороге я встретил одного немца, который с необыкновенной радостью рассказывал мне действие этих бомб и старался живописать, как они будут разрывать человеческое тело по частям, так что образуется не ряд трупов, как в обыкновенных войнах, а кучи ног, рук, животов и пр.—точно в лавке мясника. Отвратительно! Я думаю, что это— скорей дикая немецкая фантазия.” [12.07.1870] · По мнению, “Биржевых ведомостей” [1] Шнеерсон Л.М. Франко–прусская война и Россия. Минск, 1976. с.141–159, 182–192, 240-256. [2] Оболенская С.В. Франко–прусская война и общественное мнение Германии и России. М.,1977. с. 312–316. также Образование Германской империи и русское общество// Метаморфозы Европы. М., 1993. с.165–198. [3] Она же. Немцы в глазах русских XIX века: черты общественной психологии// Вопросы истории 1997 №12 с.102–116. Она же. Германский вопрос и русское общество конца XIX века// Германия и Россия. Вып.1. М.,1998. с.190–205. [4] Феоктистов Е.За кулисами политики и литературы. М., 1965. с.122–123. [5] Есин Б. И. Русская дореволюционная газета. 1702–1917. М., 1971. с.28–29. [6] Русская периодическая печать. 1702–1896. М., 1959. с.19–20, 285-270, 408-409,24–25. [7] Там же с. 524, 495, 445. [8] Там же с. 524, 519, 255–270. [9] Шнеерсон Указ. соч. с.182–192. Оболенская Франко–прусская война и общественное мнение Германии и России. с.222–223. [10] Оболенская Франко–прусская война и общественное мнение Германии и России. с. 185–187. [11] Шнеерсон Указ. соч. с.290–291. [12] Оболенская Франко–прусская война и общественное мнение Германии и России. с. 259 [13] Боборыкин П. Д. Воспоминания. Т.2. с. 110, 116.